Мис ван дер Роэ Людвиг. Рабочие тезисы

[371]

РАБОЧИЕ ТЕЗИСЫ[1]

Все эстетические спекуляции         }

Все доктрины                                     }          мы отвергаем.

Любой формализм                             }

Архитектура — воля времени, воплощенная в пространство. Живая. Развивающаяся. Новая.

Не вчера. Не завтра. Только сегодня она обретает форму.

[372]

Лишь такая архитектура плодотворна.

Создавать форму, опираясь на сущность наших целей и средства нашего времени. Это наша задача. Конторское здание[2].

Конторское здание — дом работы, организации, ясности, экономии.

Светлые просторные рабочие помещения, обозримые, цельные, лишь подразделенные, как сам производственный организм. Наибольший эффект при незначительной трате средств.

Материалы — бетон, железо, стекло.

Железобетонные здания по своей сущности — каркасные здания. Ни рыхлости, ни бронированных башен. При несущих конструкциях поясов ненесущая стена. Здания из кожи и костей.

О ФОРМЕ В АРХИТЕКТУРЕ[3]

Я не против формы, но против лишь формы как самоцели… Форма как цель всегда ведет к формализму.

Потому что такое стремление направляется не к сущности, а к внешнему.

Но только живая сущность определяет живое внешнее. Только напряженность жизни дает напряженность форме. Все «как» опираются на одно «что».

Не получившее формы не хуже, чем чрезмерно подчиненное форме.

Одно ничто, другое — иллюзия.

Истинная форма предполагает истинную жизнь.

Но не бывшую и не придуманную.

Здесь лежит критерий.

Мы ценим не только результат, но и выражение процесса формирования. Именно через него мы можем увидеть — исходит форма от жизни или является самоцелью.

Поэтому процесс формирования так существен для меня.

Жизнь для нас — решающее.

Во всей своей полноте, в своих духовных и реальных связях. […]

АРХИТЕКТУРА И ЭПОХА[4]

Греческие храмы, римские базилики и средневековые соборы значительны для нас как памятники эпохи, а не как произведения отдельных архитекторов. Кого интересуют имена этих зодчих? И какое значение имеют их личности, их случайные черты? Такие сооруже-

[373]

ния безличны по своей истинной природе. Они чистое выражение своего времени. Их подлинное значение состоит в том, что они символы своей эпохи.

Архитектура — это воля эпохи, перенесенная в пространство. До тех пор, пока эта простая истина не будет уяснена и признана, новая архитектура не перестанет быть колеблющейся и экспериментальной. До тех пор она останется хаосом неуправляемых сил. Вопрос о природе архитектуры имеет решающую важность. Необходимо понять, что всякая архитектура связана со своим временем, что она может проявлять себя лишь в осуществлении жизненных задач своей эпохи и в условиях своей эпохи. Так было всегда.

Безнадежно пытаться использовать формы прошлого в нашей архитектуре. Этому искушению может поддаться даже величайший художественный талант. Мы снова и снова видим талантливых архитекторов, которые не оправдывают наших ожиданий, потому что их творчество не в ладу с их временем. В конечном счете, несмотря на их одаренность, они оказываются дилетантами, независимо от того, с каким воодушевлением они делают неверные вещи. Речь идет о существе дела. Невозможно двигаться вперед, а смотреть назад; тот, кто живет в прошлом, не может прогрессировать.

Наше время по своим тенденциям всецело светское время. Мистические устремления носят лишь эпизодический характер. Несмотря на наше более глубокое понимание жизни, мы не станем строить соборов. Да и смелые жесты романтиков ничего не значат для нас, ибо мы обнаруживаем в них пустую форму. Наша эпоха не время пафоса; мы не столько почитаем взлеты духа, сколько ценим разум и реализм.

Нужно ответить на требование, которое предъявляет наше время, — требование реализма и функционализма. Только тогда наши здания будут выражать потенциальное величие нашей эпохи.

