Стефаник Василь. Вор

[134]

Посреди хаты стояли два крепких, здоровых мужика. Рубахи на них были порваны, лица окровавлены.

— Ты, человече, не думай, что я тебя из рук выпущу… Оба сопели, были измучены и шумно захватывали ртами воздух. У постели стояла испуганная и заспанная молодая баба.

— Не стой, иди за Михаилом и Максимом, скажи, чтоб скорее шли, я вора держу в руках.

Хозяйка вышла, и они остались вдвоем.

— Этот, попадись ему, отнял бы у слабого жизнь возле собственной хаты.

Хозяин подошел к скамье, взял кружку с водой и так вкусно пил, что слышно было бульканье в горле. Потом вытер рукавом лицо и, глядя на вора, сказал:

[135]

— Не надо идти к цирюльнику, этот крови пустил доста…

Не успел договорить: вор ударил его кулаком между глаз.

— Ты бьешь, и я буду, — а ну, кто лучше?

Схватил буковое толстое полено, размахнулся, и вор упал на пол. Из его ног брызнула кровь.

— Убегай теперь, если можешь, я ничего не скажу.

Долго молчали. Тусклый свет каганца не пробивался в темноту углов, мухи робко гудели.

— Да останови себе, человече, кровь, а то вся вытечет.

— Дай мне воды, хозяин.

— Дам тебе воды, крепись. Ведь не знаешь, что тебя ждет.

Долгое молчание.

— Ты, вижу, крепкий, хозяин.

— Я крепкий, бедняга, я коня плечом поднимаю; и ты неладно набрел на меня.

–– А характер у тебя мягкий?

–– Мягкий, но вора живого из рук не выпущу,

–– Значит, мне здесь погибать?

— А разве я знаю, крепкий ты или мягкий? Если крепкий, то можешь выдержать…

И опять в хате наступила тишина.

— Останови себе кровь.

–– Зачем? Чтоб сильнее болело, когда будешь бить? Кровь — это и есть боль.

–– Если уж я буду бить, то должно болеть, пока дух не испустишь.

–– А бога не боишься?

–– А ты бога боялся, когда в амбар лез?

–– Пропал, чего там говорить… Бей и дай мне покой.

— Да уж будь уверен, буду бить.

На полу образовалась лужа крови.

–– Если ты, хозяин, имеешь совесть, сразу убей меня, возьми это полено и бахни по голове, как по ногам. Тебе меньше забот, а мне будет легче.

–– Ты хочешь сразу? Полно, вот придут люди…

–– Так ты хочешь добрым соседям бал устроить?

–– Уже идут.

— Славайсу.

[136]

–– Навеки слава.

–– У вас, Георгий, что-то случилось?

–– Да, случилось, пожаловал вот гость, и надо его угощать.

–– Что и говорить, надо.

Максим и Михайло заняли всю хату и головами почти касались потолка.

–– Садитесь и извиняйте, что испортил вам ночь.

–– Это он на полу?

–– Он.

–– Мужик, как зверь. Вы вдосталь наработались, пока втащили его в хату?

–– Здоровый, ой, здоровый, но на более здорового напал. Пока что садитесь за стол и гостя просите.

Георгий вышел и через минуту принес бутыль водки, сало и хлеб.

–– Чего же вы его не просите к столу?

–– Говорит, не может встать.

–– Ну, я помогу…

Хозяин взял вора под мышки и посадил за стол.

–– Вы, Георгий, уже в хате имели ссору с ним?

–– Да, он хотел меня оглушить. Как огрел кулаком между глаз, то, говорю вам, я чуть-чуть не упал. Но я нащупал поленце, хлестнул его по ножкам, он и сел маком…

–– Вы этому не удивляйтесь: каждый хочет защищаться.

–– Да ведь я ничего и не говорю…

Вор был бледен и сидел за столом равнодушно. Возле него — Максим, а дальше — Михайло. Около печки стояла хозяйка в полушубке.

