Глава 2. Письменные источники по истории Нижегородского края XIII-XV вв.

            Нижегородский край – название условное (синоним – «Нижегородская земля»), обозначающее регион в бассейне р.Волги при впадении в нее р.Оки. Границами края,  принято считать земли, прилегающие к рекам Узоле, Ветлуге, Суре, Пьяне и Теше, то есть приблизительно в пределах современной Нижегородской области. В сохранившихся источниках нет указаний на то, как называли этот край в Древней Руси.

            Территория, составившая впоследствии Нижегородскую область, складывалась постепенно. Русское заселение края началось не позднее XII в.: в этот период был основан Городец (первое достоверное упоминание в летописи под 6680, т.е. 1172 г.).[1] В 1221 г. был основан Нижний Новгород («Новгород», позднее – «Новгород Низовския земли») – центр региона. Освоение земель в крае продолжалось в XIII-XIV вв., несмотря на неблагоприятные последствия набегов Орды. К середине XIV века край становится частью великого княжества Суздальско-Нижегородского. По мнению специалистов, территория княжества включала в себя четыре удела с центрами в Нижнем Новгороде (столица великого княжества с 1341 г.), Суздале, Городце и Суздальской городской округе. Рубежи уделов и состав их земель нуждаются в уточнении.[2]

            По государственному устройству великое княжество Суздальско-Нижегородское представляло собой феодальную монархию. Великий князь – правитель государства – обладал полнотой власти в решении административных, военных, судебных, финансовых и дипломатических вопросов. Своим верховным сюзереном и арбитром в междоусобицах он признавал ордынского хана («царя»), выдававшего по своему усмотрению ярлыки на княжение. Великому князю подчинялись удельные князья (его родичи) и бояре, составлявшие феодальный совет – думу. Обычно среди думских бояр большой вес имели тысяцкий – начальник городского ополчения, окольничий, ведавший дворцовым хозяйством, и казначей – хранитель княжеской казны и архива. В ряде случаев формальным носителем верховной власти могло выступать вече (о его существовании в Нижнем Новгороде упоминается в летописи под 1305 г.), но в великих княжествах уже в XIV веке остатки вечевого строя постепенно исчезают. Административно-хозяйственное управление землями княжества осуществляли наместники, тиуны, стольники, посельские (упоминаются в жалованных грамотах).

            После официального присоединения Нижнего Новгорода к великому княжеству Московскому (1392 г.) несколько десятилетий длится период борьбы за фактическое обладание краем. В эту борьбу между московскими и нижегородскими князьями постоянно вмешивались ордынцы, поддерживавшие то одну, то другую сторону, а в середине XV в. даже поставившие Нижегородский край под свой контроль. Точных сведений об административно-территориальном устройстве за этот период не сохранилось: вероятно, регион переживал упадок. После окончательного присоединения нижегородских земель к Московской Руси городами края управляли наместники, а сельскими округами («волостями») – волостели. Наместники и волостели, назначавшиеся великим князем московским и управлявшие подведомственной территорией на основе «кормлений», обладали полнотой власти в решении вопросов административных и судебных, реже – военных и финансовых. В этот же период постепенно осложнялось административно-территориальное деление государства, что привело к возникновению системы уездов, характерной для последующего периода.[3]

            Несомненно, что древнейшие письменные источники появились на Нижегородской земле уже в XII-начале XIII в., то есть со времени основания главных центров края – Городца и Нижнего Новгорода. Наш регион унаследовал высокий уровень культуры Владимиро-Суздальской Руси, где в этот период сложились богатые традиции написания и оформления рукописных книг и грамот. Материалом для письма служили тогда пергамен или береста. Недолговечная береста – верхний слой коры березы – обычно использовалась для написания частных или деловых посланий и записей; текст процарапывался с помощью специальных стерженьков, которые называлась «писало».[4]

            Наиболее значительные памятники письменности XII – начала XV в. – рукописные книги, договорные и жалованные грамоты – писались на особым образом выделанной коже (чаще всего телячьей). Этот материал для письма, отличавшийся большой прочностью и долговечностью, имел в Древней Руси несколько названий: «кожа», «хартия»; в науке принято название «пергамен».[5] Тексты переписывались либо в ширину всей страницы, либо в два столбца (особенно в рукописях большого формата). Пергамен был очень дорог, поэтому, экономя место на листе, писцы старались сокращать хорошо знакомые слова (например, «Б~ца» вместо «Богородица»; это называлось «написанное под титлом»). Лишь в первой половине XV в. пергамен постепенно вытесняется бумагой, которую до начала XVIII в. привозили на Русь из-за границы (в XV-XVI в. – преимущественно из Италии и Франции, во второй половине XVI – XVII в. – из Германии, Голландии и Речи Посполитой). Текст на пергамен или бумагу наносился чернилами, специально приготовленными из сажи и настоя дубового орешка.

            До конца XIV в. был принят тип письма, именуемый «устав» – крупное, торжественное письмо с геометрически правильными формами букв, для которого характерно прямое (без наклона) и раздельное написание (фактически рисование) каждой буквы; при этом промежутков между словами не оставляли. Затем наибольшее распространение получил «полуустав» – более беглый и менее строгий тип письма, в котором, тем не менее, сохранялись четкость и раздельное написание каждой буквы. И лишь с XVI в. появляется скоропись – письмо со слитным написанием букв и раздельным написанием слов, сохранившееся (в несколько измененной форме) и поныне. Уставное и полууставное письмо, да и ранняя скоропись XVI-нач.XVIII вв. требовали высокого каллиграфического мастерства. Поэтому над текстами работали профессиональные писцы – как представители духовенства (ученые монахи, священники), так и светские люди (миряне).

            Памятники письменности сосредотачивались в монастырях, хранивших свои правовые акты на земли, судебные и торговые льготы. Там же образовывались значительные монастырские библиотеки, в которых наряду с богослужебными книгами хранились летописи и литературные сборники. Обычно в крупных монастырях существовали книгописные мастерские («скриптории»), где группы писцов («артели») переписывали книги и сборники документов по заказу монастырских властей. При этом в скриптории существовало разделение труда: одни писцы писали текст, другие («изографы») украшали его цветными заставками и миниатюрами; ученики («ребята», «паробки») разлиновывали пергамен для письма, готовили чернила и краски для орнамента и иллюстраций. Наряду с монастырями важными центрами письменности становились княжеские канцелярии, где под наблюдением специальных чиновников – дьяков – переписывались различные документы. В XIII-XIV веках в Нижегородском крае, помимо великокняжеской канцелярии, существовали, по-видимому, скриптории в Благовещенском и Печерском монастырях.

            От начальных веков нижегородской истории сохранились три типа древнерусских письменных источников – летописи, документы и литературные произведения. Все три типа источников отнесены к составу Архивного фонда и имеют свою специфику, обусловившую особенности их изучения. Для рассматриваемого периода наибольшее значение имеют летописные источники, поэтому их характеристике уделено здесь наибольшее внимание.

