Лооне Э.Н. Современная философия истории /Часть III. Процедуры установления исторического знания

[136]

Деятельность профессиональных историков – это познание, т. е. создание знаний. Историография – не воспоминания о том, что люди некогда знали о себе, а получение, создание новых знаний о человечестве. Речь идет именно о получении знания, а не о высказывании мнений. Историки отличаются от неспециалистов тем, что стремятся выдвигать доказанные утверждения. Естественно, современники явлений иногда высказывают об этих явлениях истинные мнения. Истинностность мнения не зависит ведь от желаний высказавшего данное мнение: марксисты говорят об объективности истины. Но историки стремятся к знанию – к получению таких истинных утверждений, в истинности которых мы можем бить уверены на рациональных основаниях; о которых можно сказать не только, что мы полагаем, что дело обстоит так, но и что мы знаем, что дело обстоит именно так. Познавательная деятельность историка – это доказывание мыслей об истории. Уже со времен Аристотеля известно, что в этом состоит сущностное различие между историками и художниками (напр. , писателями). Художник может создавать мысли о том, чего не было. Художник-реалист обычно создает мысли о том, что могло быть (и стремится не противоречить тому, что мы уже знаем). Художник – в качестве художника выдвигает мнения. Художник не доказывает, а показывает. Историк доказывает[1].

[137]

В идеале историк доказывает все. На деле этот идеал, конечно, неосуществим. Во-первых, историки пользуются результатами других наук, оставляя соответствующие доказательства представителям этих специальностей. Во-вторых, отдельный историк пользуется результатами предшествующих историков – отсылает к их доказательствам.

Кроме того, некоторые утверждения вообще не могут быть доказаны с полной уверенностью. Некоторые утверждения историк вынужден выдвигать как гипотезы. Речь идет о научных гипотезах, а не просто о мнениях. Такое гипотетическое знание обладает известной степенью вероятности (и, соответственно, вероятностный характер имеют выводы из него). Но в любом случае имеет силу положение: гипотетическое знание должно быть обосновано методами науки, – методами историографии.

Именно используемые методы познания- методы доказательства и обоснования – придают утверждениям историков характер доказанности, характер знания. Этим методам обучают каждого, кто стремится стать членом сообщества историков. Владение ими является важнейшим условием признания со стороны сообщества и существенным признаком различия между дилетантом и профессионалом. Эти методы и являются предметом изучения в настоящей части, прежде всего с целью указания на специфические только для исторического), а не для всего научного познания характеристики, с целью показать проблемы возникающиеся именно в связи с самим процессом исторического познания, а не только в связи с конечным результатом такого познания – историческим знанием.

Существует два типа возражений против познаваемости прошлого человечества. Первое – релятивизм, а второе – скептицизм.

Релятивизм достаточно исследован в философской литературе и его опровержения можно находить не только в марксистской, но и в немарксистской философии истории. Заметим здесь только следующее: требование о том, что в каждую

[138]

эпоху необходимо переписать всю историю заново, не обязательно является релятивизмом! Если историков одной вдохи интересуют иные темы, чем историков другой эпохи, то, естественно, их картины истории различны, хотя их утверждения могут оставаться истинными и адекватным. Реляционизм не есть релятивизм.

Скептицизм в наши дни не имеет серьезных сторонников. Иногда даже встречается утверждения, что скептицизм – только прием философского исследования, который полезен в качестве приема, но к которому нельзя относиться слишком серьезно. . . [2]. Тогда, по-видимому нельзя относиться слишком серьезно и к защите скептицизма Дж. Мэйлендом, тем более, что в книге последнего встречается поражавшие своим невежеством утверждения, вроде того, что историки будто бы не ссылается при установлении реконструктивных фактов на соответствующие остатки прошлого[3]. Пока не найдено никаких специфических в отношении исторического: сознания скептических аргументов (в отличие от общей аргументации скептицизма).

Для марксистов оба эти течения неприемлемы. Мы разделяем уверенность практических историков в том, что некоторые их результаты представляет знание о прошлом человечества, и что применяемые ими методы позволяет получать такие знания. Тезис о познаваемости мира естественно включает в себя тезис о познаваемости истории. В ходе исследования действительного процесса познания историками прошлого человечества не возникает сомнений в справедливости данного тезиса.

[139]

Кто был папой римским в 1415 году?

Сколько типов городов имелось в Древней Руси?

Почему в средневековой Европе не было (одно) национальных государств?

Почему во Франции XIX века не существовало сеньериальной системы, а во Франции XII века она существовала?

Почему генезис капитализма в сельском хозяйстве России отличался от генезиса капитализма в сельском хозяйстве США?

В исторических исследованиях могут задаваться все эти вопросы. Все они могут в них решаться. Историческое познание связано с задаванием вопросов.

Одним из редких философов истории, подчеркивавших значение вопросов, – значение проблем в историографии, – был Р. Дж. Коллингвуд[4]. Для него задавание вопросов – фундаментальная характеристика исторического познания, равно как и всякого научного познания (сам он при этом ссылался на Бэкона). По Коллингвуду, научная историография противостоит рассказыванию легенд и историографии ножниц-и-клея именно своим проблемным характером. Рассказчик легенд сказывал или писал о том, что он уже знал, для других; в научной историография рассмотрение некоторого предмета начинается задаванием вопросов о нем – вопросов, ответы на которые еще не известны никому. В историографии ножниц-и-клея историк только выяснял истинность высказываний в письменных источниках, очищал рассказ других от

[140]

 ошибок и лжи; в научной историографии историк задавая вопросы – не другому человеку, а самому себе. Решение каждого из этих вопросов вею к постановке нового вопроса: важно не только иметь некоторую совокупность вопросов, но и задавать их в определенной последовательности.

Таким образом, историческое исследование для Коллингвуда явилось задаванием вопросов и доказательством ответов на них. Одни вопросы явились «вспомогательными», при помощи их историк рассуждал, другие – «основными», в них заключалась проблема историка. При этом проблема, которую историк ставил, всегда была осмысленной – историк надеялся ее решить, имея на то основания. Когда историк ставил проблему, он уже имел некоторое представление о том, какого типа свидетельства ему понадобятся, чтобы решить ее.

Конечно, Коллингвуд прав, подчеркивая, что научное знание – это результат целенаправленного поиска, а не стихийного и пассивного накопления опыта. Мысли, являющиеся научным знанием, относятся не только к предметам, о которых думают и высказывают, но и к задачам исследования. Научное исследование начинается с постановки задач исследования, а не с формулировки результатов исследования. Можно говорить о реляционизме, соотносительности некоторого научного знания к познавательным задачам этого – же научного исследования: правильность результатов исследования заключается не просто в истинности выдвинутых высказываний, но и в том, что те являются решением определенной научной задачи.

Две основные формы постановки задач исследования – тема и проблема. В начале исследовательской деятельности обычно сформулирована тема, но не всегда – проблема. Тема -название некоторой области явлений или характеристика познавательных действий, предпринимаемых с некоторыми объектами. В ходе самого исследования тема может «уточняться» – суживаться, расширяться, видоизменяться. Это – нормальное явление, ибо познание следует за «материалом», определяется объективной действительностью, а не наоборот. Ценны

[141]

же для науки не темы, а полученные результаты[5].

От темы следует отличать проблему. Проблема – это вопрос, вопросительное предложение[6]. Научное знание – ответа на вопросы.

Историки обычно формулируют только темы. Формулировка проблем в их трудах – явление редкое, но все. же встречающееся. Так, Н. М. Дружинин написал крупное исследование на тему «Государственные крестьяне и реформа П. Д. Киселева в России XIX века»[7]. В нем различение темы и проблематики проводится даже путем разбивки текста на соответствующие разделы[8]. Проблемы Н. М. Дружининым ставятся как в виде вопросительных предложений, так и в виде требований[9]:

«Выяснить взаимные отношения между государственной властью и феодально-эксплуатируемой земледельческой массой»!

«Как изменялся социально-экономический лик деревни под влиянием закономерных хозяйственных процессов?»

«Как реагировали на эти процессы сами трудящиеся массы и эксплоатировавшее их государство?»

Заметим, что требования сравнительно легко преобразовать в вопросы, начинающиеся вопросительным словом «как».

Иногда историки обосновывают необходимость разработки какой-нибудь темы («история крестьянства», «история

[142]

фабрик и заводов», «история культуры», «история некоторой страны, области»). Проблемы в таких трудах обычно не решаются и даже не ставятся. Нельзя сказать, что «раскрытие» подобных тем не имеет никакого значения. «Раскрываться» они могут прежде всего реконструктивно, иногда – эмпирически. Если в историографии отсутствует реконструктивная картина участка времени – пространства – общественных явлений, обозначаемого подобной темой, то труды на эту тему непременно доставят значимое новое знание. Но если такие труда уже имеются, то объем нового знания, которое может быть получено, представляется небольшим (за исключением случая, когда в результате исследования опровергается истинность большинства положений, ранее принятых за звание).

От самой проблемы следует отличать название проблемы[10]. Название проблемы часто нельзя однозначно преобразовать в вопросительное предложение; тогда применение названия проблемы служит способом подмены проблемы темой. Так, «проблема возникновения общероссийского рынка» может быть преобразована в вопросы: «Когда возник общероссийский рынок?», «Почему возник общероссийский рынок?», «Каковы были этапы возникновения общероссийского рынка?», «Что возникло раньше – общероссийские рынка на отдельные виды товаров или общероссийский рынок на несколько видов товаров вместе?» и т. п.

Научные проблемы обычно делятся на два подвида[11]. Первый подвид – назовем соответствующие проблемы исследовательскими – включает в себя проблемы, стратегия решения которых неизвестна. При поиске ответов на исследовательские проблемы ученый должен сперва открыть методы решения, а затем уже получить само решение. Творческая деятельность человека при решении исследовательских проблем имеет методическое и иногда даже методологическое значение. Даже если само предложенное им решение позже

[143]

 будет найдено недостаточным или, может быть, ложным, получение им нового метода, создание ни нового подхода остается его вкладом в развитие познания. Так, независимо от истинности конкретных результатов, переход от рассмотрения примеров огораживаний к рассмотрению всей их совокупности (с применением простейших статистических приемов обработки материала) привел к изменению уровня познания в историографии данной темы.

От исследовательских проблем следует отличать рецептурные – это такие проблемы, стратегия решения которых уже известна, хотя ответы и неизвестны. Для решения рецептурных проблем требуется известное умение, владение техникой, приемами научной работы, обладание искусством применять известные и наличные приемы исследования. Лица без дарований и без специальной подготовки не умеют решать даже рецептурные проблемы. Творчество ученого при решении рецептурных проблем относится прежде всего ж области применения исследовательской техники (приемов мышления). Так, чтобы проводить реконструктивные исследования, нужно владеть техникой критики источников – отдельные исследования будут различаться по своим объектам, но не по методике.

Корректная формулировка научных проблем в виде вопросительных предложений не всегда может быть сделана в начале исследовательской деятельности по некоторой теме. В готовом тексте изложения итогов исследования действительно можно формулировать проблемы в начале текста (а также в начале каждого раздела текста), но это еще не значит, что последовательность их фактического придумывания совпала с последовательностью их воспроизведения в конечном тексте. Формулировка проблем – результат раздумий над исследуемым материалом (хотя не только этих раздумий) и не может быть осуществлена без знакомства с соответствующим материалом. [12]

[144]

Как придумывать вопросы? Люди еще не создали устройств (обычно называемых машинами) для получения любых вопросов, тем более для генерирования любых вопросов об истории. В обозримом будущем историки не могут надеяться, что машины будут вместо них формулировать все вопросы для решения в ходе исторических исследований[13]. Машины для генерирования всех и любых вопросов не созданы потому, что нет общего набора правил (алгорифма) генерирования всех и любых вопросов, или по крайней мере только всех и любых исторических вопросов. Соответственно, методолог не может предоставить историкам свода правил продуцирования вопросов, который можно запомнить, изучить и применять. Методолог может лишь давать советы, которыми историки могут пользоваться, придумывая[14] вопросы. Сделаем это путем указания на несколько типов порождения проблем.

