Хаксли Олдос. Наркотики, которые формируют умы людей

В ходе истории за свой кир и за свой кайф умерло больше людей, чем за свою религию или за свою страну. В этих миллионах страсть к этиловому спирту и опиатам была сильнее, нежели любовь к Богу, дому или детям; и даже сильнее, чем любовь к жизни. И плакали они не по свободе или смерти: они плакали по смерти, предваряемой порабощением. В этом заключаются парадокс и тайна. Чего ради такое множество мужчин и женщин готово жертвовать собой во имя цели, столь окончательно безнадежной и местами столь болезненной и столь глубоко унизительной?

На эту загадку, разумеется, нет простого или единственного ответа. Человеческие существа – бесконечно сложные создания, одновременно живущие в полудюжине различных миров. Каждая личность уникальна и, в некотором количестве отношений, не похожа на всех остальных представителей вида. Ни один из наших мотивов не рафинирован, ни одно из наших действий не прослеживается к какому-то одному-единственному источнику, и в любой группе, которую мы почтем за труд изучить, поведенческие схемы, которые выглядят одинаково, могут быть результатами многих созвездий совершенно различных причин.

Так, например, существуют алкоголики, которые, кажется, биохимически предрасположены к алкоголизму. (Среди крыс, как показал профессор Роджер Уильямс из техасского Университета, некоторые рождаются пьяницами: некоторые же рождаются трезвенниками и никогда не притрагиваются к алкоголю.) Судьба других алкоголиков была предрешена не каким-то наследственным дефектом в биохимическом строении, а их невротическими реакциями на мучительные для них события детства или отрочества. Опять-таки, еще одни ложатся на свой курс медленного самоубийства в результате простого подражания и хорошего товарищеского духа, поскольку они “так здорово приспособились к своей группе” – это процесс, который, если группа оказывается криминальной, идиотической или просто несведущей, может принести только несчастье и без того хорошо приспособленному индивиду. Не должны мы также забывать и того, что существует большой класс людей, склонных к наркотикам или пьянству для того, чтобы избежать физической боли. Аспирин, давайте вспомним, – весьма недавнее изобретение. До последнего времени в викторианскую эпоху “мак и мандрагора”, вместе с беленой и этиловым спиртом, были единственными болеутоляющими средствами, доступными цивилизованному человеку. Зубная боль, артрит и невралгия могли привести мужчин и женщин (и зачастую приводили) к тому, что они становились курильщиками опия.

ДеКуинси, например, в самом начале обратился к опию для того, чтобы облегчить “мучительные ревматические боли в голове”. Он глотал свой мак, и через час – “Какое воскрешение из нижайших глубин внутреннего духа! Какой апокалипсис!” И он не просто больше не ощущал боли. “Это отрицательное воздействие было поглощено грандиозностью тех положительных воздействий, которые раскрывались передо мной в бездне божественного наслаждения, внезапно явленной таким образом… В этом заключался секрет счастья, о котором философы спорили столько веков, – открытый вдруг.”

“Воскрешение, апокалипсис, божественное наслаждение, счастье…” Слова ДеКуинси ведут нас в самую сердцевину нашей парадоксальной тайны. Проблема пристрастия к наркотикам и чрезмерному пьянству – не просто дело химии и психопатологии, освобождения от боли и конформности с плохим обществом. Это еще и проблема метафизики – проблема, почти можно сказать, теологии. В “Разнообразиях Религиозного Опыта” Уильям Джеймс затронул один из этих метафизических аспектов пристрастия:

“Власть алкоголя над человечеством несомненно происходит от его способности стимулировать мистические свойства человеческой натуры, обычно прибитые к земле холодными фактами и сухой критикой трезвого часа. Трезвость приуменьшает, разъединяет и говорит “нет”. Опьянение расширяет, объединяет и говорит “да”. На самом деле, оно – великий возбудитель функции ДА в человеке. Оно уводит своего приверженца от зябкой периферии вещей в сияющую сердцевину. На мгновение оно делает его единым с истиной. Не из простой извращенности люди стремятся к нему. Бедным и неграмотным оно заменяет симфонические концерты и литературу; и оно – часть более глубокой тайны и трагедии жизни; оно, своими дуновениями и проблесками являющее нам нечто, немедленно признаваемое нами отличным, должно удостоить столь многих из нас только лишь мимолетными ускользнувшими отрывками того, что в своем целом есть столь растлевающий яд. Опьяненное сознание – только кусочек мистического сознания, и наше общее мнение о нем должно найти свое место в нашем мнении об этом большем целом.”

