Витгенштейн Людвиг. Логико-философский трактат

Мысль (Gedanke) для Витгенштейна имеет объективизированный антипсихологический характер и принципиально соотнесена с Пропозицией. Строго говоря, мысль — это и есть Пропозиция (ср. тезис 4: Мысль — это Пропозиция, обладающая Смыслом). Обладая той же Логической Формой, что и Факт, она изоморфна Факту. Существует легенда, рассказанная несколько по-разному Н. Малкольмом и Г. фон Вригтом, о том, как Витгенштейн уже в Кембридже пересмотрел идею Логической Формы как потенциального изоморфизма между Картиной, Мыслью, Пропозицией и Фактом: “Витгенштейн и преподаватель экономики в Кембридже П. Сраффа подолгу обсуждали между собой идеи “Трактата”. Однажды (кажется, они ехали в поезде), когда Витгенштейн настаивал, что пропозиция и то, что она описывает, должны иметь одинаковую “логическую форму”, характеризоваться одинаковой “логической сложностью”, Сраффа сделал жест, знакомый неаполитанцам и означающий что-то вроде отвращения или презрения: он прикоснулся к месту под подбородком наружной стороной кончиков пальцев и спросил: “А какая логическая форма у этого?” Вопрос Сраффы породил у Витгенштейна чувство, что абсурдно настаивать на том, будто бы пропозиция и то, что она описывает, должны иметь ту же самую “форму”. Это разрушило власть над его же собственной теорией о том, что Пропозиция на самом деле должна быть “картиной реальности, которую она описывает” [Людвиг Витгенштейн 1994: 71].

Таким образом, мышление, по Витгенштейну, равносильно моделированию Логических Картин, так как Картина содержит в себе Возможность той Ситуации, которую она изображает (см. 2.203).

В отличие от Вайсгербера, для которого Weltbild — это обыкновенная научная метафора, Витгенштейн действительно представляет себе Картину Мира как огромное полотно, элементами которого являются все истинные Пропозиции. Конечно, возможность построения такой Картины является чисто умозрительной, так как, во-первых, невозможно установить даже для большей части высказанных мыслей, являются ли они истинными или ложными (ср. [Даммит 1987]), и, во-вторых, невозможно чисто технически одномоментно описать все истинные мысли. Если же представлять себе этот процесс реально во времени, тогда он приведет к бесконечному регрессу, так как, пока одни мысли будут регистрироваться как истинные, другие, уже зарегистрированные, могут стать ложными, и наоборот. Наконец, последний и самый сложный вопрос. Даже если обойти трудности, перечисленные выше, то остается неясным, включать ли в Картину Мира мысли, выраженные в художественной литературе вымышленными персонажами. Этот вопрос в свою очередь порождает проблему, считать ли Мир, в котором мы живем, действительным в строгом смысле слова или множеством возможных миров. Во втором случае в его Картину войдут все воображаемые фиктивные пропозиции, но это будет мир без берегов. В первом случае это будет слишком узкий мир (именно так назвал Мир “Трактата” Г. фон Вригт [Вригт 1986 ]). Витгенштейн выбирает первое.

Этот тезис является пояснением тезиса 3.001. Мысль определяет не только действительное, но и возможное, то есть не только Факты, но и Ситуации. В этом смысле “носитель” мышления располагает не только возможностью высказать то, как обстоит дело, но и содержит в своем мыслительном аппарате весь арсенал возможных направлений событий или положений дел. Но данный тезис содержит еще одно заявление, которое можно повернуть, так сказать, объективно-идеалистически. “Мыслимое тем самым является Возможным”. Но значит, если можно помыслить, что существуют гномы, ручные тигры (см. [Moore 1959]), или золотая гора [Рассел 1996], если можно помыслить, что существуют квадратные круги, стало быть, все это возможно в действительности. Вероятно, по Витгенштейну, мысль, что существуют квадратные круги, не является настоящей мыслью, так же как предложение “Глокая куздра бодланула бокра” не является пропозицией, так как они не удовлетворяют критерию осмысленности [4]. Но критерии осмысленности — это очень скользкая вещь. В 1950-е годы Хомский приводил в качестве совершенно бессмысленного высказывание “Бесцветные зеленые идеи яростно спят”, а спустя 20 лет Р. О. Якобсон показал, что это предложение можно прочесть как вполне осмысленное (см. [Putnam 1975]). Как найти выход из этого мейнонгианства, Витгенштейн в отличие от Рассела с его теорией дескрипций не говорит.

Кажется, что это суждение содержит в себе парадокс, так как оно противоречит обыденным речевым установкам, то есть таким выражениям, как “это нелогично”, “в твоих рассуждениях нет логики” и т. п. По мысли Витгенштейна, Логика пронизывает Мир, и границы Мира проходят по границам Логики. Логическая ошибка в рассуждении о чем-либо покоится не на отсутствии Логики, а не ее неверном использовании, она не вне Логики. Так же, как человек может заблудиться, сбиться с пути, но это не значит, что правильного, истинного пути объективно не существует. Его можно найти, точно так же, как можно найти логическую ошибку, которая совершается не вопреки Логике, а в результате неверного следования ей.

Витгенштейн исходит из предпосылки, что Логика одна. В конце ХХ века, конечно, можно сказать, что это неверно. Существует целый ряд сводимых и несводимых друг к другу многозначных паранепротиворечивых модальных и интенсиональных логик, которые значительно отличаются друг от друга по системе аксиом и выводу. См., например, [Семантика модальных и интенсиональных логик 1979, Зиновьев 1960]. Говоря в терминах семантики возможных миров, положение Витгенштейна о том, что нельзя сказать о нелогическом мире, как он выглядит, равносильно высказыванию о том, что не существует невозможных возможных миров. Я. Хинтикка в статье “В защиту невозможных возможных миров” показал, что это не так [Хинтикка 1980].

Кроме того, с ортодоксальной христианской точки зрения Бог всегда выше Логики и создает ее вместе с миром. С историко-антропологической точки зрения современному логическому мышлению предшествует мифологическое, в котором нет логики в витгенштейновском смысле слова [Леви-Брюль 1994, Лосев 1980]. Витгенштейн, впрочем, с последним тезисом в его фрезеровском варианте был категорически не согласен (см. его «Заметки о “Золотой ветви” Фрезера» [Витгенштейн 1989 b]). Наконец, идеи поздних постпсихоаналитиков К. Г. Юнга, Д. Бома, С. Грофа говорят о возможностях другого, внелогического постижения реальности [Гроф 1992]. Конечно, нельзя сказать, что все эти идеи опровергают мысль Витгенштейна, потому что в определенном смысле Витгенштейн вообще не говорит о человеческом сознании не только в психологическом, но и в философском смысле. Его позиция в “Трактате” вообще антименталистская. В поздних работах Витгенштейн от такой позиции отказывается. В них сознание, хотя и на свой лад, его интересует, в каком-то смысле даже в первую очередь.

Таким образом, получается, что законы Логики (и геометрии) более фундаментальны, чем законы физики. Можно представить себе в качестве теоретической возможности, что предметы падают вверх, а не вниз, или человека с львиной головой (ср. рассуждения Витгенштейна о том, что такое чудо, в “Лекции об этике” 1929 года [Витгенштейн 1989а]), но представить себе, что А равно не-А или что из А не следует не не-А, нельзя. На возможные возражения, что такие нарушения логики имеют место в сновидениях или в иных измененных состояниях сознания, Витгенштейн, вероятно, ответил бы, что такие положения вещей не являются “мыслимыми” (denkbar), то есть не могут быть адекватно переданы в виде последовательности Пропозиций так, чтобы при этом подобные нарушения законов Логики сохранились. Когда человек, рассказывая сон, говорит: “Это была одновременно моя мать и моя бабушка”, он пользуется обычным языком Логики, и данное высказывание будет, к примеру, означать: “Я отождествлял этот объект то с матерью, то с бабушкой”. Сказать, что он отождествлял этот объект с матерью и бабушкой одновременно, не имеет смысла, так как понятие времени не имеет к сновидению никакого отношения [Малкольм 1993].

