[176]
Зима 1941-1942 года. Фронт продолжал двигаться на Восток. Небольшой рабочий поселок Навля Брянский области был занят немцами. Улицы пустынны, только изредка торопливо пройдет одинокий прохожий, спешивший быстрее дойти до цели своего путешествия.
Наиболее оживленно было возле одноэтажного деревянного дома. Это “русская” больница, в которой лечили полицейское “начальство” и жителем поселка Навля. В двух госпиталях – немецком и мадъярском лечили только военнослужащих немецко-мадъярских частей, расположенных в поселке.
К крыльцу больницы подъехала подвода. Из саней вышла закутанная в большой платок женщина, поддерживаемая двумя детьми – девочкой 15-16 лет и мальчиком 6-7 лет. Войдя в прихожую, где производили запись больных, девочка обратилась к пожилой женщине в белом халате:
– Мне бы срочно доктора позвать, маме очень плохо.
Едва взглянув на больную, санитарка скрылась за дверью, ведущей во внутреннее помещение больницы. Мимо регистратуры торопливым шагом шла совсем молоденькая невысокая худенькая девушка в белом халате и марлевой косыночке, повязанной в виде шапочки. Приветливое лицо её с мягкими, по-детски округленными чертами было сильно озабочено.
– Рая, сколько мест во второй палате? – обратилась к ней регистраторша.
– Два места. Сейчас привезут тяжелого больного, надо успеть всё приготовить, – ответила медицинская сестра.
В это время из двери, за которой скрылась санитарка, вышла высокая молодая женщина, красивая, черноволосая, в хорошо отглаженном халате, с очень внимательным взглядом серых глаз.
[177]
Это была главный врач больницы Евдокия Ильинична Светанкова. Она остановила свой взор на только что прибывших. Увидела, с какой заботой и любовью склонились к больной матери дети. Задав девочке несколько вопросов, Евдокия Ильинична распорядилась срочно положить женщину на освободившееся место.
Сразу как-то осиротевшие и беспомощные дети заплакали и всё стояли в приёмной, как бы ожидая, что мать их ещё позовёт. Евдокия Ильинична ласково дотронулась до плеча девочки:- Постараемся вылечить вашу маму, – приходите навестить её через неделю.
Ласковые слова, участливый тон доктора немного успокоили детей, и они вышли из больницы.
Вечером, того же дня, окончив прием и посмотрев всех больных, Евдокия Ильинична сидела в кабинете, заканчивая оформление историй болезни. Здесь же, готовясь к завтрашнему дню, склонилась над стерилизатором медсестра Рая Болинова. Она вынула вскипяченный инструмент и разложила его на стерильной простыне.
Заметив, что доктор что-то задумалась и перестала писать, Рая подошла к столу и обратилась к Евдокии Ильиничне:
– Вы всё о том же думаете? Да ведь слишком мало знают нас здесь, не могут они нам сразу довериться.
Я всё понимаю, да сердце не терпит, наши люди дерутся из последних сил. Как им трудно. Мы тоже должны чем-то помогать.
– Идёмте домой, уже поздно, – сказала Рая, – ведь вы не присели за сегодняшний день ни на минутку, а завтра снова тяжёлая работа.
Было уже совсем темно, когда они вышли из больницы. Стояла какая-то гнетущая тишина, не хотелось говорить.
Около железнодорожной станции раздался паровозный гудок. Но это чужой гудок, чужой паровоз. Он, должно быть, везет вражеских
[178]
солдат, танки или пушки в Брянск, а, может, и дальше. Кто знает, где теперь фронт. Мысли, набегая одна на другую, вызывали в памяти воспоминания прошедших событий.
Как дороги эти воспоминания! Город на Волге. Красивый откос. Родной институт. Беззаботные студенческие годы в Горьковском медицинском институте. 1937 год – первые самостоятельные шаги молодого врача, очень скромной и тихой девушки из деревни Ключево Сергачcкoro района Горьковской области. Работа в городской больнице, в городе Бор, расположенном напротив Горького – на другой стороне реки Волги – очень увлекала Дусю. Все казалось очень важным, серьёзным и интересным. И первые, благополучно принятые роды, и ночные самостоятельные дежурства в больнице, и ежедневные приёмы больных в амбулатории. Хотелось всё узнать, многому научиться.
Но вот 1939 год. Война с белофиннами. Здесь Дуся получила первое боевое крещение. Здесь, впервые увидев раненых и, ощутив свою беспомощность, решила стать хорошим хирургом.
После возвращения в Горький – учёба на курсах специализации по хирургии. Как радовалась Дуся осуществлению своей заветной мечты. Работа хирурга трудна и очень ответственна, но тот, кто по-настоящему любит свою специальность, не сменяет её ни на какую легкую работу.
И вдруг, опять война. Июнь 1941 года.
Врача Светанкову Евдокию Ильиничну в первые же дни войны направляют на фронт в составе ХПГ-131.
[i] Глядя на грустные лица провожающих родных, Дуся шутила:
– Скоро вернусь, не успеете отвыкнуть.