Уильям Джеймс не был первым, кто заметил сходство опьянения с мистическими или премистическими состояниями. В День Троицы люди объясняли странное поведение учеников так: “Эти люди полны новым вином.”

Петр вскоре вывел их из заблуждения: “Они не пьяны, как вы думаете, видя, что настал всего лишь третий час дня. Но это то, о чем говорил пророк Иоаиль. И настанет это в последние дни, сказал Господь, я отолью от духа своего на всю плоть.”

И не только “сухой критикой трезвого часа” состояние упоенности Богом уподоблялось опьянению. В своих попытках выразить невыразимое великие мистики сами проделывали то же. Так Св.Тереза из Авилы рассказывает нам, что она “считает центр нашей души погребом, куда Господь впускает нас только так, как Ему угодно, и только тогда, когда Ему угодно, с тем, чтобы опьянить нас восхитительным вином Своей милости.”

Любая полностью развившаяся религия существует одновременно на нескольких различных уровнях. Она существует как набор абстрактных представлений о мире и управлении им. Она существует как набор обрядов и таинств, как традиционный метод манипулирования символами, с помощью которых выражаются верования по поводу космического утсройства. Она существует как чувства любви, страха и преданности, вызываемые этим манипулированием символами.

И, наконец, она существует как особого рода чувство или интуиция – ощущение единства всех вещей в их божественном принципе, осознание (пользуясь языком индуистской теологии) того, что “Это есть ты” (Tat twam asi), мистический опыт того, что самоочевидно представляется единением с Богом.

Обычное бодрствующее сознание – очень полезное и в большинстве случаев не допускающее исключений состояние разума; но это никоим образом не единственная форма сознания, и не во всех обстоятельствах она является наилучшей. Поскольку мистик превосходит свое обычное Я и свой обычный режим осознавания, он способен расширять свое видение, глубже вглядываться в непостижимое чудо существования.

Мистический опыт ценен вдвойне; он ценен, поскольку дает переживающему его лучшее понимание самого себя и мира, и поскольку может помочь ему вести менее замкнутую на себя и более творческую жизнь.

В преисподней, как писал один великий религиозный поэт, наказанием потерянным служат “их потеющие сути, но еще хуже”. На земле мы не хуже, чем есть; мы просто свои потеющие сути, точка.

Увы, и это уже достаточно плохо. Мы любим себя до идолопоклонства; но мы себе также отчаянно не нравимся – мы находим себя невыразимо скучными. И с этой неприязнью к самим себе, с поклонением превращенному в идола, связано имеющееся у всех нас желание – иногда подспудное, иногда осознанное и страстно выражаемое – избавиться от тюрьмы своей индивидуальности, позыв к самотрансценденции. Именно этому позыву мы обязаны мистической теологией, духовными упражнениями и йогой – и ему мы, к тому же, обязаны алкоголизмом и пристрастием к наркотикам.

Современная фармакология одарила нас множеством новых синтетических веществ, но в сфере естественно существующих преобразователей ума она не сделала никаких радикальных открытий. Все ботанические успокоительные средства, стимулянты, явители видений, развиватели счастья и возбудители космического сознания были обнаружены тысячи лет назад, еще до рассвета истории.

Во многих обществах на многих уровнях цивилизации делались попытки сплавить опьянение наркотиками с упоенностью Богом. В Древней Греции, например, этиловый спирт обладал собственным местом в установленной религии. Дионис или Вакх, как его часто называли, был настоящим божеством. Его поклонники обращались к нему как к “Лусиосу” (освободителю) или “Теоиносу” (божественной лозе). Это последнее имя сталкивает забродивший виноградный сок и сверхъестественное в единый троичный опыт. “Рожденный богом, – пишет Еврипид, – Вакх разливается как воздаяние богам, и через него люди получают добро.” К несчастью, они также получают и вред. Блаженный опыт самотрансценденции, возможный благодаря алкоголю, должен быть оплачен, и плата эта чрезмерно высока.

