Анекдоты об Александре I и Николае I

Император Николай I, делая смотр Дворянскому полку, заметил на правом фланге незнакомого кадета ростом на голову выше его самого. А надо сказать, что Николай I был человеком огромного роста.
– Как твоя фамилия? – спросил царь.
– Романов, – ответил кадет.
– Ты родственник мне? – пошутил царь.
– Так точно, ваше величество. Вы – отец России, а я – ее сын.

Один помещик решил подать Николаю I прошение о приеме его сына в учебное заведение. Он был не больно-то искушен в канцелярских премудростях и не знал точно, как следует обращаться к царю в таких случаях.
Подумав немного, помещик вспомнил, что царя именуют “Августейшим”, но так как дело происходило в сентябре, то он написал “Сентябрейший государь”.
Получив прошение, Николай учинил резолюцию: “Непременно принять сына, чтобы, выучившись, не был таким дураком, как отец его”.

Берлинскому художнику Францу Крюгеру (1797 – 1857) за отлично написанный портрет Николай I велел подарить золотые часы, усыпанные бриллиантами. Однако чиновники дворцового ведомства принесли Крюгеру золотые часы, на которых не было ни одного бриллианта.
Николай I узнал об этом и сказал художнику:
– Видите, как меня обкрадывают! Но если бы я захотел по закону наказать всех воров моей империи, для этого мало было бы всей Сибири, а Россия превратилась бы в такую же пустыню, как Сибирь.

Денис Давыдов, высоко ценя Александра Сергеевича Меншикова (правнука знаменитого фаворита Петра I), как-то сказал ему:
– Ты так умно и так ловко умеешь приладить ум свой ко всему по части дипломатической, военной, морской, административной, за что ни возьмешься, что, поступи ты завтра в монахи, в шесть месяцев будешь митрополитом.

У себя в кабинете Меншиков повесил распятие, а по обе его стороны портреты Аракчеева и Бенкендорфа.
– Смотрите, – говорил он своим друзьям, – вот Христос, распятый между двумя разбойниками.

Однажды, встретив во дворце князя Меншикова, герой многих войн Алексей Петрович Ермолов (1777-1861) обратил внимание на то, что князь пристально вглядывается в собственное отображение в зеркале.
Меншиков был известен, как и Ермолов, тем, что не лез за словом в карман и был тоже знаменитый шутник и весельчак.
– Что это ты так внимательно рассматриваешь? – спросил Ермолов Меншикова.
– Да вот, боюсь, не слишком ли я небрит, – ответил Меншиков, проводя ладонью по подбородку.
– Эка, батюшка, нашел чего бояться! Высунь язык, да и побрейся.

Один важный сановник, о котором прошла молва, что его били в игорном доме за шулерство, получил орден Андрея Первозванного. И когда адмирал Меншиков увидел его во дворце на приеме у царя в новенькой синей андреевской ленте, сказал громогласно:
– Однако основательно колотили этого мерзавца: посмотрите, какой огромный синяк у него вскочил!

Ермолов, будучи вызван к Николаю I, увидел возле двери его кабинета группу генералов, говоривших по-немецки.
– Господа, – обратился к ним Ермолов, старший среди них всех и годами и званием, – кто из вас знает по-русски? Доложите государю, что Ермолов прибыл…
Царь остался доволен беседой с Ермоловым и, прощаясь, спросил его, какую бы награду он хотел получить.
– Произведите меня в немцы, ваше императорское величество, – ответил Ермолов.

В конце 1841 года Ермолов заболел и послал к своему постоянному лечащему врачу Высоцкому. Однако тот из-за того, что за последние годы очень разбогател, приехал к своему пациенту лишь на следующий вечер.
Меж тем утром Ермолов нашел себе другого врача, и тот уже успел и осмотреть его и назначить курс лечения. Когда Высоцкий попросил доложить, что он приехал, то Ермолов велел ему сказать, что он болен и потому принять его не может.

Вскоре после учреждения Корпуса жандармов, служащие которого носили мундиры голубого цвета, Ермолов сказал об одном из армейских генералов:
– Мундир на нем зеленый, но если хорошенько поискать, то, наверно, в подкладке найдешь голубую заплатку.