Здесь ключевым словом представляется слово “Возможность”. Возможность Мысли обеспечивает ее Истинность. Возможность — слово, которое определяет понятие Логической Формы как Возможности обладания определенной Структурой. Если, исходя из одной лишь Логической Формы, можно было бы сказать, что Мысль является истинной, то такая Мысль была бы правильной a priori. Здесь речь может идти только о логических истинах, которые, как будет видно ниже, Витгенштейн ставит очень невысоко. Возможность (= Логическая Форма) предоставляет Мысли выбор быть как истинной, так и ложной, что проясняется при сопоставлении Мысли с Реальностью.

Проекционный метод представляет собой продумывание Смысла Пропозиции. С этих разделов начинается изложение своеобразной семиотики Витгенштейна. Предложение (Пропозиция) — это знаковое (то есть имеющее план выражения — “чувственно воспринимаемое”) оформление Мысли. Здесь также впервые заходит речь о Проекции, хотя в действительности имплицитно об этом говорилось раньше в связи с идеей отображения как механизма соотнесения Картины с Фактом или Ситуацией. Знак — наиболее общепринятая Картина Мысли. Знаки, используемые в Пропозиции, — имена, выражения, — являются коррелятами Предметов и Положений Вещей.

Так, например, в Пропозиции “Земля круглая” знак “Земля” соединяется со знаком “быть круглым”, что является Проекцией того Факта (или возможной Ситуации), что Земля является круглой. Другим знаковым “проектом” того, что Земля является круглой, может служить глобус как логическая Картина (модель) Земли.

Здесь и далее, где это представляется возможным, глагол ausdruecken и производное от него существительное Ausdruck мы переводим как “проявлять” и “проявление”, а не “выражать” и “выражение” как в предыдущих переводах. Этим достигается, во-первых, рассогласование с понятием “выражение” в значении “сочетание слов”, “суждение” и, во-вторых, бóльшая выразительность этого чрезвычайно важного для Витгенштейна термина: Мысль существует как будто в непроявленном, скрытом, потенциальном виде; Пропозициональный Знак проявляет, раскрывает, актуализирует Мысль, делает ее зримой, “чувственновоспринимаемой” (последнее роднит систему витгенштейновских взглядов со средневековым трактатом Анандавардханы “Дхваньялока”, где речь также идет о проявленном и непроявленном смысле [Анандавардхана 1976]).

Термины Пропозиция (Satz) и Пропозициональный Знак (Satzsache) соотносятся у Витгенштейна примерно так же, как в русской лингвистической традиции соотносятся термины “высказывание” и “предложение”. Высказывание (Пропозиция) — это предложение (Пропозициональный Знак) в данном конкретном употреблении.

Проецируемое — это область денотатов: Предметы, Положения Вещей, Ситуации и Факты. Они не принадлежат Пропозиции. Ей принадлежит то, что принадлежит проекции, то есть область Знаков: Имена и Свойства или отношения, Элементарные Пропозиции и Пропозиции. Общей у проекции и проецируемого является Логическая Форма, в частности Форма Смысла, то есть то, каким способом проецируемое отображается в проекции. Пропозиция содержит Форму Смысла, а не сам Смысл, то есть Возможность при помощи изоморфного отображения стать Картиной того или иного фрагмента Реальности; Пропозиция содержит потенциальность Смысла.

Здесь налицо мотивный параллелизм с разделом 2.03, где говорится о том, что в Положении Вещей Предметы соединены подобно звеньям цепи.

Пропозиция, так же как и Картина (опять-таки мотивное варьирование 2.142), является Фактом, то есть не потенциальным, возможным, а действительным, актуальным элементом Реальности.

Суть этой “фактуальности” Пропозиционального Знака состоит в том, что в нем имеет место соединение между собой определенных знаковых элементов, причем не произвольное конгломеративное, а структурное (синтаксическое) соединение. Это соединение, эта структура, и является Фактом, вне зависимости от того, выражает ли она действительное положение дел или только возможное.

Например, если мы скажем, что у всех марсиан квадратные глаза, и при этом мы никогда не видели ни одного марсианина, и, возможно, что они вообще не существуют, а если они существуют, то квадратность их глаз не подтверждается, все равно конструкция

” (M) (M(a) a (a(k)),

где ” — квантор всеобщности, M — множество марсиан, a — обладание глазом, K — быть квадратным, будет оставаться Фактом. Фактом является не содержание того, что у всех марсиан квадратные глаза. Фактом является то, что Пропозициональный Знак “У всех марсиан квадратные глаза” утверждает то же, что ” (M) M (a) a (a) (k)).

Здесь подчеркивается структурный характер связи между элементами Пропозиции. Как в предложении должен быть субъект и предикат, так в музыкальной теме должны быть тоника, доминанта и субдоминанта. Как музыкальная тема — это определенная иерархия звуков и мотивов, так в предложении имеет место иерархия языковых знаков — имен и словосочетаний. Суть структурности, артикулированности Пропозиции состоит в наличии иерархии, в подчинении одних элементов другим. Суть хаоса, конгломерата, невразумительности — в неупорядоченном равноправии всех элементов.

Мы уже приводили пример, в соответствии с которым тот факт, что Земля круглая, можно продемонстрировать в виде глобуса. Мы пользуемся словами как наиболее экономным способом выражения мыслей, что и вуалирует статус мысли как Факта. Когда у Свифта на острове Лапута вместо слов пользовались вещами, которые вынимали из мешка по мере надобности, это было гораздо менее экономно, но зато не создавалось впечатления, что коммуникация — это нечто эфемерное.

Предложение может быть не только аналогичным слову, оно может быть формально неотличимым от слова, то есть состоять формально из одного слова и даже из одной буквы, как в знаменитом лингвистическом примере, как два римлянина поспорили о том, кто из них скажет самое короткое предложение. Первый сказал: “Eo rus” (Я поеду в деревню). Другой ответил: “I” (Поезжай) (I — императив от глагола “идти”— Eo, ei, itum, ire; пример приводится в учебнике А. А. Реформатского “Введение в языкознание”). Фреге считал Пропозицию сложным именем, имеющим два значения — истина и ложь. Для Витгенштейна такое понимание неприемлемо, так как Мир для него состоит из Фактов, а не вещей, поэтому Пропозиция является коррелятом Факта.

Этот раздел считается одним из наиболее трудных для понимания, и практически его так или иначе затрагивают все комментаторы “Трактата”.

Витгенштейн говорит: Не комплексный знак “Луна меньше Земли” (например) означает, что Луна находится в каком-то отношении к Земле, скорее, то, что Луна находится в каком-то отношении к Земле, означает, что “Луна меньше Земли”. Здесь смысл в том, что первичными являются простые символы: Луна, Земля, меньше чем, — а сложная Пропозиция (Пропозициональный Знак) является функцией от Смысла этих простых Знаков: потому что простые Знаки неизменны — они составляют субстанцию Мира, а сложные — изменчивы. Пропозиция ‘a R b’ производна от составляющих ее элементов, в частности, потому, что она может быть ложной, и истинным будет противоположное положение дел, выражающееся формулой ‘b R a’ (Земля меньше Луны). Значение Пропозиции будет изменено на противоположное, но все простые Символы останутся прежними.

