Интервью с Плакуновым Капитоном Андреевичем разведчиком отряда особого назначения под командованием Ц.Л. Куникова

  

Плакунов Капитон Андреевич родился 25 августа 1922 года. Член КПСС с 1943 года. До 1941 года работал на Свердловском промкомбинате в должности слесаря-механика по ремонту счетно-пишущих машин. Четырнадцатилетним он впервые переступил порог промкомбината, и единожды выбранной специальности остался верен на всю жизнь, проработав там 52 года. Вместе с другими комсомольцами Плакунова перевели на завод, спешно переоборудованный на военное производство. Наложили бронь. Капитон Андреевич проявил настойчивость и добился, чтобы его взяли на фронт.

В сентябре 1941 года он был направлен в 31 стационарную батарею Новороссийской военно-морской базы Черноморского флота. С сентября 1941 по сентябрь 1942 года проходил службу в должности пулеметчика, зенитчика. С сентября 1942 по август 1943 года служил в отделении разведки диверсионной роты Новороссийской военно-морской базы Черноморского флота, разведчик отряда особого назначения под командованием Цезаря Львовича Куникова, связной комиссара отряда Героя Советского Союза Николая Васильевича Старшинова. С августа 1943 по март 1947 года служил в 393 Новороссийском стрелковом батальоне Севастопольской бригады морской пехоты разведчиком, оружейным мастером.

Участник боев на Малой земле, десантов в Новороссийск и Керчь, участник освобождения Крыма. Войну закончил в Румынии. Капитон Андреевич участник парада Победы в составе парадного полка военно-морского флота.

Награжден орденом Красного Знамени, орденами Отечественной войны I-ой и  II-ой степени, орденом Красной Звезды, Трудового Красного Знамени, медалями «За оборону Кавказа», «За победу над Германией», «За воинскую доблесть. В ознаменование 100-летия со дня рождения В.И. Ленина» и 6-ю медалями за освобождение городов.

– Мать одна нас с братом воспитывала. На улице все ребята знали друг друга. Конечно, хулиганили немного, но все было в норме.

До войны вышла большая кинолента «Мы из Кронштадта», «Чапаев» и много других картин о Гражданской войне. Все детство с этим прошло, мы на этом и воспитывались. В общем, подготовка у нас была хорошая.

– На Перекоп не было пути, там немцы уже были, и нас перебросили на Ростов и затем в Новороссийск. Там прошли распределение, для прохождения курса молодого краснофлотца. Люди с мысхакской крупнокалиберной батареи нарыли землянки, а кубрики нам отдали как молодым. И началось раз-два, не без этого, оружие: винтовку, пулемет ручной ДП изучали. Потом люди с пушек ушли на фронт, а мы молодые их стали пополнять. Я посмотрел на снаряд в 30 с лишним килограмм и 20 килограммовый заряд, сколько сил нужно, чтобы их таскать! В батарее было четыре пушки. Под каждой пушкой находился каземат и никакого приспособления, чтобы поднимать снаряды. Мы сами бегали. В одну сторону пустые люди бегут, в другую с грузом. Я решил схитрить.

У меня отец рассказывал о Первой мировой войне, тоже с немцами. Он там пулеметчиком был. И мне запомнились его рассказы, да еще Чапаев тоже на пулемете был! И я попросился в пулеметчики.

Матчасть на зубок все знали. Даже сложный замок разбирали и собирали. Сначала я был пятым номером на счетверенной установке. Сидел в углу под пулеметами и крутил ручку, которая подавала воду на стволы. Потом старшие мужики ушли. Все с желанием уходили на фронт. Я с пятого номера перешел на один ствол, который стоял на треноге. В виду того, что многие ушли на фронт, нас в отделении было четыре человека и пятый старшина, который командовал, а не семь как должно быть.