            Летописи – древнерусские исторические сочинения, повествование в которых ведется по годам (др.-русск. «лето»). Форма повествования отличает летописи от хроник – исторических сочинений, в которых повествование ведется «по царствам». И если в летописи изложение событий вводится формулой «В лето (такое-то). Бысть…» (так называемая «погодная («по годам») сетка»), то в хронике формула иная: «После (такого-то правителя) правил (такой-то), и было лет правления его (столько-то). При нем произошло…». Хроникальная форма характерна для переведенных на Руси византийских и западноевропейских исторических сочинений, излагавших события всемирной истории. В древнерусской письменности наибольшее распространение получили переводные византийские хроники Иоанна Малалы (VI в.; события «от сотворения мира» до правления императора Юстиниана), Георгия Синкелла (нач.IX в.; всемирная история от Адама до императора Диоклетиана), Георгия Амартола (IX в.; события «от сотворения мира» до 842 г.), а позднее – переводная польская хроника Мартина Бельского (XVI в.), излагавшая историю библейскую, западно- и центральноевропейскую и польскую до середины XVI в. Древнерусские летописи, в отличие от хроник, посвящены были почти исключительно отечественной истории; форма летописного повествования сформировалась всецело на русской почве и не имеет аналогов в мировой литературе. Поэтому, в частности, использование понятий «летопись» и «хроника» как синонимов крайне нежелательно в научных исследованиях.[6]

            В древнерусском обществе, где все письменные памятники имели свое функциональное предназначение, летописи воспринимались как важный исторический или даже юридический документ  для обоснования княжеских либо церковных претензий, понимались как символ суверенитета земли. В силу этого летописи составлялись, как правило, по поручению князей или духовенства и отражали интересы своих заказчиков. Летописание велось при монастырях или храмах (идеологических и культурных центрах Древней Руси) образованными священнослужителями, предпочитавшими не указывать своих имен. Духовный сан летописцев побуждал их не слепо исполнять княжескую волю, но стремиться к правдивости в изображении событий. Это отчасти обусловило стиль летописного повествования, именуемый «монументальным историзмом». Для этого стиля характерно желание «объять мир в его вечности и бесконечности». Поэтому обычно время действия летописи – от сотворения мира до дня написания последних строк, место действия – территории всех сопредельных государств, персонажи – лица исторические, и автор предстает как мудрый философ, обозревающий мир «с высоты птичьего полета».[7]

Источниками летописного материала становились, прежде всего, краткие записи о событиях, которые непрерывно велись в духовных центрах (храмах, монастырях). Привлекались также «синодики-помянники» – книги с записями имен умерших для церковного поминовения их душ за упокой, причем записи могли сопровождаться краткими пометами о деяниях умерших (пример – синодик суздальско-нижегородских князей, отразившийся в «Синодике Печерского монастыря» 1595 г. и содержащий сведения о княжеских пожалованиях монастырю, о днях памяти и т.п.). Летописный характер могли носить и некоторые записи на полях или в конце рукописных книг, так называемые «маргиналии». Пример – писцовая запись на книге «Апостол» XIV в., хранящейся в Российской национальной библиотеке, собрание Погодина, № 30: «В лето 6898 [1390 г. – Б.П.] преставися благоверный христолюбивый князь Василий Данилович месяца июня в 7 день еще бо ун [то есть юный. – Б.П.], … в середу в 8 час дни при свещеном архиепископе Ефросине Суждальском, новугородском, городецком…»[8].

На основе привлекаемых источников создавались первоначальные летописные известия – краткие погодные («по годам») записи о происшествиях, рождении или смерти князей, поставлении митрополитов и епископов, строительстве городов и храмов, о стихийных бедствиях и т.п. Так возникали «летописцы» – небольшие по объему летописи, посвященные истории одного региона или одного князя (например, «Летописец Соловецкий», «Летописец Даниила Галицкого»). Постепенно в состав летописного памятника добавлялись обстоятельные рассказы о выдающихся событиях – войнах («воинские повести»), междоусобицах и изменах князей («повести о княжеских преступлениях»), походах и посольствах в дальние страны. Зачастую эти рассказы записывались летописцами непосредственно от участников событий, из-за чего в текст проникали живые подробности происходившего. Кроме повестей, в летопись включались поучения, похвалы, краткие жития (биографии) особо почитаемых людей. В итоге возникала собственно летопись – литературный ансамбль, объединяющий массу небольших текстовых компонентов. (Для лучшего понимания жанровой природы летописи уместно привести сравнение с феодальной «лесенкой», знакомой из истории средних веков: летопись – это жанр-«сеньор», а включенные в нее повести, сказания, поучения, похвалы и т.п. – жанры-«вассалы».).

Большинство сохранившихся летописных памятников представляют собой объединение текста нескольких предшествующих летописей. Такие компиляции принято называть летописными сводами, а их составителей – сводчиками.[9] До XVI в. сводчики, перерабатывая материал, избегали вторгаться внутрь текста годовых статей своих летописных источников, а лишь исключали не устраивавшие их известия и вносили дополнительные статьи.[10] Именно так под пером сводчика возникал новый оригинальный летописный памятник, составитель которого, однако, не был автором всего текста. Вычленение из летописного свода текста предшествующих летописей (зачастую тоже сводов!) позволяет реконструировать важнейшие исторические источники и выяснить замысел и цели создателей свода. Возможна также реконструкция местного летописания на основании свода: на существование местной летописи могут указывать известия, относящиеся к истории края, привлеченные сводчиком. Но доказательством существования местного свода (а не отдельных записей!) может служить только последовательный интерес сводчика к местной княжеской династии, к событиям узко местного значения, наличие свидетельств очевидцев и т.п. Работа эта требует хорошего знания истории русского летописания, высокого текстологического мастерства, исследовательской интуиции.[11]

При работе с летописными известиями определенные трудности вызывает датировка событий. Как известно, в Древней Руси был принят юлианский календарь в византийском варианте, с летоисчислением «от сотворения мира» и началом года 1 сентября. Между тем, летописание до XV века включительно сохраняло элементы дохристианского календаря, по которому год начинался 1 марта. (В противопоставлении «года летописного» «году церковному» проявились, по-видимому, особенности мировосприятия летописцев). Существование «мартовского» и «ультрамартовского» стилей необходимо учитывать при переводе дат на современное летоисчисление.[12] Следует обращать внимание и на появление в летописи точной даты описываемого события, с указанием церковного праздника, приходящегося на этот день (пример из «Повести о побоище на р.Пьяне»: «Си же злоба сдеяся месяца августа 2 день, на память святаго мученика Стефана, в неделю в шестый час дне о полудне»). Тем самым как бы подчеркивается важность описываемого для летописца: точные даты вносятся в известия о тех событиях, которые в сознании книжника наиболее явственно увязываются с действием божественного промысла (стихийные бедствия, знамения «последних времен» и т.п.), либо необходимы по церковно-обрядовым соображениям (рождение, смерть и похороны князей или архиереев). Не исключено, что ссылкой на память святого (мученика, провидца или подвижника) летописец мог опосредованно выразить свое отношение к событиям.