Граф Павел Дмитриевич Киселев (1788 – 1872), которого Николай I называл “начальником штаба по крестьянской части”, в 1837 году был назначен главой Министерства государственных имуществ и провел реформу управления государственными крестьянами.
Когда подходила к концу война против горцев Кавказа, которыми руководил Шамиль, несколько наиболее непокорных аулов все еще упорно сопротивлялись русским войскам.
– Кого же послать на Кавказ, чтобы разорить эти аулы? – спросил однажды Николай I членов Государственного совета. – Конечно, Павла Дмитриевича, – посоветовал Меншиков. – Он миллионы государственных крестьян разорил. Чего стоит ему разорить несколько аулов.

Николай I очень восхищался известным иллюзионистом и фокусником Боско.
– Да что там Боско! – сказал как-то царю Меншиков. – У вас, ваше величество, есть свой фокусник, отечественный, получше заморского.
– Кто ж таков? – спросил царь.
– Да министр финансов Канкрин. Он берет в одну руку серебро, в другую – золото, дунет в одну руку – выходят бумажные ассигнации, дунет в другую – бумажные облигации.

Когда министром народного просвещения был назначен Авраам Сергеевич Норов, во время одной из войн потерявший ногу, а кроме того очень недалекий и плохо образованный, то в товарищи к себе он попросил назначить столь же малообразованного и не больно умного князя П. А. Ширинского-Шихматова (1790-1853).
А.С. Меншиков, узнав о таком дуэте, оценил его так: “У нас и всегда-то народное просвещение тащилось, как кляча, но все же эта кляча была четырехногая, а теперь стала трехногой, да еще и с дурным норовом”.

Однажды Николай I совершенно внезапно появился в Пулковской обсерватории. Вместе с ним вошло множество придворных и генералов, усыпанных орденами.
Директор обсерватории академик Василий Яковлевич Струве (1793 – 1864) настолько растерялся, что непроизвольным первым его движением было то, что он отступил и спрятался за телескоп.
– Что же это он? – удивился царь, обращаясь к свите.
А.С. Меншиков тут же ответил: “Он испугался, увидев такую огромную россыпь звезд не на своих местах”.

В адмиралтействе из-за медленного прохождения службы во флоте оказывались одни лишь глубокие старики. Естественно, что там часто случались похороны. А.С. Меншиков 20 лет, с 1836 до 1855 года, был министром морских сил. Однажды Николай I спросил, почему у него так часто умирают члены генерал-аудитората и адмиралтейств-совета. И назвал четырех умерших недавно адмиралов.
– О, ваше величество, – ответил Меншиков, – они уже давно умерли, а в это время их только хоронили.

Однажды с петербургской гарнизонной гауптвахты на имя Николая I поступил донос, написанный содержащимся там под стражей морским офицером.
Моряк писал, что вместе с ним сидел один гвардейский офицер, которого отпустил на несколько часов домой заступивший на караул новый караульный начальник, оказавшийся другом арестованного гвардейца.
Николай, установив, что жалобщик прав, отдал обоих офицеров – и арестованного, и освободившего его начальника караула – под суд, который разжаловал и того и другого в рядовые, а доносчику велел выдать в награду одну треть месячного жалованья, но… обязательно записать в его послужном формуляре, за что именно получил он эту царскую награду.

Иван Андреевич Крылов по приказу императора Николая I был принят в Публичную библиотеку на должность библиотекаря.
Там же, в здании Императорской Публичной библиотеки находилась и квартира, в которой Крылов жил.
Рядом с библиотекой стоял один из дворцов – Аничков, в котором часто бывал Николай.
Однажды император и библиотекарь встретились на Невском, и Николай радушно произнес:
– А, Иван Андреевич! Каково поживаешь? Давненько не виделись мы с тобой.
– Давненько, ваше величество, а ведь, кажись, соседи.

Однажды один из читателей посетовал Крылову: – Басня ваша «Лисица и Виноград» хороша, да где же вы, батенька мой, видывали, чтоб лисица виноград ела? – Да я сам не верил, да вот Лафонтен убедил, – ответил Крылов.

Крылов одевался крайне неряшливо, носил залитые соусом и жиром сюртуки, надетые вкривь и вкось жилеты, волосы его были растрепаны, в квартире царил вечный беспорядок. Однажды получил он приглашение на придворный маскарад и спросил у одной из опекавших его женщин, в каком костюме явиться ему на маскарад, чтобы никто его там не узнал.
– Вы, Иван Андреевич, вымойтесь да причешитесь, и вас никто не узнает.