Полное запрещение химических преобразователей ума можно ввести законодательно, но нельзя наложить насильственно; запрещение скорее создаст больше зол, чем излечит. Еще более неудовлетворительной была политика полной терпимости и неограниченной доступности. В Англии в первые годы XVIII столетия дешевый джин, не облагавшийся налогом (“выпил на пенни – напился на два”), грозил обществу полной деморализацией. Столетие спустя опиум в виде настойки примирял жертв Индустриальной Революции с их судьбой – но ужасной ценой хронического пристрастия, болезни и ранней смерти. Сегодня большинство цивилизованных обществ следуют курсом между двумя крайностями абсолютного запрещения и абсолютной терпимости. Определенные наркотики, преобразующие ум, как например, алкоголь, разрешены и доступны обществу после уплаты очень высокого налога, что ведет к ограничению их потребления. Другие преобразователи ума невозможно достать без распоряжения врачей – или же нелегально через торговца наркотиками. Таким путем проблема держится в управляемых границах. Она, вне всякого сомнения, не решена. В своем беспрестанном поиске самотрансценденции миллионы будущих мистиков становятся наркоманами, совершают десятки тысяч преступлений и попадают в сотни тысяч несчастных случаев, которых можно было избежать.

Надо ли нам продолжать этот гнетущий путь? Вплоть до недавнего времени ответом на такой вопрос было сокрушенное “Да”. Сегодня же, благодаря последним разработкам в области биохимии и фармакологии, нам предлагается действенная альтернатива. Мы видим, что вскоре, может быть, для нас станет возможным сделать нечто лучшее в смысле химической самотрансценденции, нежели то, что мы так неумело делали последние семьдесят или восемьдесят веков.

Может ли мощный наркотик быть совершенно безвредным? Вероятно, нет. Но физиологическая цена его употребления, конечно, может быть сокращена до той степени, когда ею можно пренебречь. Существуют мощные преобразователи ума, которые делают свое дело, не нанося вреда психофизическому организму принимающего и не побуждая его к преступному или безумному поведению. Биохимия и фармакология только начинают браться за дело. Через несколько лет, возможно, на рынке появятся десятки мощных, но – говоря физиологически и социально – очень недорогих преобразователей ума.

В виду того, чем мы уже обладаем в смысле мощных, но почти безвредных наркотиков; прежде всего, в виду того, что, совершенно бесспорно, у нас очень скоро будет, – нам немедленно следует начать серьезно задумываться о проблеме новых преобразователей ума. Как следует ими пользоваться? Как можно ими злоупотреблять? Станут ли человеческие существа лучше и добрее от их открытия? Или же хуже и несчастнее?

Этот вопрос требует исследования со многих точек зрения. Это одновременно вопрос для биохимиков и врачей, для психологов и социальных антропологов, для законодателей и офицеров правопорядка. И, наконец, это этический вопрос и религиозный вопрос. Рано или поздно – а чем раньше, тем лучше – различным специалистам, которых это касается, придется встретиться, обсудить и затем решить в свете наилучших возможных свидетельств и наиболее образного типа предвидения, что нужно делать. Тем временем давайте бросим предварительный взгляд на эту многогранную проблему.

В прошлом году американские врачи выписали 48 миллионов рецептов на успокаивающие наркотики, многие из которых, вероятно, были использованы неоднократно. Транквилизаторы – самые известные из новых, почти безвредных преобразователей ума. Ими может пользоваться большинство людей если не совсем, в самом деле, безнаказанно, то платя за это достаточно разумную физиологическую цену. Их невообразимая популярность – свидетельство того факта, что огромное количество людей не любит как свою среду, так и “свои потеющие сути”. Под транквилизаторами степень их самотрансценденции не очень велика; но ее достаточно для того, чтобы во многих случаях отличать удовлетворенность от страдания.

В теории транквилизаторы следует давать только людям, страдающим от довольно тяжелых форм невроза или психоза. На практике же, к сожалению, многих врачей увлекает текущая фармакологическая мода, и они предписывают транквилизаторы всем и каждому. Здесь можно заметить, что история смены медицинских мод, по крайней мере, так же гротескна, как история моды на дамские шляпки, – по меньшей мере, так же гротескна и, на карту здесь поставлены человеческие жизни, значительно более трагична. В настоящем случае миллионам пациентов , которым транквилизаторы были на самом деле не нужны, таблетки были выписаны их докторами, и они научились прибегать к их помощи при всяком недомогании, сколь пустячно оно бы их ни беспокоило. Это – очень плохая медицина и, с точки зрения принимающего таблетки, сомнительная мораль и отсутствие здравого смысла.