А когда погрузились в вагоны, и поезд дал последний гудок, сердце сжалось и на глаза навернулись слезы. Долго смотрела в окно, пока не скрылись последние здания родного города.
[179]
Казалось, что эта вынужденная поездка, прервавшая налаженную жизнь и интересные планы, была чем-то очень временным и кончится также внезапно, как и началась.
Первые недели работы госпиталя, напряженные дни, раненых много, работать приходилось сутками.
Прием больных перемежался с частыми переездами. Переезжали отдельными бригадами. Часть персонала оставалась на прежнем месте с нетранспортабельными тяжелоранеными, а часть выезжала на новое место работы в соответствие с боевой обстановкой.
Затем на прежнее место высаживались машины для эвакуации раненых и дислокации персонала. Такая переброска частями, иногда длительный отрыв отдельных групп работников от госпиталя, нередко создавали угрозу окружения немцами этой оставшейся частички госпиталя.
Так и случилось в октябре 1941 года. В госпитале Дуся работала ординатором хирургического отделения. Серьезное отношение к делy, добросовестность и чёткость в работе обратили на себя внимание старших товарищей.
Ведущий хирург госпиталя всегда был уверен: если что-то поручено Светанковой, он спокоен – всё будет выполнено в срок и разумно. Дусю часто оставляли с тяжелоранеными при переездах госпиталя на новое место, а затем, после эвакуации раненых, она вновь возвращалась в свой коллектив.
И вот однажды случилось непоправимое. На одном из участков Курского направления немецкие части, танками прорвав нашу оборону, углубились на несколько километров внутрь, обойдя с фланга некоторые советские подразделения. Они решили осуществить операцию окружения. Однако наши части с тяжёлыми боями разорвали смыкавшееся кольцо и заняли новую линию обороны.
Вот в этих условиях, и была окружена часть 131 ХПГ, оставав-
[180]
шаяся с тяжелоранеными в небольшом лесном массиве у деревни Молотычи.
Вдруг кто-то осторожно тронул за руку:
– Евдокия Ильинична, – окликнула Рая, – полицейские идут.
Дуся очнулась от своих воспоминаний и прислушалась. Впереди слышался приглушённый разговор нескольких человек, затем циничное ругательство и громкий смех. Поравнявшись с девушками, трое полицейских направили на них свет своих фонариков. Ослепленные девушки не могли идти дальше, остановились.
– Куда идут барышни? Почему без провожатых? – с противным смешком сказал один из полицаев и потянул Раю за рукав пальто. Евдокия Ильинична почувствовала, как вспыхнуло её лицо от гнева и возмущения:
– Что за неуместные шутки? Разрешите пройти, мы из больницы.
Тогда другой полицейский, голос которого Евдокия Ильинична узнала,- это был следователь местной управы, местный житель, только что перед войной окончивший десятилетку, добровольно пришедший служить немцам Николай Греков, – сказал:
– Это же доктор из больницы, оставьте. Пошли, ребята!
И пьяные дружки удалились,
Дуся не могла успокоиться:
– Когда всё это кончится, мне думается, что мы не в праве спокойно сидеть здесь. Надо что-то делать, чтобы наша помощь Родине была ощутимой.
Рая долго ничего не отвечала. Не первый раз заходил у них разговор о подполье, о партизанах, о связи с ними. Но к ним никто не обращался, они были здесь новыми людьми, для всех неизвестными.
Первое время, когда они заводили с кем-то из местных жителей разговор о партизанах, те отчужденно молчали или отвечали, что о партизанах не слышали и видеть их не приходилось.
[181]
Но по всем признакам – волнение фашистов и их прихвостней-полицаев, появление в посёлке различных листовок с подписью КПО (Комсомольская подпольная организация), участившиеся облавы на партизан и т.д. – было видно, что в посёлке действует какая-то организация, которая имеет связь с партизанами.
Расспрашивать многих было небезопасно, и Евдокия Ильинична часто с горечью говорила Рае:
– Наверное, не верят нам. Думают, что мы выслуживаемся у немцев.
– Никто такого не думает, – отвечала Рая, – Знают, что мы военнопленные. А почему Вы думаете, что люди нам не доверяют? Как, по-вашему, они расценивают то, что в нашей больнице под чужими именами лечатся советские летчики, партизаны и их семьи, А недавно вы сами отдали распоряжение положить в больницу Витю С., отец которого в партизанах, а мать расстреляна немцами. Ведь, Вы его не отпустите, noкa не будете уверены, что он попадет в надежные руки – это уж я хорошо знаю. Люди молчат, но они всё видят и правильно оценивают.
Евдокия Ильинична молча обняла Раю, и так они прошли остаток пути до дома. Подходя к крыльцу небольшого деревянного домика, в котором снимали комнату на двоих, Евдокия Ильинична и Рая услышали плач. Подойдя ближе, Дуся узнала девочку, привозившую сегодня утром в больницу мать. Звали её Аней.