Сегодня мы имеем дело с вопросами общего порядка. Индивидуальность утрачивает значение; ее судьба уже не интересует нас. Решающие достижения во всех областях носят безличный характер, и те, кому мы обязаны ими, по большей части неизвестны. В этом тоже проявляется тенденция к анонимности, присущая нашему времени. Образец в этом смысле являют собой наши инженерные сооружения. Гигантские плотины, индустриальные комплексы и огромные мосты строятся как нечто обыденное, и с ними не связывают имя проектировщика. Они предвосхищают технику будущего.

Если мы сравним чудовищную тяжеловесность римских акведуков с паутинной легкостью современных кранов или массивные своды с тонкими железобетонными конструкциями, мы поймем, как резко отличается по форме и выразительности наша архитектура от архи-

[374]

тектуры прошлого. На ее развитие оказывают большое влияние современные индустриальные методы. Бессмысленно возражать на это, что современные здания имеют лишь утилитарное назначение. Если мы отрешимся от всякого рода романтических концепций, мы должны будем признать, что и каменные сооружения греков, и кирпичные и бетонные строения римлян, и средневековые соборы являются достижениями смелой инженерной мысли. Можно считать не требующим доказательств, что первые готические здания казались непрошенными пришельцами в их романском окружении.

Наши утилитарные здания могут быть достойными имени творений архитектуры только в том случае, если они правильно интерпретируют наше время своей совершенной функциональностью.

НОВАЯ ЭРА[5]

Новая эра — это факт: она существует, независимо от того, нравится она нам или нет. Впрочем, она не лучше и не хуже всякой другой эры. Она чистое данное, не содержащее в себе никакой оценки. Поэтому я не буду пытаться определить ее или разъяснить ее основной характер.

Не будем придавать чрезмерного значения механизации и стандартизации.

Признаем как факт изменение экономических и социальных условий.

Все эти условия развиваются своим путем — слепо и фатально.

Только одно имеет решающее значение: какую позицию займем мы сами перед лицом сложившихся обстоятельств.

Здесь возникают духовные проблемы. Важно спросить себя не «что», а «как». Какие блага мы производим и какими орудиями мы пользуемся — это вопросы, не имеющие значения в духовном плане. Как решается вопрос о сравнительных преимуществах небоскребов и низких домов, строить ли нам здания из стали и стекла — все это не важно с духовной точки зрения.

Решающее значение имеют духовные ценности.

Ибо для каждой эры — включая и новую эру — истинно важная задача состоит в том, чтобы вызвать к существованию дух.

ОБРАЩЕНИЕ К ТЕХНОЛОГИЧЕСКОМУ ИНСТИТУТУ В ИЛЛИНОЙСЕ[6]

Техника уходит своими корнями в прошлое.

Она господствует над настоящим и устремляется в будущее.

Она подлинное историческое движение, одно из великих движений, которые определяют и представляют соответствующую эпоху.

[375]

Ее можно сравнить только с античным открытием человека как личности, с римской волей к господству и средневековыми религиозными войнами.

Техника — нечто гораздо большее, чем метод, она таит в себе целый мир.

Как метод она первенствует почти во всех отношениях.

Но только там, где она предоставлена самой себе, как это имеет место в гигантских инженерных сооружениях, техника обнаруживает свою истинную природу.

Здесь очевидно, что она являет собой не только пригодные средства, но и нечто в себе, нечто такое, что имеет самостоятельное значение и впечатляющую форму — столь впечатляющую, что ей нелегко подыскать название.

Техника ли это еще или это архитектура?

И, быть может, поэтому некоторые убеждены в том, что архитектура со временем отживет свой век и будет заменена техникой.

Такое убеждение не свидетельствует о ясности мысли. В действительности происходит обратное.

Всюду, где техника достигает настоящего совершенства, она переходит в архитектуру.

Правда, архитектура зависит от материальных факторов, но ее подлинное поле деятельности — сфера выразительности.

Надеюсь, вы поймете, что архитектура не имеет ничего общего с измышлением форм.

Она не площадка для игр маленьких и взрослых детей.

Архитектура — поле боя для духа.

Архитектура пишет по-своему историю эпох и дает им их имена. Архитектура зависит от своего времени.

Она кристаллизация его внутренней структуры, постепенное раскрытие его формы.

Вот почему техника и архитектура так тесно взаимосвязаны.

Мы искрение надеемся, что они будут вместе расти, что когда-нибудь одна станет выражением другой.