Есть обстоятельства, при которых даже здоровый может оправданно обращаться к химическому контролю отрицательных эмоций. Если вам в самом деле не удается сдержать себя, пусть это за вас сделает транквилизатор. Но если здоровый человек прибегает к химическому преобразователю ума всякий раз, когда ощущает раздражение, тревогу или напряжение, то это бессмысленно и неверно для него. Чрезмерное напряжение и беспокойство могут снизить эффективность человека – но это сделать может и их недостаток. Есть много случаев, когда нам только должно быть обеспокоенными, когда чрезмерная безмятежность уменьшает наши шансы на то, чтобы эффективно справиться с деликатной ситуацией. В таких случаях напряжение, снимаемое и направляемое изнутри психологическими методами самоконтроля, с любой точки зрения предпочтительнее, чем довольство, навязанное снаружи методами химического контроля.

А теперь давайте рассмотрим тот случай – увы, не гипотетический, – когда два общества конкурируют друг с другом. В Обществе А транквилизаторы доступны по рецептам и довольно жестким ценам – что на практике означает, что их использование ограничено тем богатым и влиятельным меньшинством, которое обеспечивает обществу его руководство. Это меньшинство ведущих граждан потребляет каждый год несколько миллиардов пилюль, вызывающих довольство. В Обществе Б, напротив, транквилизаторы не столь легко доступны, и члены влиятельного меньшинства не прибегают по малейшему незначительному поводу к химическому контролю того, что может оказаться необходимым и продуктивным напряжением. Какое из этих двух конкурирующих обществ скорее выиграет гонку? Тому обществу, чьи руководители злоупотребляют успокоительными сиропами, грозит опасность отстать от того общества, чьи руководители не сверх-транквилизованы.

Теперь давайте рассмотрим другой вид наркотика – пока не открытый, но, быть может, он ждет нас за углом, – наркотика, способного заставить людей испытывать счастье в тех ситуациях, в которых они обычно испытывали бы страдание. Такой наркотик был бы благословением, но благословением, чреватым серьезными политическими опасностями. Сделав безвредную химическую эйфорию легкодоступной, диктатор мог бы примирить целиком все население с таким положением дел, с которым уважающие себя человеческие существа мириться не должны. Деспоты всегда считали необходимым подкреплять силу политической или религиозной пропагандой. В этом смысле перо могущественнее меча. Но могущественнее как пера, так и меча – пилюля. В лечебницах для душевнобольных было обнаружено, что химическое сдерживание гораздо эффективнее смирительных рубашек или психиатрии. Диктатуры завтрашнего дня лишат людей их свободы, но взамен дадут им никак не менее настоящее счастье – в виде субъективного опыта, вызываемого химическим путем. Погоня за счастьем – одно из традиционных прав человека; к сожалению, достижение счастья может обернуться несопоставимым с еще одним правом человека – а именно, свободой.

Тем не менее, достаточно вероятно, что фармакология одной рукой восстановит то, что отняла другой. Химически вызываемая эйфория могла бы легко стать угрозой индивидуальной свободе; но химически вызываемая энергичность и химически повышаемая разумность могли бы легко стать сильнейшим оплотом свободы. Большинство из нас функционирует примерно на 15% своих возможностей. Как можем мы повысить свою прискорбно низкую эффективность?

Возможны два метода – образовательный и биохимический. Мы можем взять взрослых и детей такими, каковы они есть, и дать им немного лучшую подготовку , нежели та, что мы им даем сейчас. Или же соответствующими биохимическими методами мы можем обратить их в исключительные личности. Если этим исключительным личностям дать исключительное образование, то результаты будут поистине революционными. Они окажутся поразительными даже в том случае, если мы будем продолжать подвергать их воздействию достаточно убогих методов образования, которые сейчас в моде.

Можно ли будет на самом деле производить исключительные личности биохимическими способами? Русские определенно в это верят. Они сейчас наполовину выполнили Пятилетний План по производству “фармакологических веществ, нормализующих высшую нервную деятельность и повышающих способность человека к труду”. С предшественниками этих будущих усовершенствователей ума уже проводятся эксперименты. Было обнаружено, например, что массивные дозы некоторых витаминов – таких, как никотиновая и аскорбиновая кислоты – иногда приводят к некоторому увеличению психической энергии. Сочетание двух энзимов – дисульфоната этилена и трифосфата аденозина – при совместном введении улучшает углеводный метаболизм в нервной ткани и тоже может оказаться эффективным.