– В чем дело, Аня? – спросила Евдокия Ильинична, – почему плачешь? Войди в дом и расскажи, на улице холодно стоять.
Когда все вошли в комнату, девочка, рыдая, рассказала, что два часа тому назад по поселку проходили немец с полицаем и переписывали девушек с 15 лет для отправки в Германию. Записали и её.
– Велели завтра приходить к управе к 10 часам утра с
[182]
вещами. На кого же я оставлю больную маму и маленького братишку?
– Всех ли подряд переписывали или по какому признаку? – спросила Рая.
– Освобождали только больных и калек.
Пока Рая успокаивала Аню, Евдокия Ильинична вновь задумалась, стараясь отыскать способ помочь ей. Наконец, лицо её просветлело.
– Приходи завтра пораньше в больницу ко мне на приём, а всем скажи, что у тебя болит грудь, дышать трудно. Поняла?
Аня, благодарно взглянула на доктора, кивнула головой и вышла на улицу.
Обычно после напряженного дня, полного забот и неприятностей, придя домой, Дуся с Раей обсуждали различные события, советовались, как лучше поступить в тех или иных случаях.
Сегодня настроение у Дуси было скверное. Днем в больницу привезли несколько полицейских, раненных во время облавы на партизан. Сколько спеси и грубости в них было. Совершенно не считались с персоналом больницы. Делали, что хотели. Не одна медицинская сестра приходила к главному врачу в слезах, жалуясь на грубость и цинизм немецких приспешников.
Потом, вдруг что-то вспомнив, Евдокия Ильинична приподнялась с кровати:
– Рая, завтра же надо тяжелого больного из палаты 4 перевести в 1-ю. Он бредит и может всё рассказать. Если полицаи узнают, что это наш советский летчик, раненый в воздушном бою, они расскажут немцам и его уничтожат, да и нам несдобровать.
– Не беспокойтесь, Евдокия Ильинична, я уже всё сделала, и немцы ни о чем не узнают.
– Ах, Раечка, какая ты у меня умница, отличная помощница. Как бы мне было тяжело без тебя.
– Я ничего особенного не сделала, а вот вы действительно
[183]
спасли мне жизнь, когда раненую меня не бросили в окружении.
– Почему я не знала тебя в Горьком? Расскажи подробнее о себе, – попросила Евдокия Ильинична.
– Рассказывать-то мне особенно нечего, жизнь меня не баловала, да в сущности я и жизни-то не видела. Родилась и выросла в Сормове г. Горького, в большой рабочей семье. Была 7-м ребёнком. Отец работал маляром на заводе «Красное Сормово». Мать – неграмотная женщина, занималась только хозяйством и детьми. Мама часто болела, и нас, малышей, фактически воспитывала старшая сестра Маня. Мы все её очень любили. Добрая она была и к нам хорошо относилась. Окончив семилетку, я поступила на курсы медицинских сестер Красного Креста, а затем работала медицинской сестрой в хирургическом отделении больницы № 12. По вечерам училась в десятилетке. Была мечта поступить в медицинский институт, но все планы нарушила война. Назначили меня в тот жe 131 госпиталь, что и Вас. Весь остальной путь у нас с Вами вместе.
Дуся ничего не сказала, только тяжело вздохнув, вновь задумалась. Кто виноват в том, что госпиталь попал в окружение? Можно ли было избежать этого? Сейчас Евдокия Ильинична вспоминает, что незадолго перед окружением в госпиталь зашел легкораненый офицер и очень удивился, что госпиталь ещё не эвакуировался. Тогда никто не обратил особого внимания на эти слова, А вскоре кругом уже были немцы.
Вспоминается Дусе Брянск, куда пригнали всех военнопленных. В Брянске был немецкий госпиталь. Вот в нём и заставили женщин работать прачками. С утра до тёмной ночи они стирали гнойное и окровавленное бельё. За плохую стирку, за медленную работу получали побои. Кормили 2 раза в сутки очень плохо, жили в холодных не отапливаемых бараках.
[184]
При расформировании госпиталя, когда узнали, что Светанкова и Болинова – медицинские работники, решили использовать их по специальности. В поселке Навля Брянской области располагалась большая полицейская часть. Для лечения полицейских нужна была больница. Вот в неё, на должность главного врача, и была направлена Евдокия Ильинична Светанкова. Вместе с ней послали и мед. сестру Раису Ивановну Болинову. Было еще несколько горьковчан в больнице: врач Софья Михайловна Федотова, завхоз Гущин – также ранее работавшие в 131 госпитале.
