Наумова О.И. Воспитательницы 1950-х

– Так, трусиков двое, маечек – две, рубашки – две, штанишки одни, но на лямках… Лямки на месте?

Зоя Ивановна разворачивает штанишки и удовлетворенно констатирует:

– На месте!

Напротив нее сидит худенькая мама одного из детсадовских мальчиков радостно кивает. Она знает, что Зоя Ивановна должна быть довольна: все вещи на дачу собраны по списку и как надо.

Я, завороженная, сижу сбоку от строгой, но доброй Зои Ивановны (в другой раз от Софьи Петровны, Антонины Федоровны, Нины Алексеевны и пр.) и всем сердцем безмолвно участвую в передаче вещей.

Меня допускают до созерцания этого ответственного  дела – сборов детсадовского ребенка на дачу – по двум причинам: во-первых, я так преданно и ответственно помогаю (сбегать за чем-нибудь или узнать что-то), а во-вторых, я – дочка заведующей детским садом (такое вот везение).

Особенно мне нравится смотреть, когда приносят девчачьи вещи. Здесь такое разнообразие! Трусики не всегда только черные и синие (у мальчишек только такие) А многие платьица сшиты из разных лоскутков, и чтобы меньше было заметно –  «на кокетке», с оборками, с воротничками, с нарукавниками, с манжетами, с аппликациями (скрыть штопку)…

Кстати то, что вещи штопаны-перештопаны – не важно, лишь бы штопка была аккуратной (Зоя Ивановна сама мастерица штопать и ценит чужое художество: отмечает, похваливает).

Последним в списке идет одеколон «Гвоздика» – от комаров. Бывает, что кто-то его не приносит, и если строгая, но справедливая Зоя Ивановна чувствует, что эта покупка «не по карману», то и не настаивает.

Все вещи должны иметь метку, то есть начальные буквы имени и фамилии. Чаще всего эти метки вышиваются нитками «мулине». Еще бывает, что выжжены марганцовкой или написаны химическим карандашом – это уж совсем нерадивые. Для пропустивших «метку» Зоя Ивановна держит «мулине» тут же на столике вместе с иголкой. И либо предлагает самим мамам вышить буквы, либо дает урок (сейчас бы сказали «мастер-класс») по вышиванию.

Потом самым аккуратным образом вещи закладываются в мешок, также сшитый мамами дома самостоятельно. На мешках имя и фамилия уже должны были вышиты полностью.

Мешки складывались в угол. Иногда мне доверяют оттащить мешок, и это совсем не тяжело (список не очень большоой), а ведь отправляли детей на дачу на три месяца!

Дача находилась за городом, по нынешним меркам недалеко: километров за 25-30 от садика. Но надо знать послевоенные дороги! Да и грузовик для перевозок выдавали в заводе (садик был заводской) лишь несколько раз за лето. Постоянным транспортом на даче были лошадь и телега. Продукты возили из соседней деревни: там был молокозавод, овощная база и как-то даже поставлялось мясо (оно было один раз в день – в обед, зато и на первое и на второе).

Поэтому все мы, уезжавшие на целое дачное лето, были абсолютно отрезаны от городской жизни и когда возвращались, удивлялись даже трамваям…

Дача находилась в чудесном месте называемом «Зеленый город» (разнотравье, березовая роща, сосновый бор, ореховая рощица, дубовая – все по соседству).

Нас, детей сотрудников, привозили на грузовике вместе с вещами на день раньше основного заезда, и у нас были свои обязанности…  Например, утром в день приезда всех ребят насобирать цветов, чтобы сразу был праздник и уют. Их красиво расставляли в стеклянных банках в каждой комнате.

Комнат, а точнее, комнатушек, много. Детские раскладушки (две крестовины, соединенные суровым полотном) стоят впритык друг к другу. Групп же всего четыре: малышевая, старшая малышевая, средняя и старшая.