Стреляли сначала только по самолетам. Но все мимо. Потом нашу батарею разделили. Две пушки утащили в горы 18 км. за Новороссийск. Я уже в то время был 1-м номером. Наш пулемет в одной стороне и 2-й с другой – охраняли орудийную позицию. Пока наши орудия стреляли, мы только смотрели. Только один раз я два «Мессершмидта» расстрелял. Мы на горе находились, а они над дорогой паслись. Вот тут мы и постреляли. Я две ленты расстрелял, а толку мало. Не то он завалился за гору, или туда спланировал. Не знаю, что с ним было. Стрелял прямо в упор, каких-то 50 метров.

Когда боезапас расстреляли, оказалось, что армейцы, которые с нами были, ушли, а батарею нашу оставили. Тогда мы два пулемета расставили один назад, другой направо. Прислуга сразу пошла в одну сторону по горам, а нам надо было вниз спуститься. У нас дальномер был, и кое-какие продукты погрузили и пошли вниз. С горы слезли, не пешком конечно, а на «полуторке». Повернули к шоссе, и пошли к Волчьим воротам. А там патруль спрашивает:

– Как вы проехали? Мы же минировали!

– Проехали!..

Уже светало, а ребята уже вышли к Цемесской речке, которая вдоль дороги течет, и кашу варить начали. Наш командир знал куда идти. Но у нас ЧП получилось. Немцы по горам нас уже обошли справа, и слева тоже. Постреляли немного. Моего командира ранило. Перевязать ему рану нечем. Моряк есть моряк – бескозырку в зубы и терпи.

На всех батарейцев и на нас один пулемет и одна винтовка, одна пушка – одна винтовка. Больше ничего не было. Нас немцы погнали. Потом боезапас загорелся, мы вправо вверх полезли по горе, по кочкам пулемет тащили 60 с лишним килограмм на катках. Все-таки вынесли его. Четыре пулеметные ленты номер у меня нес, а я сам пулемет тащил. А там наши оборону уже поставили. Нас спросили, куда мы бежим, старший лейтенант с нами шел, сказал что надо, и нас пропустили. Только прошли километр и нас опять остановили, да еще говорят разоружаться. А у нас нечего разоружать-то. Пулемет отдать – ну возьмите. Стал я его им подвозить, смотрю, а кожух разбит и чего я его тащил? И кончилась моя работа на Максиме.

Пришли на Мысхако, там мне дали ДП. Немцы залезли уже в город, а мы на мысе. Что будет, то и будет. Будем стрелять, пока боеприпасы не кончатся. Старшина у нас, Алешичев был, на шлюпке 2 лайбы остановил. Говорит им:

– Если не подойдете к берегу, сейчас помашу своим, и всех вас разобьют.

И они к берегу подошли. А раз такое дело, что у нас две пушки, не отдавать же. А пушки хорошие. По квадратам били, чуть ли не всю ночь. До этого мы и стреляли и в атаку ходили на совхоз Мысхако. И мы по грудь в воде на два сейнера залезли. Один сейнер нас на Кабардинку привез, а другой в Геленджик увез. Нам пришлось тащиться от Кабардинки до Геленджика. Там был дивизион, несколько пушек стояли.

– Высадились с катеров удачно. Едва поднялись в гору, один из моряков наступил на мину. Раненого перевязали, понесли на себе. С риском преодолели минное поле, прошли в тыл и провели разведку. Мы рассчитывали продуктов на пять суток. Время подошло, и нам нужно было выйти к морю, чтобы нас забрали. Но вернуться не смогли. Патрули отрезали нам путь к морю. Делать нечего, пошли в обход по вражескому тылу. Потом, когда прошли аэродром в Цемесской долине, вышли на левую сторону Цемесской бухты. Мы не знали, где фронт проходит. В одном месте даже попали во что-то вроде болота по колено.  Нам нужно было выйти к морю и пришлось по этой грязи топать.

Шли по ночам. Попутно собирали сведения о размещении сил противника. Более десяти суток длился этот переход. Наткнулись на наблюдательный пункт. А они на ночь уходят. Мы разбили у них только телефонный аппарат.