Самой историографией создаются историографические проблемы. В трудах предшественников некоторого исследователя можно иногда наблюдать споры, находить постановки вопросов, решениями которых новый исследователь не удовлетворен, обнаружить решения, которые являются условиями задавания новых вопросов – таких, какие еще не могли задаваться авторами предшествующих трудов. На историографический метод порождения проблем указал уже Коллингвуд[15].

Среди историков существует традиция (не всегда выдерживаемая на деле – и не всегда поддерживаемая издательствами) предварять свои работы очерком «историографии проблемы». Историки, которых Коллингвуд назвал историками ножниц-и-клея, часто затруднялись писать такие очерки, ибо в беспроблемной исторической литературе можно было только давать рефераты трудов предшественников. В проблемной ис-

[145]

ториографии дело обстоит проще. В ней историографический очерк должен содержать обзор проблем, уже поставленных в связи с исследуемой темой и краткий обзор имеющихся решений. Если при этом проблема порождается историографически, то такому историографическому очерку естественно примыкает текст о проблемах исследования в данном труде.

Эмпирические (и прикладные) проблемы часто являются следствием предшествующих исследований. Предположим, что пишется история городов какого-то региона. Предположим, далее, что сначала проводится несколько «монографических» исследований, каждое из которых посвящено одному из городов данной области. Когда все или большинство этих исследований проведены, то можно ставить новые вопросы, например:

Сколько типов городов имелось в данной области (по тем или иным совокупностям признаков)?

Какова была динамика[16] городов каждого типа (по тем или иным признакам)?

Как распределялись города между отдельными типами?

Почему города именно таких типов оказались устойчивыми (имели нулевую динамику)?

Почему города именно таких типов оказались неустойчивыми (имели положительную или отрицательную динамику)?

Каковы средние значения признаков города в данной области (и каковы стандартные отклонения от средних значений)?

Как изменения в одном городе влияли на другие города данной области?

Историография рассматриваемой темы состоит, таким образом, из совокупности монографий об отдельных объектах (в данном случае – городах) и из «обобщающего», «сводного» труда. В последнем ставятся проблемы, относящиеся ко многим объектам сразу – после их решения можно ставить и проблемы относительно неповторимых черт отдельных объектов рассмотрения, а не заниматься реферированием уже вышедших монографий.

[146]

Затем можно начать новые исследования и ставить проблемы относительно взаимодействия городов и не – города данного региона, городов данного региона с другими регионами. Все эти вопроси опять-таки можно решать путем монографических исследований, которым последует «обобщающий» труд, т. е. труд, который ставит и решает проблемы, относящиеся к нескольким объектам, каждый из которых ранее изучался в

отдельности[17].

Вопроса могут порождаться и теоретически. Так, вопрос: «Почему генезис капитализма в сельском хозяйстве России отличался от генезиса капитализма в сельском хозяйстве США?» – порожден теорией генезиса капиталистической общественно-экономической формации и является вопросом прикладного типа. Ответ на него требует открытия тех факторов, которые вызывают определенный вид генезиса капитализма. Сам термин «капитализм» является при этом теоретическим термином, осмысленным только в связи с теорией, к которой он принадлежит (в данном случае это теория марксизма). Естественно, теоретические вопросы возникают не только при рассмотрении прикладных ситуаций, но и внутри самих теорий.

Полезно различать исторические и вне-исторические проблемы. Историческими проблемами будем называть такие, ответ на которые является историческим знанием, т. е. включает посылку качественного различия. Пример исторической проблемы: «Почему во Франции XIX века не существовало сеньериальной системы, а во Франции XII века она существовала?» Все проблемы, которые не принадлежат к историческим, назовем вне-историческими проблемами. Решения вне-исторических проблем выступают как вспомогательные результаты по отношению к решениям исторических проблем[18].

[147]

Иногда одна и та же проблема допускает как исторические, так и вне-исторические решения. Дело в том, что теория любого общественного явления, которая абсолютно абстрагируется от факта развития общества, не может быть адекватной действительности. Тем не менее, она не должна обязательно содержать указания на развитие общества или его частей в составе всех выдвигаемых в ней утверждений. Не всякие изменения и не все процессы, происходящие в обществе, являются развитием. При изучении функционирования некоторого общественного явления достаточно лишь зафиксировать место этого явления в ряду развития.

Рассмотрим, например, вопрос: «Почему в европейское средневековье не было национальных государств?» Ответ на него может включать указание на ситуацию, когда имелись национальные государства и на причины наличия таких государств в этой ситуации, затем на ситуацию, при которой этих государств не было, а затем включать в себя анализ различия, разницы этих двух ситуаций (общественных систем). В таком случае мы имеем дело с явным историческим званием. Но можно ограничиваться указанием, что в классическом феодализме нет наций и, соответственно, национальных государств. Теперь ответ является историческим неявно (через термин «феодализм» вводится система отсчета). Но проблему можно и легко переформулировать так, чтобы получить вопрос и без неявной ссылки на систему отсчета, напр.: «Почему в Европе XI-ХУ вв. не было национальных государств?» Тогда для ответа на нее придется прибегать к теории функционирования некоторого типа обществ (особенно к теории государственности этого типа обществ). А теория эта может в значительной своей части быть теорией функционирования общества и не прибегать для обоснования своих положений к теориям других эволюционных типов общества. Тогда ответ на проблему будет вне-историческим. Историки нередко занимаются в отношении прошлых обществ тем, чем в отношении современных обществ занимаются экономисты, политологи, социологи… Историками они называются часто исходя не из гносеологических обстоятельств, а на основе традиций административного, социального деления сообщества ученых.

[148]

«История пишется по документам», – заявляли в конце прошлого века французские историки Ланглуа и Сеньобос, «Ничто не может заменять документов: нет их, нет и истории»[19]. Цитаты эти нельзя понимать слишком узко – для Ланглуа и Сеньобоса документами являлись не только письменные, но и вещественные памятники прошлого[20]. Хотя широта их взглядов в то время не разделялась всеми историками, тем не менее приведенные фразы характеризуют стиль мышления любого профессионального историка: без источников нет научной историографии. Чтобы стать знанием, утверждения историков о прошлом должны обосновываться ссылкой на источники звания, на свидетельства о прошедшем. В специализированном, техническом языке профессиональной историографии все, на основании чего делают выводы о фактическом положении дел, называются источниками. Историк исследует источники, пользуясь определенными рациональными приемами, а в результате исследования возникает историческое знание. В этом смысле историография – исследование источников и только источников[21].

Разумеется, дело является отнюдь не простым. Видный польский историк Ежи Топольский показал, что в любом историческом исследовании присутствует то, что он назвал

[149]

внеисточниковым знанием[22]. Во-первых, указал Топольский, каждый исследователь, приступая к изучению источников, уже что-то знает об истории. Последователь обладает не только знанием отдельных фактов, имеющих отношение к его задачам исследования, нo и тем, что Топольский называет кодом информации: знанием лингвистическим, терминологическим и т. п.

 На определенных этапах исследования (постановка задачи, установление причинных связей) внеисточниковое знание доминирует над источниковым знанием; на других же этапах доминирует источниковое знание или они являются равнозначными видами знаний[23].

Кроме того, внеисточниковое знание – это и знание, полученное другими науками. В свое время Ланглуа и Сеньобос писали, что исторически существование дьявола гораздо более доказано, чем существование Писистрата: до нас не дошло ни одного слова современника о том, что он видел Писистрата, а тысячи «очевидцев» заявляли, что видели дьявола. Мало найдется исторических фактов, подтвержденных таким громадным числом самостоятельных свидетельств. Но, мы признаем Писистрата и отвергаем дьявола – существование последнего противоречит законам всех «точных» наук[24].

Таким образом, даже при реконструктивном познании утверждение «источники и только источники», возведенное в абсолют, теряет смысл. Но то, что добавляется к источникам, это – знание, а не домыслы!

Реальный историк не исследует просто историю как таковую. Он решает определенную исследовательскую задачу, привлекая для этого источники. По отношению к поставленной задаче остальные знания исследователя являются внеисточниковыми (это подчеркивается Топольским). Даже на реконструктивном уровне к этим остальным знаниям принадлежит не только знание фактов, но и знание методики, знание того, как анализировать источники.

[150]

Ситуация в принципе не изменится, если мы будем рассматривать не отдельного историка, а совокупность всех историков вообще. Совокупность всех историков занимается не одной проблемой, а многими – потенциально даже всеми. Получение «исторических» знаний всеми историками в целом основывается на принципе «источники и только источники» – но не только на нем. Сознательно или несознательно, но любой историк и все сообщество историков вынуждены в большей или меньшей мере пользоваться знанием, полученным в природоведческих (напр. , физика, химия, биология) и в формальных (напр. , математика, логика) науках. Остальное научное знание в целом служит тем «мешком», откуда «вынимается» внеисточниковое знание совокупной научной историографией.

Все внеисточниковое знание, конечно, не в состоянии заменить источники. Так, при помощи внеисточникового знания можно пытаться отвечать на вопросы: пел ли австралопитек? какова была технология строительства египетских пирамид? Но если мы не имеем источников, указывающих на то, что австралопитек на самом деле пел, то самое большее, что можно установить, это то, что он мог петь. Если у нас имеются источники, свидетельствующие о том, какова на самом деле была технология строительства пирамид, то всякие рассуждения о том, что при тогдашних технических возможностях наиболее рациональными были бы иные методы строительства, при ответе на данный вопрос теряют смысл. Если мы знаем, как строили пирамиды, то неважно, что их можно было строить и по-другому.

Историческое познание имеет дело не просто с источниками. Одним из важнейших требований научного метода в историографии является требование привлечь к решению любой задачи все относящиеся к делу источники.

Требование учета всех имеющихся источников по теме направлено прежде всего против произвола исследователя. Ведь часто случается, что одни свидетельства подтверждают,

[151]

другие же отвергает выдвинутый историком тезис. Совершенно произвольные утверждения в науке опровергаются относительнo легко, так как они вообще не опираются на источники. Даже неспециалист в данной узкой отрасли познания может указать на их неправильность. Но утверждения, опирающиеся на частичное знакомство с источниками, опасны: они создают видимость научности.

Следует различать четыре основных случая:

а. Прямая фальсификация – автор некоторого утверждения знает источники, которые его опровергают, но скрывает свое знакомство с ними. Такие работы в гносеологическом смысле стоят вне науки.

б. Недоброкачественность исследования – автор не знает о противоречащих его положениям источниках, поскольку не предпринял соответствующих усилий по привлечению всех возможных источников по данной теме. Также работы в гносеологическом смысле стоят где-то между наукой и обыденным сознанием: в них отсутствует профессиональность.

в. У автора не было разумных оснований искать источники, противоречащие его точке зрения. Так, некоторый документ мог совершенно случайно сохраниться в делах, относящихся к жизни народов, столь далеких от исследуемых, что практически не было никакой возможности его там обнаружить. Кроме того, со временем растут знания по вспомогательным дисциплинам, а также возможности привлечения наук о природе к анализу того или иного источника. Некоторые предметы могли не являться источником в условиях одной техники исследования и являться – в условиях другой»[25]. Работы этого типа принадлежат к числу научных (в гносеологическом смысле), ибо автором были выполнены требования научного метода (в разумном приближении к идеалу).