А комнат много потому, что это частный дом, к которому со всех сторон пристроили веранды. Как еще разместишь сто детей?!  (Свои помещения у садика появятся потом, уже в 1960-е). Вот и приходится  дачу «снимать» у частника.

Частника, а, точнее, частницу, зовут Мария Михайловна. Ее прошлой жизни (откуда у нее появился этот довольно вместительный дом) я так и не знаю. Жила она вдовой с детьми-подростками Юрой и Лидой в какой-то клетушке тут же на участке (на всем детсадовском готовом), а зимой как-то скиталась по знакомым (бывала и у нас). Летних заработков ей вполне хватало на круглогодичную жизнь.

За все лето разрешался лишь один «родительский день». Родителей привозили на автобусе. Это был большой и ответственный праздник. А в праздники нас всех одевали одинаково (и мальчиков и девочек): сатиновые трусы (чаще черные, реже синие), белые майки и панамки. Носки и сандалии были свои. Веселой стайкой дети разбегались на день по родителям под кустики (чаще только по мамам: последствие войны). Привозили «гостинцы». Были они бедные (конфеты, печенье, яблоки). Однажды Вите Тищенко мама привезла в бидоне постный суп. По этому поводу долго шутили (все-таки в детском саду питание было намного лучше, чем в заводских семьях). А Витю я запомнила еще и потому, что он прибавил к родительскому дню пять килограммов. Это был маленький рекорд. Вообще в то время, если кто отдыхал (даже взрослый в санатории или доме отдыха), то первый вопрос по возвращении ему всегда был один: «На сколько поправился?». И уже по ответу становилось ясно, хороший санаторий или плохой.

Я не помню в то время вообще толстых людей. Это была редкость. Только однажды по деревенской улице прошлась «городская»  в «пыльнике»  (такой свободный плащ из легкой ткани) полноватая дама, и я видела, какой это вызвало интерес – все прильнули к окошкам.

Первые годы нашей жизни в дачном поселке еще не было электричества. Очень хорошо вижу «техничку» Полю с чугунным утюгом в руке, которым она, наклоняясь, резко размахивает – «оживляя» затухающие угли. А потом гладит бесчисленные простыни, наволочки, одеяла, полотенца, платьица, штанишки…

Стирала же все это вручную (на сто детей!) одна прачка – могучая тетя Вера.

Каждую субботу мылись в бане. С раннего утра до вечера должны были вымыться все – и дети и взрослые. Банька маленькая, с подслеповатыми оконцами, с железной печкой, куда часто покидывались дрова. Все распределено очень четко – по группам. После завтрака мылись малыши, вслед за ними их воспитатель, техничка, ночная, потом старшие малыши и так далее.

Тут опять привлекали детей сотрудников или наиболее толковых ребят из старшей группы. Нам поручали очень ответственное дело – помогать одевать детей. Мыли их в тазике, начиная с головы (у девчонок были косы, поэтому иногда  использовали дустове мыло), натирали мочалкой, весело скачивали из тазика теплой водой, приговаривая «С гуся вода, с Тани (Васи, Оли, Коли) худоба!»,  ставили (каждого приподнимая на руках) на широкую низкую скамейку, тщательно вытирали, и уж только потом мы могли помогать малышу одеваться. Нужно было делать это очень быстро и не перепутать одежду. Самое сложное – носочки, которые никак не хотели залезать на распаренные влажные ножки. Завершающим моментом было – повязать косынку. Повязывали ее всем (и мальчикам и девочкам) и в любую погоду. Чтобы не простудились! Потом нужно было вывести малыша из бани, и тут его подхватывал кто-то из детей, дежуривших у входа в баню, и вел в дом. Там все дети дожидались воспитательницу, которая тоже в платочке, вся «послебанная», прибегала и смотрела, кто и как высох, расчесывала девчонкам волосы и заплетала косы.