–– Георгий, что ты с ним хочешь делать? Люди, отрезвите его, он хочет человека убить…

–– Жена, ты, я вижу, боишься, иди к матери, переночуй там, а завтра придешь.

–– Не пойду я из хаты.

–– Ну, будешь с нами водку пить, только не плачь, а то бить буду. Лезь на печь и спи, или смотри, или как хочешь…

Она не тронулась с места.

— Баба и есть баба, Георгий, она боится драки, не удивляйтесь.

— А-а, что на нее глядеть!.. Дай, боже, здоровья, до-

[137]

рогой гость, я за тебя пью! Не знаю, кто за кого будет иметь грех, — ты за меня или я за тебя? Но грех должен быть, так вышло, что без греха не обойтись. Эй, пей…

— Не хочу.

–– Должен пить, раз угощаю. Водка даст тебе немного сил, ведь ты совсем ослаб.

–– Я не хочу с вами напиваться.

Три хозяина обернулись к вору. Их упорные черные глаза предвещали ему погибель.

— Ну, давай, буду пить, но пять стопок кряду.

— Пей. У меня на всех хватит.

Наливал одну за одной и выпил шесть. За ним пили Михайло и Максим. Закусывали и вновь пили.

Михайло:

–– Скажи нам, человече, откуда ты забрался в наше село, здешний или издалека?

–– Я из Мира…

–– А ты мужицкого роду или господского? Говори, будем знать, как с тобой поступить. Мужика надо бить так: раза три люшней по голове, несколько раз по лицу, чтоб упал: мужик — человек крепкий, и браться за него надо крепко, а когда он под ногами, тогда с ним легкая работа. А с барином дело делается по другой моде: ему люшни не показывай, а то сразу со страху умрет, его кнутовищем припугни, а как задрожит всем телом, ударь два раза по морде, но тоже не очень сильно… и барин уже под ногами. Походи по нем немного, минуту так, ну две — он и готов,— ребра поломаны, как хворост, потому кость у барина беленькая, как бумага…

Хозяева тупо и тяжело засмеялись, а Михайло спрятал за Максима голову и ждал, что скажет вор.

–– Ну, к какой вере причисляешь себя?

–– Выходит, хозяева, что раз вы пьете водку, то ни за что не выпустите меня живым.

–– Правду говоришь, ей-богу, правду, за это я тебя люблю.

–– Пока вы меня не убили, дайте еще водки: напьюсь, чтоб не знать, как и когда.

–– Пей, раз такое дело, пей. Я не жалею, а то, что ты налетел на меня, это тебя бог покарал. Я, человече, крепкий, я каменный, из моих рук тебя никто не вырвет.

Вор выпил еще пять рюмок.

— Бейте, сколько хотите, я готов.

[138]

— Подожди, братику, ты готов, а мы еще нет, ты пил по пять, а мы по одной. Вот догоним, начнем разговор…

Михайло глядел весело, Максим о чем-то думал, но боялся высказать свои мысли, а Георгий был неспокоен.

–– Вижу, люди, будет беда. Ушел бы я прочь, но что-то тянет меня к нему, цепями тянет. Эй, эй, пьем, закусываем…

–– Хозяин, давайте я поцелую вас в руку, — сказал вор Максиму.

— Ой, человече, ты очень боишься. О-о, это нехорошо.

–– Ей-богу, я не боюсь, ей-богу, сто раз поклянуся, что не боюсь…

–– Так что же с тобою?

–– У меня теперь легко на душе стало, и я хочу этому хозяину руку поцеловать: он седой и мог бы быть моим отцом…

–– Человече, оставь меня, у меня совесть мягкая, я не хочу, оставь меня…

–– Да дайте руку, ведь грех будете иметь, я хочу вас поцеловать, как родного отца.

–– Я совсем мягкий, человече, не целуй меня…

Михайло и Георгий даже рты раскрыли и перестали пить водку. Взъерошили волосы и не верили своим ушам.

— Туману напускает. Чего он хочет? Ты что, голубчик, таким манером пробуешь… Мы ученые, мы и это знаем…

Максим таращил глаза и не понимал, что делается вокруг.

