Маслоу Абрахам. Дальнейшие рубежи развития человека

Maslow A. The Farther Reaches of Human Nature.

The Journal of Transpersonal Psychology, 1969, №1.

Идущая ныне философская революция становится все более очевидной. Она подобна дереву, все ветви которого стали плодоносить одновременно. Ее влияние ощущается во всех областях науки, во всех сферах человеческой деятельности.

Хотя я буду рассматривать отдельные стороны этой революции лишь постольку, поскольку она влияет на психологию, фундаментальное значение имеет именно тот факт, что развитие происходит в то же время и в других областях. Новый Zeitgeist1* гуманистической переориентации влияет не только на науку, философию и религию, но также на общественные институты, производство, досуг и образование. Во всех этих сферах происходят аналогичные процессы, осуществляемые людьми, которые, хотя и не знают друг друга, объединены, тем не менее, общими убеждениями и намерениями.

Происходящее может быть названо Гуманистической Революцией, обращением к потребностям человека. Именно они становятся сегодня новым стержнем человеческих дум и забот. Познание, эпистемология, метафизика, наука, все интересы человека сосредотачиваются вокруг человеческих потребностей и человеческого опыта. И хотя может показаться, что ничего нового в этом нет, это действительно новый подход, отличный от принятого ныне немецкого стиля интеллектуальной деятельности. Разработанные Лейбницем, Кантом и Гегелем приемы поиска решений путем движения от абстрактного и априорного поучительны и изящны, но неполны и зачастую неприменимы. Они выводят точные ответы на конкретные вопросы из великих абстрактных слов, которые, так сказать, были в начале. Опасность состоит в том, что поскольку эти абстрактные слова не нужно выводить из конкретного опыта, они могут становиться “воздушными словами”, как я их называю. Подобно шарам, наполненным гелием, они уплывают ввысь, утрачивая всякую связь с землей.

Гуманистическая психология, именуемая также “третьей силой” в психологии,2* возвращается к первичной реальности, человеческому опыту как таковому и, исходя из него, начинает выводить понятия – необходимые абстракции и определения реальных человеческих переживаний, потребностей, целей и ценностей. Такой подход заметно отличается от подхода двух других “сил” в современной психологии – бихевиоризма и фрейдизма.

Бихевиористская (объективистская, позитивистская) психология – это, попросту говоря, психология, которая строит себя по образцу развитых наук. Таковыми являются физика, химия, астрономия, геология и т.д. – науки о вещах, объектах. Психологи рассуждают примерно так: “Посмотрите, каких успехов достигли физика и т.д. Неплохо было бы позаимствовать их методы. Давайте выполнять нашу работу их способом”. Такая неявная установка повлекла за собой сбор огромного количества информации о человеческом существе как объекте, – как если бы человек был не более чем объектом, вещью среди вещей. При изучении человека здесь используются те же процедуры, методы, понятия, определения и подходы, которые могли бы использоваться при изучении света или металла. Психология такого типа получила название механоморфной. Ее нынешняя популярность объясняется преимущественно престижем наук, по образцу которых она себя строит, – а не теми результатами, которых она смогла достичь, и не теми вопросами, на которые она в состоянии ответить.

Вторая из главных “сил” в психологии может быть названа фрейдистской: она включает в себя различные оттенки модифицированных идей и методов, первоначально разработанных Фрейдом. Опять же, очень упрощая можно сказать, что эта психология отражает другое основное течение в науке, связанное с дарвиновской революцией. Психологи данной ориентации рассматривают человеческое существо как животное, – каковым оно, конечно же, является, – причем рассматривают так, как если бы оно было только животным, не более чем животным; при этом животные свойства, присущие исключительно людям, расцениваются как отчасти не вполне “научные”.

Предполагается, что предметом научного исследования может служить лишь то, что роднит человека с другими животными. То, что отличает человека от животных, в расчет не принимается и не изучается. Трактуя высшие качества, присущие исключительно человеку, – высшие стремления, высшие ценности – психологи фрейдистской ориентации действуют явно вопреки здравому смыслу. Они стремятся редуцировать эти свойства, дать им какое-то животное объяснение. Среди моих папок есть одна, озаглавленная “проктопсихология” – по аналогии с проктологией, отраслью медицины, занятой изучением прямой кишки, заднего прохода и т.п. Хотя здесь мы действительно имеем дело с входом в человеческое тело и одним из путей рассмотрения предмета, следует заметить, по крайней мере, что существуют и другие пути.

