Мельников Вилли. Время – живое существо

Любая материализация художником своей ПРОИЗВ-идеи – это либо ПРОИЗВЕДЕНИЕ-во-храм, либо ПРОИЗВЕ-деймос («деймон» с греческого — «ужас»), но непременно — арт-симбиоз, в котором питаются договориться разновременные календари: в каком направлении и с какой скоростью запустить ВРЕМЯ? Тогда в случае темпоральной лавины — кто удержит восста-нависшие этажи смыслоэпох! И если определять календарь – как попытку мгновений приручить вечность, то не будет лишним условиться, приручил ли автор своё создание или наоборот? Кто в каком времени живет? И стоит ли эти времена освобождать (разделять) друг от друга?

Необходимость освобождения предполагает пленённость кого-то кем-то. Автор, не ведающий точно, находится ли «у времени в плену» он сам, но пытающийся при этом предложить свою версию освобождения времен от взаимопленённости, — такой автор становится персонажем картины Рене Магритта «Ясновидение». Где художник, глядя на лежащее перед ним птичье яйцо, пишет на холсте летящую птицу, В нашем случае отвечающий на заглавный вопрос подобен именно яйцу: его будущий облик-ответ миру —   пока всего лишь изображение, а пишущий его художник с каждым мгновением все больше уходит в прошлое, во многом убиваемый чисто формальным испугом «будущего в прошедшем», чем, по сути, и оказывается феномен ясновидения. Этот феномен сам по себе не столько замок, сковывающий прошлое и будущее, сколько маска на лице стражника, в чьих руках – ключ к этому замку. И имя этого стражника – НАСТОЯЩЕЕ, которое способно служить домом (или тюрьмой!) для всех времен минувших и грядущих. А если обитатели этого дома слишком уж навязчиво пытаются программировать будущее или же внедрять безумные рецепты прочтения прошлого, то НАСТОЯЩЕЕ оборачивается БЕЗВРЕМЕНЬЕМ (заточением), где наступает пора воспоминаний о будущем и предсказаний прошлого.

Итак, НАСТОЯЩЕЕ — вот что, казалось бы, в силах освободить будущее от прошлого и наоборот, причем жаждут ли они этого или нет, НАСТОЯЩЕМУ, как правило, безразлично. Такое равнодушие, возможно, свойственно ящерице, спасшей свою жизнь ценой потери хвоста. И если такая ящерица страдает амнезией, то среди утерянных воспоминании, скорее всего, остается и ценность самого хвоста. При этом в руках у ловца ящерицы остался непрошеный лоскут чужой памяти, который, возможно стал роковым перегрузом. Прошлое и будущее никак не поделят такие «отброшенные хвосты». Между прошлым и будущим ведётся перманентная перебранка, которую принято называть, историческим процессом. И прошлое, и будущее заняты чем-то вроде выяснения, что же представляет собой их взаимная закабалённость друг другом? Может быть это —  генетическая память? Или просто подаренные на память «сувенирные гены», перевязанные праздничными ленточками мутаций, которые кодируют беспамятство? А вдруг последнее — и есть, взаиморазбегание ушедшего и приходящего —  двух скакунов, разрывающих пополам зажатое между ними — и так надоевшее своими претензиями на роль осевого нерва-артерии — НАСТОЯЩЕЕ?

На языке древних майя иероглиф «тхлацлик» означал одновременно и «освобождение», и «смерть» – в зависимости от контекста. Будущее у индейцев майя – «цкальпан»  читалось также и в значении «нечто, зажатое в кулаке». А прошлое «учмидь» – несло смысл «поляны, вытоптанной заблудившимися в попытках выбрать уводящую от нее тропу». Слово же «оахаклн» – «настоящее» – чаще всего (и в первую очередь!) означало «приносить кого-либо в жертву с согласия самой жертвы». Комментарии излишни.

Хорошо известен постулат-образ «прорастания прошлого через настоящее в будущее». Но при этом почему-то не оговаривается ни способность прошлого расти и ветвиться, ни прочность асфальта-настоящего, ни степень созревания и востребованности плодов будущего. И будь возможным освобождение «вчера» от «завтра» и (или) наоборот, их освободитель-настоятель —  НАСТОЯЩЕЕ —  предстал бы в обличии лесопильной машины, полосующей доски из МЕЖВРЕМЕННОГО ДРЕВА. Наверное, из этих досок — срезов ВРЕМЕНИ — можно было бы сколотить лачугу, где тупо сидели бы освобождённые от «до-и-после» календари различных времен и культур. Но вряд ли вспомнили бы они хоть одно слово из языков своих создателей.

