Толкиен Джон Рональд Руэл. Властелин Колец

     Пролог 2 1

     1. О хоббитах 2 1

     2. О трубочном зелье 3 3

     3. О благоустройстве Хоббитании 4 4

     4. О том, как нашлось Кольцо 4 4

     КНИГА 1 6

     Долгожданное угощение 6 6

     Тень прошлого 13 13

     Дорога втроем 20 20

     Напрямик по грибы 27 27

     Раскрытый заговор 30 30

     Вековечный лес 34 34

     У Тома Бомбадила 38 38

     Мгла над Могильниками 41 41

     “Гарцующий пони” 45 45

     Бродяжник 50 50

     Клинок в ночи 54 54

     Переправа 60 60

     КНИГА 2 67

     Нежданные гости 67 67

     Совет 74 74

     Путь на юг 87 87

     Путешествие во тьме 95 95

     Морийский мост 104 104

     Кветлориэн 108 108

     Зеркало Галадриэли 115 115

     Прощание с Лориэном 120 120

     Великая река 124 124

     Разброд 127 127

     КНИГА 3 133

     Отплытие Боромира 133 133

     Конники Ристании 135 135

     Урукхай 143 143

     Древень 149 149

     Белый всадник 158 158

     Конунг в золотом чертоге 165 165

     Хельмово ущелье 171 171

     Дорога на Изенгард 177 177

     Хлам и крошево 182 182

     Красноречие Сарумана 188 188

     Палантир 192 192

     КНИГА 4 197

     Приручение Смеагорла 197 197

     Тропа через топи 202

     У запертых ворот 208

     Кролик, тушенный с приправами 212

     Закатное окно 216

     Запретный пруд 223

     К развилку дорог 227

     Близ Кирит-Унгола 229

     Логово Шелоб 234

     Выбор Сэммиума Скромби 237

     КНИГА 5 243

     Минас-Тирит 243

     Шествие Серой Дружины 251

     Войсковой Сбор 257

     Нашествие на Гондор 262

     Поход мустангримцев 270

     Битва на Пеленнорской равнине 273

     Погребальный костер 276

     Палаты Врачеванья 279

     На последнем совете 283

     Ворота отворяются 287

     КНИГА 6 291

     Башня на перевале 291 291

     В сумрачном краю 297 297

     Роковая гора 302 302

     На Кормалленском поле 306 306

     Наместник и Государь 310 310

     Расставания 315 315

     Домой 320

     Оскверненная Хоббитания 323

     Серебристая Гавань 331

     ПРОЛОГ

     1. О хоббитах

     Рассказ  у  нас  пойдет  в  особенности  о хоббитах,  и  любознательный

читатель  многое  узнает  об  их  нравах  и  кое-что  из  их истории.  Самых

любознательных отсылаем к  повести под названием “Хоббит”,  где  пересказаны

начальные  главы  Алой  Книги  Западных  Пределов,  которые  написал  Бильбо

Торбинс, впервые прославивший  свой народец в большом  мире. Главы эти носят

общий  подзаголовок “Туда  и Обратно”, потому что  повествуют  о  странствии

Бильбо  на восток  и возвращении домой. Как раз по милости Бильбо  хоббиты и

угодили в самую лавину грозных событий, о которых нам предстоит поведать.

     Многие, однако,  и вообще  про  хоббитов ничего не знают,  а хотели  бы

знать — но не у всех же есть под рукой книга “Хоббит”. Вот и прочтите, если

угодно,  начальные  сведения  о  хоббитах,   а  заодно  и  краткий  пересказ

приключений Бильбо.

     Хоббиты — неприметный, но очень древний народец;  раньше  их было куда

больше, чем нынче: они любят тишину и покой, тучную пашню и цветущие луга, а

сейчас  в  мире  стало  что-то  очень  шумно  и  довольно  тесно.  Умелые  и

сноровистые, хоббиты, однако, терпеть не  могли — да не могут и  поныне  —

устройств  сложнее  кузнечных  мехов,  водяной  мельницы и прялки.  Издревле

сторонились они людей — на их языке Громадин, – а теперь даже и на глаза им

не показываются. Слух у них завидный, глаз острый; они, правда, толстоваты и

не  любят  спешки,  но в случае чего проворства  и ловкости им не  занимать.

Хоббиты привыкли исчезать мгновенно  и бесшумно при виде незваной Громадины,

да так наловчились, что людям это стало казаться волшебством. А хоббиты ни о

каком волшебстве и понятия не имели: отроду мастера прятаться, они  чуть что

— скрывались из глаз, на удивление своим большим и неуклюжим соседям.

     Они ведь маленькие, в полчеловека ростом, меньше даже  гномов — пониже

и не такие крепкие да кряжистые. Сейчас-то и трехфутовый хоббит — редкость,

а раньше, говорят, все они были не очень уж малорослые. Согласно Алой Книге,

Бандобрас Крол (Быкобор), сын Изенгрима Второго, был ростом четыре фута пять

дюймов и сиживал верхом на  лошади.  Во всей хоббитской истории с  ним могут

сравниться лишь  два  достопамятных мужа  древности;  об их-то похождениях и

повествуется в нашей хронике.

     Во дни мира  и благоденствия хоббиты жили как жилось – а жилось весело.

Одевались пестро, все больше в желтое и зеленое, башмаков не носили: твердые

их ступни обрастали густой курчавой шерсткой, обычно темно-русой, как волосы

на голове. Так что сапожное ремесло было у них  не в почете, зато процветали

другие ремесла, а длинные искусные пальцы хоббитов мастерили очень полезные,

а главное — превосходные  вещи. Лица  их  красотою  не  отличались,  скорее

добродушием — щекастые,  ясноглазые, румяные,  рот чуть  не до ушей, всегда

готовый смеяться, есть и пить. Смеялись до упаду, пили  и ели всласть, шутки

были незатейливые, еда  по  шесть раз на день (было  бы  что есть). Радушные

хоббиты очень любили принимать гостей и  получать подарки — и  сами в долгу

не оставались.

     Очевидно, хоббиты — наши прямые сородичи, не в пример ближе эльфов, да

и   гномов.   Исстари  говорили  они  на  человеческом   наречии,  по-своему

перекроенном, и во многом походили на людей. Но что у нас с ними  за родство

—   теперь  уж   не  выяснить.  Хоббиты  —  порождение  незапамятных  дней

Предначальной Эпохи. Одни  эльфы хранят еще письменные преданья тех канувших

в прошлое древних времен, да и то лишь  о себе  — про людей там мало, а про

хоббитов и вовсе не упоминается. Так, никем не замеченные, хоббиты жили себе

и  жили в  Средиземье долгие  века. В мире ведь полным-полно  всякой  чудной

твари, и  кому было какое  дело  до  этих малюток?  Но  при жизни  Бильбо  и

наследника его Фродо они вдруг, сами того ничуть не желая,  стали всем важны

и всем известны, и о них заговорили на Советах Мудрецов и Властителей.

     Третья эпоха Средиземья давно минула, и мир сейчас уж совсем не тот, но

хоббиты  живут  там же, где  жили тогда: на  северо-западе  Старого Света, к

востоку  от  Моря. А откуда они взялись и где жили изначально — этого никто

не знал уже и во времена Бильбо. Ученость была  у них не в почете (разве что

родословие),  но в старинных семействах по-прежнему водился обычай не только

читать свои хоббитские книги,  но и разузнавать о прежних временах и дальних

странах у  эльфов, гномов  и  людей.  Собственные их летописи  начинались  с

заселения Хоббитании,  и даже  самые старые хоббитские  были восходят к Дням

Странствий,  не ранее  того.  Однако же и по этим преданиям,  и по некоторым

словечкам и обычаям  понятно, что хоббиты,  подобно  многим другим  народам,

пришли когда-то с востока.

     Древнейшие были их хранят смутный отблеск тех дней, когда они обитали в

равнинных  верховьях Андуина,  между  закраинами Великой  Пущи  и  Мглистыми

горами. Но почему они вдруг пустились в трудное и опасное кочевье по горам и

перебрались в Эриадор — теперь уж не понять. Упоминалось там у них, правда,

что, мол, и людей  кругом  развелось  многовато и  что  на Пущу  надвинулась

какая-то тень  и  омраченная Пуща  даже  и  называться  стала  по-новому  —

Лихолесье.

     Еще до кочевья  через горы насчитывалось три породы хоббитов: лапитупы,

струсы и  беляки. Лапитупы  были  посмуглее  и  помельче,  бород  не  имели,

башмаков  не  носили;  у  них были  цепкие руки и хваткие  ноги, и  жили они

преимущественно  в  горах,  на  горных  склонах.  Струсы   были  крепенькие,

коренастенькие, большерукие  и  большеногие; селились они  на  равнинах  и в

приречье. А беляки — светлокожие и русоволосые, выше  и стройнее прочих; им

по душе была зелень лесов.

     Лапитупы  в   старину  водили  дружбу  с  гномами  и  долго  прожили  в

предгорьях. На запад  они  стронулись рано и  блуждали по Эриадору близ горы

Заверть,  еще когда их сородичи и  не думали покидать  свое Глухоманье.  Они

были самые нормальные, самые правильные хоббиты, и они дольше всех сохранили

обычай предков — рыть норы и подземные ходы.

     Струсы  давным-давно  жили  по   берегам  Великой  Реки  Андуин  и  там

попривыкли  к  людям.  На  запад  они потянулись  за  лапитупами, однако  же

свернули к югу вдоль реки Бесноватой; многие из них расселились от переправы

Тарбад до Сирых Равнин; потом они опять немного подались на север.

     Беляки  — порода  северная  и  самая  малочисленная. Они, не в  пример

прочим  хоббитам, сблизились с эльфами: сказки и песни им были милее, нежели

ремесла, а охота любезнее  земледелия. Они пересекли горы севернее Раздола и

спустились  по левому берегу реки Буйной. В Эриадоре  они вскоре смешались с

новооседлыми  хоббитами  иных   пород  и,   будучи   по   натуре   смелее  и

предприимчивее  прочих,  то  и  дело  волею  судеб  оказывались  вожаками  и

старейшинами  струсов и лапитупов. Даже  во  времена  Бильбо беляцкая порода

очень  еще  чувствовалась в главнейших семействах, вроде Кролов и Правителей

Забрендии.

     Между Мглистыми и Лунными горами хоббитам встретились и эльфы и люди. В

ту пору еще  жили  здесь  дунаданцы, царственные потомки тех, кто приплыл по

морю  с  Заокраинного  Запада;  но  их  становилось  все меньше,  и Северное

Княжество  постепенно  обращалось  в руины. Пришельцев-хоббитов  не обижали,

места хватало, и они  быстро обжились на  новых землях. Ко времени Бильбо от

первых  хоббитских  селений  большей  частью  и  следа  не осталось,  однако

важнейшее из них все-таки сохранилось: хоббиты по-прежнему жили в Пригорье и

окрестном лесу Четбор, милях в сорока к востоку от Хоббитании.

     В те же далекие времена они,  должно быть, освоили и письменность — на

манер  дунаданцев, которые когда-то давным-давно переняли ее у эльфов. Скоро

они  перезабывали прежние  наречия  и  стали  говорить  на  всеобщем  языке,

распространившемся  повсюду  —  от  Арнора  до Гондора  и на  всем  морском

побережье,  от  Золотистого  Взморья до Голубых гор. Впрочем, кое-какие свои

древние  слова хоббиты все  же  сохранили:  названия месяцев, дней недели и,

разумеется, очень многие имена собственные.

     Тут легенды наконец сменяет история,  а несчетные века  — отсчет  лет.

Ибо в тысяча шестьсот первом году Третьей Эпохи братья беляки Марчо и Бланко

покинули Пригорье  и, получив на то дозволение от великого князя в Форносте,

пересекли бурую реку Барандуин во главе целого полчища хоббитов.  Они прошли

по  Большому  Каменному  мосту,  выстроенному  в  лучшие  времена  Северного

Княжества,  и  распространились  по  заречным  землям до  Западного взгорья.

Требовалось от них всего-навсего, чтобы они чинили Большой мост, содержали в

порядке  остальные  мосты  и  дороги,   препровождали  княжеских   гонцов  и

признавали князя своим верховным владыкой.

     Отсюда и берет начало Летосчисление Хоббитании (Л.Х.), ибо год перехода

через Брендидуим (так изменили  хоббиты название  реки)  стал для Хоббитании

Годом  Первым,  рубежом  дальнейшего  отсчета.  Западные  хоббиты  сразу  же

полюбили свой новообретенный край, за его  пределами  не появлялись и вскоре

снова  исчезли  из истории людей и эльфов. Они хоть  и  считались княжескими

подданными,  но  делами их вершили свои вожаки,  а в  чужие дела они носа не

совали.   Когда   Форност  ополчился   на  последнюю   битву   с  ангмарским

царем-колдуном,  они  будто  бы послали  на  помощь князю отряд лучников, но

людские  хроники  этого  не  подтверждают. В  этой войне  Северное Княжество

сгинуло;  с  той поры  хоббиты  стали  считать себя полновластными хозяевами

дарованной им  земли и выбрали  из числа вожаков  своего  Хоббитана, как  бы

наместника  бывшего князя. Добрую  тысячу лет войны обходили их стороной, и,

пережив поветрие  Черной Смерти в 37г.  (Л.Х.),  они  плодились и множились,

пока их  не постигла  Долгая Зима, а за нею  страшный  голод.  Многие тысячи

погибли голодной смертью, но уже и Дни Нужды  (1158-1160) ко времени  нашего

рассказа канули в далекое  прошлое, хоббиты снова привыкли  к изобилию. Край

их  был богатый и щедрый,  и хотя достался им  заброшенным, но прежде  земля

возделывалась на славу, и хозяйский взор  князя некогда  радовали  угодья  и

нивы, сады и виноградники.

     С востока  на  запад,  от Западного взгорья до  Брендидуимского  моста,

земли их  простирались на сорок лиг и на пятьдесят —  от северных  топей до

южных  болот. Все  это стало называться Хоббитанией; в  этом уютном закоулке

хоббиты  наладили жизнь по-своему, не  обращая внимания на всякие безобразия

за рубежами  их  земель,  и привыкли  считать, что  покой  и  довольство  —

обыденная судьба обитателей Средиземья, а иначе и быть не должно. Они забыли

или предали забвению  то немногое,  что  знали  о  ратных трудах Стражей  —

давних  радетелей мира  на северо-западе.  Хоббиты состояли под их защитой и

перестали думать об этом.

     Чего в хоббитах  не  было, так это воинственности, и между собой они не

враждовали никогда. В свое время им, конечно, пришлось, как водится в  нашем

мире, постоять  за  себя, но при Бильбо это  уже  было незапамятное прошлое.

Отошла  в область преданий  и единственная  битва  в пределах Хоббитании:  в

Зеленополье  в   1147г.(Л.Х.),  когда  Бандобрас  Крол   наголову  разгромил

вторгнувшихся орков. Климат и тот смягчился: былые зимние нашествия волков с

севера стали бабушкиными сказками. Так  что если в Хоббитании  и можно  было

найти  какое-нибудь оружие, то  разве что по стенам, над каминами  или среди

хлама, пылившегося в музее города Землеройска. Музей этот назывался Мусомный

Амбар,  ибо  всякая  вещь, которую девать  было некуда,  а выбросить  жалко,

называлась у хоббитов мусомом. Такого  мусома в жилищах  у них накапливалось

изрядно,  и  многие  подарки,  переходившие  из  рук в  руки,  были того  же

свойства.

     Однако  сытная  и  покойная  жизнь почему-то  вовсе  не  изнежила  этих

малюток. Припугнуть, а тем более пришибить  хоббита  было совсем  не просто;

может  статься, они  потому так  и любили блага  земные,  что умели спокойно

обходиться  без них,  переносили  беды,  лишения,  напасти и  непогодь  куда

тверже, чем можно  было  подумать, глядя на их упитанные животики  и круглые

физиономии.  Непривычные  к  драке,  не  признававшие  охоты, они  вовсе  не

терялись  перед опасностью и  не  совсем отвыкли  от  оружия. Зоркий глаз  и

твердая  рука делали их  меткими лучниками — да и не только лучниками. Если

уж хоббит нагибался  за камнем,  то всякий зверь знал, что  надо удирать без

оглядки.

     По преданию, когда-то все хоббиты рыли себе норы; они и сейчас считают,

что под землей уютнее  всего, но со временем им пришлось привыкать  и к иным

жилищам.  По правде  сказать, во дни Бильбо  по  старинке жили  только самые

богатые и самые  бедные  хоббиты.  Бедняки ютились в грубых землянках, сущих

норах, без окон или с одним  окошком; а те, кто позажиточнее, из уважения  к

древнему обычаю строили себе подземные  хоромы. Не всякое место годилось для

рытья широких  и разветвленных ходов (именовавшихся смиалами);  и в  низинах

хоббиты, размножившись,  начали  строить  наземные дома.  Даже  в  холмистых

областях  и старых  поселках, таких  как  Норгорд  или Кролы, да и в главном

городке Хоббитании, в Землеройске  на  Светлом нагорье, выросли  деревянные,

кирпичные  и  каменные  строения.  Особенно  они  были сподручны  мельникам,

кузнецам, канатчикам, тележникам и вообще  мастеровым; ведь, даже еще живучи

в норах, хоббиты с давних пор строили сараи и мастерские.

     Говорят, будто обычай  строить  фермы  и  амбары завели в  Болотищах  у

Брендидуима. Тамошние хоббиты,  жители  Восточного  удела,  были  крупные  и

большеногие и  в сырую погоду  носили гномские  башмаки.  Но  они, известное

дело, происходили от струсов: недаром  у  них почти у всех обрастали волосом

подбородки.  Ни  у  лапитупов,  ни  у   беляков  никакой  бороды  не  росло.

Действительно, на  Болотище  и  на  Заячьи  Холмы к востоку  от  Брендидуима

хоббиты явились особняком, большей  частью с юга: у них остались  диковинные

имена, и слова они роняли такие, каких в Хоббитании никогда и не слыхивали.

     Вполне  вероятно,  что  строить  хоббиты  научились  у дунаданцев,  как

научились  многому  другому. Но могли научиться и прямо  у эльфов,  у первых

наставников людей. Ведь даже Вышние эльфы тогда еще не покинули Средиземье и

жили в  то время на западе, близ Серебристой Гавани, да и  не только там, ни

совсем  неподалеку  от  Хоббитании.   С  незапамятного  века  виднелись   на

Подбашенных горах  за  пограничными западными топями три  эльфийские  башни.

Далеко окрест сияли  они в лунном свете. Самая высокая была дальше всех: она

одиноко высилась на зеленом кургане.  Хоббиты  из  Западного удела говорили,

будто  с вершины этой башни видно  Море; но,  насколько известно, на вершине

башни ни один  хоббит не бывал. Вообще  редкие хоббиты видели Море, мало кто

из них по Морю плавал  и уж совсем никто об этом не рассказывал. Море морем,

а даже реченки и лодочки были хоббитам очень подозрительны;  и тем более  те

из них, кто почему-либо умел плавать. Все реже и реже хоббиты заговаривали с

эльфами  и стали их побаиваться, а заодно и тех, кто с  ними якшался. И Море

сделалось для  них страшным  словом,  напоминающим о смерти, и они отвратили

взгляды от западных холмов.

     У  кого бы они строить  не научились,  у эльфов или у людей, но строили

хоббиты по-своему. Башен им не требовалось. А требовались длинные,  низкие и

уютные строения.  Самые старинные из  них походили  на  выползшие  из  земли

смиалы,  крытые сеном, соломой  или  торфяными  пластами;  стены  их немного

пучились.  Правда, так строили в Хоббитании только поначалу, а с тех пор все

изменилось   и   усовершенствовалось,  отчасти  благодаря   гномам,  отчасти

собственными стараниями.  Главной особенностью хоббитских строений  остались

круглые окна и даже круглые двери.

     Дома и норы  в Хоббитании рассчитывались на большую ногу, и обитали там

большие  семьи.  (Бильбо  и   Фродо  Торбинсы  —  холостяки  —  составляли

исключение,  как   и  во   многом  другом,   например   в  своих  эльфийских

пристрастиях.)   Иногда,   подобно  Кролам   из   Преогромных   Смиалов  или

Брендизайков  из  Хоромин-у-Брендидуима, многие поколения родственников жили

— не сказать,  чтоб мирно — в дедовских норах, то бишь наземных особняках.

Кстати, хоббиты  —  народ  чрезвычайно  семейственный,  и  уж родством  они

считались   крайне   старательно.   Они   вырисовывали   длинные,  ветвистые

родословные  древа. С хоббитами важнее всего  понять,  кто кому родня и  кто

кому  какая родня. Однако  же в  нашей книге  было бы  совершенно невозможно

изобразить  родословное древо, даже  обозначив  на нем только самых  главных

членов   самых  главных   семейств   —   тут  никакой  книги   не   хватит.

Генеалогические древа  в конце Алой Книги Западных Пределов —  сами по себе

книга, и в нее никогда не заглядывал никто, кроме хоббитов. А хоббитам, если

они верны себе, только это и требуется: им надо, чтобы в книгах было то, что

они  и так уже знают, и чтобы  изложено это было  просто и ясно, без  всякой

путаницы

     2. О трубочном зелье

     Вот  что надо  бы  еще упомянуть  насчет  хоббитов: исстари  был  у них

диковинный обычай – они  всасывали или вдыхали через глиняные или деревянные

трубки дым  тлеющих  листьев  травы,  называемой ими  “трубочное зелье”  или

“травка”,  по-видимому,  разновидности  Nicotiana.  Великой  тайной  окутано

происхождение  этого  странного  обычая, или  “искусства”,  как именуют  его

хоббиты. Все, что удалось по  этому поводу обнаружить с древних времен, свел

воедино Мериадок Брендизайк (позднее Правитель Забрендии), и ввиду того, что

он, а также и  табак из Южного  удела играют некоторую роль в нашей повести,

придется процитировать его введение к “Травнику Хоббитании”.

     “Это, –  пишет  он,  –  единственное искусство, которое мы  твердо и по

совести можем  считать  нашим  собственным  изобретением.  Неизвестно, когда

хоббиты начали курить, во всех  наших легендах и семейных историях это  само

собой  разумеется,  многие  века  народ  Хоббитании  курил  различные травы,

смрадные и  благоуханные.  Однако все летописи сходятся в  том,  что Тобольд

Громобой из Длиннохвостья в  Южном уделе первым вырастил настоящее трубочное

зелье в своем огороде во дни Изенгрима Второго, год примерно 1070-й согласно

Летосчислению Хоббитании (Л.Х.). Лучшее наше зелье по-прежнему там и растет:

в  особенности  же  сорта,  ныне  известные  под  названием  “Длиннохвостная

травка”, “Старый Тоби” и “Южная Звезда”.

     Каким  образом  Старина Тоби разнюхал это растение – неизвестно: сам он

на смертном  одре ни в чем  не  признался. По части  трав он был  знаток, но

отнюдь не путешественник. По слухам, в юности он  часто бывал в Пригорье, но

далее  Пригорья,  как  это в точности выяснено, никуда  не отлучался. Весьма

вероятно, что именно  в Пригорье он растение и отыскал: там, кстати  говоря,

оно  и поныне произрастает на  южных  склонах. Хоббиты-пригоряне утверждают,

будто им впервые пришло в голову курить трубочное зелье. Они, разумеется, во

всем стремятся опередить жителей Хоббитании, которых называют “колонистами”;

но  в  данном случае, полагаю, они  не  совсем  не правы. Искусство  курения

подлинного  зелья,  несомненно  берет  свое начало  в Пригорье:  оттуда  оно

распространилось среди  гномов и других мимоходцев – Следопытов, Магов и  им

подобных  бродяг, которые и сейчас  сходятся  на  этом  древнейшем  дорожном

перекрестке. Таким  образом,  следует  признать  первоисточником  и  центром

распространения  вышеупомянутого  искусства  старинный пригорянский  трактир

“Гарцующий Пони”, который с незапамятных лет содержит семья Наркисс.

     И  тем  не   менее   наблюдения,  произведенные  мною  во  время   моих

неоднократных  путешествий  на  юг,  убедили  меня,  что  зелье,  подлежащее

курению, произрастает не  только в нашей части  света, но также и в низовьях

Андуина, куда его, очевидно, завезли морским путем люди Западного Края. Ныне

оно  изобилует в землях Гондора и  растет там не  в пример пышнее, нежели на

севере, где  отнюдь  не является  дикорастущим,  но  требует тепла и  ухода,

подобно как в Длиннохвостье. Гондорцы называют  его  “сладкий табак” и ценят

лишь  за  благоухание  цветов. Оттуда по  Неторному Пути его могли занести в

наши  места  на  протяжении  долгих  столетий  между  княжением  Элендила  и

нынешними днями.  Но гондорские дунаданцы и те признают, что хоббиты первыми

надумали курить  эту  траву.  Даже  маги до этого  не додумались. Правда,  в

минувшие дни знавал я одного  мага,  который был не чужд нашему  искусству и

преуспел в нем, как и во всем, за что брался”

     3. О благоустройстве Хоббитании

     Хоббитания  делилась  на  четыре  удела:  Северный,  Южный, Восточный и

Западный, а уделы на округа, именовавшиеся в честь самых древних и почтенных

местных родов,  хотя потомки этих родов обитали  порой совсем в другой части

Хоббитании.  Почти все Кролы по-прежнему жили  в Укролье; но с  Торбинсами и

Булкинсами,  например,  дело  обстояло  иначе.  Помимо  уделов,  имелись еще

Восточные и Западные Выселки: Восточные — это Заячьи Холмы, а Западные были

прирезаны к Хоббитании в 1164 году (Л. Х.).

     В ту давнюю пору, о которой мы ведем речь, в Хоббитании почти  что и не

было никакого  “правительства”.  Каждый  род сам,  как  умел,  разбирался со

своими делами – большей частью насчет  того,  как вырастить получше урожай и

как  повкуснее прокормиться.  А  в  остальном хоббиты  были более  или менее

покладистые, вовсе не  жадные; привычно  довольные  своим,  на чужое они  не

зарились – так что  земли, фермы, мастерские и заведения хозяев не меняли, а

мирно переходили по наследству.

     Издревле помнилось, конечно, что был когда-то  великий князь в Форносте

или, как переиначили хоббиты, в Северне,  где-то там к северу от Хоббитании.

Но  князя-то уже  не было  чуть не тысячу  лет,  и  даже развалины  княжьего

Северна  заросли  травой. Однако  же хоббиты по-прежнему говорили  про диких

зверей и  про  нечисть вроде троллей,  что им и  князь не указ, какой с  них

спрос. От стародавнего князя они  вели все свои законы и порядки и  блюли их

истово и  по  доброй воле,  потому что законы – они и есть самые  правильные

Правила, и тебе древние, и справедливые.

     Древнейшим  родом испокон  веков были  у  них  Кролы:  титул  Хоббитана

перешел к ним (от Побегайков) много сот лет назад, и с тех пор его неизменно

носил  старейшина   Крол.  Хоббитан   главенствовал  на   всеобщих  сходках,

предводительствовал дружиной и ополчением, но и дружина и ополчение потребны

были  лишь  в  случае опасности, а случаев таких  давным-давно не  бывало, и

титул  Хоббитана стал всего лишь знаком  почтения. Род Кролов, и то сказать,

был  в  большом почете как весьма многочисленный и  чрезвычайно  богатый;  в

каждом  поколении  рождались Кролы  особого  склада  и очень уж  не  робкого

десятка.  Подобные их свойства  терпеть терпели (все ж таки  богачи), но  не

одобряли. Однако старейшину рода по-заведенному  называли по всей Хоббитании

Наш Крол,  а  если нужно было, то и добавляли к его  имени порядковый номер:

скажем, Изенгрим Второй.

     На  деле  же единственной властью был городской  голова  Землеройска (а

заодно  и всей Хоббитании),  которого переизбирали  раз в семь  лет во время

Вольной Ярмарки на Светлом нагорье,  в те три или четыре летних дня, которые

у хоббитов  делили  год  надвое и назывались “прилипки”.  Голова обязан  был

главным   образом  возглавлять  большие  пиршества  по  случаю  хоббитанских

праздников,  довольно-таки  частых.  Но  вдобавок  он исправлял  обязанности

Начальника  Почтовых  Дел   и   Старшины  Ширрифов,  так  что  его   заботам

препоручалась Доставка посланий и Управа благочиния. Никаких  других услуг в

Хоббитании  не  имелось,  и с  посланиями  забот  было  куда  больше,  чем с

благочинием. Отнюдь не каждый хоббит знал грамоту, но уж если знал, то писал

всем своим друзьям (и избранной родне) – всем, кого за дальностью проживания

нельзя было навестить, гуляючи после обеда.

     Ширрифами  хоббиты  называли свою стражу  – вернее сказать, тех, кто им

таковую заменял. Формы они, конечно, не носили (ничего подобного и  в помине

не  было),  только  втыкали  перо  в  шапку, и  были скорее  сторожами,  чем

стражниками – следили не за народом, а за зверьем. Всего их было двенадцать,

по три в  каждом уделе, и занимались они там Удельными делами. Кроме них был

еще непостоянный числом  отряд,  которому поручалось  “обхаживать  границы”,

чтоб  никакие  чужаки,  будь  то  Громадины  или  мелюзга,  не  натворили  в

Хоббитании безобразий.

     В те  времена, когда начинается наша повесть, от пролаз, как назывались

непрошеные  гости,  прямо-таки  отбою  не  стало.  Четыре  удела  Хоббитании

обменивались известиями и слухами о невиданных зверях и непонятных  чужаках,

которые рыскали возле границ, частенько нарушая их: это был первый  признак,

что  жизнь идет не совсем так,  как надо, как  было всегда, – ведь  об ином,

давно забытом, глухо напоминали  только самые старинные сказания.  Тогда еще

никто не  понимал, в чем дело, даже сам Бильбо. Шестьдесят лет  минуло с тех

пор,  как  он  пустился  в  свое памятное путешествие; он  был стар, даже по

хоббитскому счету, хотя у них, в общем, было принято доживать до ста лет; но

богатства, привезенные  им, судя  по  всему, не  истощались. Много или  мало

осталось у  него  сокровищ  – этого  он  никому не  открывал,  даже любимому

племяннику Фродо. И ни о каком кольце тоже речи не было.

     4. О том, как нашлось Кольцо

     Как  рассказано  в книге “Хоббит”, однажды к Бильбо явился  великий маг

Гэндальф Серый,  а  с ним тринадцать  гномов: царь-изгнанник Торин Дубощит и

двенадцать  его  сотоварищей.   Апрельским  утром  1341  года  от  заселения

Хоббитании Бильбо, сам себе на удивление, вдруг  отправился далеко на восток

возвращать  гномам  несметные  сокровища,  скопленные за  много  столетий  в

Подгорном Царстве.  Им сопутствовал успех: от дракона, который стерег  клад,

удалось избавиться.  Решила дело Битва Пяти Воинств, в которой погиб Торин и

совершено было  много ратных  подвигов; однако долгая летопись Третьей эпохи

упомянула бы об этом в одной, от силы в двух строках, если бы  не одно будто

бы случайное происшествие по дороге.

     Во  Мглистых  горах,  по  пути к  Глухоманью, на путников напали  орки;

Бильбо отстал  от своих  и  потерялся в  черном лабиринте копей.  Пробираясь

ползком  и ощупью, он нашарил какое-то  кольцо и не долго  думая положил его

себе в карман, просто как случайную находку.

     В тщетных поисках выхода  он забрел в самую  глубь  горы,  к  холодному

озеру, посреди  которого на каменном островке жил Горлум, мерзкое существо с

белесыми мерцающими  глазами. Он  плавал  на плоскодонке,  загребая широкими

плоскими ступнями,  ловил слепую рыбу длинными когтистыми пальцами и пожирал

ее  сырьем.  Он ел  всякую  живность,  даже орков,  если удавалось поймать и

задушить  какого-нибудь без особой  возни. У  него  было  тайное  сокровище,

доставшееся ему давным-давно, когда  он  еще  жил  наверху,  на белом свете:

волшебное золотое кольцо.  Если  его надеть, становишься невидимкой.  Только

его он и любил, называл “прелестью” и разговаривал с ним, даже когда не брал

с  собою.  Обычно  не брал: он  его  хранил в укромном  месте на  островке и

надевал, только если шел охотится на орков.

     Будь  кольцо при нем, он бы наверно, сразу кинулся на Бильбо, но кольца

при  нем не было,  а хоббит  держал в руке эльфийский кинжал, служивший  ему

мечом. И чтобы оттянуть  время, Горлум предложил  Бильбо  сыграть в загадки:

если  тот какую-нибудь не отгадает, то Горлум убьет  его и съест, а  если не

отгадает Горлум, то он выведет Бильбо наружу.

     Бильбо  согласился:  смертельный  риск  был все  же  лучше  безнадежных

блужданий, и они загадал друг  другу немало загадок. Наконец Бильбо выиграл,

хотя выручила  его  не смекалка,  а  опять-таки  случайность:  он  запнулся,

подбирая  загадку  потруднее,  зачем-то  полез  рукой   в  карман,   нащупал

подобранное и  забытое  кольцо  и  растерянно  вскрикнул: “Что там  у меня в

кармане?” И Горлум не отгадал – с трех попыток.

     Существуют  разногласия  насчет  того,  можно ли  считать  этот  вопрос

загадкой, отвечающей  строгим  правилам игры; но  все  согласны, что раз  уж

Горлум взялся  отвечать, то  обязан  был  соблюсти уговор. Этого от  него  и

потребовал  Бильбо,  несколько опасаясь, что скользкая  тварь как-нибудь его

обманет,  хотя  такие  уговоры издревле  считаются священными  у всех, кроме

самых  отпетых злодеев. Но за  века одиночества  и  тьмы душа Горлума  стала

совсем черной, и предательство было ему  нипочем.  От пронырнул темной водой

на свой островок  неподалеку от берега,  оставив Бильбо  в  недоумении. Там,

думал Горлум,  лежит его  кольцо. Он был  голоден и  зол;  и  ему ли,  с его

“прелестью”, бояться какого-то оружия?

     Но кольца на островке не  было: потерялось, пропало. От истошного визга

Горлума  у Бильбо  мурашки поползли по спине, хотя он сначала  не понимал, в

чем дело. Зато Горлум пусть поздно, но понял. “Что там у него в  карманцах?”

– злобно завопил он.  С  бешенным зеленым огнем в глазах он поспешил назад –

убить  хоббита,  отобрать  “прелесть”.  Бильбо спохватился в  последний миг,

опрометью бросился  от воды –  и  снова его  спасла случайность.  Удирая, он

сунул руку в  карман, и кольцо  оказалось у него на пальце. Горлум промчался

мимо: он торопился к  выходу, чтобы устеречь “вора”. Бильбо осторожно крался

за ним; из ругани и  жалобного бормотанья Горлума, обращенного к “прелести”,

хоббит наконец разобрался во  всем, и  сквозь  мрак  безнадежности забрезжил

просвет надежды. С  волшебным  кольцом он  мог спастись  и  от  орков  и  от

Горлума.

     Остановились  они  у  незаметного лаза –  потайного  прохода  к  нижним

воротам копей на восточном склоне. Здесь Горлум залег в засаде, принюхиваясь

и прислушиваясь, и Бильбо хотел было его заколоть – но верх взяла жалость. И

хотя кольцо он себе оставил – без него надеяться было не на что, – однако же

не поддался соблазну  убить захваченную врасплох злосчастную  тварь. В конце

концов, собравшись с духом, он  перескочил через Горлума  и побежал  вниз по

проходу,  а за ним неслись  отчаянные и  яростные вопли:  “Вор, вор! Ворюга!

Навсегда ненавистный Торбинс!”

     Любопытно, что своим спутникам Бильбо сперва рассказал  все это немного

иначе: будто бы  Горлум обещал ему “подарочек”, если он  победит в игре; но,

отправившись на свой островок за проигранным сокровищем – волшебным кольцом,

когда-то подаренным  ему на  день  рождения,  –  обнаружил, что оно исчезло.

Бильбо догадался,  что  это самое кольцо он  и нашел; а  раз он выиграл,  то

имеет на него полное  право.  Но  выбраться-то ему  все равно было  надо,  и

поэтому, умолчав о кольце,  он заставил  Горлума  показать ему дорогу взамен

обещанного  “подарочка”. Так он и  записал в  своих  воспоминаниях, и  своей

рукою не изменил в них ни слова, даже после Совета у Элронда. Должно быть, в

таком виде рассказ его вошел и  в подлинник Алой Книги, в некоторые списки и

выдержки из  нее.  В других списках, однако,  приводится  подлинная  история

(наряду с выдуманной): она явно составлена по примечаниям Фродо или Сэммиума

– оба знали, как было на самом деле, но, видимо, исправлять рукопись старого

хоббита не захотели.

     Гэндальф же сразу  не поверил рассказу Бильбо  и очень  заинтересовался

кольцом.  Он донимал Бильбо расспросами и постепенно вытянул из него правду,

хотя они при этом чуть не поссорились, но, видно, маг полагал, что дело того

стоит.  К  тому же  его смутило  и  насторожило, что хоббит  вдруг  принялся

выдумывать: это  было на него совсем не похоже. Да и  про “подарочек” сам бы

он не выдумал. Позже Бильбо признавался,  что это его надоумило подслушанное

бормотанье  Горлума: тот все время называл кольцо своим “подарочком на  день

рождения”. И это тоже показалось Гэндальфу странным и подозрительным; но вся

правда оставалась сокрытой от него  еще многие годы. Что это была за правда,

узнаете из нашей повести.

     Нет  нужды  расписывать   дальнейшие  приключения  Бильбо.   Невидимкою

проскользнул  он  мимо стражи орков у ворот  и догнал спутников,  а  потом с

помощью  кольца не раз выручал  своих друзей-гномов, но хранил его  в тайне,

сколько было возможно. Дома он тоже кольцом не хвастался, и знали о нем лишь

Гэндальф да Фродо, а больше никто во всей  Хоббитании – так  по крайней мере

думал  Бильбо.  И  одному  Фродо  он  показывал  начатые  главы  рассказа  о

путешествии Туда и Обратно.

     Свой меч,  названный  Терном,  Бильбо  повесил  над камином;  волшебную

кольчугу  –  дар  гномов  из драконова сокровища  – он отдал  в землеройский

Мусомный Амбар; правда,  видавший виды дорожный плащ  с  капюшоном  висел  в

шкафу, и кольцо было всегда при нем – в кармане, на цепочке.

     Он вернулся домой на  пятьдесят  втором году жизни,  22 июня 1342  года

(Л.Х.), и в Хоббитании все спокойно шло обычным чередом, пока Бильбо Торбинс

не собрался праздновать свое стоодиннадцатилетие  (год  1401). Тут и  начало

нашей повести.

Долгожданное угощение

     Когда Бильбо Торбинс, владелец Торбы-на-Круче, объявил, что хочет пышно

отпраздновать  свое наступающее стоодиннадцатилетие, весь Норгорд  загудел и

взволновался.

     Бильбо  слыл  невероятным  богачом  и  отчаянным  сумасбродом  вот  уже

шестьдесят лет – с тех  пор как вдруг исчез, а потом внезапно  возвратился с

добычей, стократно  преувеличенной  россказнями. Только самые мудрые старики

сомневались,  что  вся  Круча  изрыта  подземными   ходами,  а  ходы  забиты

сокровищами.  Мало этого, к деньгам еще  и здоровье, да какое!  Сколько воды

утекло, а господин Торбинс и в девяносто лет казался пятидесятилетним. Когда

ему стукнуло девяносто девять,  стали говорить, что он “хорошо  сохранился”,

хотя  вернее было бы сказать “ничуть  не  изменился”. Многие качали головой:

это уж было чересчур, даже и несправедливо, как везет некоторым – и старость

их обходит, и деньгам переводу нет.

     – Не к добру это, – говорили они. – Ох не к добру, и быть беде!

     Но беды покамест не было,  а рука мистера Торбинса не скудела, так  что

ему более или менее прощали его  богатство и чудачества.  С  родней он был в

ладах (кроме, разумеется, Лякошель-Торбинсов), и многие хоббиты  победнее да

попроще любили его и уважали. Но сам он близко ни с кем не сходился, пока не

подросли внучатые племянники.

     Старшим  из  них и любимцем Бильбо был рано осиротевший  Фродо Торбинс,

сын  его  троюродного  брата  с отцовской стороны  и  двоюродной сестры  – с

материнской. В девяносто девять лет Бильбо  сделал его  своим наследником, и

Лякошель-Торбинсы опять остались  с носом. Бильбо и  Фродо родились в один и

тот  же день,  22  сентября. “Перебирайся-ка, сынок,  жить  ко мне, – сказал

однажды  Бильбо,  –  а то с  днем  рожденья  у нас  сущая  морока”. И  Фродо

переехал. Тогда он  был еще в ранних летах  – так хоббиты называют  буйный и

опрометчивый возраст между двадцатью двумя и тридцатью тремя годами.

     С тех пор Торбинсы  весело  и  радушно отпраздновали  одиннадцать общих

дней  рождения;  но  на  двенадцатый,  судя  по  всему,  готовилось   что-то

невиданное и  неслыханное. Бильбо исполнялось сто одиннадцать – три единицы,

– по-своему  круглое и вполне почетное  число (даже легендарный Старый  Крол

прожил только до ста тридцати), а  Фродо тридцать три  – две тройки, –  тоже

случай  особый:   на   тридцать   четвертом   году   жизни  хоббит  считался

совершеннолетним.   И  замололи  языки  в  Норгорде   и  Приречье:  слухи  о

предстоящем событии  разнеслись по всей Хоббитании. Везде заново  перемывали

кости  Бильбо  и  пересказывали  его  приключения:  хоббиты  постарше  вдруг

оказались в кругу слушателей и чинно рылись в памяти.

     Кого слушали разиня рот, так  это старого Хэма Скромби, известного  под

прозвищем Жихарь. Слушали его в трактирчике “Укромный уголок”  на  дороге  в

Приречье; а говорил он веско,  потому что лет сорок, не меньше, садовничал в

Торбе-на-Круче,  да еще до того пособлял  там же  старому Норну. Теперь он и

сам состарился, стал тяжел на  подъем, и работу за  него почти  всю справлял

его младшенький, Сэм Скромби. Оба они были в  лучших отношениях  с  Бильбо и

Фродо.  И  жили опять же  на Круче, в  третьем доме Исторбинки, чуть  пониже

усадьбы.

     – Уж как ни говори про  господина Бильбо, а хоббит  он первостатейный и

вежливость  очень даже  соблюдает,  –  заявил Жихарь. И ничуть  не прилгнул:

Бильбо  был  с ним  очень даже вежлив, называл его  “почтенный  Хэмбридж”  и

приглашал на ежегодный совет насчет овощей – уж про “корнеплодие”, тем более

про  картофель, Жихарь соображал  лучше  всех  в округе  (что так,  то  так,

соглашался он).

     – Да ведь, кроме Бильбо, там в норе еще этот, как его, Фродо? – заметил

старый Сдубень из Приречья. – Зовется-то он Торбинс, но  Брендизайк, считай,

наполовину, если  не больше – такой идет разговор. Чего не  пойму  – так это

зачем было  Торбинсу из Норгорда брать себе жену, смех сказать, в Забрендии,

где народ ох не нашенский!

     –  Да где ж ему быть нашенским, – вмешался папаша Двулап, сосед Жихаря,

–  ежели они живут по какую не  надо сторону Брендидуима и вперлись  в самый

что ни на есть Вековечный Лес? Нашли местечко, нечего сказать!

     –  Дело  говоришь,  папаша!  –   согласился  Жихарь.  –  Ну,  вообще-то

Брендизайки с  Заячьих  Холмов в  самый что  ни на  есть  Вековечный Лес  не

вперлись, но  что народ они чудной, это ты верно  сказал. Плавают там  почем

зря  посередь  реки –  куда  это годится? Ну  и само собой,  беды-то недолго

ждать,  помяни мое слово.  И все ж  таки  господин  Фродо –  такого  хоббита

поискать надо. Из себя вылитый господин  Бильбо –  но  мало  ли кто  на кого

похож? Ясное дело похож: отец тоже Торбинс. А вообще-то какой был настоящий,

правильный хоббит господин Дрого Торбинс:  ну  ничего про  него не  скажешь,

кроме того, что утонул!

     –  Утонул? – удивились несколько слушателей. Они слыхивали, конечно,  и

об этом, и о многом другом; но хоббиты – большие любители семейных  историй,

и эту историю готовы были выслушать заново.

     – Говорят, вроде  бы так,  – сказал Жихарь. – Тут  в чем дело: господин

Дрого,  он  женился на бедняжке барышне Примуле Брендизайк.  Она приходилась

господину Бильбо прямой двоюродной сестрой с материнской стороны  (а мать ее

была младшенькая у тогдашнего Нашего Крола); ну а сам господин Дрого, он был

четвероюродный.  Вот и получилось, что господин Фродо и  тебе  двоюродный, и

тебе, пожалуйста, почти что прямой родственник,  с той и с этой стороны, как

говорится, куда  ни кинь. Господин Дрого, он  состоял в Хороминах при тесте,

при тогдашнем, это,  Правителе, ну, Горбадок Брендизайк, тоже ой-ой-ой любил

поесть, а тот взял и поехал, видали  дело,  на дощанике поперек Брендидуима,

стало быть,  они  с  женой и  потонули, а господин  Фродо,  бедняга, остался

сиротой, вот оно как было-то.

     –  Слыхал я, что  они покушали  и  поехали  погулять под луной в лунном

свете, – сказал старый Сдубень, – а Дрого был подкушавши, тяжелый, вот лодку

и потопил.

     – А я слыхал, что она его спихнула, а он  ее потянул за собой, – сказал

Пескунс, здешний мельник.

     – Ты, Пескунс, не  про все ври, про  что слышал, – посоветовал  Жихарь,

который мельника  недолюбливал. – Ишь  ты,  пошел  чесать  языком: спихнула,

потянул. Там лодки, дощаники-то,  такие, что  и не хочешь, а опрокинешься, и

тянуть не надо. Словом, вот и остался Фродо сиротой, как у них говорится, на

мели: один как перст, а кругом эти  ихние, которые в Хороминах. Крольчатник,

да и только.  У старика Горбадока там всегда сотни  две родственников живут,

не меньше. Господин Бильбо думал бы думал, лучше бы не придумал, чем забрать

оттуда парня, чтоб жил, как полагается.

     Ну а  Лякошель-Торбинсам все это дело, конечно,  поперек жизни.  Они-то

собрались  захапать Торбу,  еще когда  он ушел  с гномами  и говорили, будто

сгинул. А  он-то вернулся, их выгнал и давай себе  жить-поживать,  живет  не

старится, а  здоровье  никуда не девается. А тут  еще,  здрасьте пожалуйста,

наследничек, и  все бумаги в  полном  порядке, это  будьте уверены.  Нет, не

видать Лякошель-Торбинсам Торбы  как своих  ушей, лишь  бы  они только своих

ушей не увидели.

     – Денег там,  я слышал,  говорили, уймища запрятана,  –  сказал  чужак,

проезжий  из Землеройска в Западный удел. – Круча ваша,  говорят, сверху вся

изрыта, и  каждый  подземный  ход  прямо  заставлен сундуками  с  золотом  и

серебром и драгоценными штуками.

     –  Это  ты,  поди, слышал больше, чем  говорили, – отозвался  Жихарь. –

Какие там  еще драгоценные  штуки? Господин  Бильбо, он денег  не  жалеет, и

нехватки  в  них вроде  бы нет;  только ходов-то  никто  не рыл.  Помню, лет

шестьдесят  тому  вернулся назад господин  Бильбо,  я тогда  еще был  сопляк

сопляком. Только-только стал подручным  у старика Норна (он покойнику папаше

был  двоюродный  брат),  помогал  ему гонять любопытную  шушеру, и  как  раз

усадьбу  распродавали.  А  господин  Бильбо  тут  и  нагрянул:  ведет  пони,

груженного здоровенными  мешками  и парой сундуков. Все это,  конечно,  были

сокровища из  чужих  земель,  где кругом,  известно,  золотые  горы.  Только

ходы-то зачем рыть? И так все поместится.  Разве  что у моего Сэма спросить:

он там все-все знает. Торчит и  торчит  в Торбе, за уши не оттянешь. Подавай

ему  дни  былые; господин  Бильбо знай рассказывает,  а мой  дурак  слушает.