Только тогда у нас будет архитектура, достойная этого имени: архитектура как истинный символ нашей эпохи.

КРИСТИАН НОРБЕРГ-ШУЛЬЦ. БЕСЕДА С МИС ВАН ДЕР РОЭ[7]

Мис ван дер Роэ известен как человек немногословный. Он никогда не отстаивал свои идеи в речах и сочинениях, как это делали Ле Корбюзье, Райт или Гропиус, и только после войны его имя стало известно широкой публике. […]

[376]

Его чикагская мастерская полна моделей всех размеров. Искусно сделанные модели крупных сооружений перемежаются с деталями отдельных узлов и связующих конструкций. В чертежной руководимого им архитектурного отделения ИТИ[8] студенты работают, как профессиональные металлисты, и изготовляют детальные, большого масштаба модели каркасов. По-видимому, все основывается на строительстве, а не на чертеже, не на «бумажной архитектуре». Модели — это главное, а чертежи — всего лишь средство привязки к строительному участку. Училище ИТИ постоянно расширяется под руководством Миса, и студенты в продолжение учебного курса проходят строительную практику в полном объеме.

«Как вы видите, нас интересует прежде всего ясная конструкция», — говорит Мис.

«Но разве отправная точка не «свободный план», — спрашиваю я, несколько удивленный, поскольку большинство авторов, писавших о Мисе, подчеркивало, что он пользуется так называемым свободным планом.

«Нельзя отрывать свободный план от ясной конструкции. Ясная конструкция — основа для свободного плана. То, что не имеет ясной структуры, нас вообще не интересует. Мы прежде всего спрашиваем себя, что именно нам надо построить — здание с открытым пространством или с более традиционным каркасом, а после этого разрабатываем конструкцию избранного типа вплоть до мельчайших деталей и только потом принимаемся за решение частных вопросов плана. Если вы станете сначала разрабатывать план и внутренние пространства, все застопорится и будет невозможно создать ясную конструкцию».

«Что значит «ясная конструкция»?»

«Мы без обиняков говорим о ясной конструкции, потому что отстаиваем правильную конструкцию, которая может отвечать нынешнему требованию стандартизации».

«Можно ли сказать, что такого рода правильная конструкция должна также придавать зданию цельность и в формальном плане?»

«Да, конструкция — это становой хребет здания, благодаря ей и возможен свободный план. Без этого станового хребта план был бы не свободным, а хаотическим и потому затрудняющим использование здания. […]

Нам не нравится слово «дизайн». Оно означает все и ничего. Многие думают, что могут проектировать все, что угодно, от гребенки до железнодорожной станции, — и ничего хорошего у них не получается. Нас интересует только строительство. Мы предпочли бы пользоваться не словом «архитектура», а словом «строительство», относя его лучшие результаты к произведениям «строительного ис-

[377]

кусства». Многие школы настолько поглощены социологией и проектированием, что забывают строить. Строительное искусство начинается там, где тщательно складывают вместе два кирпича. Наше обучение направлено к тому, чтобы натренировать глаз и руку. В первый год мы учим студентов точно и аккуратно чертить, на следующий год мы преподаем им технические предметы, а на третий год обучаем их планированию таких элементов, как кухни, ванные, спальни, уборные и т. д.».

Я спрашиваю Миса, почему столь многие его здания симметричны и придает ли он важность симметрии.

«А почему бы зданию не быть симметричным? — отвечает он. — В большинстве университетских зданий естественно расположить по лестнице на каждом конце, а аудиторию или вестибюль посредине. Таким образом здания становятся симметричными, если это естественно. Но помимо этого мы не придаем симметрии никакой важности».

«Почему вы всегда повторяете одни и те же типы структуры, вместо того чтобы экспериментировать, искать новые возможности?»

«Если бы человек каждый день изобретал что-нибудь новое, мы бы никуда не ушли. Ничего не стоит придумать интересные формы, но требуется очень многое для того, чтобы их разработать. Я часто пользуюсь в преподавании примером, заимствованным у Виоле ле Дюка[9]. Он показал, что трехсотлетнее развитие церковной готики было разработкой и усовершенствованием одного и того же типа структуры. Мы намеренно ограничиваем себя теми структурами, которые реальны в настоящий момент, и разрабатываем их во всех деталях. Таким образом мы хотим создать основу для дальнейшего развития».