2.2.2. Актовые и нарративные источники (основные понятия и особенности изучения)

            Наряду с летописными известиями значительный интерес для изучения истории Нижегородского края в XIII-XV вв. представляют акты, то есть документы (официальные или личные), несущие информацию о событии или процессе, состоянии имущества, о правах и сделках. По типу события и форме составления древнерусские акты принято подразделять на грамоты, памяти и др.; каждый из видов актов имеет массу разновидностей (например, грамоты жалованные, указные, договорные и т.д.). Обычно подлинные древние грамоты XIII-XIV вв. – листы пергамена размером, как правило, 30х20 см или несколько больше. Лишь в XV в. начинают появляться документы на бумаге, хотя жалованные и договорные грамоты на пергаменте преобладали до XVI в. включительно. Текст, как правило, начинался изображением креста и писался четким уставом, изредка украшался (раскрашенными заглавными буквами-«инициалами» и т.п.). Внизу под текстом или на обороте листа ставились «рукоприкладства» – подписи автора и свидетелей-«послухов» (с формулой «руку приложил»). К грамотам привешивались на шелковых шнурах печати, служившие подтверждением подлинности акта. Печати изготавливались из воска или свинца, на которых специальными клещами выдавливали изображение (например, герб князя или княжества). В период XIII-XV в. это могли быть перстневые печати. Так, известен оттиск перстневой печати, владельцем которой с большой долей вероятности можно считать суздальско-нижегородского князя Бориса Константиновича. Оттиск, сохранившийся в поврежденном виде на московско-литовском соглашении о перемирии 1372 г., представляет собой овал из желтого воска с размером по вертикали 19 мм, на котором оттиснута вертикальная черта с кругом посередине, вверху и внизу заканчивающаяся двумя «галочками», направленными во внешние стороны. Изображение это уникально: в XIV в. на великорусских княжеских печатях герб не употреблялся, но в данном соглашении князь Борис, зять великого князя Ольгерда, представлял литовскую сторону.[13]

            Чтобы прочесть грамоту, надо было сломать печать или разрезать шнур. Получив грамоту, ее адресат первым делом должен был проверить сохранность печати и шнура. Обнаружив повреждения, нетрудно было догадаться, что кто-то самовольно прочитал не предназначавшийся ему документ. Искажения в форме рисунка на печати или в манере крепления шнура могли подсказать адресату, что грамота поддельная.

            Основная трудность в работе с документальными источниками данного периода заключается в том, что акты XIII-XV вв. сохранились не в оригиналах, а в более поздних списках. Это приводит к необходимости тщательной проверки подлинности документа. Подлинность текста проверяется, во-первых, анализом его стилистических и языковых форм, а во-вторых, соответствием упомянутых в акте имен, названий и событий реалиям того времени.

            В определенных условиях историческим источником могут стать литературные произведения (так называемые «нарративные источники», от латинск. narratio – «рассказываю») – «хожения» (описания путешествий), жития святых, церковные проповеди, поучения и послания, «синодики» (книги записей лиц и их родственников для церковного поминания), сатирические и пародийные повести. Анализ упомянутых в литературных памятниках исторических реалий (перечень событий и действующих лиц, бытовые зарисовки и т.п.) служат дополнительным источником знаний о Древней Руси.

            Древнерусская литература дошла до нас в составе рукописных книг. Создание рукописей было в Древней Руси настоящим искусством. В средние века любили и ценили книгу, видя в ней «сокровищницу мудрости». Поэтому в украшение книг писцы вкладывали много труда и искусства: писали красивые заглавные буквы («инициалы»), применяли орнамент в начале и конце книги («заставки» и «концовки»), создавали книжные миниатюры («лица»). В рукописях XIII-XIV вв. преобладал «тератологический» орнамент: инициалы, заставки и концовки выполнялись в виде фантастических чудовищ (подобие львов, птиц и т.п.), переплетенных между собой. С XV в. появляется «неовизантийский» и «балканский» типы орнамента – обычно в виде причудливых бесконечных «восьмерок» или «плетенок» с растительными отростками. Щедро использовались цветные краски – синие, зеленые, красные, золотые.

            Наиболее распространенный тип древнерусских рукописных книг с литературными материалами – сборники. На отдельных тетрадях (от греч. «тетрос» – «четверка», то есть четыре листа, сложенные пополам; 16 страниц) переписывались различные произведения по какому-либо признаку – например, по принадлежности одному и тому же автору или, чаще, по близости содержания. Затем несколько тетрадей сшивали вместе. Бывало и так, что собирались отдельные тетради, написанные без единого замысла, в разное время и с разными текстами; такой сборник именуется «конволют». В XIII-XV вв. книги почти всегда переплетались, при этом искусство переплета было весьма высоким. Сшитые между собой тетради переплетались в доски, которые затем обтягивали кожей; на ней тиснением изображался какой-либо узор, орнамент. Для особенно значительных книг (например, напрестольных евангелий в крупных храмах или любимых сборников из княжеских библиотек) деревянный переплет покрывался бархатом или окладом из серебра (изредка даже из золота, с драгоценными камнями). Переплет тщательно продумывался: доски были больше листов – чтобы листы не терлись об полку; книга плотно застегивалась на две металлические узорные застежки – чтобы в случае пожара затруднить попадание огня на пергаменные листы, в целом не слишком горючие. Древнерусские мастера умели делать книги разного формата – большие фолианты («в лист») и совсем маленькие «осьмушки» («в восьмую долю листа»). В итоге переписывания, украшения и переплета древнерусская рукописная книга становилась драгоценностью не меньшей, чем произведения ювелиров. Образцом книжного искусства (хотя и без драгоценных украшений) может считаться упоминавшаяся выше Лаврентьевская летопись 1377 г.

2.3. Обзор нижегородских письменных источников XIII–XIV вв.

Древнейшие известия о Нижегородской земле содержатся в Лаврентьевской летописи – своде XIV в., охватывающем события «от сотворения мира» до 1305 г. Летопись сохранилась в единственном списке (РНБ, F.п.IV.2), переписанном в 1377 г. для великого князя суздальско-нижегородского Дмитрия Константиновича монахом Лаврентием (отсюда – условное название летописи).[14] В состав свода включены «Повесть временных лет» (в редакции Сильвестра)[15] и владимирский великокняжеский летописный свод 1305 г. (иногда неудачно именуемый «Суздальской летописью»), источниками которого были несколько владимирских сводов XII-XIII в. и ростовская летопись XIII в. Текст Лаврентьевской летописи публиковался неоднократно[16]. Приводим сводку наиболее ранних известий о Городце и Нижнем Новгороде [фрагменты в тексте выделены нами. – Б.П.]:

В лето 6680 (1172 г., первое упоминание о Городце). …Тое же зимы посла князь Андрей сына своего Мстислава на Болгары, и Муромскый князь сына своего, и Рязаньскый князь сына своего; бысть не люб путь всем людем сим, зане непогодье есть зиме воевати Болгар, и поидуче не идяху. Бывшю же князю Мстиславу на Городьци, совкупльшюся со братома своима, с Муромьскым и с Рязаньскым, на усть Окы, и ждаша дружины 2 недели, и не дождавше ехаша с переднею дружиною, Борису Жидиславичю воеводе в то время наряд весь держащу; и въехаша в поганыя без вести, взяша сел 6, семое город, мужи исекоша, а жены и дети поимаша.[17]

В лето 6729 (1221 г., запись об основании Нижнего Новгорода) …Того же лета великый князь Гюрги, сын Всеволожь, заложи град на усть Окы и нарече имя ему Новъград.