Вот еще одно мое любимое занятие – заплетать косы. Вариантов было немного: одна коса или две, «баранками» или распущенные. И обязательно атласные ленточки. Цветные. Очень красиво!

На ночь воспитательницы уходили в деревню, где для них снималась изба (позже – на соседнюю дачу, где также снималась комната).

Развлечений у них не было никаких, уставали они, конечно, сильно, но почему-то всегда были веселыми, добрыми и даже озорными.

Еще в 1948 -1949 годах недалеко от дач, за прудом, на поляне проводили учения танковые части. И, помню, что воспитательницы любили нас водить на эту поляну. Мы наблюдали за танками, и нас даже катали на них.

Я проехалась только один раз, и мне не понравилось: тесно и душно. Зато мальчишки были в восторге. (Теперь эта огромная поляна уже не поляна, а густой молодой сосновый бор).

Конечно, воспитательницы кокетничали с танкистами: глаза их блестели, они громко смеялись.

Вообще женская тоска по мужчинам была, по-видимому, большой. В этом смысле самым счастливым человеком была моя мама: ведь у нее был молодой, здоровый муж, да еще такой интересный и представительный, как говорили вокруг. Папа был изобретателем-конструктором, и в армию его не брали, потому что надеялись, что он изобретет что-то необыкновенное (такое объяснение мне было тогда вполне понятно).

И здесь, в Зеленом городе, он, например, изобрел чудо-печь для детских садов. Она была металлической, быстро нагревалась, дров «ела» совсем чуть-чуть, а КПД был огромный – кормила всех. Таких печей на заводе изготовили шесть (по числу своих ведомственных детских садов), и они верой-правдой служили больше 30-ти (!) лет.

Папа был очень общительным, и думаю, был предметом мечты не одной женщины. Но это теперь я так считаю, а тогда ничего такого не чувствовала, лишь один раз «ночная» Стюра (производное от Настюры)- некрасивая старая дева –  как-то, думая, что я не слышу, мечтательно говорила о папе своим товаркам: «А тело, чать, у него белое-бе-елое!». Это запомнилось.

Стоило неженатому маминому брату Мише приехать из Ленинграда навестить сестру в Зеленый город, как тут же у него случился роман с воспитательницей Софьей Петровной, и вот они счастливо живут до сих пор в Петербурге и любят вспоминать, как все было тогда – смешно, наивно и очень сильно!

Самым лучшим подарком для воспитательниц была селедка: так надоедали манные каши, творожные биточки и прочая детская еда!

Все свои нерастраченные чувства эти чудесные женщины (воспитательницы, технички, ночные, повара и проч.) тратили на нас, на детей.

Тут они в полной мере реализовали и свои творческие возможности. Так, каждое лето у нас был «День Лесовика» (по аналогии с Новым годом и Дедом Морозом).

Начинался он после дневного сна. Нас одевали во все самое красивое, и мы по стрелкам (бумажным, прикрепленным к деревьям, или выложенным шишками на дороге) пробирались к поляне, которая называлась Любимая. (Все стрелки, разумеется, изготовляли мы – дети сотрудников).

Детсадовские радовались каждой стрелке, прыгали, кричали.

Так как праздник этот проводился каждый год, а на Любимую поляну тоже ходили через день, то все всё знали, но удивительно, что каждый раз было ожидание чуда, и что еще удивительнее – чувство это не подводило: в конце поляны стояла сосна, ствол которой недалеко от земли раздваивался, и на этой-то развилке в зеленом костюме сидел Лесовик (Нина Алексеевна, наш музыкальный работник) с баяном в руках.

Дети бросались к ней, бежали, ликовали, а она разводила мехи, и начинались песни. Потом Лесовик загадывал загадки, просил почитать стихи,  сплясать и решал, что таким хорошим детям нужно сделать праздник.