Тем временем утверждается, что к хорошим результатам приводят различные новые синтетические, почти безвредные, стимуляторы. Есть ипрониацид, который, по мнению некоторых авторитетных специалистов, “видимо, увеличивает общее количество психической энергии”. К сожалению, ипрониацид в больших дозах обладает побочными эффектами, которые в некоторых случаях могут быть крайне серьезными. Еще один психический энергетизатор – аминоспирт, который, как считается, увеличивает выработку телом ацетилхолина, вещества первостепенной важности для функционирования нервной системы. В виду того, чего уже удалось достичь, представляется достаточно вероятным, что через несколько лет мы сможем поднимать самих себя за собственные биохимические волосы.

А пока давайте все вместе с жаром пожелаем русским всевозможным успехов в их теперешнем фармакологическом предприятии. Открытие наркотика, способного увеличить психическую энергию средней личности, и его распространение по всему СССР, вероятно, будут означать, конец нынешней российской формы правления. Обобществленная разумность и живость ума – самые мощные враги диктатуры и в то же время – основные условия эффективной демократии. Даже на демократическом Западе нам бы не помешало чуть-чуть психического взбадривания. Образование и фармакология между собой могут сделать что-то, чтобы устранить воздействие этого распада нашего биологического материала, к которому генетики части привлекали внимание.

От этих политических и этических соображений давайте теперь перейдем к строго религиозным проблемам, возникающим в связи с некоторыми новыми преобразователями ума. Мы можем предвидеть природу этих будущих проблем путем изучения воздействия естественного преобразователя ума, который многие века использовался в религиозном поклонении; я имею в виду кактус пейоту из Северной Мексики и Юго-Западных Соединенных Штатов. Пейота содержит мескалин (его сейчас можно производить синтетическим путем) – а мескалин, по высказыванию Уильяма Джеймса, “стимулирует мистические свойства человеческой натуры” гораздо более просветляюще, нежели алкоголь, и, более того, делает это за физиологическую и социальную цену, которая практически незначительна. Пейота вызывает самотрансценденцию двумя путями – она вводит принимающего в Иной Мир визионерского опыта и дает ему ощущение солидарности с его собратьями по религии, с человеческими существами вообще и с божественной природой вещей.

Воздействие пейоты может дублироваться синтетическим мескалином и ЛСД (диэтиламидом лизергиновой кислоты) , производным спорыньи. Эффективный в невероятно малых дозах, ЛСД сейчас экспериментально используется психотерапевтами в Европе, Южной Америке, Канаде и Соединенных Штатах. Он опускает порог между сознательным и бессознательным и позволяет пациенту с большим пониманием и глубиной всматриваться в закоулки своего собственного разума. Углубление самопознания происходит на фоне визионерского и даже мистического опыта.

При употреблении в правильном психологическом окружении, эти химические преобразователи ума позволяют пережить подлинный религиозный опыт. Так, человек, принимающий ЛСД или мескалин, может внезапно понять – не только интеллектом, но и всем своим опытом, органично – значение таких величайших религиозных утверждений, как “Бог есть любовь” или “Хотя Он убивает меня, все равно буду в Него верить”.

Само собой разумеется, что этот вид временной самотрансценденции еще не гарантирует постоянного просветления или длительного улучшения поведения. Это – “безвозмездная милость”, которая ни необходима, ни достаточна для спасения, но которая при правильной употреблении может быть в огромной степени полезна для тех, кто ее получил. И это истинно для всех видов подобного опыта, возникающего ли спонтанно, являющегося ли результатом проглатывания правильного химического преобразователя ума, или же результатом предпринятого курса “духовных упражнений” или умерщвления плоти.

Тем, кого оскорбляет мысль о том, что глотание пилюли может помочь подлинно религиозному опыту, следует помнить, что все стандартные виды умерщвления – пост, добровольное лишение себя сна и самоистязания, – налагаемые на себя аскетами каждой религии в целях приобретения достоинств, так же, как и преобразующие ум наркотики, являются мощными средствами изменения химии тела в целом и нервной системы в частности. Или же рассмотрим процедуры, общеизвестные как “духовные упражнения”. Методы дыхания, которым учат йоги Индии, заканчиваются продолжительными остановками дыхания. Они, в свою очередь, приводят к возрастанию концентрации двуокиси углерода в крови; а психологическим последствием этого является изменение качества сознания. И, опять-таки, медитации с привлечением долгой интенсивной концентрации на какой-то одной идее или образе также могут приводить (по неврологическим причинам, на понимание которых я не претендую) к замедлению дыхания и даже к продолжительным его остановкам.