— Сообразил, что я мягкий, сразу угадал…

Говорил, чтоб оправдаться перед Михаилом и Георгием.

–– Дайте, дайте, хозяин, руку, но от чистого сердца: если я вас поцелую, мне будет легче; я вижу, мне уже не ходить по земле, и я хочу попрощаться с вами.

–– Да не целуй, а то я весь размякну, я тебе и так прощу…

–– Но я вас очень прошу, я тяжело буду умирать, я еще никого в руку не целовал вот так, от всего сердца. Я не пьяный, ей-богу, нет, но я так хочу…

–– Тише, человече, не хлипай, не подходи издалека, а то как трахну — и ногами не дрыгнешь.

[139]

–– Значит, вы думаете, что я притворяюсь, а я, ей-богу, правду говорю. Я, видите, как выпил, так в голове у меня такое сотворилось, что вот должен я перед смертью этого хозяина в руку поцеловать, чтоб мне бог грехов уменьшил. Дайте руку, хозяин. Скажите, пусть даст…

–– Чего этот человек хочет от меня? Не знаю. Что мне делать, раз я жалостливый, я такой, что не могу этого выдержать.

Максим не находил места и не знал, что делать. Он стыдился, как девушка:

— У мягкого всегда так, он всегда посмешище для людей, — такая паскудная у него натура. Вы же знаете, что когда я выпью, то плачу, знаете же… Не надо было звать меня, знаете же, что я — прядево…

Вор пытался взять Максимову руку и поцеловать ее,

–– Этот вор хочет обойти нас фокусом. Идите, Максим, прочь от него, отступитесь…

–– Давайте, Георгий, выпьем сразу по три рюмки, чтоб злее быть, — сказал Михайло.

–– Не уходите, Максим, не уходите, дяденька, от меня, я сейчас умру. Я не боюсь, ей-богу, не боюсь, но меня такое беспокойство тря…

Вор стал дрожать всем телом, губы его прыгали. Михайло и Георгий пили водку и не глядели на него.

— Да чего ты боишься? Нечего. Я дам тебе руку поцеловать, уж дам, пускай и меня побьют, на уж, на, целуй, как тебе хочется…

Вор припал к руке, а Максим мигал веками так, будто его раз за разом били по лицу:

— Мягким никогда не следует быть, мягкий человек ни на что не способен…

Михайло растопырил пальцы и показал их Георгию:

— Человече, пальцы у меня крепкие, к драке охочие; что схватят, с мясом рвут.

Георгий ничего не говорил, лишь плевал на ладони и наливал водку.

–– Хватит уже, голубчик, хватит, пусти, я пойду, здесь нет бога, я на такое дело не могу глядеть, вынь руки из-за пазухи. Не гладь меня, пусти, мне так стыдно, что я не знаю, куда деваться…

–– Я хочу еще икону поцеловать, порог еще хочу, я хочу всех, всех, где кто на свете есть!.. — кричал вор.

[140]

Хозяйка спрыгнула с печки и убежала из хаты. Михаило встал из-за стола, пьяный и темный, как ночь. Георгий стоял и раздумывал, с чего начинать.

–– Максим, уходите из хаты, чтоб я вас не видел здесь, а то убью, как воробья. Эй, собирайтесь…

–– Я пойду, Георгий, я вам ничего не говорю, но вы не сердитесь, вы же знаете, что я мягкий человек. Мне так кажется, что грех вы будете иметь, а я пойду, пойду…

–– Идите, идите, вы не человек, а старая баба…

–– Я и сам говорю, что я не гожусь, я…

Максим поднялся и вышел из-за стола:

— Будьте здоровы и не гневайтесь, потому что я, как говорится, не гожусь…

Вор остался за столом один, немного бледный, но веселый.

–– А ты выйдешь из-за стола, или тебя надо выносить оттуда?

–– Я не выйду, я вижу, что не выйду, я должен сидеть здесь, под иконами.

–– Ой, выйдешь, ей-богу, выйдешь, мы будем просить…

И кинулись на него…