г. Одни утверждения лучше всего согласуются с одной частью источников, другие – с другой частью. Кроме того может быть отличное от них утверждение, которое с первой частью источников согласуется хуже, чем первое утверждение,

[152]

со второй частью хуже, чем второе, однако со всем комплексом источников – лучше, чем все остальные. В этом случае научно оправданным является принятие в качестве наиболее достоверного то утверждение, которое лучше всего согласуется со всем комплексом источников по данной теме[26]. Однако, требование привлечения всех источников по теме не всегда выполнимо. Источников может оказаться так много, что обозреть их одному человеку не под силу. Таково положение при изучении истории последних нескольких столетий. Тут имеются два выхода.

Первый выход – коллективные исследования. При коллективном исследовании, массового материала весь массив источников делится на части по одному и тому же принципу, а обработка источников должна вестись также исходя из одних и тех же принципов. Заметим, что участники коллективного исследования – не технические работники, а квалифицированные историки (или, по крайней мере, лица, обучавшиеся приемам исторических исследований – например, студенты старших курсов).

Второй выход – выборочное ознакомление с материалом. В теории статистики основания выборочных исследований разработаны к настоящему времени достаточно подробно и проверены на вполне достаточном опытном материале, чтобы ими можно было пользоваться без опаски совершить грех против идеала научности. При соблюдении требований общенаучного метода нет никаких оснований сомневаться в возможности выборочно-статистического обследования материалов, не относящихся к нашим дням.

Пожалуй, нейтральным требованием методики обработки источников является требование критического подхода к ис-

[153]

точникам. Уже на уровне здравого смысла можно задавать вопрос: обманывает ли данный автор или говорит правду? Но установление истинности сообщаемых в письменном источнике сведений – лишь наиболее тривиальное требование критического метода (впрочем, тривиальностями тоже нельзя пренебрегать). Напомним, что Р. Дж. Коллингвуд связывал возникновение современного исторического метода не с тем, что историки стали выяснять, что в источнике истинно, а с т. н. методом филологического критицизма[27]. В ходе филологического критицизма историки (по Коллингвуду) установили наличие в источнике более ранних и более поздних (соответственно – более или менее достоверных) частей, а затем стали выяснять, как точка зрения автора привела к определенным искажениям даже в более достоверных частях его изложения. Добытые таким образом сведения историк использует для воссоздания действительной картины истории. Начиная с работ Бартольда Нибура, историков интересует, какие предпосылки автор письменного источника считал само – собой разумеющимися. Выяснение этих предпосылок позволяет получать сведения, независимые от достоверности эксплицитного текста письменного источника[28].

В этом также смысл деления источников на традиции и остатки. Как правило, традиция менее достоверна, чем остатки самого исследуемого процесса. Кроме того, из остатков можно узнать и такое, что никогда нельзя узнать из традиции, а именно несформулированные предпосылки участников того или иного исторического процесса, характеристики самих явлений исследуемого прошлого. Достоверность знания о доплатоновской греческой философии именно поэтому так мала, – что мы знаем о ней из традиции, а не по целостным сочинениям самих авторов. Дело не только в том, что в те времена отсутствовал обычай совершенно точно цитировать, но и в том, что изложение взглядов автора А автором Б является интерпретацией взглядов автора А со стороны Б, а не

[154]

взглядами А. Судить же о характере этой интерпретации, не имея прямого текста Л, весьма затруднительно[29].

Более того, при интерпретации любого источника следует учитывать характер источника как целого. Источник создан с определенной целью (летопись написана в поддержку или против того или иного правителя), может следовать определенному формуляру (жалованная грамота), может отражать развитие исследуемого. Так, источником о взглядах Маркса является все написанное им. Но взгляды Маркса развивались: отдельные текста следует интерпретировать в соответствии с этапами такого развития. Черновой набросок имеет меньшую силу, чем изданный текст (если в последнем нет цензурных искажений) или чистовой, отправленный, вариант письма, если мы устанавливаем «аутентичный» текст. Но черновой набросок важен, когда мы задаем вопрос, как Маркс пришел к таким мыслям (в том числе: от каких мыслей отказался)[30].

Более того, любой источник, согласно критическому методу, требуется рассматривать в его «истории»: выяснить происхождение источника, цели его создания, роль его в жизни своей современности. Те же требования относятся и к рассмотрению совокупности источников. А при рассмотрении происхождения источника необходимо отдельно рассматривать происхождение тех его частей, которые имеют собственную эволюцию (напр. , формуляра).

Кстати, от того, что некоторое событие упоминается во многих текстах, оно не становится более достоверным даже тогда, когда рассказы о нем более или менее совпадают. Речь

[155]

 идет здесь не только о примере c дьяволом, а и о том, что один автор может попросту списать у другого (или, более вежливо, цитировать другого без ссылки). При разновременных источниках, фиксирующих традицию, всегда важно выяснять происхождение этой традиции. Это делало знаменитым уже первое крупное произведение Л. Ранке[31].

Изучение явлений, используемых в качестве источников, в настоящее время выделилось в специальную дисциплину – источниковедение. Профессиональность историка выражается, кроме прочих обстоятельств, и во владении им источниковедческой техникой, в знании результатов источниковедения (по отношению к своим исследовательским задачам).

Что такое – источник?

Было время, когда источниками считались только повествовательные тексты (хроники, летописи) и прочие литературные произведения. Затем в качестве источника стали рассматривать любой написанный текст. В настоящее время вообще нет предмета, который не мог бы служить источником (и не только в археологии!). Значительные успехи в исследовании Древней Руси достигнуты именно в результате объединенного рассмотрения письменных и «вещественных» источников. Лучшими источниками истории производительных сил всегда будут средства труда.

Некоторый предмет становится источником тогда, когда он привлекается в процессе познания в качестве такового. Привлекается он потому, что служит свидетельством по вопросу, интересующему историка. Потенциально источниками могут служить все предметы, которые могут использоваться для решения задач исследования, поднятых тем или иным историком (в прошлом, настоящем, будущем). Поскольку все вопросы, которые будут задаваться историками будущего, в настоящее время неизвестны, нельзя перечислить все те ве-

[156]

щи, которые будут служить источниками. Практически это и не важно. Практически важно, чтобы историк не ограничивал себя заранее при выборе предметов, которые допускаются в число источников. Ибо в принципе, для всех возможных случаев, такого ограничения сформулировать нельзя.

Создает ли исторический процесс источники[32]?

Как правило, предметы не создаются для того, чтобы служить историческими источниками, но в некоторых случаях в историческом процессе могут создаваться именно источники. Люди и совокупности людей (напр. , правительства, общественные организации) в некоторых случаях заинтересованы в том, чтобы обеспечить определенное отношение к себе и в будущем. Они могут стремиться к увековечению памяти о себе. Тогда могут преднамеренно создаваться предметы только, или прежде всего как исторические источники.

Следствием появления профессиональных историков было становление совокупности людей, заинтересованных в сохранении предметов, могущих служить источниками. Но, как было указано, любой предмет может стать источником. Сохранять же все предметы нет возможности. Кто должен вести квалифицированный отбор предметов (книг, газет, домов, машин, пальто, стульев и т. п. ), подлежащих сохранению? Естественно, профессионалы. Но тогда отбор вещей на сохранение будет отражать общественное мнение профессиональных историков каждой эпохи о том, какие вопросы будут задаваться историками будущего, что будет интересовать историков будущего… Однако историки будущего отбор проводить не могут. По-видимому, придется помириться с тем, что какие-то важные части источников о человечестве XI века для будущего теряются, точно так же, как утеряны некоторые важные для нас части источников, скажем, о VI веке н. э.

[157]

Если отбор проведут не профессиональные историки, то сохраняющиеся вещи будут прекрасным источником о том, что общественное мнение проводивших отбор считало важным в своей жизни. Но опять же – нет никакой гарантии, что вопроси историков будущего ограничатся только тем, что мы в настоящее время считаем наиболее важным.

К счастью, некоторые предметы сохраняются (и могут в будущем стать источниками) не потому, что их для этой цели хранили, а по разным другим причинам. Следовательно, для создания доброкачественных источников для историков будущего (ежели таковые будут) достаточно лишь позаботиться, чтобы не каждый предмет уничтожался.

Критический метод был разработан прежде всего для получения знания, называемого в этой книге реконструктивным. Поскольку реконструктивное знание представляет собой основу, фундамент всех остальных уровней исторического знания, то методы реконструктивного познания представляют собой фундаментальную технику добывания фактического знания об историческом процессе.

Что открывает историк в результате реконструктивного познания? Что он узнает нового, такого, что люди еще не знали?

Прежде всего, напомним, указание Коллингвуда – историк в наши дни не пишет историю при помощи ножниц и клея, вырезая из источников истинные кусочки и склеивая их в единую последовательность. Историк задает свои собственные вопросы, а не следует задачам, поставленным создателем предмета, служащего для него источником. Отвечая на свои вопросы, историк получает совершенно новое знание: историография не является воспоминанием о забытом.

Реконструктивное познание сродни тому, что раньше называлось географическим открытием. Географические открытия прошлого стирали белые пятна на карте. Так и историк реконструирует своего рода карту прошлого, стирает

[158]

в каждом новом произведении белые пятна, или исправляет ошибки прежних карт, В какой-то момент оказывается, что вся карта составлена. Тогда можно перейти к составлению карты более крупного масштаба, к нанесению на карту более мелких деталей. И можно составлять карты не только общие (смешанные), но и специализированные – экономики, политических образований и т. п. Правда, типология специализаций исходит не от историка (работающего на реконструктивном уровне), а от философов или представителей других общественных наук – или же из представлений обыденного сознания своего времени.

Особую роль в таких открытиях играют новые источники. Обнаружение нового источника не всегда – крупное научное открытие. Новый источник по некоторой теме может ничего не добавлять к существующему знанию, или, в лучшем случае, увеличивает лишь нашу уверенность в этом знании. Но бывают открытия другого рода. Новые источники могут относиться к белым пятнам на карте. Или же они могут вынудить нас к исправлению существующих карт прошлого. Значимость источника – в роли того знания, которое опирается на этот источник.

К новым знаниям может привести и развитие методики анализа источников, скачки в развитии источниковедческой техники. Так, различия Шахматова и Шлецера в исследовании первоначального русского летописания определяются именно различиями метода (переходом, в формулировке А. А. Зимина, от источниковедения факта к источниковедению системы фактов)[33]. Применение радиокарбонного анализа при датировке предметов нанес значительный удар многим традиционным в западноевропейской археологии представлениям[34].

Конечно, в ряде случаев историки просто «осваивают» источники. Сообществу историков часто известно наличие определенных собраний источников (напр. , архивных фон-

[159]

дов), но они «не подняты», т. е. с ними в исследовательских целях еще не знакомились. Продолжая нашу картографическую аналогию, можно сказать, что в таком случае отчет экспедиции уже представлен, но карту еще не вычертили. Заметим, что в результате такого «освоения» карта прошлого в конце концов может существенно измениться, поскольку белые пятна стираются…

Отличается ли философская проблематика эмпирического познания в историографии чем-нибудь от той же проблематики в других науках?

Распространено мнение, что историческому познанию недоступен эксперимент: как правило, историки практически не могут экспериментировать (в обычном смысле этого слова) над историческим процессом и, к тому же, подобные эксперименты трудно обосновать с точки зрения марксистской морали (впрочем, то же относится и к ряду других этических учений). Это не значит, что историки совсем не могут экспериментировать. Археологи в ряде случаев успешно применяли эксперименты для восстановления трудовых процессов прошлого, выясняли при помощи экспериментов ответы на вопросы о производительности древнего труда или об особенностях тех или иных изделий. Однако, существенным способом эмпирического познания в историографии эксперимент, естественно, не стал. Но существенным способом познания эксперимент не является и в некоторых отраслях естествознания (геология, космология).