Пошли со стороны моря по горе. И на этой горе как я шел, меня, все равно что, толкнуло, я повернул в сторону к кустам. Сам не знаю почему. Когда очнулся, под кустом лежу, по мне огонь прыгает, и ничего не слышу. Голову повернул – вроде бы живой. В метре от меня костер горит. А оказалось, что это наша мина, да еще с бутылкой КС. Она меня и укусила. Я не вижу своих, потихоньку кричу, огонь задувайте, потому что на меня огонь идет. Но никто мне не отвечает. Думаю – труба. Один остался. Левое бедро обожгло, больно. Я его пощупал, вроде бы ничего – целое, другой раны не чувствую. А тут немцы, после того как взорвалось, начали стрелять с одной стороны, и наши тоже начали стрелять. Да еще везде огонь. И я пополз на пузе, где-то с километр.

Между камнями пролез, смотрю там обрыв. Да еще темно, но вот-вот рассвет. Это было в начале января. Пригляделся – там не больно далеко прыгать. За камни держусь, и спустился вниз. Слышу, море гудит. Надо к морю идти. Пока я спускался, рассветать начало. Смотрю – дорога на Геленджик. И я пошел вдоль дороги по кустарнику к Кабардинке.

Слышу топ-топ. Кто-то идет. Я затаился в кустарнике. Вижу, человек идет, накрытый плащ-палаткой и винтовка у него под палаткой торчит. Надо что-то предпринимать. Он прошел мимо меня, я через канаву перепрыгнул, хорошо, что море и ветер шумят, меня не слышно. Он шаг и я шаг, приладился к нему. А потом приемом его за горло, голову назад, а другая рука у меня свободна, я стрелять могу. Когда перевернул его, а из-под палатки звездочка! У меня сразу отлегло. А он ничего сказать не может. Я его спросил кто он. Он ответил, что почтарь. В штаб за письмами ходил. Мы вместе пошли.

Дошли до очередного поворота, там стоит патруль, где-то с отделение. Он подошел, сказал пароль, его пропустили, а я говорю, что не знаю пароль, ведите меня к начальнику.

– А кто ты такой?, – спросили меня.

– Я иду с тыла.

Они мне сказали, раз так, то разоружиться надо. Разоружиться-то больно хорошо! У меня 4 диска, 4 гранаты, 500 патронов в мешке, да еще нож, бинокль, часы, но это все мало весит. Я развязался, все снял и в мешок положил.

Старшина здоровый такой спрашивает:

– Как ты стреляешь из автомата?

– Как, как не знаешь что ли?! Нажал, да и пошел.

Он хотел стрелять, а я смотрю, ствол забит грязью. Когда я на землю после взрыва падал, все забилось грязью. Я сразу закричал: «Стой!». Взял из приклада шомпол, прочистил и говорю: «Вот, теперь стреляй». А он, как нажал, и остановиться не мог, пока патроны не кончились. Я думаю, ладно, мне не отчитываться.

Привели меня. Там какой-то чин, на меня чуть ли не матом. А у меня губы зачерствели, рот не открывается. Я ему говорю, что прежде чем спрашивать позови сестру, видишь же в каком виде я. Он понял, что я пока ничего говорить не буду.

Прибежала девчонка, меня чем-то намазала. Мне вроде бы легче стало. Я говорю, что иду из тыла врага к себе в часть. Ко мне дозвониться можно только в штаб военно-морской базы в разведотдел. Они позвонили. Потом меня спросили, что я видел. Я рассказал, где немцы везли мимо нашей группы боеприпасы, еду. Они мимо нас проехали на подводах. Мы их обошли и пошли дальше. У нас была задача, что даже бумажку, после себя в землю закапывать. Чтобы никаких следов.