Имя и Пропозиция для Витгенштейна различаются принципиальным образом. Имя может только называть, именовать, и поэтому у имени самого по себе нет Смысла, оно лишь указывает на предмет. За пределами витгенштейновской семантики последнее справедливо лишь для имен собственных. Так, у имени Сократ нет смысла, оно просто указывает на человека, которого оно таким образом выделяет. Поэтому подлинное Имя является логически простым, соответственно обозначая логически простой Предмет. По Витгенштейну, Имя нельзя определить, оно является исходной сущностью и не обозначает никаких свойств. За пределами витгенштейновской семантики для обыкновенных имен существительных это, разумеется, не так. Значения имен существительных (нарицательных) определяются в словарях и в обыденном общении. Но для Витгенштейна имя вроде “стул” приобретает значение только в Пропозиции (так же как Предмет реально существует лишь в Положении Вещей — 2.0121). Словарный “стул” есть лишь некая абстракция. Следуя логике Витгенштейна, когда мы говорим “Он сидел на стуле”, всегда следует представлять некий конкретный стул так, чтобы он стал неопределяемым именем, практически собственным именем, стулом А. Как в кинотеатре, где каждый стул задан координатами места и ряда. Стул на пересечении этих координат действительно предстает точкой, лишенной собственного смысла, но лишь указывающей на определенную позицию в логическом пространстве. Стул — это чистая номинация, отсутствие смысла, точка. “Он сидит на стуле” — это дескрипция, наличие смысла, стрелка. Хотя, конечно, можно сказать: “Дай мне стул“ или “Где же ваш стул?”, и это не будет, строго говоря, дескрипцией, описанием Положения Вещей (о логике императивов и о соотношении дескриптивного и модального в модальных высказываниях см. [Ross 1941, Хилпинен 1986, Stenius 1960, Руднев 1996]), однако в “Трактате” рассматриваются более простые отношения между Миром и языком, в каком-то смысле частный случай этих отношений. По свидетельству госпожи Энком, поздний Витгенштейн говорил о “Трактате”, как о часах, которые идут имманентно правильно, но показывают неправильное время: “Витгенштейн часто говорил, что в Трактате не все неправильно: он похож не на сумку, полную хлама, а, скорее, на часы, но такие часы, которые не скажут вам правильное время” [Anscombe 1960: 78].

Здесь главная “музыкальная тема” “Трактата” получает свое предварительное завершение. Как Факт (или Ситуация), состоит из Положений Вещей, а Положение Вещей из Простых Предметов, так Мысль=Пропозиция изоморфна Факту (или Ситуации), а “простые Знаки” — (Имена) — простым Предметам.

Глагол bedeuten и отглагольное существительное Bedeutung, начиная с ключевой статьи Г. Фреге “Ueber Sinn und Bedeutung” [Фреге 1997], обозначают денотат, референт — в противоположность термину Sinn (Смысл), означающему (у Фреге) способ реализации денотата в знаке. Пример Фреге: Утренняя звезда и Вечерняя звезда имеют один денотат, но два разных смысла. По Витгенштейну, имя имеет только денотат (точнее, указывает на референт), но лишено Смысла. Смысл Витгенштейн понимает несколько по-другому, чем Фреге, как Возможность осмысленного употребления. Поэтому Смыслом обладает для него только Пропозиция.

В последнем предложении этого раздела, взятом в скобки, кажется, что Витгенштейн просто выражает фундаментальный для логики закон рефлексивности: А равно А. Но тогда его высказывание было бы пустой тавтологией. По-видимому, Витгенштейн здесь хочет подчеркнуть, что каждый раз, когда знак “А” появляется перед нашим (мысленным) взором, он обозначает один и тот же Предмет. То есть если мы договоримся, что знак А будет обозначать Луну, то он всегда будет обозначать Луну и только Луну. Преимущества Знака перед объектом в том, что Знак не уникален. А—А—А—А — каждый раз могут обозначать один и тот же предмет, хотя в материальном смысле каждое из этих “А” — другое. Со Знаками легче манипулировать, чем с предметами, их не надо нести за собой в мешке. Предмет может быть тождествен только самому себе. Знаков может быть много, и каждый из них (если он обозначает один и тот же Предмет) тождествен другим таким же Знакам. Таким образом, Витгенштейн формулирует идею тождества не Предметов, а Знаков, заключающуюся в том, что, заменяя Предметы, Знаки уравниваются между собой в любой из своих экземплификаций. В этом смысл, в частности, витгенштейновского противопоставления Пропозиционального Знака (Satzsache, пропозиционального инварианта) и Пропозиции (Satz, конкретного знакового варианта).

Здесь развивается идея изоморфного отображения языком реальности, которую можно схематически изобразить так:

Одно из утверждений Витгенштейна, которое может показаться трюизмом, если не рассматривать его в контексте всего “Трактата”. Действительно, что может быть более элементарным, чем семиотическое утверждение о том, что имя заменяет предмет. Это аксиома любой семиотической теории. Но, во-первых, здесь важен лейтмотивный изоморфизм. Предмет является простым (2.02), стало быть, заменен он может быть простым же Знаком. Это ведет за собой ассоциацию, в соответствии с которой как Предметы образуют субстанцию Мира, так Имена (в отличие от Пропозиций) образуют субстанцию языка (в явном виде эта мысль не выражена). И далее, если простое Имя заменяет Предмет, то сочетание простых имен, еще не введенное в терминологический обиход — Элементарная Пропозиция, — заменяет Положение Вещей, и, наконец, Пропозиция заменяет Ситуацию и Факт. Таким образом, в одной, кажущейся трюизмом фразе конденсируется сразу несколько линий “Трактата”.

Осуществляя развитие мистической (незнаковой) стороны своей доктрины, Витгенштейн говорит: можно сказать о Предмете, как он соотносится с другими Предметами (Луна меньше Земли) или каков он (Земля круглая). Но язык не может проникнуть в суть вещей. А поскольку мышление ограничено языком, то человек не может представить в знаковом воплощении суть вещи в принципе. По сути, это обоснование кантовской идеи средствами и в контексте лингвистической философии. Именно с этого параграфа начинается своеобразное развенчание Витгенштейном предшествующей философии, основная ошибка которой, по его мнению, заключается в том, что она стремилась постичь при помощи языка суть вещей, не замечая того, что просто продолжает употребление языка без всякой связи с сутью вещей.

Возможность простых Знаков, то есть Имен, называющих Предметы, и Элементарных Пропозиций, описывающих Положения Вещей, необходима с семантической точки зрения. Имя однозначно именует предмет. Имена, группируясь в особые структуры — Пропозиции, — формируют Смысл. Чтобы Смысл был точен, необходимы неразложимые смысловые атомы. Может показаться, что Витгенштейн противоречит себе, ведь, в соответствии с его взглядами, имена не обладают сами по себе Смыслом, а лишь являются однозначным указанием значений. Но именно это однозначное указание значений имен, соответствующее неизменности их денотатов (Вещей), является гарантом того, что Смысл Пропозиции будет адекватно передавать Положение Вещей или Ситуацию.

Комплекс — словосочетание, состоящее из нескольких имен, или слово, не являющееся в логико-семантическом смысле простым, то есть значением которого является логически сложный объект; либо Пропозиция, состоящая из элементарных пропозиций. В противоположность простому Знаку, который только именует, называет предмет, комплекс описывает его. Описание может быть верным или неверным, а в случае Пропозиций истинным или ложным. Называние вроде бы тоже может быть верным или неверным. Но называние как речевой акт представляет собой Пропозицию (“Этот Предмет называется так-то и так-то”). И мы можем ошибиться, назвав крупный абрикос персиком, но сами имена абрикос и персик не имеют к этому отношения. Это Пропозиция может быть верной или неверной. Имя не может быть верным или неверным, это лишь называние, как Пропозиция, может быть таковым.