В лето 6733 (1225 г., запись об основании Нижегородского Спасо-Преображенского собора). Заложи великый князь Гюрги камену церковь, на усть Окы Новегороде, Спаса святаго.[18]

В лето 6747 (1239 г., из летописной похвалы Юрию Всеволодовичу)… Бе Юрьи сын благовернаго отца Всеволода, украшен добрыми нравы, их же имена вмале повемы(…) Милостив же бяше паче меры…, и церкви зижа и украшая иконами безъценными и книгами, и грады многы постави, паче же Новъгород вторый постави на Волзе усть Окы, и церкы многы созда и манастырь святыя Богородица Новегороде…[19]

Лаврентьевская летопись во многом загадочна. Так, до сих пор неясно, почему памятник, созданный в 1377 г., оканчивался известием 1305 года. Неясно, старался ли Лаврентий только скопировать имевшийся в его распоряжении владимирский великокняжеский свод 1305 г. – «книги ветхи» (этой версии придерживались М.Д.Приселков и Я.С.Лурье), либо вносил туда какие-то изменения (эта версия изложена в работах В.Л.Комаровича и Г.М.Прохорова).[20] Это – ключевой вопрос, ибо от его решения зависит сама возможность рассматривать Лаврентьевскую летопись как нижегородский памятник (если Лаврентий – всего лишь переписчик, а не составитель, то считать текст нижегородским нет оснований). Дошедшие до нас источники не позволяют дать однозначный ответ, и обе взаимоисключающие версии, как это ни парадоксально, имеют равные права на существование. Строго говоря, нет даже явного свидетельства о написании памятника в Нижнем Новгороде – лишь большая вероятность этого (учитывая, что здесь была столица княжения Дмитрия Константиновича, внимание летописца к Благовещенскому монастырю и другие общие соображения)[21], но нельзя исключать работу Лаврентия и в другом городе. К тому же неизвестно, где и как хранилась рукопись до ее открытия в 1792 г. Высказывалось мнение, основанное на анализе двух помет XVI-XVII в. на полях рукописи, что все это время летопись хранилась на Нижегородской земле.[22] Однако эта версия небесспорна: в XVI веке запись «Рождественскова манастыря Володимерьскаго», без каких-либо уточняющих названий, могла обозначать только хорошо известный монастырь во Владимире, а не какой-либо одноименный в Нижегородском крае. Так что вопрос о месте хранения летописи до XVIII в. остается открытым.

            Таким образом, изучение Лаврентьевской летописи как предполагаемого нижегородского памятника (с точки зрения историко-филологической и лингвистической) еще очень далеко от завершения.

Известия о событиях в Нижегородской земле, происходивших в XIV веке, содержатся в так называемой «Летописи Константиновичей» (кон.XIV в.). Как известно, в этот период край переживает бурный расцвет. В 1328 г. суздальский князь Александр Васильевич (исследователи считают его внуком кн.Андрея Ярославича и внучатым племянниомк Александра Невского) получает в дополнение к своему княжению Нижний Новгород и Городец. В 1341 г. при его брате, князе Константине, возникает великое княжество Суздальско-Нижегородское, со столицей в Нижнем Новгороде и с правом самостоятельной внешней политики (объекты которой прежде всего Орда и Литва). Великий князь Константин Васильевич (ум. в 1355 г.), соперник московских князей в деле объединения Руси, заботился об укреплении Нижегородской земли. При нем в 1350-1352 гг. в Нижнем строится новый белокаменный Спасо-Преображенский собор, расписанный выдающимся художником XIV в. Феофаном Греком. Постепенно укреплялись династические связи с великими княжествами Литовским и Тверским. Политику Константина Васильевича продолжали его сыновья Андрей, Дмитрий и Борис.[23] Старший, Андрей Константинович, женатый на дочери тверского боярина Василисе, правил недолго (1355-1365), но в летописях о нем осталась память как об отважном воине. Средний сын, Дмитрий (Фома) Константинович (род. в 1322 г., правил в 1365-1383 гг., был женат на Анне «Грековне») обеспечил наивысший расцвет княжества. Он отказался от верховного правления на Руси в пользу юного московского князя Дмитрия Ивановича (будущего «Донского», 1350-1389), за которого в 1366 г. выдал дочь Евдокию (ум. в 1407 г.). При нем было начато строительство белокаменного Нижегородского кремля (1372 г.), строится крепость Оленья Гора (в устье р.Сундовик) и, возможно, «Городище» на р.Ватома (письменные источники не сообщают о строительстве и названии этого укрепленного поселения); возводятся новые храмы, создается наиболее ранняя из сохранившихся летописей – «Лаврентьевская». Дмитрий Константинович успешно воевал с Ордой, участвовал в совместных с москвичами походах на Тверь и Волжскую Булгарию.

            Процветанию Суздальско-Нижегородского княжества немало способствовал епископ (с 1374 г.) Дионисий – выдающийся церковно-политический деятель Древней Руси, основатель Нижегородского Печерского монастыря. Трудами Дионисия, его учеников и последователей – Евфимия Суздальского, Павла Высокого, Малахии Философа, Макария Желтоводского и других – Нижний Новгород становится одним из общерусских центров культуры и книжности. Дионисий вдохновлял нижегородцев на борьбу с Ордой, после смерти митрополита Алексия фактически возглавил русскую православную церковь, дважды ездил в Константинополь, в 1383 г. получил сан архиепископа, а вскоре стал митрополитом всея Руси. Однако в 1384 г. по пути из Византии на Русь Дионисий был захвачен киевским князем и через год умер в заточении в Киевском Печерском монастыре.

            Поражение нижегородской рати в 1377 г. на р.Пьяне и последовавшие за ним захваты и разорения Нижнего Новгорода оказались роковыми для княжества. Унаследовавший великокняжеский престол младший брат Дмитрия, Борис Константинович (великий князь в 1383-1392 гг., был женат на дочери великого князя литовского Ольгерда Аграфене) оказался втянут в междоусобную борьбу с племянниками. Этим воспользовалась Москва: в 1392 г. великий князь московский Василий Дмитриевич (сын Дмитрия Донского, а по линии матери внук Дмитрия Константиновича Нижегородского) купил ярлык в Орде и присоединил Нижний Новгород к своим владениям. Последующие попытки сыновей князей-Константиновичей (Семен и Василий «Кирдяпа» Дмитриевичи, Даниил и Иван Борисовичи) вернуть Нижегородскую отчину успехом не увенчались: в их междоусобицах и обращении за помощью к Орде современники справедливо усмотрели предательство общерусских интересов.

            Об этом и других событиях повествует нижегородское летописание конца XIV в., которое велось при великих князьях суздальско-нижегородских Дмитрии и Борисе Константиновичах (отсюда – его условное название «Летопись Константиновичей») и наиболее подробно рассматривало события второй половины XIV века (предшествующий период «от сотворения мира» здесь изложен предельно кратко). В оригинале летопись не сохранилась и может быть реконструирована по более поздним летописным памятникам, важнейшие из которых – «Рогожский летописец» и «Симеоновская летопись».

            «Летописец Рогожский» – свод первой половины XV в., сохранившийся в единственном списке серед.XV в. (РГБ, ф.247, № 253), когда-то принадлежавшем Рогожской старообрядческой общине (отсюда – условное название памятника). Свод состоит из нескольких частей: 1) от «сотворения мира» до 1288 г. – краткая компиляция, основанная на суздальском летописании, с добавлением новгородских известий; 2) 1288-1327 гг. – тверское летописание; 3) 1328-начало 1390-ых гг. – общерусское летописание, включающее фрагменты нижегородских, тверских и иных летописей. При этом раздел 1328-1374 гг. во многом сходен, а с 1375 г. и до конца идентичен известиям «Симеоновской летописи». Памятник издан: ПСРЛ. Пг., 1922. Т.15, вып.1 (фототипическое переиздание: М., 1965).

            «Летопись Симеоновская» – свод конца XV в., сохранившийся в единственном списке XVI в. (БАН, 16.8.25), одним из владельцев которого в XVII в. был книжный справщик Никифор Симеонов (отсюда – условное название летописи). Начальная часть списка утрачена; текст, сохранившийся с 1177 г., представляет собой до 1390-ых гг. общерусский свод, опиравшийся на нижегородское и тверское летописание, а затем до 1493 г. близок к московским великокняжеским сводам. Памятник издан: ПСРЛ. СПб., 1913. Т.18.