Господин Бильбо его и грамоте научил – без худого умысла, конечно, ну, авось

и худа из этого не выйдет.

     “Эльфы и драконы! – это я-то ему. – Ты лучше со мной на пару смекни про

картошку и капусту. И  не суй нос в чужие дела, а то без  носа останешься” –

так и  сказал.  “И  повторить могу, если кто не  расслышал”, – прибавил  он,

взглянув на чужака и на мельника.

     Но слушатели оставались при своем мнении. Слишком уж привыкла  молодежь

к басням о сокровищах Бильбо.

     – Сколько он  там  сначала  ни привез, так  потом  пригреб, –  возразил

мельник, чувствуя за собой поддержку. –  Дома-то  не сидит, болтается где ни

на  есть.  Смотрите-ка,  сколько у него чужедальних гостей:  по ночам  гномы

приезжают, да этот  еще шлендра-фокусник  Гэндальф, тоже мне. Не, Жихарь, ты

что хочешь говори, а темное это место, Торба, и народ там муторный.

     – А ты бы,  наоборот, помалкивал, Пескунс, если про что не  смыслишь, –

опять  посоветовал  Жихарь мельнику, который  ему  не  нравился  даже больше

обычного.  –  Пусть бы все были  такие муторные. Я вот знаю кое-кого,  кто и

кружку пива приятелю не поставит, хоть ты ему вызолоти нору. А в Торбе – там

дело правильно понимают. Сэм наш говорит,  что на Угощение пригласят всех до

единого и всем, заметь, будут подарки, да не когда-нибудь, а в этом месяце.

     Стоял  ясный,  погожий  сентябрь. Через  день-два  распространился слух

(пущенный, вероятно,  все тем же всезнающим  Сэмом), что  на  праздник будет

огненная  потеха – а огненной потехи  в Хоббитании не бывало  уже лет сто, с

тех  пор  как  умер  Старый  Крол. Назначенный день приближался,  и  однажды

вечером  по Норгорду прогрохотал  чудной  фургон  с диковинными ящиками –  и

остановился у  Торбы-на-Круче. Хоббиты высовывались из дверей и вглядывались

в темень. Лошадьми правили длиннобородые гномы в надвинутых капюшонах и пели

непонятные песни. Одни потом уехали, а  другие  остались  в Торбе. Под конец

второй  недели сентября  со стороны  Брендидуимского  моста средь  бела  дня

показалась  повозка,  а  в повозке  старик. На нем была высокая  островерхая

синяя шляпа, серый плащ почти до пят и серебристый  шарф. Его длинная  белая

борода  выглядела ухоженной и величавой, а  лохматые брови  клоками  торчали

из-под шляпы. Хоббитята бежали за ним по всему поселку, до  самой Кручи и на

Кручу. Повозка  была  гружена  ракетами, это они сразу  уразумели. У  дверей

Бильбо старик стал сгружать большие связки  ракет, разных и  невероятных,  с

красными метками “Г” и с теми же по-эльфийски.

     Это,  конечно, была  метка Гэндальфа, а  старик на повозке  был сам маг

Гэндальф,  известный в Хоббитании  искусник по части устройства разноцветных

огней и  пускания веселых дымов. Куда опасней и труднее  были его  настоящие

дела, но хоббиты об  этом ничего не знали, для них он был чудесной приправой

к Угощению. Потому и бежали за ним хоббитята.

     – Гэндальф  едет, гром гремит! – кричали  они, а старик  улыбался.  Его

знали  в лицо, хотя  навещал он  Хоббитанию  не часто и мельком,  а гремучих

фейерверков его не помнили теперь даже самые древние  старики:  давненько он

их тут не устраивал.

     Когда старик с помощью Бильбо и гномов разгрузил повозку, Бильбо роздал

маленьким  зевакам  несколько монет  –  но не перепало  им,  к  великому  их

огорчению, ни хлопушки ни шутихи.

     – Бегите домой, – сказал Гэндальф. – Хватит на всех – в свое время! – И

скрылся вслед за Бильбо, а дверь заперли.

     Хоббитята еще немножко подождали и разбрелись. “Ну когда же, в самом-то

деле, праздник?” – думали они.

     А Гэндальф  и  Бильбо сидели  у  открытого  окна,  глядя  на  запад, на

цветущий сад. День  клонился к вечеру,  свет был чистый  и яркий. Темно-алые

львиные  зевы, золотистые  подсолнухи  и  огненные  настурции  подступали  к

круглым окошкам.

     – Хороший у тебя сад! – сказал Гэндальф.

     –  Да,  –  согласился  Бильбо.  –  Прекрасный  сад и чудесное  место  –

Хоббитания, только вот устал я, пора на отдых.

     – Значит, как сказал, так и сделаешь?

     – Конечно. Я от своего слова никогда не отступаюсь.

     – Ну  тогда и  разговаривать больше не о  чем. Решил так решил – сделай

по-задуманному, тебе же будет лучше, а может, и не только тебе.

     – Хорошо бы. Но уж в четверг-то  я посмеюсь, есть  у меня в запасе одна

шуточка.

     – Как бы над тобой самим не посмеялись, – покачал головою Гэндальф.

     – Там посмотрим, – сказал Бильбо.

     На Кручу въезжала повозка за  повозкой.  Кое-кто ворчал, что  вот, мол,

“одни чужаки руки греют, а  местные  мастера без дела  сидят”, но  вскоре из

Торбы посыпались заказы на разные яства, пития и роскошества  – на  все, чем

торговали в Норгорде и вообще в Хоббитании. Народ заволновался: до праздника

считанные дни, а где же почтальон с приглашениями?

     Приглашения не замедлили, так что даже почтальонов не хватило, пришлось

набирать  доброхотов.  К Бильбо  несли сотни вежливых  и витиеватых ответов.

“Спасибо, – гласили они на разные лады, – спасибо, непременно придем”.

     Ворота Торбы украсила табличка: ВХОДИТЬ ТОЛЬКО ПО ДЕЛУ НАСЧЕТ УГОЩЕНИЯ.

Н даже измыслив дело насчет Угощения, войти было  почти невозможно.  Занятой

по горло Бильбо сочинял приглашения, подкалывал ответы, упаковывал подарки и

устраивал  кой-какие  свои дела,  с  Угощением  никак  не  связанные.  После

прибытия Гэндальфа он на глаза никому не показывался.

     Однажды  утром  хоббиты увидели,  что  на  просторном  лугу, к  югу  от

главного  входа  в Торбу, разбивают шатры  и  ставят  павильоны. Со  стороны

дороги  прорубили проход через заросли и соорудили большие белые ворота. Три

семейства  Исторбинки, чьи  усадьбы граничили  с лугом, ахнули от восторга и

упивались  всеобщей  завистью.  А   старый  Жихарь   Скромби  перестал  даже

притворяться, будто работает в саду.

     Шатры  вырастали не по дням, а по часам. Самый  большой из них  был так

велик, что  в  нем поместилось громадное дерево, стоявшее во главе стола. На

ветки дерева понавешали фонариков. А интереснее всего хоббитам была огромная

кухня под открытым небом,  на  лугу.  Угощение готовили во всех  трактирах и

харчевнях на много лиг вокруг, а здесь возле Торбы, вдобавок орудовали гномы

и прочие новоприбывшие чужеземцы. Хоббиты взволновались еще сильнее.

     Между тем небо затянуло. Погода испортилась в среду, накануне Угощения.

Встревожились  все  до  единого.  Но  вот  настал четверг,  двадцать  второе

сентября.  Засияло  солнце,  тучи  разошлись,  флаги  заплескались, и  пошла

потеха.

     Бильбо Торбинс  обещал  всего-то  навсего  Угощение,  а  на самом  деле

устроил великое празднество.  Ближайших  соседей пригласили  от  первого  до

последнего. А если  кого  и забыли пригласить, то они  все равно пришли, так

что это было не важно. Многие были призваны из  дальних уделов Хоббитании, а

некоторые даже из-за границы. Бильбо встречал  званых (и незваных)  гостей у

Белых ворот. Он раздавал подарки всем  и каждому;  а  кто хотел получить еще

один, выбирался  черным ходом и  снова  подходил к воротам.  Хоббиты  всегда

дарят другим подарки на свой  день рождения – подарки обычно недорогие, и не

всем, как в этот раз; но обычай хороший.  В Норгорде и Приречье что ни день,

то  чье-нибудь  рожденье,  а  значит,  в  этих  краях  всякий  хоббит  может

рассчитывать хотя бы на один подарок в неделю. Им не надоедает.

     А  тут  и  подарки  были  просто  удивительные.  Хоббиты  помоложе  так

поразились, что  чуть не  позабыли  угощаться. Им достались дивные  игрушки:

некоторым – чудесные, а некоторым – так даже и волшебные. Иные были заказаны

загодя, год  назад, и привезли  их из Черноречья и Подгорного Царства: гномы

постарались.

     Когда всех  встретили, приветили и  провели  в  ворота, начались песни,

пляски, музыка, игры – а  еды и питья  хоть отбавляй. Угощение было тройное:

полдник, чай и обед (или, пожалуй, ужин). К  полднику и чаю народ сходился в

шатры;  а все  остальное  время  пили  и  ели,  что кому  и где  хочется,  с

одиннадцати до половины седьмого, пока не начался фейерверк.

     Фейерверком заправлял Гэндальф:  он не только привез ракеты, он их  сам

смастерил, чтобы  разукрасить  небо  огненными  картинами.  Он же  наготовил

множество  хлопушек, шутих,  бенгальских  огней,  золотой россыпи, факельных

искрометов,  гномьих сверкающих  свечей,  эльфийских  молний  и  гоблинского

громобоя. Получались они у него превосходно и с годами все лучше.

     Огнистые  птицы реяли в  небе,  оглашая выси  звонким пением. На темных

стволах дыма  вспыхивала ярко-зеленая весенняя листва, и с сияющих ветвей на

головы  хоббитам сыпались огненные цветы, сыпались и  гасли  перед самым  их

носом,  оставляя   в  воздухе   нежный  аромат.  Рои  блистающих   мотыльков

вспархивали  на деревья,  взвивались в небо  цветные огни – и  оборачивались

орлами,  парусниками, лебедиными стаями.  Багровые  тучи низвергали на землю

блистающий   ливень.  Потом  грянул  боевой  клич,  пучок  серебряных  копий

взметнулся  к небу и со  змеиным шипом обрушился  в реку. Коронный  номер  в

честь  Бильбо  Гэндальф  приберег  под конец:  он, видно,  задумал  насмерть

удивить  хоббитов,  и  своего  добился. Все огни  потухли;  в  небо поднялся

исполинский   дымный  столп.  Он  склубился   в  дальнюю  гору,  вершина  ее

разгорелась   и   полыхнула   ало-зеленым   пламенем.  Из   пламени  вылетел

красно-золотой дракон, до ужаса настоящий, только поменьше: глаза его горели

яростью, пасть  изрыгала огонь; с  бешенным ревом  описал он  три  свистящих

круга,  снижаясь  на  толпу. Все  пригнулись, многие попадали ничком. Дракон

пронесся над головами хоббитов,  перекувырнулся в воздухе  и с оглушительным

грохотом взорвался над Приречьем.

     – Пожалуйте к столу! – послышался голос Бильбо.

     Общий ужас и смятение как  рукой сняло; хоббиты  повскакивали  на ноги.

Всех ожидало дивное пиршество; особые столы для родни были накрыты в большом

шатре с  деревом.  Там собрались сто сорок четыре  приглашенных (это число у

хоббитов называется “гурт”, но народ на гурты считать не принято) – семьи, с

которыми  Бильбо и  Фродо состояли хоть в каком-нибудь родстве,  и несколько

избранных друзей дома, вроде Гэндальфа.

     И многовато  было  среди них  совсем  еще  юных  хоббитов,  явившихся с

родительского позволения: родители обычно позволяли им допоздна засиживаться

за чужим столом – а то поди их накорми, не говоря уж – прокорми.

     Во  множестве  были там  Торбинсы и Булкинсы,  Кролы и  Брендизайки, не

обойдены  Ройлы  (родня  бабушки  Бильбо),  Ейлы  и  Пойлы  (дедова  родня),

представлены   Глубокопы,  Бобберы,   Толстобрюхлы,   Барсуксы,  Дороднинги,

Дудстоны    и    Шерстопалы.    Иные    угодили    в   родственники   Бильбо

нежданно-негаданно:  кое-кто  из них  и  в  Норгорде-то  никогда  не  бывал.

Присутствовал и Оддо Лякошель-Торбинс с женою Любелией. Они терпеть не могли

Бильбо и презирали Фродо,  но  приглашение было писано золотыми чернилами на

мраморной  бумаге,  и они не устояли. К тому же кузен их Бильбо с давних пор

славился своей кухней.

     Сто  сорок  четыре  избранника рассчитывали угоститься  на  славу;  они

только  побаивались  послеобеденной речи  хозяина (а без нее нельзя). Того и

жди,  понесет он какую-нибудь околесицу под  названием “стихи” или,  хлебнув

стакан-другой,   пустится  в  россказни   о  своем  дурацком   и  непонятном

путешествии. Угощались до отвала: ели сытно, много,  вкусно и долго. Чего не

съели –  забрали с  собой. Потом  несколько  недель еды в окрестностях почти

никто не покупал, но  торговцы были  не в  убытке: все равно  Бильбо начисто

опустошил их погреба, запасы и склады – за деньги, конечно.

     Наконец челюсти задвигались медленнее, и настало время для Речи. Гости,

как говорится у хоббитов, “подкушали” и были настроены благодушно. В бокалах

– любимое питье,  на тарелках – любимое лакомство…  Так пусть себе говорит

что хочет, послушаем и похлопаем.

     – Любезные мои сородичи, – начал Бильбо, поднявшись.

     – Тише!  Тише! Тише! –  закричали гости; хоровой призыв к тишине звучал

все громче и никак не мог стихнуть.

     Бильбо  вылез из-за  стола, подошел к  увешанному  фонариками дереву  и

взгромоздился  на  стул.  Разноцветные  блики  пробегали по его праздничному

лицу; золотые  пуговки сверкали на  шелковом жилете.  Он  был виден  всем  в

полный  рост:  одну  руку  не  вынимал из  кармана, а  другой помахивал  над

головой.

     – Любезные мои Торбинсы и Булкинсы,  –  начал он опять,  –  разлюбезные

Кролы  и Брендизайки,  Ройлы, Ейлы и Пойлы, Глубокопы  и  Дудстоны, а  также

Бобберы, Толстобрюхлы, Дороднинги, Барсуксы и Шерстопалы!

     – И  Шерстолапы! –  заорал пожилой хоббит  из  угла.  Он, конечно,  был

Шерстолап,  и  недаром: лапы у него были шерстистые, здоровенные и возлежали

на столе.

     – И  Шерстолапы, – согласился Бильбо. –  Милые мои Лякошель-Торбинсы, я

рад  и  вас  приветствовать  в  Торбе-на-Круче. Нынче  мне  исполнилось  сто

одиннадцать лет: три, можно сказать, единицы!

     –  Урра!  Урра!  Урра!  Многая  лета!  –  закричали  гости  и  радостно

забарабанили по столам. То самое, что нужно: коротко и ясно.

     – Надеюсь, что всем вам так же весело, как и мне.

     Оглушительные хлопки. Крики: “Еще бы!”,  “А как же!”, “Конечно!”. Трубы

и горны, дудки и флейты и прочие духовые инструменты; звон и гул.

     Молодые хоббиты  распечатали  сотни  музыкальных  хлопушек  с  странным

клеймом   ЧРНРЧ:  им  было  непонятно,  зачем  такое   клеймо,  но  хлопушки

прекрасные.  А  в  хлопушках  –  маленькие  инструменты,  звонкие и  чудесно

сделанные. В углу  шатра  юные Кролы и Брендизайки, решив, что  дядя  Бильбо

кончил говорить (вроде все уже сказал), устроили оркестр и начали танцевать.

Юный Многорад Крол и  молоденькая Мелирот  Брендизайк взобрались  на  стол и

стали с  колокольцами в  руках отплясывать “Брызгу-дрызгу” – очень милый, но

несколько буйный танец.

     Однако  Бильбо  потребовал  внимания.  Он  выхватил  горн  у  какого-то

хоббитенка и трижды в него протрубил. Шум улегся.

     – Я вас надолго не задержу! – прокричал Бильбо.

     Отовсюду захлопали.

     – Я созвал  вас нынче с особой целью. – Сказано это  было так,  что все

насторожились. – Вернее, не с  одной, а с тремя особыми целями!  – Наступила

почти что тишина, и некоторые Кролы даже приготовились слушать. – Во-первых,

чтобы сказать вам, что я счастлив всех вас видеть и что с такими прекрасными

и  превосходными  хоббитами,  как  вы,  прожить  сто  одиннадцать  лет легче

легкого!

     Радостный гомон одобрения.

     –  Добрую  половину из  вас  я знаю вдвое  хуже, чем  следует,  а худую

половину люблю вдвое меньше, чем надо бы.

     Сказано было сильно, но не очень понятно. Плеснули редкие хлопки, и все

призадумались: так ли уж это лестно слышать?

     – Во-вторых, чтобы вы порадовались моему дню рождения.

     Прежний одобрительный гул.

     – Нет,  не моему:  НАШЕМУ. Ибо в день  этот, как вы знаете,  родился не

только  я,  но и  мой  племянник,  мой  наследник  Фродо.  Нынче  он  достиг

совершеннолетия и вступает во владение имуществом.

     Кто-то  из  старших снисходительно  похлопал.  “Фродо!  Фродо!  Старина

Фродо!” – выкрикивала молодежь. Лякошель-Торбинсы насупились и стали гадать,

как это Фродо “вступает во владение”.

     –  Вдвоем нам исполняется сто сорок четыре года: ровно столько, сколько

вас тут собралось, – один, извините за выражение, гурт.

     Гости безмолвствовали.  Это  еще  что за  новости?  Многие,  а особенно

Лякошель-Торбинсы, оскорбились, сообразив, что их пригласили сюда только для

ровного счета. “Скажет тоже: один гурт. Фу, как грубо”.

     – К  тому же сегодня годовщина моего прибытия верхом на бочке в Эсгарот

при Долгом озере. Хотя тогда я про свой  день рождения не  сразу и вспомнил.

Мне  было всего-то  пятьдесят один год, а  что такое в молодости год-другой!

Правда, пиршество учинили изрядное; только я, помнится, был сильно простужен

и  едва  выговаривал:  “Пребдого  бдагодаред”.  Теперь я  пользуюсь  случаем

выговорить  это как следует: премного  благодарен  вам  всем за то,  что  вы

удосужились прибыть на мое скромное празднество!

     Упорное  молчание.  Все  боялись, что сейчас он разразится  песней  или

какими-нибудь  стихами,  и  всем заранее было  тоскливо. Что  бы ему на этом

кончить? А они бы  выпили  за  его здоровье. Но  Бильбо не стал  ни петь, ни

читать стихи. Он медленно перевел дыхание.

     –  В-третьих  и  в-последних,  – сказал  он,  –  я  хочу  сделать  одно

ОБЪЯВЛЕНИЕ. – Это слово он вдруг произнес так громко, что все, кому это было

еще  под силу, распрямились. –  С прискорбием объявляю вам, что хотя, как  я

сказал, прожить сто одиннадцать лет среди вас легче  легкого, однако же пора

и честь знать. Я отбываю. Только вы меня и видели. ПРОЩАЙТЕ!

     Он ступил со стула  и исчез.  Вспыхнул ослепительный огонь, и все гости

зажмурились. Открыв  глаза, они  увидели,  что Бильбо нигде  нет.  Сто сорок

четыре ошарашенных хоббита так и замерли. Старый Оддо Шерстолап снял ноги со

стола и затопотал. Потом настала  мертвая тишина: гости приходили  в себя. И

вдруг Торбинсы, Булкинсы, Кролы, Брендизайки, Ройлы, Ейлы, Пойлы, Глубокопы,

Бобберы,   Толстобрюхлы,   Барсуксы,  Дороднинги,  Дудстоны,   Шерстопалы  и

Шерстолапы заговорили все разом.

     Они соглашались друг с другом, что это  безобразно и неучтиво и что это

надо  поскорее заесть и запить.  “Я и  всегда говорил,  что он  тронутый”, –

слышалось  отовсюду.  Даже  проказливые  Кролы,  за  малым  исключением,  не

одобрили  Бильбо.  Тогда,  правда,  почти  никто  еще  не  понимал,  что  же

произошло: бранили вздорную выходку.

     Только старый и мудрый Дурри Брендизайк хитро прищурился. Ни преклонные

годы,  ни преизобильные  блюда не помутили его  рассудка, и он сказал  своей

невестке Замиральде:

     –  Нет, милочка, это все не  просто  так. Торбинс-то,  оболтус,  небось

опять сбежал. Неймется старому балбесу. Ну и что? Еда-то на столе осталась.

     И он крикнул Фродо принести еще вина.

     А  Фродо  был  единственный,  кто не вымолвил ни  слова. Он молча сидел

возле опустевшего стула Бильбо, не  обращая  внимания на  выкрики и вопросы.

Он, конечно, оценил проделку, хотя  знал о ней  заранее, и едва удержался от

смеха при  дружном возмущении гостей. Но ему было  как-то  горько:  от вдруг

понял,  что не на шутку любит старого хоббита. Гости ели и пили, обсуждали и

осуждали дурачества  Бильбо Торбинса,  прежние и нынешние, – разгневались  и

ушли  одни  Лякошель-Торбинсы. Наконец  Фродо устал распоряжаться; он  велел

подать  еще вина,  встал,  молча  осушил  бокал за здоровье Бильбо  и тишком

выбрался из шатра.

     Бильбо Торбинс говорил речь, трогая золотое Кольцо в кармане: то самое,

которое он столько  лет  втайне  берег  как зеницу ока.  Шагнув со стула, он

надел Кольцо – и с тех пор в Хоббитании его не видел ни один хоббит.

     С улыбкой послушав,  как галдят  ошеломленные гости  в  шатре  и  вовсю

веселятся не  удостоенные особого  приглашения хоббиты, он  ушел в дом, снял

праздничный наряд, сложил шелковый жилет,  аккуратно завернул его в бумагу и

припрятал в ящик.  Потом быстро натянул какие-то лохмотья и застегнул старый

кожаный пояс. На поясе висел короткий меч в потертых  кожаных ножнах. Бильбо

вздохнул и вытащил из пронафталиненного шкафа древний плащ с капюшоном. Плащ

хранился, как драгоценность, хотя  был весь  в пятнах и совсем выцветший – а

некогда, вероятно,  темно-зеленый. Одежда была  ему  великовата. Он  зашел в

свой  кабинет  и достал из потайного  ящика  обернутый  в  тряпье загадочный

сверток,  кожаную  папку с рукописью и какой-то  толстый конверт. Рукопись и

сверток  он втиснул в  здоровенный  заплечный  мешок, который  стоял посреди

комнаты, почти  доверху  набитый.  В  конверт  он сунул  золотое  Кольцо  на

цепочке,  запечатал его,  адресовал Фродо  и положил на  каминную полку.  Но

потом вдруг  схватил и запихнул в карман. Тут  дверь распахнулась, и быстрым

шагом вошел Гэндальф.

     –  Привет!  – сказал Бильбо. – А  я  как раз думал, почему  это тебя не

видно?

     – Рад, что  тебя теперь видно, – отвечал маг, усаживаясь в кресло.  – Я

хочу перекинуться с тобою словом-другим. Так что – по-твоему, все в порядке?

     –  А  как же,  –  подтвердил Бильбо. – Вспышка только лишняя –  даже  я

удивился, а прочие и подавно. Твоя, конечно, работа?

     – Моя, конечно. Недаром ты многие годы скрывал Кольцо, и пусть уж гости

твои гадают как умеют, исчез ты или пошутил.

     – А шутку мне испортил, – сказал Бильбо.

     –  Да  не шутку, а  дурацкую  затею…  только вот  говорить-то  теперь

поздно. Растревожил родню, и девять или девяносто девять  дней  о тебе будет

болтать вся Хоббитания.

     –  Пусть  болтает. Мне нужен  отдых, долгий отдых, я же  тебе  говорил.

Бессрочный  отдых: едва ли  я сюда когда-нибудь вернусь. Да и не  зачем, все

устроено…  Постарел  я,  Гэндальф.  Так-то вроде  не очень, а кости  ноют.

Нечего  сказать,  “хорошо  сохранился”,  – он  фыркнул.  – Ты  понимаешь,  я

тонкий-претонкий, как масло  на хлебе у скупердяя. Скверно это. Надо  как-то

переиначивать жизнь.

     Гэндальф не сводил с него пристального озабоченного взгляда.

     – Да, в самом деле скверно,  – задумчиво сказал  он. – Ты, пожалуй, все

правильно придумал.

     –  Это  уж  чего  там,  дело  решенное.  Я  хочу  снова горы  повидать,

понимаешь,  Гэндальф,  –  горы,  хочу  найти  место,  где  можно  и  вправду

отдохнуть. В тишине и покое, без всяких настырных родственников, без гостей,

чтоб в звонок  не  звонили. И книгу мою ведь нужно  дописать. Я придумал для

нее чудесный конец: “… и счастливо жил до скончания дней”.

     Гэндальф рассмеялся.

     – Конец неплохой. Только читать-то ее некому, как ни кончай.

     –  Кому  надо,  прочтут.  Фродо  вон уже читал, хоть и  без конца.  Ты,

кстати, приглядишь за Фродо?

     – В оба глаза, хоть мне и не до того.

     –  Он  бы,  конечно, пошел за  мной по первому зову.  Даже  и  просился

незадолго до Угощения. Но  пока что у него это все на словах.  Мне-то  перед

смертью надо снова глушь да горы повидать, а он сердцем здесь, в Хоббитании:

ему бы лужайки,  перелески, ручейки. Уютно, спокойно. Я ему, разумеется, все

оставил,  кроме  разных  безделок,  –  надеюсь,  он  будет  счастлив,  когда

пообвыкнется. Пора ему самому хозяином стать.

     –  Все оставил?  –  спросил Гэндальф. – И  Кольцо тоже? У тебя ведь так

было решено, помнишь?

     – К-конечно, все… а Кольцо… – Бильбо вдруг запнулся.

     – Где оно?

     – В конверте, если хочешь знать, – разозлился Бильбо. – Там, на камине.

Нет,  не  там…  У  меня  в  кармане!  – Он  замялся. –  Странное  дело!  –

пробормотал он. –  Хотя чего тут странного? Хочу –  оставляю,  не  хочу – не

оставляю.

     Гэндальф поглядел на Бильбо, и глаза его чуть блеснули.

     – По-моему, Бильбо, надо его оставить, – сказал  он.  – А ты  что –  не

хочешь?

     – Сам не знаю. Теперь вот мне как-то не хочется с ним расставаться.  Да

и зачем? А  ты-то чего  ко  мне пристал?  –  спросил он ломким, чуть  ли  не

визгливым голосом,  раздраженно и подозрительно. – Все-то тебе мое Кольцо не

дает покоя: мало ли чего я добыл, твое какое дело?

     – Да, именно  что покоя не дает, – подтвердил Гэндальф.- Долго я у тебя

допытывался  правды,  очень  долго.  Волшебные  Кольца  –  они,  знаешь  ли,

волшебные,  со  всякими подвохами и неожиданностями. А твое Кольцо мне  было

особенно  любопытно,  скрывать не стану. Если уж ты собрался путешествовать,

то  мне  его никак  нельзя упускать из  виду. А владел  ты  им,  кстати,  не

чересчур ли долго? Поверь мне, Бильбо, больше оно тебе не понадобится.

     Бильбо покраснел и метнул гневный взгляд на Гэндальфа. Добродушное лицо

его вдруг ожесточилось.

     – Почем ты знаешь? – выкрикнул  он. -Какое тебе дело? Мое – оно  мое  и

есть. Мое, понятно? Я его нашел: оно само пришло ко мне в руки.

     – Конечно, конечно, -сказал Гэндальф. – Только зачем так волноваться?

     – С тобой разволнуешься, –  отозвался Бильбо. – Говорят тебе: оно  мое.

Моя… моя прелесть! Да, вот именно – моя прелесть!

     Гэндальф смотрел спокойно  и  пристально, только в глазах  его огоньком

зажглось тревожное изумление.

     – Было уже, – заметил он. – Называли его так. Правда, не ты.

     – Тогда не я, а теперь я. Ну и что? Подумаешь, Горлум называл! Было оно

его, а теперь мое. Мое и навсегда!

     Гэндальф поднялся, и голос его стал суровым.

     –  Поостерегись, Бильбо, – сказал он. – Оставь  Кольцо!  А сам  ступай,

куда хочешь – и освободишься.

     – Разрешил, спасибо. Я сам себе хозяин! – упрямо выкрикнул Бильбо.

     –  Легче,  легче, любезный  хоббит! –  проговорил Гэндальф.  – Всю твою

жизнь мы были друзьями,  припомни-ка. Ну-ну!  Делай, как обещано: выкладывай

Кольцо!

     – Ты, значит, сам  его захотел?  Так нет  же! –  крикнул  Бильбо.  – Не

получишь! Я  тебе  мою  прелесть не отдам, понял? – Он схватился  за рукоять

маленького меча.

     Глаза Гэндальфа сверкнули.

     – Я ведь тоже могу рассердиться, – предупредил он. – Осторожнее –  а то

увидишь Гэндальфа Серого в гневе!

     Он сделал шаг к хоббиту, вырос, и тень его заполнила комнату.

     Бильбо попятился; он  часто дышал и не  мог вынуть руку из кармана. Так

они стояли  друг против  друга,  и  воздух  тихо  звенел. Гэндальф  взглядом

пригвоздил хоббита к стене; кулаки Бильбо разжались, и он задрожал.

     – Что это ты, Гэндальф, в самом деле, – проговорил он. – Словно и не ты

вовсе. А в чем дело-то? Оно же ведь  мое? Я ведь его нашел, и Горлум убил бы

меня, если б не  оно. Я  не вор, я его  не украл, мало ли что  он кричал мне

вслед.

     –  Я  тебя вором  и не  называл,  –  отозвался Гэндальф. –  Да и  я  не

грабитель – не отнимаю у  тебя твою “прелесть”,  а помогаю тебе. Лучше бы ты

мне  доверял, как прежде. – Он отвернулся, тень  его съежилась,  и  Гэндальф

снова сделался старым и усталым.

     Бильбо провел по глазам ладонью.

     –  Прости, пожалуйста, – сказал  он. –  Что-то  на  меня накатило…  А

теперь  вот, кажется, прошло. Мне  давно не  по себе: взгляд, что ли, чей-то

меня  ищет?  И все-то мне  хотелось,  знаешь, надеть его,  чтоб исчезнуть, и

все-то я его трогал да вытаскивал. Пробовал в ящик запирать – но не было мне

покоя,  когда Кольцо  не в кармане.  И  вот теперь сам  не  знаю,  что с ним

делать…

     – Зато я  знаю, что с ним делать,  – объявил Гэндальф. – Пока что знаю.

Иди и оставь Кольцо здесь. Откажись от него. Отдай его Фродо, а там уж – моя

забота.

     Бильбо замер в нерешительности. Потом вздохнул.

     –  Ладно, – выговорил  он. – Отдам.  – Потом пожал  плечами  и виновато

улыбнулся.  – По  правде сказать,  зачем  и  празднество было устроено: чтоб

раздарить побольше подарков,  а заодно уж…  Казалось, так будет легче. Зря

казалось, но теперь нужно доводить дело до конца.

     – Иначе и затевать не стоило, – подтвердил Гэндальф.

     –  Ну что ж, – сказал Бильбо. – Пусть оно достанется  Фродо в придачу к

остальному. – Он  глубоко  вздохнул. – Пора мне, пойду, а то как бы  кому на

глаза не попасться. Со всеми я распрощался…- Он подхватил мешок и шагнул к

двери.

     – Кольцо-то осталось у тебя в кармане, – напомнил маг.

     –  Осталось,  да! – горько выкрикнул  Бильбо. – А  с ним и  завещание и

прочие бумаги. Возьми их, сам распорядись. Так будет надежнее.

     – Нет, мне Кольцо не отдавай, – сказал Гэндальф. – Положи его на камин.

Фродо сейчас явится. Я подожду.

     Бильбо вынул конверт из кармана и хотел было положить его  возле часов,

но рука его дрогнула, и конверт упал на пол. Гэндальф мигом нагнулся за ним,

поднял и положил на место. Хоббита снова передернуло от гнева.

     Но вдруг лицо его просветлело и озарилось улыбкой.

     – Ну вот и все, – облегченно сказал он. – Пора трогаться!

     Они  вышли  в  прихожую.  Бильбо  взял  свою любимую трость  и призывно

свистнул. Из разных дверей появились три гнома.

     – Все готово? – спросил Бильбо. – Упаковано, надписано?

     – Готово! – был ответ.

     – Так пошли же! – И он шагнул к двери.

     Ночь  была  ясная, в черном небе сияли звезды.  Бильбо глянул  ввысь  и

вздохнул полной грудью.

     – Неужели? Неужели снова  в  путь,  куда глаза глядят, и с гномами? Ох,

сколько лет  мечтал я  об  этом!  Прощай! – сказал  он своему дому,  склонив

голову перед его дверями. – Прощай, Гэндальф!

     –  Не  прощай, Бильбо, а до  свидания!  Поосторожней  только! Ты хоббит

бывалый, а пожалуй что и мудрый…

     – Поосторожней! Еще  чего! Нет уж,  обо  мне  теперь  не  беспокойся. Я

счастлив, как давно не был, – сам небось  понимаешь, что это  значит.  Время

мое приспело, и путь мой передо мною.

     Вполголоса, точно боясь потревожить темноту и тишь,  он пропел себе под

нос:

     В поход, беспечный пешеход,

     Уйду, избыв печаль, –

     Спешит дорога от ворот

     В заманчивую даль,

     Свивая тысячи путей

     В один, бурливый, как река,

     Хотя, куда мне плыть по ней,

     Не знаю я пока!

     Постоял, помолчал и, не вымолвив  больше ни слова, повернулся спиной  к

огням и пошел  – за ним три гнома –  сначала  в  сад, а  оттуда вниз покатой

тропой. Раздвинув живую изгородь, он  скрылся в густой высокой траве, словно

ее шевельнул ветерок.

     Гэндальф постоял и поглядел ему вслед, в темноту.

     – До  свиданья, Бильбо, дорогой мой хоббит! – тихо сказал он и вернулся

в дом.

     Фродо не замедлил явиться и увидел,  что Гэндальф  сидит в  полутьме, о

чем-то глубоко задумавшись.

     – Ушел? – спросил Фродо.

     – Да, ушел, – отвечал Гэндальф, – сумел уйти.

     –  А хорошо  бы… то  есть  я все-таки надеялся целый вечер,  что  это

просто шутка, – сказал Фродо. – Хотя в душе знал,  что он и правда уйдет. Он

всегда шутил всерьез. Вот ведь – опоздал его проводить.

     –  Да нет, он так наверно и хотел уйти – без долгих проводов,  – сказал

Гэндальф. –  Не огорчайся.  Теперь  с  ним  все  в порядке. Он  тебе оставил

сверток – вон там.

     Фродо взял конверт с камина, поглядел на него, но раскрывать не стал.

     – Там должно быть завещание и прочие бумаги  в этом роде, – сказал маг.

– Ты теперь хозяин Торбы. Да, и еще там золотое Кольцо.

     – Как, и Кольцо? – воскликнул Фродо. – Он и его  мне оставил? С чего бы

это? Впрочем, пригодится.

     – Может, пригодится, а может, и нет,  -сказал Гэндальф. – Пока что я бы

на  твоем месте Кольца не  трогал. Береги его и не болтай  о нем. А я  пойду

спать.

     Теперь  Фродо  поневоле  остался  за хозяина  и  ему,  увы,  надо  было

провожать и выпроваживать гостей. Слухи о диковинном деле уже облетели  весь

луг, но Фродо отвечал  на любые вопросы одно и то же: “Наутро все само собой

разъяснится”. К полуночи за особо почтенными гостями подъехали повозки. Одна

за  другой  наполнялись  они  сытыми-пресытыми, но  исполненными ненасытного

любопытства хоббитами и катили в темноту. Пришли трезвые садовники и вывезли

на тачках тех, кому не служили ноги.

     Медленно  тянулась ночь. Солнце встало гораздо раньше, чем хоббиты,  но

утро наконец взяло свое. Явились приглашенные уборщики – и принялись снимать

шатры, уносить столы  и  стулья,  ложки и  ножи, бутылки и тарелки, фонари и

кадки  с  цветами,  выметать  объедки  и  фантики,  собирать  забытые сумки,

перчатки,  носовые платки  и нетронутые  яства  (представьте,  попадались  и

такие). Затем подоспели неприглашенные Торбинсы и Булкинсы, Барсуксы и Кролы

и  еще многие вчерашние гости, из тех, кто жил или остановился неподалеку. К

полудню пришли в себя даже те, кто сильно перекушал накануне, и  возле Торбы

собралась изрядная толпа незваных, но не то чтобы нежданных гостей.

     Фродо вышел на  крыльцо улыбаясь, но  с усталым и озабоченным видом. Он

приветствовал  всех собравшихся, однако  сообщил  немногим  более  прежнего.

Теперь он просто-напросто твердил направо и налево:

     – Господин Бильбо Торбинс отбыл в  неизвестном направлении; насколько я

знаю, он не вернется.

     Кое-кому из гостей  он предложил зайти: им были оставлены “гостинцы” от

Бильбо.

     В прихожей громоздилась куча пакетов, свертков, мелкой мебели – и все с

бумажными бирками. Бирки были вот какие:

     “Аделарду Кролу,  в его  полную собственность,  от Бильбо” – зонтик. За

многие годы Аделард присвоил десятки зонтиков без всяких бирок.

     “Доре Торбинс  в память о долгой  переписке, с  любовью  от  Бильбо”  –

огромная корзина для бумажной рухи. Дора, сестра покойника Дрого и старейшая

родственница  Бильбо и Фродо,  доживала  девяносто девятый год: пятьдесят из

них она изводила бумагу на добрые советы любезным адресатам.

     “Миллу  Глубокопу,  а  вдруг понадобится, от  Б.Т.”  –  золотое  перо и

бутылка чернил. Милл никогда не отвечал на письма.

     “Анжеличику от дяди Бильбо” – круглое веселое зеркальце. Юная  Анжелика

Торбинс явно считала свое миловидное личико достойным всеобщего уважения.

     “Для пополнения библиотеки Гуго Толстобрюхла, от пополнителя” – книжная

полка  (пустая). Гуго очень любил читать  чужие книги и в мыслях не  имел их

возвращать.

     “Любелии Лякошель-Торбинс, в подарок” – набор серебряных ложек.  Бильбо

подозревал, что это она растащила почти  все его ложки, пока он странствовал

Туда  и  Обратно. Любелия о его  подозрениях  прекрасно знала. И  когда  она

явилась – попозже, чем некоторые –  она  сразу же поняла гнусный намек, но и

дареными ложками не побрезговала.

     Это  лишь несколько надписей, а гостинцев там было  видимо-невидимо. За

многие годы долгой жизни Бильбо  его обиталище довольно-таки захламостилось.

Вообще в  хоббитских норах хлам скоплялся как по волшебству, отчасти поэтому

и возник обычай  раздаривать как можно больше на свои дни рождения. Вовсе не

всегда  эти  подарки  были  прямо-таки новые, а  не  передаренные:  один-два

образчика  старого  мусома  непонятного  назначения  обошли  всю округу.  Но

Бильбо-то  обычно  дарил  новые  подарки и  не  передаривал дареное. Словом,

старинная нора теперь малость порасчистилась.

     Да, все гостинцы были с бирками, надписанными собственной рукой Бильбо,

и кое-что  было подарено  с умыслом, а кое-что в шутку. Но, конечно, большей

частью  дарилось  то,  что пригодится  и  понадобится.  Малоимущие  хоббиты,

особенно с Исторбинки,  были  очень  даже  довольны. Старому  Жихарю Скромби

достались  два  мешка  картошки, новая  лопата,  шерстяной  жилет  и  бутыль

ревматического  снадобья.  А  старый Дурри  Брендизайк,  в благодарность  за

многократное  гостеприимство,  получил  дюжину  бутылок  “Старого  Виньяра”,

крепленого красного  вина  из  Южного удела;  вина вполне выдержанного,  тем

более, что  заложил  его еще  отец Бильбо. Дурри тут же простил Бильбо,  что

было прощать, и после первой же бутылки провозгласил его мужиком что надо.

     Тоже и Фродо жаловаться не  приходилось.  Главные-то сокровища:  книги,

картины и всяческая несравненная мебель – оставлены были ему. И при всем при

этом никакого следа денег или драгоценностей: ни денежки, ни  бусинки никому

не досталось.

     Новый день потонул в хлопотах. С быстротой пожара распространился слух,

будто все имущество Бильбо пойдет в распродажу или того пуще, на дармовщинку

–  приходи  и  бери.  Охочие  хоббиты  валили  толпами,  а  спроваживать  их

приходилось по одному. Телеги и тачки загромоздили двор от крыльца до ворот.

     В  разгар  суматохи  явились  Лякошель-Торбинсы.  Фродо  как  раз пошел

передохнуть и оставил за себя своего приятеля, Мерри Брендизайка. Когда Оддо

громогласно потребовал “этого племянничка Бильбо”, Мерри поклонился и развел

руками.

     – Ему нездоровится, – сказал он.

     –  Проще  говоря,  племянничек прячется, – уточнила Любелия. – Ну  а мы

пришли его повидать – и непременно повидаем. Пойди-ка доложи ему об этом!

     Мерри  отправился докладывать,  и Лякошели долго проторчали в прихожей.

Наконец  их  впустили в  кабинет. Фродо  сидел  за  столом, заваленным кипой

бумаг.  Вид  у  него  был нездоровый  –  и  уж во всяком случае,  не слишком

приветливый; он поднялся из-за стола, держа руку  в кармане, но разговаривал

вполне учтиво.

     А  Лякошели вели себя весьма напористо. Сначала они стали предлагать за

разные вещи бросовые цены. Фродо отвечал, что подарки подарками, а вообще-то

здесь ничего не продается;  они поджали  губы  и  сказали, что это им крайне

подозрительно.

     – Мне одно ясно, – добавил Оддо, – что уж кто-кто, а ты-то себе неплохо

руки нагрел. Требую немедленно показать завещание!

     Если б не “племянник”, усадьба досталась бы Оддо. Он прочел  завещание,

перечел его – и фыркнул. Увы, все в  нем было ясно и правильно, и положенные

восемь свидетелей аккуратно расписались красными чернилами.

     –  Опять  мы остались в дураках!  – сказал Оддо  жене. – Шестьдесят лет

прождали – и опять! Что он тебе, серебряные ложки преподнес? Вот подлец!

     Он злобно глянул на Фродо и  пошел прочь. Любелия, правда, задержалась.

Вскоре  Фродо опасливо  выглянул  из кабинета и  увидел, что  она  тщательно

обшаривает  все  уголки  и  выстукивает  стены  и  полы.  Он  твердой  рукой

выпроводил  ее,   попутно  избавив  от  нескольких  небольших,   но   ценных

приобретений,  случайно  завалившихся  ей  в зонтик. Она,  видно, готовилась

изречь  на  прощанье  что-то  убийственное  –  и,  обернувшись  на  крыльце,

прошипела:

     –  Ты еще об  этом пожалеешь, молокосос! Ты-то чего остался? Тебе здесь

не место: какой из тебя Торбинс? Ты… ты самый настоящий Брендизайк!

     –  Слыхал, Мерри? Вот как меня оскорбляют, – сказал Фродо,  запирая  за

нею дверь.

     –  Ничего  себе  оскорбляют,  –  отозвался  Мерри  Брендизайк.  –  Тебе

комплимент сделали, а ты говоришь – оскорбляют. Ну какой из тебя Брендизайк?

     Они прошлись по  дому  и выгнали трех  юнцов-хоббитов (двух Булкинсов и

одного Боббера), которые копались  в погребах. С резвым Гризли Шерстолапом у

Фродо вышла настоящая потасовка: тот выстучал гулкое эхо под полом в большой

кладовой и копал не покладая рук.

     Россказни  о  сокровищах Бильбо  будили  алчное любопытство и  праздные

надежды:  известно ведь, что темным, а то  и злодейским путем добытое золото

принадлежит любому хвату, лишь бы ему не помешали вовремя ухватить.

     Одолев Гризли и выпихнув его за дверь, Фродо рухнул на стул в прихожей.

     –  Закрывай лавочку,  Мерри.  – сказал он. – Запри  дверь  и  не пускай

больше никого, пусть хоть с тараном придут.

     Он уселся  за поздний чай, и  едва  уселся, как в дверь тихо постучали.

“Опять  Любелия, – подумал он,  –  Нет уж, пусть  подождет до завтра – авось

придумает что-нибудь пообиднее”. Он прихлебнул из чашки, не обращая внимания

на новый, куда более громкий стук. Вдруг в окне показалась голова мага.

     – Если ты меня сейчас же  не впустишь,  Фродо, я тебе не  то  что дверь

высажу, я всю твою лачугу загоню в тартарары! – крикнул он.

     – Это ты, Гэндальф? Прости, пожалуйста! – спохватился  Фродо, кидаясь к

дверям. – Заходи, заходи! Я думал, что Любелия.

     – Тогда  ладно, прощаю.  Не  волнуйся,  я ее сейчас видел в  Приречье –

такую кислую, что у меня до сих пор оскомина.

     –  Я уж лучше  и  жаловаться не  буду. Честно  говоря, я чуть  не надел

Кольцо Бильбо: так и хотелось исчезнуть.

     – Не надел  и молодец! – сказал  Гэндальф.  – По  осторожнее с Кольцом,

Фродо. Я из-за него и вернулся: сказать тебе пару слов.

     – А в чем дело?

     – Что ты про него знаешь?

     – То, что Бильбо рассказывал, всю историю – как он его нашел, и как оно

ему пригодилось.

     – И какую же историю он тебе рассказывал? – поинтересовался маг.

     –  Нет, не ту , которую гномам и  которая записана  у  него в книге,  –

ответил Фродо. –  Он рассказал мне все  по  правде – почти сразу, как я сюда

переехал.  Раз  ты у него дознался, то чтоб и я знал. “Пусть у нас все будет

начистоту, Фродо, – сказал  он, – только уж ты помалкивай. Теперь-то оно все

равно мое”.

     – Еще того интереснее, – заметил Гэндальф. -Ну и как тебе это нравится?

     – Ты насчет выдумки про “подарочек”? Да бестолковая  и нелепая выдумка.

А главное, очень уж не похоже на Бильбо: я, помню, здорово удивлялся.

     – Я тоже. Но владельцы волшебных сокровищ рано или поздно становятся на

себя не похожими. Вот и ты  будь поосмотрительнее. Это  Кольцо  не  для того

сделано,  чтоб ты исчезал, когда тебе удобно,  у него могут  быть  и  другие

свойства.

     – Что-то непонятно, -сказал Фродо.

     –  Да  и  мне  не  совсем  понятно,  –  признался  маг.  –  Кольцо  это

заинтересовало меня  по-настоящему только вчера вечером. Ты не  волнуйся,  я

разберусь.  И послушай  моего  совета,  спрячь  его  куда-нибудь подальше. А

главное,  не  давай никакого повода  к  толкам и  пересудам.  Повторяю тебе:

береги его и не болтай о нем.

     – Вон какие загадки! А чего в нем опасного?

     –  Я еще  не уверен  и говорить не  буду. Но в следующий раз,  наверно,

кое-что услышишь. Пока прощай, я тотчас ухожу. – Он поднялся.

