Давыдова А.А. О приемах использования материалов писцового делопроизводства в современных исследованиях по истории Нижегородского края

Наш край с центром в Нижнем Новгороде сыграл не последнюю роль в историческом развитии России, поэтому интерес к различным периодам его истории не ослабевает. В настоящее время вышла масса исследований, пытающихся разрешить те или иные проблемы его прошлого. Среди работ, посвященных XVII веку, нам бы хотелось обратить внимание на вышедшую в 2001 году  книгу Л.Ю. Варенцовой и Н.Ф. Филатова «Борское лесное Заволжье в XVII веке. Очерки истории. Документы»[1], где в качестве источника широко используются материалы писцового делопроизводства. Научным редактором этой работы выступил сам доктор исторических наук Н.Ф. Филатов[2]. В монографии историки совместно произвели обработку и опубликовали некоторые «Писцово-переписные книги Борского Заволжья» XVII века[3]. На этой источниковой базе они попытались проанализировать динамику его заселения и «рассказать о практически всех сторонах (!) социально-экономической, духовной и культурной жизни»[4] этого лесного края. Получилось ли это у авторов? С большим сожалением надо констатировать – не получилось. Огромное количество ошибок свело на нет их усилия. Этого можно было бы избежать, если бы рукопись книги была предварительно прорецензирована. Надо отметить, что и у других исследований, посвященных региональной истории, такие рецензии, к сожалению, встречаются очень редко.

 Ни один исследователь, решая проблемы отечественной истории XV – XVII веков, не может обойтись без анализа материалов писцового делопроизводства, так как писцовые книги являются незаменимыми, а иногда и единственными массовыми источниками этого периода времени. Возможности, которые эти исторические документы открывают для истории, этнографии, исторической географии разнообразны и велики. Но при этом нельзя забывать обо всей сложности их источниковедческого анализа. Огромное число авторов указывали на это[5].

Как нам кажется, именно некритическая позиция Н.Ф. Филатова и Л.Ю. Варенцовой по отношению к выбранным источникам привела их к множеству фактических ошибок и неточностей[6].

В качестве яркого примера грубых текстологических ошибок можно привести данные таблиц №1-2 и №3[7], в которых рассматриваются населенные пункты, принадлежавшие в 1620-х годах думному дьяку Ивану Курбатову сыну Грамотину. Они не совпадают с текстом опубликованной в Приложении выписи из источника, называемого авторами «Писцовой книгой Борского Заволжья 1621 –1623 гг.»[8] или «подлинной Писцовой книгой 1621 года Толоконцевской волости»[9], где описываются те же села и деревни. Например, согласно табличным данным в деревне Малое Пикино (второе название – Попово Займище) в 1620-х годах было 2 крестьянских и 1 бобыльский двор, т.е. всего 3 двора, в которых проживало 4 мужчины[10]. В выписе же из источника на странице 157 читаем: «…Деревня, что был починок Пикин Малой, а Попово Займище тож, а в ней крестьянских 2 двора [выделено нами – А.Д.], людей в них 5 человек, да 2 двора [выделено нами – А.Д.] бобыльских, людей в них 3 человека…»[11]. Такие грубые несовпадения обнаружены и относительно других населенных пунктов. Естественно, что табличные ошибки постоянно перекочевывают в текст, поэтому он содержит неразрешимые противоречия.