Этот чин позвал кого-то. Сказал ему, чтобы меня отвели к повару. Только говорит не давай ничего густого, а то желудок не примет. А я-то уже кусок хлеба съел. Мы с почтальоном пока шли, я его спросил, есть у него что-то поесть. Он сказал, что на день ему дали горбушку. Я и попросил дать мне немного. А засунуть ее в рот не мог. Кусочками небольшими отрывал и ел.

Привели меня к повару, у меня котелка своего не было, налили мне в котелок, я поел. Повар говорит, что вот у него кровать, только она без матраца, ложись, все равно не на земле. Я лег и заснул. Столько дней мы не спали. Только подремлешь и опять вперед. Только заснул и меня будят. Пошли, говорят, за тобой машина приехала. Иду, смотрю, меня ждут. Я мешок в машину бросил, автомат положил, и поехали мы в Геленджик. Ехать мне не очень хорошо. Я встал, на кабинку облокотился, чтобы ветром обдувало, и не так больно было.

В Геленджик на Толстый мыс, в разведотдел приехали, сразу мужики меня обступили:

– Рассказывай, мол, чего?

Ну, я рассказал, где были, что делали, как шли, все.

– Раз рассказал, вот тебе бумага, садись и пиши.

Правда, они мне бутерброд дали сначала. Боеприпасов у нас много было, а есть нечего. Я пока писал, уже опять ночь наступила. Мне сказал начальник, я уже не помню, какое звание было у него:

– Иди на пирс, где катера, к дежурному, пока ты идешь, мы дадим распоряжение, и они тебя на ту сторону (мне нужно было на Тонкий мыс) переправят.

Пришел туда, а там какой-то начал из себя строить. Я ведь пришел как ободранец, с мешком, с огромным сидором и командовать начал. Я говорю ему, что если он сейчас не отправит меня, то я пойду еще раз к начальнику разведки. Если не хочет, то пусть отправляет меня. В общем, согласие мы нашли. Он подчинился. Выделил маленький посыльный катер, на котором один моторист и я. Мы быстро на ту сторону переправились. А все это происходит зимой, стемнело быстро. Я поблагодарил моториста и пошел по территории, которую мы облазили всю кругом и на пузе, и бегом.

Мне нужно на другую сторону, к морю, где наш каземат. Иду, там часовой спрашивает:

– Стой, кто идет?!

– Свои.

– Я знаю, что свои, говори, кто!

– Краснофлотец Плакунов с задания вернулся.

– А, давай, проходи.

Иду дальше, там часовой у штаба, тоже ему доказывай, кто ты. Но сразу проводили меня и тоже начали расспрашивать. Позвали кладовщика, принесли большую банку мясных консервов и кружку. Говорят:

– Ты рассказывай и ешь.

Я и сижу, говорю и ем, говорить, ведь не идти и не ползти. Рассказал, все как было, позвали фельдшера. Говорят ему:

– На твоего клиента, а то у тебя никого не было, бери его.

Только я лег, и тут же заснул, уже потом слышу, кто-то стонет, думаю, кого-то еще привезли, а это один из наших – ноги обморозил. Я ему говорю: «Что ты стонешь, стони потихоньку». Разругались, ну это мелочь. Спросил у него, все ли дошли. Больше потерь не было, как обошли меня немного стороной и до самого Тонкого мыса и шли.

А утром, опять машина. Погрузили нас, и снова в разведотдел. Когда приехали, мне говорят, ты уже отмеченный, сиди на машине, тебе там делать нечего. Остальные, кто остался – бумаги писали, говорили, что как. Затем в бане помылись, новое обмундирование получили.

Я в санчасти сидел, мне надоело там одному. По вечерам всегда песни поют, байки рассказывают. А это что? Я и говорю, переводите меня на мой топчан. Девчонки мне одному туда в котелке первое и второе, хлеба носили с доставкой на дом. Потом ребята прибежали, которые в госпитале были. И разговор, что пойдем всей группой на Малую землю.