Гуманистическая психология также признает биологические истоки человеческих потребностей, – но этим и исчерпывается ее сходство с фрейдистской моделью человека. Основное внимание она уделяет так называемым “высшим потребностям”, последние рассматриваются как биологические в своей основе, как одна из сторон человеческой сущности или видовых отличительных признаков человека. Называя эти потребности “инстинктоидными”, я подразумеваю, что они не инстинктивны, а инстинктоподобны, в значительной степени генетически обусловлены.

Говоря о высших биологических потребностях человека, я имею в виду потребности в любви, дружбе, признании, самоуважении, осуществлении своих потенциальных возможностей и т.п. Существует значительное число фактов, подтверждающих гипотезу о биологическом происхождении такого рода потребностей, особенно потребности в любви.

По-видимому, человеческое естество блефует, выдавая наши высшие потенции за нечто небиологическое. Потребность в признании, например, может рассматриваться как фундаментальное право человека, – столь же фундаментальное, как и право иметь в организме достаточно кальция или витаминов. Если эти потребности не удовлетворяются, развивается патология.

Но если эти потребности удовлетворены, возникает иная картина. Существуют люди, которые чувствуют, что они любимы и способны любить, которые чувствуют себя защищенными и способными защитить, чувствуют уважение со стороны окружающих и уважают себя. Если вы обратитесь к изучению таких людей и попытаетесь выяснить, что их мотивирует, то обнаружите, что попали в другое царство. Мне придется назвать это царство трансгуманистическим,3* подразумевая под этим все то, чем мотивируются и понуждаются к действию преуспевшие, развитые и самоактуализировавшиеся лица. Таких людей мотивирует нечто лежащее за пределами базальных человеческих потребностей. Обнаружить исходную точку или точку отправления этих людей в трансгуманистическое царство позволяют ответы, даваемые ими на вопросы типа: “Что доставляет вам наибольшее удовлетворение? Что служит вознаграждением, придающим смысл вашей работе и вашей жизни?”

Ответы даются на языке “подлинных ценностей”, как их называет Роберт Хартман (1967): истина, благо, красота, совершенство, завершенность, простота, утонченность и т.д. Из этого следует, что третья психология дает начало четвертой, “трансгуманистической психологии”, которая имеет дело с запредельными переживаниями и запредельными ценностями.

Полностью развитое (и весьма преуспевшее) человеческое существо, деятельность которого протекает в благоприятных условиях, склонно мотивироваться ценностями, которые трансцендируют, выходят за пределы его Я. Они более не являются эгоистичными в старом смысле этого слова. Красота, справедливость или порядок пребывают за пределами нашей кожи, запредельны нашему организму. Стремление к ним вряд ли можно классифицировать как эгоистическое в том смысле, в каком можно классифицировать, скажем, мое желание поесть. Удовлетворение, получаемое мною в результате достижения или утверждения справедливости, не просто растекается по моим жилам. Оно в равной степени во мне и вне меня; следовательно, оно трансцендирует мою географическую ограниченность. Таким образом, речь идет уже о трансгуманистической психологии.

Тут следует отметить один важный момент. Я говорю как ученый. Любое заинтересованное лицо может подтвердить или опровергнуть мои слова. Сказанное может быть проверено; оно может быть верифицировано. С другой стороны, однако, я уклоняюсь от исторически сложившегося пути развития современной науки, которая с самого начала утверждала необходимость отказа от оценочного подхода к предмету, выступала за ценностную нейтральность научного исследования. И это было верно. Мир объектов, мир вещей в известной мере свободен от ценностей. Но человеческие существа от ценностей не свободны; ценности определяют их жизнь, – они живут во имя ценностей. Представляемое мною новое направление развития можно рассматривать как отказ от механоморфной модели науки, а также как отказ от тенденции к технологизации человеческих проблем, освобождения их от ценностей и превращения в дело техники. Такая тенденция ныне свирепствует в сфере воспитания, образования, социальной службы и других профессий (Маслоу, 1966).