Прошлое и будущее бесконечно спорят: кто же из них более ЖИВОЙ? И когда один уступает другому статус «живейшего», его обладатель пугается и просит НАСТОЯЩЕЕ поддержать оказавшееся неожиданно неподъемным БРЕМЯ ответственности жизни-освобождения, «увечной (усеченной) ВЕЧНОСТИ». Это БРЕМЯ уместно было бы назвать «шапкой Хрономаха». Думается, что когда прошлое и будущее тасуют между собой звание «реальности-жизни», выделяется некая темпоральная энергия, которой и «питается» НАСТОЯЩЕЕ. Это можно понимать и как метафору, и как вполне материальное явление. Изыскания в области пост-эйнштейновской физики всерьез говорят о принципиальной возможности использования упомянутой энергии для перемещений во времени. В таком случае наш заглавный вопрос приобретает ещё более непраздное звучание. В теории многомерных пространств известен так называемый феномен «кротовой норы»: гипотетическая возможность туннеля в прошлое сквозь коленчатый изгиб пространства с большей, чем трёх-, мерностью. Но при подобном переходе станет еще более неясным: ЧТО КАКИМ ВРЕМЕНЕМ СЧИТАТЬ? И кто от кого освободился? Или попал в ещё большую зависимость?

К автору данного (едва не написал – НАСТОЯЩЕГО!) эссе пришел однажды самоспрос (или предначер-тайна?):

Что есть НАСТОЯЩЕЕ? –

Прошлое, ударившееся в футуризм,

Или же

Будущее, увлекшееся ретро?..

На личном опыте полиглота я давно убедился: сколькими языками владеешь, в стольких пространственно-временных континуумах ты живёшь, столькими же атмосферами дышишь. В этом смысле представляется уместным сравнить владение современными и древними языками с умением договариваться со Временем. При изучении какого бы то ни было языка — а значит, и тех времён, из которых он соткан и которыми он дышит –  необходимо убедиться, что язык отвечает тебе взаимностью, вливается в тебя, пропитывает тебя своим временным многомерьем, и ты начинаешь владеть им в той же мере, сколько и он тобою, Думаю, что роковая ошибка человечества в том, что оно пыталось во все эпохи взнуздать время, перехитрить его. Отсюда — бесконечные поиски микстур бессмертия, философских «булыжников» камней, вечных двигателей. И в этом смысле мне кажется, что лучший способ найти со временем общий язык –  это попытаться приручить его, не возвышая себя над ним, а поговорить с ним за чайным столиком на равных, где в качестве чая выступит безвременье, а крушение и зарождение новых государств и культур можно будет  добавлять по вкусу как сливки.

Общеизвестен древнейший обычай, и по сей день бытующий у архаических времён: перед выходом на охоту пронзать копьями изображения зверей на песке. Вот только в случаях «убийства изображения» предполагается умерщвление на охоте самого оригинала (дичи), а если, приручая время, рисуешь его портрет, то есть своё представление о нём, делаешь первый шаг к тому, чтобы поведать о себе и своих намерениях изучаемым перекрёсткам разных эпох. При этом вы как бы держите друг друга на незримых поводках. Последние означают совсем не взаимное выгуливание по историческому пространству, но по мировосприятиям. Подобное отношение между человеком и его восприятием времени можно встретить в культурах, говорящих на изолированных языках. Их ни на что не похожие мифологии, сложные системы шаманских ритуалов, способы вести беседу как с давно ушедшими предками, так и с далёкими потомками – всё это оказывается своеобразным путеводителем по межвременным ступеням. Например, японские айны, утверждают, что их предки пришли с пяти белых звёзд, рядом с каждой из которых время протекало по своему и меняло свои цвета. Мир этих пяти звёзд погиб именно из-за того, что провалилась совместная попытка этих пяти светил рассказать друг другу о своеобразии календарных и векторных особенностей протекания времени, Их беседа быстро превратилась в спор,  который перешёл в старание каждой из звёзд навязать свои временные особенности другим, и всё закончилось взаимным уничтожением. Даже в современном языке айну существует множество совершенно непереводимых идиоматических конструкций и отдельных слов, обозначающих различные исторические отрезки цветовыми оттенками, которые невозможно описать на других языках: только лишь показать. Айны считают, что чем больше оттенков различает человек, тем в большем количестве вселенных он умеет путешествовать. У них существует также обычай устраивать особые ритуальные окна многоугольной формы (очень похожих на фракталы) в полу и потолке жилища. Окна в потолке завешены цветным стеклом, а окна в полу представляют собой фрагменты встроенных зеркал в каменные или деревянные покрытия. Айны уверены, что дуновения из разных эпох, пролетая над их жилищем и заблудившись, заглядывают в потолочные окна, сквозь цветные стекла которых видят зеркальные проруби в полу. Именно так у забредшей в жилище айнов эпохи происходит нечто вроде самоопознания и ей легче найти дорогу домой.