Устроили нас, комиссар сказал, чтобы больным, у кого кишка тонка, после роспуска в строй не ходить. У нас один такой попался, остальные все опять на построение. Написали что-то вроде рапорта, что мы такие-то идем в бой. Каждый подходил и расписывался. Этот кусок толстой бумаги в Геленджике был, в краеведческом музее.

А, раз такое дело, мне не надо и говорить, что еще я больной. Так и пошел, правда болячка была, губы болели, лицо тоже, но зато стал гладенький, розовенький, а то был загорелый, а стало все белое. Ничего, прошло. Много всего было, лучше это не повторять.

– Контузия была и, когда подорвался и обгорел, а больше не было.

– Нашей группе разведчиков было поручено нанести удар по вражескому гарнизону, расположенному в Южной Озерейке. Группу возглавлял старший политрук Либов.

По данным разведки в Южной Озерейке находилась немецкая комендатура. Наша группа была разбита еще на 3 группы: 1-я шла к дому коменданта, 2-я к комендатуре, 3-я блокировала огневые точки, расположенные вдоль побережья. Я был во 2-й группе. На вооружении у меня был ручной пулемет ДП. Когда началась стрельба в доме коменданта, окна комендатуры мы забросали гранатами, немцы стали выпрыгивать из горящего здания в окна. Нам же пришлось успокоить их огнем из автоматов и пулемета. Бой был скоротечный, минут 30. Когда мы вошли в дом, то увидели более 20 убитых немецких солдат и офицеров.

По выполнении задания, группа отошла в условленное место, погрузилась на катера и ушла на свою базу в Геленджик. Это происходило в сентябре 1942 года, когда я служил в разведывательно-диверсионной роте Новороссийской военно-морской базы. Подобных операций было более 102-х.

Компания у нас подобралась, как говорится, что надо. Гриша Белоглазов, Паша Потеря, Дима Гапонов, Борис Беньковский, Николай Романов, чуть позже пришел политруком одной из групп земляк горьковчанин Николай Васильевич Старшинов. Ребята все хваткие, сообразительные.

Еще одна задача у нас была – приникнуть в тыл противника, разведать долговременные огневые точки, по возможности захватить пленного. Возвращение через двое суток. Захватив с собой по ящику патронов и гранат, мы отправились на задание. В километре от берега перешли в шлюпки. На берегу пусто. Быстро в горы. Я в метрах в 20 впереди, за мной с короткими интервалами две группы. Наконец, нашли тропинку, но она вскоре свернула с нужного азимута, опять пошли целиной. Уже к утру обосновались на намеченной высоте. А с рассветом ахнули от опасного соседства. Слева от высотки в лощине человек тридцать вражеских солдат под руководством лейтенанта оборудовали огневую позицию. В бинокль хорошо различались даже лица. Они орудия стали устанавливать только на второй день.

Примерно в километре впереди изредка вела огонь тяжелая минометная батарея. В тылу высотки мы с Гришей Белоглазовым обнаружили пулеметный  дзот, из которого простреливалась лощинка, выходившая к морю. По наблюдениям в дзоте обитали три солдата.

Было видно, что немцы еще не пуганные. Они то и дело выходили на воздух, громко переговаривались с очередным часовым, из амбразуры ночью мерцал свет. Вот здесь и решили на обратном пути брать «языка».

К дзоту подползли где-то часов в 10 вечера. Часовой, прохаживаясь по узкой тропинке, что-то наигрывал на губной гармошке. Мы его с Потерей взяли. Другие ребята ворвались в блиндаж. Там один из немцев попытался бороться, его сразу же ударом ножа свалили, другой поднял руки. Руки ему связали, кляп в рот поставили и быстро к морю. Дали сигнал, чтобы нас забрали. Шлюпок ждали минут сорок, но нам это время показалось вечностью.

Паша Потеря у нас шутник был, говорит: «Ну, что, братва, потерь нет, и кроме фрица, никто не плачет…»

Видно напряжение было настолько велико, что немцу и в кубрике забыли вынуть изо рта кляп. То ли от испуга, то ли от удушья у него по щекам катились крупные слезы.