Пропозицию, в которой речь идет о несуществующем комплексе (Нынешний король Франции лыс), Витгенштейн считает не бессмысленной (как [Рассел 1996]), а ложной. То есть тем самым истинным должно быть отрицание этой Пропозиции. “Не верно, что ‘Нынешний король Франции лыс’”. Если это отрицание понимать de dicto, то оно действительно соответствует истине. То есть неверно, что Пропозиция “Нынешний король Франции лыс” истинна. (Если понимать отрицание de re, то оно не соответствует действительности: “Неверно, что существующий король во Франции лыс” (то есть верно, что он не лыс”, тогда как его вообще не существует); (ср. полемику Стросона с Расселом [Стросон 1981]). Интереснее другое. Как и Фреге, Витгенштейна не интересует огромный пласт в речевой деятельности — вымышленные дискурсы. Между тем с логико-философской точки зрения проблема таких высказываний является нетривиальной. Как всякий сильный модальный контекст, контекст предложений типа “Шерлок Холмс жил на Бейкер-стрит” зависит в плане своей истинности или ложности от модальной пресуппозиции. Так, если иметь в виду модальную пресуппозицию (или оператор) “В рассказах Конан Дойла”, то эта фраза о Шерлоке Холмсе становится скорее истинной, чем ложной или бессмысленной [Woods 1974, Lewis 1983]. (Пропозиция о французском короле теряет свою логическую валентность только после падения монархии во Франции, то есть обусловлена временной модальностью [ Prior 1967]).

“Полный анализ Пропозиции” означает вычленение из нее Элементарных Пропозиций и разложение последних на простые Имена. Например, дано предложение “Луна меньше Земли, при этом оба этих небесных тела одинаково круглые, и Луна, кроме того, вращается вокруг Земли”. Это комплексное предложение вначале делится на четыре простых (строго говоря, это не будут Элементарные предложения, но, строго говоря, элементарные предложения — это такие же формально-идеальные сущности, как простые Предметы): “Луна меньше Земли” (a R b), “Луна круглая” (a K), “Земля круглая” (b K) и “Луна вращается вокруг Земли” (a S b), где S будет означать отношение “вращение вокруг” — транзитивное и асимметричное. Тогда это комплексное предложение можно представить в виде конъюнкции простых (функционально Элементарных):

(a R b) & (a K) & (b K) & (a S b)

В первом случае не говорится о форме Луны и Земли, поэтому мы условно изображаем их расплывчатыми пятнами — это простые Предметы, о которых известно только, что один больше другого: пока они “никакой формы”. Во втором и третьем случае не говорится о размере Земли и Луны, поэтому мы условно изображаем их одинаковыми — они пока как будто “никакого” размера. В четвертом случае не даны ни форма, ни размеры Предметов, а указан только факт вращения, поэтому мы условно изображаем их в виде точек.

Как всегда можно сказать, из скольких Положений Вещей состоит Факт или Ситуация, так же всегда можно сказать, из скольких Элементарных Пропозиций состоит Пропозиция. Так же всегда должно быть точно выражено, из скольких Имен состоит Элементарная Пропозиция, что будет соответствовать числу Предметов, входящих в соответствующем Положение Вещей.

Это утверждение чрезвычайно важно для Витгенштейна. Ведь если Имя можно было бы расчленить при помощи дескрипции, то тогда оно бы уже не было простым и не отличалось бы от комплексного Знака. Комплекс можно расчленить посредством дефиниции. Например, “Планета — это такое небесное тело, которое…”. Простое имя, которому в обычном языке более или менее соответствует имя собственное, не поддается определению через общий род и специфическое отличие. Например, нельзя сказать, что Людвиг — это человек, который обладает такими-то свойствами. Собственное имя просто указывает на объект, оно обладает Значением (Bedeutung), но не Смыслом (Sinn). В обыденной речевой деятельности нарицательные имена не являются простыми именами в витгенштейновском смысле. И хотя каждый данный стул или диван является простым в логическом смысле (вернее, может быть рассмотрен как простой в логическом смысле) предметом, слово “стул” или “диван” не является простым Знаком, так как оно означает класс стульев или диванов и эти классы можно определить через общий род и специфическое отличие. Можно обозначить каждый данный стул, стоящий в конкретной комнате в конкретном доме на конкретной улице. Но это неэкономный способ обозначения. Обычно мы пользуемся дейктическими словами “этот стул”, “тот диван” и добавляем к этому остенсию — указательный жест. Но если мы условимся обозначать некий конкретный стул именем собственным (например, у меня есть любимый стул, на котором я всегда сижу, и я называю его Людвиг), то тогда он станет в определенном смысле простым знаком. Когда предмет получает собственное имя, он становится уникальным и выпадает из класса таких же предметов. Он становится Стулом с большой буквы. Как показали Ю. М. Лотман и Б. А. Успенский, приписывание нарицательному имени черт имени собственного есть важная черта мифологического мышления [Лотман—Успенский 1973]. Мир “Трактата”, построенный на тотальном изоморфизме, обладает некоторыми чертами мифологического мира, что будет показано ниже при анализе раздела 4.014.

Имя (простой Знак) лишено Смысла, оно обладает только референцией (Bedeutung). Но стоит Имени появиться в Пропозиции, в конкретном употреблении, как Смысл его как бы проговаривается наружу. Имя “стул” просто указывает на стул, но, появившись в пропозиции “Он сидел на стуле”, имя раскрывает свой Смысл, имплицитно заложенный в нем. В имени, таким образом, заложена Возможность Смысла (то есть Имя не вовсе бессмысленно), который актуализируется при употреблении в конкретной Пропозиции. Данный раздел в свернутом виде уже содержит семантическую теорию, разработанную Витгенштейном в “Философских исследованиях”, в соответствии с которой значение слова и есть его употребление (для позднего Витгенштейна понятия значения и смысла сливаются) [Wittgenstein 1967: § 43].

Это очередной витгенштейновский парадокс, который действительно имеет место в лексикографической практике. Значение Имени объясняется при помощи Пропозиции. Например, “Вальтер Скотт — английский писатель, автор таких-то романов”. Но значение выражения “английский писатель”, являющееся совокупностью простых Знаков, должно быть уже известно, чтобы при помощи него можно было объяснить значение Знака “Вальтер Скотт”. Отсюда следует необходимость неких первичных Протознаков, значения которых должны быть аксиоматически заданы и не должны зависеть от значений других Знаков. Эту программу под влиянием взглядов раннего и позднего Витгенштейна эмпирически разработала Анна Вежбицка, выделившая в английском языке полтора десятка “семантических примитивов”, не производных ни от каких других слов и производящих значения всех остальных слов [Wierzbickа 1972].

Мотивное повторение-варьирование 3.142 (Только Факты могут выражать Смысл; класс Имен этого не может). То, что Пропозиция обладает Смыслом (которым является выражаемое ею суждение независимо от его истинности или ложности), а Имя им не обладает, уже ясно из предшествующих разделов. Здесь же Витгенштейн утверждает, что и значение (Bedeutung) имя имеет только в Пропозиции. Но и в 3.22 говорится не просто, что Имя заменяет Предмет, но что Имя в Пропозиции заменяет Предмет (курсив мой. — В. Р.). Таким образом, не будучи внесено в контекст Пропозиции, утверждает Витгенштейн, Имя не имеет Денотата. Так ли это? Вопрос, поставленный таким образом, вряд ли имеет смысл. Во всяком случае, такое понимание семантики имени полностью соответствует логистической онтологии Витгенштейна, разработанной им в первом параграфе “Трактата”. Как Предмет реально встречается лишь в составе Положения Вещей или Ситуации, так и Имя реально функционирует лишь в составе Пропозиции. И все это соответствует пониманию Мира как совокупности Фактов (а не Вещей), отражением которого является язык (или речевая деятельность) как совокупность Пропозиций (а не Имен).

Соотношение у Витгенштейна в “Трактате” понятий Символ и Знак такое: Символ — это конкретный Знак, наполненный Смыслом. Символ в этом смысле соответствует термину (в противопоставлении ее Пропозициональному Знаку) Пропозиция. Знак — это материальная сторона и инвариант Символов. В этом смысле Знаку соответствует коррелятивное понятие Пропозициональный Знак. Проявление — это, по сути, не что иное, как символическая запись Логической Формы Пропозиции. Так, если мы условимся, что под a и b будем понимать индивидные термы, а под R — любое отношение между ними, то a R b будет являться логическим Проявлением как Пропозиции “Луна меньше Земли”, так и Пропозиции “Сократ любит Платона”. Именно в этом смысле Проявление — это то, что “Пропозиции могут иметь общего друг с другом”.