Эмпирическое познание в историографии заключается прежде всего в обработке реконструктивно добытых фактов. Деятельность эта аналогична обработке отдельных результа-

[160]

тов наблюдения в ряде других наук. В этом смысле эмпирическая познавательная деятельность в историографии не существует в «частом» виде – как отделенная во времени и пространстве от других ступеней и переходных между ступенями видов познавательной деятельности. Тем не менее, выделение эмпирической познавательной деятельности оправдано – как по целям этой деятельности, так к по применяемым специфическим приемам.

Существует два основных типа эмпирических исследований в историографии. Это – нахождение регулярностей и исследование частных случаев. Заметим, что и тем, и другим занимаются в других науках, как в фундаментальных, так и в прикладных. Речь может идти, таким образом, только о специфических дополнительных чертах исторического познания по сравнению с чертами, общими для всего эмпирического познания, а также о том, что некоторые приемы и черты особо характерны для исторического познания, либо их применение представляет специфические трудности.

Новое, которое открывается в ходе метрического исследования, это, во-первых, новые типы явлений (вкл. новые виды отношений), и, во-вторых, новые особенности, т. е. свойства, отношения, характерные лишь для одного из однотипных объектов (напр., отдельной страны)[35]. Новым эмпирическим знанием может оказаться также результат доказательства принадлежности некоторого объекта к известному типу объектов. Так, утверждение о принадлежности Киевской Руси к феодальной формации необходимо было доказать путем (реконструктивного) выяснения производственных отношений Киевской Руси, а затем проведения идентификации этих отношений с феодальными производственными отношениями. Последняя процедура и принадлежит к собственно эмпирическим, но как и во всех исследованиях част-

[161]

них случаев, она требует реконструктивного исследования под определенным углом зрения. Как известно, подобное исследование было в советской науке в свое время проделано Б. Грековым. Ныне доказано, что познавательные задачи и используемые приемы, а также методы аргументации, применяемые историками в ходе исследования частных случаев (напр. , при обосновании идентификации явления с некоторым общим – классификационным – наименованием) аналогичны познавательной деятельности в прикладном естествознании (напр. , в медицине)[36].

Существенным примером эмпирического исследования является сравнительное исследование. Историками уже делаются попытки проведения таких исследований. Задача сравнительного исследования – выяснить схожее в явлениях и выяснить различное в явлениях. Тривиально, что для доказательства наличия общих или же только индивидуальных черт у того или иного явления требуется исследовать не только это явление, но и некоторое другое явление. Так, в ходе сравнения на схожесть выясняется наличие схожих систем (составных частей и структур) или их компонентов, наличие схожих изменений, процессов, последовательностей, причин. Соответственно, можно выяснять и различия.

Например, Е. В. Гутнова в одном из своих исследований задает вопрос: был ли рост городов и городского сословия причиной возникновения сословных монархий в европейское средневековье? Она указывает, что сословные монархии возникали и там, где росли города, и там, где города не росли. Следовательно, необходимо найти какой-то другой фактор, вызвавший рост сословной монархии

[162]

и общий всем странам, где этот процесс происходи. Этот фактор, по мнению Е. В. Гутновой, заключался в некоторых изменениях экономического базиса Западной и Центральной Европы, связанных, прежде всего с появлением товарного производства и развития внутреннего рынка (эти изменения, в свою очередь, могли обусловить и рост городов)[37].

Результатом сравнительного исследования является типология явлений, скажем, типология древнерусских городов или типология путей перехода сельского хозяйства от феодализма к капитализму. Напомним, что типы отнюдь не должны быть взаимоисключающими, а могут иметь форму пересекающихся классов. Кроме того, типология может содержать иерархии: иногда типы можно делить на подтипы (классы на подклассы).

Создание типологий означает создание новых понятий. Создание понятия заканчивается созданием наименования – нового термина. Историками иногда употребляется выражение «термин является правильным» («термин является неправильным»)[38]. Выражение это неудачно, ибо сами термины (имена) не могут быть правильными или неправильными. Что историки имеют в виду, когда говорят о правильности (неправильности) терминов? Имеются в виду концепции, утверждения, стоящие за этими терминами. Так, когда в указанном месте Е. В. Гутнова критикует некоторых историков за «неправильный» термин («сословная монархия»), то на деле она критикует их за то, что определенные историки видели в сословной монархии равноправный союз трех сословий под председательством короля, или даже союз короля с народом[39]. Но тут речь уже идет о понимании явления, а не о понимании термина. Термин – это слово, созданное отдельным исследователем для обозначения чего-либо. Соответствующее явление может отсутствовать: тогда мы говорим о том что термин (и понятия, которому сопутствует термин) является пустым.

[163]

тверждения, использующие этот термин, являются безреферентными, их истинность – бессмысленной. Концепция, содержащая наряду с истинными также и безреферентные утверждения, неадекватна действительности, не является знанием. Что же касается термина, то можно говорить о его неправильном употреблении, например, в случае, когда термин определен одним способом, а в тексте употребляется другим способом или же, когда происходит подмена понятия при сохранении термина.

Особым видом исторических типологий является выделение стадий, т. е. типов, отличающихся, помимо прочих характеристик, своим местом в некоторой последовательности. Так, определенные наборы характеристик принадлежат к обществам феодальной формации, другие – к обществам капиталистической формации. Такая типология я служит исходной понятийной сеткой при решении задач прикладного характера как, например, уже упомянутая задача – определить формационную принадлежность некоторого общества. Точно так же можно поставить и задачу: к какому типу феодальной монархии в их последовательной типологии принадлежало то или иное государство Европы в те или иные годы Средних веков? Когда марксисты утверждают: «Это – феодально», «Это – капиталистическое», то подобные выражения предполагают определенную типологию обществ и выяснение, путем сравнения обществ, принадлежащих к разным типам, к которому из них принадлежит определенная черта (свойство, вообще – явление)[40].

Сама по себе типологизация, т. е. построение понятий путем классификации, дает сравнительно мало нового знания и в ряде наук является средством, которое преобладало на ранних этапах их развития. Но тем не менее типологизация

[164]

является познавательным шагом, которым нельзя пренебречь. Создание типологий является предварительным условием постановки многих новых познавательных задач. Так, типологизация является условием при постройке теорий, а именно при создании моделей. Типологии фиксируют общие факты, подлежащие Н-обьяснению теориями. Типологии являются предварительным условием изучения частных случаев, ибо, когда нет общего случая, нет и частных. Далее, создание типологий позволяет ставить задачи изучения взаимовлияния явлений на новом уровне. Так, можно ставить вопрос, каковы характеристики взаимоотношений государств, принадлежащих к одному типу (подтипу) государств, и каковы характеристики взаимоотношений государств, принадлежащих к различным типам(подтипам) государств. В более общем виде следует различать задачи изучения взаимодействия

а) явлений, принадлежащих к одному слою общества и типу общественных феноменов (напр., отношения между феодальными монархиями с сословным представительством);

б) явлений, принадлежащих к разным слоям общественной жизни (например, отношений экономики с политикой в рабовладельческой стране). Могут ставиться задачи изучения таких отношений для каждого типа в одном слое по отношению к каждому типу в другом слое – напр. , связь экономики с политикой в фашистском государстве, в буржуазно-демократическом государства и т. п. ;

в) явлений, принадлежащих к одному слою общества, но к разным типам в пределах этого слоя (напр., отношения между буржуазно-демократическими и фашистскими государствами, отношения между феодальными и буржуазными государствами и

т. п. ).

Заметим, что хотя при решении формальных задач все признаки, на основе которых проводится классификация, могут приниматься за равнозначимые, историкам стоит держаться предположения, что они могут быть и не равными. Кроме того, историки исходят и из принимаемых ими концепций общества (истории) как целого. Это особенно важно для случаев, когда проводится выделение этапов в последовательности типов общества в целом (напр., при периодизации). Поскольку история – изучение последовательностей, различий по сравнению с точкой (системой) отсчета, то значимыми стано-

[165]

вятся также те черты общественных систем, которые вызывают (причиняют) переход к следующим этапам исторического процесса.

Совокупным результатом типологических исследований является эмпирическая картина исторических процессов: упорядоченная по времени последовательность множеств из типов общественных явлений.

Средством фиксации регулярностей является формализация – выражение повторяющего, общего на каком-то «формальном» языке, предназначенным для более точного обозначения явлений, чем обыденный язык. Часто применяется в этих целях язык математики.

Использование средств математики, прежде всего в виде простейших статистических процедур, началось в историографии уже в прошлом веке. Так, хорошо известно, что Моммзену удалось показать, где набирались римские легионы, путем статистической обработки погребальных надписей (сначала нужно было надписи собрать в «Корпус»). Проблема английских огораживаний стала решаться статистически как раз в самом конце XIX и в начале XX в. (труды Лидема и Гэя)[41]. Методы математической обработки материалов, применяющиеся историками в наши дни, конечно, гораздо тоньше этих первых попыток подсчитывать процента. В ряде стран существуют группы историков, активно применяющих т. н. математические методы[42].

Математика может использоваться в эмпирическом исследовании прежде всего как источник понятий. Чтобы выяснить, имела или не имела место некая регулярность, необ-

[166]

ходимо сначала обладать понятием о ней. Так, предположим, что исследование взаимоотношения величины налога и размера имущества выясняет, что никакой однозначной взаимосвязи между ними не было. Но отсутствие строго функционального отношения между двумя множествами не означает еще отсутствия между ними всякого отношения. Например, средняя величина имущества может оказаться в связи со средней величиной налога[43]. Если единственный вид связи, известный некоторому автору, – строго функциональное (взаимно – однозначное) отношение, то, конечно, отсутствие этого отношения им будет приниматься за отсутствие всякого отношения.

Математика, далее, предоставляет в распоряжение историка и процедуры для фиксации регулярностей, «методы счета». Выше уже упоминалось о подсчете процентов – об установлении распределения того или иного признака в обшей совокупности. Последовательности цифровых показателей можно представить как функции (имея время в качестве одного – может быть даже единственного – аргумента).

Во всех этих случаях историк отбирает некоторые математические средства, отождествляет отдельные понятия математики с характеристиками исторических явлений (изложенными не на языке математики), а затем занимается подсчетом. Ряд историков специализируется на поиске математических формул и процедур, пригодных для отражения той или иной типовой ситуации (напр., для выражения величины экономического или прочего неравенства между группировками людей). У. Тодд выдвинул практически единственный средством такой формализации применение теории игр[44]. На деле, конечно, многие эмпирические задачи историков успешно решаются другими методами.

Подсчет и нахождение формул, становится необходимым при решении многих прикладных задач. Например, для ответа

[167]

на вопрос: было ли некоторое решение правительства оправданным? мы должны выяснить возможные альтернативы действия и полезность каждой альтернативы, чтобы их потом сравнить. При этом полезность альтернативы может складываться из некоторых частных полезностей. Естественно, выделение самих альтернатив не относится к подсчету, а должно оправдываться иными способами. Кроме того, подобные рассуждения приводят к конструированию гипотетических миров и те должны быть достаточно оправданы[45]. Наконец, при истолковании полученного результата необходимо помнить, что он будет отвечать на вопрос о наиболее выгодном пути, но не о том, по каким мотивам на деле был выбран определенный путь (соотношение действительного и наиболее выгодного выбора снова может стать предметом исследования).

Приведем пример. Работающий в Швеции историк А. Лойт при исследовании редукции имений в Эстонии в 2УП в. поставил среди прочих задачу изучения того, как шведская корона распоряжалась редуцированным имуществом. Начинает он это исследование с выяснения возможных в те времена альтернатив. В ходе рассмотрения этих альтернатив одна из них оказывается неприменимым в условиях данной ситуации и исключается из дальнейшего анализа. Затем А. Лойт выясняет полезность для короны проведения в жизнь той или иной альтернативы, а, наконец, строит таблицу рангов предпочтительности каждой альтернативы по каждому показателю полезности. Сумма рангов дает наиболее целесообразный вариант. В данном случае шведским королем был выбран как раз этот вариант (отдача имений в аренду). Лонгом рассматриваются также проблеме политического воздействия различных способов распоряжения редуцированными именами на Швецию того времени. [46]

[168]

Если мы будем теории экономической науки называть экономическими теориями, теории социологии – социологическими, теории политической науки – политологическими, то теории исторической науки по аналогии можно назвать историческими. Теперь попытаемся ответить на вопрос: чем исторические теории отличается от теорий других общественных наук?