Незадолго до смерти врачи предложили Крылову придерживаться строжайшей диеты. Большой любитель поесть, Крылов невыразимо страдал от этого. Однажды в гостях он с жадностью смотрел на различные недоступные ему яства. Это заметил один из молодых франтиков и воскликнул: “Господа! Посмотрите, как разгорелся Иван Андреевич! Глазами, кажется, хотел бы всех он съесть!”
(Последняя фраза принадлежала самому Крылову и была написана им во всенародно известной басне “Волк на псарне”.)
Крылов, услышав направленную против него колкость, ответил лениво: “За себя не беспокойтесь, мне свинина запрещена”.

Н. В. Кукольник шел за гробом И. А. Крылова.
– Кого это хоронят? – спросил у него прохожий.
– Министра народного просвещения.
– Разве граф Уваров скончался?
– Это не Уваров, а Иван Андреевич Крылов.
– Но ведь Уваров – министр, а Крылов был баснописцем.
– Это их смешивают, – ответил Кукольник. – Настоящим министром народного просвещения был Крылов, а Уваров в своих отчетах писал басни.

В 1829 году один только что выпущенный лицеист, еще не снявший лицейского мундира, встретил на Невском Пушкина. Пушкин подошел к нему и спросил:
– Вы, верно, только что выпущены из Лицея?
– Только что выпущен с прикомандированием к гвардейскому полку, – с гордостью ответил юноша. – А позвольте спросить вас, где вы теперь служите?
– Я числюсь по России, – ответил Пушкин.

Пушкину предложили написать критическую рецензию на один из исторических романов Булгарина. Он отказался, сказав:
– Чтобы критиковать книгу, надобно ее прочесть, а я на свои силы не надеюсь.

Однажды Пушкин пригласил нескольких своих друзей и приятелей в дорогой ресторан Доминика. Во время обеда туда зашел граф Завадовский, известный петербургский богач.
– Однако, Александр Сергеевич, видно, туго набит у вас бумажник!
– Да ведь я богаче вас, вам приходится иной раз проживаться и ждать денег из деревень, а у меня доход постоянный – с 36 букв русской азбуки.

Когда Николай I подъезжал к родному для Белинского и Лермонтова уездному городишке Пензенской губернии Чембару, кучер вывалил его из экипажа, Николай сломал при этом ключицу и левую руку, должен был идти пешком семнадцать верст до Чембара и пролежать там на попечении местных эскулапов целых шесть недель, пока не срослись кости. Когда стал поправляться, захотел увидеть чембарских уездных чиновников, и пензенский губернатор Панчулидзев собрал их в доме уездного предводителя дворянства, в котором жил император. Они оделись в новую, залежавшуюся в их сундуках и пропахшую махоркой – от моли! – форму, очень стеснительную для них, кургузых, оплывших, привыкших к домашним халатам, и выстроились по старшинству в чинах в шеренгу, при шпагах, а треугольные шляпы с позументом деревянно держали в неестественно вытянутых по швам руках.
Трепещущие, наполовину умершие от страха, смотрели они на огромного царя, когда губернатор услужливо отворил перед ним дверь его спальни. Николай осмотрел внимательно всю шеренгу и сказал по-французски губернатору, милостиво улыбаясь:
– Но послушайте, ведь я их всех не только видел, а даже отлично знаю!
Губернатору была известна огромная память царя Николая на лица и фамилии, но он знал также и то, что до этого Николай никогда не был в Чембаре, и он спросил его недоуменно:
– Когда же вы изволили лицезреть их, ваше величество?
И Николай ответил, продолжая милостиво улыбаться:
– Я видел их в Петербурге, в театре, в очень смешной комедии под названием “Ревизор”.

Актер Василий Андреевич Каратыгин (1802 – 1853) хоронил как-то знакомого офицера-картежника.
– Ну, как вам понравились похороны? – спросили его.
– Сначала ехали казаки с пиками, потом шли музыканты с бубнами, там – духовенство с крестами, а потом и сам с червями, а за ним шли тузы, дамы, валеты и в конце – двойки, тройки и четверки.

Государь Николай Первый вышел к полку. По недосмотру одна пуговица на обшлаге оказалась не застегнутой, о чем адъютант доложил, намереваясь помочь. Государь сказал голосом, который был слышан всему полку:
– Я одет по форме. Это полк одет не по форме. И тотчас полк расстегнул одну пуговицу на обшлаге.