Праздник находился рядом, за кустами. Лесовик слезал с дерева и вел нас за эти кусты. Там была расстеленная скатерть, на ней сладкие пироги, чай и по конфетке! Сколько радости каждый раз! (Заодно это был и полдник).

А потом воспитатели уводили детей подальше, Лесовик незаметно опять занимал свое место на развилке: нужно было принимать новую группу, и для нее уже было опять все готово волшебными руками воспитательниц, техничек и прочих наших чудесных женщин.

Еще помню, что я очень ревновала маму, когда она, бывало, приласкает, кого-нибудь из загрустивших (а, тем более плачущих) детей. Однажды я не выдержала и разрыдалась: «Ты меня не любишь, ты чужих больше любишь».

Мы были в комнате одни, и помню, как мама засмеялась, прижала меня, поцеловала и объяснила, что у других ребят мамы далеко-далеко и дети, конечно, скучают по ним. И если у них на глазах она будет уделять мне больше внимания, то они будут скучать по своим мамам еще сильнее.

Если кто-то заболевал, то всегда приходила медсестра Нина Иосифовна, ставила градусник, укладывала в постель, или оказывала первую помощь: разбитая коленка, укус осы или пчелы… Ее кабинетик был на чердаке, и я любила там бывать. Чудесная врач Роза Лазаревна была одна – на все шесть садиков. У нее было четверо детей, и она больше всего доверяла своему практическому опыту. А как тогда было иначе? Например, эпидемия кори. Наш маленький изолятор (комнатка в сарайчике) не вмещал всех заболевших, и в изолятор превратили и комнатку заведующей (мамы) в том же сарайчике. Помню, как детей на руках в одеялках каждый день (!) выносили на улицу и терпеливо сидели с ними в обнимку на стуле, пока другие убирали и дезинфицировали изолятор. И – вЫходили! Всех! Не отправляя в город!

Но иногда все-таки в город было ехать необходимо (когда нужно было проконсультироваться со специалистами). Тут уж ехала мама. Вернее, не ехала, а шла с ребенком на трассу и голосовала «попуткам». И всегда уезжала, хотя отзывчивыми были не все. Так, мама рассказывала, что как-то мимо нее на машине вдвоем с шофером, держа  в руках красивый букет цветов в город проехала жена директора одного из заводов (их дача была недалеко от детсадовской), и никак не отреагировала на мамины призывные «махания» рукой.

Надо сказать, что в дачном поселке жили совсем другие люди с совсем другим ритмом жизни. Это были семьи директоров заводов, научных работников, банковских служащих, работников НКВД, юристов. На участках не выращивали овощей или ягод. Только цветы, траву да можжевеловые кусты, напоминающие кипарисы. Здесь неспешно по вечерам играли в преферанс, случались и домашние спектакли.

Со всем эти я познакомилась, когда подружилась с четырехлетней Наташей (моей подругой до сегодняшнего дня).

Когда я увидела ее впервые, она гуляла около свой дачи в розовых шелковых трусиках. Это меня сразило: такие я видела только у моей мамы и считала, что это привилегия взрослых женщин… А тут – такая красота! Шелковые трусики стали предметом моих тайных мечтаний пока я не призналась маме. Но получила я их не скоро: практически все, что мы тогда носили, шилось у портнихи. Готовое платье покупали редко. А уж шелковые трусики для девочек – такие «изыски» на фабриках вообще не выпускали. Заказать трусики у портнихи маме просто не могло придти в голову.  Да никто так не делал, и это было бы непедагогично!

На наших дачах жили и замечательные хирурги –  Борис Королев, Константин Богуш. Помню, мама звала Богуша в каких-то особых случаях, и он незамедлительно являлся. Это был человек с замечательным чувством юмора. Он как-то пошел с мамой смотреть заболевшего ребенка. Мама была такая встревоженная, нервная, и он решил ее дорогой развлечь. Рассказал анекдот (я его запомнила, потому что он был абсолютно детский): «Один мальчик сильно просился с родителями в гости. Те согласились с одним условием: «Захочешь сикать, ничего не говори, только подними вверх палец». Мальчик дал слово, и уже за столом в гостях важно поднял палец и добавил: «И покакать!».