Вопрос этот нельзя решить только путем ссылки на класс референтов понятия «историческая теория». Вполне может быть, что никаких гносеологических отличий между историческими и внеисторическими теориями нет. Тогда эти два класса теорий выделены не по свойствам соответствующих теорий, а по свойствам их референтов. И тогда термин «историческая наука» будет обозначать раздел единой науки, относящийся к определенным частям общества (при этом мы предполагаем, что такую часть общества можно и стоит выделять из других частей общества).

Вполне может быть, что историки пользуются только теориями других наук. Тогда историческая наука не представляет собой особой фундаментальной науки, а является либо частью других фундаментальных наук, либо – прикладной наукой. При решении прикладных задач естественно, что приходится пользоваться теориями из разных отраслей науки – или из разных наук.

Для философов не так уж важно, является ли историческая наука самостоятельной или нет. Для сообщества историков это очень важно – его существование оправдано только в том случае, если историческая наука признается в качестве самостоятельной науки. Наличие самого сообщества, конечно, еще не доказывает, что имеются гносеологические основания утверждать самостоятельность того, чем

[169]

сообщество занимается, в качестве особой науки. Существующее в сознании общества деление наук может быть институциональным по происхождению. Разные сообщества могут давать одному и тому же разные имена[47].

Но теории, специфические для исторической науки и гносеологически отличающиеся от теорий других наук, все же возможны. В ч. II гл. 71 я присоединился к мнению, что одной из специфических черт научной историографии является предпосылка качественного различия. Отсюда следует, что теории экономики, современные историку, не обязательно пригодны для описания экономики прошлых народов. Сказанное относится также к социологическим, политологическим и пр. теориям. Если историография включает предпосылку качественного различия, то исторической теорией стоит называть теорию, которая фиксирует различия в системах, которые принадлежат к ее референтам. Ею стоит называть и теории, указывающие на переходы от системы одного качества к другой. И, наконец, историческими теориями стоит называть теории, содержащие законы исторической науки.

Во избежание языковых неурядиц, вытекающих из многозначности слов, введем дополнительную терминологию. При возникновении аналогичной проблемы в отношении природы говорят о законах природы и законах науки. В отношении общества будем говорить о законах истории, когда речь идет oб общественных процессах. И будем говорить о законах исторической науки, либо о законоформулировках, либо о формулировках закона, когда речь идет о выражениях, при помощи которых фиксируются в познании законы истории.

Напомним, что закон истории может считаться открытым только тогда, когда в науке об истории создана законоформулировка. Философ может часто ограничиваться доказательством существования законов истории; такие доказательства возможны даже тогда, когда не существует ни одной законо-формулировки о законах истории. Для историка этого недостаточно. Изучать законы истории, процессы истории как закономерные и т. п. можно только при условии создания законоформулировок. Знание фиксируется и существует в формулировкax, в языковых выражениях. Физическое знание пользует-

[170]

ся при постройке физических теорий физическими законоформулировками. Если историки не пользуются историческими законоформулировками, то они не создают теорий в том же смысле как физики(или экономисты).

Историографическими законоформулировками (не экономическими, не социологическими, не политологическими, а именно историографическими) будем называть такие законоформулировки, в которых имеется ссылка по крайней мере на две различные общественные системы. Такими являются, например, формулировки о необходимой последовательности стадий развития[48].

В марксистской философии часто различают законоформулировки функционирования (в дальнейшем: Ф-законоформулировки) и законоформулировки развития (в дальнейшем: Г-законоформулировки)[49]. Соответственно будем различать Ф-законы и Г-законы. Ф- законоформулировками пользуются обычно вне-исторические общественные науки. В гл. VI будет говориться как ими могут пользоваться историки без того, чтобы ввести дополнительно подкласс историографических Ф–за- коноформулировок.

Займемся теперь Г-законоформулировками. В общем виде Г- законоформулировку ^gl можно записать следующим образом: ^gl: (А →В)<=c, где А и В – две последующие друг за другом системы (т. е. для начального момента t_A существования А и для начального момента t_B существования В имеет место t_А< t_B), а с – условия, при которых развитие имеет место[50]. Знак => обозначает «если…, – то». Поскольку Г – законоформулировки всегда содержат ссылку на две различные системы, то в вводимой системе понятий их вполне обоснованно можно называть историографическими законоформулировками.

[171]

Несколько особое место занимают законоформулировки, которые будем называть ФГ – законоформулировками. ФГ – законоформулировки – это выражения вида: ^fgl : (А→∩(А, В))<=с, где с может сводиться только к наличию системы А, а ∩ (А, В) ≠о. По отношению к системе А ФГ – законоформулировка является одновременно внутренней и внешней, ибо определяет последовательность некоторых классов объектов. Таковы определенные законы товарного производства или же капиталистического способа производства, сформулированные К. Марксом в «Капитале».

Два типа законоформулировок различает и М. Мандельбаум. [51] Он выделяет функциональные и дирекциональные (направленные) законоформулировки. Мандельбаум полагает, что о дирекциональных законоформулировках стоит говорить лишь тогда, когда они не сводимы к функциональным (напр., второй закон термодинамики). Он указывает, что само установление последовательности не является еще установлением дирекционального закона науки, потому что последовательность систем может вызываться действием функциональных по отношению к этой системе законов. Он признает, что принятие дирекциональных законоформулировок все же допустимо в общественных науках, потому что функциональные законы закрывают одни и открывают другие возможности развития.

Как указывал М. Мандельбаум, подтверждение дирекциональных законоформулировок составляет определенную проблему. Чтобы речь шла о формулировках законов, их необходимо как-то отличать от простой фиксации регулярностей. Выход, предложенный им, заключается в поиске наличия сформулированной последовательности в обществах, отличных от того, на примере которого впервые была выработана законоформулировка. Это может оказаться весьма трудоемким, если речь идет о законах большой общности или протяженности. В случае с теорией общественно-экономических формаций советские историки занимались подтверждением соответствующих законоформулировок в течение многих лет.

[172]

Как создать историческую теорию? Никакого общего ответа на этот вопрос, содержащего алгоритм построения исторических теорий, давать нельзя[52]. Научное творчество не осуществляется по заранее сообщенным ученому правилам, допускающим однозначное толкование. Все, что мы можем делать, – это указывать на свойства и строение искомой теории, то есть точнее формулировать цель действий по созданию теории.

Исходными при построении исторических теорий могут стать теории функционирования общества или его частей. Пусть нам, например, даны теории функционирования общества, относящиеся к двум стадиально различным типам общества. Сравнение обеих теорий приводит к выяснению сходных и различных черт соответствующих типов общества. Скажем, если мы «вычтем» теорию А из теории Б, то остаток является совокупностью теоретических утверждений о различиях общества Б по сравнению с обществом А[53].

При отсутствии одной из теорий функционирования, историк должен ее создать, если не сможет перепоручить это специалисту из другой науки. Так, при изучении экономии ческой истории историк должен иногда превращаться в экономиста, создавать теорию экономики хотя бы феодализма. Чтобы делать это квалифицированно, он должен знать некоторые экономические теории и уметь при помощи их мыслить. В этом смысле теоретическая историография предполагает существование других теоретических наук об обществе.

Однако, даже наличные теории функционирования могут оказаться недостаточными для осуществления целей историка. При создании исторических теорий особый интерес представляет включение в них формулировок о ФГ – законах (если таковые можно открыть), но в теории функционирования не-

[173]

которых общественных систем такие формулировки могут оказаться несущественными. Если объект исторической науки представляет собой объединение объектов всех остальных общественных наук, то предмет ее не тождественен предметам этих остальных общественных наук.

 Научные теории, как известно, не формулируются непосредственно в отношении реальности, охватываемой ими, а относятся к моделям[54]. Моделью, по Л. О. Вальту, мы будем называть реально существующий или воображаемый предмет, исследование которого дает нам информацию о другом объекте (прототипе, оригинале)[55]. При этом модель должна содержать «свободные отношения»: она характеризуется не только аналогичностью к уже известным чертам оригинала, а и возможностью получать путем ее исследования новые утверждения об оригинале[56]. Заметим еще, что частями мысленных моделей часто являются т. н. абстрактные объекты («материальная точка», «потребительная стоимость»)[57].

 Из сказанного следует, что построению теории должно предшествовать конструирование модели. Эти могут быть моделями функционирования общества или его частей. Будем называть их функциональными моделями (Ф-моделями). Они могут быть также моделями развития общества или его частей- такие модели будем называть генеративными моделями (Г – моделями). Модели, на которых даются ФГ – законоформулировки, будем называть ФГ – моделями.

При построении исторических теорий Ф – модели могут, по-видимому, в известных пределах заменять теории функционирования. На самом деле, при изучении сходства и различия разных типов общества результаты могут соотноситься с Ф-моделью общества стадиального типа А без того, чтобы иметь развернутую теорию общества этого типа. Полезно, если при этом для общества стадиального типа Б (где Б≠ А), имеется

[174]

теория функционирования, хотя в крайнем случае и в этом наверно, нет необходимости.

Классическим примером ФГ – теории, построенной на основе ФГ – модели некоторого стадиального типа определенной части (слоя) общества является «Капитал» К. Маркса. Классическим примером, когда теоретическое рассмотрение вопроса исходит из Ф – моделей последовательных стадий общества, является получение результатов о характере переходной между двумя стадиями системы между феодализмом и капитализмом, проведенное в работе В. И. Леннна «Развитие капитализма в России» (особенно начало главы III)[58]. Введем теперь понятие «квазимодель». Квазимоделью будем называть список некоторых объектов, дополненный указанием на то, между какими из них допускаются некоторые отношения. Квазимоделью, например, является список признаков, насчет которых утверждается, что каждая из них находится в корреляционной связи с некоторым или некоторыми другими признаками.

Квазимодели дают нам определенное знание, ибо сообщают, какие компоненты системы могут существовать и какие не могут. При их помощи можно типологически различать явления, служащие оригиналами некоторых квазимоделей. В то же время предсказательная сила квазимоделей весьма мала, так как с их помощью нельзя выводить утверждения о значениях одних переменных на основании утверждений о значениях других переменных. Теориеподобные построения относительно квазимоделей будем называть квазитеориями[59].

[175]

Квазимодели широко представлены в современной прикладной социологии. Историки при переходе к теоретическому дознанию пока пользуются чаще также квазимоделями и квазитеориями, чем моделями и теориями. Концепции историков и споры вокруг концепций нередко представляют борьбу взглядов по применимости или неприменимости некоторых квазимоделей и квазитеорий к явлениям, выделенным в качестве их оригиналов. Так, исследование развития аграрной структуры средневекового общества Западной Европы можно вести, исходя из положения об «исконности» вотчины и о марке, как явлении производном, но также исходя из классической общинной теории[60].

Что открывает теоретик? Он «открывает» – изобретает – теории некоторого класса объектов. Возможно, что для этого класса объектов раньше не существовало теории. Тогда новизна результатов – в получении первой теории данного типа явлений. Но новизна может заключаться и в изобретении новой теории взамен существующей – естественно, такой теории, которая лучше охватывает эмпирические факты.

Теоретическое открытие может также заключаться в построении новой модели как основы теории (и теорий) некоторого класса объектов. Так, одна из сущностных черт работы В. И. Ленина «Империализм как высшая стадия капитализма» состоит именно в построении модели определенной стадии капитализма. Как известно, В. И. Ленин зафиксировал в ней систему тех признаков, которые были наиболее характерными для исследуемой им стадии (а также, например, использовал эту модель при объяснении политики империалистических государств). Заметим, что теоретическое открытие может начаться или заключаться также в введении новых абстрактных объектов, на основе которых возможно создание модели.