Солдат хотя и был тезкой Гитлеру, звался Адольфом Дранке, оказался немудрящим фрицем. Их только что сменили, он почти не знал обстановку. Через четыре дня группа пошла за более «капитальным» языком. Решили брать только офицера.

На третий день, когда мы должны были выйти на побережье, удалось обнаружить радиометрический пост под командованием оберлейтенанта. Взяли его под вечер.

Офицер рассказал немало интересного. Эхо окружения армии Паулюса под Сталинградом донеслось и до них. Немцы стали возводить противодесантную оборону, на наиболее опасных направлениях появились доты и дзоты, минные поля. Рассказал он и про мост через ущелье, по которому подвозились боеприпасы, продовольствие, снаряжение всякое.

Несколько раз пытались мост разбомбить с воздуха, но цель была очень малоразмерная, авиаторам попасть так и не удалось. Да и зенитки свирепствовали на подступах к цели. Пришлось идти нам. Вот тут без стрельбы не обошлось. Был ранен в руку Григорий Белоглазов. Но к своим после диверсии прорвались.

Взорванный дот, целеуказания при бомбежке нашими пикировщиками тяжелой батареи противника, пленный интендантский гауптман, оказавшийся хорошим «языком», и разведка, разведка. Так изо дня в день.

– Уже в Геленджике к нам пришли комсомольцы и сказали, что создается такой отряд, добровольцы нужны, лучше комсомольцы, чтобы кого сюда определят, за них что-то вроде поручительства было. Нас собрали и на Тонкий мыс опять учиться. Уже не шагать, а больше ползать. Натягивали колючую проволоку и учились. Чтобы один поднимал, а другой лез и не цеплялся.

Перед высадкой нас построили и спросили, кто хочет отказаться. Одного в строю не хватило. Он не встал к нам в строй. Потом уже  на Малой земле, нам продукты возили, он с ними пришел. Я не знаю, куда его дели. Капустин его фамилия.

Многих мы потеряли на этой земле. Погиб Дима Гапонов, не дойдя всего несколько километров до родного дома. Погиб и командир наш Цезарь Куников.

– Паек был рассчитан на 5 суток. Была банка консервов на двоих, плитка шоколада и сухари.

– Мы высаживались создать шуму по больше, а настоящий десант был в Озерейке. А там один батальон высадился, больше не вышло, и десант ушел. Они потом к нам проходили, которые остались в живых. А мы зацепились хорошо. Главное дело нам немцы помогли. Наша артиллерия их оглушила, и такого сильного огня артиллерийского не было, только из блиндажей стреляли немцы. Каждая группа была на своем корабле, тут один корабль, рядом другой. У немцев отбили 14 или 12 орудий и горы боеприпасов. Они очень помогли нам. И здорово помогала нам береговая артиллерия. Особенно Зубков, прямо через залив стреляли. Другие батареи были дальше, а эти видели, куда стрелять нужно. У нас корректировщики были и давали координаты, куда стрелять. Артиллерия нас здорово поддерживала.

– Высадившись в Станичке, в последствии это место назвали Малая Земля, отряд с боем продвигался вперед. Я в это время был связным у Старшинова Николая Васильевича, ввиду того, что я здесь служил целый год до сдачи Новороссийска, местность была мне хорошо знакома. Меня часто посылали на связь с боевыми группами отряда.

В мае месяце нас сняли оттуда. Армия никак никого из наших не отпускала. Наши вышли с передовой и поставили их на берег. А осталось немного. Принимали груз и тех, кто придет к нам на подмогу, тоже принимали. В конце мая, я отправился назад. На Малую Землю стало прибывать людей больше и больше. Оказалось 1200 человек.

Вернувшись, снова пошла разведка, в основном разведка подступов к Новороссийску с моря. Взяли одного лейтенанта. Он оказался разговорчивым и немало знающим. Он рассказал, что с моря расположена в обороне 73-я пехотная дивизия, вступившая в Париж. Командует ею генерал Герман Беме, который участвовал вместе с Гитлером в церемонии подписания капитуляции Франции в Компьенском лесу.