Очень трудно набирать в больницу работников среди местного населения. Тех, кто сам желал работать на немцев, Евдокия Ильинична не хотела брать, а стремилась набрать из тех, кто всей душой ненавидел немцев,
Запомнилось ей, как пришла она в один дом и спросила, есть ли кто из медицинских работников или, может быть, кто желает работать в больнице. В доме были две женщины, одна совсем молоденькая, лет 17-18, другая пожилая, очевидно, её мать. Как позже узнала Евдокия Ильинична, обе они до войны работали в больнице, девушка – медицинской сестрой, а мать – санитаркой. Но тут они сухо ответили, что мать больна, а дочь не может её оставить, так что в больнице работать некому. Отвечала старшая, и такая неприязнь была в её голосе и взгляде, что Евдокия Ильинична в этот раз не стала настаивать и быстро ушла. Однако она ещё не раз возвращалась в этот дом, пока ей не удалось внушить им скрытый смысл необходимости “работы” наших людей на всех участках службы немцев.
Обе они пришли работать в больницу и были в дальнейшем преданными помощниками и надёжными товарищами в делах.
Так постепенно Евдокия Ильинична собрала коллектив из людей, ненавидевших немцев, не желающих на них работать, но, конечно, не все были такие. На некоторых Евдокия Ильинична не могла надеяться, старалась быть с ними осторожной.
[185]
Ещё вспомнила Дуся, как переживали они, видя первое время недоверие и настороженность жителей поселка к себе. Это усугублялось еще и тем, что немцы ввели плату за лечение, а главному врачу пригрозили, что за бесплатное лечение будут строго наказывать. В самом больничном здании круглосуточно дежурил наряд полицейских для охраны лежавших там раненых предателей.
Тяжело было видеть беспомощных и больных людей, стариков и детей, не имеющих денег на лечение.
В регистратуре для записи больных и получения денег немцы посадили жену одного полицейского, резкую грубую женщину, которая вместе с мужем наживалась на несчастье советских людей. Она должна была следить за тем, чтобы бесплатно больных не лечили, а если что заметит, доносить в полицию.
Не могла мириться с этим Евдокия Ильинична, с помощью своих верных помощниц – Раи, Маши и нескольких санитарок она оказывала бесплатную помощь, старалась обойти регистратуру.
Постепенно люди стали им больше доверять, относиться более дружелюбно. В этом Дусю убедил один случай, который ей рассказала Рая, бывшая его свидетелем. Как-то в больницу пришла старушка, привела больного внука, мальчика 6-7 лет. Оставив мальчика на скамейке, старушка подошла к окошечку и попросила записать к врачу.
– А деньги принесла? – грубо спросила регистраторша.
Нет у меня денег, милая. Ведь раньше же доктора денег не брали. Как же так?
– Плати, плати. – уже сердито говорила регистраторша, – Ишь, грамотные какие стали! “Раньше денег не брали”. Зажирели больно при советской власти! Нет денег – уходи!
– Батюшки, что же мне делать с больным Колюшкой, ведь совсем плох.
[186]
Старушка, утирая слезу, направилась к лежавшему на лавке мальчику. В это время к ним подошла только что вошедшая в больницу молодая женщина. Она подошла к старушке, и они стали тихо о чем-то говорить.
Затем эта женщина, заплатив в регистратуре деньги за прием мальчика, повела его в кабинет к доктору.
Вскоре по распоряжению главного врача ребёнок был положен в больницу. Когда вернувшаяся женщина сказала старушке, что Колю будут лечить в больнице, бабушка облегченно вдохнула, но тут же, как бы чего-то испугавшись, проговорила упавшим голосом:
– А где же я деньги возьму на лечение в больнице, ведь у меня-то нет?
– Ты молчи, – зашептала вновь женщина, – Главный врач сказала, и она все устроит, и тебе платить не придется.
Старушка трижды перекрестилась, и они вместе вышли из больницы. В последнее время Евдокия Ильинична стала замечать, как увеличивается число посетителей, знакомых их квартирной хозяйки. Они приходили как бы невзначай, поговорить о том, о сем, а затем, о чем-то нашептавшись с хозяйкой, стучали в комнату доктора. Евдокия Ильинична никому не отказывала ни в совете, ни в лечении, знала, что денег на лечение им взять негде,
На другой день рано утром Дуся и Рая были уже на ногах. Идя в больницу, они увидели Аню, которая пришла еще до открытия приёмного покоя.
Вскоре девушка уходила из больницы, сжимая в руке желанное освобождение от неметчины – справку о болезни.
Сейчас Дуся уже не помнит, сколько таких справок она выдала, сколько советских людей освободила от фашистской неволи, и удивительнее всего то, что ни немцы, ни полицейские ни о чем не догадывались.
[187]
В один из погожих дней ранней весны, когда ярко светит солнце и уже с утра начинает подтаивать снег, к дверям больницы подошла высокая стройная девушка. Постояв несколько мгновений перед дверью, вошла, будто бы на что-то решившись, твердой рукой открыла дверь. Это была член КПО (комсомольской подпольной организации) Полина Рябцсва.
Вчера вернулась от партизан связная КПО Валя Гамова. Она рассказала, что в отряде много раненых, а медикаментов нет. Во что бы то ни стало их нужно достать, чтобы спасти раненых людей.