            К этим двум летописным памятникам была близка «Троицкая летопись», оригинал которой – пергаменная рукопись нач.XV в. – сгорел в московском пожаре 1812 г., но остались большие выписки и цитаты ее текста, сделанные Н.М.Карамзиным. Анализ сохранившегося летописного материала позволяет выделить нижегородские известия и с большой долей вероятности восстановить текст «Летописи Константиновичей». Это яркий литературный памятник своего времени, широко изображавший события на востоке Руси. Здесь читаются рассказ о походе на Волжскую Булгарию (1376 г.), «Повесть о побоище на Пьяне» (1377 г.), «Повесть о присоединении Нижнего Новгорода к Московскому княжеству» (1392 г.),  летописное «Житие княгини Василисы» и другие нижегородские известия. В центре внимания летописца – борьба нижегородских князей за главенство в Северо-Восточной Руси («Владимирский великий стол»), междоусобицы из-за обладания «стольным градом отчины» Нижним Новгородом, упорное сопротивление Орде, Волжской Булгарии, мордве, городское и церковное строительство. Главные герои летописи – князья Константиновичи и епископ Дионисий. Нижегородский летописец изображает события не как беспристрастный наблюдатель, а как горячий полемист. Живой голос современника звучит на всем протяжении памятника. Автор горячо осуждает княжеские преступления и «сложение крестоцелования», боярские измены. Страстно, с цитатами из Священного Писания, обличаются незадачливые «пьянские воители», новгородские ушкуйники, грабящие русские земли. Автор приветствует совместный поход московской и нижегородской ратей против волжских булгар и мордвы, восхищается достопримечательностями родной земли. К сожалению, научная реконструкция «Летописи Константиновичей» остается неизданной, поэтому для удобства слушателей спецкурса в приложении к данному пособию помещена выборка нижегородских летописных известий XIV в. из «Рогожского летописца».

            Древнейшие нижегородские документы датированы XIV веком; более ранние акты неизвестны и, по-видимому, не сохранились. Однако и сохранившиеся акты дошли до нас не в оригиналах, а в поздних копиях (списках) XVI-XVIII вв. Наиболее ранний известный нижегородский документ – грамота 1367/68 г. великого князя Дмитрия Константиновича, именуемая «местной»: перечень «мест» в великокняжеской Думе, указывавший на установленный для думцев порядок старшинства. Приведем текст «местной» грамоты (в сокращении):[24]

«Князь великий новгородский Нижнева Нова города и суздалской, и городецкой, и курмышской, и сарской, и болгарской, и болымецкой, и подолской и всея Понизовские земли заволский юрту и севернова государь князь Дмитрей Констентиновичь пожаловал есми своих бояр и князей – дал им местную грамоту по их челобитью, а по печалованью архимандрита новогородского печерского, отца своего духовного Ионы и по благословению владычного Серапиона, нижегородского и городетского, и курмышского, и сарского, – кому с кем сидеть и кому под кем садитца.

            Велеть садитца от своего места князю Ивану Васильевичу городецкому, да садитца против ево в скамье князю Федору Андреевичу полскому, да садитса боярину ево Василью Петровичу Новосилцову; да велеть садитца казначею и боярину Тарасью Петровичу Новосилцову; и пожаловал ево боярством за то, что он откупил ис полону государя своего дважды великого князя Дмитрея Констентиновича, а в третей выкупал княгиню Марфу.

            Да велел садитца Юрью боярину своему Курмышеву, да садитца князю Петру Ивановичу березополскому, да садитца князю Дмитрею Федоровичу муромскому(…)

            А к месной грамоте князь великий велел бояром своим руки приложить и дьяком…

            …К сей грамоте архимандрит печерской Иона руку приложил; да казенной боярин Юрья Иванов сын Курмышев, да великого князя дьяк Иван Сумароков руку приложил, да указной дьяк Василей Иванов сын Нагова руку приложил, да к сей же грамоте великого князя указной же дьяк Юрья Григорьев руку приложил.

            А такова подлинная великова князя месная грамота в Нижнем Новеграде в Печерском монастыре.»

            Изучение этого документа традиционно вызывало затруднения у исследователей. Дело в том, что большинство названных в ней лиц (в том числе епископ Серапион, архимандрит Иона, а также «князь березопольский» и др.) никакими другими источниками не упоминаются, а потому их существование остается под вопросом. Не встречается в других источниках (например, в летописях) и столь пышный титул великого князя. Удивление и недоверие историков вызывало и количество бояр в Думе нижегородского князя – вдвое больше, чем у великого князя московского! Наконец, документ сохранился в поздней копии (1733 г.); к тому же существует другая «местная» грамота Дмитрия Константиновича, схожая по тексту, но еще менее понятная и тоже только в поздней копии. Из-за этого видные ученые Н.П.Лихачев и С.Ф.Платонов считали документ фальсификацией. Академик В.О.Ключевский, специально изучавший нижегородскую «местную»  грамоту, предполагал ее неполную сохранность или порчу текста позднейшими переписчиками. Однако, по мнению Ключевского, грамота не содержит признаков подделки. Отсается надеяться, что впоследствии удастся найти дополнительные источники, с их помощью расшифровать испорченные поздними переписчиками фрагменты текста («темные места») и реконструировать древний документ. А пока обратим внимание на ряд интересных исторических подробностей:

1). Титул великого князя Дмитрия Константиновича, по-видимому, отражает тогдашнюю территорию Нижегородского края и претензии правителей. Действительно, в великом княжестве известны уделы Нижегородский, Суздальский и Городецкий. Есть в летописи и упоминание о строительстве Курмыша (под 6880 (1372) годом) – видимо, с целью закрепить за княжеством земли по р.Суре. Ряд контролируемых земель упоминается в титулах князей-думцев: например, Березополье – район к югу от Н.Новгорода. Активно воюя с Волжской Булгарией, Дмитрий намеревался утвердить ее зависимость от нижегородского «великого стола» (так что и титулы «болгарской и болымецкой» вроде бы не противоречат действительности).[25] Видимо, существовала особая форма управления («юрт») землями за Волгой, к северу от Нижнего, заселенными «черемисой» (марийцами). Так что перечисленные в титуле великого князя земли (вниз по Волге от центральных русских земель) в целом не противоречат тому, что известно из других источников о владениях Дмитрия Константиновича.

2). В грамоте перечисляются великокняжеские «думцы» – титулованные (князья) и не-титулованные (бояре). Примечательно, что княжеский титул не всегда давал преимущество в Думе: например, «место» боярина Юрия Курмышева выше, чем березопольского князя Петра.[26] Такой порядок – «по заслугам, а не по титулу» – постепенно будет укореняться в российском дворянстве.

3). В думцах с княжескими титулами можно предполагать либо представителей боковых ветвей нижегородско-суздальской великокняжеской династии, либо князей из других земель. Так, неизвестный по летописи князь Иван Васильевич, владевший Городцом – третьим по значению уделом великого княжества Суздальско-Нижегородского – мог быть дядей великого князя, младшим братом его отца Константина Васильевича. Предполагают, что муромский князь Дмитрий Федорович – сын князя Федора Глебовича, захватившего Муром в 1354 г., а князь Федор Андреевич «польской» (т.е.владевший землями в «Поле», близ г.Юрьев-Польский – недалеко от Суздаля) – возможно, один из сыновей ростовского князя Андрея Александровича. Включение в состав думы князей, выехавших из других земель (беглецов?), характерно и для московской династии, а следовательно, не противоречит реалиям того времени.