Нельзя не вспомнить калифорнийских индейцев хопи. Современное название штата Калифорния навязано европейцами и взято из рыцарских романов XIV века, где оно служило обозначением мифической страны вечной юности и богатства (кельтский аналог Эльдорадо). Родное же название этого штата на языке хопи звучит как «мкуаинэоатцкуаци», что буквально можно перевести: люди, которые питаются временем и при опасности прячутся в него. И если в дохристианских европейских пантеонах понятие времени персонифицировано в образе одного единственного первобожества, как греческий Кронос, иберийская Азцаузон, то в языке хопи понятие времени олицетворяют множество богов и богинь, находящихся в сложных родственных отношениях друг с другом.

Нельзя не упомянуть басков и их восприятие времени. В их жилищах с древнейших времён принято устраивать отдельную ритуальную дверь, которую они называют «нзюриталуахе-алук», что буквально означает дверь для переходов из одного времени в другое с целью познакомить их между собой. Такая дверь в некотором смысле является баскским аналогом домашнего алтаря богов времени, но воспринимается не столько как нечто неприкосновенно сакральное, сколько как деталь интерьера, которой и люди, и боги незримо пользуются. Более того, баски считают, что через эту дверь к живущим в доме приходят вещие сны.

Можно утверждать, что в современном искусстве наиболее необычные, новаторские и смыслоёмкие работы получаются у тех художников, которые сочиняют свои композиции, будто подслушивая дружескую беседу различных временных пластов. Такие художники оказываются сталкерами по взаимоотношениям времён, а их произведения – страницами дневников их экспедиций в различные восприятия феномена времени. Вспоминается одна московская перформанс-группа «Межлокальная контрабанда». Эти художники формулируют своё творческое кредо: «Когда-нибудь человечество покинет пространство и будет обитать во времени». Этим парадоксом многое сказано. Ведь именно в таком взгляде на время может скрываться самоучитель бессмертия.

Вполне возможно, что время — это не просто вселенская структура или функция, описывающая процессы изменения универсума, или же просто философская категория; вполне возможно, что время — это своего рода живое существо, которое пытается общаться с живущими в нём существами посредством языка исторических событий и особенностей разноязычной фразеологии. Достаточно вспомнить, что самые парадоксальные, необъяснимые и забавные идиомы в любом языке связаны, прежде всего, именно с понятием  времени. Так в русском языке общеизвестна поговорка «после дождичка в четверг», А теперь её соответствия в некоторых других языках. В немецком: «когда собаки залают хвостами». В суахили: «когда слон захлебнётся в реке, которая так никогда и не потекла». В латышском: «когда отелится павшая корова». В языке австралийского племени калкадун: «когда сосед женится на девушке, которая сумеет сшить себе наряд из желания небес утонуть в самих себе». Ну и, наконец, болгары говорят: «когда маленькая зазнавшаяся свинья в жёлтых шлёпанцах вскарабкается на грушу».

В том, что время вполне может представлять собой самостийную пространственную структуру, постепенно убеждают последние разработки в области пост-эйнштейновской физики. Некоторые исследователи уже давно оперируют понятием «овал Дистейна». Это ничто иное, как явление, известное из романов братьев Стругацких и фильма Андрея Тарковского под названием «сталкерская зона». Дело в том, что эти зоны, возможно, являются участками Земли, где в наш мир вплёскиваются проявления законов физики неких соседних вселенных, что воспринимается нами, как чудо или мистика. В одной лишь Москве мне удалось обнаружить пока что восемь таких зон, между тремя из которых я родился. Если посетить эти зоны в благоприятное для них время, то велика вероятность того, что выйдешь обратно наделённый какими-то новыми знаниями или творческими способностями. Но если «вломишься» в такую зону из праздного любопытства, то она распознает это сразу и в лучшем случае ничем себя не выдаст, фрактально свернувшись, а в худшем – сотрёт целые участки твоей памяти.

Мне думается, что лучшие способы выжить в любом времени –  это уметь говорить с ним на его языке, попутно вырабатывая и совершенствуя свой собственный. Такое отношение к феномену времени — оптимальный путь научиться смотреть со стороны на время, в котором живёшь, а через его призму — искусство смотреть на себя, что в свою очередь становится лучшей профилактикой нарциссизма. А он, как известно, игнорирует понятие времени, задыхаясь в себе самом.