Приведенный пример показывает, что понятие Логической Формы и производное от него понятие Проявление Символа соотносятся с будущей трансформационной грамматикой Хомского, и в частности с ее базовой категорией глубинной структуры, которая также является тем, что есть общего у всех Пропозиций [Хомский 1962].

Например, если мы имеем два общих класса Пропозиций с отношениями и Пропозиций со свойствами, то эти формальные фундаментальные разграничения устанавливаются при помощи символической записи. Так, если Пропозиции “Луна меньше Земли” и “Сократ любит Платона” будут характеризоваться записью a R b, как Пропозиции с отношением между двумя термами, то такие Пропозиции, как “Земля круглая” или “Сократ лысый”, будут характеризоваться записью S (a), где S — логически одноместное свойство данного объекта a.

Переменная — это символ, значением которого является некий класс предметов, которые синтаксически подходят под Проявление этого символа. Так, a, b, R и S — переменные. Значением a могут быть Земля, Сократ и т. д. Это так называемая индивидная переменная. Значениями R будут больше, чем, любит и т. д. Это предикативная переменная, значениями которой являются отношения. S — предикативная переменная, значениями которой будут свойства (последние можно трактовать как одноместный случай предикативных отношений). Наиболее общий вид переменной в “Трактате” — пропозициональная переменная, значением которой является вся Пропозиция.

Первый тезис этого раздела повторяется уже неоднократно (ср. 3.3; 3.142). Второй тезис может вызвать некоторое затруднение, так как здесь говорится, что любая переменная может в принципе прочитываться как пропозициональная вплоть до индивидной переменной (переменного Имени). Но если Имя, взятое по отдельности, не имеет ни Смысла, ни Значения, то взятая по отдельности переменная, если она, так сказать, хочет быть помысленной, должна превратиться, какой бы она ни была, в пропозициональную. Так, слово “Людвиг”, взятое изолированно, не имеет Значения (денотата, или референта). Но оно может превратиться в предложение. Например, человек протягивает руку и представляется: “Людвиг”. Или когда на человека показывают и говорят: “Людвиг”. Или когда кого-то зовут: “Людвиг!” Или на вопрос: “Кто это сделал?”, следует ответ: “Людвиг”. И если даже в списке всех мужских имен, скажем, принятых в Европе и идущих по алфавиту, мы читаем Людвиг, то это уже предложение. Все эти примеры по своему характеру чрезвычайно близки к тому стилю мышления, который Витгенштейн развил через 30 лет после написания “Трактата” в “Философских исследованиях”, что лишний раз доказывает нерасторжимую связь между этими произведениями.

Допустим, у нас есть переменная a R b. Мы устанавливаем, что a и b означают две планеты, а R — отношение между ними. Тем самым мы указываем те Пропозиции, которые могут возникнуть при данном значении переменной, и дать их дескрипцию. При этом мы описываем лишь Символ (план выражения, по терминологии Л. Ельмслева) Пропозиции и ничего не говорим о сфере денотатов, мы не “толкуем обозначаемое”— Луну или Землю, — а лишь устанавливаем смысловые отношения между Символами. То есть когда мы устанавливаем значение переменной a R b и говорим, что ее значением, в частности, будет Пропозиция “Земля больше Луны”, то мы должны помнить, что значением, денотатом переменной является сама Пропозиция “Земля больше Луны”, а не соответствующее ей Положение Вещей в Мире. То есть процедура установления Значения переменной является семантической в каком-то очень узком смысле: это интенсиональная, синтаксическая семантика (а не экстенсиональная, прагматическая). Грубо говоря, все, что мы знаем о Предметах Луна и Земля, исходя из их описания (дескрипции) при помощи переменной a R b, это то, что один из них больше другого. Так, исходя из этого описания, мы не можем установить, что и Луна и Земля являются круглыми или что на одной из них обитают люди. Предложение описывает только то, что оно описывает. Содержатся ли в памяти говорящего другие “аспекты” означаемого, уже другой вопрос, не имеющий к нам прямого отношения.

Если мы для примера возьмем простейшую арифметическую функцию Х = 3 + 6, то ее значение (9) будет зависеть от значений входящих в аргумент выражений, то есть, изменив значение хотя бы одного аргументного выражения, скажем, написав вместо 3 “4”, мы получим значение функции вместо 9 “10”. Пропозиция в том смысле является функцией входящих в нее выражений, что Значение пропозиции зависит от значений этих выражений. Например, “Луна меньше Земли” мы можем рассматривать как истинную Пропозицию (имеющую истинностное значение “Истина”). Заменив слово “больше” на “меньше” или поменяв местами слова “Луна” и “Земля”, мы в результате получим ложное предложение. Комментируемое высказывание является важнейшим для одной из центральных частей “Трактата” — пятой, где Пропозиция в целом толкуется как функция истинности элементарных Пропозиций.

Знак и Символ для Витгенштейна соотносятся не только как инвариант и вариантное воплощение, но и как, соответственно, план выражения и план содержания. Знак, “значок” для Витгенштейна лишь некая семиотическая этикетка, которой может быть придано какое угодно значение. Подлинный носитель Смысла — это Символ. Отсюда возникает одна из важнейших в “Трактате” тема омонимии Знака и Символа и предполагающийся отсюда мотив устранения этой омонимии. В правильно построенном языке воспринимаемому знаку может быть приписано несколько значений, и одно и то же содержание (Символ) может быть описано при помощи разных Знаков. Например, можно сказать вместо Аристотель — автор древнегреческой “Поэтики”, а вместо Шекспир — творец “Макбета”. Можно назвать Зевса Юпитером, а Венеру Юноной. Утреннюю Звезду — Вечерней Звездой. Но можно и наоборот — одним Знаком обозначить два совершенно различных Символа. Например, Венерой называют и звезду, и древнегреческую богиню любви. В “Мастере и Маргарите” Булгакова обыгрывается тот факт, что под Москвой имеется чебуречная “Ялта”, из чего герои (Римский и Варенуха) делают ложный вывод о розыгрыше со стороны Степы Лиходеева, который на самом деле телеграфировал из города Ялты. Омонимия знака и Символа осознавалась Витгенштейном и его учениками-позитивистами как препятствие на пути построения логически совершенного языка. Ясно, тем не менее, что в реальной речевой деятельности это явление играет важную и в каком-то смысле позитивную роль (см. подробнее [Руднев 1996]).

Витгенштейн говорит здесь об арбитрарности (=произвольности) Знака, высказываясь отчасти в духе семиотических идей Ч. Морриса и в противоположность взглядам Ч. С. Пирса—Р. О. Якобсона, считавших, что даже заведомо произвольные знаки тяготеют к иконичности [Якобсон 1983]. Знак, по Витгенштейну, таким образом, простая этикетка, ярлык, и даже если обозначить два Предмета одним и тем же знаком, все равно методы обозначения будут разные — обозначаемые Предметы будут входить в разные Положения Вещей и соответственно различными будут отражающие эти Положения Вещей Символы (Элементарные Пропозиции).

Как правило, в европейских языках слово “есть” употребляется одновременно и как связка (между подлежащим и именным сказуемым), и как выражение равенства, и в функции квантора существования (или всеобщности). Например, в предложении “Жизнь есть сон” есть является связкой между существительным-подлежащим жизнь и существительным-сказуемым сон, кроме того, оно является выразителем идеи отождествления жизни и сновидения и, наконец, указывает на то, что это предложение носит универсальный характер, то есть имплицитно содержит в себе функцию квантора всеобщности (подразумевается, что любая жизнь, или жизнь вообще, есть сон).