     – Как тотчас? –  вскрикнул Фродо. – А я-то думал, ты хоть неделю у  нас

поживешь, и так надеялся на твою помощь…

     – Я и собирался, да вот не пришлось. Меня вероятно долго не будет, но в

конце-то концов я непременно явлюсь тебя проведать. Будь  готов принять меня

в любое  время: я приду тайком. На глаза хоббитам я  больше  показываться не

хочу, я уж  вижу  что меня в Хоббитании невзлюбили. Говорят, от меня  только

морока да безобразие. Кто,  как не я сбил с толку Бильбо  – а  может, даже и

сжил его со  свету.  Мы  с тобой, оказывается, в сговоре  и сейчас делим его

богатства.

     – Говорят! – воскликнул Фродо. – Говорят, конечно,  – Оддо с  Любелией.

Фу, какая мерзость!  Я бы с радостью отдал  и Торбу и все на свете,  лишь бы

вернуть Бильбо или уйти вместе с ним. Я очень люблю родные места, но честное

слово, кажется  зря за ним не увязался. Когда-то  я его  снова увижу –  да и

увижу ли?

     – Я тоже не  знаю когда, – сказал  Гэндальф. – И  еще  многого не знаю.

Будь осторожней! И жди меня в самое неподходящее время. А пока прощай!

     Фродо проводил его  до крыльца.  Гэндальф помахал рукой и пошел широким

шагом; Фродо показалось, что  старого мага пригибает к земле какая-то тяжкая

ноша. Вечерело, и его серый плащ вмиг растворился в сумерках.

     Они расстались надолго.

     Тень прошлого

     Ни за девять, ни за девяносто  девять дней разговоры не умолкли. Второе

исчезновение Бильбо Торбинса  обсуждали  не только в  Норгорде,  но  везде и

повсюду:  обсуждали год  с лишним,  а  вспоминали и  того дольше. Хоббитятам

рассказывали эту  историю по  вечерам у камелька,  и  постепенно Сумасшедший

Торбинс, исчезавший с  треском  и блеском, а появлявшийся с грудой сокровищ,

стал  любимым сказочным хоббитом  и остался в сказках, когда всякая память о

подлинных событиях померкла.

     Но  поначалу в округе говорили, что Бильбо и всегда-то был не в себе, а

теперь   и  вовсе  свихнулся,  дело  его   пропащее.  Наверняка  свалился  в

какой-нибудь пруд или в реку – тут ему был печальный, но заслуженный  конец.

А виноват во всем – кто же, как не Гэндальф!

     “Оставил бы этот дурацкий  маг хоть Фродо в покое – из него, глядишь, и

вышел бы толковый  хоббит”, – говорил кто поумнее, качая головой. И, судя по

всему,  маг таки оставил Фродо  в покое,  но хоббитской  толковости в нем не

прибывало.  Фродо  был  тоже какой-то  странный,  вроде  Бильбо.  Траура  он

соблюдать  не  стал   и   на   следующий   год   задал  праздник  по  случаю

стодвенадцатилетия Бильбо: полновесная, говорил он,  дата. Но что это был за

праздник,  всего  двадцать приглашенных!  Правда, ели  до  отвала и пили  до

упаду, как говорится у хоббитов.

     Словом, кое-кто  очень удивлялся, но Фродо взял обычай праздновать день

рождения Бильбо, соблюдал его  год за годом,  и все привыкли. Он сказал, что

Бильбо, по его разумению,  жив живехонек. А когда его спрашивали, где же он,

Фродо пожимал плечами.

     Жил он  особняком,  как  и Бильбо,  только  друзей  у  него было много,

особенно среди молодежи. А вполне своими чувствовали  себя в  Торбе Перегрин

Крол  (для  друзей  просто Пин)  и  Мерри Брендизайк  (полное имя  его  было

Мериадок,  но об этом очень редко вспоминали). Фродо гулял с ними по горам и

долам, но чаще бродил  один, и простой народ  дивился, чего ему не спится по

ночам. Мерри и Пин подозревали, что он  спознался с эльфами, по примеру дяди

Бильбо.

     Время шло, и все стали замечать, что  Фродо тоже не худо “сохраняется”:

у  него  по-прежнему был вид  крепкого и ловкого хоббита  едва  за тридцать.

“Кому везет, тому и счастье” –  говорили о  нем;  но, когда  ему подкатило к

пятидесяти, народ насторожился.

     Сам  Фродо,  оправившись  от  первого  огорчения,  обнаружил, что  быть

господином  Торбинсом,  хозяином Торбы-на-Круче, очень даже приятно. Десяток

лет он  просто радовался  жизни  и  в будущее  не  заглядывал  – хотя иногда

все-таки  жалел,  что  не ушел с  Бильбо.  И порою, особенно  по осени,  ему

грезились  дикие,  неизведанные края, виделись горы, в которых он никогда не

бывал, и  моря,  о которых  только слышал. Он начал  сам себе повторять:  “А

когда-нибудь возьму и уйду за Реку”. И тут же внутренний голос говорил  ему:

“Когда-нибудь потом“.

     Между тем приближалось его пятидесятилетие –  а  пятьдесят лет казались

Фродо  весьма знаменательной (и даже зловещей) датой. В этом  самом возрасте

Бильбо сделался отчаянным  хоббитом. Фродо забеспокоился, любимые  тропы ему

надоели. Он разглядывал местные карты,  где Хоббитания  была окружена белыми

пятнами.  Он все  чаще и все дольше  гулял один,  а Мерри и другие  друзья с

тревогою следили за ним.  А кто  следил, тот видел,  как  он  заводит долгие

беседы с чужаками, которых в Хоббитании стало видимо-невидимо.

     Ходили  слухи о  каких-то диковинных  делах за  границей;  Гэндальф  не

появлялся уже много лет и даже вестей о себе не слал, так что Фродо подбирал

всякую малую весточку.  Через Хоббитанию  поспешали большие  отряды эльфов –

раньше-то хоббиты  знали про них только понаслышке, а теперь эльфы шли и шли

по  вечерам лесною  окраиной,  проходили  и  не возвращались.  Они  покидали

Средиземье:  у  них  была  своя  судьба.  Шли,  однако, и  гномы –  тоже  во

множестве.  Древний  путь  с  востока  на  запад   вел  через  Хоббитанию  в

Серебристую  Гавань;  гномы же  издавна  хаживали этим  трактом в  копи,  на

Голубые горы.  От  них-то  хоббиты и узнавали, что делается  в чужих  краях;

правда, хозяева были нелюбопытны, а прохожие неразговорчивы. Но теперь Фродо

все чаще попадались другие, дальние гномы. Они спешили на запад и, озираясь,

полушепотом, говорили про Врага и про страну Мордор.

     Это  слово  было  известно  только  по  очень  древним  сказаньям:  оно

затемняло  их зловещей тенью. Оказывается, едва только Светлый Совет очистил

от  злодейства  Лихолесье, как  оно закрепилось  в древней своей твердыне, в

Мордоре.  Черный  Замок был  заново  отстроен,  и  от  него  расползался  по

Средиземью холодный мрак и обессиливающий ужас. Всюду гремели войны. В горах

множились  орки. И  тролли  стали  не  те,  что прежде,  –  не  тупоумные  и

косолапые, а  хитрые и  по-новому  вооруженные. Заходила  речь и  о  чудищах

пострашнее – но тут уж говорили обиняками.

     Простой  народ,  конечно, знал об  этом  маловато.  Однако  даже  самые

тугоухие домоседы и те кое-что  прослышали; а  кому  случилось  побывать  на

границе, те и повидали.

     Однажды весенним  вечером  у камина  в “Зеленом  Драконе” Сэм  Скромби,

садовник  Фродо,  вел беседу  с  Тодом Пескунсом, мельниковым  сыном. Вокруг

собрались завсегдатаи кабачка.

     – Чудные нынче ходят слухи, – заметил Сэм.

     – А ты уши развесь, – посоветовал Тод, – еще и не то услышишь. Поди вон

к моей бабке  –  она тебе нарасскажет! – Что  ж, – сказал Сэм,  –  и бабкины

сказки иной раз не мешает послушать. Она ведь  их не  сама придумала.  Взять

хоть тех же драконов.

     – Возьми  их  себе, – сказал Тод, –  мне  не  надо. Я про них карапузом

голоштанным наслушался,  а  как  штаны надел, так и  думать  забыл.  У нас в

Приречье  только один дракон, да и тот  зеленый. Верно я говорю? – обратился

он к слушателям, и те дружно захохотали.

     – Это  ты меня уел, – засмеялся с  прочими  и Сэм.  – А вот как  насчет

древесных великанов? Говорят,  за северными болотами недавно видели одного –

выше всякого дерева!

     – Кто это говорит?

     – Ну, хоть бы и мой  братан Хэл. Он работает у господина  Боббера и все

время бывает в Северном уделе. Он и видел.

     – Этот увидит, только нам не  покажет. А  уж чего  он там видит –  ему,

конечно, виднее, раз другим-то ничего не видать.

     – Да нет, настоящий великан – за один шаг три сажени  отмахивает, а сам

вроде громадного вяза, идет-шагает!

     – Вязы не шагают, а растут, где выросли.

     – Да шагал же, говорят тебе, а вязы там не растут.

     – Ну а коль не растут, так откуда же он там взялся? – отрезал Тод.

     Кругом одобрительно засмеялись: Тода не объедешь.

     – Язык у тебя здорово подвешен, – сказал Сэм, – только ведь не один наш

Хэллиус всякого-разного навидался.  По всей  Хоббитании говорят, что  такого

еще не было:  идут и идут  с востока  невиданные чужаки,  целыми  толпами. И

слышал я, что эльфы стронулись на запад, к гаваням за Белой Крепостью. – Сэм

как-то неопределенно махнул рукой: ни он и  никто из хоббитов не знал, какое

и где это там Море за их западной окраиной, за древними руинами. Были только

старые  предания про Серебристую Гавань, откуда отплывают и не  возвращаются

эльфийские  корабли.  –  Плывут  они  и  плывут, уплывают на  запад,  а  нас

оставляют,  – проговорил Сэм  чуть ли  не  нараспев, печально и торжественно

покачав головою.

     Тод фыркнул:

     – Старые байки на  новый лад. Да мне-то или  тебе какое до них дело?  И

пусть себе  плывут! Хотя куда им плыть: ты ведь этого не видал, да  и вообще

никто не в Хоббитании. Может, и не плывут, кто их разберет.

     –  Ну, не знаю, – задумчиво сказал Сэм. Он однажды вроде бы видел эльфа

в лесу  и  все надеялся,  что  когда-нибудь еще  увидит  и  порасспросит. Из

легенд,  слышанных  в  детстве,  ему  больше  всего  запомнились  обрывочные

рассказы про эльфов. – Даже и в наших  краях есть такие, кто понимает Дивный

Народ  и  умеет  с  ним  разговаривать,  – сказал он. –  Тоже и мой  хозяин,

господин Торбинс. Он  рассказывал мне, как они уплывают, и вообще у него что

ни слово,  то эльфы. А уж старый Бильбо, тот, помню, про  них все  на  свете

знал.

     – Оба сдвинутые, – сказал  Тод. – Старик Бильбо,  тот  совсем, а теперь

вот и Фродо  тоже сдвинулся. От  него, что ль, ты слухов набираешься? Гляди,

сам не  свихнись. Ладно, ребята, кто куда,  а я домой. Бывайте здоровы! – Он

выхлебнул кружку и шумно распрощался.

     Сэм еще посидел,  но больше ни с  кем не разговаривал.  Ему было  о чем

поразмыслить. И работы на утро в саду  непочатый край, лишь бы ведро. Всходы

все гуще. Работа, конечно, работой…  А  Сэм  думал  совсем о другом. Потом

вздохнул, поднялся и вышел.

     Апрельское  небо  расчищалось  после проливного  дождя.  Солнце село, и

прохладный вечер,  отступая,  тихо  тускнел. Ранние  звезды  зажигались  над

головой  Сэма,  а  он   брел  вверх  по  склону,  задумчиво  и  чуть  слышно

насвистывая.

     Между  тем объявился Гэндальф, всегда неожиданный гость. После Угощения

его не было три года. Потом он мимоходом наведался, внимательно поглядел  на

Фродо,  сказал ему пару пустяков – и даже  ночевать  не остался. А то  вдруг

зачастил: являлся, как  смеркнется, но  к рассвету словно бы его и  не было.

Где и зачем пропадает, не объяснял,  а интересовался только здоровьем Фродо,

да всякой чепухой.

     И вдруг даже этим  перестал интересоваться. Девять с  лишним  лет Фродо

его не  видел  и ничего о нем не  слышал: должно быть,  решил он,  Гэндальфу

просто  больше нет дела  до  хоббитов.  Но однажды  вечером, когда наплывали

сумерки, раздался знакомый стук в окно кабинета.

     Фродо  от  всей  души  обрадовался старинному  приятелю.  Они стояли  и

разглядывали друг друга.

     – Ну, все в порядке? – спросил Гэндальф. – А ты молодцом, Фродо!

     – Да  и ты, – сказал  Фродо, а про себя подумал,  что  маг  постарел  и

сгорбился.  Хоббит пристал  к нему с вопросами,  и  они засиделись далеко за

полночь.

     Позавтракали они поздно, и маг  уселся с Фродо перед раскрытым окном. В

камине  полыхал  огонь,  хотя и  солнце  пригревало,  и с  юга тянул  теплый

ветерок. Отовсюду веяло свежестью,  весенняя  зелень разливалась в  полях, и

яркой листвою курчавились деревья.

     Гэндальф  припоминал,  какая  была  весна почти  восемьдесят лет назад,

когда Бильбо умчался за приключениями без  носового платка. С тех пор волосы

Гэндальфа  еще побелели,  борода  и  брови  отросли, лицо  новыми  морщинами

изрезали  заботы, но  глаза блестели по-прежнему, и кольца дыма он  пускал с

обычным смаком и сноровкой.

     Но  курил  он молча,  и  Фродо тоже сидел тихо, сидел  и  думал.  Яркий

утренний свет  омрачало предчувствие  недобрых вестей  Гэндальфа. Наконец он

сам решился прервать молчание.

     –  Ты  было  начал мне  что-то говорить  про  мое Кольцо,  Гэндальф,  –

напомнил  он.  –  Начал,  да  не  кончил,  отложил  на  утро. Может,  сейчас

продолжишь?  Ты говоришь,  Кольцо опасное, а мне, знаешь ли,  непонятно. Что

значит – опасное?

     – А вот  слушай,  – отвечал маг. – Могущество у него  такое, что сломит

любого  смертного.  Сломит  и овладеет  им… Давным-давно  в Остранне  были

откованы эльфийские кольца: колдовские, как вы  их называете, кольца – они и

правда были не простые и разные, одни  более,  другие  менее могущественные.

Менее  могущественные  были  всего  лишь   пробой  мастерства,   тогда   еще

несовершенного, –  но даже эти кольца,  по-моему, опасны для  смертных. А уж

Великие Кольца, Кольца Всевластья, – они гибельны. Надо тебе сказать, Фродо,

что смертные, которым доверено владеть Магическими  Кольцами, не умирают, но

и не живут по-настоящему: они  просто тянут лямку  жизни – без  веселья, без

радости,  да еще  и  с превеликим  трудом. И  если  смертный  часто надевает

Кольцо,  чтоб  стать  невидимкой, то он тает  –  или,  как  говорят  Мудрые,

развоплощается, – а потом становится невидимкой навечно, зримый только глазу

Властелина Колец. Да, раньше  или позже – позже, если он сильный и добрый, –

но ему суждено превратиться  в  Прислужника Темных Сил,  над которыми  Царит

Черный Властелин.

     – Ужас какой! – сказал Фродо.

     И они надолго замолчали. Только садовые ножницы Сэма Скромби щелкали за

окном.

     – И давно ты это знаешь? – спросил наконец Фродо – А Бильбо знал?

     – Бильбо знал ровно столько, сколько тебе сказал, – отвечал Гэндальф. –

Иначе он не  оставил бы тебе такое опасное наследство, даже и  на меня бы не

понадеялся. Он думал, что Кольцо очень  красивое и всегда может пригодиться;

а если с ним самим  что-то не так, то Кольцо тут не при чем. Он говорил, что

Кольцо у него из головы нейдет и  все время его тревожит; но  дело-то, думал

он, не в Кольце. Хоть и понял: за ним надо приглядывать, оно бывает меньше и

больше, тяжелее и легче, а может вдруг соскочить с пальца и пропасть.

     –  Да,  это он мне написал, – сказал  Фродо.  – И  оно у меня всегда на

цепочке.

     –  Весьма разумно, – заметил Гэндальф.  –  А свою долгую жизнь Бильбо с

Кольцом не связывал. Он думал, что у него просто судьба долгожителя, и очень

этим  гордился.  А жил  в тревоге  и безотчетном  страхе.  “Я стал  тонкий и

какой-то прозрачный”,  – пожаловался  он мне однажды. Еще немного – и Кольцо

взяло бы свое.

     – Да ты мне скажи, ты это давно знаешь? – снова спросил Фродо.

     – Что “это”?  –  сказал  Гэндальф. – Я,  Фродо, знаю  много такого, что

никому не  ведомо.  Но  если ты  спрашиваешь про это  Кольцо,  то  я,  можно

сказать, и до сих про не все знаю. Осталась последняя проба. Но догадка моя,

без сомнения, верна… А когда меня впервые осенило? – Гэндальф задумался. –

Погоди-ка… да, в тот самый  год, когда Совет Светлых Сил очистил Лихолесье

– как  раз перед Битвой Пяти Воинств. Правильно, когда Бильбо нашел  Кольцо.

Мне вдруг стало  тревожно,  но я не  знал почему. Меня  удивляло, как же это

Горлум завладел  одним из  Магических Колец – а что одним из Магических, это

было  ясно.  В  разговоре с  Бильбо  он странно проврался – про “подарочек”;

потом  когда Бильбо поведал  мне правду, я понял  – тут, впрочем, и понимать

было нечего, – что оба они хотели доказать свое неоспоримое право на Кольцо:

Горлум,  дескать,  получил его “в подарочек  на  день  рождения”,  а  Бильбо

выиграл “в честной  игре”. Ложь ко лжи,  да еще  такая похожая, – конечно, я

забеспокоился. Видно,  Кольцо заставляет врать и подсказывает вранье.  Тут я

впервые понял, что дело  совсем не шуточное, и сказал  Бильбо,  чтоб  он был

поосторожнее с Кольцом, но он не послушался, и даже рассердился на меня. Что

было делать? Не отбирать же у него Кольцо – да и с какой стати? Я  следил  и

выжидал. Пожалуй, надо было посоветоваться с Саруманом Белым, но что-то меня

удерживало.

     – Это кто? – спросил Фродо. – В жизни о нем не слышал.

     – Откуда же тебе, – улыбнулся Гэндальф. – Ему  до хоббитов дела  нет  –

или не было. Он  великий мудрец – первый  среди магов, глава  Совета.  Много

сокровенного  открыто ему,  но он  возгордился  своим знанием и вознесся над

всеми. С давних пор углубился он в тайны Колец, проницая сумрак забвенья; и,

когда речь о них зашла на Совете,  слова его развеяли мою тревогу. Я отринул

подозрения, но не расстался с ними. И по-прежнему следил и выжидал.

     Бильбо не  старел, а  годы шли. Шли и шли, словно бы не  задевая его. И

подозренье вновь овладело  мною. Но я сказал  себе:  “Он  наследовал  долгую

жизнь с материнской стороны. Не такие уж древние его годы. Подождем!” Я ждал

и  бездействовал  до прощального вечера  Бильбо. Тогда он заговорил  и повел

себя так, что во мне ожили все  тревоги, убаюканные Саруманом. Я понял,  что

тут зияет мрачная тайна. И потратил долгие годы, разгадывая ее.

     – Но  ведь ничего страшного не случилось? – испуганно спросил Фродо.  –

Со временем-то он придет в себя? Успокоится?

     – Ему  сразу стало легче, как только  он избавился от Кольца, – отвечал

Гэндальф. – Однако над  Кольцами властвует лишь одна сила, и есть лишь Один,

кому все известно про Кольца и про то, чем они грозят своим владельцам, даже

временным.  Правда,  про хоббитов,  кажется, никто  ничего толком  не знает.

Изучал их пока  один я – и сколько  изучал, столько изумлялся. То они  мягче

масла, то  вдруг жестче старых древесных корней. По-моему некоторые  из  них

даже могут  долго  противиться Кольцам  – хотя  вряд ли  этому поверили бы в

Совете Мудрых. Так что, пожалуй, за Бильбо ты не волнуйся.

     Он, конечно,  владел Кольцом  много лет  и много  раз  надевал его. Оно

впечаталось  в его  жизнь, и отпечаток  изгладится нескоро  –  лучше  бы оно

больше не попадалось ему на глаза. Не попадется – и он, быть может, проживет

без него еще  очень долго, ибо это легче, чем расстаться с ним.  А расстался

он  с  ним  по собственной  воле, вот что самое  главное. Нет,  за  Бильбо я

спокоен  – с тех пор как он ушел,  оставил Кольцо. Теперь твой черед и  твой

ответ.

     А ты меня очень тревожишь – ты и все вы, милые, глуповатые, бестолковые

хоббиты. Большая будет потеря для мира, если мрак поглотит Хоббитанию,  если

все  ваши  потешные олухи  –  Бобберы,  Дудстоны, Булкинсы,  Толстобрюхлы  и

прочие, не говоря уж о чудесных  чудаках Торбинсах, станут жалкими трусами и

темными подлецами.

     Фродо поежился.

     – С чего  это  мы станем трусами  да подлецами? – спросил он.  – И кому

нужны такие подданные?

     –  Всеобщему Врагу, –  мрачно  ответил Гэндальф. –  Хотя, по  правде-то

говоря, доныне хоббиты ему и на ум  не приходили  – доныне, заметь! Скажи за

это  спасибо  судьбе. Но отныне Хоббитания в опасности. Вы ему  не нужны – у

него хватает рабов, но теперь он вас  не забудет. А мерзкие рабы-хоббиты ему

приятнее, чем хоббиты веселые и свободные.  К тому же он озлоблен на вас,  и

месть его будет страшна.

     –  Месть? – удивился Фродо. – А  за  что же  мстить? Ну хоть  убей,  не

понимаю, при чем тут Бильбо, я и наше Кольцо.

     – Как это  при  чем?  – нахмурился Гэндальф.  –  Ты,  видно, чего-то не

уразумел; впрочем, сейчас поймешь. Я и сам прошлый раз еще не был уверен, но

теперь-то все разъяснилось. Дай-ка мне Кольцо.

     Фродо  вынул  Кольцо  из  брючного  кармана  и,  сняв  его  с  цепочки,

прикрепленной к поясу, нехотя подал магу. Кольцо оттягивало руку, словно оно

– или  сам  Фродо, или  оба вместе – почему-то не хотело, чтобы его коснулся

Гэндальф.

     Маг осторожно принял его. Кольцо было из чистого червонного золота.

     – Какие-нибудь знаки на нем есть? -спросил Гэндальф.

     – Никаких, – ответил Фродо. – На нем нет ни  царапины, его словно никто

никогда не носил.

     – Так смотри!

     И к удивленью, если не к ужасу Фродо, маг вдруг швырнул Кольцо в огонь.

Фродо вскрикнул и схватил щипцы, но Гэндальф удержал его.

     – Подожди!  –  повелительно сказал  он, метнув на Фродо суровый  взгляд

из-под седых бровей.

     Кольцо не плавилось. Вскоре Гэндальф поднялся, опустил шторы и задернул

занавески.  Тихая  комната  помрачнела,   и  только  щелканье  ножниц   Сэма

доносилось из сада. Маг  пристально смотрел в огонь, потом нагнулся, ухватил

Кольцо щипцами и ловко вынул его из угольев. Фродо перевел дыхание.

     – Оно холодное, – объявил Гэндальф. – Возьми!

     Ладонь Фродо дрогнула под неожиданной тяжестью.

     – Возьми пальцами! – приказал Гэндальф. – И посмотри!

     Фродо взял и увидел  тонкую, тончайшую резьбу изнутри и снаружи Кольца.

Оно  было словно  испещрено  легким  огнем,  ярким,  но  каким-то  туманным,

проступившим из глубины.

     – Мне непонятны эти огненные буквы, – сказал Фродо дрожащим голосом.

     – Тебе непонятны, – откликнулся Гэндальф, – зато мне понятны. Старинные

руны  эльфов, а язык  мордорский.  Я  не хочу,  чтобы  он  звучал здесь.  На

всеобщий язык надпись можно перевести так:

     А одно — Всесильное — Властелину Мордора,

     Чтоб разъединить их всех и лишить их воли

     И объединить навек в их земной юдоли…

     Это строки из памятного одним эльфам стихотворного заклинания:

     Три Кольца — премудрым эльфам — для добра их гордого,

     Семь Колец — пещерным гномам — для труда их горного,

     Девять — людям Средиземья — для служения черного

     И бесстрашия в сраженьях смертоносно твердого,

     А одно — Всесильное — Властелину Мордора,

     Чтоб разъединить их всех и лишить их воли

     И объединить навек в их земной юдоли

     Под владычеством всесильным Властелина Мордора

     Гэндальф глубоко вздохнул и медленно проговорил:

     –  Твое  Кольцо   –  Кольцо  Всевластья,  которому  покорны   остальные

девятнадцать. Кольцо,  утраченное много лет назад в ущерб власти  Врага. Оно

ему нужно больше всего на свете – и он не должен его получить!

     Фродо сидел молча и неподвижно,  сжавшись от страха, словно его окутала

холодом и тьмою черная туча с востока.

     –  Так это  – Вражье Кольцо? –  пролепетал он. – Да как же, да зачем же

оно ко мне попало?

     – А!  – сказал Гэндальф. – Это очень долгая история. Началась она  в те

Черные Лета,  память о которых –  достояние  Мудрых,  и  то  не  всех.  Если

рассказывать  сначала, мы с  тобою до осени тут просидим… Вчера  я говорил

тебе  о Сауроне, Властелине  Колец.  Твоих ушей  достигли  верные  слухи: он

воспрянул, покинул Лихолесье и перебрался в Мордорский Замок – свою  древнюю

крепость. Слово “Мордор”  тебе  знакомо:  оно  то  и  дело  чернеет  даже  в

хоббитских  летописях,  источая страх и мрак.  Да, снова и  снова – разгром,

затишье, но потом Тьма меняет обличье и опять разрастается.

     – Хоть бы при мне-то этого не было, – сказал Фродо.

     – А при мне уже много  раз было, – отозвался Гэндальф,  – все-то всегда

говорили:  хоть бы не при мне. Выбирать судьбу нам не  дано; однако на  этот

раз нам дано время, и главное – не упустить его. А время у нас, Фродо,  едва

ли не на исходе. Враг с каждым днем все сильней. Ему еще нужен срок, но срок

не долгий. Надо опередить его замыслы и воспользоваться невероятным  случаем

– быть может, себе на погибель.

     Враг очень силен, но, чтобы сломить всякий  отпор,  сокрушить последние

оплоты  и  затопить   Средиземье  Тьмою,  ему  недостает   одного  –  Кольца

Всевластья.

     Три прекраснейших Кольца эльфы от него укрыли: рука его их не коснулась

и не осквернила. Семь Колец было у гномов; три он добыл, остальные истребили

драконы. Девять  он роздал  людям,  величавым и гордым, чтобы поработить их.

Давным-давно  превратились  они  в  кольценосцев-призраков,  в  Прислужников

Мрака,  его  самых страшных  вассалов.  Давным-давно… да,  очень давно  не

видывали  на  земле  Девятерых.  Но  кто  знает?  Мрак  опять  разрастается;

возможно, появятся и они, исчадия  мрака… А впрочем,  не будем  говорить о

них сейчас, в милой Хоббитании, ярким утром.

     Да,  нынче  так: Девять Колец у  его  подручных; и  те из Семи, которые

уцелели, хранятся  в Мордоре.  Три  покамест укрыты, но что ему  до них! Ему

нужно  Кольцо Всевластья: он выковал его, это  его Кольцо,  в  него  вложена

часть его древней  силы – и  немало ее ушло, чтобы спаять  Кольца  в  черную

цепь. Если это Кольцо найдется, власть Саурона возрастет стократ, и даже Три

эльфийских  будут ему подвластны: все сделанное с  их помощью падет,  и сила

его станет необоримой.

     Мы  стоим  в  преддверии  страшной   поры.  Саурон  думал,  что  Кольца

Всевластья больше нет, что эльфы его уничтожили, как и  следовало сделать. А

теперь он  знает, что  оно цело,  что  оно нашлось.  И  сам  ищет его, идет,

преклонив свою мысль сюда, на поиски. Такова его великая надежда – и великий

страх.

     – Да почему, почему же его  не расплавили? –  вскрикнул Фродо. – И  как

это Враг лишился  его, если он такой могучий,  а оно  ему так  дорого?  – Он

сжимал Кольцо в руке, словно к нему уже тянулись черные пальцы.

     – Оно было  отнято у него в  давние годы,  –  сказал Гэндальф. – Велика

была  сила эльфов, и  люди тогда еще были  заодно с ними. Да, люди Западного

Края  поддержали их.  Не  худо бы нам припомнить эту главу древней  истории:

тогда было и  горе,  и мрак надвигался,  но против  них воздвиглась  великая

доблесть,  и тогдашние  подвиги не пропали  даром.  Однажды я,  быть  может,

расскажу тебе эту повесть, или  ты услышишь ее от  кого-нибудь, кто знает ее

лучше меня.

     А нынче тебе всего лишь надо узнать, как закатилась  эта штука в Торбу,

что  в  Норгорде,  Хоббитания,  и  тут тоже есть чего порассказать,  так что

истории  мы  коснемся  вскользь. Эльфийский  царь Гил-Гэлад  и Великий князь

Западного Края Элендил низвергли Саурона, но и сами пали в последней роковой

сече;  и сын Элендила  Исилдур  отсек Саурону палец вместе  с Кольцом и взял

Кольцо  себе.  И сгинул Саурон, и духу его в  Средиземье не стало,  и минули

несчетные века, прежде чем тень его вновь сгустилась в Лихолесье.

     А Кольцо пропало. Оно кануло в  воды Великой Реки  Андуина. Ибо Исилдур

возвращался с войны  по  восточному берегу  реки, и возле Ирисной Низины его

подстерегли орки с  Мглистых гор и перебили почти  всю его дружину. Он хотел

невидимкой  спастись  вплавь,  но Кольцо  соскользнуло  с его  пальца,  орки

увидели его и поразили стрелами.

     Гэндальф помолчал.

     – И  там, в темных заводях у  Ирисной Низины, – продолжал он, –  Кольцо

исчезло из  легенд и былей; то,  что узнал ты сейчас от меня, неведомо почти

никому,  и  даже  Совет Мудрых  пребывает  в  неведении о дальнейшей  судьбе

Кольца. Ну вот, а теперь пойдет совсем другой рассказ.

     Через  несколько  тысячелетий,  и все  же  опять-таки  давным-давно,  в

Глухоманье, на  берегу Великой Реки Андуина жил искусный  и  тихий  народец,

похожий  на брендидуимских хоббитов. Они плели тростниковые челны  и плавали

по  Реке,  ибо  любили  ее.  Была  среди  них  почтенная  семья,  большая  и

зажиточная; а  главенствовала в ней суровая и  приверженная древним  обычаям

бабушка.  Самый ловкий и пытливой из этой  семьи звался  Смеагорлом. Все ему

надо было знать: он нырял в омуты, подкапывался под зеленые холмы, добирался

до корней деревьев, но  не  подымал  глаз к вершинам гор, древесным кронам и

цветам, раскрытым в небеса, – взгляд его был прикован к земле.

     Был у него приятель по имени Деагорл, такой же остроглазый, но не такой

сильный,  хитрый и шустрый. Однажды они отправились на лодке  вниз к Ирисной

Низине  и  заплыли  в  заросли  лиловых ирисов да  пышных  камышей. Смеагорл

выпрыгнул  на  берег и пошел  рыскать по лугу, а  Деагорл удил,  оставшись в

лодке. Вдруг клюнула  большая  рыба и рывком стащила его за собою под  воду.

Заметив на дне что-то блестящее, он выпустил леску, набрал в грудь  побольше

воздуху, нырнул и черпнул горстью.

     Вынырнул он с водорослями в волосах и пригоршней ила в  руке, отдышался

и  поплыл к  берегу. С берега окунул руку  в воду, обмыл  грязь, и  – смотри

пожалуйста! – на ладони у него осталось прекрасное золотое кольцо: оно дивно

сверкало на солнце,  и Деагорл радостно любовался им. Сзади неслышно подошел

Смеагорл.

     – Отдай-ка его нам, миленький  Деагорл, –  сказал Смеагорл,  заглядывая

через плечо приятеля.

     – Это почему же? – удивился Деагорл.

     – А потому что у нас, миленький,  сегодня день рождения, и мы хотим его

в подарочек, – отвечал Смеагорл.

     – Ишь  ты какой, – сказал Деагорл.  –  Был  тебе  уже  от  меня сегодня

подарочек, небось не пожалуешься. А это я для себя нашел.

     – Да  как  же,  миленький, да  что ты,  да  неужели же?  –  проворковал

Смеагорл, вцепился Деагорлу в горло и задушил его – Кольцо было такое чудное

и яркое.

     Он взял Кольцо и надел его на палец.

     Никто не узнал, что случилось с  Деагорлом:  он принял смерть далеко от

дома, и тело его было хитро запрятано. А Смеагорл вернулся один, пробравшись

домой  невидимкой, ибо,  когда владелец  Великого  Кольца  надевает  его, он

становится незримым для смертных. Ему  очень понравилось  исчезать: мало  ли

что  можно  было  эдак  натворить,  и  он  много  чего  натворил.  Он   стал

подслушивать,  подглядывать  и  пакостничать.  Кольцо  наделило  его  мелким

всевластьем: тем самым, которое было ему по мерке. Родня чуралась его (когда

он был  видим), близкие отшатнулись.  Его пинали, а он  кусался. Он привык и

наловчился воровать, он ходил, и  бормотал себе под нос, и все  время злобно

урчал: горлум,  горлум, горлум… За это его и прозвали Горлум;  всем он был

гадок, и все его гнали, а бабушка и вовсе запретила ему возвращаться в нору.

     Так  и  бродил  он  в  одиночестве, хныкал, урчал,  ворчал  и сам  себе

жаловался, какие все  злые.  Плача и сетуя, добрел  он  до горного холодного

потока и пошел  вверх по течению. Невидимыми пальцами ловил он речную рыбу и

ел ее живьем.  Однажды было очень жарко,  он склонился над  омутом, ему жгло

затылок,  а  вода  нестерпимо  блестела.  Ему это  было  странно:  он совсем

позабыл, что на свете есть солнце. А когда вспомнил, поднял кулак и погрозил

солнцу.

     Потом он глаза опустил  и увидел  Мглистые горы, из которых  пробивался

источник.  И  вдруг подумал: “Ах, как прохладно и  темно под этими  скалами!

Солнце не будет на нас там глазеть. Горы тоже пускают корни, у них есть свои

тайны, и тайны эти будем знать только мы”.

     Ночной  порою  он поднялся  в  горы, нашел пещеру,  из  которой сочился

темный  поток, и  червем заполз в  каменную глубь, надолго  исчезнув с  лица

земли. И Кольцо вместе с Горлумом поглотила первозданная тьма, так что  даже

тот, кто  его  выковал,  хоть и стал могуч пуще  прежнего, но  был о  нем  в

неведении.

     – Подожди, ты сказал – Горлум? – вскричал Фродо. – Как Горлум? Это что,

та самая тварь, на которую наткнулся Бильбо? Как все это мерзко!

     – По  мне, это не мерзко, а горько, -возразил маг,  – ведь такое  могло

случиться и кое с кем из хоббитов.

     –  Ни за что не поверю, что  Горлум сродни хоббитам, – отрезал Фродо. –

Быть этого не может!

     –  Однако это чистая правда,  –  заметил Гэндальф. – О чем другом,  а о

происхождении хоббитов я знаю побольше, чем вы сами. Даже из рассказа Бильбо

родство вполне очевидно. О многом они  с Горлумом одинаково думали  и многое

одинаково помнили. А понимали друг друга чуть ли не с полуслова, куда лучше,

чем  хоббит  поймет, скажем, гнома, орка или даже эльфа.  Загадки-то  у  них

были, помнишь, прямо-таки общие.

     –  Это верно, –  согласился Фродо.  –  Хотя не  одни хоббиты загадывают

загадки, и все они,  в общем, похожи.  Зато хоббиты никогда не жульничают, а

Горлум только  и  норовил. Он ведь затеял игру,  чтоб  улучить миг и застать

Бильбо  врасплох. Очень для него выходила  приятная игра:  выиграет –  будет

кого съесть, а проиграет – беда невелика.

     –  Боюсь,  что так оно  и было, –  сказал Гэндальф. – Но было и кое-что

другое,  чего  ты  покамест  не уразумел.  Даже  Горлум – существо не совсем

пропащее. Он оказался крепче  иного человека – он же сродни хоббитам. В душе

у него остался заветный уголок, в который проникал свет, как  солнце  сквозь

щелку: свет  из прошлого. А может,  ему было  приятно снова  услышать добрый

голос, напоминавший о ветре и деревьях, о  залитой солнцем траве и о многом,

многом забытом.

     Но конечно же, в конце концов черная  неодолимая злоба опять взъярилась

в нем, а целителя поблизости не было. – Гэндальф вздохнул.  – Увы!  Для него

надежды мало. Но все же есть – даже для него, хоть он и владел Кольцом очень

долго, так долго, что  и сам не упомнит, с каких пор. Правда, надевал он его

редко – зачем бы  в кромешной-то  тьме? Поэтому и не “истаял”. Он тощий, как

щепка, жилистый и  выносливый. Но душа его изъедена Кольцом,  и пытка утраты

почти невыносима.

     А все  “глубокие тайны гор” обернулись бездонной ночью; открывать  было

нечего,  жить незачем  – только  исподтишка добывай пищу, припоминай  старые

обиды да  придумывай новые.  Жалкая у  него была жизнь. Он ненавидел тьму, а

свет – еще больше; он ненавидел все, а больше всего – Кольцо.

     – Как это?  – удивился Фродо.  –  Кольцо же его “прелесть”, он только о

нем и думал? А если он его ненавидел, то почему не выбросил?

     –  Ты уже  много  услышал,  Фродо,  пора бы тебе что-нибудь и понять, –

сказал Гэндальф. – Он ненавидел и любил  Кольцо, как любил и ненавидел себя.

А избавиться от него не мог. На то у него не было воли.

     Кольцо  Всевластья, Фродо, само себе сторож. Это оно может предательски

соскользнуть  с  пальца,  а  владелец  никогда  его  не выкинет.  Разве  что

подумает, едва ли  не  шутя,  отдать  его кому-нибудь на хранение, да  и  то

поначалу,  пока оно еще  не вцепилось во владельца. Насколько мне  известно,

один только Бильбо решился его отдать – и отдал. Да и то не без моей помощи.

Но даже Бильбо не  оставил бы Кольцо на произвол судьбы, не бросил  бы  его.

Нет, Фродо, решал дело не Горлум, а само Кольцо. И решило.

     – Решило сменить  Горлума на  Бильбо,  что ли?  –  спросил Фродо.  – Уж

вернее было бы подкатиться к какому-нибудь орку.

     – Ну, это опять-таки дело непростое, – сказал Гэндальф. – И не тебе над

этим  смеяться. Ты  вот  удивляешься,  что  Бильбо  оказался  тут как тут  и

нечаянно нашарил его потемках…

     …Но зло  не правит миром безраздельно, Фродо. Кольцо хотело вернуться

к  своему Властелину  – недаром  его  выловил бедняга Деагорл,  а  потом был

умерщвлен. И не зря им завладел Горлум. Горлума оно  понемногу источило – но

дальше-то что? Он мелкий и жалкий;  и, пока оно было при нем, он оставался в

своем озерце. И вот когда подлинный его Властелин набрал силу и потянулся за

ним своей черной думой, оно бросило Горлума. Однако подобрал  его не орк, не

тролль, не человек, а Бильбо и Хоббитании!

     Думаю,  что это  случилось наперекор  воле Врага.  Видно, так  уж  было

суждено, чтобы Кольцо нашел  не кто-нибудь,  а именно Бильбо. Стало  быть, и

тебе суждено было его унаследовать. Мне в этом видится проблеск надежды.

     – А  мне  не видится,  –  возразил  Фродо. –  Хотя, правда, я  тебя  не

очень-то  понимаю. Скажи лучше, как ты все это разузнал  – про Кольцо  и про

Горлума? Или ты ничего толком не знаешь, а просто придумываешь?

     Гэндальф поглядел на Фродо, и глаза его блеснули.

     –  Кое-что я  знал, а кое-что разузнал, – сказал он. – Но  тебе, знаешь

ли, я не собираюсь докладывать обо всех моих поисках.  Хватит того, что твое

Кольцо  оказалось  Кольцом  Всевластья  –  судя  по  одной  только  огненной

надписи…

     – А это ты когда открыл? – перебил его Фродо.

     – На  твоих  глазах,  в  твоей гостиной, –  жестко отвечал маг. –  Но я

заранее знал, что мне это откроется. Я много путешествовал и долго искал – а

это  последняя проба. Последнее доказательство, и теперь все  ясно.  Нелегко

было разобраться,  причем тут Горлум и как  он затесался в  древнюю кровавую

историю. Может, мне и  надо было начинать  догадки с Горлума,  но  теперь  я

догадок не строю. Я просто знаю, как было. Я его видел.

     – Ты видел Горлума? – изумленно воскликнул Фродо.

     – Да,  видел. Без него не  разберешься, это понятней понятного. Но и до

него не очень-то доберешься.

     – Что ж с ним случилось потом, после Бильбо? Это ты знаешь?

     –  Довольно  смутно.  То, что  я  рассказал  тебе,  рассказано  со слов

Горлума, хотя он-то, конечно, не так рассказывал. Горлум – превеликий  лгун,

и  каждое  слово его  приходится обчищать. К примеру, Кольцо  у  него  так и

оставалось “подарочком на рождение” – будто бы от бабушки: у нее, мол, много

было всяких  безделушек.  Дурацкая  выдумка. Конечно, бабушка Смеагорла была

женщина  властная и  хозяйственная, но чтобы в ее  хозяйстве водились Кольца

Власти – это  вряд ли, и уж тем более вряд  ли она стала бы их дарить внукам

на дни  рождения.  Однако  вранье  враньем,  а  все-таки правда  –  пусть  и

наизнанку.

     Горлум  никак не  мог забыть, что  он  убил  Деагорла,  и  всеми силами

защищался от собственной памяти: грыз в темноте черные кости, повторяя своей

“прелести”  одну  и ту же, одну и  ту  же  ложь, пока  сам  в нее  почти  не

уверовал.  Ведь правда же, тогда был его день рождения и  Деагорл должен был

подарить ему Кольцо. Оно  затем и подвернулось  –  ему в подарок. Это  самый

настоящий подарок на день рождения – и так далее в том же роде.

     Я  терпел его бессвязную болтовню сколько мог, но любой ценой надо было

допытаться до правды,  и пришлось мне обойтись с ним  круто. Я пригрозил ему

огнем, и он наконец рассказал все, как было, – понемногу, огрызаясь, истекая

слезами и слюнями. Его, видите ли, обидели, унизили и вдобавок ограбили. Я у

него выпытал  и про загадки, и про бегство  Бильбо, но вот дальше  – тут  он

словно онемел и  только выхныкивал иногда  мрачные  намеки. Видно,  какой-то

ужас сковывал его язык, и я ничего не мог поделать. Он плаксиво  бубнил, что

своего никому не  уступит и кое-кто узнает еще, как его пинать, обманывать и

грабить. Теперь у Горлума есть  хорошие, такие чудесненькие друзья –  и  они

очень  даже  покажут  кому  надо,  где  орки  зимуют.  Они  ему  помогут,  а

Торбинс-ворюга еще  поплатится. Он  еще  поплатится  и  наплачется,  твердил

Горлум на разные лады.  Бильбо он ненавидит люто и  клянет страшно. Но  хуже

другое: он знает, кто такой Бильбо и откуда явился.

     – Да кто же ему сказал? – взволновался Фродо.

     – Ну,  если на то пошло, так Бильбо сам  ему  сдуру представился,  а уж

потом нетрудно было выяснить,  откуда он явился,  –  если, конечно, выползти

наружу. И Горлум выполз,  ох,  выполз. По  Кольцу он  тосковал нестерпимо  –

тоска  эта  превозмогла   страх   перед  орками  и  даже  его  солнцебоязнь.

Протосковал он год, а  то и два. Видишь ли, Кольцо хоть и тянуло его к себе,

но уже не  истачивало, как прежде,  и  он понемногу начал оживать.  Старость

давила  его,  ужасно  давила, но  вечная опаска  пропала;  к  тому же он был

смертельно голоден.

     Любой  свет  –  что  лунный,  что  солнечный  –  был  ему  нестерпим  и

ненавистен, это уж, наверное, так с ним и будет до конца дней; но хитрости и

ловкости ему не занимать. Он сообразил, что укрыться можно и от солнечного и

от лунного  света, можно  быстро и бесшумно пробираться темной  ночью, когда

мрак проницают только его белесые глаза, и ловить всяких маленьких беспечных

зверюшек. Его освежило ветром, он  отъелся, а поэтому стал сильнее и смелее.

До Лихолесья было недалеко; дотуда он в свой час и добрался.

     – И там ты его нашел? – спросил Фродо.

     – Я его там видел, –  отвечал  Гэндальф, – но попал он туда  не  сразу,

сначала он шел по  следу  Бильбо. А потом… толком-то  я, пожалуй, так и не

знаю,  что было  потом: он  нес какую-то  околесицу,  захлебывался руганью и

угрозами. “Что у него было в карманцах? – бормотал  он. – Нет, не  догадался

я,  что там  у  него  моя  прелесть.  Гад, гад,  гаденыш. Нечестный  вопрос,

нечестный. Он смошенничал, он,  а не я, он  правила нарушил. Надо было сразу

его  удавить,  правда,  моя  прелесть? Ничего,  моя  прелесть,  ничего,  еще

удавим”.

     И так без конца. Ты вот уже морщишься, а я это терпел изо дня в день, с

утра до вечера. Ну не совсем зря:  по каким-то его обмолвкам я все же понял,

что он дошлепал  до  Эсгарота,  подсматривал и подслушивал на улицах города.

Большие новости гулко отдаются в пустынных краях: все только и говорили, что

про Бильбо, сплетая  воедино были  и небылицы.  Да  на обратном  пути, после

победы в Битве Пяти Воинств, и мы не таились. Горлум на ухо востер – он живо

услышал и понял, что ему было надо.

     – Почему же он тогда не  выследил  Бильбо до  конца? – спросил Фродо. –

Или он побывал у нас в Хоббитании?

     –  Да  вот,  – сказал Гэндальф,  –  в  том-то  и дело, что  не побывал.

Пошел-то он к  вам. Дошел до Великой Реки и вдруг свернул. Дальней дороги он

бы вряд ли испугался, не такой. Нет, что-то  сбило его с пути. И мои друзья,

которые изловили его для меня, того же мнения.

     Свежий его след подняли лесные эльфы. Он вел через Лихолесье и обратно;

правда, поймать самого  Горлума им не удалось. А лес был полон жуткой памяти

о  нем, перепугались все зверюшки и  птицы.  Слышно было,  что явилось новое

чудище:  призрак-кровопийца,  от  которого  детенышам  нет  спасенья  ни  на

деревьях, ни в норах.

     От западной окраины Лихолесья след повернул назад, потом, петляя, повел

на юг,  вывел из лесу  и  затерялся. Тут-то я и  сделал большую  ошибку. Да,

Фродо, ошибку, и не первую; боюсь только, что самую опасную. Я оставил его в

покое  –  пусть  идет, куда  хочет.  У  меня  была куча  срочных  дел,  и  я

по-прежнему верил в мудрость Сарумана.