Принципы, которыми руководствовались авторы при подсчете общего количества дворов в поселениях и при анализе социального состава жителей, остаются совершенно непонятными. Так, в таблице № 2 о селе Неклюдовском (второе название – Воскресенское) написано, что в нем находилось 4 двора, а в таблице № 3 – 8 дворов. Приходится самим догадываться, что в одной таблице авторы в общий итог включили кельи нищих, а в другой нет. В починках Ногаеве, Оманове, Костине, Шпыневе (табл. №1) писец описал неогороженные избы[12], а авторы записали их полноценными дворами, хотя в самих писцовых книгах есть прямое доказательство того, что, по мнению писцов, это были разные хозяйственные единицы: «…Починок Костин по верх речки Нюжмы, а в нем крестьянских и бобыльских 3 двора. Да займищ дворовых, а на них стоят 3 избы. И в тех починках избы поставлены и дворы на новолесной росчисти. Пашни нет…»[13]. Про починок Костин у авторов написано следующее: «займище дворовое близ починка Костина, а в нем строят избы, а пашни еще нет» без какой-либо ссылки на источник[14]. Вообще, надо отметить, что им свойственна недопустимая в научных работах чрезвычайно вольная передача текста документов. Например, в очерке, посвященном бортничеству, исследователи цитируют список 1613 – 1614 гг. с «Дозорной книги Нижегородского уезда Василия Федоровича Борисова и подьячего Третьяка Аврамова дворцовым селам и деревням 1588 года». Простая проверка выявляет прямое искажение данного текста[15], уже опубликованного Г.Н. Анпилоговым[16]. Даже при поверхностном знакомстве с источником становится ясно, что исследователи разрешили себе пересказывать его так, как им заблагорассудится, заключая свои мысли, а не мысли писца, в кавычки. Это совершенно недопустимо для работы, претендующей на научность. В том же очерке о бортничестве список 1613 – 1614 гг. с «Дозорной книги Нижегородского уезда Василия Федоровича Борисова и подьячего Третьяка Аврамова дворцовым селам и деревням 1588 года» назван приправочным без указания источника, для которого он послужил таковым[17]. В работе есть много признаков того, что исследователям мало понятна разница между самими писцовыми, дозорными, окладными, межевыми книгами и документами, которые использовались для них писцами в качестве приправочных. Например, информация о сельце Толоконцево содержалась не в приправочных книгах Петра Бурунова, как отмечают авторы[18], а в самой «Дозорной книге Нижегородского уезда Василия Федоровича Борисова и подьячего Третьяка Аврамова дворцовым селам и деревням 1588 года». Писцы ясно указывают, что в приправочных книгах этих сведений не было: «Бортники заволжские, а в старых приправочных книгах Петра Бурунова те бортники не написаны, что те деревни пустели от черемисские войны, а стали после войны. Сельцо Толоконцево на речке на Везломе…»[19].

Итак, остается только догадываться, сколько же в прошлом дворов, келий и изб было в том или ином населенном пункте, принадлежавшем Ивану Курбатову сыну Грамотину, каков был социальный состав его жителей в конце XVI – начале XVII века, и что сказано в действительности о поселениях в исторических источниках.

Все это произошло из-за того, что Н. Ф. Филатов и Л. Ю. Варенцова не провели должного источниковедческого анализа используемых материалов писцового делопроизводства. Большинство документов, на которых базируется работа, – это позднейшие копии и выписи из подлинных писцовых книг, а не сами подлинники. Прежде всего, авторы сделали грубейшую ошибку, посчитав документ, хранящийся в РГАДА в фонде Поместного приказа под № 7481 и ими частично опубликованный, подлинником[20], хотя на самом деле это список начала XVIII века. Данный факт даже не является дискуссионным – на него ясно указано архивистами в архивной описи читального зала РГАДА[21] и сказано на л. II самого источника: «…1705 [9] [?][22] сентября 18. Списки с Нижегородских книг писма и меры Дмитрия Лодыгина с товарищи 129 [1621], 130  [1622] и 131 [1623] годов по указу Великого государя царя и великого князя Петра Алексеевича всеа Великия и Малыя и Белыя Росии самодержца ис Поместного приказу посланы в Казанскую губернию, а тому списку…[23] листов. Царь Петр. …[24] И список с подлинными книгами …[25] подписал Яким Львов…»[26]. Далее через все листы документа идет скрепа «Секретарь Иван Владычкин». Всё изложенное вполне определённо указывает на то, что мы имеем дело не с подлинником, а со списком.