[176]

Теоретические открытия находятся в несколько иной связи с предыдущими теоретическими результатами, чем эмпирические и особенно реконструктивные открытия. В реконструктивном познании предполагается, что все историки, добросовестно пользующиеся одним и тем же методом, получают одинаковые результаты. Старые познавательные результаты могут быть недостаточны только потому, что в свое время еще не были доступны некоторые приемы исследования или источники. Реконструктивное и даже эмпирическое знание пользуются идеалом кумулятивного знания.

Этот идеал не может быть применен к теоретическому познанию. Теории заменяют, а не только дополняют друг друга. Реальные теоретические изыскания исходят не только из фактов, но и из предыдущих теорий (или из неудовлетворенности ими)[61].

Все же теоретическое творчество не произвольно. Теории строятся для научного объяснения эмпирически установленных регулярностей. Теоретическое построение, которое не может объяснить ни одной регулярности, теорией не является. Теория, которая лучше Н – обьясняет некоторые регулярности, некоторые общие факты, лучше теории, которая их хуже Н – объясняет[62]. Теория, которая Н – обьясняет больше фактов, лучше теории, которая Н – объясняет меньше фактов.

Труд теоретика не похож на труд традиционного исследователя исторических процессов. Теоретик, как правило, не занимается архивными изысканиями, а пользуется фактами, добытыми другими. Он размышляет над этими фактами и вырабатывает к ним новый подход, изобретает термины. При этом он создает научные, а не эмоциональные или художественные тексты. Конечно, теоретику полезно знать, как историки работают на реконструктивном и эмпирическом уровнях, уметь самому на них работать, но основное в его занятиях не работа на более «низких» уровнях познания. Теоретик открыва-

[177]

ет не новые факты, а новое понимание фактов.

Опыт других наук говорит, что не каждый ученый может быть теоретиком. Крупными теоретиками могут быть лишь единицы. Впрочем, в этом нет ничего оскорбительного для остальных ученых.

Почему одни исторические теории или квазитеории принимаются историками, а другие не принимаются? Почему некоторые историки вообще не принимают теорий? Приведенные вопросы относятся к теме «принятие теории». Ниже мы покажем, что основой принятия теорий, особенно исторических теорий, могут служить разные типы обстоятельств.

Конечно, исторические теории принимаются или отвергаются по крайней мере иногда по познавательным соображениям. Профессионалы способны принимать решения, исходя из познавательных мотивов. Теории служат для научного объяснения фактов и принимаются или отвергаются потому, что они научно объясняют или не объясняют некоторые факты. Следует указать, что неспособность теории Н-объяснять некоторые факты не означает еще ее неспособности объяснять другие факты науки. Теория может быть принята для объяснения фактов одной предметной области и в то же время отвергнута при объяснении фактов другой предметной области. Теории истории политической жизни «западных демократий» не годятся в качестве теорий истории политической жизни СССР и однотипных с ним государств. Теория социалистической революции не годится для объяснения буржуазной революции.

Однако теории вырабатываются в рамках определенных парадигм и надпарадигм мышления. Любая историческая теория имеет своей предпосылкой квазимодель общества и его истории, построенную по некоторым методологическим принципам. Она не должна непосредственно логически следовать из соответствующей общей квазитеории, но она должна быть с нею совместима (не противоречить ей, принимать ее в качестве предпосылки). Не всякие теории истории совместимы с марксизмом. Но при решении отдельных вопросов не исключена

[178]

возможность появления нескольких марксистских, но не согласующихся друг с другом частных теорий. В таком случае одна из них в ходе проверки может оказаться более адекватным отражением реальности, чем остальные (по одному или по нескольким признакам, напр. , по охвату объектов в поле исследования, по мере приближения теоретически предсказанных значений переменных к их эмпирическим значениям и т. п. ).

Мотивы и обстоятельства принятия теории не ограничиваются часто гносеологическими соображениями. Обществу не все равно, каковы теории о нем, и это влияет на принятие их обществом, общественными группировками и отдельными людьми. Отдельным людям теории истории тоже не равноценны, потому что они – часть общества, о котором идет речь в теориях истории. Обстоятельства принятия или непринятия этих теорий, вытекающие из того, что сами принимающие или отвергающие принадлежат к предметной области (в широком смысле теорий истории, будем называть социологическими.

 Теория может приниматься или не приниматься потому, что она нравится – или не нравится – по сугубо личным соображениям. Она может нравиться человеку, которого я ненавижу, которому завидую, которого считаю глупцом – или, наоборот, может не нравится ему. Она может нравиться мне – или не нравиться из-за того, что я обладаю определенным xapaктером, определенным мировоззрением, из-за того, например, что мне не нравится отказ от своих взглядов. Заметим, что люди не всегда знают свои действительные мотивы, которые часто имеют бессознательный характер. Заметим также, что истинная и совершенная теория исторического процесса может нравиться по совершенно корыстным мотивам. Истинность[63] теории не зависит от обстоятельств ее принятия либо непринятия.

Любой человек – член какой-либо совокупности людей, например, семьи, государства, профессии, социально-экономического класса, является покупателем, продавцом и т. п. Как таковой, он выполняет социальные роли. А те, в свою

[179]

очередь, влияют на его мышление, особенно на его мышление об обществе. Следовательно, социальная принадлежность, а в антагонистических обществах в первую очередь принадлежность к определенному экономическому классу, также определяет обстоятельства принятия или непринятия отдельным человеком той или иной теории общества или истории общества.

Социальные группировки, социальные совокупности не могут существовать, если им нравятся идеи, вредные их существованию. Исторические теории, явно вредные существованию некоторого класса, не могут нравиться большинству членов этого класса. Идеологические представители такого класса иногда пытаются придать своему социологическому непринятию одних и принятию других исторических теорий гносеологические обоснования: такая процедура называется марксистами возникновением идеологических иллюзий.

Предположим, что существует экономический класс, господствующий в некотором обществе, деятельность которого по сохранению себя как класса противодействует переходу к следующему стадиальному типу общества. Тогда этому классу враждебны теории истории, утверждающие развитие общества или преходящий характер всякого общественного строя. Естественно, что такой класс враждебен к таким теориям истории. В современном обществе, согласно анализу марксистов, положение класса, к которому относится это рассуждение, занимает буржуазия, а место соответствующих теорий истории занимает марксизм. Отсюда вытекает непринятие буржуазией марксистских исторических теорий и ее стремление к явно антимарксистским теориям или квазитеориям истории[64]. Конечно, общественные механизмы буржуазного общества поддерживают таких теоретиков, которые по всевозможным личным обстоятельствам (иногда совершенно честно) годятся в теоретические и идеологические представители класса буржуазии.

[180]

Нельзя только забывать, что в капиталистическом обществе существуют и антикапиталистические социальные группировки, и они поддерживают антикапиталистических теоретиков истории. А борьба между этими двумя лагерями рождает множество переходных учений, иногда кажуще компромиссных или «стоящих над этой борьбой».

При невозможности, или во всяком случае при кажущейся невозможности построить научную теорию истории, экономически выгодную господствующему классу, среди его представителей из профессиональных мыслителей начинает распространяться непринятие парадигмы теоретического мышления – непринятие парадигмы научной деятельности, допускающей теоретическое знание в данной отрасли. Ведь если теории совсем недопустимы, то этим их поиски уже заранее объявляются деятельностью бессмысленной и стоящей вне науки. Враждебность буржуазных историков к парадигме теоретического мышления в историографии объясняется их местом в буржуазном обществе.

Впрочем, не всякий противник парадигмы теоретического мышления является защитником буржуазии. Выше уже указывалось, что у отдельных историков всегда имеются личностные обстоятельства принимать одни и отвергать другие идеи. Так, неумение теоретически мыслить (из-за отсутствия соответствующего образования, дарований или еще чего-либо) тоже порождает иногда враждебность к парадигме теоретического мышления. Если человек не умеет отождествлять предметы и общие имена, если он не умеет обобщать, то, естественно, он не может теоретически мыслить.

Теории необходимы для эмпирического познания. Они позволяют делать эмпирически больше, чем без них. Во-первых, теории указывают, какие регулярности, какие типы явлений, процессов, последовательностей надо искать. Так задачи эмпирического исследования возникают из теорий. Но, во-вторых, теории нужны и для истолкования эмпирических результатов.

[181]

в статистике хорошо разработана техника исчисления коэффициентов корреляции и регрессии. Возможны бесконечные эмпирические исследования, устанавливающие индивидуальные величины этих коэффициентов. Только имеют ли эти метры и килограммы таблиц смысл для историографии?!

Теория позволяет предсказывать отдельные соотношения от теории требуется, чтобы она указывала, каковы будут значения, скажем, коэффициентов корреляции при одних условиях, каковы – при других. Если результаты измерений совпадают с теоретическим предсказанием, то тогда эмпирическое знание приобретает иную значимость, чем раньше. При помощи его подтверждается теория, которая затем может применяться для Н-объяснения изучаемых процессов.

Предположим, мы изучаем динамику экономического (или социально-политического, или культурного) неравенства в обществе. Можно измерять значения неравенства для данного общества в разных временных точках. Можно даже составлять уравнения, описывающие эту динамику. А что дальше?

Другое дело, если мы имеем соответствующую теорию. Из теории должно быть выводимо предсказание характеристик изучаемого общественного неравенства, их изменения. Из теории следуют, например, критерии, какие распределения считать признаком «сильного» неравенства, какие – «слабого». При прикладном исследовании возникают дополнительно задачи объяснения, почему изучаемое общество является «типичным» – либо «нетипичным».

Задачи теоретического изучения могут вполне возникать и в результате эмпирических исследований. Предположим, историки занимаются типологизацией помещичьих имений в данной стране за определенный промежуток времени. Предположим, далее, что эта типологизация приводит к распределению имений на два основных типа, при небольшом количестве имений, не относящихся ни к одному из этих типов. Тогда возникают уже теоретические вопросы: почему именно имения этих типов оказались наиболее распространенными? Почему имения с другими характеристиками не оказались распространенными?

[182]

эмпирического знания бывают по крайней мере двух больших типов. Во-первых, – это «логические» связи (теория Н – объясняет эмпирические факты; теоретические понятия – абстракции от эмпирических, а эмпирические – конкретизации от теоретических и т. п. ). Во-вторых, – это познавательные связи, взаимное генерирование новых задач исследования, взаимное использование результатов, полученных на другом уровне, для решения исследовательских задач на собственном уровне.

Эмпирические и теоретические исследования в историографии еще достаточно редки. Поэтому всякое обсуждение их с точки зрения теории познания носит в настоящее время предварительный характер. Так, трудно, выяснять специфику историографии (если таковая имеется) для каждой из рас смотренных ступеней познания и знания и для их взаимосвязей. Соответствующий эмпирический материал отсутствует ввиду недостаточного развития историографии.

Что такое – «обьяснение»? Ответ на поставленный вопрос является предварительным условием последующего рассмотрения: читателю должны быть понятны слова, используемые автором. А термины целесообразно определять так, что бы, рассматривая вопросы по существу, не нужно было бы отвлекаться в споры о словах.

Каково правильное употребление слова «объяснение»? С точки зрения ЛП – парадигмы правильным употреблением слова «объяснение» является употребление, зафиксированное исследователем (автором некоторого текста), который превратил это слово в термин. С точки зрения А-парадигмы, правильным является обычное употребление этого слова (и языково рав- ноценных выражений) людьми, которые данное слово употребляют. В отличие от ЛП – парадигмы, в А – парадигме допускается

[183]

многозначность слова, если таков обычай.