     С тех пор прошло больше полувека, и я заплатил за свой просчет черными,

трудными днями.  Когда  я понял, что мне позарез нужен Горлум  – а это  было

после ухода  Бильбо, – след его давным-давно потерялся. Вряд ли я отыскал бы

Горлума, но меня выручил преданный друг по имени Арагорн, лучший  следопыт и

охотник  нынешних  времен. Вместе  с  ним мы прочесали  все Глухоманье,  без

особой надежды и  понапрасну. И когда, отчаявшись,  я решил  бросить поиски,

Горлум вдруг  нашелся.  Мой  друг  едва  ли не чудом  вернулся из смертельно

опасного путешествия и приволок его с собой.

     Где  Горлум  пропадал, так и  осталось  тайною.  Он обливался  слезами,

называл нас скверными и жестокими, а  в  горле  у него клокотало: “горррлум,

горррлум” –  недаром  его  так  прозвали. Даже под  угрозой  огня он  только

хныкал,  ежился,  заламывал  свои  длинные  руки  и  лизал   пальцы,  словно

обожженные, будто они напоминали  ему о  какой-то давней жестокой пытке.  Он

ничего не сказал, но боюсь, что сомнений  нет: он медленно, потихоньку,  шаг

за шагом прокрался на юг – попал в Мордор.

     Комнату затопила  тяжелая тишина, и  Фродо услышал,  как колотится  его

сердце.  Снаружи все  тоже  будто  замерло  –  даже  ножницы Сэма  перестали

щелкать.

     – Да, в Мордор, – повторил  Гэндальф. – Оно и понятно, там приют всякой

злобе и зависти: туда  стягивает  лиходеев Черный Властелин.  А  ведь Кольцо

Врага исковеркало душу  Горлума,  и он внял неотступному зову. К тому же все

шептались о том, что Мордор снова окутан мраком и что  там клубится  душная,

беспощадная ненависть. Там, только там, были его настоящие друзья: они-то  и

помогут ему отомстить, думал Горлум.

     Несчастный дурак! Да,  он пробрался в Мордор и узнал  много –  чересчур

даже много. Он долго бродил у границ этой страшной страны – тут и попался, и

был притянут к общеобязательному допросу  чужаков.  Арагорн  изловил Горлума

после того, как он пробыл там очень, очень долго и возвращался назад.  То ли

его  послали,  то  ли он  сам  надумал  какую-нибудь пакость.  Впрочем,  это

неважно: главный вред от него уже позади.

     Да,  но  вред  невосполнимый!  Ибо  Враг  выпытал  у  него, что  Кольцо

Всевластья нашлось. Известно, где Горлуму  досталось  Кольцо.  Известно, что

это Великое Кольцо, оно  дарует нескончаемую жизнь. Понятно, что это не одно

из трех  эльфийских: эльфы их сохранили, и  в  них  нет мерзости, они чисты.

Понятно, что  это не одно из Семи гномьих или  Девяти  мертвецких:  тут  все

известно. Враг понял, что Кольцо – то самое. И вдобавок услышал про хоббитов

и Хоббитанию.

     Может статься, он ее сейчас и отыскивает – если уже не  нашел. И  знай,

Фродо, что ваше родовое имя тоже выплыло заодно с прочим.

     – Но ведь это ужасно! – вскричал Фродо. – Ужасней  ужасного – даже твои

жуткие  намеки  и  неясные  остережения  так  меня не  пугали.  Гэндальф,  о

Гэндальф, надежный мой друг, что же мне делать? Теперь вот мне по-настоящему

страшно. Скажи, Гэндальф, что мне делать? Какая все-таки жалость, что Бильбо

не заколол этого мерзавца, когда был такой удобный случай!

     – Жалость, говоришь? Да ведь именно  жалость удержала его руку. Жалость

и  милосердие: без крайней  нужды  убивать нельзя. И за это, друг мой Фродо,

была  ему  немалая  награда. Недаром он не стал  приспешником  зла,  недаром

спасся; а все потому, что начал с жалости!

     – Прости, не о том речь, – сказал Фродо. – Страх обуял меня, но Горлума

все равно жалеть глупо.

     – Не видел ты его, – сказал Гэндальф.

     – Не  видел  и не хочу, – отрезал  Фродо. – А  тебя просто  не понимаю.

Неужели же ты, эльфы и кто там еще, – неужели вы пощадили Горлума после всех

его черных дел? Да он хуже всякого орка и такой же враг. Он заслужил смерть.

     – Заслужить-то  заслужил,  спору нет. И он, и  многие другие, имя  им –

легион. А посчитай-ка таких,  кому надо бы жить, но они мертвы. Их ты можешь

воскресить – чтобы уж всем было по заслугам? А нет – так не  торопись никого

осуждать на смерть. Ибо  даже мудрейшим не дано провидеть все.  Мало,  очень

мало  надежды  на исправление  Горлума, но  кто поручится, что ее вовсе нет?

Судьба его едина  с судьбой Кольца, и чует мое сердце,  что он еще – к добру

ли,  к худу  ли – зачем-то понадобится. В час развязки жалость Бильбо  может

оказаться  залогом  спасенья  многих –  твоего, кстати,  тоже.  Да,  мы  его

пощадили:  он старый  и  жалкий, таких не казнят. Он  остался в заточении  у

лесных эльфов – надеюсь, они обходятся с ним по-доброму.

     – Все равно,  –  сказал  Фродо, – пусть даже  и  не  надо  было убивать

Горлума, но зачем  Бильбо оставил себе Кольцо?  А главное,  зачем оно мне-то

досталось? Ведь я уж тут совсем ни при чем! Как же ты у меня его не отобрал,

почему не заставил выкинуть или истребить?

     –  Выкинуть? Истребить? – сердито откликнулся маг. –  Ты что, пропускал

мои слова мимо ушей? Думай все-таки, прежде чем говорить. Выкинуть его можно

только по  безрассудству.  Магические  Кольца  не  пропадают  бесследно:  со

временем они возвращаются в мир, и мало ли кто их  найдет, сам подумай. Ведь

Кольцо может попасть в  руки Врага, да и непременно  попадет: он тянет его к

себе могучим, тяжким усилием.

     Да, милый Фродо, ты в большой опасности, оттого-то мне и неспокойно. Но

ставки  нынче такие, что опаснее  всего – не рисковать, даже и тобою; однако

помни,  что  когда я отлучался, ты был  под неусыпным надзором  и охраной. Я

знаю, ты не разу не надевал Кольцо, и,  стало быть, оно тебя не  поработило.

Пока  что – нет… А девять лет назад, при  нашем последнем  свидании, я еще

ничего толком не знал.

     – Хорошо, нельзя выкинуть,  так можно истребить: ты же  сам сказал, что

это  давным-давно надо  было  сделать!  – с отчаянием  воскликнул  Фродо.  –

Предупредил бы меня, написал бы, что нужно, – и я бы от него отделался.

     – Отделался бы? А как? Ты пробовал?

     –  Нет,  не пробовал.  Но его же,  наверное, как-то можно сплющить  или

расплавить?

     – А ты попробуй! – сказал Гэндальф. – Возьми да попробуй!

     Фродо  опять достал  Кольцо из  кармана  и  поглядел на него.  Оно было

чистое  и  гладкое,  без  всяких  надписей. Ярко  лучилось  золото, и  Фродо

подумал:  какой  у него  густой  и  чудный  отлив, как оно  дивно скруглено.

Изумительное  и поистине драгоценное Кольцо.  Он вынул его, чтобы швырнуть в

огонь, но вдруг понял, что сделать  этого не может,  что себя не переломишь.

Он  нерешительно  взвешивал Кольцо  на ладони,  вспоминая  зловещую  повесть

Гэндальфа; наконец  собрал все силы  – и обнаружил, что поспешно  запихивает

Кольцо в карман.

     Гэндальф невесело рассмеялся.

     – Вот видишь? Уже и ты, Фродо, не можешь с ним расстаться, бережешь его

от вреда. Не  мог я заставить тебя –  разве  грубой силой, а этого ты бы  не

выдержал. И  никакой  силой  Кольцо не  истребить. Бей  его  сколько  хочешь

шестипудовым кузнечным молотом – на  нем и следа не останется. Да что там ты

– я и то ничего с ним сделать не смогу.

     В окне твоего  камина и  обычное-то золото не расплавится. А Кольцо, ты

видел, в этом  огне только посвежело, даже и  не нагрелось. И во  всей твоей

Хоббитании  нет такого кузнеца, который мог бы хоть чуть-чуть его  сплющить.

Ему  нипочем  даже горнила  и молоты гномов.  Было поверье,  что  Магические

Кольца плавятся в драконовом  огне, но теперешние драконы  –  жалкие  твари,

кому из них под силу расплавить Великое Кольцо, которое выковал сам Саурон!

     Есть  только  один  способ:  добраться до Ородруина,  Роковой  горы,  и

бросить Кольцо в ее пылающие недра…  если ты по-настоящему захочешь, чтобы

оно расплавилось и стало навсегда недоступно Врагу.

     – Да нет, я, конечно, очень  хочу, чтобы оно… чтобы стало недоступно!

– заторопился Фродо. – Только пусть это не я, пусть кто-нибудь другой, разве

такие подвиги мне по силам? Зачем оно вообще мне досталось, при чем тут я? И

почему именно я?

     – Вопрос на  вопросе, – сказал Гэндальф, –  а  какие тебе нужны ответы?

Что ты не за доблесть  избран?  Нет, не за доблесть. Ни силы в тебе нет,  ни

мудрости. Однако же избран ты, а значит, придется тебе стать сильным, мудрым

и доблестным.

     – Да  как же я! Ты, Гэндальф,  ты  и  сильный  и мудрый. Возьми у  меня

Кольцо, оно – тебе.

     – Нет! –  вскрикнул  Гэндальф, отпрянув. – Будь  у меня такое  страшное

могущество, я стал бы всевластным рабом Кольца. – Глаза  его сверкнули, лицо

озарилось  изнутри темным огнем. –  Нет, не мне! Ужасен Черный Властелин – а

ведь я могу стать  еще ужаснее. Кольцо знает путь к моему сердцу, знает, что

меня мучает жалость ко всем слабым и беззащитным, а с  его помощью – о,  как

бы надежно я  их защитил, чтобы превратить потом в своих рабов. Не навязывай

мне его! Я не  сумею стать просто  хранителем, слишком  оно мне нужно. Предо

мной – мрак и смерть.

     Он подошел  к окну, поднял  шторы и отдернул занавеси.  В комнату снова

хлынуло солнце. Мимо окошка, посвистывая, прошел Сэм.

     – Как видишь,  –  сказал  маг,  обернувшись к  Фродо, – решать придется

тебе. Но  я тебя не оставлю. – И он положил руку на плечо Фродо. –  Я помогу

тебе снести это бремя, пока это бремя твое.  Только не надо медлить. Враг не

мешкает.

     Настало  молчание.  Гэндальф  снова  сел в кресло и  попыхивал трубкой:

должно быть,  задумался. И  глаза прикрыл,  но из-под  век зорко  следил  за

Фродо. А  Фродо неотрывно глядел на темно-алые уголья  в камине, только их и

видел,  и чудилось ему,  что он  заглядывает в огненный колодец. Он  думал о

багровых расселинах древней и страшной Горы.

     – Так! – сказал наконец Гэндальф. – Ну и о  чем же ты размышляешь?  Что

решил?

     –  Ничего, –  глухо откликнулся Фродо. Но огненная тьма вдруг выпустила

его. Он снова сидел в светлой комнате,  изумляясь яркому окну  и  солнечному

саду. – А впрочем,  решил. Я не  все понимаю, о чем ты говоришь, но покамест

придется мне, наверно, оставить Кольцо у  себя и сберечь его, а там будь что

будет.

     – С тобой  много чего может быть, –  сказал Гэндальф, – но начинаешь ты

очень неплохо. Не скоро Кольцо тебя склонит ко злу.

     – Это тебе виднее, – сказал Фродо. – Только хорошо бы ты все-таки нашел

какого-нибудь хранителя понадежней. А пока что, если ты прав, то я в большой

опасности,  и друзья мои  тоже.  Вряд  ли мне, стало  быть,  удастся сберечь

Кольцо и  уберечь друзей, если я останусь  дома. Придется мне бросить Торбу,

покинуть Хоббитанию и вообще уйти куда глаза глядят. –  Он вздохнул.  – Лишь

бы в Хоббитании все осталось как было – правда, я иной раз клял  хоббитов за

глупость последними  словами, призывая на  них  землетрясение и драконов, но

нет уж, лучше не надо. Пока у меня за спиной Хоббитания, мне как-то легче: я

знаю, что есть отступление, хотя отступать и некуда.

     Я, конечно, и  раньше думал, не  уйти ли мне,  только представлял  себе

какой-то пикник, приключения, как у Бильбо или даже интереснее – разные ведь

бывают,  и все хорошо  кончаются. А  тут – из  страха в  страх, и смерть  по

пятам. Да и путешествовать мне, видно, придется одному, раз мне выпала такая

доля – спасать Хоббитанию. Только я же маленький, для всех там чужой и – как

бы это сказать? – не из них. А Враг такой сильный и страшный.

     Он  не признался  Гэндальфу,  что пока  говорил, в сердце его вспыхнуло

желание пойти вслед за Бильбо – пойти и, быть может, даже встретиться с ним.

Желание было  такое  сильное,  что  страх  отступил:  он, пожалуй, так  бы и

кинулся бежать, вроде Бильбо – без шапки и наобум.

     – Ты ли это, Фродо? – воскликнул  Гэндальф. – Верно сказал я  когда-то:

изумительные существа хоббиты. Кажется и месяца хватит, чтоб  их изучить,  а

они через сто лет тебя несказанно удивят. Вот уж чего не ожидал –  даже и от

тебя! Бильбо-то не ошибся с наследником, хотя не понимал, как это важно. Да,

похоже, что ты как нельзя более прав. По нынешним временам Кольцу не место в

Хоббитании: тебе – да и не только  тебе –  придется уйти и на время  забыть,

что ты Торбинс. Опасное  это имя за пределами Хоббитании. Дай-ка я  придумаю

тебе другое. Назовись ты, пожалуй, Накручинсом.

     А  пойдешь  ты все-таки не один. Кому там из своих  приятелей ты вполне

доверяешь, кто из них способен выстоять в смертельных испытаниях?.. Впрочем,

таких,  наверно,  и  нет;  а  все  же подумай  о  спутнике,  он  тебе  очень

понадобится! И болтай  поменьше,  даже с близкими  друзьями! У Врага повсюду

шпионы, он все слышит.

     Маг  вдруг осекся  и прислушался.  В комнате и  в  саду стояла  звонкая

тишина. Гэндальф подкрался к окну, вспрыгнул на подоконник, протянул длинную

руку –  и в окне,  жалобно пискнув, появилась курчавая голова  Сэма Скромби,

вытянутая за ухо.

     –  Так,  так,  клянусь бородой!  –  сказал Гэндальф. –  Сэм Скромби, он

самый! Под окном, значит?

     – Да что вы,  сударь, что вы, господин Гэндальф! – горячо возразил Сэм.

– Под  каким окном!  Я  тут просто полол  и  подстригал траву:  видите? – Он

показал в свое оправдание садовые ножницы.

     – Вижу, – мрачно отозвался Гэндальф. – А вот щелкать твои ножницы давно

что-то перестали. Подслушивал?

     – Подсушивал, сударь? Да нет, зачем же, все и так подсохло.

     – Ты  дурака-то  не валяй!  Что ты слышал и зачем подслушивал? –  глаза

Гэндальфа сверкнули и брови ощетинились.

     – Господин Фродо, хоть  вы-то! – в ужасе выкрикнул Сэм. – Вы-то хоть не

позволяйте ему, а то он  меня во  что-нибудь –  раз – и превратит. Доказывай

потом моему старику,  что это я. Я же ничего худого не хотел, честное слово,

сударь!

     –  Ни  во что он  тебя  не  превратит,  –  сказал, еле сдерживая  смех,

изумленный и озадаченный Фродо. – Он знает, как и я, что ты  подслушивал без

худого умысла. Ты бояться-то не бойся, а спрошено – отвечай!

     –  Да  что ж, сударь,  – втянув голову  в  плечи,  признался Сэм.  –  Я

порядком слышал, хотя  понял-то не  все: и про Врага,  и  про  Кольца, и про

господина Бильбо – ну, там, драконы, Огненная гора – и, конечно, про эльфов.

Вовсе даже не собирался подслушивать  – а слышал: сами знаете,  как нечаянно

бывает.  Меня ведь хлебом не корми, а дай послушать про эльфов, мало ли  что

там Тод говорит. Хоть бы одним глазком их повидать. Вы вот, сударь,  пойдете

– ну и мне бы эльфов показали, а?

     Гэндальф вдруг рассмеялся.

     –  Ну-ка  давай  сюда!  –   крикнул  он  и,  втащив  через   подоконник

ошарашенного Сэма, поставил его  с ножницами и лопатой  в  руках, на  пол. –

Говоришь, эльфов тебе показать? – спросил он, всматриваясь в Сэма и невольно

улыбаясь. – Ты, стало быть, расслышал, что хозяин твой уходит?

     –  Расслышал,  а  как же.  Тут-то я и поперхнулся,  а  это уж небось вы

расслышали. Да я нечаянно – ведь такое огорчение!

     – Ничего не поделаешь, Сэм, – грустно сказал Фродо. Он вдруг понял, что

прощание с  Хоббитанией будет очень  трудное  и что прощается он не только с

Торбой. – Надо мне идти. А ты, – и  он сурово  посмотрел на  Сэма, –  если и

правда за меня тревожишься, то уж держи язык за зубами, ладно? Проболтаешься

хоть  о  чем-нибудь,  что ненароком подслушал,  и  Гэндальф,  чего  доброго,

превратит тебя в пятнистую жабу, а с ужами, знаешь ли, шутки плохи.

     Сэм задрожал и бухнулся на колени.

     – Встань, Сэм! – велел Гэндальф. –  Я придумал кое-что пострашнее: ни о

чем ты не проболтаешься и впредь будешь знать, как подслушивать. Ты  пойдешь

с Фродо!

     Я? С хозяином? – воскликнул Сэм, подскочив, как собака, которую позвали

гулять. – И увижу  эльфов и еще много  всякого? Урра! –  крикнул он и  вдруг

расплакался.

     Дорога втроем

     – Выйти  надо втихомолку  и  как  можно скорее,  –  постоянно напоминал

Гэндальф.

     С первого разговора прошло уже две или три недели, а  Фродо в путь пока

не собирался.

     – Знаю, знаю, – говорил Фродо. – Только это ведь не просто – скорее, да

еще втихомолку. Уйду я, как Бильбо, – и раскатится молва по всей Хоббитании.

     – Нет уж, ты, как Бильбо не уходи! – сказал  Гэндальф. –  Этого еще нам

не  хватало!  Скорее – да,  но  не вдруг.  Подумай,  конечно,  как  покинуть

Хоббитанию без лишнего шума, а все же не мешкай: как бы не замешкаться.

     – Может, осенью, после нашего общего для рождения? – предложил Фродо. –

К тому времени я как раз все устрою.

     По правде говоря,  когда  дошло до дела,  у него начисто пропала всякая

охота  к  путешествиям.  Торба  вдруг  стала  донельзя  уютной,  и  он вовсю

радовался  последнему своему лету в  Хоббитании. “А осенью,  – думал он, – у

нас  поскучнеет, и сердце по-всегдашнему запросится в чужие края”. Про  себя

он уже  твердо  решил  дождаться  пятидесятилетия  и  стодвадцативосьмилетия

Бильбо. Будет  годовщина  – тут-то и в путь,  по примеру  Бильбо.  Без этого

примера  он бы  и  шагу не сделал, в жизни  бы с духом  не собрался.  О цели

странствия  он  старался не думать,  и с Гэндальфом не откровенничал. Может,

маг и сам обо всем догадывался, но, по своему обычаю, помалкивал…

     – Да-да, все устрою и отправлюсь, – повторил Фродо.

     Гэндальф поглядел на него и усмехнулся.

     – Ладно, – сказал он, – пусть так, лишь бы  не позже. Что-то мне  очень

тревожно.  Только ты  смотри, никому ни  слова о том, куда путь  держишь!  И

чтобы Сэм  твой тоже молчал, как убитый, а то он у  меня и правда  запрыгает

жабой.

     – Куда я путь держу, – сказал Фродо, – этого я сам не знаю, так что тут

мудрено проболтаться.

     –  Без глупостей! – насупился Гэндальф.  – Я не к  тому говорю, чтоб ты

пропал неизвестно куда. Но  Хоббитанию ты покидаешь –  и надо, чтобы об этом

никто не знал. Куда-нибудь ты да пойдешь, на север, на юг, на запад или даже

на восток – это вот и надо сохранить в тайне.

     –  Мне так грустно  оставлять Торбу и со всеми прощаться, что я даже не

подумал, куда отправлюсь, – сказал Фродо. – А куда, в самом-то деле? Почем я

знаю,  где  можно  спрятаться? Бильбо  – тот  ушел  за  сокровищем,  ушел  и

вернулся, а мне,  значит,  нужно вернуть сокровище, а самому  сгинуть – так,

что ли?

     – Так, да  не  так, – отозвался  Гэндальф. – Тут  и я тебе  не указчик.

Может, ты дойдешь до Ородруина, а может, это вовсе не твое дело – как знать?

Я знаю другое: пока что ты к такому пути не готов.

     – Еще бы! – воскликнул Фродо. – Ну а мой-то путь – куда?

     – По краю, –  ответил  маг. –  По  самому краешку,  твердо и осторожно.

Иди-ка ты, пожалуй,  в Раздол. Это не слишком  опасный путь, хотя на дорогах

нынче неспокойно, а осенью будет даже и страшновато.

     – В Раздол?- переспросил Фродо.  – Хорошо, пойду на восток, к  Раздолу.

Сэм тоже со мной пойдет, повидает эльфов, то-то ему радость!

     Он обронил это как бы между прочим; но ему не шутя захотелось  побывать

в той блаженной долине, где Дивный Народ все еще жил мирно и счастливо.

     Как-то летним вечером в “Укромном уголке” и “Зеленом драконе” обсуждали

невероятное  – что  там великаны и прочая нечисть  на границах! Оказывается,

Фродо продает, если уже не продал, Торбу – и кому? Лякошель-Торбинсам!

     – Ну, за хорошие деньги, – говорили одни.

     – За  свою цену,  – возражали  другие, – будьте  покойны, Любелия гроша

лишнего не  даст.  (Оддо уже  успел  умереть,  дожив  до ста  двух лет  и не

дождавшись свершения своих чаяний).

     О  цене очень  спорили; но больше о  том, с чего  бы это Фродо  вздумал

продавать такое прекрасное именье. Некоторые намекали – на это намекал и сам

господин Торбинс,  –  что денежки  счет любят, а у него они  на  исходе: еле

хватит рассчитаться в Норгорде и переехать к родственникам в Зайгород.

     –  Лишь  бы  подальше  от  Лякошелей, – добавлял  кое-кто.  Но все  так

привыкли к  россказням  о несметных  богатствах  Бильбо,  что отвыкать  было

невмочь, и многие винили Гэндальфа. Того хоть было не видать, не слыхать, но

жил-то он, известно,  у  Фродо –  прятался небось в  Торбе. Положим, было не

слишком  понятно,  зачем магу  нужно, чтобы Фродо переехал  в Зайгород,  но,

видать, зачем-то понадобилось.

     –  Да, осенью  переезжаю,  –  подтверждал  Фродо.  –  Мерри  Брендизайк

подыскивает там для меня чистенькую норку, а может, и уютный домик.

     Мерри в самом  деле подыскал и купил  премиленький  домик  в  Кроличьей

Балке, чуть подальше Зайгорода. Всем, кроме Сэма, Фродо говорил, что туда он

и задумал перебраться. Путь на восток подсказал ему эту мысль:  Заячьи Холмы

– по дороге, Фродо жил там в детстве, так почему бы ему туда не вернуться.

     Гэндальф  пробыл  в  Хоббитании  больше  двух  месяцев.  Потом, однажды

вечером к концу июня, как раз когда планы Фродо устоялись, он вдруг объявил,

что наутро уходит.

     – Надеюсь, ненадолго, – сказал он. – У меня кое-какие дела  на юге. Я у

вас и так засиделся.

     Сказано  это  было  невзначай,  но  Фродо  показалось,  что  маг сильно

озабочен.

     – Что-нибудь случилось? – спросил он.

     –  Да пока ничего,  но  до меня дошли тревожные  и не слишком  понятные

вести  –  надо разобраться.  Я  тут же  вернусь  или, на  худой конец, подам

весточку.  А  вы  поступайте, как  решено, только берегитесь,  а пуще  всего

берегите  Кольцо.  И  непреложный тебе совет: не надевай его! Когда вернусь,

точно  еще  не  знаю, – сказал он,  прощаясь на рассвете. – Но уж  к  вашему

отходу поспею непременно. Пожалуй,  придется мне на  всякий случай проводить

вас по Тракту.

     Сначала Фродо  опасливо  прикидывал,  какие  такие вести  мог  получить

Гэндальф,  но потом  успокоился: уж очень хорошая была погода. Лето  пышное,

осень плодоносная – даже Хоббитания давно такого не видывала. Ветки ломились

от яблок, соты истекали медом, и пшеница вздымала тугие колосья.

     Лишь когда  вплотную  подошла  осень,  Фродо встревожился не  на шутку.

Середина  сентября, а  Гэндальф  как в воду канул.  На носу день рожденья  и

переезд, а от него ни слуху ни духу. Между тем начались хлопоты. Приезжали и

помогали упаковываться  друзья Фродо: Фредегар Боббер, Фолко  Булкинс и,  уж

конечно, Перегрин Крол  с Мерри Брендизайком.  Их общими  стараниями в Торбе

все было вверх дном.

     20  сентября от  жилища  Фродо  к  Брендидуимскому мосту  отъехали  два

фургона, груженные нераспроданной утварью. Следующий день  прошел в ожидании

Гэндальфа. Утро пятидесятилетия Фродо  выдалось ясное и яркое, такое же, как

в  памятный день  Угощения. Гэндальфа не было.  Под вечер  Фродо  накрыл  на

пятерых праздничный стол,  пытаясь разогнать свое  уныние. Вот  и с друзьями

тоже  скоро надо будет расставаться.  Молодые  хоббиты  – Мерри  Брендизайк,

Фредегар Боббер, Фолко Булкинс, Перегрин Крол – веселились шумно и беспечно,

прогорланили уйму песен, припомнили всякую быль и небыль, выпили за здоровье

Бильбо,  потом за  обоих новорожденных  вместе, как  было заведено  на  днях

рождения Фродо. Потом вышли подышать свежим воздухом, поглядели  на звезды –

и отправились спать. А Гэндальф так и не явился.

     На другое утро они быстро, в десять рук, нагрузили последнюю повозку. С

нею отправились Мерри и Толстик (так у них звался Фредегар Боббер).

     – Кому-то надо печку для вас, лодырей, растопить в новом доме, – сказал

Мерри. – Ладно,  авось  послезавтра свидимся – ежели вы не заснете в  дороге

мертвым сном.

     Фолко позавтракал  и ушел, остался один Пин. Фродо был сам  не свой: он

все  еще ждал  Гэндальфа и решил задержаться до  сумерек. А там, если  уж он

очень понадобится  магу,  пусть  сам  идет в Кроличью Балку,  глядишь, еще и

первый доберется. Фродо решил пойти к  Зайгородной переправе окольным путем,

чтоб напоследок хоть поглядеть на Хоббитанию.

     – Заодно  и жир сгоню, –  сказал  он  себе, глядя в  пыльное зеркало на

стене в пустой прихожей. Он давно уже сидел сиднем и несколько расплылся.

     Чуть за полдень явились Лякошель-Торбинсы:  Любелия со своим белобрысым

отпрыском Лотто.

     – Насилу дождались! – сказала она, переступив порог. Это было невежливо

и неверно: до двенадцати ночи хозяином Торбы оставался Фродо. Но что взять с

Любелии  – ведь  она ждала на  семьдесят семь лет дольше, чем собиралась: ей

уже  перевалило  за  сто.  И  пришла  не просто  так,  а присмотреть,  чтобы

Брендизайки и прочие по ошибке не захватили бы с собой чего чужого, и еще за

ключами. Спровадить ее было непросто: она принесла с собой  опись проданного

имущества и желала проверить,  все ли на месте. Проверила раз, потом другой,

получила запасные ключи и заручилась обещаньем, что третьи  ключи  будут  ей

оставлены  у Скромби в Исторбинке. Она  хмыкнула и поджала губы – мол, знаем

ты этих Скромби, утром половины вещей недосчитаешься, – но наконец ушла.

     И Фродо ей даже чаю выпить не предложил.

     А  сам напился чаю с Пином и Сэмом Скромби у  себя  на кухне. Объявлено

было, что Сэм  на  всякий  случай  сходит с  ним в Забрендию,  “приглядит за

хозяином и посмотрит,  чего  он там посадит”. Жихарь такое дело одобрил,  не

переставая ворчать, что вот, мол, у некоторых одни прогулки на уме, а ему-то

между делом подсудобили в соседки Любелию.

     –  Последнее чаепитие в  Торбе! –  сказал Фродо и решительно  отодвинул

стул.  Посуду  за собой  они на зло  Любелии не вымыли.  Сэм с Пином  быстро

увязали три мешка и вынесли их  на крыльцо. Пин пошел прогуляться по саду, а

Сэм куда-то исчез.

     Солнце  село, и Торба  казалась  угрюмой, опустелой, разоренной.  Фродо

побродил  по знакомым комнатам  – закатный  свет тускнел, из углов выползали

темные тени.

     Скоро  совсем смерклось.  Он  прошел к дальней садовой калитке: а вдруг

все-таки появится Гэндальф?

     В чистом небе разгорались звезды.

     – Хорошая будет ночь, – сказал Фродо вслух. – Вот и отлично, идти  одно

удовольствие.  Засиделись,  честное  слово.  Пойду,  а  Гэндальф  пусть   уж

догоняет. – Он повернул к дому и остановился,  услышав голоса где-то рядом –

наверно,  в Исторбинке. Старый  Жихарь  и еще  кто-то:  голос  незнакомый, а

мерзкий до тошноты.  О  чем спрашивает  чужак,  не разобрать, слышны  только

ответы старика Скромби – осторожные и опасливые, чуть ли не испуганные.

     – Нет, господин Торбинс уехал. Нынче утром,  и мой Сэм  с ним;  все уже

вывезли. Да  вот так и вывезли – что  не продали,  то вывезли… А  зачем  и

почему – не мое это дело… да и не ваше. Известно куда  – в Кроличью Балку,

а может, и дальше, это все знают. Да вон – прямая дорога. Нет, сам не бывал,

на  кой мне,  там народ дурной. Не,  передать ничего не возьмусь.  Спокойной

ночи!

     Мягко сошли шаги с  Кручи,  и Фродо  удивился, почему он так  рад,  что

сошли,  а  не  взошли.  “Видно,  я  насмерть устал  от расспросов  и всякого

любопытства, – подумал он. – Ужас какой у нас любопытный народ!”

     Он хотел было  узнать  у папаши  Скромби, кто  это к нему приставал, но

вдруг раздумал и быстро зашагал к Торбе.

     Пин  сидел  и  спал, откинувшись  на свой  мешок.  Сэма не было.  Фродо

заглянул в черную дверь.

     – Сэм! – позвал он. – Где ты там? Пора!

     – Иду,  сударь!  – откликнулся  тот и  выскочил  откуда-то  из глубины,

отирая губы. Он прощался в погребе с пивным бочонком.

     Фродо захлопнул и запер круглую дверь, а ключ отдал Сэму.

     –  Беги давай к себе, – сказал  он. – А оттуда напрямик  – встретимся у

калитки за лугом. Улицей не пойдем: подсматривают, подслушивают. Ну – живо!

     Сэм умчался во тьму.

     – Вот и выходим наконец! – сказал Фродо Пину.

     Они вскинули мешки  на  спину, взяли палки и пошли вдоль западной стены

Торбы.

     –  Прощайте! –  вымолвил  Фродо,  взглянув  на  черные слепые  окна. Он

помахал рукой, повернулся  и (точно так же, как Бильбо, только он об этом не

знал) нырнул в садовые заросли вслед за Пином. Они перепрыгнули низкую слегу

и ушли в поле, всколыхнув темноту и прошелестев высокой травою.

     Они спустились  по западному склону  к калитке в узенький  проулок. Там

остановились,  подтянули  мешочные  лямки –  и  вскоре  заслышали  топоток и

пыхтенье  Сэма. Свой до отказа  набитый мешок он вздел  на самые плечи, а на

голову  нахлобучил какой-то мятый фетр – якобы шапку. В темноте он был сущий

гном.

     –  Что потяжелее –  это вы,  конечно, мне, –  сказал  Фродо.  – Бедняги

улитки и бедные все, кто носит свой дом и свой скарб на спине!

     – У меня  мешок  совсем  легкий, сударь.  Можно  сколько угодно  еще, –

объявил Сэм добрым и лживым голосом.

     – Нет уж, Сэм! – сказал Пин. – Как-нибудь снесет, сам накладывал – себе

и нам вровень. Он  тут у нас  малость  ожирел:  пройдется, авось  его  мешок

вместе с ним и полегчает.

     – Смилуйтесь над  старым,  немощным  хоббитом!  – со  смехом  взмолился

Фродо.  – В  конце  пути меня  будет  качать, как  на ветру. Однако шутки  в

сторону. Ты, Сэм, наверняка взвалил на  себя сверх всякой  меры, вот сделаем

привал – разберемся и переложим!

     И он взялся за свой посох.

     –  Ночная  прогулка – чего  же  лучше-то! – сказал он.  – Отшагаем мили

три-четыре по свежему воздуху, да и на боковую.

     Пошли проулком на запад, а после свернули налево, в  поля, и засеменили

гуськом вдоль живых  изгородей,  мимо  межевых рощиц,  в  тихой ночной мгле.

Плащи  у  них были  темные,  шли они  невидимками,  будто  все  трое  надели

волшебные кольца. Когда три хоббита идут тишком да молчком – за ними нелегко

уследить. Даже осторожные полевые зверюшки едва замечали бесшумных путников.

     Ручей к западу от Норгорда перешли по лавам в одну досточку. Извилистая

черная  ручьистая  лента  с обеих сторон  обросла  густым ольшаником:  ветки

тянулись к  воде. Еще миля-другая на юг – и они перебежали большую дорогу от

Брендидуимского  моста.  Оказались  в  Укролье  и,  свернув  на  юго-восток,

потрусили к  Зеленым Холмам. Тропинка взметнулась в гору,  они оглянулись  и

увидели далеко позади мягкое мерцание огней Норгорда, рассеянных по ласковой

Ручьевой  долине. Вскоре оно пропало  за спусками  и  подъемами; вот  уже  и

Приречье с  его  мутно-серым  прудом. Дальний  отсвет окон крайнего домика в

последний раз просквозил деревья. Фродо обернулся и снова помахал рукою.

     – Почем  знать, увижу ли  я еще когда-нибудь нашу  долину,  –  негромко

проговорил он.

     После  трехчасового пути решено было все-таки  отдохнуть. Стояла ясная,

прохладная, звездная ночь,  но  дымчатые клочья тумана всползали на холмы из

низменных луговин и от глубинных ручейков, – всползали и оседали. Облетевшие

березки,  покачиваясь  над головами  хоббитов,  тонкой черной сетью  веточек

застилали  бледное небо.  Они поужинали не по-хоббитски  скромно и двинулись

дальше.  Вскоре они набрели на  узкую  дорогу,  извивавшуюся  вверх-вниз  по

холмам,  серевшую вдали во  мраке: дорогу к  Лесному Чертогу и к Заводям,  к

Зайгородному парому.  Она уводила далеко в сторону от главного пути Ручьевой

долины и, забегая  на  Зеленые  Холмы,  вела  в  Лесной  Угол,  в  глухомань

Восточного удела.

     Потом  они  угодили  в  овражину  между высокими деревьями,  по-ночному

шелестевшими  сохнущими листьями.  Темень  была  непроглядная.  Сначала  они

разговаривали,  тихо  напевали  песенки, благо услышать  их было уже некому.

Затем шагали молча,  и Пин начал отставать. Наконец перед крутым подъемом он

остановился и зевнул.

     – Ох, спать хочется, – сказал он, –  того и гляди, упаду  и засну. А вы

что, на ходу спать будете? Время-то какое: к полночи близко.

     – А я-то думал, ты  любитель  ночных  прогулок, –  сказал  Фродо. –  Ну

ладно, торопиться нам пока особенно  некуда. Мерри  нас  ждет не раньше  чем

послезавтра, и у нас есть денек-другой в запасе. Вот сейчас подыщем местечко

и заночуем.

     – Дует с запада,  – заметил Сэм. –  Обойдемте-ка этот холм, сударь, там

наверняка  найдется укрытное  и  уютное  местечко. Там вроде  бы  и  елового

сухостоя порядочно.

     Сэм исходил  окрестности Норгорда миль на двадцать, но дальше земля для

него кончалась.

     Возле  самой  вершины пологого  лесистого холма они набрели на  ельник,

свернули с  тропинки в смолистую темень, наломали сухого лапника, насобирали

шишек  и разожгли  костер. Веселое пламя  заплясало у  корней столетней ели:

хоббиты пригрелись и начали клевать носами. Каждый по-своему устроился между

корнями, укутался плащом и одеялом и тут же крепко уснул.

     Дозорного  не оставили: даже Фродо ничего не опасался – они ведь были в

Хоббитании! Костер стал грудой пепла, и кой-какие звери явились поглядеть на

спящих. Лис, который случайно пробегал мимо, замер и принюхался.

     – Хоббиты!  –  сказал он сам себе. – Вот  тебе на! Дела кругом, слышно,

чудные, но чтоб хоббит спал в лесу  под деревом – да не  один, а целых  три!

Не-ет, тут что-то кроется.

     Настало тусклое,  сырое  утро. Фродо  проснулся  первым и,  охая, щупал

спину,  чуть не насквозь продырявленную еловым корнем,  а  шея  и  вовсе  не

ворочалась. “Ну и прогулочка! Что бы  мне было спокойно поехать? – думал он,

как ему обычно думалось в начале всякого похода. – А на моих любимых перинах

спят теперь Лякошель-Торбинсы! Им бы на еловых корнях поспать” Он потянулся.

     – Хоббиты, подъем! – крикнул он. – Смотрите, что за утро!

     –  А что за утро? – спросил Пин, одним глазом выглядывая из-под одеяла.

– Сэм! Завтрак чтоб был готов в полдесятого! Умывальную воду разогрел?

     Сэм вскочил, как встрепанный, и мутно огляделся.

     – Нет, сударь, не разогрел, сударь! – выговорил он спросонья.

     Фродо  сорвал с Пина одеяло, пихнул его раз-другой и ушел на опушку. На

восточном краю неба красный солнечный диск показался над  волнистым покровом

тумана. Деревья в червонно-золотом убранстве,  казалось, уплывали в туманное

море. Внизу слева дорога круто уходила в овраг и там исчезала.

     Когда он вернулся, Сэм с Пином уже развели костер.

     – Воду! – заорал Пин. – Где вода?

     – Я воду в карманах не ношу, – сказал Фродо.

     – А мы думали,  ты  пошел за водой,  – огорчился Пин, раскладывая еду и

расставляя кружки. – Хоть теперь-то сходи.

     – Вместе с тобой, – сказал Фродо. – И фляжки тоже не мешает прихватить.

     Под горой шумел ручей.  Они  наполнили  фляжки  и походный  котелок под

струей  водопадика с  уступа  серого  камня в  хоббитский  рост.  Вода  была

ледяная; они умывались, пыхтя и отфыркиваясь.

     Не   спеша  позавтракали,  старательно  упаковали  мешки  и  снялись  в

одиннадцатом часу;  день  выдался  ясный,  и солнце  пригревало все горячее.

Спустились  напрямик,  перешли  ручей,  клокотавший  в  трубе  под  дорожной

насыпью, а там опять вверх-вниз по склонам, и так от холма к холму; их мешки

с плащами, одеялами, флягами, съестным припасом и прочей поклажей, казалось,

тяжелели  с  каждым шагом. Скор они притомились и запарились,  а дорога  все

петляла,  вползала на холмы и снова ныряла вниз, но потом обернулась плавным

спуском  в широкую  долину.  Перед ними простерлось  редколесье, сливавшееся

вдалеке с  бурой  стеною  деревьев.  Вот он,  Лесной Угол, а за ним  и  река

Брендидуим.  Ох  как  еще  далеко;  а  дорога  вилась и  вилась нескончаемой

бечевой.

     – Дорога уходит  вдаль,  – сказал  Пин. – Ну и пускай уходит,  а я пока

дальше идти не согласен. И вообще давно пора обедать.

     Он уселся  на обочине  и устало поглядел на восток, где  за  бескрайним

знойным  маревом  текла знакомая  река, возле которой  он жил, сколько  себя

помнил. Сэм  стоял  рядом. Его круглые глаза были широко распахнуты –  он-то

попал невесть куда, в незнакомые края.

     – А эльфы живут в этом лесу? – спросил он.

     – Ни про каких эльфов слыхом не слыхивал, – отрезал Пин.  Фродо молчал.

Он тоже глядел на дорогу, уводившую на восток: глядел, точно в первый раз ее

увидел. Вдруг он произнес громко и раздельно, ни к кому не обращаясь:

     В поход, беспечный пешеход,

     Уйду, избыв печаль, –

     Спешит дорога от ворот

     В заманчивую даль,

     Свивая тысячи путей

     В один, бурливый, как река,

     Хотя, куда мне плыть по ней,

     Не знаю я пока!

     – Смахивает  на вирши старины  Бильбо,- сказал  Пин. –  Или это ты  сам

сочинил в его духе? Не очень-то ободряет.

     – Даже и не  знаю, сам или не сам, – отозвался Фродо.  – Пришло на язык

так, будто сочинилось; но, может, мне это просто памятно с очень давних пор.

А  на Бильбо и  правда очень  похоже, особенно на Бильбо в  последние  годы,

перед его уходом. Он часто повторял, что на свете всего одна Дорога, что она

как  большая  река: истоки ее у  каждой  двери и  любая тропка –  ее проток.

“Знаешь,  Фродо, как опасно  выходить  из дверей, –  бывало,  говорил  он. –

Ступишь на дорогу – и  сразу хватайся за ноги, а то живо окажешься там, куда

ворон  костей  не заносил. Вот видишь  тропку? Так это она самая ведет через

Лихолесье  к  Одинокой   горе,  а  оттуда  прямиком  в  тартарары”  Это   он

приговаривал   после  всякой  дальней   прогулки   про  тропку  от   крыльца

Торбы-на-Круче.

     – А я так скажу: часок-другой  эта вот дорога меня никуда не  уведет, –

заключил Пин, высвобождаясь из лямок.

     За ним выпростались  и Сэм с  Фродо – и тоже  прилегли к обочине, мешки

под головы, ногами  на дорогу. Отдохнули, хорошенько поработали, потом опять

как следует отдохнули.

     Солнце клонилось  к западу, разливая  предвечерний свет, когда  хоббиты

спускались с холма. Покамест они не встретили ни одной живой души – в Лесной

Угол мало кто  ездил, да и  зачем? Три путника  брели по заросшей дороге час

или   два;  но   вдруг   Сэм  остановился  и  прислушался.  Дорога,  вдоволь

напетлявшись,  шла  теперь  прямо, прорезая  травяные  заросли;  там  и  сям

высились купы деревьев, предвестников близкого леса.

     – Нас вроде догоняет лошадь, не то пони, – сказал он.

     Только что был поворот, а за поворотом не видно.

     –  Может,  Гэндальф? –  предположил Фродо, но  тотчас почувствовал, что

нет, не Гэндальф, и ему вдруг захотелось укрыться от  этого всадника, кто бы

он ни  был. -Чепуха, конечно, – сказал он, как бы извиняясь, – а все-таки не

надо,  чтоб  нас видели  на дороге,  ну их всех.  А  если  это Гэндальф, – с

усмешкой прибавил он, – то мы ему устроим встречу, чтоб впредь не опаздывал.

Ну-ка, раз-два-три, разбегайся и смотри!

     Сэм  и Пин,  отбежав налево, исчезли в  ложбинке неподалеку от обочины.

Фродо   помедлил:  любопытство   или  какое-то  другое  чувство  мешало  ему

спрятаться. Стук копыт приближался. Он едва успел юркнуть  в густую траву за

деревом у дороги и выставил голову поверх толстого корня.

     Из-за поворота показался черный конь, не хоббитским пони чета; а на нем

– высокий  всадник,  ссутуленный  в  седле. Из-под  широкого  черного  плаща

виднелись  только стремена да сапоги с  длинными  шпорами.  Лицо его скрывал

капюшон.

     Конь  поравнялся с  деревом, за которым лежал Фродо,  и замер. Недвижим

был и всадник: он словно прислушивался. Сиплое сопенье донеслось до Фродо, и

голова всадника  повернулась направо, потом налево. Казалось, он ловил нюхом

какой-то чуть слышный запах.

     Внезапный  и  безрассудный  ужас  охватил Фродо: его видно,  его сейчас

найдут…  и неожиданно ему вспомнилось Кольцо. Он не смел вздохнуть, боялся

пошевелиться; но Кольцо  вдруг стало  его единственной надеждой, и рука сама

поползла к карману.  Только  надеть,  надеть  его,  и все в  порядке, и он в

безопасности. Гэндальф  не велел…  да ладно!  Бильбо надевал же Кольцо,  и

ничего. “Я ведь у себя, я в Хоббитании”, –  подумал он, и рука его коснулась

цепочки.  В  этот  миг всадник выпрямился и  тронул поводья. Конь неуверенно

переступил, шагнул вперед и пошел ровной иноходью.

     Фродо  подполз к обочине  и глядел всаднику вслед, пока тот  не исчез в

сумеречной  дали.  Далеко-далеко черный конь свернул направо,  в придорожную

рощицу.

     –  Что-то это странновато, чтоб не сказать: страшновато, –  пробормотал

Фродо, направляясь к своим спутникам.

     Пин и Сэм лежали  в траве  пластом и ничего не видели;  он рассказал им

про непонятного всадника.

     – Не знаю уж почему, но я был  уверен, что он меня ищет и вынюхивает. И

как-то мне  очень не хотелось ему попасться.  Странно все это:  в Хоббитании

никогда таких не бывало.

     – Какое вообще до нас  дело Большому Народу? – проворчал Пин. –  И чего

это он сюда приперся? Чего ему здесь надо?

     – Да тут  люди  бывают,  –  сказал  Фродо.  – Кажется,  в  Южном  уделе

случилась какая-то  передряга  с  бестолковыми  Громадинами. Но  про  этаких

всадников разговору не было. Не знаю, откуда он взялся.

     – Прошу прощенья, – вмешался  вдруг Сэм.  – Я знаю, откуда. Из Норгорда

этот черный  всадник, ежели только он здесь один-единственный. И знаю  даже,

куда он путь держит.

     –  То есть  как?  –  сурово спросил  Фродо,  метнув  на Сэма изумленный

взгляд. – Знаешь – и не сказал?

     – Да я  только сейчас вспомнил, простите, сударь, великодушно. Оно ведь

как было: я давеча  к моему старику с ключами, а он мне и говорит: “Вот тебе

раз, – говорит,  – а я-то,  дурак, думал, что  ты  уехал с  господином Фродо

нынче поутру. Тут,  понимаешь,  приставал один: куда, говорит, делся Торбинс

из Торбы-на-Круче? А куда  ему деться,  уехал,  и все тут. Я и послал  его в

Кроличью Балку,  но  он мне,  понимаешь ли,  здорово  не  понравился. Уехал,

говорю,  уехал  господин Торбинс  и  обратно  не  будет.  Так  он  на  меня,

представляешь,  зашипел, ровно змеей”. – “А  он из  каких был-то?” – это я у

отца  спрашиваю.  “Да кто его знает, – говорит, – только уж точно не хоббит.

Высокий такой и  черный, наклонился надо мной и  сопит.  Небось дальний,  из

Большого  Народа. Выговор такой шепелявый”.  Особо-то мне было  некогда отца

расспрашивать, вы же меня ждали; ну а потом позабыл вам сказать. Да и старик

мой подслеповат, а этот  когда подъехал,  уже стемнело. Отец ведь все  вроде

правильно  сказал,  а  что  я не вспомнил, так  подумаешь, чего  особенного,

правда, сударь?