Опера[10] явно дорога сердцу Миса, потому что он описывает ее во всех подробностях. Он подчеркивает, что сложность плана — результат требований, сформулированных в конкурсной программе. В эти требования входит наличие двух зрительных залов, которые могут использоваться независимо один от другого, но имеют общее техническое оборудование. В то время как над другими проектами Мис работал месяцами и даже годами, Мангеймская опера была создана за несколько недель лихорадочного творчества зимой 1952/53 года. Помогавшие ему студенты рассказывают, что он мог часами сидеть перед большой моделью, одетый в черный костюм, «будто на свадьбу собрался», с неизменной сигарой в руке.

«Как вы видите, все здание представляет собой как бы одну большую комнату. Мы считаем, что сегодня это самое экономичное и практичное решение. Цели, которым служит здание, со временем

[378]

меняются, но мы не можем допустить, чтобы по этой причине здание снесли. Поэтому мы перевернули лозунг Салливена «формы следуют за функцией»[11] и создали практичное и экономичное пространство, которому можно придать различные функции. В Мангеймской Опере зрительные залы и сцены не зависят от стальных конструкций. Просторный зрительный зал представляет собой своего рода консоль, выступающую из железобетонной основы, — протянутую вперед «руку».

«Многих удивляет, что вы коллекционируете картины Клее[12] — то пристрастие как будто не согласуется с вашими зданиями».

«Я стараюсь делать здания нейтральной рамкой, в которой люди и произведения искусства могут жить своей собственной жизнью. Это требует скромности».

«Раз вы рассматриваете архитектуру как нейтральную раму, какую роль вы отводите природе по отношению к зданию?»

«Природа тоже должна жить своей собственной жизнью, нам не следует разрушать ее красками своих домов и интерьеров. Но мы должны стремиться к тому, чтобы придать природе, домам и людям высшее единство. Когда вы смотрите на пейзаж сквозь стеклянные стены Фэрнсуорт-хауза[13], он приобретает более глубокое значение, чем в том случае, когда вы созерцаете его, находясь вне здания. К пейзажу предъявляются большие требования, когда он становится частью более обширного целого».

«Я заметил, что вы избегаете обычных углов и выводите одну из стен, образующих угол, за другую».

«Это потому, что обычный угол создает впечатление массивности, которое трудно сочетать со свободным планом. Свободный план — новая концепция и у него есть своя грамматика, как у нового языка. Многие думают, что свободный план означает абсолютную свободу. Это не так. Свободный план требует от архитектора такой же дисциплины и вдумчивости, что и традиционный план. Свободный план требует, например, чтобы замкнутые элементы, которые все же необходимы, выдавались из внешней стены, как в Фэрнсуорт-хаузе. Только таким образом создается свободное пространство».

«Многие критикуют вас за то, что вы всегда придерживаетесь прямого угла. Однако в одном проекте тридцатых годов вы создали свободный план, пользуясь криволинейными стенами».

«Я ничего не имею против острых или тупых углов и кривых линий, если то, что сделано на их основе, сделано хорошо. Но до сих пор я не видел ни одного человека, который делает такие вещи хорошо. Архитекторы эпохи барокко владели этим искусством, но их творчеству предшествовало долгое развитие».

«Когда глядишь на ваши ранние работы, создается впечатление,

[379]

что ваши идеи о ясной конструкции и свободном пространстве относительно новы?»

«Сегодня нам ясно многое из того, что мы лишь предугадывали в двадцатых годах».

«Если сделать последовательные выводы из этих идей, не придем ли мы к своего рода «механицизму», согласно которому можно свободно оперировать стандартными элементами внутри ясной конструкции?»

«Этот метод, без сомнения, и утвердится в будущем, но пока у нас нет технических средств для того, чтобы полностью следовать ему. Когда это станет экономически возможным, строительство станет монтажом».