Многие аскеты и мистики практиковали различные виду умерщвления плоти, преобразующие химию организма, и духовные упражнения, долгие или короткие периоды времени живя отшельниками. А жизнь отшельника, такого, например, как Св. Антоний, – это жизнь в которой существует очень мало внешних стимулов. Но, как недавно показали в лаборатории Хебб Джон Лилли и другие психологи-экспериментаторы, человек в ограниченной среде, предоставляющей мало внешних стимулов, вскоре претерпевает изменения в качестве своего сознания и может превзойти свое нормальное Я до степени слышания голосов и видения видений, часто крайне неприятных, как многие из видений Св. Антония, но иногда прекрасных.

То, что мужчины и женщины могут с помощью физических и химических средств подвергнуть себя трансценденции подлинно духовным путем, щепетильному идеалисту может показаться достаточно шокирующим. Но, в конце концов, наркотик или физическое упражнение – не причина духовного опыта; это лишь его возможность.

Говоря об экспериментах Уильяма Джеймса с закисью азота, Бергсон подытожил все существо дела в нескольких ясных фразах. “Психическая предрасположенность присутствовала там потенциально, только ожидая сигнала, чтобы выразить себя в действии. Может быть, это было возбуждено духовно, усилием, сделанным на его собственном духовном уровне. Но это с таким же успехом могло быть вызвано материально подавлением того, что его подавляло, или удалением препятствия; и эффект этот был целиком негативным эффектом, произведенным наркотиком.” Там, где по каким-либо причинам, физическим или моральным, психологическая предрасположенность была неудовлетворительной, удаление препятствий с помощью наркотика или аскетической практики, приведет, скорее, к отрицательному, чем к положительному духовному опыту. Такой инфернальный опыт крайне мучителен, но он может оказаться также и крайне благотворным. Есть достаточно много людей, для которых несколько часов в аду – в том аду, для создания которого они сами столько сделали, – могут сотворить бездну добра.

Сейчас появляются физиологически бесплатные или почти бесплатные стимуляторы мистических свойств, и многие из них вскоре окажутся на рынке. Мы можем быть вполне уверены, что поскольку и когда они станут доступными, ими будут широко пользоваться. Позыв к самотрансценденции настолько силен и всеобщ, что по-другому быть не может. В прошлом очень немногие имели спонтанные переживания премистической или полностью мистической природы; еще меньше людей желало подвергать себя психофизиологическим дисциплинам, которые подготавливают изолированную личность к такого рода самотрансценденции. Мощные, на практически ничего не стоящие преобразователи ума в будущем все это полностью изменят. Вместо того, чтобы быть редким, премистический и мистический опыт станет обыденным. То, что когда-то было духовной привилегией немногих, станет доступным многим. Для священнослужителей организованных религий мира это поднимет несколько беспрецедентных проблем. Для большинства людей религия всегда была делом традиционных символов и их собственной эмоциональной, интеллектуальной и этической реакции на те символы. Тем мужчинам и женщинам, у которых уже был непосредственный опыт самотрансценденции в Иной Мир разума, в мир видения и единения с природой вещей, религия просто символов вряд ли принесет много удовлетворения. Внимательное чтение страницы из даже самой прекрасно написанной поваренной книги – не замена съедению обеда. Мы призваны “ПОПРОБОВАТЬ и увидеть, что Господь хорош”.

Так или иначе, церковным авторитетам мира придется смириться с новыми преобразователями ума. Они могут смириться с ними негативно, вообще отказавшись иметь с ними что-либо общее. В таком случае психологическое явление величайшей потенциальной духовной ценности проявит себя за чертой организованной религии. С другой стороны, они могут выбрать согласие с преобразователями ума в каком-то позитивном смысле – я не готов строить догадки, каким именно образом.

Лично я верю в то, что, хотя сначала эти новые преобразователи ума могут вызвать некоторое смятение, в конечном итоге они углубят духовную жизнь сообществ, в которых будут доступны. Это знаменитое “возрождение религии”, о котором столько людей говорят уже так давно, не произойдет в виде результата евангелических массовых сборищ или появления на телеэкране фотогеничных священнослужителей. Оно произойдет как результат биохомических открытий, которые сделают возможным для большего количества мужчин и женщин достижение радикальной самотрансценденции и более глубокое понимание природы вещей. И это возрождение религии будет в то же время революцией. Из деятельности, в основном имевшей дело с символами, религия трансформируется в деятельность, в основном имеющую дело с опытом и интуицией, – повседневный мистицизм, лежащий в основе и сообщающий значение повседневной рациональности, повседневным делам и обязанностям, повседневным человеческим отношениям.