С августа начали тренировки вместе с моряками дивизиона сторожевых катеров Николая Сипягина. Этот дивизион высаживал нас на Малую Землю. На этот раз предстояло пройти боносетевое заграждение, разорвать гранитный мол, и только тогда уж с катеров в воду и на берег. А ведь каждый квадратный метр в Цемесской бухте был пристрелян врагом.

Для первого броска Ботылев отобрал 300 человек. Перед боем он приказал надеть ордена и медали, и начистить так, чтобы слепило. Пусть знают фрицы, с кем они воюют. Я тоже прицепил, у меня тогда орден Отечественной войны был.

Отряд Ботылева захватил район военно-морской базы, клуб моряков, вокзал, электростанцию, цементный завод, нефтебаки. Штурмовали каждый дом, подвал, переулок.

Огневой бой часто переходил в рукопашную. Немцы контратаковали при поддержке танков. Ботылеву, обосновавшемуся в клубе моряков,  не раз приходилось корректировать артиллерийский огонь по соседним улицам, по сути дела, вызывая его на себя.

В одной из контратак немцы применили огнеметы. Погибла группа Алексея Рыбнева, захватившая сарай.

В Новороссийске нас было много 2200 человек и плюс почти столько же штрафников. А штрафники были те, которые рвались на фронт к нам, и вместе с нами с одного котелка ели. У нас, правда, один был полковник медицинской службы. Он был полковник, а понизили его до майора. Но он чудеса творил, и руки и ноги резал. Водкой напоит и режет. Девочек очень любил, у него в госпитале их было много. Его к нам и прислали. Лаптев его фамилия.

Мы с ним встречались потом уже под Москвой, в Переяславле–Залесском. Мне туда вызов прислали через райком. Лаптев там был. При Брежневе, мы были в фаворе, везде нужны были.

– Тут трудно сказать. Лучше всего в ближнем бою автомат. Наган у меня всегда за поясом торчал, но я что-то не пользовался им. Автомат самое лучшее оружие в ближнем бою. У некоторых были винтовки. Но большинство со снайперскими винтовками. Без них тоже нельзя. Если снайпер идет, то один или два бойца его охраняют.

В Новороссийске был только ближний бой, использовали автомат и гранату.

– В Новороссийске, один немецкий танк прямо на командный пункт полез. Пришлось мне его гранатой успокоить. Всего несколько десятков метров до КП не дошел.

Нам помогала артиллерия. Были и ружья противотанковые. Выстрелишь, а тебе болванка назад летит. Эти ружья ПТР были хороши против пулеметчиков. Когда танк на бойца уже наехал, в упор по танку стукнешь в пузо, может и пробьет. Когда бьет артиллерия, тогда как у наших, так и у немецких танков сразу башня слетает.

В Керчи Ворошилов приехал. И на передовую его поперло на большом танке. Только он вылез, спустился в блиндаж и по его танку как даст, головы у танка нет. Вот так бывает.

А Ворошилов и в Ленинграде бывал, он боевой командир, не сидел где-то.

– Один раз у нас было так. У Зинки в автомате патронов не осталось. А на нее немец прет. Она в немца сапог один, второй кидает с криком: «Полундра!» В это время наши подбежали. Она осталась жива. Потом кричали ребята, что нам не страшно, Зинка всех немцев сапогами убьет. Она была не большого роста, но такая бойкая.

После войны она родила трех мальчишек. Она у нас вышла замуж за молодого лейтенанта. Пришло подкрепление к нам. Под Констанцей корабль торпедировали, и с этого корабля пополнение пришло. Насколько я знаю, жили они хорошо с лейтенантом Паниным. Он так и остался служить. Его перевели в Калининград, так и живут там.