Утверждать, что слова и способы рассуждения имеют правильное или неправильное употребление сами по себе, вне зависимости от их действительного использования, можно в пределах объективного идеализма, но не марксизма. Вне лингвистического обычая некоторой части общества не существует правильного употребления любого слова, в т. ч. слова «объяснение».

Существует ли понятие «объяснение»? С точки зрения А – парадигмы, понятие «объяснение» – это способы употребления данного слова. То же относится и к понятию «историческое объяснение». Эмпирически установлено, что существует много способов использования слова «объяснение»[65]. Реакционисты (У. Дрэй и др. ) показали то же в отношении понятия «историческое объяснение». Однако, если таких способов употребления много, то единого понятия нет, существует множество (может быть – близких) понятие. Если они далеки друг от друга, – если во всех этих понятиях нет общей части, то в пределах философии нет смысла пользоваться одним-единственным понятием «объяснение». Соответственно, не будет и единой логики объяснения. Отсюда, кстати, вытекают представления некоторых сторонников А – парадигмы о «трудности» понятия «объяснение».

С точки зрения ЛП – парадигмы, понятие «объяснение» (соотв. «историческое объяснение») введено Хемпелем[66]. Само по себе это понятие никаких трудностей до сих пор не вызывало. Трудности возникали лишь при выяснении области его применимости.

В дальнейшем нам потребуется такое понятие объяснения, которое относилось бы к некоторым процедурам естественных наук. Воспользуемся понятием Н-объяснения. Н-объяснениями будем называть такие рассуждения, которые опи-

[184]

сываются следущей логической формулой – основной формулой Н – объяснения:

 {L_{1,……………,} L_i}

 {C_{1,……………,} C_j},                                                (2)

E

где {L_{1,……………,} L_i} – совокупность законоформулировок,

а {C_{1,……………,} C_j}, – совокупность условий (напр., значения, подставляемые в переменные входящие в формулировки законов науки), и Е – предложение о фактическом положении дел, логически выводимое из законов науки при данных условиях. Приведенная формулировка восходит к трудам Хемпеля, но сама концепция научного объяснения возникла до этих трудов; впрочем, на это указывает и сам Хемпель. [67]Применялись процедуры называемые тут Н – объяснениями задолго до описания их философами. [68]

         Определенные трудности вызывает понятие законоформулировки. Автор этих строк предпочитает точке зрения Хемпеля[69] точку зрения Бунге. [70]Согласно Бунге, высказывание следует назвать законом науки (законоформулировкой) тогда и только тогда, если оно истинно апостериорно (т. е. не является истинным логически), если оно в некотором отношении является всеобщим (т. е. не относится к единственному предмету), если оно в данное время в некоторой области удовлетворительно подтверждено исследованиями и если оно принадлежит к некоторой теории (последняя может быть хорошо разработана или оставаться незрелой).

[185]

Строго говоря, некоторое Н – объяснение – это выведение описания фактического состояния дел из законоформулировок, т. е. определенная познавательная процедура. Однако вполне допустимо говорить, что при помощи законов (природа, история) Н – объясняют события, явления (природы, истории). Дело в том, что нас интересует понимание явлений действительности, а Н – объяснение – один из способов достижения такого понимания. Хотя путем Н – объяснения и связываются мысли, лингвистические выражения, некоторые из этих мыслей и выражений можно ставить в однозначные или взаимнооднозначные отношения со своими референтами в действительности.

Объясняют ли историки? Ведущий представитель А – парадигмы У. Дрэй не усматривает в поставленном вопросе проблемы. По его мнению, историки ничего другого и не делают, как объясняют[71]. Однако вопрос не решается так просто. Рассмотрим следующую выдержку из работы видного историка прошлого века Ш. Сеньобоса (интересовавшегося также методологическими проблемами):

«Охранение существующего – нормальное явление в жизни человечества и не нуждается в объяснении; с другой стороны, когда данный порядок не меняется, достаточно описать его один раз». . . [72]

Оказывается, Сеньобос отнюдь не считает, что все нужно объяснять. По его мнению, объяснению подлежат отступления от регулярностей, а не сами регулярности. Такой подход, конечно, в корне отличается от подхода некоторых других наук (физика!), в которых объяснению подлежат именно регулярности, именно обычное (что не исключает объяснения «необычных» явлений). Сеньобос же довольствуется только описанием обычного, нормального порядка.

Взгляды Сеньобоса могут цитироваться в пользу антипозитивистских утверждений. Однако важно следующее. С точки зрения А – парадигмы необходимо следовать практике историков. Но если в практике историков не все считается заслуживающим объяснения, то тогда перед нами уже возникли

[186]

проблемы: что же объясняется историками? объясняют ли историки вообще?

Ранкеанское знаменитое «как это на самой деле было» также содержит призыв к описанию, а не к объяснению. Естественно, мы можем ставить вопрос, исключают ли описания в историографии объяснения (то, что представителями А – парадигмы называется объяснением). Но ясно, что объяснение не всегда является целью историков, и вопрос о том, объясняют ли историки, является проблемой.

В этой книге нас интересует вопрос, применяют ли историки Н – объяснения. Если те не применяются, то дальнейшее изучение вопроса о Н – объяснениях в истории становится бессмысленным.

Можно считать установленным, что Н – объяснения в историографии применяются. Известный польский историк Е. Топольский убедительно показал, что Н – объяснения присутствуют имплицитно, а иногда и эксплицитно, в работах ряда историков – и марксистов, и не – марксистов[73].

Явным образом Н – объяснения присутствуют, например, в марксистской теории общественно-экономических формаций. В ней ориентированный граф последовательности формаций объясняется введением закона соответствия производственных отношений уровню развития производительных сил и принципа, по которому переход осуществляется в сторону таких производственных отношений, верхняя грань соответствия которых выше верхней грани соответствия некоторого другого типа производственных отношений. Условиями в экспланансе являются факт изменения производительных сил и величины граней соответствия (подробнее см. ч. IV).

Итак, изучение проблем, связанных с Н-объяснениями в историографии, осмыслено. Другое дело – вопрос о месте и распространенности этих объяснений. Почему явные Н – объяснения в трудах историков настолько редки, что могло возникнуть представление об их полном отсутствии?

Относительно малая распространенность Н – объяснений в историографии объясняется относительно малой распространенностью их экспланандумов. Н – объясняют: эмпирическое зна-

[187]

нue, а историография больше всего добывала реконструктивное знание. Н – объясняют не отдельное действие индивида, взятое само по себе, а общественные системы, их свойства, характеристики, их изменение. Н – объясняют события, явления, действия как представители некоторого рода событий, явлений, действий в условиях определенной системы общества[74]. Н – объяснений в историографии не было, потому что не было, чего Н – объяснять. Отсутствие экспланандумов для Н – объяснений, в свою очередь, объясняется при помощи ссылки на законоформулировки о развитии историографии – как на гносеологические, так и на социально-экономические законоформулировки. Наконец, поскольку при решении прикладных задач необходимо пользоваться и другими видами Д – объяснений, а прикладные задачи тоже свойственны большей части существующей историографии (что опять может быть объяснено и даже Н – объяснено), то и это снижает распространенность Н – объяснений в историографии.

Какие Н – объяснения применяются в историографии? Существует проблема классификации-выделения видов применяемых историками Н – объяснений. Эмпирические исследования должны выяснить, какие из выделенных классов являются пустыми, какие – полными, какова распространенность Н-объяснений, принадлежащих к тому или иному классу и т. п. (При условии создания соответствующих теорий науковедения все эти результаты могут в свою очередь Н – объяснятъся). Но в настоящей работе мы займемся только созданием самой классификационной схемы, т. е. укажем на признаки, по которым можно будет выделять разные классы Н – объяснений в историографии и дадим классам названия.

[188]

Прежде всего, Н – объяснения в историографии можно делить по принадлежности используемых законоформулировок к той или иной отрасли знания. Так, если можно говорить об экономических, физических, историографических законоформулировок, то можно говорить и об экономических, физических, историографических Н – объяснениях. Будем называть собственными Н – объяснениями в историографии такие Н – объяснения, которые применяют законоформулировки историографии, а несобственными Н – объяснениями в историографии такие Н – объяснения, которые применяют законоформулировки других отраслей познания. Наконец, будем называть смешанными Н – объяснениями в историографии такие Н – объяснения, экспланансы которых содержат как законоформулировки историографии, так и законоформулировки других наук.

Далее, мы можем делить Н – объяснения, применяемые в историографии, по тому, являются ли используемые в их экспланансах утверждения существенными для историографии или нет. Под существенными для историографии утверждениями будем понимать утверждения или системы утверждений, содержащие предпосылку качественного различия. Соответственно, будем называть историческими Н – объяснениями такие, экспланансы которых содержат предпосылку качественного различия. Будем называть вне-историческими такие Н – объяснения, экспланансы которых не содержат этой предпосылки.

Классификация Н – объяснений, могущих быть примененными в историографии в настоящей книге далее развертываться не будет. Приведем теперь несколько примеров изучения введенной классификации.

Утверждение А. Все собственные Н-объяснения в историографии принадлежат к историческим Н – объяснениям.

Доказательство тривиально следует из определения в гл. V § I законоформулировки историографии как утверждения, содержащего ссылку на две различные системы.

Утверждение Б, Пересечение класса несобственных Н-объяснений в историографии и класса исторических Н-объяснений не обязательно является пустым.

Для доказательства напомним, что в Н – объяснение входят условия

{C_{1,……………,}C_j}. Если предпосылка качественно-

[189]

го различия в некотором Н – объяснении Ж заключена в формулировке условий, то по определению исторических Н – объяснений Ж принадлежит к ним. Но если Ж не включает ни одной законоформулировки историографии (а включает, например, только законоформулировки экономической науки), то оно принадлежит к несобственным Н – объяснениям.

Приведенные в качестве примеров утверждения А и Б показывают, что классификации можно изучать в определенной мере самостоятельно от изучения классифицируемых явлений. Само по себе изучение классификаций иногда представляет логический и теоретико-познавательный интерес.

Займемся теперь изучением исторических Н – объяснений в историографии. Изучать объяснение – это не то же, что доказывать его существование. Изучение самого объяснения не следует также сводить к эмпирическому изучению области определения понятия «объяснение». В ходе изучения объяснений мы будем определять формулы, описывающие некоторые подмножества исторических Н – объяснений, а также рассмотрим возможности упрощения полученных формул в зависимости от целей того или иного исторического исследования.

Для чего стоит изучать исторические Н – объяснения? Для того, например, чтобы предоставлять историкам средства познавательной деятельности. Введение разных формул – это создание новых мыслительных форм, которые послужат образцами для историков, желающих Н – объяснять. Основная формула Н – объяснения недостаточна в качестве такого образца вследствие своей неспецифичности: она охватывает как исторические, так и вне-исторические Н – объяснения. Заметим, что одной из задач философии (и формальных дисциплин типа логики или математики) является создание новых форм мышления для использования их в процессе познания и формулирования знания (а не только экспликация и кодификация уже существующих форм).

[190]

В настоящем параграфе обратим внимание на структурные исторические Н – объяснения, т. е. такие, которые Н – объясняют некоторое событие (предложение о нем), исходя из определенных Ф – законоформулировок. Чтобы структурное Н – объяснение было историческим, оно должно включать в экспланансе ссылку на систему отсчета. Как это сделать, покажем ниже.

Введем некоторые обозначения. Пусть К = {К_1,………,К_n} – некоторое множество законоформулировок о системе отсчета. Пусть D = {D_1,………,D_m} – некоторое множество условий о системе отсчета. Пусть, далее, L = {L_1,……,L_i}- некоторое множество законоформулировок об изучаемом классе систем (напр., об обществах, принадлежащих к капиталистической общественно – экономической формации), а С = {C_1,………, C_j}, – некоторое множество условий об отдельном изучаемом объекте (напр., данные об объеме производства, ценах, занятости и пр. в Великобритании за I860 г. ). Определим еще А = K U L и B = D U C.