     – Да старик-то, что с  него взять? – отозвался Фродо. – Я и сам слышал,

как он говорил с чужаком, который про  меня расспрашивал; даже собрался было

пойти узнать у него, в чем дело. Жаль, не пошел, и досадно, что ты мне сразу

не сказал. Нам бы надо поосторожнее.

     –  А может,  это  вовсе и не тот  всадник,  – вмешался Пин. – Вышли  мы

тайком, шли без шума, не мог он нас выследить.

     – А сопел и вынюхивал, как и тот, – сказал Сэм. – И тоже весь черный.

     – Зря мы Гэндальфа не дождались, –  пробормотал Фродо. – А может,  и не

зря, трудно сказать.

     –  Так  ты  про  всадника-то  про этого  что-нибудь  знаешь? Или просто

догадки строишь? – спросил у Фродо Пин, расслышавший его бормотание.

     – Ничего я толком не знаю, а гадать боюсь, – задумчиво ответил Фродо.

     –  Ну, твое дело,  милый родственничек! Пожалуйста, держи про себя свои

секреты, только дальше-то как будем? Я бы не прочь передохнуть-поужинать, но

лучше возьмем-ка ноги в руки. А то мне что-то не по себе от ваших россказней

про нюхающих всадников.

     –  Да, нам лучше не  задерживаться, – сказал Фродо. –  И давайте  не по

дороге,  а  то вдруг этот  всадник  вернется или другой объявится.  Прибавим

шагу: до Заячьих Холмов еще идти да идти.

     Длинные  тени деревьев протянулись по траве, провожая снова пустившихся

в путь хоббитов. Теперь они держались сажен  за десять от дороги и шли очень

и очень скрытно. Не так-то это было легко: дерновина, кочки, неровная почва,

да и деревья то и дело скоплялись в перелески.

     Между  тем алое закатное солнце потускнело у них  за спиной прежде, чем

они прошли многомильную, прямую, как  струна,  дорогу, стремившуюся  к лесу.

Она  вдруг круто свернула  влево, в Йельские Низины, к  дальним  Заводям; по

правую  сторону  синела   могучая  дубрава  без  конца  и  края,  в  которую

углублялась извилистая дорожка, ведущая в Лесной Чертог.

     – Туда и пойдем, – сказал Фродо.

     Невдалеке от  перепутья  они  набрели на огромное дуплистое дерево, еще

живое,  поросшее  пучками  тоненьких  веточек вокруг  темных  ран  от  давно

обломившихся  сучьев;  в  дупло  можно  было  залезть  через  широкую  щель,

невидимую с дороги. Они и  залезли, уселись на палой листве и гнилых щепках.

Отдохнули и перекусили за тихой беседой, время от времени настораживая уши.

     Когда они снова выбрались на дорожку, уже смеркалось. Западный ветерок,

вздыхая, перебирал ветви. Листья перешептывались. Дорогу их мягко и медленно

поглотил сумрак. На угрюмом востоке высоко над деревьями засветилась звезда.

Они шли рядышком, нога в ногу, чтоб не падать духом. Зажглись другие звезды,

крупные и яркие, хоббиты перестали беспокоиться и больше не прислушивались к

цокоту копыт. Они  даже  замурлыкали,  по  хоббитскому  обыкновению: хоббиты

мурлычут, возвращаясь домой ночью. Обычно  они мурлычут-напевают приглашение

к ужину или  постельную  песню;  но  эти  хоббиты  затянули  походную  песню

(конечно же, приглашающую, кроме всего  прочего, к ужину и спатеньки). Слова

сочинил Бильбо Торбинс, а напев был древнее  здешних  гор,  и Фродо научился

ему,  гуляя с  Бильбо по  Ручьевой долине  и беседуя о  Приключениях.  Слова

такие:

     Еще не выстыл сонный дом,

     еще камин пылает в нем,

     А мы торопимся уйти

     И, может, встретим на пути

     Невиданные никогда

     Селенья, горы, города.

     Пусть травы дремлют до утра –

     Нам на рассвете в путь пора!

     Зовут на отдых вечера –

     Не зазовут: не та пора!

     Поляна, холм, усадьба, сад

     Безмолвно ускользнут назад:

     Нам только б на часок прилечь,

     И дальше в путь, до новых встреч!

     Быть может, нас в походе ждет

     Подземный путь, волшебный взлет –

     Сегодня мимо мы пройдем,

     Но завтра снова их найдем,

     Чтоб облететь весь мир земной

     Вдогон за солнцем и луной!

     Наш дом уснул, но мир не ждет –

     Зовет дорога нас вперед:

     Пока не выцвела луна,

     Нам тьма ночная не страшна!

     Но мир уснул, и ждет нас дом,

     Вернемся и камин зажжем:

     Туман, и мгла, и мрак, и ночь

     Уходят прочь, уходят прочь!..

     Светло, и ужин на столе –

     Заслуженный уют в тепле.

     И кончилась песня.

     – Приют в дупле! Приют в дупле! – переиначил Пин.

     – Тише! – сказал Фродо. – Как будто снова стук копыт.

     Все трое замерли, словно тени. По  долине раскатывался цокот, пока  еще

дальний,  но все ближе – с подветренной  стороны.  Они  юркнули  поглубже  в

густую тень угрюмых деревьев.

     – Убегать не будем, – сказал Фродо. – Нас не видно, а я хочу поглядеть:

неужели еще один?

     Цокот приближался. Прятаться как  следует было  уже  некогда,  и Сэм  с

Пином  схоронились за огромным пнем, а Фродо  залег неподалеку от  тропинки.

Светло-серой полосой  прорезала  она  лесной сумрак. Наверху вызвездило,  но

луны не было.

     Копыта  стихли. Фродо  увидел черный  промельк  между деревьями – и обе

тени, словно  кто-то  вел лошадь, слились  с темнотой. Потом  черная  фигура

возникла там,  где они сошли с тропки, в том самом месте. Тень заколыхалась,

и Фродо расслышал тихое внимательное сопение, а потом тень словно бы осела и

поползла к нему.

     Фродо  опять  подумал,  что  надо  надеть  Кольцо.  И, будто  повинуясь

чьему-то велению,  не понимая,  что делает,  нашарил его  в  кармане. Стояла

страшная тишина; но вдруг раздалась звонкая песня и  зазвучал  легкий  смех.

Чистые голоса,  словно  веселые колокольчики, всколыхнули прохладный  ночной

воздух.  Черная  тень  поднялась, попятилась  и, слившись  с  тенью  лошади,

утонула в сумраке по ту сторону тропки. Фродо перевел дыхание.

     – Эльфы! – воскликнул Сэм, хрипло, как спросонья. – Эльфы, сударь! – Он

бы так и кинулся на голоса, но Фродо с Пином удержали его.

     – Да, эльфы, – сказал Фродо. –  Это ведь Лесной Угол –  они здесь почти

каждый год проходят весной и осенью.  Вот уж кстати! Вы же ничего не видели,

а Черный Всадник спешился  и пополз  прямо к нам; и дополз бы, если б  не их

песня. Она его спугнула.

     – Ну а к эльфам-то – идем или не идем? – заторопил Сэм. Про всадника он

уже и думать забыл.

     – Слышишь  ведь,  они сами к нам идут,  – сказал Фродо.  – Надо  только

подождать.

     Пение приближалось.  Один ясный голос пел звонче  всех остальных. Слова

были  дивные,  древние,  один  Фродо  понимал  их,  да и  то  с  трудом.  Но

вслушиваться было и не надо: напев подсказывал слова. Фродо разобрал их так:

     Зарница всенощной зари

     За дальними морями,

     Надеждой вечною гори

     Над нашими горами

     О Элберет! Гилтониэль!

     Надежды свет далекий!

     От наших сумрачных земель

     Поклон тебе глубокий!

     Ты злую мглу превозмогла

     На черном небосклоне

     И звезды ясные зажгла

     В своей ночной короне.

     Гилтониэль! О Элберет!

     Сиянье в синем храме.

     Мы помним твой предвечный свет

     За дальними морями!

     И кончилась песня.

     – Это же заморские эльфы.  Песня про Элберет! – изумился Фродо. – Редко

они забредают к нам в Хоббитанию,  их и в Средиземье-то почти что нет! Очень

странно!

     Хоббиты сидели неподалеку от дорожки  и ждали.  Скоро появились  эльфы.

Звездным  светом  мерцали  их  глаза,   в  тихом  сиянии  струились  волосы;

серебристая  тропа возникала у  них под  ногами. Прошли они  молча, и только

последний эльф обернулся, посмотрел на хоббитов и рассмеялся.

     – Неужели Фродо? – звонко воскликнул он. – Поздновато! Заблудились, что

ли? – Он позвал остальных, и эльфы обступили сидящих.

     –  Чудеса,  да и только!  – сказали они.  -Трое хоббитов  ночью в лесу!

Такого не бывало со времен Бильбо! Что случилось?

     – Ничего  не случилось, о Дивный Народ, –  сказал Фродо, – просто нам с

вами оказалось по пути. Я люблю  гулять при звездах и был  бы  рад составить

вам компанию.

     – Вот уж без вас обойдемся, нудный народ хоббиты! – рассмеялись  они. –

Откуда вы знаете, что нам по пути – ведь путь наш вам неизвестен!

     – А вы откуда знаете, кто я такой? – спросил в ответ Фродо.

     –  Тут  и знать нечего, – отвечали  они. –  Мы много  раз видели тебя с

Бильбо. Это ты нас не видел.

     – Куда вы идете и кто ваш предводитель? – спросил Фродо.

     – Я,  Гаральд,  –  отвечал  эльф,  который  первым  заметил хоббитов. –

Гаральд из колена Славуров. Мы  изгнанники, наша родня давным-давно отплыла,

и  Море ждет  нас.  Есть еще, правда, наши  в Раздоле. Впрочем,  расскажи-ка

лучше про себя, Фродо. С тобой ведь что-то неладно?

     – О всезнающий народ, –  вмешался Пин. – Скажите нам, кто  такие Черные

Всадники?

     –  Черные  Всадники? –  тихо откликнулись  они. – А что вам  до  Черных

Всадников?

     – Ехали за  нами двое… или один, может быть, – сказал  Пин, – вот как

раз отстал, когда вы явились.

     Эльфы ответили не сразу; они посовещались на своем языке, потом Гаральд

обернулся к хоббитам.

     – Мы  пока подождем  об этом говорить, –  сказал  он.  – А  вы и правда

идите-ка с  нами.  У нас  это не в  обычае, но уж ладно,  идите.  С  нами  и

переночуете.

     – Дивный, дивный народ! Я и надеяться не смел! – сказал Пин, а Сэм, тот

просто онемел от радости.

     –  Спасибо  тебе,  о  Гаральд  из  колена  Славуров, –  сказал Фродо  и

поклонился. – Элен сейла люменн оменнтиэльво – звезда осияла нашу встречу, –

прибавил он на древнеэльфийском языке.

     –  Ого,  друзья!  –  смеясь,  предостерег  своих  Гаральд. –  Вслух  не

секретничайте: с нами знаток Древнего Наречия. Бильбо-то оказался прекрасным

учителем! Привет  тебе, о друг эльфов! – сказал он, поклонившись Фродо. – Мы

рады,  что нам по пути. Пойдем,  но иди в  середине,  чтобы  не отстать и не

заблудиться: впереди долгая дорога.

     – Долгая? А вы куда? – снова спросил Фродо.

     –  В самую глушь за Лесным Чертогом.  Идти  далеко, но там отдохнешь, и

завтрашний путь твой станет короче.

     Шли они  молча  и  мелькали, как тени, ибо  эльфы  ходят  еще бесшумнее

хоббитов. Пин стал было задремывать и спотыкаться, но рядом шел эльф, держал

его под руку и не давал упасть. А Сэм шагал рядом с Фродо и шел как во сне –

страшноватом, но восхитительном.

     Лес по обе стороны  густел и густел: смыкающиеся деревья были моложе, а

стволы у  них –  толще;  потом тропа  углубилась в  лощину,  справа и  слева

нависали  заросли орешника.  Наконец эльфы свернули в самую  чащу, где вдруг

словно  чудом открылась узкая  зеленая просека;  теснее  и теснее  смыкались

высокие  стены деревьев – но вдруг расступились, и впереди простерся  ровный

луг, матово-серый в ночном свете. С трех сторон окружал его лес; а с востока

он обрывался крутым склоном, и могучие древесные  кроны  вздымались к  ногам

откуда-то снизу.

     Эльфы  уселись  на  траве и  завели  негромкий  разговор  между  собой;

хоббитов они словно бы перестали замечать. А те  дремали, укутавшись в плащи

и одеяла.  Ночь надвинулась;  дальние  деревенские огоньки в долине погасли.

Пин крепко уснул, улегшись щекой на кочку.

     Высоко на востоке зажглась Звездная Сеть,  Реммират; пронизывая  туман,

разгорелся, как пламенный рубин, Боргиль. Потом вдруг, словно по волшебству,

небо   разъяснилось,  а   из-за  окраины  мира  блеснул  Небесный  Меченосец

Мэнальвагор в сверкающем поясе. Эльфы встретили его звонкой песней, и где-то

неподалеку вспыхнуло ярко-алое пламя костра.

     –  Что же вы?  – позвали хоббитов  эльфы. – Идемте! Настал час беседы и

веселья.

     Пин сел, протер глаза и зябко поежился.

     – Добро пожаловать, друзья! Костер  горит,  и ужин ждет, – сказал эльф,

склонившись к сонному Пину.

     Зеленый  луг уходил в лес и становился лесным чертогом, крышей которому

служили  ветви деревьев.  Мощные  стволы выстроились  колоннадой.  Посредине

чертога полыхал костер, а с ветвей сияли серебряные и золотые фонари.  Эльфы

сидели  вокруг огня на  траве или на круглых чурбачках. Верней, одни сидели,

другие раздавали кубки и разливали вино, а третьи разносили яства.

     – Угощение  скудно, – извинились они перед хоббитами,  – мы  ведь  не у

себя   дома,  это  походная   стоянка.  Вот  будете   у  нас,  тогда  примем

по-настоящему.

     – Да я даже в день рождения вкуснее не угощал, – сказал Фродо.

     Пин потом не слишком помнил, что он пил и ел: он больше глядел на ясные

лица эльфов  и слушал их голоса, разные и по-разному дивные; и казалось ему,

что он видит чудесный  сон. Он только помнил, что давали хлеб: белый и такой

вкусный, будто ты изнемогал от голода, а тебе протянули пышный ломоть; потом

он выпил кубок чего-то чистого, как из родника, и золотистого, словно летний

вечер.

     А  Сэм и  словами не  мог описать, что там было, и вообще  никак не мог

изобразить, хотя помнил эту радость до конца дней своих. Он, конечно, сказал

одному эльфу:

     –  Ну,  сударь, будь у  меня в саду  такие яблоки, вот тогда я  был  бы

садовник! Правда, чего там яблоки: вот пели вы, так это да!

     Фродо пил,  ел и разговаривал, не без труда  подбирая слова. Он еле-еле

понимал  по-эльфийски и вслушивался  изо всех сил. Ему было приятно,  что он

мог хотя бы поблагодарить тех, кто ему  прислуживал,  на их  родном языке. А

они улыбались и радовались: “Ай да хоббит!”

     Потом  Пин уснул, и его осторожно уложили на мягкое травяное ложе между

корнями  деревьев.  Сэм встряхивал головой и не  желал покидать хозяина. Пин

уже видел седьмой сон, а  Сэм все сидел у ног Фродо:  крепился, крепился – и

наконец прикорнул.  Зато  Фродо  еще долго  не  спал: у  него был разговор с

Гаральдом.

     О  былом и нынешнем говорили они, и Фродо  долго расспрашивал  его  про

последние события за  пределами Хоббитании. Наконец он задал вопрос, который

давно был у него на языке:

     – А скажи, Гаральд, ты с тех пор видел Бильбо?

     – Видел,  – улыбнулся Гаральд.  – Даже дважды. На этом самом месте он с

нами прощался. А другой раз – далеко отсюда.

     Где – он не сказал, а Фродо не стал спрашивать.

     – Поговорим о тебе, Фродо, – предложил Гаральд.- Кое-что я про тебя уже

знаю: и по лицу догадался, и вопросы твои недаром. Ты покидаешь Хоббитанию в

тяжком  сомнении: за  свое ли дело взялся и удастся  ли  тебе его довершить?

Так?

     – Так,  –  подтвердил Фродо.  – Только я думал, что  про мои дела знает

один Гэндальф да вот еще Сэм.

     Он поглядел на Сэма – тот мирно посапывал.

     – От эльфов тайны к Врагу не просачиваются, – сказал Гаральд.

     –  К  Врагу?  – удивился  Фродо.  –  Ты,  стало быть,  знаешь, почему я

навсегда ухожу из Хоббитании?

     – Я знаю,  что Враг гонится за тобою по  пятам, –  отвечал Гаральд, – а

почему – этого не знаю.  Но помни, Фродо: опасность впереди и позади, угроза

отовсюду.

     – Ты про Всадников? Я так и подумал, что они от Врага. А кто они такие?

     – Тебе Гэндальф про них ничего не говорил?

     – Про них – нет, ничего.

     – Тогда  и  не надо  – ведь страх обессиливает. По-моему,  ты  вышел  в

последний час;  надеюсь, что не опоздал. Не медли и не оглядывайся: уходи из

Хоббитании как можно скорее.

     – Твои  намеки и  недомолвки  пугают  больше,  чем разговор напрямик, –

сказал  Фродо. – Я знал, что впереди  опасности;  но думал, что хотя бы нашу

Хоббитанию мы минуем без всяких злоключений.

     –  Хоббитания не ваша, – возразил  Гаральд. – Жили в ней до вас,  будут

жить и после, когда хоббиты станут  сказкой. Вы же не сами по себе живете, а

если и отгородились от мира, то мир-то от вас не отгораживался!

     – Видимо,  так;  да только всегда у нас было мирно, спокойно и уютно. А

теперь-то  что делать? Я решил потихоньку пробраться в Забрендию, а оттуда в

Раздол. И вот выследили; как же мне быть?

     – Иди, куда собрался. Мужества у тебя по-моему хватит. А мудрый совет –

это  уж дело Гэндальфа. Я  ведь не знаю,  почему ты собрался в путь и  зачем

нужен Врагу. Ну а Гэндальф, наверно, знает – да и не только  это. Ты ведь  с

ним увидишься?

     – Надеюсь… Я ждал его до последней минуты: он должен был прийти самое

позднее два дня назад – и  не пришел. Как ты  думаешь, что могло  случиться?

Может, подождать его?

     Гаральд помрачнел и задумался.

     –  Дурные  вести,  –  проговорил  он  наконец.  – Гэндальф  никогда  не

запаздывает. Есть однако же, присловье: в дела мудрецов носа не суй – голову

потеряешь. Раз у тебя был с ним такой уговор, то сам уж решай, ждать его или

нет.

     – Есть и другое присловье, – заметил Фродо. –  Говорят: у эльфа и ветра

не спрашивай совета: оба скажут в ответ – что да, то и нет.

     – Так  у вас  говорят? –  рассмеялся Гаральд. – И  зря:  всякий совет к

разуму  хорош, а  любой путь может обернуться бедою. Потому-то  мы  на ветер

советов  не бросаем.  А  за  тебя мне трудно выбирать: ты  же о своих  делах

молчишь.  Ну,  все  же рискну, дружбы  ради. Иди  скорее;  если  Гэндальф не

объявится,  обязательно  подыщи  себе  другого  спутника  –  один  не  ходи.

Присмотрись к друзьям и выбери самого надежного. Да не забудь  поблагодарить

меня за совет –  я даю его неохотно.  У  эльфов  свои заботы и  свои печали,

совсем  иные,  чем  у  прочих.  Редко  скрещиваются  наши  пути;   но  нынче

скрестились они, конечно, недаром, а может  статься,  и не во последний раз.

Впрочем, об этом лучше помолчим: боюсь сказать лишнее.

     –  Я тебе,  разумеется, очень благодарен, – отозвался Фродо,  – но  про

Черных Всадников ты мне все-таки зря не объяснил. По-твоему выходит, мне еще

долго быть без Гэндальфа, а я толком не понимаю, кто они такие.

     – Что тут понимать? Ты  знай просто, что это подручные Врага! –  сказал

Гаральд. – Беги от них! Ни слова с ними! Они – смерть! И не выспрашивай ты у

меня, ибо сам про них узнаешь со временем,  увы, куда больше, чем знаю я. Да

хранит тебя Элберет, о Фродо, сын Дрого!

     – А храбрость откуда я возьму? –  спросил Фродо. – Мне очень страшно, и

храбрости вот-вот не хватит.

     – Ну, храбрость порой непонятно  откуда и берется! – заметил Гаральд. –

Надейся, хватит тебе  храбрости!  А  пока спи! Утром  нас уже  не  будет, но

гонцов  мы  вышлем.  Кому надо,  узнают про тебя – без  охраны  и помощи  не

останешься.  Я  назвал  тебя  Другом  Эльфов:  прими  же  в  напутствие  это

прозвание! Редко мы  так  привечаем  чужих и  редко  слышим от них слова  на

родном языке.

     Фродо вдруг почувствовал, что засыпает.

     – Я и правда, пожалуй, посплю, – пробормотал он.

     Эльф отвел  его  к травяному  ложу рядом с Пином; он вытянулся и тут же

уснул как убитый.

     Напрямик по грибы

     Фродо  пробудился на диво  свеж и  бодр.  Он  лежал  под  густой  сенью

склоненных  почти  до  земли  тяжелых ветвей; на постели из душистой травы и

папоротника  было  мягко и уютно. Солнце просвечивало  сквозь трепетную, еще

зеленую листву. Он потянулся и проворно выпрыгнул из своего живого шалаша.

     Сэм  сидел  на траве у лесной опушки. Пин разглядывал небо и  соображал

погоду. Эльфы ушли.

     – Фрукты,  питье  и  хлеб  они  нам  оставили,  – сказал  Пин. –  Давай

завтракай. Хлеб еще совсем свежий.  Я бы и без тебя все слопал, да Сэм прямо

из рта рвет.

     Фродо уселся возле Сэма и принялся за еду.

     – Ну и как же мы сегодня? – поинтересовался Пин.

     – В Забрендию, да поживее, – отвечал Фродо, уписывая за обе щеки.

     – А Всадников – побоку? – весело спросил Пин, к неудовольствию Фродо.

     При утреннем солнце Черные Всадники стали казаться Пину просто страшной

сказкой, безобидной нелепицей.

     –  Вряд ли так уж побоку, – сухо сказал Фродо. –  Хорошо бы вот до реки

добраться, чтобы они не заметили.

     – Ну а Гаральд тебе про них что-нибудь объяснил?

     – Так, кое-что, намеками да загадками, – уклонился Фродо.

     – Ты спросил, почему они нюхают?

     – Мы в подробности не входили, – сказал Фродо с набитым ртом.

     – А надо было. По-моему, это самое главное.

     – Ежели так,  то Гаральд бы тебе  слова лишнего  не  сказал,  – отрезал

Фродо. –  И вообще, оставь ты  меня  в покое!  Я, может, не хочу болтать  за

едой! Я, может, подумать хочу!

     – Это за едой-то? – удивился Пин. – Много надумаешь! – Он встал и пошел

поразмяться.

     А Фродо  и вправду думал: что  утро яркое, даже чересчур яркое, в самый

раз  для погони.  И  о словах  Гаральда…  Но  его  невеселые думы разогнал

звонкий галдеж Пина. Он бегал по опушке и радостно голосил.

     “Нет,  зачем же им! – решил про себя Фродо. – Одно дело  – позвать их с

собой через  Хоббитанию –  ешь  себе и пей, веселая прогулка. А на  чужбину,

голодать  и  мучиться – нет,  не возьму  я  их, даже  если  и  захотят.  Мне

оставлено, я и в ответе. Сэма и того нельзя…”

     Он посмотрел на Сэма Скромби и встретил его взгляд.

     –  Ты что,  Сэм?  –  спросил  он.  –  Что смотришь?  Я  ведь  ухожу  из

Хоббитании, далеко ухожу. И в Балке-то, пожалуй, ни дня не задержусь!

     – Ну что ж, сударь!

     – А ты со мной, что ли?

     – Конечно.

     – Опасное это дело, Сэм. Очень опасное. Вернуться живым почти и надежды

нет.

     – Тогда уж и я с вами не вернусь, сударь, чего там, – сказал Сэм. – Они

мне:  “Ты  смотри,  его  не бросай!” А я им и  говорю: как же, сейчас брошу,

дожидайтесь. Да я с ним хоть на Луну отправлюсь, и пусть только эти, как их,

Черные Всадники встанут поперек, будут иметь дело со Скромби, не обрадуются.

А они в смех.

     – Да кто они, ты о ком говоришь?

     – Они-то?  Эльфы, конечно.  Ночью  был разговор –  все-то  они  про вас

знают: куда, зачем да почему.  Ну, я спорить  и не стал. Ох, сударь,  что за

народ! Ну и ну!

     –  Да,  народ  дивный, -согласился  Фродо.-  Ну  вот ты  на них  теперь

поглядел – понравились они тебе?

     – Да как сказать, сударь, – задумчиво отвечал Сэм.  – Я-то что, мне они

и по рассказам нравились. Ну все-таки гадал: какие они будут? А они не такие

–  с  тем и  возьми. Древние  –  а притом совсем юные,  веселые  и  вроде бы

печальные – поди-ка разберись.

     Фродо изумленно поглядел  на Сэма, будто и в нем ждал странных перемен.

Говорил не тот Сэм Скромби, которого он  знал – а с виду  тот самый,  только

что лицо необычно задумчивое.

     – Так зачем же тебе  уходить из Хоббитании, раз ты их повидал? -спросил

Фродо.

     – Да понимаете, сударь, с этой ночи я какой-то другой. Знаю ведь – путь

долгий, ведет  в темноту… а назад нельзя. Эльфы,  драконы, горы – это все,

конечно, здорово… да мне-то не за этим надо  с  вами идти. Тут  штука-то в

чем? Я ведь обязательно вам пригожусь – и не здесь, не  в Хоббитании… если

вы понимаете, про что я толкую.

     –  Нет,  не понимаю, Сэм. Но  Гэндальф,  кажется,  выбрал  мне хорошего

спутника. Ладно, пойдем пока вместе.

     Фродо молча покончил с завтраком. Потом встал, огляделся и позвал Пина.

Тот прибежал немедля.

     – Пора выходить, – объявил Фродо. – Заспались мы, а путь неблизкий.

     – Это ты заспался, –  сказал Пин.  – Я-то давно проснулся; мы только  и

ждали, пока ты кончишь есть да размышлять.

     – Вот и кончил. Нам надо как можно скорей к Зайгородному парому. Только

не по дороге, а напрямик.

     – Напрямик – это лететь надо, – отозвался Пин. – Пешком пути нет.

     –  Найдем,  –  сказал  Фродо. – Проберемся. Паром к востоку от  Лесного

Чертога,  а дорога забирает  влево  –  вон там,  видите?  Обходит Болотище с

севера и со стороны Заводей выводит на плотину. Но это же сколько миль! Если

пройдем прямо – срежем на четверть.

     – Дольше едешь – дальше  будешь, – возразил Пин.  –  Местность трудная:

болота,  бездорожье  – уж  кто-кто, а  я-то знаю.  А  если  ты насчет Черных

Всадников, то с ними разницы нет – что на дороге, что в лесу или в поле.

     –  В лесу  и в  поле легче спрятаться, – возразил Фродо. – Ждут  нас на

дороге, а в стороне, глядишь, и разыскивать не будут.

     – Ладно! – согласился Пин. – Пойдем прыгать по  кочкам: ты впереди,  мы

за  тобой. Только жалко все-таки.  Могли бы  успеть  до закрытия в  “Золотой

шесток”,  там  расчудесное  пиво,  лучшее в  здешних местах.  Давно я его не

пробовал.

     – Тогда и  спорить не о чем! –  решил Фродо. – Дольше  едешь  –  дальше

будешь, а  в  кабаке и  вовсе  застрянешь.  Ишь  ты, нацелился  на  “Золотой

шесток”. Нет, нам бы успеть до заката в Балку. А ты что думаешь, Сэм?

     –  Я-то  что,  я как  вы скажете, – вздохнул  Сэм, подумав о  лучшем  в

Хоббитании пиве.

     – Стало быть, договорились, пошли в болото и колючки! – заключил Пин.

     Жарко было  почти  как  вчера;  облака с  запада  сулили грозу. Хоббиты

спустились по крутому травянистому склону и  нырнули в заросли. Им надо было

оставить Лесной  Чертог  по  левую руку и наискось пробраться  через лес  на

восточной стороне  холма,  потом  выйти на равнину. А  уж  там  – напрямик к

парому, благо  препятствий  нет  никаких,  кроме  канав  да изгородей. Фродо

рассчитал,  что  им  идти по  прямой миль  восемнадцать,  не больше.  Вблизи

заросли оказались  куда  гуще, чем виделись издалека. Никакой тропы не было;

пробирались  наобум. Вышли  к речке,  на  глинистый  обрыв, поросший колючим

кустарником.  Речка преграждала путь:  чтобы  перейти через  нее,  надо было

измызгаться, исцарапаться и вымокнуть.

     – Для начала неплохо! – с мрачной ухмылкой заметил Пин.

     Сэм поглядел назад – в просвет кустарника еще виден был зеленый гребень

лесного холма.

     –  Смотрите! – шепнул он, схватив  Фродо  за руку. Путники обернулись и

увидели на гребне черного коня, а рядом – черную ссутуленную фигуру.

     Назад пути не  было. Фродо первым  съехал вниз по  глине,  к прибрежным

кустам.

     – Вот  так! – сказал он Пину. – Что ты, что я – мы оба правы. Напрямик,

может,  и не  ближе; но хороши  бы  мы были, если б задержались на дороге. У

тебя лисьи уши, Сэм, крадется кто-нибудь за нами?

     Они замерли и затаили дыхание: погони было не слышно.

     – Такой спуск лошадь  не одолеет, – объявил Сэм. – Но этот гад, видать,

знает, что мы тут спустились. Давайте-ка поторопимся!

     Поторопишься тут, как же – с тяжелыми,  громоздкими мешками  за  спиной

сквозь  колючую чащобу  терновника  и ежевики. Лесной гребень заслонял их от

ветра, и  стояла затхлая духота. Выбравшись наконец  на открытое  место, они

пропотели хоть  отжимай,  еле  передвигали  ноги, а  расцарапаны  были,  как

разрисованы, и вдобавок  потеряли направление.  На равнине речка прибралась,

сровняла с землей  высокие берега и сделалась широкой и мелкой, сворачивая к

Болотищу и большой реке.

     – Здравствуйте, так это же  Плавенка! –  запоздало удивился Пин. – Если

мы все-таки  пойдем, как надумали,  то  надо ее сейчас же  перейти и  сильно

податься вправо.

     Перешли  по  мелководью  и,  спотыкаясь,  затрусили  по  распахнувшейся

равнине,  огибая  камыши. Потом  их  снова окружили деревья: высокий  дубняк

вперемешку с вязами  и ясенем. Ровно стало идти, под  ноги хоть и не смотри,

но уж очень смыкались деревья, впереди  ничего  не разберешь. Ветер  взметал

палую  листву, нависшее черное  небо брызнуло дождем. Потом ветер  улегся  и

обрушился  ливень.  Они  торопились что было мочи, прыгали с кочки на кочку,

увязали в грудах  прошлогодней листвы, а дождь никак не унимался. Шли молча,

то и дело озираясь и поглядывая по сторонам.

     Примерно через полчаса Пин сказал:

     –  Мы,  пожалуй, слишком  вправо забрали, к югу:  давно бы должны  были

выйти  в поле. Знаю я этот лес, он в ширину не больше мили, а мы чего-то все

идем и идем.

     – Нет  уж,  больше  не будем  петлять, –  сказал Фродо,  – а то  совсем

заплутаемся. Идем – и ладно. Боюсь я выходить на открытое место.

     Минуло  еще полчаса. Сквозь рваные  тучи  проглянуло  солнце,  и  дождь

поутих. Было за полдень,  а голод  не тетка. Они  устроились под развесистым

вязом; пожелтевшая листва его еще не осыпалась, и у корней было совсем сухо.

Эльфы  наполнили  их  фляги  давешним  бледно-золотистым  напитком,  свежим,

чистым,  медвяным. Вскоре они уже смеялись над моросившим дождем, а заодно и

над Черными Всадниками. Идти-то оставалось всего ничего.

     Фродо привалился  спиной  к стволу и  закрыл глаза.  Сэм  с Пином, сидя

возле, вполголоса завели:

     А ну – развею тишину,

     Спою, как пели в старину,

     Пусть ветер воет на луну

     И меркнет небосвод.

     Пусть ветер воет, ливень льет,

     Я все равно пойду вперед,

     А чтоб укрыться от невзгод,

     Во флягу загляну.

     А ну! Во флягу загляну! – чуть громче пропели они – и осеклись.

     Фродо  вскочил на  ноги.  С  ветром донесся  протяжный  вой, цепенящий,

злобный и унылый. Он перекатывался из дола  в дол, наливаясь холодною хищной

яростью, и, как тупой бурав, сверлил уши. Они слушали, словно бы оледенев; а

вою, не успел он прерваться, ответило дальнее завывание, такое же яростное и

жуткое. Потом настала мертвая тишина.

     – Странный какой  крик, правда? – сказал Пин деланно бодрым, но  слегка

дрожащим голосом. – Птица, наверно; правда,  не слышал я  у нас в Хоббитании

таких птиц.

     – Не зверь и не птица,  – возразил Фродо. – Один позвал, другой ответил

–  и даже слова  были в  этом кличе,  только жуткие и непонятные.  На  чужом

языке.

     Обсуждать не стали. На уме у всех были Черные Всадники, а про них лучше

помалкивать, это они уже поняли. Идти – опасно, прятаться – еще опаснее,  но

куда же денешься, если надо как-то пробраться к парому  – да поскорее, чтобы

засветло. Они  вскинули  мешки  на  плечи  и припустились вперед  торопливой

трусцой.

     Вскоре  лес  кончился;  дальше раскинулись  луга.  Видно,  они и правда

слишком  забрали  к югу: за равниной,  далеко  влево, смутно виднелась Косая

Гора по  ту сторону Брендидуима. Крадучись выбрались  они  из-под деревьев и

побежали лугом.

     Поначалу  без   лесного  прикрытия  было   страшновато.  Далеко  позади

возвышалось  лесистое всхолмье,  где они  завтракали. Фродо оглядывался:  не

виден ли там  –  крохотной  черною точкой  – недвижный Всадник.  Всадника не

было. Солнце прожгло облака и опускалось за дальние холмы,  яркими закатными

вспышками озаряя равнину. Страх отпустил,  но тоскливая неуверенность росла.

Однако  земля была уже не дикая: покосы, пажити. Потом потянулись изгороди с

воротами, возделанные  поля, оросительные протоки. Все было знакомо, надежно

и  мирно:  обыкновенная Хоббитания. Путники, что ни шаг, успокаивались. Да и

река  была уже  близко, а Черные Всадники остались где-то  позади  – лесными

призраками.

     Краем  большого, заботливо ухоженного  брюквенного поля они  подошли  к

ровному  частоколу. За  широкой  калиткой  пролегала прямая колея; невдалеке

виднелась рощица, за нею – усадьба. Пин остановился.

     – Знаю я, чья это усадьба! – воскликнул он. – Это же хутор Бирюка!

     – Из огня  да в  полымя! – Фродо отпрянул,  будто  ненароком оказался у

драконьего логова.

     Сэм и Пин изумленно уставились на него.

     –  А  чем  тебе  не  по  душе  старый  Бирюк?  –  удивился  Пин.-  Всем

Брендизайкам он добрый  друг. Бродяг не  любит, псы  у него злющие – ну  так

ведь и места какие, чуть ли не граница. Тут, знаешь, не зевай.

     – Это все равно, – сказал Фродо и смущенно рассмеялся. – Да вот боюсь я

Бирюка с его собаками – по старой памяти боюсь. Мальчишкой я к нему, бывало,

лазил за грибами – и частенько попадался. А в последний  раз он отлупил меня

как  следует,  взял за шиворот  и показал собакам.  “Видите этого  злыдня? –

говорит. – Как он к нам снова пожалует, ешьте его с потрохами, я разрешаю. А

пока – ну-ка, проводите.” И они шли за мной до самого парома, представляете?

У меня  душа  в  пятках трепыхалась,  хотя собаки  знали, что делали: шли за

мной, рычали, но не трогали, раз не велено.

     Пин захохотал.

     – Ну вот и разберетесь, –  сказал он. – Ты же тут  вроде жить собрался.

Бирюк – мужик  что надо, ежели  к нему за грибами  не лазить.  Пойдем-ка  от

калитки  напрямую,  чтобы видно было,  что мы  не  какие-нибудь  бродяги.  А

встретим его, слово за мной. С Мерри они приятели, да и я с ним всегда ладил

как нельзя лучше.

     Путники  шли гуськом вдоль колеи; вскоре показались  тростниковые крыши

усадьбы и приусадебных строений. Прочный,  ладный  кирпичный дом был обнесен

высокой крепкою оградой с дубовыми воротами.

     Из-за ворот раздался звонкий, дружный лай, потом окрик:

     – Клык! Волк! Хват! Ко мне!

     Фродо  и  Сэм  замерли,  а  Пин  сделал  еще  несколько  шагов.  Ворота

приоткрылись, и три громадных пса кинулись к путникам с буйным лаем. На Пина

они  и внимания не обратили. Двое бросились  к Сэму: прижали его к забору  и

обнюхивали.  Третий, огромный и по виду  самый свирепый, стал  перед  Фродо,

следя за ним и глухо рыча.

     Из ворот вышел толстый, коренастый и краснолицый хоббит.

     – Здрасьте! Привет! А позвольте узнать, кто  вы такие и  чего  вам  тут

надо? – спросил он.

     – Привет и вам, господин Бирюк! – сказал Пин.

     –  Ба, да это  никак Пин – господин  Перегрин Крол, я  хотел сказать! –

Бирюк широко ухмыльнулся.  – Давненько  я вас не видел. Ну, вам повезло, что

мы старые знакомые. Я как раз собирался спустить собак. Бродят тут всякие, а

сегодня особенно. Ох,  близковато к реке, – сказал он, покачав  головой. – А

этот  и  вообще  невесть откуда пожаловал,  чудо-юдо  какое-то.  Другой  раз

нипочем его не пропущу. Костьми лягу.

     – Это вы о ком? – спросил Пин.

     – Да он вам навстречу  поехал. Как же вы разминулись? – удивился Бирюк.

– Я же говорю – чудище, и вопросы чудные… Да вы бы зашли во дом, поговорим

толком. Я как раз и пива наварил.

     Ему, видно, хотелось порассказать о пришельце не спеша и подробно.

     – А собаки? – спросил Фродо.

     – Собаки вас не тронут,  коли я им не велю, –  рассмеялся хозяин. – Эй,

Клык! Хват! К ноге! – позвал он. – К ноге, Волк!

     – Это господин  Фродо Торбинс,  –  представил Пин.  – Вы его, поди,  не

помните, но он, было время, здесь жил.

     При имени “Торбинс” Бирюк изумленно и пристально поглядел на Фродо. Тот

подумал было, что припомнились ворованные грибы и что на него сейчас спустят

собак. Но хозяин взял его под руку.

     – Ну и дела, – сказал он. –  Это  же  надо, а? О хоббите речь, а хоббит

навстречь! Заходите, заходите! Есть разговор.

     Все  расселись  у  широкого камина. Хозяйка  принесла пиво  в корчаге и

разлила по четырем  кружкам. Пиво было – вкуснее  некуда,  так что  Пин даже

застыдился своих слов про “Золотой шесток”. Сэм  прихлебывал осторожно: мало

ли  чего наварят в  здешних  местах. И  хозяина его  здесь  обидели – давно,

правда, а все-таки.

     Поговорили о  погоде,  об урожае  (вообще-то  не хуже обычного);  потом

Бирюк грохнул кружкой по столу и оглядел гостей.

     –  Ну,  господин Перегрин, –  спросил  он,  –  откуда идете, куда  путь

держите? Ежели ко мне, то чуть-чуть стороной не обошли.

     – К вам, да не совсем, – отвечал Пин. – Правду сказать, коли уж вы  все

равно догадались, так мы к вам невзначай угодили. Заблудились в лесу по пути

к парому.

     – Торопились, так лучше бы дорогой, – заметил хозяин. – Хотя не в  этом

дело. Вы, господин Перегрин, ладно уж, гуляйте у меня туда-сюда невозбранно.

И  вы тоже, господин Торбинс… Хотя насчет грибов-то вы как? Все так же?  –

Он загоготал. – Да, вот видите, помню, помню мальчонку Фродо  Торбинса. Ох и

разбойник  же был! Фамилию-то  вашу  я,  правда,  забыл  – да мне напомнили.

Сегодняшний, он, думаете, о чем выспрашивал?

     Они ждали, сдерживая нетерпение.

     – Да-а, – неторопливо и  с удовольствием сказал  Бирюк,  – подъехал  на

вороном к  воротам  – не заперты были – и  в  двери суется.  Черный, весь  в

черном, лица  не видать, словно боится, что узнаю.  Я думаю: “Ишь ты  какой!

Чего приперся-то к нам в Хоббитанию?” Граница рядом, разные шастают;  таких,

правда, отродясь не видывал. Выхожу к нему. “Ну, – говорю, – здрасьте, в чем

дело? Это вы не туда заехали, давайте-ка обратно на дорогу”.

     Что-то  он мне  не понравился; тоже и Хват –  выбежал,  понюхал,  хвост

поджал и скулит. А тот, черный, сидит не шелохнется. “Я издалека, – говорит,

глухо, будто без голоса, и кажет  на запад,  через мою, стало быть, землю. –

Торбинс здесь?” А сам шипит, сопит и  клонится на меня.  Клонится, а лица-то

нет – дырка под башлыком, и все; меня аж дрожь пробрала. Ну, дрожь дрожью, а

чего он лезет, куда не просят?

     “Давай-давай отсюда!  –  говорю.  – Какие тебе здесь Торбинсы! Не  туда

заехал. Торбинсы, они в  Норгорде живут, заворачивай  обратно,  только не по

моей земле, говорю, а дорогой”.

     “Торбинса  там  нет, – шепчет, а шепот  у него с  присвистом. – Торбинс

сюда поехал.  Он  здесь,  близко.  Скажешь,  когда  он  появится,  –  золота

привезу”.

     “Вези, вези, – говорю. – только не мне. Убирайся-ка  подобру-поздорову,

а то смотри, собак спущу”.

     Он  зашипел,  вроде как  в насмешку,  и  на  меня  конем.  Я еле  успел

отскочить,  а он дал шпоры, выбрался  на дорогу, и поминай как звали… Ну а

вам-то куда надо?

     Фродо глядел в огонь и думал: как же теперь до парома-то?

     – Не знаю, что вам и сказать, – замялся он.

     – Не знаешь – послушай, чего тебе скажут,  –  посоветовал  Бирюк. – Эх,

господин  Фродо,  господин Фродо, и чего  вас понесло  в Норгорд? Дурной там

народ!  –  (Сэм заерзал на стуле  и сурово  поглядел  на Бирюка.)  –  Вот  и

всегда-то  вы так – нет бы сначала рассудить да  посоветоваться. Услышал  я,

помню, что  вы  отбились  от  прямой родни,  от Брендизайков,  и пристали  к

троюродному  деду, – ну, говорю, добра не жди. Старый Бильбо кашу заварил, а

расхлебывать вам. Он богатства-то,  поди,  не  трудами  праведными в дальних

краях раздобыл.  А  теперь  и нашлись такие  тамошние,  которым  очень стало

интересно: чьи это драгоценности зарыты у него в Норгорде?

     Фродо смолчал: сварливый Бирюк угодил в самую точку.

     – Так-то вот, господин Фродо, – продолжал тот. – Хорошо хоть, у вас ума

хватило вернуться в родные края. Послушайте-ка доброго совета: вернулись – и

живите  себе тихо-мирно, с  чужаками  не якшайтесь.  У  вас и  здесь  друзей

хватит, верно говорю. А коли тот черный снова заявится, я уж с ним разберусь

– хотите, скажу, что вы навсегда уехали из Хоббитании, а то и вовсе померли.

Да они и не  за  вами небось охотятся,  а за господином Бильбо – незачем вам

было фамилию-то менять!

     – Пожалуй, что и так, – согласился Фродо, не отрывая глаз от огня.

     Бирюк задумчиво глянул на него.

     – Вы, я  вижу, своей головой жить хотите, – заметил он. – И то сказать:

пора уж. Да и про этого черного вы, поди, больше моего знаете, вряд ли я вас

очень-то удивил.  Знаете – и ладно, держите про себя, я не любопытный.  А на

душе  у  вас, видать, неспокойно.  Думаете, как бы  по-тихому  добраться  до

парома, так?

     – Думаю, –  признался Фродо. –  Только думать тут  нечего, надо идти, и

будь  что будет. Спасибо вам за  доброту вашу! Я ведь вас и  ваших собак, не

поверите,  тридцать лет побаивался.  Сдуру, конечно: был бы  у меня надежный

друг. Эх,  жалко  мне от  вас  уходить.  Ну, может, еще  наведаюсь, тогда  и

посидим.

     – Милости просим, –  сказал Бирюк. – А  пока вот чего.  Время к закату,

нам  пора  ужинать,  мы  ведь  ложимся  и  встаем вместе  с солнцем.  Может,

поужинаете у нас?

     – Большое  спасибо, –  отозвался  Фродо.  – Только боюсь,  медлить  нам

нельзя. Уж и так еле-еле к ночи доберемся до переправы.

     – Та-та-та, ух, спешка, слова сказать не дадут. А я о чем: поужинаем, у

меня  есть  крытая  повозка,  вот  я вас и  довезу. Оно и быстрее  будет,  и

надежнее, а то мало ли что.

     Это меняло  дело,  и  Фродо согласился –  к  великому  облегчению своих

спутников. Солнце почти скрылось за  холмами, сумерки густели.  Явились двое

сыновей и три дочери Бирюка; громадный  стол накрыли мгновенно, еды  хватило

бы на добрую  дюжину гостей.  Принесли  свечи,  разожгли  камин.  Пива  было

сколько угодно; главное блюдо, тушеные грибы  с ветчиной, подобрали дочиста.

Собаки лежали у огня и обгладывали кости.

     После ужина Бирюк и его сыновья ушли с фонарями готовить повозку. Когда

гости вышли, на дворе было совсем  темно.  Они уложили мешки  и пристроились

сами. Бирюк хлопнул вожжами по бокам двух откормленных пони. Жена его стояла

в освещенных дверях.

     –  Ты сам-то  поосторожней! – крикнула  она. –  С  чужими не задирайся,

довезешь – и прямо домой.

     – Ладно, – сказал он, и повозка выехала за ворота.

     Ночь  была тихая,  совсем безветренная, но прохладная.  Ехали медленно,

без фонаря; до плотины – по дороге, а там – насыпью. У перепутья Бирюк слез,

поглядел туда-сюда – темнота непроглядная, и ни звука. Речной туман клубился

над запрудой и расползался по полям.

     –  Ишь,  темень,  – сказал Бирюк.  – Ну, обратно-то я фонарь  зажгу,  а

сейчас так.

     До  парома  было больше  пяти миль. Хоббиты сидели, плотно укутавшись в

плащи;  слышен был только скрип колес да перестук копыт. Фродо казалось, что

повозка не едет, а едва ползет.  Пин клевал носом; Сэм настороженно глядел в

туман.

     Наконец справа смутно забелели два высоких столба  – поворот  к парому.

Бирюк натянул вожжи; повозка приостановилась на повороте и съехали под гору.

Снова  миг тишины… а потом все  услышали  тот самый звук, который  боялись

услышать, – клацанье копыт. Оно приближалось от реки.