Приведу только один пример. В нашем студенческом городке имеются курсы повышения квалификации для работников социальной службы, желающих стать более опытными и умелыми специалистами. Однако в штате курсов нет преподавателя социальной философии. Каждый раз, когда я в разговоре со знакомыми слушателями этих курсов затрагиваю вопрос о том, “что такое хорошее общество”, они меняют тему. В последнем семестре я проводил семинар по утопической социальной психологии. Ни один из работников социальной службы на него не пришел. Все это напоминает мне историю о летчике-испытателе, который сообщал в последней радиограмме, что “погиб, но показал рекордное время”.

Другой характерной особенностью этого нового направления развития науки является ре-сакрализация. Безоценочная наука занимается десакрализацией; она являет нам обесцененные, позитивистские образы вещей. Она видит в вещах только то, что может рассмотреть, а именно, факты, доступные органам чувств. Трансгуманизм позволяет увидеть кое-что еще. Открывая дверь ценностям и ценностным переживаниям, а также пиковым или запредельным переживаниям, вы открываете тем самым совершенно новое поле исследований. Вы обнаруживаете, что самоотчеты людей, испытавших пиковые переживания, нередко перекликаются с высказываниями великих мистиков. Религиозные мистики, например, говорят о “сознании единения”. Они используют слова, которые не входят в сферу компетенции безоценочной науки. Безоценочная наука отказывается иметь дело с такими словами, полагая их ненаучными, то есть (хотя вслух об этом и не говорится) неистинными. Эти слова описывают эмоции, желания, стремления, состояния, альтернативные формы познания, – все то, что не является истинными фактами с точки зрения безоценочной науки и поэтому исключается ею из рассмотрения.

Должно быть ясно, что проводимое нами обсуждение стало возможным прежде всего благодаря ориентации на ценности. Самоактуализировавшиеся люди, о которых я говорю, – это очень здоровые люди, психиатрически и психологически здоровые люди. Они могут быть названы лучшей частью популяции. Таким образом, я и другие ученые изучали не весь человеческий вид в обычном статистическом смысле, не средних представителей вида, а отборные его экземпляры, то есть самых творческих, самых талантливых и, по возможности, самых умных людей, которых нам только удалось найти. Воспользовавшись биологической метафорой, я назвал этот необычный статистический подход “статистическим исследованием растущей верхушки”.

Растущая верхушка – это место, где происходит основное действие, место, где делятся хромосомы, где активнее всего протекают процессы роста. Чтобы выявить “верхушку”, я пытался отбирать наилучшие экземпляры, не представляющие популяцию в целом. Такой подход вполне оправдан даже вне зависимости от поразительных открытий, которые благодаря нему были сделаны. Возьмите, например, олимпийского золотого медалиста; достигнутый им результат в данном виде спорта служит показателем границы человеческих возможностей для каждого новорожденного. Когда я был подростком и пробовал свои силы на беговой дорожке, для человека невозможно было пробежать сто метров менее чем за десять секунд, подобно тому, как невозможно было пробежать милю менее чем за четыре минуты. В каждом из указанных видов спорта невозможное становилось возможным, потому что кто-то делал это. Кто-то постоянно делает то, в результате чего потолки для каждого новорожденного становятся все выше, а горизонты – все шире. Они становятся потенциально возможными для каждого человеческого существа.

Итак, мы отбираем для своего исследования наиболее полно развитых, наиболее полно очеловечившихся лиц, полагая, что они являют собой пример того, каким бы мог стать весь человеческий вид, если бы только ему позволили развиваться, если бы условия были благоприятны и ничто тому не препятствовало. Это не среднестатистические представители вида, это представители его растущей верхушки, лучшей части верхнего одного процента популяции.

Исследуя таких лиц, мы обнаружили новый образ человека. Это самое важное, потому что из этого вытекает все остальное, а именно, возможность видоизменения всех форм человеческой деятельности и человеческих институтов, включая науку. Новый образ человека – это образ растущего человека. Этот образ открывает перед нами гораздо больше возможностей.