ОТРЫВКИ[14]

В 1900 году в Европе была группа очень талантливых людей, которая основала движение «Ар нуво»[15]. Они стремились создавать все по-новому: новые дома, новые костюмы, новые ложки, новую жизнь — все новое. Они думали, однако, что это — вопрос формы. В целом движение осталось типичной модой и никогда не выходило за ее пределы. Они были наиболее талантливые люди — таких больше не было в мире — и все-таки они не смогли сделать это.

Мне стало ясно, что вводить новые формы — не задача архитектуры. Я пытался понять — что же является ее задачей? Я спрашивал Петера Беренса, но он не смог мне ответить. Может быть, он просто не понимал вопроса. Мы пытались отыскать ответ сами. Мы исследовали залежи древней и средневековой философии. С того времени, как мы поняли, что это — вопрос истины, мы пытались найти, чем же действительно является истина. Мы были очень обрадованы, найдя определение истины у Фомы Аквинского[16]: «Adequatio intellectus et rei», или, как выражают это современные философы на сегодняшнем языке: «Истина есть сущность факта». Я никогда не забываю этого. Это обнадеживающий и направляющий свет. Чтобы понять, чем действительно является архитектура, мне понадобилось пятьдесят лет — полстолетия. […]

Берлаге был человеком большой серьезности, человеком, который не принимал ничего фальшивого и который говорил: ничто не может быть построено, если не имеет ясного конструктивного замысла. И Берлаге точно исполнял это. И делал в такой степени, что его лучшее здание в Амстердаме, Биржа, имеет средневековый характер, не будучи средневековой. Он использовал кирпич так, как это делали люди средневековья. Здесь у меня родилась идея ясной

[380]

конструкции… Мы можем говорить об этом просто, но сделать это — совсем не просто. Это очень трудно — придерживаться основной конструкции и показать ее в сооружении. […]

Современные архитектурные школы страдают от отсутствия направления — не от отсутствия энтузиазма или отсутствия таланта… Стремиться выразить индивидуальность в архитектуре — значит совершенно не понимать проблемы, но сегодня большинство наших школ, интернациональных и неинтернациональных, внушают своим студентам идею, что делать хорошие здания — значит делать разные здания, и если они не различны, — следовательно, они плохи.

Я считаю, что в архитектуре вы должны иметь дело с конструкцией, но вы должны, однако, понимать конструкцию. Когда конструкция достигает утонченности и когда она становится выражением сущности нашего времени, тогда и только тогда она будет становиться архитектурой. Каждое здание имеет свое значение, не каждое из них — собор. Это должно быть осмыслено и понято. […]

[Моя] концепция не выйдет из моды по двум причинам. Она прогрессивна и она консервативна — в одно и то же время. Она радикальна, так как использует научные и технические достижения и основные возможности нашего времени. Она имеет научный характер, но она — не наука. Она использует технологические средства, но она — не технология. Она консервативна, так как сосредоточена не только на пользе, но связана и со смысловым значением, сосредоточена не только на функции, но и на выражении. Она консервативна, так как основана на вечных законах архитектуры: порядок, пространство, пропорции. […]

Моя концепция и подход к работе над Сигрэм-билдинг[17] не отличались от работы над другими зданиями, которые я построил. Моя идея или, лучше, «направление», которым я иду к ясной структуре и конструкции, приложимы не только к какой-либо одной проблеме, но ко всем архитектурным проблемам, которыми я занимаюсь. Я фактически ярый противник идеи, что специфика здания должна иметь индивидуальный характер, — скорее, характер должен быть универсальным, определяемым общей проблемой, которую архитектура должна стремиться решить. […]

Вещь может иметь практическую, экономическую или духовную ценность. Ценность вещи в ее использовании. Трость, практическая вещь, не может быть сравнена с Парфеноном — он имеет духовную ценность. Соответственно электростанция — не собор, и перенесение особенностей приведет к результату, который не будет архитектурой… В архитектуре есть розы и картофель, но есть плохой картофель, так же как и хороший, и плохие розы, так же как и прекрасные.

[381]

Язык может быть использован для повседневных нужд как проза, если вы можете очень хорошо говорить — как великолепная проза. И если вы действительно говорите хорошо, вы можете быть поэтом. Но во всех случаях это тот же язык, и его характер остается тем же, и он имеет те же возможности.