Мама потом рассказывала, что шла-бежала рядом с доктором и потихоньку возмутилась «Как можно рассказывать анекдот в такой ответственный момент?!». Но когда милый Богуш, быстро во всем разобравшись, назначил лечение, и уже при нем ребенку стало лучше, то мама стала смеяться: напряжение спало, и она вспомнила анекдот.

Зимой я редко посещала детский сад: мы жили далеко, и прямого транспорта не было. Осенью грязь была непролазная, но мама была «легкая на ногу» и ухитрялась добегать до работы за полчаса.

Но на основные и главный праздники она меня брала всегда. Основных было четыре: «День седьмого ноября», «День Советской армии», «Мамин праздник» и «Первое мая». А главный – один: Новый Год.

На основных дети ходили под музыку строем, в руках были флажки, шарики и бумажные цветы. Мы изображали демонстрацию. Воспитательницы иногда громко выкрикивали лозунги: «Да здравствует наша Советская Армия!» или «Да здравствует наша Родина!». А мы в ответ кричали дружное «Ура!».  Все это было так радостно и естественно (тем более, что в нашей семье никто на взрослую демонстрацию почему-то не ходил, так что «поиграть» в нее было интересно). На День Советской Армии иногда приглашали военных. Конечно, в форме. Они просто сидели и смотрели на нас. Улыбались. Хлопали. А мы старались еще больше. Это была радость для всех, но, наверное, больше всего для воспитательниц.

Восторженная радость от того, что мы живем в замечательной стране в эти праздники проявлялась особенно сильно.

Быть может, ярким примером обуревавших нас чувств, станет стихотворение, которое я сочинила уже в шестом классе на праздник 8-го Марта. Это был 1955 год, но оно вполне отражает настрой и предыдущих лет. Называлось оно «Женщине»:

Кто не знает, сколько ты страдала

Раньше при царе, недавно на войне,

Сколько горя в жизни увидала

И обид терпела на земле.

И сейчас страдают женщины: в Алжире,

В США, во Франции – везде,

Где еще неравенство есть в мире,

Где еще готовятся к войне.

А у нас как женщины живут?

Разве терпят униженье, горе?

– Счастлив, радостен, производителен их труд

После рабства долгого – на воле!

Я очень гордилась, что это стихотворение напечатали в общешкольной стенгазете. Тем более, что мне очень нравился один мальчик, и такая важная публикация, казалось, добавляла мне привлекательности.

Помню еще День выборов. Это тоже был прежде всего праздник. Под словом «голосовать» люди понимали одно: надо правильно отметить галочкой заветное имя (всегда одно и определенное) и правильно положить бюллетень в урну. Это был просто ритуал. Такой же как демонстрация, как рюмка водки, как пироги, как все, что связано с праздничной атмосферой.

Участие детского сада в этом празднике было особым. При избирательных участках создавались детские игровые комнаты для того, чтобы родители, пришедшие сюда с детьми, могли совершать свой праздничный ритуал совершенно спокойно: пока они опускают бюллетень в урну, их ребенок играет в сказочной комнате. А как иначе было ее назвать, как не сказочной?  Во-первых, и на стене и на полу были пушистые ковры. Эту роскошь мама добывала всеми правдами и неправдами. Например, тот, что висел на стене, каждый раз давала дальняя-дальняя родственница, тетя Настя, приторговывавшая не без прибыли на базаре. Начисто лишенная каких-то бы ни было сантиментов, она почему-то всегда уступала маме в ее бескорыстном напоре сделать для детей что-то необыкновенное. (А что может быть необыкновеннее роскошного, теплого, красивого, пушистого ковра в то бедное и серое время?). Во-вторых, в эту комнату со всех групп собирались самые лучшие игрушки, а то еще приносились и прибереженные специально на этот Красный День. Само собой разумелось, что из нашего дома тащились те вещи, которые могли хоть как-то украсить детский уголок…

Дети и родители любили эти комнаты, может быть, в них особенно ощущался праздник.