     Бирюк  соскочил  с  передка, обхватил  лошадиные  шеи,  чтобы  пони  не

фыркали,  и  уставился в туманный  мрак.  Крепь-крап,  крепь-крап –  хрупали

копыта, и этот звук гулко отдавался в тихом вечернем воздухе.

     – Вы  лучше спрячетесь, сударь, – торопливо  посоветовал хозяину Сэм. –

Лягте на дно  повозки  и накройтесь  там ветошью,  а  мы уж  этого  Всадника

как-нибудь спровадим.  –  Он  выпрыгнул  из повозки и встал рядом с Бирюком.

Всадники так всадники – только пусть сначала его затопчут.

     Крап-кроп, крап-кроп. Сейчас наедет.

     – Эй, там! – хрипло крикнул Бирюк.

     Клацанье копыт стихло. За несколько шагов проступили очертания всадника

в плаще.

     – Ну-ка, стоп! – приказал Бирюк. Он швырнул вожжи Сэму и шагнул вперед.

– Стой где стоишь! Чего тебе надо, куда едешь?

     – Я за  господином Торбинсом. Вам такой не попадался? –  глухо  спросил

чей-то  голос,  очень знакомый… Ну конечно  же –  Мерри Брендизайк. Из-под

плаща показался фонарь и осветил изумленное лицо Бирюка.

     – Господин Мерри! – воскликнул он.

     –  Он  самый.  А вы думали кто?  – спросил Мерри, появляясь из тумана и

встряхивая поводьями.

     Страх сразу пропал: перед ними был всего-навсего хоббит верхом на пони,

по уши укутанный в шарф.

     Фродо выпрыгнул к нему из повозки.

     –  Нашлись, пропащие!  –  весело сказал  Мерри.  –  А  я  уж  думал, вы

где-нибудь застряли, к ужину не поспеете. Да тут еще туман поднялся. Ну, я и

поехал  осматривать  овраги, а то ведь свалитесь – кто вас вызволит?  И  вот

бывает же – разминулись.  А вы-то где  их нашли, господин  Бирюк? На плаву в

утином пруду?

     – Да  они просто шли не путем,  –  объяснил тот. – Я  чуть  было на них

собак не спустил; погодите, сами вам расскажут.  А теперь, значит, извините,

господин Мерри,  господин Фродо и прочие, мне  домой  надо. Жена ведь,  сами

понимаете, а ночь-то вон какая темная.

     Он подал повозку назад и развернул ее.

     – Всем, стало быть, доброй ночи, – сказал он. – Надо же, денек выдался,

рассказать – не поверят.  Ладно,  все хорошо, что хорошо кончается, – вам-то

еще, конечно, добираться… да и мне тоже; ну, поглядим.

     Он  зажег  фонари  и выпрямился  во  весь  рост.  А  потом вдруг достал

огромную корзину из-под сиденья.

     –  Чуть не  забыл,  –  добавил он. – Тут  вот от  жены кое-что,  может,

пригодится – с особым приветом господину Торбинсу!

     Они проводили  глазами тусклые фонари,  быстро канувшие в  глухую ночь.

Неожиданно  Фродо рассмеялся: он  учуял  из плотно  закрытой корзины  сытный

запах жареных грибов.

     Раскрытый заговор

     –  Что  ж, поторопимся и мы, –  сказал Мерри.  – Я уж вижу, вам  шутить

некогда, на месте поговорим.

     И хоббиты  припустились  вниз  прямой  дорогой  –  ровной,  накатанной,

обложенной большими белыми камнями. Сотня-другая шагов,  и они вышли к реке,

на  широкую  пристань, возле которой покачивался грузный бревенчатый  паром.

Причальные сваи светлели под  двумя высокими  фонарями. На  берег  наползала

белесая  мгла;  но  вода  впереди была черная, только  в камышах  – молочные

завитки тумана. За рекой туман редел.

     Мерри провел пони по  паромным мосткам, следом сошли остальные путники.

Он  неторопливо оттолкнулся  длинным  шестом,  и  между паромом и  пристанью

поплыли мощные, медленные  струи  Брендидуима. Восточный берег был  крут; от

причала мерцающей цепочкой  фонарей отходила  извилистая  дорожка; на  Косой

Горе   перемигивались   в    тумане   красные   и   желтые   огоньки:   окна

Хоромин-у-Брендидуима, древней усадьбы Брендизайков.

     Давным-давно  Горемык Побегайк, глава  стариннейшего в Болотище, а то и

во  всей  Хоббитании  семейства,  переплыл   реку,  которая   поначалу  была

хоббитанской восточной  границей.  Он выстроил (и вырыл) Хоромины и стал  из

Побегайка Брендизайком, правителем почти  что независимого  края.  Семейство

его плодилось  и множилось, правил он долго-долго, постройки первоначального

поместья со временем заняли все склоны Горы, и стало у Хоромин три роскошных

подъезда,  много  других  дверей  и  около  сотни  окон.  Брендизайки  и  их

многочисленные родичи принялись сначала рыть, а потом и строить, и застроили

всю округу. Закладкой Хоромин началась история Забрендии, густо населенной и

почти   независимой   области  Хоббитании,  полоски  земель  между  рекой  и

Вековечным  Лесом.  Главное здешнее  селение,  сгрудившееся  на всхолмье  за

Хороминами, именовалось Зайгородом.

     Жители  Болотища  подружились  с  Брендизайками,  и  власть  Управителя

Хоромин (так именовался глава семейства) признавали  все до единого хуторяне

от Заводей до Камышовника. Однако в доброй  старой Хоббитании жители Заячьих

Холмов слыли чудаками, если  не чужаками. Хотя,  если  рассудить здраво, они

мало  в  чем  отличались от  хоббитов из четырех уделов.  Разве что в одном:

любили плавать на лодках, а некоторые даже и без лодок.

     С востока никакого  заслона  поначалу не  было,  но  потом  Брендизайки

поставили  высокую  изгородь  и  назвали  ее  Отпорной  Городьбою. Она  была

поставлена  давным-давно  и  с тех  пор ушла  ввысь и  разрослась  вширь: ее

подправляли из года  в год. Лукою выгибалась она от Брендидуимского моста до

самого  устья Ветлянки – миль двадцать с лишком. Защищать-то защищала, но, к

сожалению, не очень. Лес так и норовил подобраться к Городьбе, и в Забрендии

запирали на ночь входные двери, чему в Хоббитании даже верить не хотели.

     Паром тихо  подплывал к чужому берегу. Переправа была  в новинку только

Сэму,  и  ему  казалось,  что речные  струи отделяют  его  от  былой  жизни,

оставшейся  в  тумане:  впереди  зияла черная  неизвестность.  Он  почесал в

затылке и подумал: “Вот ведь неймется-то! Жили бы да жили!”

     Хоббиты  спрыгнули с парома.  Мерри зачаливал, а  Пин  уже вел пони  по

дорожке,  Сэм в  последний раз оглянулся  на  Хоббитанию  и  сиплым  шепотом

вымолвил:

     – Гляньте-ка, сударь! Кажется мне, что ли?

     На дальней пристани, в тусклом свете  фонарей, кто-то появился – кто-то

или что-то, черный  живой мешок, колыхавшийся  у причала. Сперва он ползал и

словно  бы  обнюхивал  пристань,  а  потом попятился  и  скрылся в тумане за

фонарями.

     – Это что еще за новости в Хоббитании? – вытаращил глаза Мерри.

     – Это за нами по  пятам, –  сказал Фродо. – И больше пока не спрашивай!

Скорее! – Они взбежали  по  дорожке наверх,  оглянулись на туманный  берег и

ничего не увидели.

     – Спасибо  хоть  лодок больше нет западном  берегу! – сказал Фродо. – А

верхом можно переправиться?

     – До Брендидуимского моста миль двадцать – разве что вплавь,  –  сказал

Мерри. –  Только я  в жизни  не  слыхал, чтобы здесь на  лошадях переплывали

реку. А кто верхом-то?

     – Потом скажу. Когда дверь запрем.

     – Потом так потом. Вы с Пином дорогу знаете: я тогда на пони к Толстику

– вас небось еще ужином корми.

     –  Мы вообще-то  поужинали у Бирюка,  – сказал Фродо, – но можем и  еще

раз.

     – Вот обжоры! Давай корзину! – потребовал Мерри и скрылся в темноте.

     До Кроличьей  Балки было не так уж близко.  Они  оставили по левую руку

Косую  Гору  с Хороминами и  вышли на дорогу –  главную,  от Брендидуимского

моста  на юг.  Полмили  к  мосту  – и они  свернули вправо;  еще миля-другая

проселком – и  подошли к узким воротам  в частой ограде. Дом стоял в стороне

от  прочих – за то и был  выбран, – длинный, приземистый, с дерновой крышей,

пучеглазыми оконцами и большой круглой дверью.

     От ворот шли в темноте по мягкой зеленой тропке: ни луча не пробивалось

из-за  ставен. Фродо  постучался;  отворил Толстик Боббер,  и  домашний свет

озарил крыльцо. Они проскользнули внутрь, задвинули все засовы и оказались в

просторной прихожей с  дверями по  обеим  сторонам. Напротив  был коридор  в

глубь дома. Из коридора появился Мерри.

     – Ну,  что скажете? –  спросил он. –  Мы  хоть и  на  скорую  руку,  но

постарались,  чтобы все было как дома. А ведь  приехали-то  вчера  вечером –

такой был ералаш!

     Фродо огляделся. И  правда как  дома. Его любимые  вещи  – любимые вещи

Бильбо,  если на то пошло,  – все нашли свои места, словно в Торбе. Приятно,

уютно, спокойно – и ему мучительно захотелось  остаться здесь, чтобы здесь и

кончить  свои дни.  Друзья  для  него  так  старались, а  он…  Фродо снова

испуганно подумал:  “Как  же им  объяснить, что я скоро  уйду,  очень скоро,

сейчас – нет, завтра. И объяснения не отложишь.”

     – Удивительно! – воскликнул он, сглотнув трудный комок. –  Точно никуда

и не уезжал.

     Они скинули мешки  и  повесили  плащи. Мерри  повел  их по  коридору  и

отворил дверь в дальнем конце. Оттуда сверкнул огонь и пахнуло паром.

     – Неужели баня? – восхитился Пин. – Ай да Мериадок!

     – Чья очередь? –  спросил Фродо. – Сначала кто старше  или кто быстрее?

Вы так и так второй, сударь мой Перегрин.

     – А ну-ка прекратите!  – одернул их Мерри.  –  Ишь  надумали – начинать

новое житье  со  свары! Чтоб вы знали, так там три ушата  и  котел  кипятку.

Кстати  –  может,  пригодятся  – полотенца, мыло  и  прочее.  Обливайтесь  и

отмывайтесь, да поживей!

     Мерри  с  Толстиком  отправились  на кухню  довершать  приготовления  к

ночному ужину.  Через  коридор из умывальной  наперебой  доносились  обрывки

песен,  галдеж  и  плеск.  Потом  все  перекрыл  голос  Пина:  тот  горланил

излюбленную банную песню Бильбо.

     Эй, пой! Окатись Горячей Водой!

     Пот и заботы походные смой!

     Только грязнуля да квелый злодей

     Не возносят хвалу Горячей Воде!

     Сладок напев ручьев дождевых,

     Питающих корни трав луговых,

     Но жгучий пар над Горячей Водой

     Слаще, чем аромат над лучшей едой!

     Пенный, терпкий глоток пивка

     Слаще воды из горного родника,

     Когда окатишь себя с головой

     Белой от пара Горячей Водой!

     Сладко целует небо фонтан,

     Нежный и стройный, как девичий стан,

     Но слаще, чем поцелуи дев молодых,

     Струи кусачей Горячей Воды!

     Раздался  шумный всплеск и крик  Фродо: “Эй, ты!” Похоже, Пин ухитрился

чуть не разом выплеснуть на себя и на пол весь свой огромный ушат.

     Мерри подошел к дверям.

     – Ну вы,  грязнули! – позвал  он.  – Как насчет  поужинать  и  хлебнуть

пивка?

     Фродо вышел, причесываясь. Мерри сунул нос в дверь.

     –  Ничего  себе!  –  на полу  можно было плавать. –  Это  вы,  голубчик

Перегрин, натворили? Все  вытрите досуха –  а  не поспеете к  ужину, значит,

такая ваша судьба.

     Ужинали на кухне за столом возле большого камина.

     – Ну, грибов-то вы уже наелись? – спросил Толстик без особой надежды.

     – Наелись и еще поедим! – крикнул Пин.

     – Грибы мои! – объявил Фродо. – Их изготовила лучшая хозяйка на свете –

госпожа Бирючиха! Уберите лапы, я вам сам положу.

     Хоббиты очень  любят грибы, даже больше нашего.  Поэтому  юный Фродо  и

повадился  когда-то  лазить   к  Бирюку.  Но  сейчас  грибов  было  вдоволь,

по-хоббитски. И кроме грибов снеди хватало, так что даже  Толстик Боббер под

конец  облегченно,   хотя  и  с  трудом  вздохнул.  Они  отодвинули  стол  и

расположились в креслах у огня.

     – Потом приберемся,  – сказал Мерри. – Давайте рассказывайте. Ишь какие

– у них приключения, а тут работай. Ну-ка, с начала до конца, а особенно про

Бирюка – что он, свихнулся?  В чем дело-то? Я чуть не обалдел – это чтобы он

чего-нибудь испугался?

     –  Испугаешься тут, – прервал неловкое молчание Пин. – Поглядел бы я на

тебя: куда ты, туда и они – Черные Всадники.

     – Какик такие всадники?

     – Черные на черных конях, – объяснил  Пин. – Фродо,  видно, говорить не

желает – ну, так я вам расскажу.

     И  он  рассказал  про  их  путешествие  от  самого Норгорда.  Сэм кивал

головой, покашливал и поддакивал. Фродо молчал.

     – Я бы  наверняка подумал, что ты все это  сочиняешь, – сказал Мерри, –

если б не видел своими глазами ту мерзость на пристани.  И если бы не слышал

голоса Бирюка. А ты что скажешь, Фродо?

     – Из него всю  дорогу слова  было  не выжать,  – пожаловался  Пин. –  В

молчанку  играет,  а  толку-то: даже Бирюк  догадался,  что  все  беды  – от

сокровищ дяди Бильбо.

     –  Пусть  себе гадает,  – буркнул  Фродо.  – В точности  ему  ничего не

известно.

     – Это как сказать, –  возразил Мерри.  –  Старик дошлый:  на уме у него

куда  больше, чем на языке. Он и по  Вековечному  Лесу, говорят,  побродил в

свое  время  –  и,  вообще, чего только  не знает!  Ты  хоть  скажи,  Фродо,

догадался-то он правильно?

     – Ну… – Фродо помедлил. – Кое-что он сообразил верно. Все это связано

с  тогдашними приключениями Бильбо, и Всадники ловят, а  вернее, разыскивают

его или  меня. И раз  на то пошло, скажу  еще, что  дело совсем нешуточное и

очень  опасное. Здесь не укрытие и спрятаться мне негде. – Он оглядел окна и

стены  так,  словно они  вот-вот исчезнут.  Трое молодых хоббитов обменялись

многозначительными взглядами.

     – Наконец-то, – прошептал Пин.

     –  Да!  –  сказал  Фродо  и   решительно  выпрямился.  –  Пора,  хватит

откладывать. У меня для вас грустная новость, не знаю только, с чего начать.

     – Уж так и быть, – спокойно предложил Мерри, – давай я за тебя начну.

     – Ты – за меня? – воззрился на него Фродо.

     – Вот-вот, а  ты послушай. У тебя  сейчас тяжело на сердце: трудно ведь

так сразу прощаться. Ты, конечно, давно собирался уйти из Хоббитании, да все

откладывал;  но  вот  подкралась  большая беда, и раздумывать стало недосуг.

Пошел, а в путь тебе совсем не хочется. Нам тебя очень жалко.

     Фродо раскрыл было  рот, потом закрыл – и глядел так изумленно, что они

расхохотались.

     – Фродо, старина! – воскликнул Пин. – Ты что, и правда думал, что  всем

нам  заморочил  голову? Куда тебе:  и старался-то  не очень, и  мозгов-то не

хватит.  Ты  уж  с апреля в путь собираешься.  Ходишь,  бормочешь: “Когда-то

снова увижу эту долину?” – и всякое такое. Да еще притворяешься, что деньги,

мол, на исходе, а кому, подумать, Торбу продал – Лякошелям!..

     – Вот тебе раз, – протянул Фродо. – А я-то думал – я такой осторожный и

скрытный. Что  бы,  интересно,  сказал  на это Гэндальф?  Так,  значит, весь

Норгорд только о моем отъезде и говорит?

     – Глупости! – возразил  Мерри.  – Хоть и  ненадолго, но  пока что тайна

твоя известна одним нам, заговорщикам: мы ведь тебя знаем как  облупленного,

пойми.  Ты  о чем-нибудь думаешь,  а у  тебя на лице все и  написано. Правду

сказать, я очень  к тебе приглядывался, когда Бильбо ушел, потому что понял:

и  этот  уйдет,  дай  срок.  Очень  мы  боялись, что  ты  улепетнешь от  нас

потихоньку. Весну и лето мы с тебя глаз не спускали,  все взвесили и решили.

Ты от нас так просто не удерешь, не надейся!

     –  Ничего не поделаешь,  дорогие мои  друзья, –  сказал  Фродо.  –  Вам

горько,  мне еще горше, но отговаривать меня  не надо. Раз уж вы догадались,

так лучше помогите или хотя бы не мешайте.

     –  Да  ты не  понял! –  крикнул  Пин. – Кто тебя  держит – иди, а уж мы

как-нибудь от тебя не отстанем,  я и  Мерри. Сэм  замечательный малый, он за

тебя дракону  глотку перегрызет,  если  дотянется. Только ведь  тебе  одного

спутника мало будет, путешествие-то опасное.

     – Дорогие мои, хорошие хоббиты! –  дрогнувшим голосом воскликнул Фродо.

–  Ну разве  могу я на это согласиться? Я тоже давно  все  обдумал  и решил.

Опасное,   говорите,   путешествие?  Гораздо  хуже!  Это  вам  не  поход  за

сокровищами, не прогулка “Туда и Обратно”. Смерть со всех сторон и за каждым

поворотом.

     –  Спасибо, объяснил, – насмешливо отозвался Мерри и вдруг отчеканил: –

Потому-то  мы с тобой и  пойдем. Мы знаем, какое это  страшное Кольцо, вот и

хотим помочь тебе против Врага.

     – Кольцо?!- проговорил вконец ошеломленный Фродо.

     –  Да, Кольцо,  – сказал Мерри. –  Ну,  Фродо, ты, видно,  думаешь, что

друзья у тебя – полные олухи. Да я про Кольцо знаю уже сколько лет, знал еще

при Бильбо, но раз ему угодно было секретничать, так я и не болтал. Бильбо я

знал хуже,  чем  тебя: и сам  был  куда моложе нынешнего,  и он  куда хитрее

твоего. Но было и на него проруха – хочешь, расскажу?

     – Рассказывай, – слабо отозвался Фродо.

     – Попал он в проруху из-за Лякошелей. Однажды, за год до Угощения,  шел

я по  дороге и  завидел впереди  Бильбо. Я за ним, а  тут,  извольте,  вдали

показались Лякошели, идут навстречу.  Бильбо попятился, сунул руку в карман,

и вдруг – на тебе – исчез!  Я так обалдел, что сам чуть не забыл спрятаться;

потом опомнился, прыг через  ограду и  плюх в траву.  Лякошели прошли,  а на

пустой дороге спокойненько  возникает Бильбо и сует в карман что-то золотое,

блестящее.

     Мне,  конечно,  стало интересно. Да что  там, я прямо шпионить  за  ним

начал. Судите, как знаете, –  такой уж я  был любопытный в свои восемнадцать

лет. Увы,  Фродо, надо еще признаться, что я один во всей Хоббитании – кроме

тебя, конечно, – видел даже записки Бильбо.

     – И  записки? – вскричал Фродо. – Да что же это  в самом  деле! Неужели

ничего нельзя сохранить в тайне?

     – Почему, можно, но  не  от всех,  – сказал Мерри.  –  Я, правда, одним

глазком только глянул, а уж как ловчил! Записки  свои он берег словно зеницу

ока. Любопытно, что  с  ними сталось, я бы еще  и другим глазом  поглядел. У

тебя они, кстати, не с собой?

     – Нет. Записок в Торбе не было. Видно, Бильбо из забрал.

     – Да, ну так вот,  – продолжал Мерри, – я  что знал, то держал про себя

до нынешней весны. А когда запахло бедой, мы составили наш заговор, и каждый

выложил, что ему  известно. Ты ведь молчун, вроде  Гэндальфа –  тот, правда,

еще  хуже тебя. Не скрою, однако, был у нас и  главный слухач-соглядатай, не

скрою и, ладно уж, покажу.

     – Покажи,  где  он? – сказал Фродо,  затравленно озираясь, словно ждал,

что сейчас из буфета вылезет черный соглядатай в черной маске.

     –  Давай,  Сэм, не  стесняйся!  – позвал Мерри, и Сэм  встал,  виновато

опустив руки, красный до ушей.  – Вот кто у нас главный добытчик сведений! И

немало, я тебе скажу, он их добыл, пока его не сцапали. А с тех пор как воды

в рот набрал – честность ему, видите ли, не позволяет.

     –  Сэм! – только  и мог воскликнуть  Фродо. Он даже не знал,  смеяться,

сердиться  или  с  облегчением  вздохнуть:  так и  так  он-то выходил  дурак

дураком.

     – Я, сударь! – испуганно объявил Сэм. – С вашего возволения, сударь!  Я

ведь потому,  что из-за вас, сударь, и Гэндальфу я, право слово, не поперек.

Он зря-то ничего не скажет, а ведь он что сказал? Вы ему:  один, мол, пойду,

а он вам: нет, говорит, возьми с собой тех, на кого надеешься!

     –  На  кого  уж  теперь  надеяться, – проворчал  Фродо,  и Сэм  опустил

несчастные глаза.

     –  Смотря что ты  имеешь в виду, – возразил Мерри. –  Можешь надеяться,

что мы пойдем с тобой в огонь и в воду, что погибнем, если придется, вместе.

И тайны твои, будь уверен, сохраним не хуже тебя. А что мы тебя  бросим и ты

пойдешь один – на это не надейся. Глупый ты, Фродо, – мы же твои друзья! И в

путь собрались не  сослепу. Мы знаем почти все, что рассказал тебе Гэндальф,

знаем про Кольцо. Нам очень  страшно, но мы пойдем с тобой,  а не возьмешь –

все равно пойдем.

     – И вы уж  простите, сударь, –  прибавил Сэм, – только эльфы-то вам что

посоветовали?  Гаральд  сказал же вам: бери,  кто с тобой захочет, разве  не

так?

     –  Так-то  так, – сказал Фродо, глядя на  ухмыляющегося Сэма.  – Только

глазам и ушам своим я верить  теперь не буду: вижу,  дескать,  спит,  слышу,

мол,   храпит.  Я  тебя  ногой-то   проверю,  от  хитрости  ты  храпишь  или

взаправду!..  Да  и  все  вы, конечно, хороши!  – добавил  он, обернувшись к

заговорщикам. – Ну, разбойники! – Он невольно фыркнул и развел руками. – Что

ж, ладно, сдаюсь.  Принимаю совет  Гаральда.  Не было бы так страшно,  я бы,

может, и  в пляс пустился, замечательные вы мои негодяи. Что уж  скрывать: я

до смерти боялся этого вечера, а вышла такая радость.

     – Сказано – сделано. Атаману Фродо и всей шайке  его – ура! – закричали

хоббиты и заплясали вокруг Фродо.

     А  Мерри с  Пином  пляску оставили и начали песню: сочиненную, конечно,

заранее, вроде той, которую пели гномы, отправляясь в путь с Бильбо:

     Ур-р-ра! Споем, друзья, втроем,

     Прощай, очаг и отчий дом!

     Сквозь ветер злой, дожди и зной

     Мы до Раздола добредем!

     Туда, где эльфы с давних пор

     Живут в тени туманных гор,

     Мы побредем, покинув дом,

     Лихим врагам наперекор!

     А что потом – решим потом,

     Когда в Раздоле отдохнем, –

     Нелегок долг, и путь далек,

     Но мы вернемся в отчий дом!

     Близка рассветная пора.

     Нам в путь пора! Нам в путь пора!

     – Неплохо  спето!  –  заметил Фродо. – Но уж ежели так,  то  дел  у нас

хватает, и давайте примемся за них под крышей, ведь потом крыши-то не будет.

     –  Крыша крышей, а песня песней, – сказал  Пин. – Так ты  что, и правда

думаешь в путь до рассвета?

     – Пока не решил,  – ответил  Фродо. – Я боюсь Черных Всадников и  боюсь

оставаться в доме, про который им известно, что  я в нем поселился.  Гаральд

мне,  опять  же,  задерживаться  не  советовал.  Я  бы  только  очень  хотел

повидаться с Гэндальфом. Вот и Гаральд  удивился, что Гэндальф обещал, да не

пришел. Вопрос один, вопрос другой. Первый: долго ли Всадникам до Зайгорода?

Второй: долго ли нам собираться? Путь – сами знаете…

     – На второй вопрос ответ готов, – сказал Мерри, – хоть через час. Я уже

все  собрал.  Шесть  лошадок  щиплют  травку,  мешки  набиты;  разве  только

подбавить чего-нибудь для тепла и брюха?

     –  Да вы, я вижу,  опытные заговорщики, – восхитился Фродо. – Но может,

все-таки денек подождем Гэндальфа?

     – Мы-то подождем, только Всадники  твои как бы не нагрянули, сам гляди,

–  сказал Мерри.  – Они  бы, пожалуй,  уже  до нас  добрались, да  застряли,

наверно, у Северного  Хода, там  Городьба в  три  сажени  до  самой реки.  И

сторожа  по  ночному  времени никого не пустят,  проси  не проси. Разве  что

прорвутся силой, но там,  по-моему, вряд ли  прорвешься. Там  и  днем-то  не

очень пустят, тем более каких-то черных и подозрительных. Пустить не пустят,

но Забрендия – не крепость, сам понимаешь.

     Фродо задумался.

     – Вот как мы сделаем, – сказал  он наконец. – Выходим завтра чуть свет.

Только не по дороге: это самое  опасное. Вдруг нас обложили со всех сторон –

я  же не  знаю, сколько Всадников, может, два,  а может, больше. Нам бы надо

уйти, как под землю нырнуть.

     –  Это же вам  путь только через  Вековечный Лес! – с ужасом воскликнул

Толстик. – Берегитесь,  лучше куда  угодно, чем  туда.  Подумаешь,  какие-то

Черные Всадники!

     – Вот ты и подумай на досуге, – посоветовал  ему Мерри. – Страшно  это,

конечно,  а  все  же Фродо, наверно, прав. Там  нас преследовать не будут  –

повезет, так и всякая погоня нас потеряет.

     – Это в Лесу-то Вековечном вам повезет? – взвизгнул Толстик. – Покамест

никому не  везло. Погоня их потеряет, как  же! Сами навек  потеряетесь! Туда

никто не ходит.

     – Ну как – никто?! – сказал Мерри. – Брендизайки ходят: не каждый день,

конечно,  но когда понадобится. И своя тропка  у нас там есть. Фродо  по ней

ходил –  давным-давно, правда. И я  тоже  ходил, несколько  даже  раз: днем,

когда деревья спят.

     –  Ваше  дело, ваше  дело!  –  замахал руками  Фредегар. – По  мне, так

страшнее Вековечного Леса  ничего  и на свете нет, а что о нем рассказывают,

лучше даже и не слушать. Ну, я-то что, я же с вами не иду. И теперь, честное

слово, очень рад, что остаюсь: вот Гэндальф  не  сегодня завтра объявится, я

ему все про вас расскажу.

     Толстик любил Фродо, но бросать Хоббитанию боялся: мало ли что окажется

где-то там.  Он  и за  рекой-то был в первый раз.  Впрочем,  заговорщики  не

собирались брать его с собой: по плану ему надлежало стеречь дом и сбивать с

толку  любопытных  – притворяться, что господин  Торбинс  здесь, пожалуйста,

только не сейчас.  На всякий  случай  были наготове даже старые  костюмы  из

Торбы; Толстик их наденет, авось его и  примут за  Фродо.  Никто не подумал,

что это самая опасная роль.

     – Прекрасно! –  сказал Фродо, разобравшись  в заговорщицких замыслах. –

Как бы мы иначе оповестили Гэндальфа? Вряд  ли  эти Всадники умеют читать, и

все же я не рискнул бы оставить письмо. А коли Толстик будет на месте, так и

думать  нечего:  уж Гэндальф-то за  нами  угонится.  Стало  быть, с  утра  в

Вековечный Лес!

     –  Мне-то что,  – сказал  Пин, –  в Лес  так в Лес. Я только не завидую

Толстику – вот поглядит он на Черных Всадников.

     – А я тебе не завидую, – отозвался Фредегар. – Зайдешь в Лес –  обратно

запросишься, да поздно будет.

     – Ладно, хватит спорить, – сказал Мерри. – Нам  еще  надо прибраться  и

кое-что упаковать. Я ведь вас затемно разбужу.

     Когда Фродо наконец  улегся,  он  не  как  не мог  заснуть. Ноги  ныли;

спасибо,  хоть  завтра верхом. Мало-помалу  он  погрузился в  смутный сон, и

казалось ему, что  он  смотрит сверху из окна  в  лесную  темень, а у корней

деревьев  ползают,  принюхиваясь,  какие-то  твари  –  и  наверняка  до него

доберутся.

     Издали донесся шум: ветер, наверно, пробежал по листьям, Нет, понял он,

это не ветер, это дальнее  Море, а  шума волн  он никогда наяву не слышал  –

только во сне. А потом окна не стало –  простор. И никаких деревьев.  Вокруг

шелестел  черный вереск, соленый  запах щекотал ноздри. Фродо поднял глаза и

увидел  высокую  белую башню  на крутой скале. Ему хотелось взобраться туда,

чтобы  поглядеть  на  Море,  он стал  карабкаться  по склону, но вдруг  небо

озарилось молнией и грянул гром.

     Вековечный лес

     Фродо  вскочил  как встрепанный. В  комнате  было темно: Мерри стоял  в

коридоре со свечою в руке и громко барабанил по приоткрытой двери.

     –  Тише!  Что  случилось?  –  заплетающимся  со  сна  языком  испуганно

выговорил Фродо.

     –  Еще спрашивает! – удивился Мерри.  – Вставать пора, половина пятого.

На дворе непроглядный туман. Вставай, вставай! Сэм уже завтрак готовит.  Пин

и тот  на ногах. Я пошел седлать пони. Разбуди лежебоку Толстика, пусть хоть

проводит нас.

     К  началу седьмого все пятеро были готовы в путь. Толстик зевал во весь

рот.  Они бесшумно  выбрались из  дому  и зашагали по задней тропке вслед за

Мерри,  который вел тяжело  навьюченного пони, – через рощицу, потом лугами.

Листья  влажно  лоснились,  с  каждой ветки  капало, и холодная  роса  серым

пологом заволакивала  траву.  Стояла  тишь, и дальние звуки слышались совсем

рядом: квохтали куры, хлопнула чья-то дверь, заскрипела калитка.

     Пони  были в сенном  сарае:  крепкие,  один к одному, медлительные,  но

выносливые, под стать  хоббитам. Беглецы сели поудобнее, тронули лошадок – и

углубились в густой туман,  который словно нехотя расступался  перед ними  и

смыкался позади. Ехали шагом, час или около того; наконец из мглы неожиданно

выступила Городьба, высокая, подернутая серебристой паутиной.

     – Ну и как же мы через нее? – спросил Фродо.

     – За мной! – отвечал Мерри. – Увидишь.

     Он  свернул налево и поехал вдоль Городьбы, которая вскоре отошла назад

краем оврага.  В овраг врезался пологий спуск, глубже, глубже – и становился

подземным ходом с кирпичными стенами. Ход нырял под ограду и выводил в овраг

на той стороне.

     Толстик Боббер осадил пони.

     –  Прощай, Фродо! –  воскликнул он. – Зря  ты в Лес  пошел, гиблое  это

место, сегодня же в беду, чего доброго, попадете. А все-таки желаю вам удачи

– и сегодня, и завтра, и всегда!

     – Если б  у  меня  только и было впереди, что Вековечный Лес, я  был бы

счастливчиком,  – отозвался  Фродо. –  Гэндальфу передай,  чтоб торопился  к

Западному Тракту: мы  тоже из Лесу туда и уж там припустимся! Прощай!  – тут

его голос заглушило эхо, и Фредегар остался наверху один.

     Ход был  темный, сырой  и  упирался в железные ворота. Мерри спешился и

отпер их,  а  когда все прошли – захлопнул.  Ворота  сомкнулись,  и  зловеще

клацнул запор.

     –  Ну вот!  –  сказал Мерри. –  Путь назад закрыт. Прощай,  Хоббитания,

перед нами Вековечный Лес.

     – А про него правду рассказывают? – спросил Пин.

     –  Смотря  что  рассказывают,  –  отвечал  Мерри.  –  Если  ты  про  те

страсти-мордасти,  которыми  Толстика пугали в  детстве, про леших, волков и

всякую  нечисть, то вряд ли. Я в  эти байки не верю. Но Лес и правда чудной.

Все  в нем какое-то настороженное, не  то  что в  Хоббитании. Деревья  здесь

чужаков не любят и следят-следят-следят за ними во все… листья,  что ли? –

глаз-то  у них нет. Днем  это не  очень страшно, пусть  себе следят. Бывает,

правда, иногда – одно ветку на  тебя обронит, другое  вдруг корень выставит,

третье плющом на ходу оплетет. Да это пустяки, а вот ночью,  мне говорили…

Сам-то я ночью был здесь раз или два, и  то  на  опушке. Мне казалось, будто

деревья шепчутся, судачат на непонятном языке и сулят что-то недоброе; ветра

не было, а ветки все  равно  колыхались и шелестели. Говорят,  деревья могут

передвигаться  и стеной  окружают  чужаков.  Когда-то  они даже  к  Городьбе

подступали: появились рядом с нею,  стали ее подрывать и теснить,  клонились

на нее сверху. Тогда хоббиты вышли, порубили сотни деревьев, развели большой

костер и  выжгли  вдоль  Городьбы широкую полосу. Лес отступил,  но обиды не

забыл. А полоса и сейчас еще видна – там, немного подальше в Лесу.

     – Деревья – и все? – опять спросил Пин.

     – Да нет, еще водятся будто бы разные чудища, – ответил Мерри, – только

не тут, а в долине Ветлянки. Но тропы и здесь кто-то протаптывает: зайдешь в

Лес, а там, откуда ни возьмись, тропа, и вдобавок неверная – леший ее знает,

куда  поведет, да каждый  раз по-разному. Тут  раньше  была одна неподалеку,

хотя  теперь,  может, и заросла, – большая тропа к Пожарной Прогалине,  и за

ней  маленькая  тропка  вела  наискось,  примерно   в  нужную  сторону,   на

северо-восток. Авось разыщу.

     Из  нескончаемого оврага вывела  наверх, в Лес, еле  заметная  дорожка,

вывела и тут же исчезла. Въезжая под деревья, они оглянулись: позади смутной

полосой чернела Городьба – вот-вот  скроется из виду. А  впереди были только

стволы и стволы, впрямь и вкривь, стройные и корявые, гладкие и  шишковатые,

суковатые и ветвистые, серо-зеленые, обомшелые, обросшие лишайником.

     Не унывал один Мерри.

     – Ты ищи, ищи свою большую тропу, – хмуро понукал его  Фродо. – Того  и

гляди, растеряем друг друга или все вместе заплутаемся!

     Пони  наудачу  пробирались  среди  деревьев,   осторожно  ступая  между

извилистыми, переплетающимися  корнями. Не было никакого  подлеска, никакого

молодняка.  Пологий  подъем  вел их  в гору,  и деревья нависали  все  выше,

темнее,   гуще.   Стояла   глухая   тишь;   иногда   по  неподвижной  листве

перекатывалась  и  шлепалась  вниз  набрякшая  капля. Ветви  словно замерли,

ниоткуда ни шелеста; но хоббиты понимали, что их видят, что их рассматривают

– холодно, подозрительно, враждебно. Причем все враждебнее и враждебнее: они

то  и дело  судорожно  оборачивались и  вскидывали  головы,  точно  опасаясь

внезапного нападения.

     Тропа не открывалась, деревья заступали путь, и Пин вдруг почувствовал,

что больше не может.

     – Ой-ой-ой!  –  жалобно закричал он во весь голос. – Я ничего худого не

замышляю, пропустите меня, пожалуйста!

     Все в испуге застыли, но крик не раскатился по Лесу, а  тут  же заглох,

точно  придушенный.  Ни эха,  ни  отзвука:  только  Лес сгустился плотнее  и

зашелестел как будто злорадней.

     – Не  стал бы я на твоем  месте кричать, – сказал Мерри. – Пользы ни на

грош, а навредить может.

     Фродо  подумал, что,  наверно, пути давно уже нет  и  что зря он  повел

друзей в этот  зловредный Лес. Мерри искал тропу, но очень неуверенно, и Пин

это заметил.

     –  Ну, ты прямо  с  ходу  заблудился,  –  проворчал он, а Мерри в ответ

облегченно присвистнул и показал пальцем вперед.

     –  Да, дела! – задумчиво проговорил он. –  Деревья ведь, а на месте  не

стоят. Вон она,  оказывается,  Пожарная Прогалина, а  тропа к ней – ух, куда

ушла!

     Путь  их  светлел,  деревья  расступались.  Они вдруг  вынырнули из-под

ветвей  и оказались на широкой поляне. Над ними  раскрылось небо, неожиданно

голубое  и  чистое.  Солнце  не успело  подняться высоко, но уже  слало вниз

приветливые лучи. Листва  по краям  Прогалины  была гуще и  зеленее,  словно

отгараживала  ее от Леса. На Прогалине  не было ни деревца: жесткая трава, а

среди  нее торчал  квелый  болиголов,  бурый бурьян,  вялая белена  и  сухой

чертополох. Все опадало и осыпалось, всему был черед  стать прахом, но после

чащоб Вековечного Леса здесь было чудо как хорошо.

     Хоббиты  приободрились:  солнце поднялось, небо  засияло  над  ними,  и

хлынул дневной свет. В дальнем конце Прогалины вдруг ясно обозначилась тропа

среди деревьев. Она уходила в  Лес, вверх по склону: над нею нависали густые

ветви, то сходясь вплотную, то раздвигаясь.

     Но теперь они ехали веселее и куда быстрее прежнего, в надежде, что Лес

смилостивился и все-таки пропустит их. Однако  не тут-то было: вскоре тайное

лиходейство стало явным. Спертый воздух напитался духотой,  деревья стиснули

их с обеих сторон и заслонили путь. Каждый шаг давался с трудом, копыта пони

утопали в грудах прелых листьев, запинались за  скрытые  корни,  и  в глухой

тишине стук этот больно отдавался в ушах. Фродо попробовал было для бодрости

громко затянуть песню, но его сдавленный голос был еле слышен:

     Смело идите по затененной земле,

     Верьте, не вечно клубиться мгле,

     Вам суждено одолеть леса,

     И солнце должно осветить небеса:

     На рассвете дня, на закате дня

     Разгорится заря, ветерком звеня,

     И он разгонит промозглую мглу,

     Сгинут навек…

     Тут  ему  точно  горло  перехватило.  Воздух   затыкал  рот,  слова  не

выговаривались.  С  нависшего  над  тропой дерева  обрушился  за  их  спиной

громадный корявый сук. Впереди стволы сомкнулись еще плотнее.

     – Видать, не понравилось им, что их суждено одолеть, – заметил Мерри. –

Давайте пока лучше подождем с песнями. Вот  выйдем  на опушку,  повернемся и

споем что-нибудь громовым хором!

     Говорил он шутливо, стараясь  унять  тревожную  дрожь в голосе.  На его

слова не откликнулись: всем было  жутковато. А  у Фродо душа так  и ныла: он

корил себя за легкомыслие и  уж совсем  было собрался  повернуть всех вспять

(то  есть неведомо  куда),  как  вдруг  тягостный  подъем кончился,  деревья

раздвинулись  и  выпустили путников  на  ровную  поляну,  а  тропа  побежала

напрямик  к  зеленому  холму,   безлесному,  похожему  на  лысое  темя   над

вздыбленными волосами.

     Они  снова заторопились  вперед – хоть  бы  ненадолго  выбраться из-под

гнета Вековечного Леса! Тропа  пошла книзу,  потом опять  в гору, подвела их

наконец  к  открытому крутому  подъему  и исчезла в траве. Лес обступал холм

ровным кругом, точно густая шевелюра плешивую макушку.

     Хоббиты  повели своих пони по  склонам вкруговую, добрались наконец  до

вершины,  остановились и огляделись.  Кругозор застилала синеватая солнечная

дымка.   Вблизи  туман  почти  совсем  растаял,  подальше  осел   по  лесным

прогалинам, а на  юге подымался, словно  пар, из пересекавшего Лес глубокого

оврага и расползался белыми клочьями.

     – Вон там, – показал Мерри, – течет Ветлянка, с Курганов Южного нагорья

на юго-запад, в самую глубь Леса, прорезает его  и впадает в Брендидуим. Вот

куда нам больше  всего  не надо – говорят, от реки-то  и есть главное лесное

колдовство.

     Но  в той стороне, куда  показывал Мерри, пелена  тумана  над  сырой  и

глубокой речной расселиной скрывала всю южную половину Леса.  Было уже около

одиннадцати,  солнце   припекало,   но   осенняя   дымка  была   по-прежнему

непроницаемой. На  западе не  видать  было ни Городьбы, ни  речной долины за

нею.  И сколько  ни глядели  они на север, не могли найти взглядом  Великого

Западного  Тракта. С  четырех сторон зелеными  волнами окружал их неоглядный

Лес.

     Юго-восточный склон холма, казалось,  круто уходил  в лесную глубь; так

со дна морского вздымается гора, образуя у воды видимость островного берега.

Хоббиты  сидели  на  зеленой  макушке,  посматривали  на  безбрежный  Лес  и

подкреплялись. Когда  перевалило  за полдень, далеко на востоке обозначились

сероватые очертания Курганов за пределами Вековечного  Леса.  Это зрелище из

очень  порадовало:  значит,  все-таки  у  Леса  есть  предел.  Хотя  идти  к

Могильникам  они  вовсе не собирались  –  хоббитские  легенды о них были еще

пострашнее, чем россказни о Лесе.

     Пополдничав  и  собравшись  с  духом,  они  поехали  вниз.  Исчезнувшая

путеводная  тропа  вдруг отыскалась у  северного  подножия  и устремилась  к

северу; однако не успели они обрадоваться, как заметили, что их медленно, но

верно заносит вправо,  на  юго-восток. Скоро тропа пошла под  уклон,  должно

быть к долине Ветлянки, то есть совсем уж в ненужную сторону. Посовещались и

решили  оставить  обманную  тропу, свернуть налево в чащу и  наудачу держать

путь к северу. Они хоть  и не увидели Тракта с холма, но это дела не меняло.

Кстати же  слева от тропы  вроде  и земля  была  посуше, и  деревья  пореже,

обыкновенные елки да сосны, не то что здесь – дубы,  буки, грабы и совсем уж

какие-то загадочные древние породы.

     Поначалу  казалось, что решили они  правильно:  даже  и  поехали  опять

быстрее,  хотя, когда солнце  пронизывало листву,  светило  оно  чуть ли  не

сзади. Опять начали сходиться деревья. Откуда ни возьмись, глубокие  рытвины

пересекали  путь,  будто  гигантские  колеи,  заброшенные  рвы  или  овраги,

поросшие  репейником.  И  все,  как  назло,  поперек.  Обойти  их  не   было

возможности,  надо было  перебираться,  а  внизу  частая  поросль  и  густой

терновник  –  влево и не пробуй, а вправо расступается. Подавшись  вправо, с

горем пополам выкарабкивались наверх, а там темной стеною теснились деревья:

налево и в гору не пускали, так что хоббиты поневоле шли направо под гору.

     Через час-другой  они потеряли направление –  знали только, что идут не

на север. Кто-то вел их, и они  покорно брели все восточнее и южнее, в глубь

Леса – в самую глубь.

     Солнце клонилось к  западу, когда  они угодили в овражище шире и глубже

всех прочих. Спустились – вернее, обрушились  они туда чуть  не  кувырком, а

выкарабкиваться вперед или назад по такой крутизне и  думать было нечего: не

бросать  же  пони вместе  с поклажей! Влево пути,  конечно, не было; побрели

вправо,  вниз  по  оврагу.  Податливая  почва  чавкала под  ногами,  повсюду

струились родники,  и вскоре оказалось,  что  они  идут  следом за журчащим,

лепечущим ручейком, пробившимся  сквозь  болотный  дерн.  Потом  склон  стал

круче, разлившийся  ручей уверенно  забурлил и потоком хлынул под откос. Они

шли глубокой, сумрачной балкой, сверху затененной деревьями.

     Вдруг перед ними точно распахнулись ворота, и в глаза блеснул солнечный

свет. Они  вышли  из огромной  промоины, прорезавший высокий и крутой, почти

отвесный  глинистый берег. У  ног  их раскинулись  пышные  заросли  осоки  и

камыша; впереди высился другой берег, такой же крутой и скользкий. Дремотный

зной стоял в укромной речной долине. Посредине тихо катила мутно-бурые струи

река, обросшая  ветлой и  ильмовником; над  нею склонялись дряхлые  ивы,  ее

обступали  ветхие  вязы,  осклизлые  берестовые  стволы  загромождали русло,

тысячи тысяч палых листьев  несла вода, их желтые  мириады  вяло трепетали в

воздухе,  тянуло  теплым  ветерком  –  и  шуршали  камыши,  шелестела осока,

перешептывались ивовые и вязовые ветви.

     – Ну, теперь понятно, куда нас занесло!  – сказал Мерри. – Совсем  не в

ту сторону. Это Ветлянка! Пойду-ка я поразведаю.

     Он  пробежал солнечной  полянкой  и  затерялся в  высокой траве.  Потом

вернулся –  как из-под земли  вырос  – и объявил, что  под обрывом, у самого

берега, вовсе не топко и есть прекрасная тропа.

     – Пойдем по ней влево, – сказал он. – Глядишь, и выберемся на восточную

опушку.

     –  Ну-ну, –  покачал головой Пин. – Глядишь,  может, и  выберемся, если

тропа выведет, а не  заведет в топь. Ты думаешь, кто ее проложил и зачем? Уж

наверно, не  для нас. Что-то мне в  этом Лесу сильно не по  себе, и я теперь

готов  верить любым небылицам про эти места. А  далеко  нам,  по-твоему,  до

восточной опушки?

     – Понятия  не имею, – сообщил Мерри. –  Равно как и о том, далеко ли мы

от  низовья  Ветлянки и кто здесь умудрился проторить тропку. Одно знаю: вот

такие пироги.

     Раз так, делать было нечего, и они вереницей  потянулись за Мерри к его

неведомой тропе. Буйная осока и высокие камыши то и дело скрывали хоббитов с

головой,  но единожды  найденная тропа  никуда не девалась:  она  петляла  и

ловчила, выискивая проход по топям и трясинам. И все время попадались ручьи,

стремившиеся  к  Ветлянке  с  лесной  верховины: через  них  были  заботливо

перекинуты древесные стволы или вязанки хвороста.

     Жара донимала  хоббитов. Мошкара  гудящим роем  толкалась  над ними,  и

солнце немилосердно пекло  им спины; наконец  тропку  перекрыла зыбкая серая

тень, какие-то  тощие ветви с редкой листвою. Что ни шаг – душней и трудней.

Земля словно источала сонливость, и сонно колыхался парной воздух.

     Фродо тяжко  клевал носом.  Пин, который едва плелся  перед ним,  вдруг

опустился на колени. Фродо придерживал пони и услышал голос Мерри:

     –  Зря мучаемся. Все, я шагу больше не ступлю. Поспать надо.  Там  вон,

под вязами, прохладней. И мух меньше…

     Фродо его неверный голос очень не понравился.