4). Судя по тексту грамоты, немалую роль в управлении «великим столом» играли дьяки – начальники и письмоводители канцелярий. При этом заметна некоторая «специализация» в их функциях: дьяки В.И.Нагой и Ю.Григорьев именуются «указный» – видимо, они оформляли указы от имени великого князя. Подобные детали отмечены и для бояр: Ю.И.Курмышев, «казенный» боярин, ведал великокняжеской казной. Существование бояр-казначеев при великокняжеских дворах в тот период также зафиксировано источниками.

5). Из текста грамоты видна особая роль Нижегородского Вознесенского Печерского монастыря: его архимандрит визировал грамоту; этот сан, по-видимому, был вторым (после епископа) в духовенстве Суздальско-Нижегородского княжества. Примечательно и то, что «местная» грамота была передана на хранение в Печерский монастырь, где, возможно, и находился великокняжеский «ларь» (архив).

            Многие древние документы Нижегородского края дошли до нашего времени именно в составе архива Печерского монастыря. Как правило, это небольшие акты на владение землей и иными угодьями. Приведем текст одного такого акта, подлинность которого не вызывает сомнений.[27]

            Около 1383-1388 гг. – Жалованная грамота нижегородского князя Семена Дмитриевича Нижегородскому Печерскому монастырю на рыбные ловли в озере Колодливом. «…Се яз князь Семен Дмитриевич дал есми монастырю Печерскому озеро Колодливое с меншими озерки, что себе сами чистили. А иной бы нихто не вступался в те озера, ни волочил их. А хто имет те озера через мою грамоту волочити или хто имет в них воежжати ловит, быти от меня в казни».

            Анализируя этот и подобные ему документы, необходимо обратить внимание на типичное пожалование монастырю именно рыбных ловель: рыбная пища была необходима для правильного соблюдения многочисленных церковных постов. Но интересно указание акта об озерах: «что сами себе чистили». Это – свидетельство нелегкой трудовой жизни монашеской братии. Аналогичные свидетельства есть и в иных древних письменных памятниках нашего края, что опровергает домыслы о праздной жизни монахов в тот период. Напротив, тяжелый труд в сочетании с искренней верой, средневековой ученостью и строгим соблюдением суровых монашеских правил снискали Печерскому и другим монастырям в XIV в. уважение нижегородцев и покровительство князей. В своей грамоте князь Семен не только передает монастырю озера, но и запрещает оспаривать в суде («волочить») монастырские права. Этот документ вместе с другими, более поздними актами показывает, как постепенно складывались обширные печерские владения, сделавшие монастырь одним из крупнейших феодалов Нижегородского края.

            Впрочем, все монастырские акты на владение землей и угодьями (особенно сохранившиеся лишь в поздних списках) нуждаются в самой тщательной источниковедческой проверке. Известны случаи, когда, стремясь «округлить» свои владения, монастырские власти не останавливались перед изготовлением поддельных документов – списков с никогда не существовавших жалованных грамот XIV в. и ссылались на утрату оригинала во время войн и пожаров.[28] Выявление подделок и анализ обстоятельств их изготовления помогает лучше понять тайные интересы их авторов. Так что подложные древнерусские акты – интересный источник, но по истории более позднего времени.

            Старейшая известная рукописная книга Нижегородской земли – так называемый «Благовещенский кондакарь», то есть сборник кондаков – коротких православных песнопений на темы церковных праздников. Место написания этой рукописи, датируемой концом XII или, вероятнее, началом XIII в., неизвестно, но издавна хранилась она в Нижегородском Благовещенском монастыре, откуда и была передана в библиотеку Синода, а в 1860 г. – в Публичную библиотеку в Петербурге (ныне Российская национальная библиотека; рукопись учтена под шифром Q.п.I.32). Не исключено, что книга создавалась для Благовещенского монастыря. Значение кондакаря в том, что это одна из наиболее ранних рукописей с древнейшими русскими нотами, которые, конечно, сильно отличались от современных нот и до конца не расшифрованы. Благовещенский кондакарь украшен заставкой и инициалами тератологического типа. Для историков интересен тот факт, что в составе сборника – два текста «памятей» русским святым: Феодосию, игумену Киево-Печерского монастыря, и Борису и Глебу, сыновьям великого князя Владимира Святославича. Из этого можно заключить, что почитание этих святых, а также Георгия Победоносца (небесный покровитель кн.Юрия Всеволодовича, основателя Н.Новгорода; стихира на л.130 об.) на Нижегородской земле было весьма древним.[29]

            Интересна для истории нашего края стихира (молитвенный стих), прославляющая великого князя владимиро-суздальского Юрия (Георгия) Всеволодовича. Как известно, основатель Нижнего Новгорода погиб в битве с монголо-татарами в 1238 г. на реке Сити. Стихира сохранилась в списках XVII в., но, судя по особенностям текста, восходит к более раннему периоду. Включение этой стихиры в состав богослужебных сборников – несомненное свидетельство почитания нижегородцами князя Юрия как основателя города. Приведем древнерусский текст этой стихиры (с сохранением особенностей пения редуцированных, типа «лютыхо»):

«Лукавое и неверное/ злосоветие/ Батыево проразумево, /благоверныи и великии княже Георгие/ дерзостию духовною/ по Христе подвизавося/ со дружиною/ и купно доблествене мужески/ терпением пострадавоше/ главам усекаемымо страшено/ в мученицехо показася/ дерзновение имея ко Богу/ моли избавитися/ ото прегрешении лютыхо/ душамо нашимо.»[30]

            Собственно нижегородских литературных памятников XIV в. сохранилось мало, и все они связаны с проблемами монастырской и церковной жизни. Так, из написанного в конце XIV в. архимандритом Печерского монастыря Досифеем «Устава (или Правила) Святыя горы» (ответное послание игумену Вологодского Спасо-Прилуцкого монастыря Пахомию) известно, что группа русских монахов некоторое время жила и училась в монастырях на горе Афон. Досифей подробно рассказывает, чему его учили святые отцы, «как иноки держат правило в своих кельях», «как живут послушники». Интерес нижегородского монаха вызвал принятый в афонских монастырях обычай молчания («держат молчание и бегають молвы, мятежа мирьскаго»), порожденный «исихазмом» (византийская религиозная философия XIV в., воспринятая и Древней Русью). Судя по тексту, актуальными для нижегородского духовенства в этот период были также проблемы организации монашеской жизни и богослужения для неграмотных монахов.

            На схожие проблемы указывают тексты, появившиеся в результате переводческой деятельности при суздальско-нижегородском архиепископе Дионисии (ум.1385). Дионисия окружали выдающиеся книжники: Павел Высокий – «грамотный, чудный старец,… писал книги учительные и к епископам посылал», греческий монах Малахия Философ, летописец Лаврентий и др. Около 1375 г. один из этих книжников, Дорофей Суздалец, перевел по благословению Дионисия с греческого отрывки из «Беседы» Козмы Пресвитера, составившие компиляцию «О Богумиле попе» в составе «Кормчей книги». Анализ текста переведенных отрывков показывает, что нижегородского владыку интересовали прежде всего обличения отступников от православия (еретиков), отвергавших причастие и литургию. Из этого можно заключить, что Дионисий и духовенство епархии сталкивались с ересью, что и вызвало необходимость переводов.