Когда комсомольцы обсуждали, где достать медикаменты, список которых написала фельдшерица партизанского отряда Даша Пунина, оказалось, что можно пытаться только в русской больнице, т.к. ни в немецком, ни мадьярском госпиталях достать не удасться. Тогда вызвалась идти к главному врачу больницы Светанковой, которую ребятa мало знали, Полина Рябцова, говоря, что медикаменты она достаёт, якобы для своих больных «родственников».
Главного врача больницы Светанкову Евдокию Ильиничну близко никто не знал, знали только, что она из военнопленных, бывший советский военврач. А, может быть, она продалась, может быть, сразу, догадавшись, сдаст Полину полицейским? Все зти мысли проносились в голове комсомолки, но она, решительно, отбросив все страхи, шагнула за дверь,
В приемной за столиком сидела немолодая толстая, неопрятная женщина – регистратор. Полина знала, что это жена одного из предателей-полицаев. Перед ней лежала толстая книга, в которую заносили фамилии всех обратившихся за помощью больных и суммы уплаченных за лечение денег.
[188]
– Вам что надо? – обратилась она к Полине.
– Заведующую, – сухо, глядя поверх её головы, ответила та.
Регистраторша с неприязнью посмотрела на неё, однако показала, где кабинет Светанковой: “Может, какого начальника родственница – ишь, какая гордая”.
В небольшом очень чистеньком кабинете, у стола, Полина увидела врача, которую сразу узнала по описанию подруг. Это была главный врач – Светанкова Евдокия Ильинична.
– Чем могу служить? – спросила Светанкова.
– Мне нужно поговорить с Вами наедине. – ответила Полина.
– При Рае – кивнула Евдокия Ильинична на медсестру, – говорите все. Мы с ней старые друзья, и секретов друг от друга не имеем.
– Вот в случае чего и свидетель, – мелькнуло в голове у Полины, и на какую-то долю секунды девушка заколебалась. Но потом, прямо и твердо, глядя Евдокии Ильиничны в глаза, решительно произнесла: – Я пришла к Вам просить лекарства. У меня в деревне заболели родственники, им нужна срочная помощь. За плату не беспокойтесь, будет все, что попросите.
– Какие же медикаменты Вам нужны?
Полина протянула Евдокии Ильиничне список лекарств, в котором были йод, камфора, ихтиоловая мазь, морфий, новокаин, стрептоцид, бинты, вата, рекордовский шприц и многое другое.
– Сколько же у Вас, простите, больных… родственников? – опросила Евдокня Ильинична, внимательно прочтя этот описок.- Это я для того спрашиваю, чтобы знать, сколько медикаментов Вам нужно.
[189]
– Человек двадцать пять.
– Да… На такое количество сразу найти медикаменты трудно. Вот что: зайдите ко мне еще разок сегодня… этак в седьмом часу вечера, думаю, помогу Вашим родственникам.
Как только за девушкой закрылась дверь, Евдокия Ильинична бросилась к своей помощнице и, крепко обняв её, прошептала: – Они, Раечка! Они! Наконец-то они!
– Ой, Евдокия Ильинична, а, вдруг, это провокатор, – также тихо прошептала Рая.
– Да нет, нет! Где им такую девушку в провокаторы завербовать! Вспомни Рая, они ведь не знают, кто мы такие, Ведь на нашем месте же могла и сволочь предательская сидеть, и тогда бы ей конец! И вот она, чтобы товарищей спасти, жизнь свою готова отдать! Давай же, давай скорее им посылку готовить.
Еще раз Евдокия Ильинична внимательно прочитала список.
– Ну, они по-видимому самое необходимое здесь указали, мы им гораздо больше дадим. Мы для них настоящую аптечку соорудим. Рая, ты клади не один, а три шприца! Да посмотри, что у нас есть из хирургических инструментов…
Часы, оставшиеся до вечера, показались Полине невероятно длинными. Что, если в больнице её ждет фашистская засада? Ведь Светанкова, конечно, догадывалась, что лекарства нужны не для больных, а для раненых – трудно ли догадаться об этом врачу? И, вот, приготовят ей сюрприз. Но делать было нечего, всё равно надо было идти. Необходимо было использовать любую, даже самую маленькую возможность, чтобы спасти раненых партизан. Полина представила себе, как они лежат окровавленные, умирающие в землянке, а над ними беспомощно склонилась партизанская фельдшерица Даша Пунина.
В семь вечера Полина вновь стояла перед Светанковой, прямо глядя ей в глаза. Евдокия Ильинична, едва заметно улыбаясь, подала Полине тяжелый, аккуратно обшитый клеенкой ящик и сказала: – Старайтесь его особенно не стукать ни обо что и, боже упаси, не намочите. Эto я потому предупреждаю, что путь до Вашей деревни, очевидно, не легкий. Ну, передавайте Вашим родственникам большой привет. Скажите им, пусть всегда обращаются за помощью к нам с Раей.
У Полины восторженно забилось сердце.
– Спасибо вам, Евдокия Ильинична, спасибо, – взволнованно проговорила она.- Извините меня, а, ведь, я думала…
И она, не договорив, выбежала из кабинета.