Работы Салливена и Райта очень интересны и важны… Однако мы не делали бы того, что делал Салливен. Мы видим вещи другими глазами, так как живем в другое время. Салливен все еще верил в фасад, это была еще старая архитектура. В его понимании структура здания еще не стала тем, что необходимо нам. Мы же, подчиняясь нашему времени, творим архитектуру только посредством структуры… Так же обстоит дело с Райтом. Он отличается от Салливена, как мы отличаемся от Райта, ибо архитектура должна вырастать из своей Эпохи, — так вырастала архитектура прошлого. […]

Архитектура — это исторический процесс. Она принадлежит не данному времени, как говорят, а именно эпохе… Зная господствующую роль науки и техники в наше время, я попытался ответить на вопрос: что следует из этого факта? Можем мы его изменить или нет? И ответ на этот вопрос дал мне направление, которому я следую. […]

Как я вижу, сейчас существуют две главные тенденции. Одна имеет структурную основу, и мы можем называть ее объективной. Другая имеет пластическую основу, и мы можем называть се эмоциональной. Вы не можете смешивать их. Архитектура — не коктейль… Архитектура зависит от эпохи, это не мода, но она и не вечна — она часть эпохи. Понять средства эпохи, понять ее сущность, а не нечто видимое, внешнее. Но найти существенное для эпохи очень трудно, и процесс раскрытия большой формы протекает очень медленно. Эта большая форма не может быть введена вами или мною, но мы работаем над нею, не осознавая этого. И когда большая форма становится понятной до конца, — эпоха завершается, наступает нечто новое.

О НОВОЙ АРХИТЕКТУРЕ[18]

[…] Преподавание всегда побуждало меня вносить ясность в собственные архитектурные идеи. Работа же давала возможность проверять их обоснованность. Но главное, в чем убедили меня преподавание и творческая работа, это в необходимости сохранять ясность в мыслях и действиях. Без ясности не может быть взаимопонимания. А без взаимопонимания нет направленности — только путаница. Иногда эта путаница создается даже великими людьми, как, например, в 1900-х годах, когда одновременно творили Райт, Берлаге,

[382]

Беренс, Ольбрих, Лоос и Ван де Вельде, и при этом все они устремлялись в разных направлениях.

Студенты, архитекторы и просто заинтересованные люди часто задают мне вопрос: «В каком направлении будет дальше развиваться архитектура?»

Конечно, нет ни необходимости, ни возможности каждый понедельник изобретать новый вид архитектуры. Мы приблизились сейчас не к концу, а к началу новой эпохи, эпохи, которой будут руководить новые идеи, которую будут направлять новые силы, новые технические, социальные и экономические силы, и которая обретет новые орудия производства и новые материалы. Это все и обусловит появление новой архитектуры.

Но будущее приходит не само по себе. Лишь если мы правильно выполняем свою работу, то будет заложен прочный фундамент для будущего. За все эти годы я все больше убеждался, что архитектура — это не игра с формами. Я постиг тесную связь между архитектурой и цивилизацией. Я понял, что архитектура должна рождаться из поддерживающих и направляющих сил цивилизации. И что архитектура в своем наилучшем виде может стать выразительницей сокровенной сущности своей эпохи. Сущность цивилизации не проста: она частично принадлежит прошлому, частично — настоящему, а частично уходит в будущее. Ее трудно определить и понять. Ничто в прошлом, по самой своей природе, не может быть изменено. Настоящее должно быть принято и направлено желательным образом. Однако будущее открыто — открыто для созидательной мысли и действия. Это и есть та сущность, из которой возникает архитектура. А из этого следует, что архитектура должна быть связана лишь с наиболее значительными силами цивилизации. Подлинной может быть только та связь, которая затрагивает самую глубокую сущность эпохи. Эту связь мне хочется назвать истинной связью. Только такая связь может охватить всю сложную природу современной цивилизации. Только таким образом архитектура может быть включена в процесс эволюции цивилизации. И только таким путем сможет она отображать медленное разворачивание ее форм.

Это было и остается задачей архитектуры. Трудной задачей, несомненно. Но Спиноза учил нас, что великие вещи никогда не бывают простыми. Они столь же трудны, как и редки.