Шел как-то Николай ночью по столице – любил проверять посты. На встречу прапорщик (в то время низший офицерский чин) одной из инженерных частей. Увидел царя и вытянулся во фронт. “Откуда ты?”, спрашивает император. “Из депа, Ваше величество” – “Дурак! разве “депо склоняется?” – “Все склоняется перед Вашим величеством”. Николай любил, когда перед ним склонялись, и прапорщик проснулся капитаном.

Однажды в мастерскую к Карлу Павловичу Брюллову (1799-1852) приехало семейство для того, чтобы познакомиться с его учеником Николаем Александровичем Рамазановым (1815 – 1868), будущим известным скульптором и искусствоведом.
Брюллов был рассержен на Рамазанова и, обращаясь к посетителям, сказал, представляя своего ученика: – Рекомендую – пьяница.
– А это – мой профессор, – ответил Николай Александрович.

Младшему брату императора Николая I великому князю Михаилу Павловичу представили отставного гвардейского унтер-офицера с целым бантом боевых наград.
Михаил стал расспрашивать старика о его службе, походах, ранениях и начальниках.
– Начальники все были хорошие, – отвечал старик, – отцы-командиры! – И, ответив так, улыбнулся.
– А где ж твои зубы, старик? – спросил великий князь, заметив, что во рту у ветерана нет ни одного зуба.
– Начальство повыбило, – добродушно ответил кавалер и ветеран.

13 сентября 1854 года французские и английские войска высадились на западном берегу Крыма, у Евпатории. Берег был не защищен. Лишь шести казакам во главе с лейтенантом Стеценко было приказано наблюдать за действиями противника и доносить главнокомандующему Крыма адмиралу Меншикову. Начальник штаба Сент-Арно полковник Трошю и военный секретарь Раглана Стиль были посланы с переводчиком Кальвертом в Евпаторию с требованием немедленно сдать город. Их привели к старенькому чиновнику, начальнику карантинной стражи, состоящей из нескольких инвалидов. Письменное требование о сдаче города было передано ему. Никакого языка, кроме русского, он не знал, но бумагу, полученную из рук полковника Трошю, тут же деятельно проколол булавкой не менее чем в двадцати местах и окурил. Когда Кальверт, по-русски говоривший очень плохо, кое-как растолковал ему, что пришла масса кораблей, до отказа набитых войсками, затем, чтобы высадиться в Крыму, старичок подумал и ответил: – Высадиться, отчего же-с, высаживаться на берег не воспрещается. Только, господа, в видах эпидемии холерной, не иначе, как приказано от начальства, высаживаться непременно в карантин и выдержать там положенный четырнадцатидневный срок?

Один богатый саратовский помещик поехал в Петербург только для того, чтоб увидеть императора Николая I. Приехав в столицу, помещик стал подолгу гулять у Зимнего дворца. Однажды он увидел высокого офицера с властным взглядом и горделивой осанкой. Помещик решил, что скорее всего это какая-то важная птица и, поклонившись, спросил:
– Извините меня, милостивый государь, что не будучи вам представлен, хочу просить вас об одолжении.
– Извольте, – проговорил Николай.
– Видите ли, я сорок лет живу на свете, но ни разу не видел государя. А вы, наверное, видите его чуть ли не каждый день.
– Да это так, – ответил Николай. – Тем более что я и есть государь император.
– Ну, если вы император российский, то я император китайский, – рассмеялся помещик.
– Я пошутил, – сказал Николай. – Я флигель-адъютант государя и постараюсь вам помочь.
После этого Николай спросил, где помещик остановился, и обещал, что попросит своего товарища – другого флигель-адъютанта навестить его и привезти во дворец.
На следующее утро у гостиницы, где жил помещик, остановилась коляска, и новый флигель-адъютант повез его к Зимнему дворцу. Когда коляска остановилась у одного из подъездов, помещик удивился, что солдаты взяли “на караул”, а барабанщики ударили дробь. Флигель-адъютант провел его в комнаты царя, но помещик, увидев Николая, все еще считал, что перед ним не император, а офицер. И только когда царь пригласил его с собою позавтракать и вышедший придворный назвал его “Ваше императорское величество”, наивный провинциал понял, кто на самом деле его знакомый.