Назовем теперь структурным историческим Н – объяснением такое Н – объяснение, которое описывается формулой:

⊂_А К ∪ (К ∩ L)

⊂_В D ∪ (D ∩ C)                                   (3)

________________ ,

         E

где С_X Y – дополнение[75] к множеству Y в множестве X. Формулу (3) будем называть основной формулой структурного исторического Н – объяснения.

Заметим, что при изучении природы обычно отсутствует необходимость в структурных исторических Н – объяснениях, поскольку исследуются объекты, в которых наличны одни и те же законы природы в течение всего существования объекта. Однако если допустить крамольную мысль о том, что некогда имелись в наличии другие законы природы, то тогда может представлять интерес и историческое Н – объяснение природных явлений. При изучении же общества естественно, что од-

[191]

ни законы общества имеется в наличии в одной формации, а другие – в другой.

В некоторых случаях исторического Н – объяснения интерес может представлять не весь эксплананс, а только некоторая его часть. Тогда основная формула структурного исторического Н – объяснения может быть упрощена, например, так:

⊂_А К ∪ (К ∩ L)

C                                                          (4)

________________

         E

Или так (для случая L = K):

⊂_B К ∪ (D ∩ C)                                   (5)

________________

         E

Как было указано в гл. V, законоформулировки развития всегда содержат ссылку на то, что может рассматриваться в качестве системы отсчета. Поэтому Н – объяснения в историографии, пользующиеся Г – законоформулировками, всегда является историческими Н – объяснениями. Введем теперь класс генеративных исторических Н – объяснений. Будем называть генеративными Н – объяснениями в историографии такие Н – объяснения, в которых используемые в экспланансе законоформулировки являются Г – законоформулировками, а перечисляемые в экспланансе условия содержат ссылку на существование обстоятельств, достаточных для обеспечения развития.

Пусть L ={^gl_k:(A→B)<=c_k, где к = 1, 2,…} и С = {c_k, где к = 1, 2,…}. Тогда генеративное историческое Н – объяснение наличия некоторой стадии развития будет выглядеть следующим образом:

A,  C                                       (6)

________

B

[192]

Иногда требуется исторически Н – объяснять не само наличие стадии развития В, а наличие некоторой ее части N Ì B. Тогда в число условий, фиксируемых в зкспланансе, входит не вся стадия A, а некоторая ее часть M Ì A:

L

M Ì A, C.                                     (7)

_______________

N Ì B

Это рассуждение можно сузить до Н – объяснения наличия отдельного элемента b Π B :

M Ì A, C.                                     (8)

b Π B

Иногда ставится задача исторически Н – объяснить наличие различий между частями, т. е. экспланандум имеет вид N Ì B, Q Ì B. Тогда соответствующее генеративное Н – объяснение строится следующим образом:

(M Ì A, P Ì A), C ;                                     (9)

N Ì B, Q Ì B

при этом если M ≠ P, то N ≠ Q.

Хемпель (исходя из взглядов Нагеля) построил в свое время формулу генеративного Н – объяснения так, что в ней указывалось более двух стадий развития. [76] В его формуле, однако, оставалась неуточненной форма закона развития – не рассматривался вопрос, имеет ли комическая связь между двумя стадиями какие-то отличия, достаточные для формулирования особого типа номологических высказываний.

В настоящей главе до сих пор изучался случай с двумя стадиями, которые для удобства обозначались разными буквами. Рассмотрим теперь общий случай генеративного Н – объяснения в историографии. Примем L_i ^j за множество всех законов развития от стадии i до стадии j, а C_i ^j за множество условий перехода от стадии i к стадии j и A_i за начальную стадию. Тогда формула генеративного Н – объяснения наличия стадии A_j выглядит следующим образом:

[193]

L_i ^j

A_i, C_i ^j

__________________                         (10)

A_j

где j > i

Для случая двух непосредственно следующих друг за другом стадий имеем вместо (10) запись:

L_i ^I+1

___________                                                   (11)

A_i+1

До сих пор рассматривались такие Н – объяснения, которые являются эквивалентными основной формуле Н – объяснения (2). В то же время представляет интерес и ознакомление с другими процедурами, имеющими отношение к Н – объяснениям. Дело в том, что не на всех ступенях развития научной мысли удается, а иногда и нецелесообразно, пользоваться обычными Н – объяснениями. Это имеет особое значение для понимания историографии – в ней редки явные законоформулировки. Кроме того, в историографии не всегда принято говорить об общеизвестном[77]. В исследовательских монографиях и статьях часто, например, неявно предполагается знакомство читателя с предметом и основными фактами. Этим обычаи историков отличаются, скажем, от обычаев математиков: последние всегда ссылаются на исходные определения и применяемые обозначения. Точно так же в историографии зачастую не формулируется процедура вывода одних утверждений из других.

[194]

Будем называть частичными Н – объяснениями в историографии такие рассуждения, в которых явно формулируются только некоторые элементы или части эксплананса Н – объяснения, но которые при достигнутом ко времени их формулирования уровне науки могут быть доведены до Н – обьяснений. Так, если мы будем рассматривать формулу (3), то частичные Н-объяснения могут, например, описываться формулой

⊂_A K

⊂_B D

________                               (12)

E

или формулой

L

_____                                  (13)

E

или формулой

{L_k}

{C_j, C_j+1}

____________              (14)

E

Если принять за исходное формулу (8), то частичное Н – объяснение может, например, описываться формулой

MÌA  .

________

b Î B

Когда ведутся исследования прикладного типа (исследования не абстрактных объектов, а непосредственных объектов реальной действительности), то историков обычно интересует именно частичное Н – объяснение – такое, которое фиксировало бы в экспланансе тот фактор, из-за которого экспланандум принимает заинтересовавшийся их вид, «при прочих равных обстоятельствах». К. Хемпель в свое время требовал явного называния таких «прочих равных факторов»[78]. Однако для прикладной ситуации это невозможно, так как некоторые свойства реальных объектов всегда неизвестны. Тем не менее, наши утверждения не будут лишены познавательного значения. Это не значит, что прикладные ситуации можно рассматривать произвольно. Указывая на реальные объекты, мы тем самым указываем на все их свойства, в том

[195]

числе и на еще не известные нам. Одновременно мы исключаем некоторые возможности, ибо они исключены самими свойствами изучаемых вещей. В теории, рассматривающей абстрактные объекты, положение иное. Там требования Хемпеля оправданы. Но теория неизбежно упрощает прикладные объекты.

 Итак, частичные Н – объяснения познавательно корректны и могут рассматриваться в качестве процедур вывода. Доведение их до Н – объяснений является излишним, при условии, что не возникает спора об обоснованности некоторого конкретного частичного Н – объяснения.

Однако, в историографии встречается и такие рассуждения, которые при существующем ко времени их формулирования уровне познания нельзя восполнить до Н-объяснений, но которые все же напоминает Н-объяснения.        Определим один тип таких рассуждений. Будем называть эскизными объяснениями такие рассуждения, в которых говорится о необходимости или случайности некоторых событий (явлений) или же о необходимости или случайности их связей с некоторыми другими событиями (явлениями), но которые не восполнимы при достигнутом ко времени их формулирования уровне науки до Н – объяснений. Познавательный статус эскизного объяснения – тот же, что и у гипотезы.

Дело в том, что отношения между предметами мы можем наблюдать и непосредственно (соответственно: фиксировать реконструктивно)[79]. Эскизное объяснение приписывает таким связям характер необходимости (в т. ч. причинности) или случайности. Опыт человечества и отдельной личности дает всегда известное основание принимать одни из таких гипотез и отвергать другие. Тем не менее, полной уверенности в правоте подобных рассуждений мы не имеем; они принимаются интуитивно.

Правда, в науке нужно стремиться ко все большему знанию, но это не значит, что в каждый данный момент можно пренебрегать уже достигнутым. Эскизные объяснения все же лучше простой фиксации фактов или самообмана, возникающего

[196]

тогда, когда ценностные представления принимаются за обобщения внутри знания. Хотя эскизные объяснения – гипотезы, но они – правдоподобные гипотезы, опирающиеся на имеющийся опыт в отличие от фантастических домыслов. Не будучи еще достоверным знанием, они могут им стать в будущем.

Первый тип эскизных объяснений – это такие эскизные объяснения, которые в посылках содержат условия, но не содержат законов. Чтобы указать на гипотетический характер связи посылок и следствий в эскизных объяснениях, введем между ними знак « ——- «, Приведем несколько примеров

строения эскизных объяснений первого типа. Аналогичное формуле (3) эскизное объяснение будет выглядеть так:

⊂ _B D ∪ (D ∩ C)

———————-     (16)

E

Аналогичное формуле (12) эскизное объяснение будет выглядеть следующим образом:

⊂ _B D

—                                 (17)

E

А аналогичное формуле (11) эскизное объяснение будет иметь следующий вид:

A_i, C_i ^{i +1}

————-                              (18)

A_i+1

Второй тип эскизных объяснений, – это такие, которые вместо законоформулировок подставляют в формулы Н – объяснения квазимодели. Обозначим квазимодели готическими буквами. Аналогичное формуле (3) эскизное объяснение второго типа будет выглядеть так:

⊂_s Z  ∪ (Z ∩ H)

⊂_B D  ∪ (D ∩ C)                                       (19)

___________

E

где Z– квазимодель системы отсчета, а H – квазимодель изучаемой системы, и S= Z ∩ H.

[197]

Аналогичное формуле (11) эскизное объяснение будет выглядеть так:

P_iⁱ

A_i, C_i ^j

————,

A_j

где P– квазимодель последовательности стадий (напр., типов общества).

Наконец, заметим, что не только в Н – объяснениях, но и в других процедурах, которые достаточно схожи с Н – объяснениями, чтобы их можно было называть «объяснение», могут использоваться не только полные, но и частичные объяснения[80].

Должны ли историки Н-объяснять?

Если историки хотят знать «все», т.е., если они стремятся знать как можно больше, то, оставаясь рациональными, они должны стремиться к открытию законов – создавать законоформулировки, и Н – объяснять при помощи законоформулировок фактические утверждения. Заметим, что Н – объяснения – способ проверки законоформулировок. Этим самым Н-объяснения превращаются в способ подтверждения (или опровержения) теорий. Люди могут создавать различные связи мыслей, которые имеют те же логические характеристики, что и научные теории. Тем не менее, не всякий теориеподобный результат спекулятивного размышления – научная теория. Научными являются теории, способные Н – объяснять эмпирические факты – и не только те, на основе которых такие теории были созданы, но и факты, полученные после выработки теорий. При помощи Н – объяснений предотвращается эмпирически неоправданное теоретизирование, решаются вопросы о научной плодотворности введения тех или иных обобщений и абстракций. В то же время применение Н – объяснений не растворяет историографию в других науках, ибо вполне возможны

[198]

специфические для историографии виды Н – объяснений – исторические Н – объяснения.

Если историки хотят ограничиваться знанием «второго сорта», то, конечно, они могут не применять Н-объяснений. Для марксистов этот путь неприемлем. Ведь даже оставаясь на реконструктивной ступени, нельзя совсем избегать обращения к Н-объяснениям (особенно к несобственным Н – объяснениям).

Если историки главную свою цель видят в установлении ценностей, например, в выяснении неких имманентных общественным явлениям ценностей (таковые могут быть только мнимыми), если они рассматривают историографию как средство «гуманистического» либерального (читай: буржуазного) воспитания, то Н-объяснения, действительно, им излишни – как и многое остальное из современной историографии. Однако это не исключает науки о развитии общества, в котором будут Н – объяснять. Сейчас – в конце XX века – только такая наука может создавать рациональный фундамент ценностному сознанию.