Исследуя таких лиц, мы обнаруживаем значительно более глубокую осознанность сферы межличностных отношений. В результате проведенных исследований уже появилась более высокая концепция человеческой любви. Существует иерархия форм любви. Описанная мною ранее высшая ее форма – это любовь к бытию другого лица, нечто значительно большее, нежели обычное взаимоудовлетворение. Такая бытийная любовь – высшее из того, что доступно человеку; она встречается не часто, но она возможна.

То же относится к сексу. В высших своих проявлениях секс может выступать пусковым механизмом пиковых переживаний, подобных переживанию мистического единения. Здесь раскрывается широкая область для научных исследований, ибо если вы действительно обследуете половую жизнь большинства людей, если вы сделаете выборку по всей популяции, то обнаружите, что 99 ее процентов даже не подозревают о тех возможностях, которые таит в себе сексуальность. Они не знают, сколь сильными могут быть чувства.

Дружба – также иерархическое понятие. Существуют высшие формы дружбы. Когда вы узнаете, какой может быть дружба, и какой она должна быть при благоприятных обстоятельствах, то увидите, до чего жесткие и холодные отношения обычно называют дружбой. Опять же, картина подлинной дружбы более высокого порядка может дать толчок исследовательской и терапевтической работе, направленной на привнесение такой дружбы в нашу жизнь – в семейные, педагогические и производственные отношения, в менеджмент, управленческую деятельность и т.д.

Сказанное выше служит иллюстрацией представлений, развиваемых гуманистической и трансгуманистической психологией наших дней. Будущее, такое же неопределенное, как и во все времена, представляется нам более обнадеживающим, чем предшествующим поколениям.

Наряду с новым образом человека мы можем говорить также и о новом образе цивилизации. Интересы индивида и цивилизации до сих пор неизменно рассматривались как взаимоисключающие. Что хорошо для индивида, то плохо для цивилизации. Имеется в виду, что если он будет эгоистичным, позволит себе делать то, что ему хочется, и не будет сдерживать свои порывы, общество развалится. Это вытекало из фрейдистской концепции. Сегодня в нашем распоряжении имеется новая, гораздо более перспективная концепция здорового общества. Сегодня в нашем распоряжении имеются средства, которые позволяют сравнивать различные общества и давать им оценку. Одно общество может быть лучше другого, то есть быть более здоровым, располагать более высоким развивающим потенциалом. Можно сказать, что ценность общества или его функционирования определяется тем, насколько полно люди, живущие в этом обществе, осуществляют свои потенциальные возможности.

Гуманистическая и трансгуманистическая ориентация порождает также иные представления о реальности и объективности. Становится все более очевидным, что существует концепция объективности более высокая, чем та, которая нам известна.

Принятая сегодня учеными концепция объективности может быть названа “объективностью наблюдателя”, безучастно и безразлично взирающего на свой предмет. Наблюдателю здесь все равно, кто выигрывает, а кто проигрывает. Некоторые данные, полученные нами в ходе исследования человеческих отношений, основанных на бытийной любви, свидетельствуют, что такую любовь можно испытывать не только к человеческим существам, но и к научным проблемам. Вы можете так любить другого человека – своего ребенка, например, – что оказываетесь в состоянии оставить его в покое (и это – большое достижение). Вы можете оставить его в покое в даосском смысле: вы так любите его таким, каков он есть, что наслаждаетесь уже одним созерцанием его спонтанного роста. То же можно сказать и о цветах, животных, – о чем угодно. Оказывается, их можно воспринимать объективно, непредубежденно, без намерения изменить, сорвать в букет, обрубить хвост и т.д. Иными словами, можно позволить им оставаться самими собой. И я склоняюсь к тому, что именно такой настрой способен обеспечить наивысшую точность восприятия. Ибо альтернативой бескорыстному, непреднамеренному восприятию служит выборочное, селективное восприятие: “Могу ли я этим воспользоваться? Полезно ли это мне?” Могу ли я извлечь из этого какую-то выгоду? Не угрожает ли это мне? Могу ли я это съесть? Такой подход неизбежно связан с отвлеченностью рассмотрения. Вещь, явление, ситуация не рассматриваются в их целостности. Они рассматриваются, так сказать, лишь с точки зрения их съедобности или несъедобности, – рассматриваются односторонне и, следовательно, неточно. Объективность, порождаемая бескорыстной бытийной любовью, не столь отвлеченна и поэтому может дать более целостную, более истинную картину.