Теперь-то Полина была убеждена, что Светанкова – человек свой, советский, что верить ей можно во всем.
С этого времени началась активная помощь или шефство над раненными партизанами доктора Светанковой Евдокии Ильиничны и её неизменной помощницы медсестры Раи Болиновой. Не спомнить, сколько посылок приготовлено и переправлено к партизанам.
Евдокия Ильинична как врач давала заочные консультации о том, как лечить того или иного раненого, какие принять меры для быстрейшего возвращения в строй, какую проводить профилактику от различных заболеваний.
Наладив связь с партизанами через подпольную комсомольскую организацию, Дуся и Рая стали периодически получать сводки последних известий с Большой Земли. Они теперь были в курсе военных событий на различных фронтах. Радовались вместе со всем советским народом нашим победам, строили планы о скором освобождении.
А враги, понимая, что партизаны узнают об их планах не случайно, с ног сбились, стараясь установить пути и каналы проникновения сведений в лес и распоряжений оттуда.
[191]
В августе 1942 года, в результате предательства Веры Морозовой, вернее, её матери, которой Вера рассказала, что её звали работать против немцев в подпольной организации, а также Лиды Черкашиной, члена КПО, начались массовые аресты комсомольцев-подпольщиков.
В тюрьме оказались почти все члены организации. Очень немногим из тех, кто был предупрежден партизанами-разведчиками, работавшими в полиции, удалось буквально за 1,5-2 часа уйти в лес к партизанам. Остальных поместили в Навлинскую тюрьму и в так назы ваемый “партизанский” подвал. Для вида следователь Греков посадил в тюрьму и предательницу Черкашину, но ребята сразу догадались, что она провокатор, и окружили её всеобщим презрением я ненавистью.
Подпольщики держались на допросах мужественно. Никто из них не выдал оставшихся членов организации, не назвал ни одного имени.
Никто из них не выдал и врача Светанкову Евдокию Ильиничну и медсестру Раю Болинову.
Все комсомольцы погибли, как герои, в сентябре 1942 года.
А жизнь в поселке продолжалась. Чувствуя непрочность своего положения, фашистские звери лютовали все сильнее.
Русские предатели, служившие немцам, обгоняя друг друга, спешили нажиться, грабили все, что попадало под руку. Они захватывали дома, земли, сенокосы и теплые вещи погубленных советских людей.
Полицаи ежедневно отбирали в Навлинской тюрьме партии узников и посылали их работать на усадьбы “господ начальников”. А “господа начальники” тем временем устраивали шумные попойки, вечеринки и праздники.
Навлинская тюрьма была переполнена. Подавляющее большинство
[192]
заключенных в ней – женщины и дети, дряхлые старухи и седобородые старики. Это были родственники партизан. Вся их ивина” заключалась в том, что их близкие ушли в леса бороться с фашистскими палачами. То и дело в камеру втаскивали то женщину с ребенком на руках, то сгорбленную старуху с темными пятнами крови на обнаженной седой голове. Из камер доносился детский плач, голоса женщин, баюкающих ребятишек.
Фашистские палачи и их прихвостни не признавали ни возраста, ни материнства. Они зверски избивали заключенных, пытали их.
На горе у завода иЛесхими, где оккупанты устроили кладбище для узников, то и дело происходили расстрелы: комендатура разгружала постоянно переполненную Навлинскую тюрьму. Но через несколько дней в тюрьме опять не хватало места – и вот к лесохимовской гоpкe снова тянулась под конвоем немцев и полицаев длинная вереница заключенных, обреченных на смерть людей. Трещали автоматные очереди, и рядом со свежими могилами вырастали новые холмы глины и песка.
В больнице также усилился контроль полицаев за работой персонала. Всё труднее становилось отправлять медикаменты в лес, все грубее делались в больнице ставленники немцев.
Несмотря ни на какие трудности и препятствия, Евдокия Ильиничне и Рая продолжали лечить в больнице советских граждан, продолжали выдавать справки на освобождение от вывоза в Германию, продолжали помогать партизанам. В последнее время нередко Рая сама, под видом выполнения назначения врача у больного на дому, относила медикаменты комсомольцам-подпольщикам.
Хотя явных признаков того, что их подозревают в связи с партизанами, не было, однако Евдокия Ильинична уже чувствовала косые взгляды и не дружелюбие кое-кого из персонала, имеющего
Однажды апрельским ранним утром, едва начало светать, когда вода еще прочно скована льдом и дорога крепкая, из дома с маленьким ящиком в руках, вышла Рая Балинова. Она прошла вдоль поселка, затем круто свернула в узкий переулок и исчезла в предрассветной мгле.
Евдокия Ильинична в этот раз особенно волновалась, отправляя Раю с медикаментами к партизанам. Ей казалось, что сегодня обязательно что-то должно случиться. В последние дни очень много приходилось работать. Вероятно, усилились действия партизан. Почти каждый день привозили раненых полицаев, возмущала их требовательность, подозрительность, грубость. Только вчера у неё был неприятней разговор относительно лечения одного полицая. Он был госпитализирован в больницу по поводу сквозного пулевого ранения правого плеча с возможным повреждением кости.