            Фрагменты «Беседы» Козмы Пресвитера, сурово осуждающие монахов, не остающихся в монастыре, а праздно живущих за его стенами в городах и селах, были включены в сборник «Измарагд» («изумруд»). Древнейший пергаменный список «Измарагда», датированный второй половиной (ближе к концу) XIV в., находился на территории Нижегородского края, и не исключено, что он здесь же был написан; к тому же сохранились более поздние нижегородские списки этого сборника. Чтение и переписывание нижегородцами текстов, осуждавших «вне-монастырских» монахов, показывает, что это серьезно беспокоило книжников. Поддержку встречало и гневное осуждение тех, кто уходил в монастырь ради легкой жизни, бросая жену и детей:

«Многие, ходивше в монастырь и не могуще терпети ту сущих молитв и трудов, пробегающе и возвращаются, аки псы на своя блевотины; … другие сквозь грады мятутся, втуне ядуща чужие хлебы и праздны дни свои провождают, смотря, где пиры бывают…Яко же рыба без воды умирает, так и чернец без монастыря… Если кто нищеты ради или не в силах заботиться о детях отходит в монастырь, то уже не Божьей любви там ищет, но хочет почивати и чревоугодие творити – таковой хуже поганого… Дети, оставленные им, умирают от голода и зимою замерзают и, проклиная его в плаче и скорби, говорят: «Зачем родили нас отец и мать, оставив страдать всеми страданиями земными?…» И если повелено нам, братие, о чужих вдовах и сиротах заботиться, – то тем более надлежит своих не оставлять!»[31]

Часто повторяемые в поучениях «Измарагда» осуждения «игр и плясаний» и людей, веривших в приметы («встречу, чох, птичий грай»), были вызваны борьбой против пережитков древних языческих обрядов, за соблюдение догматов православия. Для нижегородских земель, где русское население соседствовало с языческими угро-финскими племенами, эта борьба была очень важна в XIII-XIV вв., да и позднее.

2.4.1. Летописные известия.

            Летописные известия о Нижегородском крае, относящиеся к XV веку, сохранились в ряде общерусских сводов. Наиболее интересные подборки известий содержат, кроме упомянутой выше «Симеоновской летописи», московские великокняжеские своды и «Ермолинская летопись».

            «Московский великокняжеский летописный свод 1479 г.» и его продолжение, свод конца XV в. – памятники, отразившие официальное летописание московских великих князей и впоследствии ставшие основой сводов XVI в. Своды сохранились в списках XVI в., причем опубликован лишь второй из них (ПСРЛ. М.; Л., 1949. Т.25). Источниками сводов стали более ранние общерусские летописи, отредактированные и дополненные при дворе великих князей московских.

            «Летопись Ермолинская» – свод кон.XV в., сохранившийся в единственном списке (РГБ, ф.178, № 8665) и включавший ряд известий о строительной деятельности архитектора В.Д.Ермолина в 1462-1472 гг. (отсюда – условное название памятника). Основу летописи составляет свод, созданный в Кирилло-Белозерском монастыре и не зависевший от московской великокняжеской власти, а потому в тексте есть довольно резкие суждения о действиях великого князя и его наместников. Неофициальный характер «Ермолинской летописи» тем и интересен, что дает возможность узнать о событиях, которые замалчивались придворными летописцами. Памятник издан: ПСРЛ. СПб., 1910. Т.23.

            Содержащиеся в московских сводах, Ермолинской и Симеоновской летописях известия XV в. о Нижнем Новгороде и Нижегородском крае расположены неравномерно: большая их часть приходится на первую четверть XV в., а затем регион лишь изредка упоминается – как правило, в связи с повествованием о значительных событиях общерусского масштаба. При этом характер записей таков, что невозможно быть уверенным в их нижегородском происхождении. Примеры – «Повесть о нашествии Едигея» (под 6917 г.), где Нижний и Городец упоминаются среди разоренных татарами городов; рассказ о голоде в ряде русских земель, включая Нижний (под 6930 г.); повествование о захвате Улу-Мухаммедом Нижнего Новгорода и о последующем пленении Василия II (под 6952-6953 гг.); повести о походах на Казань (под 6976 и 6977 гг.). Все эти тексты были созданы московскими летописцами, а использование ими каких-то местных записей едва ли может быть вполне доказано. Скорее всего, нижегородские записи (или устные рассказы?) лежат в основе известий рубежа XIV-XV вв. (напрмер, о захвате Нижнего кн.Семеном Дмитриевичем под 6907 г. и о смерти кн.Василия Кирдяпы под 6911 г.), но и эти известия, несомненно, обрабатывались в Москве. Там же создаются записи о примирении суздальско-нижегородских князей с великим князем московским (под 6910 и 6924 гг.). Пожалуй, лишь известие «Ермолинской летописи» о смерче в Нижнем Новгороде – наверняка местное, нижегородское: «В лето 6914 (1406)… По Петрове дни, в Нижнем Новегороде бысть буря и вихор, и взем человека на лошади и с колесницею и понесе, донде же невидим бысть; на други же день обретоша на другой стороне рекы великыя Волгы колесницю его, на высоце древе висящу, а лошадь мертва на земли лежаше, человека же без вести не бысть» (ПСРЛ, т.XXIII. Летопись Ермолинская. СПб., 1910. С.140). Но одной этой записи явно недостаточно для утверждений о ведении летописи в Нижнем Новгороде в XV веке. Можно предполагать, что присоединение нижегородско-суздальских земель к Московской Руси, совершившееся не сразу, а в течение ряда лет с 1392 г., привело к постепенному упадку местной летописной традиции. Не исключено, что могло иметь место и насильственное прекращение летописания в Нижнем. После нашествия Улу-Мухаммеда и «момотяковщины» ордынский контроль над Нижегородским краем (вероятно, длившийся всю вторую половину 1440-ых годов, а быть может, и позже) исключил всякую возможность местного летописания. Край был разорен, видимо, до такой степени, что неслучайно середина-вторая треть XV в. остается самым «темным» периодом нижегородской истории и для специалистов по письменным источникам, и для археологов. Постепенное возрождение региона в последней трети XV в. проходило в рамках централизованного Русского государства, что вызвало централизацию и летописания, и делопроизводства, и литературы.

            Таким образом, существование летописных памятников нижегородского происхождения в XV веке (по крайней мере, со второй четверти и далее) весьма проблематично.

2.4.2. Актовые и нарративные источники XV в.

            Актовый материал Нижегородской земли XV в. сохранился плохо. В распоряжении исследователей имеется лишь небольшое количество вкладных и жалованных льготных грамот, данных суздальско-нижегородскими и московскими великими князьями Благовещенскому, Печерскому и Николо-Амвросиеву Дудину монастырям на вотчины и угодья. Грамоты эти, относящиеся преимущественно к первой трети XV в., но сохранившиеся в более поздних списках, содержат указания на географические реалии края и отчасти на особенности управления. Так, судя по тарханным и несудимым грамотам начала XV в., князь Даниил Борисович владел землями в Гороховце, а его же недатированная грамота и грамота великого князя московского Василия Дмитриевича Благовещенскому монастырю (20 марта 1423 г.) упоминает Курмышские и Лысковские пустоши и наместника, тиунов, стольника и др. Дополнительные сведения о власти и селениях в крае дают духовные и договорные грамоты, упоминавшие о вотчинных правах на те или иные территории.[32] Представляет интерес и недатированная льготная грамота, данная великим князем Василием Васильевичем печерским монахам на беспошлинный провоз рыбы: «… Не надобе им на Плесе мыт, ни на Городце, ни иные ни которые пошлины. Тако же… не надобе в Новегороде [Нижнем. – Б.П.] ни явленое, ни побережное… Тако же ему не надобе на Суре пошлины…».[33]