Несколько слов о религии. Я воспользуюсь ею в качестве примера, ибо упрек в технологизации и профессионализации может быть предъявлен также и многим другим областям человеческой деятельности. Если вы, как и я, обратитесь к изучению пиковых переживаний, которым свойственны почти все отличительные признаки, традиционно приписываемые универсальному религиозному опыту, и которые вместе с тем не обязательно связаны с каким-то определённым вероисповеданием или местом, вы найдете, что мы можем говорить о сакрализации или освящении всей жизни. Я свидетельствую, что практически любой человек может испытывать подобные переживания в любое время и в любом месте. Совокупность фактов такого рода вступает в противоречие с той профессионализацией или специализацией, которая проводится формальной религией – специализацией дня, здания, лица и самих слов, предположительно вызывающих спонтанные религиозные чувства. В особенности это относится к святым местам: считается, что если вы войдете в определенную дверь, то будете испытывать религиозные чувства, – испытывать до тех пор, пока не выйдете через ту же дверь. После чего религиозные чувства покидают вас и вы не испытываете их вплоть до следующего посещения этого или ему подобного здания.

Едва ли не то же самое может быть сказано и о современном образовании. Гуманистическое образование – это процесс, который проходит через всю жизнь, а не ограничивается стенами определенного здания. Если бы забастовка учителей Нью-Йорка продолжалась достаточно долго, мы бы гораздо больше узнали о том, что значит подлинное образование. Начало ему было положено мамами, соседями и другими неспециалистами, которые пришли в школу. Оно не могло принять достаточно развитые формы, поскольку специалисты вскоре опять взяли власть в свои руки. Нынче с образованием все в порядке – его каким-то образом удалось разъять на три аккуратные части, никак между собою не связанные.4*

Я веду к тому, что вся жизнь может стать образованием, религией, наукой, искусством, философией, – если только вы смотрите на нее с точки зрения предельных ценностей, а не экспертных оценок, если только вы не попадаетесь в силки технологии и не пресмыкаетесь перед специалистами. Сказанное относится и к психотерапевтической практике, в частности, к развивающей стороне терапии. Она также может проникнуть собою всю жизнь. Вся жизнь или любая ее часть может быть освящена, сакрализована.

Что это – оптимистический взгляд на вещи или несбыточные мечты? Ни то, ни другое. Наша задача как людей эмпирически мыслящих – быть реалистами, быть хорошими репортерами, хорошими наблюдателями того, что есть на самом деле. Все рассмотренные мною возможности человека действительно возможны. Они были выявлены и описаны благодаря тому, что один процент популяции осуществил их. Это реалистические утверждения; они поддаются проверке. Кроме того, они поддаются статистической оценке, мы можем говорить о степени их вероятности: “Насколько это вероятно? Насколько мы можем быть уверены, что это действительно так? Что означают эти статистические данные о “растущей верхушке”, как я ее называю? Действительно ли это произойдет?” Насколько я могу судить, ответ состоит в следующем: никаких гарантий того, что это с неизбежностью произойдет, нет. Бомбы и кнопки, у которых дежурят люди, все еще ждут своего часа. Не исключено, что они сотрут нас с лица земли. Не исключено и обратное. Если мы встанем на научную точку зрения, то есть рассмотрим эмпирически, что представляет собой истинно человеческое и, следовательно, способное актуализироваться существо, – если мы сможем осознать, что речь ищет не о праздных фантазиях, а о действительных наших возможностях, такое осознание привнесет все это в сферу человеческой деятельности. Для меня же все это означает не что иное, как научное подтверждение многих из тех надежд, которые мы возлагаем друг на друга и на человечество в целом.

Хартман Р. Структура ценности. Карбондейл, 1967.

Маслоу А. Психология науки: предварительное исследование. Нью-Йорк, 1966.

Перевод В.Данченко, 1990