На третий день в больницу пришла его жена и стала кричать о том, что в этой больнице не лечат, что ее мужа хотят здесь уморить, и стала требовать перевода его в немецкий госпиталь.
Сам по себе факт не имел особого значения, но был неприятен тем, что лишний раз обращал внимание немцев на ирусскую больницу”. А это совершенно не входило в планы Евдокии Ильиничны.
Сейчас, после ареста многих комсомольцев-подпольщиков, когда переправлять медикаменты приходилось им самим, необходима была особая осмотрительность.
Окончив осмотр больных в стационаре, Евдокия Ильинична направилась на амбулаторный прием. В этот день народу было совсем мало, и Евдокия Ильинична занялась разбором карточек, готовясь к отчету.
Вдруг слышит в приемной громкий разговор и сильный топот
[194]
кованых сапог. Она послала санитарку узнать, в чем дело. Но не успела та выйти, как дверь раскрыла угодливая регистраторша и, заискивая, суетливо пропустила вперед себя двух полицейских,
Евдокия Ильинична встала, слегка побледнела, мелькнула мысль: «Поймали Раю, нашли медикаменты».
– Что вам угодно? – обратилась она к полицейским.
– Вам необходимо пройти с нами в управу, – заявил один из них. Одеваясь, Евдокия Ильинична видела сочувственные взгляды своих помощников и насмешливо злобный взгляд регистраторши. Пока они шли до управы, одна мысль неотступно сверлила мозг: «Неужели взяли Раю? Кто на нас донес?».
В грязном и мрачном коридоре полицейской управы то и дело взад и вперед сновали полицейские. В углу на лавке в ожидании вызова сидело несколько человек – жителей поселка. Одни из них безучастно смотрели перед собой, другие возбужденно ерзали, пытаясь что-то доказывать.
Евдокию Ильиничну остановили перед дверью с надписью “Начальник управы”. Один полицейский вошел внутрь, а другой остался ждать вместе с Евдокией Ильиничной. Ждать пришлось около получаса. Войдя в кабинет, Евдокия Ильинична увидела за столом начальника полиции Алексея Амурова, которого она уже видела, т. к. он однажды проверял полицейские посты в больнице. Зто был плотный чернявый здоровый мужчина с маленькими злыми глазками.
Справа от него сидел следователь управы Николай Греков. Указав на стул напротив, начальник спросил Евдокию Ильиничну, знает ли она, зачем её пригласили в полиция. После отрицательного ответа он заметил, что хотел бы, чтобы сразу между ними установилось полное понимание и взаимная вежливость. Он надеется, что доктор не захочет осложнять свое положение и вынуждать их к “крайним мерам”. Такое вступление не предвещало Евдокии Ильиничне
ничего хорошего. Однако она решила вначале понять «откуда дует ветер».
Первый вопрос, который ей был задан:
– Лечили ли Вы в больнице партизан?
– Лечила всех, кого записывали в регистратуре, кто платил деньги.
– Была ли у Вас связь с партизанами?
Евдокия Ильинична на все вопросы подобного рода отвечала отрицательно. Сна уже видела, что лицо Амурова начало багроветь, но он продолжал спрашивать с видимым спокойствием:
– Кто приходил к Вам за медикаментами?
– Кого Вы знаете из комсомольцев-подпольщиков, членов ПКО? –
Евдокия Ильинична молчала.
Резко отодвинув стул, Амуров вышел из-за стола, подошел к Светанковой и в упор, глядя на неё мутными, побелевшими от ярости глазами, сказал:
– Я не хочу сейчас применять «особых мер», думаю, что вы не враг себе и поймете, что ваше молчание можно истолковать только в невыгодном для вас свете. Даю срок до завтра, одумайтесь!
Приказал увести задержанную в тюрьму.
Как позже узнала Евдокия Ильинична от Раи, в этот день в больнице арестовали еще несколько человек: завхоза, м. сестру и санитарок.
Па другой день утром Евдокии Ильиничну вызвали на допрос очень рано. На этот раз в кабинете сидели двое: следователь Греков и бургомистр Тюлюкин.
Перед ними на столе лежало много папок, которые они быстро просматривали и откладывали то в одну, то в другую сторону. Лица их были хмуры. Посмотрев на вошедшую Светанкову, Греков встал и, заложив руки за спину, мрачно произнес:
[196]
– Ну как, все обдумали? Времени у вас было достаточно, чтобы образумиться и рассказать все. Тем более, что от ваших же работников мм многое знаем. Баша жизнь зависит от Вас.
Евдокия Ильинична молчала. Тогда Греков и Тюлюкин, уже не скрывая злобы, стали её оскорблять. Наконец, выведенный окончательно из себя Греков, заявил:
– Придется заставить вас заговорить. Мы это делать, как вы понимаете, умеем.