И все-таки ничто не могло сравниться с Главным Праздником – Новым Годом!

Уже за несколько дней до «утренника» (все праздники всегда назывались «утренниками» может быть потому, что они и вправду проходили по утрам) все сотрудники детского сада буквально вставали на вахту. Список дел был огромным.

Украшали все группы. Для этого, прежде всего, на потолки вешали снежинки – нанизывали на нитки ажурно вырезанные из тонкой бумаги. Потолки были высокие, групповые комнаты большие, их завешивали достаточно плотно, снежинок требовалось немеряно, и, помню, у меня, верной помощницы, всегда после нового года на пальцах были мозоли от ножниц. Зато в групповой было действительно ощущение снегопада и тихой торжественной праздничности. Ватой, обмоченной в крахмальную воду и обсыпанную мельчайшими осколками от разбитых прошлогодних елочных игрушек украшали разные углы комнат.

Главная же комната, которая избиралась на этот раз «залом» украшалась отдельно и особо: туда ставилась елка. В последнюю ночь перед праздником (он так и назывался «елка») ночевать в детском саду оставалась большая часть сотрудников. Украшали и доделывали самые разные дела.

Какое это счастье – помогать украшать елку! Каждая игрушка наделялась живыми чертами (неважно, была ли это белочка, грибок или сверкающий шарик). Елка обязательно опоясывалась бусами и бумажными флажками.

Мама следила, что бы елку «не перегружали», чтобы нарядили «со вкусом», чтобы дерево «не теряло стройности».

Но вот еще на что уходила уйма времени и сил – на подарки. Всегда придумывалось что-то новое, интересное. Например, из белого прочного полотна кроилась основа для…зайца. В эту основу набивались конфеты, орехи, пряники, мандарин, яблоко и прочие вкусности, потом (на месте «живота») все зашивалось и готовый, набитый гостинцами, заяц занимал свое место на столе. И таких зайцев делали сто (100!) штук! В другой год были муфты (картонная основа, сверху ткань и ватная «изморозь») – очень красивые. Были большие конфеты, колпаки от Петрушек, белочки… И все по сто (100!) штук!.

Эти подарки никогда не раздавали «просто так». Всегда придумывалась интересная игра, в результате которой дети «находили» их в какой-нибудь «избушке», «дупле дерева» или санях Деда Мороза.

Кстати, мой папа придумал удивительные сани Деда Мороза (ими потом по договоренности пользовался еще и наш роскошный профсоюзный Дворец культуры имени Ленина тоже на детских «елках»).

Секрет был в том, что внутри саней был человек, который их возил, но сани были так искусно сделаны, что это было абсолютно незаметно. Верх особенного восторга наступал тогда, когда эти сани-самокаты по велению Деда Мороза «самостоятельно» начинали возить детей!

Дед Мороз тоже был из года в год один и тот же – воспитательница другого детского садика, расположенного на дальнем конце города. Звали ее Шура Рядова. Предпраздничную ночь она тоже проводила в нашем детском саду. Читала-учила сценарий. Делала замечания, примеряла костюм… Словом, готовилась тщательно. Зато и Дед Мороз был совсем настоящий, веселый и озорной, умевший осчастливить не только ребят, а и всех, кто был рядом…

(Что же все-таки это было? Что за реальная-нереальная жизнь? Что за люди нас окружали? Чем отблагодарить их за сердечность? – Разве вот этими записками, которых они, увы, уже не увидят…)

Фотографии предоставлены О.И. Наумовой

Публикется впервые

• Размещено: 29.12.2013