Воробьева Т.Д. Дети разделили судьбу родителей

Мои родители – Воробьевы Дмитрий Алексеевич (1884-1943) и Аксинья Герасимовна (1887-1943). Нас, детей, у них было четверо: Александр (р. 1914 г.), Михаил (р. 1918 г.), Леонид (р. 1922 г.) и Татьяна (р. 1925 г.) – это я.

Отец в селе Утка Гагинского р-на имел дом, ветряную мельницу, лошадь, корову и кур. Наёмных рабочих не было. Отец днём был в поле, вечером – на мельнице. На мельнице работы было много – везли зерно со всей округи. Для ржи был свой жернов, для пшеницы – свой.

Все работы по дому – на маме. В сенокос отец косил, мама и старшая моя сестра вязали снопы, Миша складывал снопы в копешки, Лёня с граблями подбирал колоски. Я в кувшине приносила воду от телеги. И удивлялась, когда отец успевает спать.

Так трудолюбивая и дружная семья жила по 1930 г.

В неизбежности раскулачивания отец пытался добровольно сдать мельницу и скот, просил оставить дом. В 1931 г. семью раскулачили. Приехал председатель колхоза и милиционер. Конфисковали дом, мельницу, лошадь, корову, воз сена и кур. Их унесли в большой корзине – плетюхе. Жеребёнка отец отстоял, дав милиционеру тысячу рублей. Но через три дня милиционер вернулся за жеребёнком. Когда отец отказался вывести жеребёнка, милиционер выхватил наган и выстрелил в воздух. Мама рухнула на землю. С ней случился инфаркт. Её отвезли в больницу за семь км. Отца тут же арестовали. И забрали всё, что нашли в доме, – вплоть до ниток. Мы, дети, стали жить в сарае. Мать, пролежав два месяца в больнице, пряталась во ржи, боясь идти к детям. Им сказали: «Вернётся мать, поедете на Урал». Родственник выпросил у председателя, якобы для себя, лошадь и отвёз нас, маму с тремя детьми, на ж/д станцию. Шура осталась у бабушки. Родственник посадил нас в поезд «Сергач – Нижний Новгород», и мы поехали к дяде Мише, брату отца.

Прибыв на Ромодановский вокзал, мама дождалась ночи и, наняв лодку, переправилась на другой берег. Дядя Миша перевёз всех ребят через реку и скрытно по одиночке провёл в сарай у своего дома. Он опасался соседа милиционера. Мы жили в сарае с курами до 4 ноября. На улицу не показывались. Единственное развлечение – смотреть в щель от оторванной дощечки на буйвола из цирка, который располагался рядом.

Отец был осуждён на два года, работал в Балахне на торфоразработках.

Жил в бараке на 40 человек, таких же пострадавших. Став бригадиром заключённых, он выхлопотал разрешение привести семью к себе. Над своими нарами соорудил ещё одни нары. Дети спали на них, а отец с мамой – на нижних нарах. Дети были завешены занавеской. Им выходить на улицу не разрешалось, а мама выходила. Меня, через год заболевшую малярией, отправили к бабушке. В 1933 г. папу досрочно, через полтора года, освободили. На работу его не принимали, и он ходил по деревням – косил, строил, ремонтировал. Руки у него были золотые. С 1937 по 1941 год он работал на мельнице.

Лёню и Мишу в 5-7 классы не приняли. Мне повезло. Я каждый день ходила за 4 км в школу и закончила её. Потом была послана колхозом в сельхозтехникум учиться на агронома.

Мама умерла в 1942 г., отец в 1943, брат Миша погиб на фронте. Он успел прислать одно письмо. Оно не сохранилось. Брат Лёня с войны вернулся. Я работала в колхозе, потом стала диспетчером на металлургическом заводе.

Пережитое в детстве тяжелым камнем лежало на сердце всю жизнь и хранилось в каждом затаенном уголке моей памяти. «Только бы не проговориться, что я дочь кулака. Только бы не проговориться! Выгонят с работы – как тогда жить?» – твердила я себе. Понадобились десятилетия, фактически вся моя жизнь, чтобы облегчилась моя душа. Сейчас мне стало легко-легко…