     – Взбодрись! – крикнул он. – Не время  спать! Надо сначала выбраться из

Леса!

     Однако  спутников его  цепенила дремота.  Сэм  зевал и  хлопал глазами.

Фродо почувствовал, что и сам засыпает –  в  глазах у  него  все поплыло,  и

неотвязное  жужжанье  мерзких мух вдруг стихло.  Был  только  легкий  шепот,

мягкое журчанье, дальний шелест – листья, что ли? Листья, конечно. Он поднял

усталые глаза  и увидел  над  собою громадный вяз, древний  и  замшелый. Вяз

раскинул  над  ними  ветви, словно  распростер бесчисленные  руки – длинные,

узловатые,  серые.  Его  необъятный   корявый   ствол  был  иссечен  черными

трещинами, тихо  скрипевшими  под  перешептывание  вялой  листвы.  И  кругом

сыпались листья… Фродо зевнул и опустился на траву.

     Мерри  с   Пином   еле-еле  дотащились  до  могучего   ствола,  сели  и

прислонились к  нему возле зияющих трещин. Сэм плелся  где-то  сзади. Вверху

плавно  покачивалась сплошная  завеса  желто-серой листвы. Путники утомленно

закрыли глаза и словно бы услышали  сквозь дрему: вода у вяза, вода  увяжет,

вода притянет и в  сон  затянет… Они  уснули, уютно  убаюканные  журчаньем

реки, у самого ствола огромного серого вяза.

     Фродо изо  всех сил отгонял  сон, ему даже удалось  встать на ноги. Его

неодолимо тянуло к воде.

     – Погоди-ка, Сэм, – пробормотал он. – Хорошо бы еще ноги… окунуть…

     В полусне, цепляясь за ствол,  он перебрался к воде, туда, где толстые,

узловатые корни  всасывались в  реку, точно  драконьи детеныши  на  водопое.

Фродо оседлал  дракончика, поболтал  натруженными  ногами в прохладной бурой

воде и тут же уснул, прислонившись к необъятному стволу.

     Сэм  сидел и зевал во весь  рот, изредка почесывая  в  затылке:  как-то

все-таки непонятно. Чудно что-то. Солнце еще не село, а они спят и  спят.  С

чего бы это?

     – Подумаешь, разморило, это  пустяки,  –  соображал он. –  А вот дерево

чересчур уж большое, ишь, тоже мне, расшелестелось!  Вода, мол, притянет и в

сон затянет – доспишься, чего доброго!

     Он стряхнул дремоту, встал и пошел поглядеть, как там пони. Две лошадки

паслись  далековато от  тропы;  он привел их  обратно  и тут услышал  шумный

всплеск и тихое-тихое клацанье. Что-то  плюхнулось в воду,  и где-то  плотно

притворили дверь.

     Сэм кинулся к берегу и увидел, что  хозяин с головой  ушел в воду возле

самого берега, длинный цепкий корень потихоньку топит  его, а  Фродо даже не

сопротивляется.

     Сэм поскорей схватил хозяина за куртку  и вытащил из-под корня, а потом

кое-как и на сушу. Фродо очнулся и взахлеб закашлялся; носом хлынула вода.

     – Представляешь, Сэм, – выговорил он наконец, – дерево-то спихнуло меня

в воду! Обхватило корнем и окунуло!

     –  Что  говорить, заспались,  сударь, – сказал  Сэм.  –  Отошли бы хоть

подальше от воды, если уж так вам спится.

     – А наши-то где? – спросил Фродо. – Не заспались бы и они!

     Сэм с  Фродо  обошли  дерево. Пин  исчез. Трещина, у которой он прилег,

сомкнулась, словно ее и не было. А ноги Мерри торчали из другой трещины.

     – Так я  и  знал! – воскликнул  Фродо.  –  Ну  что нас  понесло  в этот

треклятый  Лес! Остались бы лучше там,  в Балке!  –  он изо  всех  сил  пнул

дерево. Еле заметная дрожь пробежала по стволу и ветвям; листья  зашуршали и

зашептались, словно пересмеиваясь.

     – Вы небось топора-то, сударь, не захватили? – спросил Сэм.

     – Есть, кажется, у нас топорик, ветки рубить, –  припомнил Фродо.  – Да

тут разве такой нужен!

     – Погодите-ка!  –  вскрикнул Сэм,  будто его осенило. – А если развести

огонь? Вдруг поможет?

     –  Поможет,  как  же, – с сомнением  отозвался Фродо. – Зажарим Пина, и

больше ничего.

     –  А  все же давайте-ка  подпалим ему  шкуру,  авось испугается.  – Сэм

ненавистно глянул на раскидистый вяз. – Если он их не отпустит, я все  равно

его свалю – зубами подгрызу! – Он кинулся к лошадям и живо разыскал топорик,

трутницу и огниво.

     Они  натащили к вязу кучу хвороста, сухих листьев, щепок –  не  с  той,

конечно, стороны, где были Пин и Мерри. От первой же искры взметнулся огонь,

хворост затрещал,  и мелкие языки  пламени впились в мшистую  кору.  Древний

исполин содрогнулся, шелестом злобы и боли ответила листва. Громко вскрикнул

Мерри, изнутри донесся сдавленный вопль Пина.

     – Погасите!  Погасите!  –  не своим  голосом  завопил Мерри. – А  то он

грозит меня надвое перекусить, да так и сделает!

     – Кто грозит? Что там с тобой? – Фродо бросился к трещине.

     – Погасите! Погасите скорей! – умолял Мерри.

     Ветки  вяза  яростно   всколыхнулись.  Будто  вихрем  растревожило  все

окрестные  деревья, будто  камень  взбаламутил  дремотную реку.  Смертельная

злоба будоражила Лес.  Сэм  торопливо  загасил маленький  костер и  вытоптал

искры. А Фродо,  вконец потеряв голову, стремглав помчался куда-то по тропке

с истошным  криком: “Помогите!  Помогите! Помоги-и-и-ите!”  Он  срывался  на

визг,  но  сам  себя почти  не слышал: поднятый  вязом вихрь  обрывал голос,

бешеный ропот  листвы глушил его. Но Фродо продолжал отчаянно  верещать – от

ужаса и растерянности.

     А  потом вдруг замолк – на крики его ответили. Или ему показалось? Нет,

ответили: сзади, из лесной глубины.  Он обернулся, прислушался  – да, кто-то

пел зычным голосом, беспечно и радостно, но пел невесть что:

     Гол-лог, воглый лог, и над логом – горы!

     Сух-мох, сыр-бор, волглый лог и долы!

     В надежде  на помощь и  в страхе перед новой опасностью Фродо и Сэм оба

замерли. Вдруг несусветица сложилась в слова, а голос стал яснее и ближе:

     Древний лес, вечный лес, прелый и патлатый –

     Ветерочков переплеск да скворец крылатый!

     Вот уж вечер настает, и уходит солнце –

     Тома Золотинка ждет, сидя у оконца.

     Ждет-пождет, а Тома нет – заждалась, наверно,

     Золотинка, дочь реки, светлая царевна!

     Том кувшинки ей несет, песню распевает –

     Древний лес, вечный лес Тому подпевает:

     Летний день – голубень, вешний вечер – черен,

     Вешний ливень – чудодей, летний – тараторень!

     Ну-ка, буки и дубы, расступайтесь, братцы, –

     Тому нынче недосуг с вами препираться!

     Не шуршите, камыши, жухло и уныло –

     Том торопится-спешит к Золотинке милой!

     Они  стояли  как зачарованные. Вихрь словно выдохся. Листья обвисли  на

смирных ветвях. Снова послышалась та  же песня, и вдруг из камышей вынырнула

затрепанная шляпа с длинным синим пером за  лентой  тульи.  Вместе со шляпой

явился  и человек, а может, и не человек: ростом хоть поменьше Громадины, но

шагал втройне: его желтые башмаки на толстых ногах загребали  листву,  будто

бычьи  копыта.  На  нем был синий кафтан,  и длинная курчавая  густая борода

заслоняла середину кафтана; лицо – красное, как наливное  яблоко, изрезанное

смеховыми морщинками. В руке у него был большой лист-поднос, а в нем плавали

кувшинки.

     – Помогите! – кинулись навстречу ему Фродо и Сэм.

     –  Ну! Ну! Легче  там!  Для чего  кричать-то!  – отозвался  незнакомец,

протянув  руку перед собой,  и  они остановились как  вкопанные. –  Вы  куда

несетесь  так? Мигом отвечайте! Я – Том  Бомбадил,  здешних мест хозяин. Кто

посмел обидеть вас, этаких козявок?

     – Мои друзья попались! Вяз! – еле переводя дыхание, выкрикнул Фродо.

     –  Понимаете ли, сударь,  их  во  сне  сцапали,  вяз их  схватил  и  не

отпускает! – объяснил Сэм.

     – Безобразит Старый Вяз? Только и  всего-то? – вскричал  Том  Бомбадил,

весело подпрыгнув. –  Я ему  спою сейчас –  закую в дремоту. Листья с  веток

отпою – будет знать, разбойник! Зимней стужей напою – заморожу корни!

     Он бережно поставил  на траву поднос с кувшинками и подскочил к дереву,

туда, где торчали одни только ноги Мерри. Том приложил губы к трещине и тихо

пропел  что-то  непонятное.  Мерри  радостно  взбрыкнул  ногами,  но  вяз не

дрогнул. Том отпрянул, обломал низкую тяжелую ветку и хлестнул по стволу.

     – Эй!  Ты! Старый  Вяз!  Слушай Бомбадила! – приказал он. – Пей  земные

соки  всласть,  набирайся  силы.  А потом  –  засыпай: ты  уже  весь желтый.

Выпускай малышат! Хват какой нашелся!

     Он схватил Мерри за ноги и мигом вытащил его из раздавшейся трещины.

     Потом, тяжело скрипя, разверзлась другая трещина, и оттуда вылетел Пин,

словно  ему дали  пинка.  Со  злобным  старческим  скрежетом сомкнулись  оба

провала, дрожь пробежала по дереву, и все стихло.

     – Спасибо вам! – сказали хоббиты в четыре голоса.

     Том расхохотался.

     – Ну а вы, малышня, зайцы-непоседы,  – сказал он,  – отдохнете у  меня,

накормлю  как  следует.  Все  вопросы  – на  потом: солнце приугасло,  да  и

Золотинка ждет  – видно,  заждалась нас. На столе  –  хлеб  и мед, молоко  и

масло… Ну-ка, малыши, – бегом! Том проголодался!

     Он поднял свои кувшинки, махнул рукой, приглашая за собою, и вприпрыжку

умчался  по восточной  тропе,  во  весь  голос  распевая  что-то  совсем  уж

несуразное.

     Разговаривать  было некогда, удивляться  тоже,  и хоббиты  поспешили за

ним.

     Только спешили они медленно.  Том скрылся  из виду, и голос его  слышен

был все слабей и слабей. А потом он опять зазвучал громко, будто прихлынул:

     Поспешайте, малыши! Подступает вечер!

     Том отправится вперед и засветит свечи.

     Вечер понадвинется, дунет темный ветер,

     А окошки яркие вам тропу осветят.

     Не пугайтесь черных вязов и змеистых веток –

     Поспешайте без боязни вы за мною следом!

     Мы закроем двери плотно, занавесим окна –

     Темный лес, вечный лес не залезет в дом к нам!

     И все та же  тишь,  а солнце уже скрылось за деревьями.  Хоббитам вдруг

припомнился  вечер  на Брендидуиме  и  сверканье  Хоромин. Впереди  неровным

частоколом вставала тень за тенью: необъятные стволы, огромные ветви, темные

густые листья.  От реки поднялся белый туман и  заклубился  у ног, мешаясь с

сумеречным полумраком.

     Идти  было  трудно, а  хоббиты очень устали, ноги у них  отяжелели, как

свинцом налитые. Странные  звуки  крались за  ними по  кустам  и  камышам, а

мерзко-насмешливые древесные  рожи, кривясь, ловили их взгляды. Шли они сами

не свои, и всем четверым казалось, что лесному чародейству нет конца, что от

этого дурного сна не очнуться.

     У них совсем уже подгибались  ноги, когда тропа вдруг мягко повлекла их

в  гору.  Послышался  приветливый  переплеск: в темноте  забелел  водопадик.

Деревья  расступились; туман  отполз  назад.  Они вышли  из лесу  на широкое

травянистое всхолмье. Река, ставшая быстрой речушкой, весело журчала, сбегая

им навстречу, и поблескивала в свете зажигающихся звезд.

     Невысокая шелковистая  трава  под ногами  была, должно быть,  обкошена.

Подстриженные деревья  на  опушке  стояли стройной  живой изгородью. Ровной,

обложенной булыжником дорожкой обернулась  извилистая тропа. Она  привела их

на вершину травяного холма, залитого серым звездным светом; все еще вдалеке,

на возвышенном склоне, теплились окна дома. И снова  вниз повела дорожка,  и

снова  повела вверх по  травяной  глади.  В  глаза им блеснул широкий желтый

просвет распахнутой двери. Вот он, дом Тома Бомбадила, у подножия следующего

холма, оставалось  только сойти к нему. За ним высился  крутой  скат, а  еще

дальше в глубоком сумраке чернели Могильники.  Усталость  как  рукой  сняло,

половины страхов как не бывало. Навстречу им зазвенела песня:

     Эй, шагайте веселей! Ничего не бойтесь!

     Приглашает малышей Золотинка в гости.

     Поджидает у дверей с Бомбадилом вместе.

     Заходите поскорей! Мы споем вам песню!

     А потом зазвучал  другой голос  –  чистый  и  вековечный, как весна,  и

радостно-переливчатый, словно поток с яснеющих утренних высей.

     Заходите поскорее! Ну а мы споем вам

     О росе, ручьях и речках, о дождях веселых,

     О степях, где сушь да вереск, о горах и долах,

     О высоком летнем небе и лесных озерах,

     О капели с вешних веток, зимах и морозах,

     О закатах и рассветах, о луне и звездах –

     Песню обо всем на свете пропоем мы вместе!

     И хоббиты оказались на пороге, озаренные ясным светом.

     У Тома Бомбадила

     Четыре  хоббита  переступили  широкий  каменный   порог  –  и  замерли,

помаргивая. Они оказались в низком, но просторном покое, освещенном висячими

лампадами и пламенем вереницы  длинных  свеч,  сверкавших на темной  гладкой

столешнице.  В кресле,  в дальнем конце покоя, лицом к дверям сидела хозяйка

дома.  Ее  белокурые  волосы  ниспадали на плечи и мягко струились  вниз; ее

облекало  платье,  нежно  зеленое,  как юный тростник, а  пояс был золотой с

ярко-голубыми незабудками; вокруг  нее  на  зеленых  и  бурых блюдах плавали

кувшинки – и как на озерном троне сидела она.

     – Входите, дорогие гости, – прозвучал  ее  голос,  тот  самый, чистый и

вековечный.

     Робко  вступили  они  в   покой,  неловко  и   низко   кланяясь,  точно

постучались, чтобы попросить напиться, в обычный дом у дороги, а им отворила

прекрасная  эльфийская  дева  в  цветочном уборе. Но  они и слова  не успели

вымолвить, как она перепрыгнула через лилии и, смеясь, устремилась  к ним, и

платье ее прошелестело, точно прибрежный камыш, шелохнутый ветерком.

     – Смелее,  милые  друзья!  – сказала она.  – Смейтесь,  веселитесь! Я –

Золотинка, речная царевна.

     Пропустив  их мимо себя, она затворила  дверь  и  обернулась, отстраняя

ночь за дверью легким движением гибких белых рук.

     – Пусть  ночь  останется в  Лесу! –  сказала она.  – Вы, верно, все еще

страшитесь  густого тумана,  темных деревьев, заводей  и омутов да неведомой

твари лесной.  Не  бойтесь,  не  надо! Нынче  вы  под надежным  кровом  Тома

Бомбадила!

     Они переминались у порога, а Золотинка, улыбаясь, разглядывала их.

     –  Прекрасная госпожа Золотинка! – промолвил  наконец Фродо, охваченный

непонятным  ликованием.  Бывало, он обмирал  от  восторга,  внимая  чарующим

эльфийским  голосам, но  тут  волшебство  было совсем другое,  и  восторг не

теснил ему  грудь,  а согревал сердце: чудесное не было чуждым. – Прекрасная

госпожа! – повторил он. – Мне  вдруг стала внятной таинственная отрада ваших

песен.

     О тростинка стройная, Дочь Реки пречистой,

     Камышинка в озере, трель струи речистой,

     О весна, весна и лето и сестрица света,

     О капель под звонким ветром и улыбка лета!

     И он осекся, сам себе удивляясь. А Золотинка рассмеялась.

     –  Добро пожаловать! – сказала  она. –  Вот  не знала, что в Хоббитании

живут такие речистые хоббиты. Но ты, верно,  дружен с  эльфами: у тебя такие

ясные  глаза и  звонкий голос. Как  хорошо, что  вы  до нас  добрались!  Ну,

рассаживайтесь,  хозяин сейчас  придет, только задаст корму  лошадкам  – они

ведь устали не меньше вашего.

     Хоббиты ног под  собой не  чуяли и охотно уселись в низкие тростниковые

креслица.  Золотинка  хлопотала  у  стола,  а они  не  сводили с  нее  глаз,

наслаждаясь,  словно  танцем,  резвой  прелестью  ее  движений.   Со   двора

доносилось веселое пение. Снова и снова повторялось уже слышанное “сыр-бор”,

“гол-лог”, “сух-мох”, и звучал припев:

     Молодчина Бомбадил – вовремя пришел ты к ним –

     В голубом своем камзоле, а ботинки желтые!

     – Прекрасная госпожа, – снова заговорил Фродо.  –  Может  это  и глупый

вопрос, но все-таки скажите, кто такой Том Бомбадил?

     – Он такой и есть, –  отозвалась Золотинка,  с  улыбкой  обернувшись  к

нему.

     Фродо вопросительно взглянул на нее.

     –  Ну  да, вот  такой, как предстал перед  вами, – ответила она на  его

вопросительный взгляд.  – Он здесь всюду хозяин: ему подвластны леса и воды,

холмы и долы.

     – Значит, он – повелитель здешнего края?

     – Да нет же! – возразила она, и улыбка ее потускнела. – Как это было бы

тягостно! –  прибавила она вполголоса, почти про себя. –  Деревья  и травы и

все обитатели нашего края живут себе и живут, ничьих  им велений не нужно. А

Том Бомбадил – всем хозяевам хозяин. Он знает наперечет все неведомые  тропы

и  тайные броды,  разгуливает по  лесу  и пляшет на  холмах средь бела дня и

темной  ночи; никто и ни в чем ему не помеха.  Старый Том Бомбадил не ведает

страха – он здесь извечный хозяин.

     Дверь  распахнулась и вошел Том Бомбадил. Он был  без шляпы, его пышные

курчавые  волосы венчала  корона  из  желто-алых  листьев.  Том  рассмеялся,

подошел к Золотинке и взял ее под руку.

     – Вот она, моя хозяйка, в изумрудном блеске,  – сказал  он хоббитам,  –

вся в зеленом  серебре и  звездистых искрах.  Больше свеч  на стол, хозяйка!

Сдвинем занавески – и за доброю едой вечер минет быстро. Стол накрыт, и ужин

ждет – молоко да масло, белый хлеб и желтый мед – значит, все прекрасно!

     – Стол-то накрыт, – отозвалась Золотинка, – а вот  гости  готовы  ли  к

ужину?

     Том захлопал в  ладоши и  весело удивился  самому себе:  – Вот растяпа!

Заспешил! Приглашает ужинать!  А зайчата  –  чуть  живые,  им умыться нужно.

Ну-ка,  милые, сюда.  А  плащи –  снимайте. Есть и мыло и вода – умывайтесь,

зайцы!

     Он  отворил  неприметную дверь в глубине зала, и хоббиты потянулись  за

ним: короткий коридорчик, и за углом – дверь в северную пристройку с покатым

потолком. По  стенам тесаного камня  развешаны были зеленые циновки и желтые

коврики, плиточный пол устилал свежий  тростник. У одной стены рядком лежали

четыре плотных тюфячка и белые стопки постельного белья; у другой, напротив,

стояла широкая скамья, а на ней  – глиняные  плошки и  коричневые кувшины  с

кипятком и холодной водой. И возле каждого ложа – мягкие зеленые шлепанцы.

     Вскоре умытые и освеженные хоббиты сидели за столом,  по двое с  боков,

во главе  –  хозяин,  напротив  него  –  Золотинка. Ужинали долго и  весело.

Изголодавшиеся хоббиты уплетали за обе щеки, но сыру и сливок, хлеба и меда,

зелени и ягод  было вдоволь. Пили  они из своих кубков словно бы кристальную

родниковую воду,  но она  веселила  пуще  вина и  развязала им  языки. Вдруг

оказалось,  что они  звонко распевают, словно  петь было легче и  проще, чем

говорить.

     Наконец  Золотинка   с  Томом  поднялись  и  убрали  со  стола.  Гостей

пересадили в  кресла  у камина; они положили  усталые ноги  на подставленные

скамеечки. В широком  камине  радостно полыхал  огонь,  и  веяло сладковатым

запахом:  дрова, наверно, были  яблоневые. В прибранном покое погасили огни,

осталась  лишь  одна лампада  да четыре  свечи на каминной доске,  по паре с

каждого края. И со свечою  в руках возникла перед ними Золотинка: каждому из

них пожелала она покойной ночи и приятного сна.

     – Отдохните до утра, – сказала она. – Лесных гулов и ночных  шорохов не

бойтесь.  Двери наши овевает ветер с холма, а в окна проникает лишь лунный и

звездный свет. Доброй ночи!

     И  ушла,  шелестя и  мерцая, точно  прожурчал в ночной тиши  ручеек  по

прохладным камушкам.

     Том сидел рядом с ними и молчал,  а они набирались  храбрости  спросить

хоть  о чем-нибудь  из того,  о чем  хотели спросить за ужином. Глаза у  них

слипались. Наконец Фродо проговорил:

     – Ты меня услышал, хозяин, или просто случайно проходил мимо?

     Том словно очнулся от приятного сновидения.

     –  Что? На  помощь? Нет,  не слышал, я ведь песни распевал и  тропинкою

речною к дому своему  шагал… ну а в общем стороною про тебя и раньше знал:

знал, что хоббиты-зайчата в лес попали не случайно, да  и все тропинки тайно

нынче  сходятся  к  Ветлянке  –  Старый  Вяз сюда  их  тянет, чтобы путников

губить… Так, а мне чего ж хотелось… на лесной тропинке?..

     Он снова  закивал: его клонила дремота, но  он  продолжал,  теперь  уже

напевно:

     У меня там было дело – собирать кувшинки,

     Чтоб потом преподнести их милой Золотинке;

     Я всегда так делаю перед первым снегом,

     Чтоб они цвели у ней до начала лета –

     Собираю на лугу в чистом светлом озере,

     Чтоб ладони холодов их не заморозили.

     Я у этих берегов – давнею порою –

     И жену свою нашел – раннею весною:

     В камышах она звенела песней серебристой,

     А над нею распевал ветерок росистый.

     Он открыл глаза, и взгляд его блеснул синевой.

     Так что видите, друзья, я теперь не скоро

     У Ветлянки окажусь – может, лишь весною, –

     Да и с Вязом повидаюсь под конец распутицы,

     В дни, когда на нем листва весело распустится

     И когда моя жена в золотистом танце

     На реку отправится, чтобы искупаться.

     Том  опять  приумолк; но Фродо уж не мог удержаться и  задал свой самый

главный вопрос.

     – Расскажи нам, хозяин, – попросил он,  – про этот страшный Старый Вяз.

Кто он такой? Я раньше о нем никогда не слышал.

     – Нет, не  надо! – в один голос вскрикнули Мерри и Пин, выпрямившись  в

креслах. – Сейчас не надо! Лучше утром!

     – Верно! – согласился Том. – Верно, лучше отдыхайте, ночь  не для таких

рассказов! Спите бестревожно, зайцы, и не бойтесь старых вязов! Да и шорохов

ночных тоже не пугайтесь.

     С этими словами он задул лампаду и, взявши в руки по свече, проводил их

в спальню.

     Тюфяки  и  подушки  были   мягче  мягкого;  хоббиты  задернули  пологи,

укутались в белые шерстяные одеяла и мгновенно уснули.

     Тяжелый сон отуманил Фродо.  Ему грезилось, будто встает молодая луна и

в ее бледном свете перед ним возникает  мрачная  высокая  скала, прорезанная

аркой. Потом его словно подняли ввысь, и он увидел не скалу, а скопище скал:

темная равнина, зубчатая ограда, черная башня, а  на ней кто-то стоит.  Юная

луна  светила несмело: видна  была  только  темная-темная башня  да  светлая

фигурка наверху. Понизу ярились  дикие голоса  и  злобно рычали волки. Из-за

луны  вдруг   выплыла  размашистая  тень;  тот,  наверху,  вскинул  руки,  и

ослепительным лучом ударило из его посоха. Плеснули орлиные крылья,  а внизу

завыли,  заклацали  клыками волки.  Ветер  донес яростный  стук  копыт  –  с

востока, с востока, с востока. “Черные Всадники!” –  понял Фродо и проснулся

в  холодном  поту;  быстрыми молоточками  стучала  у  него  в  висках кровь.

“Неужели  же, – подумал  он, –  я наберусь храбрости покинуть эти стены?” Он

лежал  затаив  дыхание,  но  теперь  все было  тихо.  Наконец  он  свернулся

калачиком и погрузился в сон без сновидений.

     А  рядом с ним сладко спал Пин; но сон его вдруг обернулся  удушьем, он

заворочался  и застонал. И разом проснулся  или будто бы проснулся,  слыша в

темноте странные звуки  из сна: “пыт-пыт”, “ы-ыхх-хы-хы”  – и,  будто кто-то

потирает ветви  друг  о друга,  карябает  по  стене  и  стеклам  деревянными

когтями: “скырлы, скырлы, скырлы”.  Он  спросонья подумал, не вязы ли  возле

дома; и страшнее смерти оказалось, что он ни в каком ни  в  доме, а в  дупле

Старого Вяза и  над ним раздается жуткое, скрипучее старческое хихиканье. Он

сел в постели,  оперся на мягкие, ласковые подушки и облегченно откинулся на

них. Тихим  эхом  прозвучали у  него в ушах слова Золотинки: “Лесных гулов и

ночных шорохов не бойтесь. Отдохните до утра.” И он опять сладко заснул.

     Мирный сон Мерри огласился урчанием воды:  вода тихо чмокала, обсасывая

стены,  и  разливалась, расползалась вокруг  дома темной, бескрайней стоячей

заводью.  Вода  смачно  булькала  у  стен,  медленно   и   мутно  прибывала,

приплескивала. “Я  же утону!  – подумалось Мерри. – Она  просочится, хлынет,

затопит, и я утону”. И стал утопать в слизистом иле, вскочил, ударился ногой

о  твердый  плитняк, вспомнил,  где  он  находится,  и снова лег.  И  не  то

расслышал, не то припомнил тихие слова: “Двери наши овевает ветер с холма, а

в окна проникает лишь лунный и звездный свет. Доброй ночи!”

     Как помнилось Сэму,  он-то проспал ночь без просыпу, спал как бревно, а

бревна не просыпаются.

     Утро  разбудило  сразу  всех  четверых.  Том  расхаживал   по  комнате,

прищелкивая, как  скворец. Заслышав, что они проснулись, он хлопнул в ладоши

и воскликнул: “Эй! пой! веселись! Пой во весь голос!” Потом раздвинул желтые

занавеси, и свет хлынул в широкие окна с запада и востока.

     Они радостно вскочили. Фродо  подбежал  к восточному окну и поглядел на

задний  двор, весь  мутно-серый от росы.  Он боялся  увидеть  окна вровень с

землей,  а  на  земле следы копыт.  На самом же деле  окна заслоняли бобовые

гирлянды, а дальше застил утренний свет высокий серый холм. Сочилось бледное

утро: на востоке, за длинными ватными мятыми тучами с алой каймой, занимался

желтый рассвет. Нависшие небеса предвещали дождь;  но заря была все яснее, и

ярко заалели цветущие бобы среди влажно-зеленой листвы.

     Пин  глядел  в  западное  окно,  и перед  ним  клубился туман. Лес  был

подернут мутной пеленою. Казалось, смотришь сверху на серое облачное месиво.

В глубь  Леса  уходил огромный овраг, испуская клубы  и выползки тумана: там

была долина Ветлянки. Слева с холма струился поток, убегая в белесую муть. А

под окном  был  цветущий сад,  серая садовая  изгородь и трава, осеребренная

росинками. Никаких вязов поблизости не было.

     – С добрым утром, малыши! – воскликнул Том. – Солнца нынче нету: тучи с

запада  пришли,  заслонили  небо.  Скоро должен  хлынуть  дождик,  бойкий  и

речистый, – пригодится Золотинке  для осенней чистки.  Поднял я  ее до света

песенкой  веселой. Лежебокам  счастья нету  –  вспомните  присловье: “Ранним

птахам – сытный  завтрак, остальным  – вода и травка!” Не проспать бы вам до

завтра! Подымайтесь, сони!

     Не очень-то поверили хоббиты насчет воды и травки,  но на всякий случай

мешкать  не стали – и  завтракали,  пока мало-помалу не  опустошили стол. Ни

Тома, ни Золотинки  не было. Том хлопотал по дому:  из кухни  доносился звон

посуды,  с лестниц  – дробот его  башмаков, в открытые окна  вдруг  долетали

обрывки  песен.  Распахнутые  окна  глядели на  запад:  далеко  простиралась

туманная долина. Густой плющ копил морось  и  порою ронял  на  землю  редкие

струйки воды. Мало-помалу тучи заволокли все небо; черная стена леса исчезла

за отвесным дождевым пологом.

     И сквозь мерный шум дождя  откуда-то сверху – наверно, с ближнего холма

– послышался  голос  Золотинки,  чистый  и переливчатый.  Слова  уплывали от

слуха,  но  понятно было, что  песня  ее полнится  осенним  половодьем,  как

певучая повесть реки, звенящая всепобеждающей  жизнью от горных  истоков  до

морского далекого устья. Подойдя к окну, Фродо  очарованно внимал струистому

пению  и радовался  дождливому  дню,  неожиданной  задержке. Надо было  идти

дальше, надо было спешить – но не сегодня.

     С запада  примчался верховой ветер, расшевелив тяжелые, сырые  тучи: им

было  невмоготу  тащиться  дальше,  они  проливались  над  Курганами.  Белая

известковая  дорожка  перед домом превратилась в  молочный ручей,  пузыристо

исчезающий  за водяною завесой.  Из-за  угла  рысью  выбежал Том; руками  он

словно бы разводил над собою  дождь  –  и точно, оказался совсем сухой, лишь

башмаки снял и поставил на каминную решетку. Потом уселся в большое кресло и

поманил к себе хоббитов.

     –  Золотинка занята годовой  уборкой,  –  объявил  он. – Плещется везде

вода,  все  вокруг   промокло.  Хоббитам  идти  нельзя:  где-нибудь  утонут.

Подождите день, друзья, посидите с Томом. Время непогоды – осень – время для

беседы, для рассказов и расспросов… Тому много ведомо! Том начнет для  вас

рассказ под шуршанье мороси: речь пойдет издалека, все вопросы – после.

     И он поведал им  немало дивного,  то словно бы говоря с самим собою, то

вдруг  устремляя  на  них  ярко-синие глаза  из-под  курчавых  бровей. Порою

рассказ его  превращался в монотонный  распев,  а  иногда  Том  вскакивал  и

пускался в неистовый  пляс. Он говорил  о пчелах и свежих медвяных цветах, о

травах и кряжистых, заслоняющих небо деревьях, рассказывал про тайны чащоб и

колючих  непролазных кустарников, про  обычаи  невиданных  птиц  и неведомых

тварей земных, про злые и добрые, темные и светлые силы.

     Они слушали  – и Лес представлялся  им  совсем по-иному, чем прежде,  а

себя они видели в нем назойливыми,  незваными чужаками. То и дело –  впрямую

или обиняком –  упоминался Старый Вяз, властный, могучий, злокозненный. И не

раз Фродо благодарил судьбу за их чудесное спасение.

     Вековечный  Лес  недаром  так  назывался:  он  был  последним  лоскутом

древнего,  некогда  сплошного   покрова  земли.  Праотцы  нынешних  деревьев

набирали  в нем силу,  старея,  подобно  горам;  им еще помнились времена их

безраздельного  владычества над землею. Несчетные годы напитали их гордыней,

мудростью,  злобой.  И  не  было  из  них  опаснее  Старого  Вяза  с  гнилой

сердцевиной, но богатырской, нерастраченной мощью: он был жесток и хитер, он

повелевал ветрами и властвовал по обе стороны реки.  Ненасытно всасывался он

в плодородную почву, тянул из нее соки, расползался по земле  серой паутиной

корней,  раскидывал в стороны узловатые серые руки –  и подчинил себе Лес от

Городьбы до Южного нагорья…

     Но вот Лес был забыт,  и рассказ Том вприпрыжку помчался вдоль бурного,

взлохмаченного потока, мимо вспененных водопадов, по скосам слоистых скал  и

крутым каменистым осыпям, вверх по темным, сырым расселинам – и докатился до

нагорья.  Хоббиты услышали  о  великих  Могильниках и  зеленых  курганах,  о

холмах, увенчанных белыми коронами из зазубренных камней, и земляных пещерах

в  тайных глубинах между  холмами. Блеяли овцы.  Воздвигались высокие стены,

образуя могучие крепости и мощные многобашенные твердыни; их владыки яростно

враждовали друг с другом, и  юное солнце багрово блистало на  жаждущих крови

клинках. Победы  сменялись  разгромами, с  грохотом рушились  башни,  горели

горделивые  замки, и пламя взлетало  в небеса.  Золото  осыпало  усыпальницы

мертвых царей, смыкались каменные своды, их забрасывали землей, а над прахом

поверженных  царств вырастала густая  трава. С востока  приходили кочевники,

снова блеяли над гробницами овцы – и опять подступала  пустошь.  Из дальнего

далека надвигалась  Необоримая  Тьма, и кости хрустели  в  могилах. Умертвия

бродили по пещерам,  бренча драгоценными  кольцами и вторя завываниям  ветра

мертвым  звоном золотых ожерелий. А каменные  короны  на  безмолвных  холмах

осклаблялись, щерились в лунном свете, как обломанные белые зубы.

     Хоббитам  было страшновато.  Даже  до  Хоббитании  докатывались мрачные

рассказы о Могильниках и умертвиях. Правда, у них такого и слушать не хотели

– зачем? Все  четверо  разом  вспомнили тихий домашний камин: вот  и у  Тома

такой, только гораздо крепче, гораздо надежнее. Они даже перестали слушать и

робко зашевелились, поглядывая друг на друга.

     Их  испуганный  слух  отворила  совсем  иная  повесть   –  о   временах

незапамятных  и  непонятных, когда  мир был  просторнее  и Море плескалось у

западных берегов, будто совсем  рядом;  а Том все брел и брел в прошлое, под

древними звездами звучал его  напев – были тогда  эльфы, а  больше никого не

было. Вдруг он умолк и  закивал головой, словно задремал. Хоббиты сидели как

завороженные:  от слов его  выдохся ветер,  растаяли  облака, день  пропал и

простерлась глухая ночь в белых звездных огнях.

     Миновало  ли  утро,  настал  ли вечер, прошел ли день или много  дней –

этого  Фродо  не  понимал:  усталость  и  голод словно  бы  отступили  перед

изумлением. Огромные  белые звезды глядели в окно; стояла бестревожная тишь.

Изумление вдруг сменилось смутным страхом, и Фродо выговорил:

     – Кто Ты, Господин?

     – Я? – переспросил Том, выпрямляясь, и глаза его  засинели в полумраке.

– Ведь я уже сказал! Том из древней были: Том, земля и небеса здесь издревле

были. Раньше  рек, лесов и трав,  прежде первых ливней, раньше  первых бед и

засух, страхов и насилий был здесь Том Бомбадил – и всегда здесь был он. Все

на памяти  у Тома:  появленье Дивных, возрожденье Смертных, войны, стоны над

могилами…  Впрочем, это все вчера – смерти  и умертвия, ужас Тьмы и Черный

Мрак…  А  сегодня  смерклось  только там, вдали, за  Мглистым,  над  горой

Огнистою.

     Словно черная волна хлестнула  в окна, хоббиты вздрогнули, обернулись –

но в дверях уже стояла  Золотинка, подняв яркую свечу и заслоняя ее рукой от

сквозняка, и рука светилась, как перламутровая раковина.

     –  Кончился дождь,  – сказала она, – и свежие струи бегут  с холмов под

звездными лучами. Будем же смеяться и радоваться!

     – Радоваться, есть  и  пить,  – весело  подхватил Том, –  повесть горло

сушит.  Том с утра  проговорил, а зайчишки слушали.  Приустали?  Стало быть,

собираем ужин!

     Он  живо  подскочил к камину  за  свечой, зажег  ее  от  пламени  свечи

Золотинки, протанцевал вокруг стола, мигом исчез в  дверях, мигом вернулся с

огромным,  заставленным  снедью  подносом  и  принялся  вместе с  Золотинкой

накрывать на стол. Хоббиты сидели, робко восхищаясь и робко посмеиваясь: так

дивно прелестна  была  Золотинка и так смешно прыгал Том. А все же казалось,

что у них общий танец: друг  с другом, у  стола,  за дверь и назад, – вскоре

большущий  стол был весь в свечах и  яствах.  Желто-белым  сияньем  лучились

настенные светильники. Том поклонился гостям.

     –  Время ужинать,  – сказала Золотинка,  и хоббиты заметили, что  она в

нежно-серебристом   платье  с   белым  поясом.  А   Том   был  светло-синий,

незабудочный, только гетры зеленые.

     Ужин оказался еще обильнее вчерашнего. Хоббиты, заслушавшись Тома, даже

забыли о еде и теперь наверстывали свое, будто проголодали неделю.

     Они не отвлекались на песни и разговоры: уж очень вкусно угощали. Еды и

питья было  вдосталь – наелись,  напились, и  голоса их зазвенели  радостным

смехом.

     А  Золотинка спела им немало песен, веселых и тихих: они услышали,  как

струятся  реки  и  колышутся озера –  большие,  светлые,  –  увидели  в  них

отражение неба и звездную рябь. Потом она пожелала им доброй ночи и оставила

их у камина. Но Том словно очнулся от дремоты – и начал расспрашивать.

     Удивительно – он знал про них почти все и даже помнил их предков, знал,

что делалось в  Хоббитании с  Начальной поры,  от  которой до живых хоббитов

ничего не  дошло.  Вскоре  они перестали  удивляться…  только все же  было

странно, что чаще других Том поминал того же Бирюка, а они-то!

     – Руки у Бирюка – чуткие  к  земле, он работает жарко,  а глядит в  оба

глаза. Он обеими ногами стоит на земле и хоть шагает валко, не оступился еще

ни разу, – так поняли Тома хоббиты.

     Том, наверно, и с эльфами водил знакомство: не Гаральд ли рассказал ему

последние вести о Фродо?

     Знал от так много и  так хитро выспрашивал,  что Фродо, сам не заметив,

рассказал ему про Бильбо, про свои надежды  и страхи едва  ли не больше, чем

самому Гэндальфу. А Том лишь безмолвно покивал головою; но, когда он услышал

о Черных Всадниках, глаза его хитро блеснули.

     – Покажи мне вашу “прелесть”! – велел  он, прерывая беседу; и Фродо,  к

собственному изумлению, вдруг спокойно отстегнул Кольцо и протянул его Тому.

     Оно словно бы сплющилось, а потом расплылось на его смуглой ладони. Том

со смехом поглядел сквозь Кольцо.

     Странный  вид  представился  хоббитам, тревожный и смешной:  ярко-синий

глаз в золотом  ободке. Том надел Кольцо на  мизинец и поднес  его к  свече.

Поднес и поднес; но вдруг они ошарашенно ахнули. Как же это – Том не исчез!

     А Том рассмеялся  и подкинул  Кольцо к потолку: оно  исчезло со злобным

свистом.

     Фродо растерянно вскрикнул  – а Том с улыбкой  наклонился  к нему через

стол и вручил откуда-то взявшееся Кольцо.

     Фродо  осмотрел  Кольцо,  сурово  и  подозрительно, словно  одолжил его

какому-то фокуснику.

     Оно  было  все  такое  же  тяжелое  – Фродо  всегда удивлялся, как  оно

оттягивает карман.  Но  ему стало  обидно,  что  Тому  Кольцо  –  нипочем, а

Гэндальф небось не зря считал, что оно ужасно важное. Он немного переждал и,

когда Том рассказывал, какие хитрые бывают барсуки,  потихоньку надел Кольцо

на палец.

     Мерри зачем-то повернулся к нему и еле подавил испуганное восклицание –

где?  как? Фродо  обрадовался: все  в  порядке,  Кольцо  – то самое, недаром

небось Мерри изумленно пялится на его стул. Он вскочил и  бесшумно пробрался

к двери.

     –  Как  тебя,  Фродо, что ль?  –  окликнул его  Том,  сверкнув  ясными,

спокойными, всевидящими глазами. – Брось озорничать-то! Ишь  ведь –  выцвел,

ровно моль… Ну-ка, возвращайся! Да сними свою игрушку –  без нее ты лучше.

Посидите  тихо,  зайцы.  Вам в  дорогу завтра. Том  расскажет, как добраться

побыстрей до Тракта. Слушайте внимательно, чтобы не плутать вам.

     Фродо принужденно рассмеялся, снял Кольцо и сел на свое место.

     Том  пообещал на завтра солнечный  день, и выйти  надо было  как  можно

раньше, потому что  здешнюю погоду даже Том не мог предсказать: она менялась

чаще и прихотливей, чем наряды Золотинки.

     По его совету они решили идти к северу, западным краем нагорья, в обход

Могильников. Если повезет, за день  можно  добраться  до  Великого Западного

Тракта. Том наказал им ничего не бояться – и никуда не соваться.

     – По зеленой  траве, по  краю  нагорья,  подальше от Волглого Лога, где

злая  мгла,  и  Обманные Камни, и земли мерзких умертвий! – Том повторил это

несколько раз и велел держаться как  можно западнее.  Потом  все они заучили

наизусть призывную песню на будущий день – пригодится, если попадут в беду:

     Песня звонкая, лети к Тому Бомбадилу,

     Отыщи его в пути, где бы ни бродил он!

     Догони и приведи из далекой дали!

     Помоги нам, Бомбадил, мы в беду попали!

     Они спели ее вместе с ним, он со смехом  похлопал  каждого  по плечу  и

отвел их в спальню, высоко держа свечи.

     Мгла над Могильниками

     Спал Фродо без сновидений. Но под утро послышался  ему – то ли во  сне,

то ли  наяву – нежный напев, словно осветивший  изнутри серую завесу  дождя;

завеса  стала  стеклянно-серебряной,  медленно раздвинулась,  и  перед  ними

открылась зеленая даль, озаренная солнцем.

     Тут-то он и  проснулся; а Том уже  ходил и свистал, будто целое дерево,

полное  птичьих гнезд;  и солнце показалось из-за холма, брызнув  в открытые

окна. Снаружи все было зеленое и отливало бледным золотом.

     Завтракали они снова  одни,  болтая  что  на  язык  взбредет,  готовясь

распрощаться; а  на сердце была тяжесть, хоть утро – чистое, мягкое, голубое

– манило их в путь. Пони только что не прыгали: бодрые, резвые. Том вышел на

крыльцо,  помахал шляпой и  потанцевал –  в  объяснение, что время  не ждет.

Хоббиты  со  вздохом  пустились в путь  петлистой тропою и у  крутого склона

спешились, но Фродо вдруг застыл в нерешительности.

     –  А  Золотинка-то!  – воскликнул он. – А  красавица-то  наша, осиянная

изумрудным блеском! С нею мы же не попрощались, мы же ее с вечера не видели!

     Он бы даже и назад повернул, но вдруг до них донесся переливчато-нежный

оклик.  Золотинка стояла  на  высоком гребне, стояла  и звала их;  ее волосы

струились  на ветру  и сеяли солнечный  свет. С  росистой  травы  из-под  ее

танцующих ног вспрыгивали яркие зайчики.

     Они  поспешили  вверх   по   склону   последнего  тамошнего  холма   и,

запыхавшись,  столпились вокруг нее.  И склонились перед нею;  но она повела

рукой,  приглашая их  оглядеться; и оттуда, с вершины, увидели они  утреннюю

землю.  Дали распахнулись, точно  и не  было тяжкой  мути, застилавшей  мир,

когда  они  стояли  на  верхней проплешине Вековечного Леса:  она  и  сейчас

виднелась,  бледно-зеленая в  оправе темных  крон.  И громоздились  лесистые

кручи,  зеленые,  желтые, красно-золотые, расцвеченные солнцем  и скрывавшие

дальнюю долину Брендидуима.  На юге источала слюдяной блеск Ветлянка –  там,

где Главная река  Хоббитании широким броском уносила свои  воды  в неведомые

края. Ступенями  нисходили на север, в смутную неверную даль, серо-зеленые и

буроватые всхолмья. На востоке высились курган за курганом, озаренные ранним

солнцем,  исчезавшие  в  дымчатой, млечной  голубизне;  и подсказкой  не  то

странной  памяти, не то древних преданий угадывались за ними далекие вершины

гор.

     Они  надышались  свежим  воздухом, и все  им казалось  нипочем:  только

шагнуть-прыгнуть,  а там уж  ноги сами до места  донесут. Даже  обидно  было

трусить тропами к Тракту: нет бы, как Том, раз-два, с камня на камень, и вот

тебе, пожалуйста, горы.

     Они  не могли найти  прощальных  слов,  но  это  и  не  понадобилось  –

заговорила сама Золотинка.

     –  Спешите  же, милые  друзья!  –  сказала  она.  – От  задуманного  не

отступайтесь,  будьте  упорны! К  северу,  с ветром у  левой щеки, с  добрым

напутствием в сердце!  –  И обратилась к  Фродо: – Прощай,  Друг  Эльфов, мы

радостно свиделись и весело расстаемся!

     А Фродо промолчал. Он только  низко поклонился и  повел пони вперед; за

ним тронулись  остальные. Приветный  кров Тома Бомбадила, долина и самый Лес

скрылись из  виду. В ложбине застоялась теплая сырость и сладко пахла густая

увядающая трава.  Внизу они  оглянулись и снова увидели Золотинку – дальнюю,

маленькую, стройную – как цветок, озаренный солнцем. Она стояла, простирая к

ним руки; ее  прощанье эхом огласило ложбину, она помахала, повернулась  – и

исчезла за гребнем холма.

     Тропа  вилась понизу, у  зеленого подножия холма, и вывела их в  другую

ложбину, шире и  глубже, а  потом  запетляла  вверх-вниз по склонам: холм за

холмом, ложбина за ложбиной. Ни деревьев, ни ручьев – только  трава да тишь,

беглый шепоток ветра и далекие птичьи вскрики. Солнце поднималось все выше и

грело все жарче.

     И всякий раз на вершине ветерок утихал.  Когда им снова открылся запад,

дальний  Лес, казалось, все  еще дымился дождевой испариной. А за горизонтом

как-то смерклось, и синий мрак очертил небо, будто жарко и тяжело надвинулся

на глаза небесный зной.

     К полудню они въехали на холм с широкой и плоской  вершиной, похожей на

большое блюдце. На дне блюдца – ни ветерка, а небо надвинулось и давило. Они

подъехали  к  закраине и  глянули  на  север  –  вон,  оказывается,  сколько

проехали!  Правда,  струистый воздух застилал взгляд,  но все  равно понятно

было,  что  Лог  кончается. Впереди  перед ними  лежала глубокая долина,  ее

замыкали два отвесных склона.  А дальше  холмов не было:  виднелась  смутная

темная полоса.

     –  Это деревья,  –  объяснил  Мерри. –  Возле  Тракта,  наверно,  вдоль

обочины. Говорят, посажены невесть когда.