– 16 сентября 1943 года, нас из отряда Ботылева осталось человек семьдесят, в Новороссийске в подвале управления порта командующий флотом вице-адмирал Владимирский вручал ордена. Мне орден Красной Звезды дали. Потом уже в Констанце получил орден Красного Знамени.

– Наверное, последняя Звезда за Новороссийск. Она мне досталась тяжелее. А вообще, ты знаешь, нельзя даже и думать какая лучше. Самая дорогая награда, что жив остался. Это самое главное. Я хоть и горел и подрывался, и тонул, все равно, самая большая награда, что жив остался.

– Командир Бондаренко меня и Павлушку Потерю выбрал. Приказ есть приказ. Мы были в Румынии, и еще один батальон рядом с нами был. Эти ребята по Днепру на Николаев шли. Там их осталось 111 человек. От них два Героя направили. Один парнишка молодой совсем, но орденов у него было столько же, сколько у меня.

Нас посадили на корабль и отправили в Севастополь. В Севастополе погоняли немного. Приказали не автомат с собой тащить, а «драгунку». Вооружиться винтовкой, а винтовку у нас уже отобрали в Москве и дали автоматы.  А то, что это на парад Победы «драгунку тащить». Дали новенькие автоматы, их все вычистили. Мы топтали плац в Химках. Оркестр играл и мы маршировали. Потом построили на Красной площади. После этого два или три дня дали отдохнуть, а потом на парад пошли.

Сначала было нормально, а потом как пошел дождь. У нас там два батальона было. Черные ленточки – одна колонна. И другая колонна – с гвардейскими ленточками. От дождя с этих ленточек краска потекла, и они все стали желтые.

Прошли хорошо, хоть и мокрые все. Если бы и сильнее был дождик, а мы все равно прошли бы.

Но получилось, что после фронтов шли мы – матросы. А за нами шла колонна с немецкими знаменами. И как только мы прошли мавзолей, в это время загремели барабаны. Оркестр прекратил марш играть, мы и сбились с ног. Дошли кое-как. Мы не знали, что там знамена несут. Как прошли мимо церкви влево, а дальше не пройдешь. Сначала колонна как шла, поворачивается, а идти некуда. Шли по три, по четыре, потом по одному просачивались. Там к верху людей подбрасывают, кричат, вино предлагают москвичи. Они тоже стояли, не обращая внимания на дождь, ни ребята, ни девчонки, ни маленькие, ни большие, так и добрались до места, где стоят наши машины.

– Это вопрос сильный. Мне кажется, я вот так вспоминаю – вера в победу. Вера, что победит наша страна. Я смотрю, чуть ли не до Каспийского моря пролез враг. К Волге пролез. Даже Ленинград обошел.

Если так подумать, то наш народ очень терпеливый и выносливый. Во все века, сколько бы на нас не лезли, ни у кого ничего не получалось. Только татаро-монгольское нашествие было, так они не только у нас прошли. Мимо нас на Польшу. А больше, кто не приходил к нам –  не могли справиться с русским народом. В 1812 году тоже весь народ пошел воевать, не только войска были и партизаны были. А когда весь народ всколыхнется, тогда никому не будет пощады. В Революцию, какая была армия, не только у нас. Антанта помогала и войсками и людьми. А народ, который был даже в Белой армии, перешел на сторону людей. И их было не победить. Это только разве уж будет атомная война. В такую войну, кто захочет с нами воевать, погибнет вместе с нами. Много войн было в истории, много книг написано, я читал много. Сейчас Сталина критикуют. На простой народ  не было такого гонения. А которые пришипились, они сейчас вылезают. Не знаю. Раньше и Иван Грозный, и Петр, кому больше головы рубили? Рубили тем, кто шел против своей Родины. Я так считаю. Много ошибок было, много. Так такой страной управлять очень трудно. Было время, Хрущев отдал Крым Украине, по какой причине, кто ему разрешил это сделать? Это политика, такая вещь. Умные головы и те не поймут.