            Актовый материал середины-третьей четверти XV века вообще практически отсутствует: причиной этому стало, видимо, разорение края во время событий 1440-ых годов. Лишь некоторое ослабление военной опасности к 1470-ым годам позволило московским правителям обратить внимание на административное устройство и экономику Нижегородского региона. На фоне общей скудости актового материала чрезвычайно ценным источником становятся правая и указная грамоты, датируемые предположительно 1475-1479 гг. и сохранившиеся в составе более позднего поврежденного документа.[34] Чудом уцелевшие в вихре времен грамоты излагают ход следствия о землях по р.Пьяне, спорных между Печерским монастырем и мордвой. Сквозь сложные обороты деловой речи XV века (местами понятные лишь специалистам) можно рассмотреть некоторые реалии жизни Нижегородского края. Приведем выдержки из указной («посыльной») грамоты на языке оригинала:

«По великого князя слову Ивана Васильевича от ключника ноугороцкого от Василья от Еврея мордвину Ордату да Рамстею да Истряну да и всей вашей братье, что есми отводил на Пьяне архимандриту Павлу и его братьи земли и воды и лесы их манастырские Печерские по грамоте по великаго князя, да и вас есми с собою звал ехать. И вы со мною не поехали… И князь великий архимандрита Павла, да и его братью, оправил, а вас обвинил. И покаместа яз, Василеи Еврей, архимандриту Павлу и его братии землю и воды и лесы их манастырские печерские отвел, и грани поклал. И вы бы, мордва, по моем розъезде не вступилися в земли в манастырские и воды и в лесы в Печерские ни во что.»

            Внимательное прочтение сохранившихся текстов показывает, что установить феодальную собственность на землю и угодья было нелегко – скорее всего, опять-таки из-за разорения и запустения края, перерывов в его хозяйственном освоении и использовании. Участвовавшие в споре мордовские бортники (сборщики дикого меда) были великокняжескими людьми (статус «государевых» сохранялся за мордовскими крестьянами и позднее – например, в Терюшевской дворцовой волости XVI-XVII вв.). Впрочем, упомянуты среди мордвы и свои землевладельцы, один из которых, Юрий Алачин, примерно в 1440-1444 гг. принял православие и постригся в Печерском монастыре, сделав туда большой вклад.[35] Далее, все административно-хозяйственные обязанности по управлению великокняжескими вотчинами и крестьянами в крае исполнял ключник, находившийся в Нижнем Новгороде и подчиненный московскому боярину – дворецкому. Упомянутый в грамотах дворецкий, Михаил Яковлевич Морозов-«Русалка», хорошо известен историкам, а вот нижегородский ключник Василий Еврей – личность совершенно загадочная. Но, судя по тексту, этот ключник обладал большими полномочиями (в том числе и судебными) и, возможно, был в крае вторым – после наместника – человеком. Упорная тяжба между монастырем и мордвой за бортный ухожей, продолжавшаяся и в 1509 г., показывает, сколь велико было значение лесных промыслов в Нижегородской земле. А установившееся к концу XV в. относительное затишье дало возможность упорядочить сбор податей, для чего московскими властями было организовано описание земель и угодий (к сожалению, переписные книги Федора Киселева 1481/82 г. не сохранились, но ссылки на них есть в более поздних документах).

            Нарративные (повествовательные, литературные) источники мало что могут добавить к общей картине жизни нашего края в XV веке. Да и самих этих источников достоверно нижегородского происхождения практически не сохранилось. «Житие св.Макария Желтоводского и Унженского», в основе которого можно предполагать какие-то нижегородские сказания, было создано в Галицкой земле и отредактировано в Москве. А потому рассказы о детстве Макария в Нижнем, о его постриге в Печерском монастыре и о разорении основанной им обители на Желтых водах татарами в 1439 г. написаны трафаретно и лишены дополнительной информации по истории края. Для изучения политической истории княжества Суздальско-Нижегородского представляет интерес так называемый «Юдинский сборник» (РГБ, собр.Г.Г.Юдина, № 1) – рукопись, составленная из нескольких частей XV-XVI вв. Как известно, летописание XV в., отредактированное в Москве, умалчивало о судьбе князя Даниила Борисовича, боровшегося с московскими правителями за восстановление великого княжения в своей суздальско-нижегородской «отчине». Считалось, что Даниил умер между 1442-1444 гг.[36] А в «Юдинском сборнике» переписана разрешительная молитва (л.53-55об.) митрополита Фотия, прочитанная над гробом князя Даниила: «Во имя святыя и живоначалныя Троиця. Аз, съмереный Фотие, милостию Божиею митрополит Киевьскый и всея Руси, по вданней ми власти от Бога еже вязати и решати и от великыя правилныя тягости положенныя пращаю и раздрешаю раба Божиа князя Данила Борисовича надгробною сею своею молитвою, еже есть сице…». Молитва эта посмертно «разрешала» князя, то есть снимала с него отлучение от церкви, наложенное на Даниила, вероятно, за усобицы. Текст молитвы абсолютно традиционен, но в нем есть важный датирующий признак: она дана от имени Фотия, год смерти которого хорошо известен (1431 г.). Получается, что князь Даниил умер между 1426-1431 гг., то есть после того, как дал грамоту Благовещенскому монастырю («А дана грамота маиа в 8 того лета, коли князь великий Данило Борисович вышол на свою очину от Махметя царя в другий ряд»; датирующий признак – упоминание Улу-Мухаммеда – 1425/6 г.) и до смерти Фотия (1431 г.).[37]

            С источниковедческой точки зрения интересно напрестольное евангелие-апракос из собрания Нижегородского художественного музея, украшенное тератологическим орнаментом и содержащее писцовую запись (л.182об.): «В лето 6916 (1408 г.) написаны быша книги сиа глаголемыя Четвероблаговестник [Евангелие-тетр. – Б.П.] повелениемь смиренаго игумена Сергиа, а рукою многогрешнаго раба Божиа Андреа святому Николе во Амбросиев манастырь при велицемь князи Васильи Дмитриевиче самодержьци всея Руси в то лето, егда не бысть по архиепископе по Киприане архиепископа в Руси. Словеса же убо писаная приидоша в конець, уму же да не будеть когда прияти конець…». Анализ записи показывает, что в Николо-Амвросиевом Дудине монастыре уже в 1408 г. признавали власть московских великого князя и митрополита («архиепископа»), а своих суздальско-нижегородских владык и князей даже не упомянули (хотя не раз получали от них вотчины и угодья).

            Любопытный штрих к церковной истории края добавляет владельческая помета, сделанная в греческой Псалтыри XIV в. (РНБ, Отдел рукописей, собр.греческое, № 115). В переводе на русский язык помета гласит: «Псалтырь ничтожного и грешного Малахии иеромонаха и наместника Владимира Верхней России Московской. И вы, читающие, молитесь за меня Господу, чтобы обрел милость в страшный день суда».[38] Автор записи – хорошо известный по летописи чернец Малахия Философ Грек, прибывший в Нижний Новгород из Византии в 1381 г. В 1399-1446 гг. Малахия упоминается как архимандрит Нижегородского Благовещенского монастыря. О том, что благовещенский архимандрит был еще и митрополичьим наместником во Владимире, и в чем заключалось это наместничество (управление митрополичьими монастырями или всей церковной иерархией во Владимиро-Суздальской Руси?), из других источников неизвестно.