Пример, приводимый Витгенштейном, “Зеленое есть зеленое”, является еще одной манифестацией поразительной способности Витгенштейна преодолевать кажущиеся противоречия. Совсем недавно (3.203) он утверждал: “А” тот же самый Знак, что “А”. Теперь он говорит, что в предложении “Зеленое есть зеленое” зеленое и зеленое — это два разных Символа. Да, это два разных Символа, но один и тот же Знак (см. 3.321). Витгенштейн хочет сказать, что в определенном смысле в приводимом примере зеленое и зеленое — это омонимы, так как в первом случае это имя собственное (субстантивированное прилагательное), обозначающее цвет, а во втором — его признак, свойство быть зеленым. С синтаксической точки зрения это тоже разные слова. В первом случае зеленое — это подлежащее, во втором — именная часть сказуемого, то есть здесь как раз имеет место то, что Витгенштейн называет в 3.322 “разными методами обозначения”.

По мнению Витгенштейна, именно вследствие неразграничения в языке Знаков и Символов возникают философские идеи. Философы принимают разные Знаки одного Символа за разные Символы или же, наоборот, принимают разные Символы за две знаковые манифестации одного Символа. В результате они выстраивают величественные философские системы, в основе которых лежит то же самое эпистемическое qui pro quo, которое необходимо для построения сюжета в художественном произведении (см. [Руднев 1996]). Так Витгенштейн строит свой миф о философии как болезни языка и — в следующем параграфе — провозглашает идею совершенного логического языка как метода выздоровления от философской болезни.

Именно благодаря этому разделу, прежде всего, Витгенштейн связывается в сознании историков философии с логическим позитивизмом — направлением в философии, которое стремилось к построению идеального логического языка с тем, чтобы избежать ошибок традиционной философии. Эти идеи разрабатывались после опубликования “Трактата” Венским логическим кружком (председатель М. Шлик), и “Трактат” признавался чем-то вроде Нового Завета для деятелей этого кружка. Правда, те из философов, которые добились наиболее позитивных и значительных результатов в этой области — это, в первую очередь, Р. Карнап, книги которого “Логический синтаксис языка” [Carnap 1936] и “Значение и необходимость” [Карнап 1959] стали чрезвычайно важными событиями в истории логической семантики, — относились к “Трактату” критически и даже враждебно вследствие его слишком большой интеллектуальной перегруженности, принципиальной невписываемости ни в какие концептуальные философские рамки, а также большого количества противоречий, иногда мнимых и легко снимаемых, но порой достаточно глубоких.

Говоря о Фреге и Расселе, Витгенштейн имеет в виду прежде всего работу Г. Фреге “Исчисление понятий” и “Principia Mathematica” Б. Рассела—А. Н. Уайтхеда, где впервые последовательно стала применяться логическая символика, направленная на то, чтобы сделать логический вывод математически корректным.

Их этих двух разделов видно, насколько близко Витгенштейн подошел к своему позднему учению о том, что значение слова есть его употребление в речевой деятельности, разработанному в “Филоcофских исследованиях”. Различие лишь в том, что в “Трактате” другие акценты и приоритеты. Здесь для Витгенштейна важно, чтобы каждый раз возможно было снять неопределенность, омонимию между Символом и Знаком. В “Исследованиях” он видит эту неопределенность как наиболее интересное и заслуживающее изучения свойство речевой деятельности.

Когда мы распознаем Символ в Знаке, то есть, собственно, понимаем значение Знака, мы тем самым видим, в какие возможные Положения Вещей (или Ситуации) может входить Предмет, обозначаемый этим Знаком, то есть мы видим, что Знак (но только вместе с его применением) опосредует Логическую Форму.

В обычном языке (речевой деятельности), если слово выходит из употребления, его значение становится непонятным для большинства носителей языка. Как правило, вместе со словами уходят и предметы, ими обозначаемые, например зипун, бердыш, потир. Вместе с ненужными словами-предметами исчезают или почти исчезают обозначавшие их Знаки. Язык не держит в своей оперативной памяти то, что ему не нужно для непосредственного употребления, и, очевидно, приблизительно это имеет в виду Витгенштейн, говоря о бритве Оккама. Последний тезис, очевидно, не следует понимать онтологически (если кажется, что у Знаков есть значения, значит, так оно и есть). Мне кажется, Витгенштейн хочет сказать, что, если мы видим, что Знак активно употребляется в языке (все обстоит так, как будто он имеет значение), это является гарантией того, что он обладает значением, даже если некоторые носители языка этого значения не знают. Так, например, сейчас в русском языке обстоит дело с экономическими терминами вроде монетаризм, ипотека, эмиссия, значения которых не знают большинство носителей языка, но которые тем не менее активно употребляются в политических и публицистических контекстах.

Если понимать значение (Bedeutung) так, как его понимал Фреге, то есть как синоним понятия денотат (или референт), то витгенштейновский тезис можно переформулировать так, что логический синтаксис говорит не о действительном, а о возможном, не о Фактах, а о Положениях Вещей. Денотаты не имеют значения, поскольку их может вообще не быть, и логико-синтаксическая система останется при этом внутренне непротиворечивой. Иначе говоря, в логическом синтаксисе имеет место лишь синтаксическая семантика или семантика в слабом смысле, с точки зрения которой a и b — это знаки, по идее имеющие разное значение, но не важно, какое именно. И в нем не имеет места прагматическая семантика, о которой говорит Витгенштейн в 3.326—3.327, то есть та, которая соотносит знак с его применением в речевой деятельности. Логический синтаксис трансгредиентен, внеположен внеязыковой реальности в естественнонаучном понимании слова “реальность”.

Рассел разработал “Теорию типов” для снятия парадокса теории множеств. Вот как он сам излагает ее суть в “Моем философском развитии”: “Проще всего проиллюстрировать это на парадоксе лжеца. Лжец говорит: “Все, что я утверждаю, ложно”. Фактически то, что он делает, это утверждение, что оно относится к тотальности его утверждений, и, только включив его в эту тотальность, мы получаем парадокс. Мы должны будем различить суждения, которые относятся к некоторой тотальности суждений, и суждения, которые не относятся к ней. Те, которые относятся к некоторой тотальности суждений, никак не могут быть членами этой тотальности. Мы можем определить суждения первого порядка как такие, которые не относятся к тотальности суждений; суждения второго порядка — как такие, которые отнесены к тотальности первого порядка и т. д. ad infinitum. Таким образом, наш лжец должен будет теперь сказать: “Я утверждаю ложное суждение первого порядка, которое является ложным”. Он поэтому не утверждает суждения первого порядка. Говорит он нечто просто ложное, и доказательство того, что оно также и истинно, рушится. Такой же точно аргумент применим и к любому суждению высшего порядка” [Рассел 1993: 25—26].

По мнению Витгенштейна, “Теория типов” излишня, так как необходимо, чтобы логическая запись сама, не прибегая к сильной прагмасемантике, показывала противоречивость того или иного суждения.