Согласно принятым в источниковедении правилам любая дозорная, межевая, писцовая или переписная книга XV – XVII веков называется по административно-территориальным единицам, которые она описывает, а также по именам писцов их обследовавших. Именно поэтому цитируемый выше документ правильно называть списком 1709 года с «Писцовой книги Нижегородского уезда Дмитрия Лодыгина с товарищами 1621-1623 годов», но не «подлинной Писцовой книгой 1621 года Толоконцевской волости»[27] и не «Писцовой книгой Борского Заволжья 1621 – 23 гг.»[28], как это сделано у авторов[29]. Описание Толоконцевской волости – это лишь составная часть списка с «Писцовой книги Нижегородского уезда Дмитрия Лодыгина с товарищами 1621 – 1623 годов», куда волость входила согласно административно-территориальному делению того времени. Текст этого описания с огромными купюрами и неточностями[30] авторы и публикуют под названием «Выписи из писцовой книги Борского Заволжья 1621-1623 гг.»[31]. Таблицы же составлены на основании другого документа, тоже списка, название которого авторы не указали[32]. Тексты этих двух списков в некоторых местах противоречат друг другу, поэтому у авторов и получается, что табличные данные о населенных пунктах 1620-х годов не совпадают со сведениями, опубликованной ими «Выписи из писцовой книги Борского Заволжья 1621-23 гг.». Выход из ситуации состоит в сопоставлении текстов этих двух списков между собой, а также с подлинной  «Писцовой книгой Нижегородского уезда Дм. Лодыгина 1621 – 1623 годов с товарищами», которая хранится в Российском государственном архиве древних актов[33], и в выявлении более верной по содержанию копии. К огромному сожалению, авторы монографии не стали этого делать.

Далее, введя новый географический термин «Борское Заволжье», Н. Ф. Филатов и Л. Ю. Варенцова, видимо, посчитали не нужным определить его местоположение и границы, а также сообщить, в состав каких административно-территориальных единиц входила эта территория в XVII веке. Нам кажется, что сужение географических рамок исследования до одного феодального владения просто недопустимо, поскольку без сравнения с другими территориями невозможно выявить его особенности. Надо согласиться с тем, что авторы не ставили перед собой историко-географические задачи, но, тем не менее, работу не испортил бы небольшой очерк на эту тему. Удручает лишь то, что даже те незначительные историко-географические сведения, которые все же приводят исследователи, нуждаются в корректировке. Достаточно сказать, что в таблице № 1 авторы сообщают, о трех населенных пунктах из вотчины дьяка Ивана Грамотина, расположенных (с их точки зрения) в государевой дворцовой Заузольской волости[34]. В источнике об этих населенных пунктах говорится: «…Да за рекою же за Волгою, против города, Толоконцевского Спасского монастыря, что в вотчине думнаго дьяка Ивана Грамотина деревни и починки стоят промеж Нижегородского уезда вотчины думного дьяка Ивана Грамотина и Балахонского уезда Государевы Заузолские волости…»[35]. Затем в документе перечисляются эти населенные пункты – 2 деревни (Красный Яр, Круглая) и 4 починка (Сырохватов, Сергеев, Варначев, Ростиралов).[36] Таким образом, получается, что поселения, о которых идет речь, находились не на территории Заузольской дворцовой волости Балахнинского уезда, а между Нижегородским и Балахнинским уездами. Ситуация, о которой рассказал писец, сложилась, вероятно, потому, что эти населенные пункты были основаны во временной промежуток между писцовыми описаниями, и к 1621 году еще не были включены ни в одну административно-территоральную единицу. После того, как их отписали из владений Толоконцевского Спасского монастыря в вотчину думного дьяка Ивана Грамотина, судя по источнику, они вошли в состав Толоконцевской волости Нижегородского уезда.