Они встали, собрали папки и вышли из комнаты.
Оставшись одна, Дуся глубоко вздохнула, как после большого напряжения. Мысль о Рае не давала ей покоя.
– Неужели поймали? Но если так, то Раечка ничего не скажет, – в этом Дуся была твердо уверена.
Когда через три часа Евдокию Ильиничну вели из управы в тюрьму, она едва передвигала ноги. У рта держала платок, весь смоченный кровью.
В течение трех недель её шесть раз вызывали на допросы с “особыми мерами”. Амуров, Греков, Тюлюкин и другие полицаи не жалели усердия, желая вырвать признание и выслужиться перед начальством. Однако все оказалось безуспешным.
В последние вызовы с Евдокией Ильиничной почти не разговаривали. Задавали лишь один вопрос: – Надумала?
И, если в ответ было молчание, приступали к «особым мерам» воздействия.
Очевидцы из жителей Навли, видевшие, когда Евдокию Ильиничну вели с допроса в тюрьму, так описывают её вид: “Резко осунувшееся лицо, запекшиеся губы, страдальчески сведенные брови и полу потухший взгляд”.
На самом последнем допросе ей зачитали “приговор суда ” – расстрел.
Измученная морально и физически, Евдокия Ильинична, собрав последние силы, бросила в лицо своим палачам:
[197]
– Гнусные предатели, страшен для Вас будет суд советских людей.
Что же случилось с Раисой Михайловной Болиновой? Рая возвращалась в поселок на третий день. Придя домой, она услышала страшную весть об арестах в больнице. Хозяйка квартиры и другие кители поселка просили Раю не ходить в больницу, предлагали её спрятать, а затем она уйдет к партизанам. Но Рая твердо решила быть вместе со своими товарищами, с Евдокией Ильиничной. Она хотела пойти в полицейскую управу и всю вину взять на себя, чтобы освободить доктора Светанкову. Детская наивность.
Возвратившись, Рая вымылась, переоделась и ушла из дома. Больше её никто не видел.
28 мая 1943 года в Ч часа дня на лесохимовскую гору вели новую партию навлинцев, приговоренных к расстрелу. Среди других заключенных была Евдокия Ильинична Светанкова и медсестра Раиса Михайловна Болинова. Они шли рядом, поддерживая друг друга – обе в серых шинелях и синих беретах.
Когда советские войска освободили Навлю, комиссия по расследованию злодеяний фашистов в Великую Отечественную войну вскрыла общую могилу на лесохимовской горе. Среди других расстрелянных жители Навли опознали труп Евдокии Ильиничны Светанковой. 8 пулевых ранений прорезало грудь отважной советской женщины – военного врача. Рядом с ней лежала совсем еще подросток, её верный друг и помощница медсестра Рая Болинова,
Жители поселка Навля, бывшие партизаны и члены подпольной комсомольской организации Дарья Петровна Пунина-Проненкова, Валентина Митрофановна Гамова и другие писали родным Е.И. Светанковой и P.M. Болиновой :
«…Они умерли как герои. Жители Навли никогда не забудут их добрых дел и самоотверженности в борьбе с фашистами.
[198]
Сколько добрых дел сделали они ради спасения жизни советских людей. Во имя жизни многих они отдали жизнь свою”.
В настоящее время на месте братской могилы воздвигнут памятник-обелиск в честь партизан и комсомольцев, погибших в борьбе с немецкими захватчиками. Вокруг разбит большой сквер. Выросли огромные деревья. Могила все лето утопает в живых цветах. Здесь, у этой братской могилы, дети, вступая в пионеры, дают первую клятву на верность родине.
По представлению Брянского обкома КПСС, Указом Призидиума Верховного Совета СССР от 10 мая 1965 года Евдокия Ильинична Светанкова и Раиса Михайловна Болинова посмертно награждены:
Е.И. Светанкова – орденом Отечественной войны I степени,
Р.М.Болинова – медалью и За отвагу”.
По распоряжению Горьковского обкома КПСС престарелым родителям Е.И. Светанковой, жившим в очень плохих бытовых условиях, предоставлена новая квартира и выдано единовременное денежное пособие.
Поиск материалов о трагической судьбе горьковчанок Е.И. Светанковой и Р.М. Болиновой, расстрелянных 28 мая 1943 года фашистскими прихвостнями и предателями Родины полицаями за связь с партизанами, продолжался более двух лет. Мы разыскали руководителей бывшей подпольной комсомольской организации рабочего поселка Навля, которые подробно рассказали нам о деятельности в тылу у немцев врача Е.И. Светанковой и медсестры Р.М.Болиновой.
Доцент Горьковского Медицинского института им. С.М. Кирова Е.И. Шейнова
Памятные записки Общества старых нижегородцев-горьковчан. Рукописный журнал. [Государственный музей А.М.Горького] №20. Горький, 1990. С.176-198.
размещено 13.08.2010
[i] ) ХПГ – хирургический полевой госпиталь.