Витгенштейн исходит из того, что Знак Функции (переменной) содержит в себе Протокартину (прототип, образец) своего аргумента, то есть, скажем, Знак Функции “Х — жирный” содержит в себе возможный аргумент “свинья”. Эта Протокартина не может содержать самое себя, так как она уже не является переменной. Таким образом, нельзя построить Функцию функции, потому что иначе получится свинья свиньи. Но что будет, если попытаться построить такую саморефлексирующую функцию? Это будут просто две разные функции. Вот как подробно комментирует это место “Трактата” Х. О. Мунк: “Может ли в функции “х — жирный” сама функция (х) занять позицию своего аргумента “х”? Допустим, что может. Тогда ее можно записать как F (f). Но, говорит Витгенштейн, то, что занимает эти две позиции, является не одним символом, а двумя. Тождество знака, как надо помнить, гарантируется не его физической наружностью, но употреблением. Знаки, имеющие совершенно различную наружность, но одно и то же применение, являются одним и тем же символом; знаки, которые имеют одинаковую наружность, но по-разному применяются, являются различными символами (см. 3.32.-3.323. — В. Р.). Но в случае, когда знак “F” находится за скобками, он является другим символом по сравнению с тем случаем, когда он находится внутри скобок, поскольку он имеет разное применение. Однако тогда мы не сможем построить выражение, в котором один и тот же символ выступает одновременно и как функция, и как ее собственный аргумент. Идея Витгенштейна состоит в том, что в корректной записи будет видна невозможность такой конструкции, и именно это и устраняет расселовскую теорию типов. Другими словами, в корректной записи нельзя построить самореферирующую пропозицию без того, чтобы не стало очевидно, что внутренняя пропозиция содержит функцию, отличную от функции, содержащейся во внешней пропозиции. Но тогда станет очевидным, что нельзя построить самореферирующую пропозицию. Ибо, совершая такую опрометчивую попытку, мы с очевидностью убеждаемся, что у нас получается не одна самореферирующая пропозиция, но две разные пропозиции. Короче, теория типов совершенно необязательна, поскольку в корректном символизме проблема, с которой имел дело Рассел, просто не возникает. Она исчезает в самой операции со знаками” [Mounce 1981: 55-56].

Анализ “Теории типов” Рассела Витгенштейном служит ярким примером практического применения витгенштейновской теории, разграничивающей то, что может и должно быть сказано, от того, что может быть только показано, или обнаружено, в логической структуре пропозиции или любой другой Картины. Следуя бритве Оккама, Витгенштейн как бы говорит: язык, если его правильно применять, сам обнаруживает невозможность самореференции — никакие теории тут не нужны.

Что значит — “как обозначает каждый Знак”? Очевидно, каким образом он соотносится с другими Знаками. Например, если есть формула

~ ((А -> В) a (А -> С)) -> ~ (В -> С). Если неверно, что из А следует В и при этом из А следует С, то неверно, что из В следует А. Чтобы понять логический синтаксис этого выражения, необязательно знать, что означают А, В и С. Ясно, что, чем бы ни были А, В и С при таком расположении логических связей, С не может следовать из А и что выражение является истинным, так как оно вытекает из правила транспозиции:

(( x -> y) a (y -> z)) -> (x -> z).

Этот тезис можно истолковать в терминах генеративной грамматики Хомского. Например, даны предложения “Мальчик съел мороженое” и “Мороженое съедено мальчиком”. Второе является пассивной трансформацией первого. Оба выражения проявляют один и тот же Смысл, который можно выразить формулой: M R I, где M — мальчик, I — мороженое, а R — отношение (асимметричное и транзитивное) между M и I. Тот факт, что в первом высказывании мальчик стоит в именительном падеже, мороженое в аккузативе и глагол в активном залоге, а во втором мороженое в именительном, мальчик — в творительном, а глагол — в пассивном залоге, является несущественным для логического (в данном случае глубинного) синтаксиса.

Из этого, в частности, следует, что применительно к обычной речевой деятельности неважным (случайным) может быть тот Факт, что один и тот же Символ проявляет один и тот же Смысл при помощи разных Знаков. Например, если два слова в языке признаны более или менее точными синонимами, то неважно, какое именно из них будет употреблено. Так, в предложениях “Советские языковеды не признают генеративную грамматику Хомского” и “Советские лингвисты не признают генеративную грамматику Хомского” слова языковеды и лингвисты будут одним Символом, а оба предложения будут иметь один и тот же Смысл и одно и то же истинностное значение.

Допустим, мы обозначили планету Венера именами Фосфор (Утренняя звезда) и Геспер (Вечерняя звезда). Подлинным именем, по Витгенштейну, будет то общее, что имеют эти Символы, то есть тот факт, что они обозначают планету Венера. То же, что Фосфор — это Венера, которую видно утром, а Геспер — Венера, которую видно вечером, не имеет отношения к тому, что эти символы имеют общим, — факту указания на планету Венера. То есть к значению подлинного имени не имеет отношения то, что Фреге называл смыслом имени, то есть способом реализации значения в знаке [Фреге 1997].

Подлинное имя, по Витгенштейну, это как раз такое имя, которое вообще не обладает Смыслом, а просто указывает на Предмет. Таким образом, подлинное Имя, простой, примитивный Знак — такая же необходимая для атомистического мышления логическая абстракция, как простой Предмет (Gegenstand). Ближе всего к витгенштейновскому Имени приближается имя собственное в лингвистическом смысле. Так, имя Людвиг Витгенштейн не обладает смыслом, в том смысле, в каком им обладает слово философ или англичанин. Оно просто указывает на своего носителя. Но даже собственные имена обладают тем, что когда-то Дж. С. Милль назвал коннотацией, то есть теми ассоциациями, которые оно вызывает у носителей языка. Можно возразить, что человек, ничего не знающий о философии, которому укажут на фотографию Витгенштейна и скажут: “Этого человека зовут Людвиг Витгенштейн”, действительно будет просто поставлен перед этим фактом и имя не вызовет у него никаких ассоциаций. Но даже и в таком случае мало-мальски искушенный носитель языка будет ассоциировать это имя с “чем-то немецким”.

Допустим, мы произвольно обозначили солнце как С. Тогда мы должны придерживаться той же произвольно выбранной системы записи и соответственно символически обозначить Землю, Луну, Юпитер и т. д. И если мы обозначаем планеты большими буквами, то в той же системе символизации отношения и свойства планет должны быть обозначены, например, строчными греческими буквами, и мы тогда не сможем уже обозначить Марс через М, а свойство быть круглым через О, так как это приведет к путанице.

Неважно, как именно мы обозначили Солнце и Землю. Важнее возможность обозначить их тем или иным способом в принципе; так же в философии: важно не то, скажем, существуют ли на самом деле простые Предметы, но логическая Возможность их существования, позволяющая ввести другие понятия и тем самым приблизиться к “некоему объяснению” сущности Мира.

Мы можем дать определение (дефиницию) лишь путем перевода одной системы знаков в другую. Мы можем записать мелодию нотами, переводя звуковысотные волновые сигналы в графические Знаки. Если нотная Запись переводит живую мелодию так, что не происходит деформации Смысла, то есть между ними остается нечто общее, то, значит, эта система записи корректна. Но если мы “переводим” идею треугольника при помощи двух или четырех символов, будь то отрезки прямой или буквенные символы, то нечто существенное в идее треугольника эта запись не передаст. Такая запись будет некорректной, она не будет иметь общую Логическую Форму отображения с идеей треугольника.

Значение символа Венера есть то общее для всех Символов, которые обозначают (тем или иным способом) Венеру. Однако не во всех контекстах Фосфор может быть заменен словом Геспер с сохранением истинности высказывания. Например, нельзя сказать, что Фосфор — это Венера, видимая и утром и вечером. Таким образом, некоторые Символы друг по отношению к другу в определенных ситуациях не являются взаимозаменяемыми. Это свойство Куайн называл референтной непрозрачностью знаков [Куайн 1981]. Очевидно, что для того, чтобы быть всегда взаимозаменимыми с сохранением истинности высказывания, Символы должны быть точными синонимами, то есть быть, по сути, разными Знаками одного и того же Символа, как в примере со словами языковеды и лингвисты, которые всегда являются взаимозаменимыми.