Обращаясь к вопросам организации писцового делопроизводства и налогообложения в XVII веке, Н. Ф. Филатов и Л. Ю. Варенцова очень часто пытаются облегчить понимание этих сложнейших процессов[37]. Такой подход к объяснению исторических явлений, возможно, приемлем для научно-популярной литературы, но никак не для научной монографии, каковой авторы считают свою работу. В тех местах книги, где говорится о налогообложении, ярко проявляется незнание основных положений, которые выдвигают другие ученые по этому вопросу[38]. Так, поясняя, что такое «живущая четверть», которая вводилась правительством в 1620-х годах, авторы пишут, что «учитывалась не земля в сохах вообще, а лишь возделываемая пашня»[39]. В этой фразе смешаны сразу три взаимоисключающих друг друга понятия, используемые писцами, – «живущая четверть», земля, измеряемая в «сохах» и «возделываемая пашня». Л. Ю. Варенцова и Н. Ф. Филатов совершенно не поняли сущности реформ налогообложения, проведенных в начале XVII века государством. Еще С. Б. Веселовский в своей фундаментальной магистерской диссертации «Сошное письмо. Исследование по истории кадастра и сошного обложения Московского государства», сделал следующий вывод: «Несомненно, что ни в один период истории посошного обложения действительная запашка не совпадала вполне с пашней паханой, положенной в живущее»[40]. Поясняет он это тем, что «этому совпадению противоречил принцип посильного тягла, который и в XVI и в XVII веках был основным принципом положения людей и хозяйств в сошные и вытные оклады»[41], а также констатирует, что «с течением времени пашня паханая живущего сошного письма все более и более расходилась с действительными размерами запашки облагаемых хозяйств и становилась совершенно условным способом выражения их тяглоспособности»[42]. Процесс расхождения пашни паханой живущей с реальной запашкой и завершился введением в 1620 – 1632 гг. так называемой «дворовой», или «живущей», четверти (чети). Как пишет тот же С. Б. Веселовский «сущность исследуемой реформы состоит в том, что живущее, т.е. пашню паханую, полагаемую в сошное письма, стали определять (вычислять) по числу крестьянских и бобыльских дворов, по объективным нормам, а не по силам тяглых людей, не по усмотрению писцов и приказов, как было раньше»[43]. По-видимому, работы этого знаменитого историка авторам монографии малоизвестны, хотя они и ссылаются на одну из них.

Увлечённость авторов мельчайшими, порой несущественными деталями, приводит иногда к появлению парадоксальных, комических утверждений. Приведём пример о мышечной массе бобра, которая с точки зрения ученых могла достигать 32 кг[44]. Не считая вопрос о размерах средневекового бобра научно-значимым, все-таки хочется задать вопрос: сколько же весил весь бобр (со шкурой, костями, хвостом)?[45] Конечно, подобные положения не могут подвергаться серьёзному рассмотрению (да и, встречаясь в тексте в немалом количестве, не могут даже быть перечислены в рецензии разумного объёма), однако способствуют совершенно определённой оценке работы в целом.

Таким образом, недопустимое для историка отношение Н. Ф. Филатова и Л. Ю. Варенцовой к историческим источникам и историографии вопроса, проявившееся на первых же страницах книги, ставит под сомнение все ее содержание, а главное – немногочисленные выводы, к которым приходят исследователи. Из всего вышесказанного следует, что в книге с исторической достоверностью далеко не все в порядке. Попытки «по-новому рассмотреть важнейшие не только для региональной, но и для общероссийской истории процессы»[46], происходившие в географически неопределенном Борском Заволжье в XVII веке, оказались несостоятельными. Остается только не согласиться со всем тем, что написал вначале книги во введении профессор Н. Ф. Филатов, и не расстраиваться по поводу того, что книга «Борское лесное Заволжье в XVII веке. Очерки истории. Документы» вышла небольшим тиражом в 600 экземпляров.