Истинностная Функция — это Функция, аргументами которой являются Пропозиции со значениями “истина” или “ложь”. Пропозиция p, ее отрицание ~p (не верно, что p), ее дизъюнкция с другой Пропозицией о (p v q, то есть или p или q) имеют общим Пропозицию p. Сравним:

Идет дождь                                p

Не верно, что идет дождь    ~ p

Идет дождь, или падает снег  p v q

Все эти Пропозиции выражают один общий смысл “Идет дождь”. Если же мы напишем

Падает снег                                q

Не верно, что идет снег        ~ q

Падает снег, или идет дождь  q v p,

то эти пропозиции выражают один и тот же общий смысл, полностью определяющий Пропозицию “Идет снег”. Здесь важно разграничить дескриптивную (ассертивную) часть высказывания и его модальную часть, ту, которая определенным образом связывает Пропозицию с реальностью. Поскольку Витгенштейн говорит о логическим синтаксисе, который не затрагивает по определению семантику (соотношение знаков и денотатов), то Пропозиции p, ~ p и p v q эквивалентны, так как они выражают общую идею (Идет снег), в первом случае выраженную утвердительным предложением, во втором — в отрицательном, в третьем — в дизъюнкции с другим предложением.

Допустим, мы анализируем комплексное предложение “Если сейчас будет дождь, то мы не пойдем в лес”, то есть разлагаем его на простые (полностью проанализированные) Пропозиции. Очевидно, что данная Пропозиция представляет собой импликацию, антецедентом которой является утверждение (Сейчас пойдет дождь), а консеквентом отрицание (Мы не пойдем в лес = Не верно, что мы пойдем в лес):

p -> (~q) ->

Для того, чтобы получить в результате анализа Элементарные Пропозиции, мы должны прежде всего свернуть все логические связки. В какой последовательности мы должны это делать? На это указывают скобки. То, что находится внутри скобок, сворачивается в последнюю очередь, так что вначале мы снимаем знак импликации и получаем два предложения: p и ~q, причем второе не является полностью проанализированным, поэтому на втором этапе мы снимаем знак отрицания и получаем два логически простых предложения “Сейчас будет дождь” и “Мы пойдем в лес”. Если представить себе эти предложения идеальными Элементарными Пропозициями, то они, по идее, должны быть логическими картинами соответствующих возможных Положений Вещей, не будучи, строго говоря, ни истинными, ни ложными. Это как будто некие дескриптивные заготовки для предложений.

Существование этих логических позиций обеспечивается лишь существованием компонентов комплексной Пропозиции, осмысленных Пропозиций.

Мы переводим слово Ort в данном случае не как место, но как позиция под влиянием соответствующего замечания Э. Стениуса [Stenius 1960: 28]. Позиция — это место, логически связанное с другими, увязанное с ними в единую систему.

Допустим, некое предложение описывает одно из ребер параллелепипеда ABCD:

Поскольку Пропозиция — это Логическая Картина, то аналогия с Логически понимаемым пространственным фрагментом напрашивается сама. Предположим, нам надо описать длину, ширину и высоту параллелепипеда. Мы записываем это в виде трех Пропозиций: AB равно 4 см; AD равно 1 см; AA’ равно 1 см. Независимо от того, существует ли такой параллелепипед на самом деле, его позиция в Логическом Пространстве выгорожена. Таким образом, существование позиций обеспечивается существованием компонентов. А Пропозициональный Знак, субститутом которого является параллелепипед, и Логические координаты (задание сторон параллелепипеда), суть эти Позиции.

В разобранном в предыдущем комментарии примере геометрически понятый параллелепипед и он же, понятый в логическом смысле, соответствуют друг другу в том плане, что определенное соотношение сторон и углов предполагает возможность существования именно такого пространства, но не само это пространство.

Логическая сумма — это Пропозиция, являющаяся результатом дизъюнкции всех Пропозиций, являющихся компонентами (“логическими слагаемыми”) данной комплексной Пропозиции. Логическое произведение — Пропозиция, являющаяся результатом конъюнкции подобных компонентов комплексной Пропозиции.

Если мы опишем параллелепипед при помощи трех Пропозиций, указывающих соответственно его длину, ширину и высоту, то логическая сумма будет соответствовать по-очередному перечислению каждой из сторон параллелепипеда, а логическое произведение — их одновременному заданию списком. Мысль Витгенштейна состоит в том, что каждая из трех Пропозиций, описывающих параллелепипед, должна предполагать наличие остальных Пропозиций и соответственно предполагать возможность их отрицания, логического сложения и логического умножения. Так, если мы говорим, что АВ является стороной параллелепипеда, то эта Пропозиция содержит возможность ее отрицания, логического сложения с другими и логического умножения на них (так как в само понятие параллелепипеда входит наличие именно трех измерений).

То, что Мысль — это высказывание, которое предназначено к употреблению, уже продумано для этого и как будто готово слететь с уст, является результатом предшествующих рассуждений о логическом синтаксисе. Здесь эта проблематика себя исчерпывает, и в дальнейшем речь пойдет о семантике, ибо —

Принятые сокращения

НЛ — Новое в зарубежной лингвистике, вып., М
Семиотика — Семиотика / Под ред. Ю.С. Степанова. М., 1983.
УЗ — Ученые записки Тартуского ун-та, вып., Тарту.
ФЛЯ — Философия. Логика. Язык. М., 1987.

Анандавардхана. Свет дхвани. М., 1976.

Витгенштейн Л. Лекция об этике // Даугава, N 2, 1989 a.

Витгенштейн Л. Заметки о “Золотой ветви” Фрэзера // Историко-философский ежегодник. М., 1989 b.

Вригт Г. фон. Логико-философские исследования. М., 1986.

Гроф С. За пределами мозга: Рождение, смерть и трансценденция в психоанализе. М., 1992.

Даммит М. Что такое теория значения // ФЛЯ, 1987.

Зиновьев А. А. Философские проблемы многозначной логики. М., 1960.

Карнап Р. Значение и необходимость: Исследование по семантике и модальной логике. М., 1959.

Куайн У. В. О. Референция и модальность // НЛ, 13, 1981.

Леви-Брюль Л. Первобытное мышление. М., 1994.

Лосев А. Ф. О пропозициональных функциях древнейших лексических структур // Лосев А.Ф. Знак. Символ. Миф. Тр. по языкознанию. М., 1982.

Лотман Ю. М., Успенский Б. А. Миф — имя — культура // УЗ, 308, 1973.

Людвиг Витгенштейн: Человек и мыслитель / Сост. В. Руднев. М., 1994.

Малкольм Н. Состояние сна. М., 1993.

Рассел Б. Введение в математическую философию. М., 1996.

Рассел Б. Мое  философское развитие // Аналитическая философия / Под ред. А. Ф. Грязнова. М., 1993.

Руднев В. Морфология реальности: Исследования по “философии текста”. М., 1996 .

Семантика модальных и интенсиональных логик. М., 1979.

Стросон П. О. О референции // НЛ, 13, 1982.

Фреге Г. Смысл и значение / Фреге Г. Избранные работы. М., 1997.

Хилпинен П. Р. Семантика императивов и деонтическая логика // НЛ, 18, 1986.

Хинтикка Я. Логико-эпистемологические исследования. М., 1980 a.

Хомский Н. Синтаксические структуры // НЛ, 2, 1962.

Якобсон Р. О. В поисках сущности языка // Семиотика, 1983.

Anscombe G. E. M. An Introduction to Wittgenstein Tractatus. L., 1960.

Carnap R. The Logical syntax of language. L., 1936.

Moore J. E. Philosophical Papers. L., 1959.

Mounce H. Wittgenstein’s Tractatus: An Introduction. Chicago, 1981.

Prior A. N. Past, present and future. Ox., 1967.

Putnam H. Dreaming and depth grammar // Putnam H. Philosophical papers, v2. Cambr., 1975.

Ross A. Imperatives and logic // Theoria, 7, 1941.

Stenius E. Wittgenstein’s Tractatus: A Critical expositions of its main lines of thought. Ox., 1960.

Wiersbicka A. Semantics primitives. Frankfurt a. M., 1972.

Wittgenstein L. Philosophical Investigations. Cambr, 1967

Woods J. The Logic of fiction. The Hague; P., 1974.