     – Прекрасно! – сказал Фродо. – Если мы столько  же пройдем к вечеру, то

Лог останется позади, а там уж найдем, где заночевать.

     С  этими словами  он поглядел на  восток  и увидел плосковерхие зеленые

курганы – у некоторых вершины были пустые,  а из других торчал белый камень,

как сломанный зуб.

     Зрелище это добра не сулило – впрочем, и посреди их травянистого блюдца

оказался такой же камень. Был полдень; камень не отбрасывал тени, но приятно

холодил  спины хоббитов,  усевшихся  подкрепиться. Пили,  ели,  радовались –

какое все  было  вкусное!  Уж  Том постарался. А расседланные  пони  бродили

поблизости.

     Трудный путь, сытная  еда, теплое солнце  и запах  травы  – перележали,

вытянув ноги и  глядя  в  небо,  оттого  все  и случилось. Пробудились они в

испуге: ведь вовсе и не думали спать. Камень захолодел и  отбрасывал длинную

бледную  тень на  восток.  Желтоватое  солнце  еле-еле  проблескивало сквозь

туман, а  он подымался, густой  и белый, подымался  со  всех сторон. Тишь  и

стылая сырость. Пони сбились в кучу и опустили головы.

     Торопливо вскочив, хоббиты бегом кинулись к западной закраине кургана –

они  были  на острове  среди  тусклой  мглы.  Даже  солнце тонуло  в белесом

разливе, а  с востока наползала холодная серая муть. Мгла, мгла и мгла;  она

крышей склубилась над их головами. Мглистая зала, и камень – колонной.

     Судя по всему, они угодили  в ловушку, но пока не  потеряли присутствия

духа. Еще виделась им  дорога, еще они знали, куда  к ней идти.  А остаться,

переждать здесь туман – об этом у них даже мысли не было.

     Они  провели  своих пони, одного  за  другим,  пологим северным склоном

холма вниз, в  туманное  море. А промозглая  мгла  набухала сыростью  – даже

волосы  стали мокрыми  и  липкими.  В  самом  низу они остановились и надели

плащи,  которые мигом  отсырели и  отяжелели.  Медленно пробирались их пони,

кое-как нащупывая путь.  Лишь бы выйти из ложбины – а там по  прямой, там не

собьешься  до самого Тракта. Они надеялись, что за  Логом туман поредеет или

вообще рассеется.

     Продвигались очень медленно. Чтобы  не  разбрестись  и  не потеряться –

тесной цепочкой. Фродо  во главе, за  ним Сэм, Пин и Мерри. Тропе, казалось,

конца  не  будет,  но  вдруг Фродо  заметил,  что  с двух сторон надвинулась

плотная темень.  Стало  быть,  сейчас  будет  северное  ущелье.  Волглый Лог

пройден.

     – Быстрее! За мной!  – крикнул он через  плечо и заторопился вперед. Но

надежда тут же обернулась тревогой – все уже смыкалась черная теснина. Потом

вдруг расступилась,  и  перед  ним  возникли два громадных  каменных  зубца.

Наверно, проход,  только непонятно,  откуда они взялись, сверху их  не  было

видно. Фродо с разгона прошел  между зубцами –  и на него словно  обрушилась

темнота.  Пони  фыркнул,  вздыбился,  и  Фродо упал  наземь,  а  поднявшись,

обнаружил, что он один: друзья исчезли.

     – Сэм! – крикнул он. – Пин! Мерри! Сюда, не отставайте!

     В ответ  ни звука.  Его  охватил ужас, он побежал  назад через каменные

врата с отчаянным  зовом: “Сэм! Сэ-э-м! Пин! Мерри! Где вы?”  Пони скрылся в

сыром  тумане. Откуда-то – кажется, слева, с востока, – донесся еле  слышный

ответный зов: “Эй, Фродо! Фродо! Эй!” Он бросился на крик – и, карабкаясь по

ребристым  уступам, опять позвал друзей, потом еще раз и еще.  “Фродо, эй! –

откликнулись наконец тонкие голоса сверху, из мглы, и захлебнулись воплем: –

Помогите! Помогите!  На  по-о-омощь!”  Фродо изо всех сил карабкался вверх и

вверх, наугад, в глухую темень.

     Под  ногами  вдруг стало  ровно, и  он понял, что  добрался  до вершины

кургана.  Ноги  его  подкашивались, он весь взмок и теперь трясся от холода.

Никого – тишь и мутная темнота.

     – Где вы? – жалобно выкрикнул он.

     Ответа не было. Он крикнул  еще раз  и настороженно прислушался. В ушах

засвистел студеный ветер; Фродо заметил, что изо  рта у  него валит  белесый

пар.  Погода   менялась:   туман   расползался  рваными  клочьями,   темнота

проредилась.  Фродо  поднял глаза и увидел  в  разрывах  туч тусклые звезды.

Снова дунул ветер и зашелестела трава.

     Ему послышался  придушенный вскрик, и он  побежал туда,  где кричали; а

мгла свертывалась и таяла, обнажая звездное небо. Восточный ветер пронизывал

до костей. Справа черной тенью высился Могильник.

     – Ну, где же вы? – крикнул он снова, испуганно и сердито.

     – Здесь! – глухо отозвался из-под земли цепенящий голос. – Здесь, я жду

тебя!

     – Нет-нет-нет, – выдохнул Фродо, но двинуться с места не мог.

     Колени  его  подломились,  и  он  рухнул наземь. Тишь,  никого:  может,

померещилось? Он с  дрожью  поднял глаза и увидел, что  над  ним  склоняется

темная фигура,  пригвождая  к земле ледяным взглядом,  словно двумя мертвыми

лучами.  Холодная стальная хватка сдавила Фродо – он вмиг окостенел с головы

до ног и потерял сознание.

     Когда  Фродо пришел  в себя,  все  забылось, кроме  ужаса. Потом  вдруг

мелькнуло:  конец, попался, в могиле. Умертвие  схватило его, околдовало,  и

теперь он во власти мрачных  чар, о  которых в  Хоббитании  даже  и  шепотом

говорить боялись. Он  не смел шелохнуться, простертый на каменном полу, руки

крестом на груди.

     Замерший  во  мраке,  скованный  смертным страхом,  думал  он почему-то

совсем не  о смерти, а вспоминал Бильбо  и его рассказы, вспоминал, как  они

бродили  вдвоем  по  солнечным  долинам Хоббитании, толкуя про путешествия и

приключения.  В  душе самого жирного, самого  робкого хоббита все же  таится

(порою  очень  глубоко  таится)  будто запасенная про черный  день отчаянная

храбрость. А Фродо был вовсе не жирный и  вовсе не робкий; хоть он и не знал

этого,  но Бильбо, да и  Гэндальф тоже, считали  его лучшим хоббитом во всей

Хоббитании. Он понял,  что  странствие его  кончилось, и кончилось ужасно, –

именно эта  мысль  и придала  ему мужества. Фродо  напрягся для предсмертной

схватки: он уже не был покорной жертвой.

     Собираясь  с  силами,  он  неожиданно заметил,  что  темнота  исподволь

отступает под наплывом зеленоватого света снизу,  из-под каменных плит. Свет

холодной волною разлился по  его  лицу  и  телу, а стены и  свод по-прежнему

оставались  во тьме.  Фродо  повернул голову  и  увидел,  что  рядом  с  ним

простерты Сэм, Пин и  Мерри. Они лежали на спинах, облаченные в белые саваны

и мертвенно-бледные.  Вокруг них громоздились груды сокровищ, и омерзительно

тусклое  золото  казалось могильным  прахом.  Жемчужные венчики  были на  их

головах,  золотые цепи на запястьях,  а пальцы унизаны  перстнями. У каждого

сбоку  меч, у каждого в  ногах щит.  И еще один  меч –  обнаженный – поперек

горла у всех троих.

     Зазвучало пение –  медленное, невнятное,  замогильное. Далекий-далекий,

невыносимо  тоскливый  голос  будто  просачивался из-под земли.  Но скорбные

звуки  постепенно  складывались  в  страшные  слова  – жестокие,  мертвящие,

неотвратимые.  И  стонущие, жалобные. Будто  ночь, изнывая  тоской  по утру,

злобно сетовала на него; словно холод, тоскуя по теплу, проклинал его. Фродо

оцепенел. Пение становилось все отчетливее, и с ужасом в  сердце он различил

наконец слова заклятия:

     Костенейте под землей

     до поры, когда с зарей

     тьма кромешная взойдет

     на померкший небосвод,

     чтоб исчахли дочерна

     солнце, звезды и луна,

     чтобы царствовал – один –

     в мире Черный Властелин!

     У изголовья его что-то скрипнуло и заскреблось. Он приподнялся на локте

и  увидел,  что лежат они поперек  прохода, а из-за угла крадется, перебирая

пальцами, длинная рука – крадется к Сэму, к рукояти меча у его горла.

     Жуткое  заклятье камнем  налегло  на Фродо, потом нестерпимо захотелось

бежать,  бежать  без оглядки.  Он  наденет  Кольцо, невидимкой ускользнет от

умертвия, выберется наружу. Он представил себе, как бежит по утренней траве,

заливаясь слезами, горько оплакивая Сэма, Пина  и Мерри,  но  сам-то живой и

спасшийся. Даже Гэндальф и тот его не осудит: что ему еще остается?

     Но  мужество  сурово подсказывало ему  иное.  Нет,  хоббиты  не бросают

друзей  в  беде.  И  все же он  нашарил в кармане Кольцо…  а рука умертвия

подбиралась  все  ближе к  горлу  Сэма. Внезапно решимость  его  окрепла, он

схватил короткий меч, лежавший сбоку, встал на колени, перегнулся через тела

друзей,  что было  сил рубанул по запястью скребущей руки – и  перерубил ее.

Меч  обломился. Пронесся неистовый  вой, и  свет  померк.  Темноту  сотрясло

злобное рычание.

     Фродо упал на Мерри, щекой на его холодное лицо. И неожиданно припомнил

все, что скрылось  за клубами мглы: дом у  холма, Золотинку, песни Тома.  Он

вспомнил ту  песню-призыв, которую Том разучил  с  ними. Неверным,  дрожащим

голосом он начал: “Песня звонкая, лети к  Тому  Бомбадилу” – и с этим именем

голос его  окреп, зазвучал  в  полную  силу,  словно труба запела  в  темном

склепе:

     Песня звонкая, лети к Тому Бомбадилу!

     Отыщи его в пути, где бы ни бродил он!

     Догони и приведи из далекой дали!

     Помоги нам, Бомбадил, мы в беду попали!

     Эхо смолкло, и настала мертвая тишь, только сердце Фродо гулко стучало.

Долгая  тишь; а потом, как через толстую стену, из-за холмов,  издалека, все

ближе, зазвучал ответный напев:

     Вот он я, Бомбадил, – видели хозяина?

     Ноги легкие, как ветер, – обогнать нельзя его!

     Башмаки желтей желтка, куртка ярче неба,

     Заклинательные песни – крепче нет и не было!

     Покатился  грохот  разметаемых  камней,  и в склеп хлынул свет, живой и

яркий. Пролом  засиял в стене  у изножия,  и  в нем показалась голова Тома в

шляпе с  пером, а за спиной его  вставало  багряное солнце. Свет пробежал по

лицам  трех  неподвижных  хоббитов, смывая  с  них  трупную  зелень.  Теперь

казалось, что они всего лишь крепко спят.

     Том пригнулся, снял шляпу и с песней вошел в темный склеп:

     В небе – солнце светлое, спит Обманный Камень –

     Улетай, умертвие, в земли Глухоманья!

     За горами Мглистыми сгинь туманом гиблым,

     Чтоб навек очистились древние могилы!

     Спи, покуда смутами ярый мир клокочет,

     Там, где даже утренний свет чернее ночи!

     Надрывный  и  протяжный крик  ответил  на его песню; обрушились своды в

глубине Могильника, и воцарился покой.

     – Ну-ка, вылезай  скорей из могильной сырости! – велел Том.  – Нам  еще

твоих друзей надо к солнцу вынести.

     Они вынесли Мерри, Пина, потом Сэма. Мимоходом Фродо увидел в  земляной

осыпи обрубленную кисть, копошившуюся,  как недодавленный паук. Том вернулся

в  пустой  склеп – оттуда донесся  гул и  топот. Вышел он с ворохом оружия и

украшений – золотых и серебряных, медных и бронзовых,  старинной  чеканки, в

многоцветных  каменьях, – взобрался на  зеленый  могильный  холм  и рассыпал

добычу по солнечной траве.

     Он  постоял  молча,  держа  шляпу на отлете и глядя на трех неподвижных

хоббитов у подножия Могильника. Потом, простерши правую руку вверх, вымолвил

звучно и повелительно:

     Мертво спит Обманный Камень – просыпайтесь, зайцы!

     Бомбадил пришел за вами – ну-ка, согревайтесь!

     Черные Ворота настежь, нет руки умертвия,

     Злая тьма ушла с ненастьем, с быстролетным ветром!

     К  несказанной  радости  Фродо,  все   трое  приподнялись,  потянулись,

протерли глаза  и  вскочили на ноги. С изумлением глядели они на  Фродо,  на

Тома,  во весь рост возвышавшегося над ними, на свои грязно-белые лохмотья и

золотые украшения.

     –  Это  еще  что за новости?  – начал было  Мерри,  встряхнув головой в

золотом венце набекрень. Вдруг он осекся и закрыл глаза. – Да, помню, помню,

как все это случилось!  – глухо выговорил он. – Ночью напали они с севера, и

было их – не счесть. Копье пробило мне сердце. – Он схватился за грудь. – Да

нет, что же это!  – крикнул он, с усилием поднимая  голову. – Словно во сне!

Куда ты подевался, Фродо?

     – Должно быть, сбился с дороги, – отвечал Фродо,  – но лучше об этом не

вспоминать. Что прошло, то миновало. А теперь – в путь!

     –  В какой там путь, сударь! –  воскликнул Сэм. – Что я, голый пойду? –

Он сбросил  венец,  пояс, кольца,  сорвал саван  и  шарил глазами по  траве,

словно  ожидая  увидеть где-то неподалеку  свое  хоббитское платье:  куртку,

штаны, плащ.

     – Не  ищите зря  одежду,  все  равно  не сыщете,  –  сказал  Том, мигом

спрыгнув с могильного холма и пританцовывая вокруг хоббитов как ни  в чем не

бывало.

     – Почему же это не искать? – удивился Пин,  с веселым недоумением глядя

на пляшущего Бомбадила. – А как же?

     Том только покачал головой.

     –  Радуйтесь лучше,  что  вышли  на  свет  из безвозвратных глубин:  от

свирепых  умертвий спасения нет  в  темных  провалах  могил.  Живо! Снимайте

могильную гниль и  по траве – нагишом! Надо стряхнуть вам  подземную пыль…

Ну а я на охоту пошел.

     И побежал под  гору,  насвистывая  и припевая.  Фродо долго  глядел ему

вслед,  а  Том  вприпрыжку  мчался на  юг зеленой  ложбиной  между холмами с

посвистом и припевом:

     Гоп-топ! Хоп-хлоп! Где ты бродишь, мой конек?

     Хлоп-хоп! Гоп-топ! Возвращайся, скакунок!

     Чуткий нос, ловкий хвост, верный Хопкин-Бобкин,

     Белоногий толстунок, остроухий Хопкин!

     Так  пел Том Бомбадил, на  бегу  подбрасывая шляпу  и ловя ее, пока  не

скрылся в низине,  но и оттуда доносилось: “Гоп-топ!  Хлоп-хоп!”,  покуда не

подул южный ветер.

     Парило  по-вчерашнему. Хоббиты побегали по траве,  как им было  велено.

Потом  валялись на солнышке, изнывая от радости,  точно их чудом перенесли в

теплынь с мороза; с такой радостью больной однажды легко  встает с постели и

видит, что жизнь заново распахнута перед ним настежь.

     К тому времени,  как  Том  вернулся, они успели прогреться  до седьмого

пота  и здорово проголодаться. Из-за гребня холма выскочила его подброшенная

шляпа; потом появился он сам: а за ним шесть пони: пять их собственных и еще

один,  наверно, Хопкин-Бобкин  – он был крупнее,  крепче, толще  (и  старше)

остальных. Мерри, бывший хозяин всех пони, называл их как придется, а с этих

пор  они  стали отзываться  на  клички,  которые дал им  Том  Бомбадил.  Том

подозвал их,  одного  за другим;  они подошли  и выстроились  в ряд,  а  Том

насмешливо поклонился хоббитам.

     – Забирайте-ка лошадок! – сказал Том. – Им, бедняжкам, стало страшно, и

они от  вас  удрали – бросили хозяев. У  лошадок нос  по ветру:  как  учуяли

умертвий – мигом поминай как звали… Но ругать нельзя их! Где же это видано

– лезть самим  в  Могильники? Может,  хоббитам-то надо  поучиться у лошадок?

Вишь – цела у них поклажа. Молодцы, лошадушки! И чутье у них вернее: убежали

от умертвий, от подземной лютой смерти… Нет, нельзя ругать их!

     – А шестой для кого? – поинтересовался Фродо.

     – Для меня, – ответил  Том.  – Он мой дружок. Бродит, где захочется. Но

когда  его  покличешь,  прибегает тотчас же.  Том проводит  хоббитов тропкой

самой краткой, чтоб они сегодня же добрались до Тракта.

     Хоббиты  пришли  в восторг, и благодарности их  не  было конца,  а  Том

рассмеялся и сказал:

     – Тома Золотинка  ждет, и забот – полон рот. Он проводит хоббитов, чтоб

не  беспокоиться.  Ведь  они  какой  народ?  С  ними  уймища хлопот!  Только

вызволишь из Вяза – под землей завязнут. Если не дойдут до Тракта  –  что-то

будет завтра?.. Нет, уж лучше проводить их – и освободиться.

     Судя  по солнцу,  еще и  десяти  не  было, но хоббиты  с  удовольствием

пообедали бы, если б на то хватило припасов. Хватило  только на завтрак: они

съели все, что запасли накануне, и почти все,  что подвез Том. Не так уж это

было  много для изголодавшихся  хоббитов, однако  на душе у  них  стало куда

веселее.  Пока  они завтракали, Том бродил  по холму и перебирал  сокровища.

Львиную долю их он сложил сверкающей грудой – “пусть найдет,  кто найдет,  и

спокойно  владеет, будь  то птица,  зверь, человек или эльф”: так было снято

могильное  заклятие,  чтоб  сюда  снова не явились  умертвия. Себе  он  взял

сапфировую брошь,  бархатисто-переливчатую, словно крылья бабочки. Том долго

смотрел на нее, будто что-то припоминая. Потом покачал головой и промолвил:

     – Та,  что некогда ее на  плече носила, ярче дня была  лицом, солнечней

сапфира…  Так пускай же эту брошку  носит Золотинка:  будет память  нам  о

прошлом – звездочка-живинка.

     Каждому  хоббиту  достался кинжал  – длинный, прямой,  с красно-золотым

змейчатым  узором по клинку.  Обнаженные, они сверкали  холодно и сурово,  а

ножны  были  черные,  легкие  и прочные,  из  неведомого металла,  усыпанные

самоцветами.  То  ли  их сберегли чудесные ножны, то ли сохранило  могильное

заклятье, но ни пятна ржавчины не было на ясных клинках.

     –  Впору  малышам  кинжалы,  пригодятся  как мечи,  – сказал Том.  – Не

единожды, пожалуй, нападут на них в ночи злые  слуги Властелина, что таится,

словно  тать, у Огнистой. Но  отныне их  нельзя врасплох  застать.  Хоббит с

арнорским кинжалом – он что кролик с тайным  жалом: нападешь, а он ужалит…

Заречешься нападать!

     Он объяснил хоббитам,  что  клинки выкованы  полторы тысячи  лет  назад

оружейниками княжества  Арнор,  которое пало  под натиском с  севера: ратной

силой его бы, может,  и не одолеть, но одолело злое чародейство, ибо колдуны

владели тогда северным Ангмарским краем.

     –  Все, что было, давно забыли,  – как бы про себя молвил  Том. –  Лишь

одинокие  странники в  мире,  потомки  древних  властителей,  охраняют покой

беспечных   народов.  Но  странников  этих  совсем  немного.  Мало  осталось

воителей…

     Хоббиты не  очень-то  поняли,  о  чем он бормочет, но перед  глазами их

вдруг  простерлись бессчетные годы,  будто  нескончаемая  долина, а  по  ней

бродили  люди, словно  редкие тени,  высокие и  угрюмые, опоясанные длинными

мечами,  а последний –  с  тусклой звездой во лбу. Потом видение померкло, и

глаза им  залил  солнечный свет.  Медлить было незачем. Быстро  увязав мешки

(Мерри, Пин и Сэм  давно уж переоделись в запасное платье), они навьючили их

на пони. Подаренное  оружие болталось  на поясе  и путалось в ногах. “Вот уж

незачем-то, –  думали  они. – Мало ли  что, конечно,  приключится,  но чтобы

драться, да еще мечами?..”

     Наконец они пустились в путь.  Свели пони с  холма,  уселись на  них  и

рысцой  двинулись по долине.  Оглядывались и видели, как лучится в солнечном

свете золотая груда на вершине  кургана. Потом  свернули за отрог, и  курган

пропал из виду.

     Фродо озирался по сторонам, но никаких каменных зубцов не  было, как не

бывало; и вскоре  они выехали северной ущелиной на пологую равнину. То рядом

с  ними,  то  обгоняя их,  рысил  Хопкин-Бобкин  со  своим  веселым седоком:

толстунок бежал легче легкого. Том распевал, почти не  умолкая, но  распевал

что-то совсем уж  непонятное,  на  странном, должно быть  древнем,  языке, в

котором, казалось,  только  и  есть,  что изумленные и  восхищенные возгласы

открытия мира.

     Ехать пришлось куда дольше, чем  они  думали. Если  б даже вчера они не

заснули  у Камня, то все  равно  и к вечеру не добрались бы  до цели. Темная

полоса, которая видна была с кургана, оказалась не Трактом, а кустарником по

краю  глубокой  рытвины  –  границы  древнего  королевства,  сказал  Том   и

нахмурился, вспоминая что-то, о чем не захотел рассказывать. По другому краю

рытвины тянулась глухая и высокая каменная стена.

     Том  провел  их низом,  заросшей  тропой сквозь пролом в стене,  и  они

рысцой  припустились  по  широкой  равнине. Через час-другой им  открылся  с

возвышения древний Тракт, пустынный, сколько хватало глаза.

     –  Приехали  наконец!  –   сказал  Фродо.  –  Моим  коротким  путем  мы

задержались дня на два, не больше. И может, не зря задержались – сбили их со

следу.

     Трое спутников поглядели на него. Им разом припомнились Черные Всадники

и  полузабытый страх. Они оглянулись на заходящее солнце и окинули  взглядом

Тракт: никого, пусто.

     –  А ты думаешь, – сказал Пин, – за  нами и сейчас, нынче вечером, тоже

погоня?

     – Нет, – ответил вдруг за Фродо Том Бомбадил. – И завтра вряд ли будет:

где-то закружилась. Впрочем,  я не знаю точно – земли здесь  чужие. Да  и не

желаю знать я этих черных татей!

     Хоббиты  очень хотели,  чтоб он и дальше  ехал  с  ними.  Уж он бы и  с

Черными  Всадниками разделался! Вот сейчас  они  окажутся совсем  уж в чужих

краях, о которых  в Хоббитании и  говорили-то недомолвками. Их так  потянуло

домой, так незачем  было в темную, сумеречную даль! Очень им  стало грустно,

очень одиноко.  Они  стояли молча и не  торопились прощаться, даже когда Том

уже произнес напутствие:

     – Вот вам мой  совет последний: к вечеру сегодня доберитесь до селенья,

что зовут Пригорьем. Есть трактир  в Пригорье древний, им  владеет Наркисс –

человек  пустой, да верный: татям не предаст вас. Дом его многооконный очень

просто  выискать  по  гарцующему  пони  на  огромной  вывеске.  Заночуете  в

трактире,  хорошенько  выспитесь  –  и  опять  вперед  наутро:  путь  у  вас

неблизкий…  А  теперь – смелее,  зайцы! В путь,  судьбе навстречу! Главное

сейчас – добраться до Пригорья к вечеру.

     Они попросили его проводить их до трактира  и распить с ними прощальную

чашу, но он со смехом отказался, промолвив:

     Здесь кончаются края, мне навеки верные,

     Распрощаемся, друзья, здесь на веки вечные!

     Он повернул пони, вскинул шляпу – и навсегда исчез за насыпью.

     –  Очень  это обидно, что мы теперь без господина  Бомбадила, –  сказал

Сэм.  –  Вот  кто  знал,  куда и  чего.  Сколько  ни  пройдем,  а  такого не

встретим… ну правда чудной господин! А насчет “Пони”, что  он говорил, так

хорошо,  кабы  это  было  вроде  “Зеленого  дракона”.  Кто  там  живет-то, в

Пригорье?

     –  Есть  и хоббиты,  – сказал Мерри,  – есть и Громадины. А в общем-то,

вроде как дома. Брендизайки ездили туда, говорят – ничего.

     – Может, и ничего, – заметил Фродо, – но Хоббитания кончилась. И вы уж,

пожалуйста, не будьте “вроде как дома”. А заодно помните, что я теперь вовсе

не Торбинс. Спросят – так Накручинс.

     Они ехали в сумраке; темнота густела  позади и спереди,  но скоро вдали

замерцали огни.  Крутой косогор заслонял  мутное  небо,  а внизу раскинулось

большое селение.  Туда они и  поспешили, в надежде на жаркий огонь,  стены с

крышей и дверь – отгородиться от ночи.

     “Гарцующий пони”

     Пригорье  было  главным   селением   здешних  мест;   еще  три  ютились

неподалеку: за горой – Подстенок, в глубокой теснине к востоку –  Гребешок и

Арчет у опушки Четбора – словом, жилой  островок  среди пустынного края.  На

две-три мили от подошвы горы простирались пашни и отступал лес.

     Жили  здесь  темно-русые,  ширококостные,  приземистые люди веселого  и

независимого нрава; никаких  властей  они  не признавали, зато с  хоббитами,

гномами и эльфами ладили не в пример лучше, чем тогдашние  (да и теперешние)

Громадины. Согласно их собственным преданьям,  явились они  сюда раньше всех

прочих: они, мол,  прямые потомки первых  западных  поселенцев  незапамятных

времен.  Уйму народу  сгубили  древнейшие усобицы, однако  же, когда  цари и

князья  возвратились из-за Великого Моря, пригоряне  жили себе да  поживали,

где  и  прежде,  и  живут-поживают  там до  сих пор,  а  былые цари и князья

давным-давно уж стали небывальщиной.

     Во времена нашей повести иных людей и не водилось на дальнем Западе, во

всяком случае на  добрую сотню лиг вокруг Хоббитании. Только в глухомани  за

Пригорьем  скитались  какие-то  странные   бродяги:   пригоряне  прозвали  и

Следопытами, а откуда они взялись, было  неизвестно. Они были не по-здешнему

рослые и смуглые, видели будто бы  чуть не  сквозь стену, слышали, как трава

растет,  и понимали звериный и  птичий  язык. Бродяжили они  где-то на  юге,

ходили  и на  восток  – до самых  Мглистых  гор;  правда, становилось их все

меньше, и появлялись они все реже. А когда появлялись – приносили новости из

дальних  земель, рассказывали  чудные  стародавние сказанья, и слушать-то их

слушали охотно, однако недолюбливали.

     Местные  хоббиты, довольно  многочисленные,  опять-таки  обитали  здесь

якобы с  наидревнейших  времен,  задолго до того,  как их  сородичи  перешли

Брендидуим и заселили Хоббитанию. Хоббиты облюбовали Подстенок, но строились

и в Пригорье,  особенно выше  по  склону, над людскими жилищами. Громадины и

Коротышки (так они называли друг друга)  жили по-соседски; со своими  делами

те и другие  управлялись на свой лад, но считали, что они  два  сапога пара.

Больше нигде в нашем мире такого необычного  (и образцового) благоустройства

не было.

     Ни  здешние Громадины, ни Коротышки были не охотники до путешествий: им

и своих новостей хватало –  как-никак четыре селения.  Иной раз пригорянские

хоббиты добирались до  Забрендии, а то  и до  Восточного удела; да и до  них

было не  далеко добираться: день езды до Брендидуимского моста,  – но гостей

из Хоббитании тоже наезжало  маловато.  Редкий Брендизайк или особо  шустрый

Крол  гостил  в  трактире  денек-другой;  однако  теперь  и  такого почти не

случалось. Пригорян и всех прочих заграничных хоббитов в Хоббитании называли

чужеродцами и чурались  их: они,  мол, тупые и неотесанные. Таких чужеродцев

развелось в ту пору на Западе куда больше, чем думали  в Хоббитании. Иные из

них и  правда были сущие  бродяги:  рыли  норы где ни  попадя  и  чуть что –

снимались  с места. Но  как раз в Пригорье-то  жили хоббиты основательные  и

зажиточные,  ничуть  не плоше своей дальней родни в Хоббитании. И не  совсем

еще  забылись  те  времена, когда  дорога между Пригорьем и Хоббитанией была

торной. Многие Брендизайки, как не считай, были родом из Пригорья.

     Каменных людских домов было в  Пригорье до сотни: мостились они большей

частью на косогоре над Трактом, окнами на запад. С этой стороны  гору огибал

уходящим за склоны полукружием  глубокий  ров,  а за ним  тянулась  надежная

ограда. Тракт пересекал ров  по гати и утыкался в добротные ворота. От южной

окраины  селения Тракт  продолжался – за воротами такими же  добротными. Под

вечер те и другие накрепко запирались, и привратницкие будки стояли за ними.

     Внутри селения дорога сворачивала направо, к подножию горы, и подводила

к  большому  трактиру. Он  был  построен  очень давно, когда  эта  дорога не

пустовала.  Ведь Пригорье строилось на древнем перекрестке,  и старая-старая

дорога пересекала Великий Тракт к западу от селения, и в былые дни не только

люди, но  и  разный  прочий  народ  хаживал  тамошними путями. “Такого  и  в

Пригорье не услышишь”, – говорили в Восточном  уделе,  и  говорили по старой

памяти, с той  поры, когда в трактире обменивались новостями с юга, севера и

востока, а хоббитанским хоббитам доводилось их выслушивать. Но северный край

давно опустел, и северный путь зарос травой: пригоряне называли его Неторным

Путем.

     А  трактир как  стоял,  так и  стоит, и  трактирщик  по-прежнему важная

персона.  Там у него собираются лентяи, болтуны, завзятые сплетники  всякого

роста  из  всех четырех селений, находят приют  Следопыты  и прочие бродяги,

останавливаются путники, почти что все гномы – а кому еще ездить по Великому

Тракту, туда и сюда.

     Совсем стемнело, когда Фродо и  его спутники, уже при звездах, миновали

Неторное Перепутье  и наткнулись  за  запертые Западные  Ворота. Впрочем, за

воротами была сторожка, а в сторожке сидел человек. Он изумленно вскочил и с

фонарем в руках поспешил им навстречу.

     – Кто такие, откуда едете? – неприветливо спросил он.

     –  Хотим  остановится  у вас  в трактире,  –  ответил Фродо.  – Едем на

восток, а пока что приехали сюда.

     – Хоббиты! Целых четыре хоббита! Судя по выговору, из самой Хоббитании,

вот оно как! – пробормотал привратник.

     Потом он не спеша растворил ворота и пропустил путников.

     –  Редко прибывают к  нам ночью  гости  из  Хоббитании! – продолжал  он

вслух,  когда  они  задержались  у ворот. –  А  чего  это вам  понадобилось,

простите,  ехать  на  восток,  еще  дальше  Пригорья?  И  как  вас  величать

прикажете, не сочтите за любопытство?

     –  Мало ли как  нас величают и мало ли что нам  понадобилось, – отрезал

Фродо, – здесь не место об этом разговаривать. – Ему не понравился  чересчур

любознательный привратник.

     –  Да ведь  с меня  же спросят, кого я  пропустил по ночному времени, –

стал оправдываться тот.

     – Мы – хоббиты из Забрендии, дела у нас у всех разные, вот добрались до

вас, – сказал Мерри. – Я, например, Брендизайк. Чего еще-то? А нам говорили,

что пригоряне всегда рады гостям.

     – Да  рады, еще  бы не  рады! –  заверил  их привратник.  – Я-то ничего

такого, а вы вот погодите, вас еще  доймут расспросами! Уж подумаешь, старый

Горри полюбопытствовал…  К нам нынче  кто  только  не забредает. В  “Пони”

придете, так сами удивитесь.

     Привратник пожелал им доброй ночи, они кивнули и проехали; однако Фродо

заметил, что он поднял фонарь и смотрит  им вслед. Ворота лязгнули: хоть это

хорошо  – запираются. Почему это привратнику  так интересно про хоббитов  их

Хоббитании? Может, Гэндальф про них  спрашивал?  Очень просто:  они Лесом да

Могильниками,  а  он уже  здесь…  Все равно,  как-то  подозрительно глядел

привратник и неприятно разговаривал.

     А  привратник  посмотрел-посмотрел  вслед  хоббитам  и  пошел   в  свою

сторожку.  Но едва  он  повернулся спиной к  воротам, их перемахнул какой-то

человек – и тут же растворился в уличной темноте.

     Хоббиты  ехали по  улице и с  удивлением оглядывали  непривычно большие

дома. Когда Сэм увидел трехэтажный многооконный трактир,  у него даже сердце

упало. Великаны  выше  деревьев  и прочие чудища  – ладно,  это когда-нибудь

потом; а тут кругом громадины-люди и огромные людские дома – честное  слово,

хватит,  на  сегодня  уж натерпелись.  Может, вообще  черные оседланные кони

стоят во дворе трактира, а Черные Всадники глядят на подъезжающих их окон?

     –  Неужели же,  сударь, здесь  и остановимся? – спросил  он  у Фродо. –

Лучше поспрошаем каких ни на есть хоббитов – все привычнее!

     – А  чем тебе плох трактир? – отозвался Фродо.  –  И  Том Бомбадил  нам

сказал: сюда. Погоди, внутри небось поуютнее.

     Трактир,  если приглядеться,  и снаружи  обещал уют. Он стоял  у самого

Тракта, два  крыла его упирались в склон  холма, так  что окна второго этажа

были  сзади вровень с землей. Широкие ворота вели во  двор; вход в  дом  был

слева, над шестью широкими ступеньками. Дверь украшала гордая вывеска:

     ГАРЦУЮЩИЙ ПОНИ, СОДЕРЖИТ ЛАВР НАРКИСС

     Многие окна первого этажа чуть светились из-за плотных штор.

     Они оставили во  дворе  нерасседланных пони и поднялись по  ступенькам.

Фродо вошел первым и  чуть не натолкнулся на лысого, краснолицего толстяка в

белом переднике. Он мчался наперерез, из  одной двери в другую,  с подносом,

заставленным пенистыми пивными кружками.

     – Можно у вас… – начал Фродо.

     – Мигом, я  мигом! – крикнул тот через плечо  и  канул в табачный дым и

гул голосов.

     В самом деле, не  успел Фродо опомниться,  как он уже снова стоял перед

ним.

     – Добрый вечер, маленький мой господин! – сказал он. – Что угодно?

     – Четыре постели и стойла для пятерых пони. А вы – господин Наркисс?

     –  Вот  именно! – обрадовался  толстяк. – А зовут Лавр. Лавр  Наркисс к

вашим  услугам! Из Хоббитании? –  спросил он и вдруг  шепнул себя ладонью по

лбу,  словно что-то  припомнив. – Хоббиты! – воскликнул он.  –  Ах  да, ведь

хоббиты! Имечко позвольте?

     – Господин Крол, господин Брендизайк, – представил спутников Фродо. – А

это Сэм Скромби. Лично я – Накручинс.

     – Ну что ты будешь делать! – вскрикнул Лавр Наркисс,  щелкнув пальцами.

– Забыл – и все тут! Ничего, вспомню, успеется. Я тут прямо  с ног сбился: а

про  вас,  значит, так.  Дорогие гости  из Хоббитании  к нам  редко жалуют –

устроим, как  не устроить. Правда, сегодня  все забито, местечка  свободного

нет, яблоку негде упасть. У ворот невпроворот, как говорят у нас в Пригорье.

Эй, Ноб! – заорал он. – Ах ты, телепень шерстолапый! Ноб!

     –  Иду,  хозяин! Здесь  я!  –  Шустрый круглолицый  хоббит выскочил  из

какой-то двери; завидев сородичей, он так и разинул рот.

     – А  где Боб? – крикнул трактирщик. – Ах, не знаешь! Так найди!  Ноги в

руки!  Не  мне за вами следить, у меня  глаз на затылке нет!  Скажи Бобу: во

дворе пять штук пони, пусть устраивает как знает!

     Ноб ухмыльнулся, подмигнул и убежал.

     – Да, так, значит, о чем я? – спохватился хозяин и хлопнул себя по лбу.

– Как говорится, память дырявая, а заштопать некогда. И вечерочек  еще  тоже

выдался:  ни  вздохнуть, ни охнуть.  Голова  кругом идет. Тут  прошлой ночью

странная компания с юга подвалила. Неторным Путем.  Потом гномы – с востока,

ясное дело, на запад.  А  теперь вы. Кабы вы  не  хоббиты,  так  и делать бы

нечего: нет мест, хоть режьте, а нет! Ну а раз уж вы хоббиты, то я вам прямо

скажу:  есть  для вас места!  Еще когда трактир  строили,  нарочно  отвели в

северном флигеле  комнатку-другую  –  вдруг  хоббиты  приедут! Там, конечно,

пониже, чем тут; все как вы любите: окна круглые, потолки низкие. Ужин вам –

это само собой, еще бы, это сейчас. Пойдемте!

     Он провел их покатым коридором и распахнул дверь.

     –  Ай  да комнатушка! –  сказал он. –  Как,  подойдет?  Ну, я  побежал,

простите,  слова сказать некогда. Две руки,  две ноги – тут бы  и  шести  не

хватило,  звоните, Ноб все сделает,  все  принесет. А  не  услышит, телепень

этакий, звоните, топайте и кричите!

     Наконец  он в самом деле  убежал  и дал им передохнуть.  Хлопот у него,

видно, и правда  было поверх  головы,  но болтать он  научился на ходу.  Они

осмотрелись: небольшая комнатка выглядела очень уютно. В камине  пылал яркий

огонь,  перед камином стояли низкие  кресла. Круглый  стол был накрыт свежей

скатертью,  на столе – колокольчик. Звонить, однако, не пришлось, Ноб явился

сам: в одной руке подсвечник, в другой – поднос, уставленный тарелками.

     Ужин  был  подан  в  мгновение  ока:  горячий  бульон,  заливное  мясо,

ежевичный  джем, свежевыпеченный  хлеб,  вдоволь  масла  и  полголовы  сыру.

Словом, не хуже, чем в Хоббитании, даже Сэм перестал недоверчиво поглядывать

по сторонам; он, впрочем, перестал, еще когда принесли свежайшее пиво.

     Подоспел хозяин, погулял вокруг стола – и с извинениями откланялся.

     –  Вот поужинаете,  захочется вам общества, –  сказал он  в дверях, – а

может, и не захочется, может, сразу в постель, доброй ночи,  спокойного сна,

– но если захочется,  приходите  в  залу, все вам будут  очень рады: как же,

гости  из  Хоббитании, да еще  наверняка с  новостями! Может,  порасскажете,

может, споете – все хорошо!  Словом, захотите – придете,  не захотите  – как

хотите. Будет какая надобность, звоните в колокольчик!

     За час  с  небольшим хоббиты наелись, напились и приободрились. Фродо с

Пином, а заодно уж и Сэм решили пойти народ поглядеть и себя показать. Мерри

сказал, что он им не компания – залы, дескать, в трактирах везде одинаковые:

дым, шум и гам.

     –  Посижу  лучше спокойно  у  огонька, потом, может, пойду прогуляться.

Только вы там  языки-то не распускайте,  помните, что мы – тайные беглецы, а

Хоббитания – рядом, нас любая собака учует, если обнюхает!

     – Ладно,  ладно! – сказал Пин. – Ты сам-то не потеряйся –  и  учти, что

снаружи хорошо, а внутри – лучше!

     В зале собрался самый разный и самый пестрый народ. Фродо разглядел их,

когда глаза  его  привыкли к  тамошнему  свету,  чтоб не  сказать  полутьме.

Красноватые отблески  сеял огромный  камин,  а три  многосвечных светильника

тонули в табачном дыму. Лавр Наркисс, стоя у огня, разговаривал одновременно

с  двумя гномами и тремя людьми странного вида. На скамьях сидели вперемежку

пригоряне,  местные хоббиты, гномы и еще  всякие, в  дыму  не разобрать. При

виде   хоббитанских   хоббитов  пригоряне  захлопали  в  ладоши  и  радостно

загомонили. Чужаки, особенно  те, с Неторного Пути, оглядели  их с головы до

ног. Хозяину не терпелось представить пригорянам новоприбывших гостей, а тех

–  этим: так не  терпелось, что  хоббитов просто  огорошил перечень имен.  У

пригорян  фамилии все  больше растительные: Тростняк, Верескор, Чертополокс,

Осинник и  тому подобное. Здешние хоббиты  не отставали: самое частое имя  у

них было Стародуб. Норкинсы, Запескунсы, Прорытвинсы, Длинноноги – наверняка

не без  родни  в  Хоббитании.  Оказались  и  настоящие Накручинсы:  они живо

смекнули, что Фродо не иначе как их новоявленный дядюшка!

     Дружелюбие здешних хоббитов  мешалось с любопытством,  и  вскоре  Фродо

понял,  что  без  объяснений  не  обойдешься.  Он сказал,  что  интересуется

историей  и географией  (все  закивали,  хотя  слова были  диковинные),  что

собирается писать книгу (изумленное молчание было ему ответом), что он и его

друзья  собирают  сведения  о  хоббитах,  живущих  за пределами  Хоббитании,

особенно о восточных хоббитах.

     Все наперебой  загалдели; если бы  Фродо  в самом деле собирался писать

книгу и если бы у  него  была сотня ушей, он бы  за  несколько минут  набрал

материалу на десяток глав. Мало того, ему посоветовали обратиться к таким-то

и таким-то, начиная “хоть бы с того же Наркисса”.  Потом стало ясно, что сию

минуту  Фродо  ничего   писать  не  будет;  тогда  хоббиты  снова  принялись

выспрашивать о хоббитанских делах. Фродо, как всегда,  цедил слова в час  по

чайной ложке и скоро оказался в одиночестве – сидел в  уголочке, смотрел  да

слушал.

     Люди и гномы обсуждали события  на востоке и обменивались новостями – в

общем-то, всем известными. Там, откуда пришли люди с Неторного, земля горела

у них под  ногами, и они  искали  новых  мест.  Пригоряне сочувствовали, но,

видно,  надеялись, что их  эти поиски обойдут  стороной. Один из пришельцев,

косоглазый  и  уродливый,  предсказал  в  ближайшем   будущем   нашествие  с

юго-востока.

     – И место им лучше пусть  приготовят заранее, а то они его сами найдут.

Жить-то надо, и не только иным прочим!

     Сказано  это  было  нарочито  громко, и  местные обменялись  тревожными

взглядами.

     Хоббиты   разговаривали  в  стороне;   людские  заботы  их  не  слишком

тревожили. Норы  или даже домики  хоббитов Большому Народу  ни к  чему.  Все

сгрудились вокруг Сэма и Пина, а те разливались соловьем,  особенно Пин – за

каждой его фразой следовал  взрыв  хохота.  Последняя, самая смешная новость

была про то, как в Землеройске рухнула крыша Ратушной Норы, и не кто-нибудь,

а  сам  голова Вил  Тополап еле успел выскочить, с  головы до ног обсыпанный

известкой, что твой пончик сахарной пудрой. Смех смехом, а некоторые вопросы

Фродо  очень не понравились.  Один  из здешних  хоббитов, например, так-таки

полюбопытствовал, где это там живут Накручинсы и с кем они в родне.

     Вдруг  Фродо  заметил,  что даже по здешним  местам  странный,  суровый

человек  с  обветренным  лицом,  сидя  в полумраке у  стены за кружкой пива,

внимательно прислушивается к беззаботной болтовне хоббитов. Он курил длинную

трубку, устало вытянув под столиком ноги в охотничьих сапогах, видавших виды

и обляпанных грязью.  Старый  пятнистый  темно-зеленый плащ он  не  снял  и,

несмотря на  духоту,  даже не  откинул  капюшон.  Из-под капюшона  глаза его

жестко поблескивали, и видно было, что глядит он на хоббитов.

     – Это  кто? –  спросил Фродо, улучив случай перешепнуться с хозяином. –

Представлен, кажется, не был?

     – Этот-то? –  шепотом же отвечал хозяин,  скосив  глаз и не поворачивая

головы.  – Да как  вам сказать. Непонятный народ, шляются туда-сюда… мы их

для смеху  Следопытами прозвали. Он и слово-то  редко обронит, но вообще ему

есть  о чем порассказать. Пропадет на  месяц,  если не на год  – а потом  на

тебе, тут как тут, сидит пиво пьет. Прошлой весной он частенько здесь бывал,

потом пропал  – и вот опять объявился. Не знаю, как его на самом деле зовут,

а  у  нас-то  называют  Бродяжником. Странно,  однако  же,  что вы про  него

спросили. – Но тут Лавра позвали – где-то кончилось пиво, – и последние  его

слова остались без объяснений.

     Фродо  заметил, что Бродяжник смотрит прямо на  него, будто  догадался,

что о нем была речь. Потом он кивнул и сделал  знак рукой, приглашая Фродо к

себе. Фродо подошел, и Бродяжник откинул  капюшон:  густые черные волосы его

уже пробила седина, на длинном скуластом лице сурово светились серые глаза.

     –  Меня  зовут  Бродяжником, –  негромко сказал он. –  А  вы,  кажется,

господин Накручинс, если Лавр не перепутал?

     – Он не перепутал, – сухо ответил Фродо. Что-то чересчур пристально его

разглядывали.

     – Разумеется, нет. Так вот, сударь мой Накручинс, – сказал Бродяжник, –

я бы на вашем месте слегка урезонил своих молодых друзей. Погреться, выпить,

закусить,  поболтать  –  это  все,  конечно,  прекрасно,  но  здесь  вам  не

Хоббитания: мало  ли кто  услышит их  болтовню. Не мое  дело,  разумеется, –

прибавил  он,  улыбнувшись  углом рта и  не  спуская  глаз с  Фродо,  – но в

Пригорье, знаете, нынче бывает самый разный народ!

     Фродо выдержал пристальный взгляд и промолчал;  а  взгляд  обратился на

Пина, который под  общий  смех  рассказывал  об  Угощении.  Еще немного  – и

расскажет,  как Бильбо исчез: про сказочного Торбинса ведь всем интересно, а

некоторым – особенно!

     Фродо рассердился. Вздор,  конечно: здешние хоббиты  ничего не  поймут,

посмеются и забудут – мало  ли  чего, мол, творится у них там за Рекой, – но

есть  и такие,  кто  выслушает в оба уха (тот же Лавр Наркисс!), кому и  про

Бильбо кое-что известно.

     Он  закусил  губу, думая, что  бы сделать. Пин  услаждал слушателей  и,

видно, совсем  забылся. Как бы  он  не упомянул  Кольцо – ему недолго, а  уж

тогда…

     – Быстро – прервать! – шепнул ему на ухо Бродяжник.

     Фродо  вспрыгнул на  стол и  начал  громкую речь.  От Пина отвернулись:

хоббиты  решили,  что  господин  Накручинс  наконец  хлебнул   пива  и  стал

пословоохотливее.

     Фродо почувствовал себя полным болваном и принялся, как это было у него

в обычае, когда доходило до речей, копаться в  кармане.  Он нащупал цепочку,

Кольцо – и ему вдруг до  ужаса захотелось  исчезнуть…  правда, захотел  он

будто не сам,  а по  чьей-то  подсказке. Он  удержался  от  искушения и сжал

Кольцо  в горсти –  словно затем,  чтобы оно  не ускользнуло и  не  наделало

безобразий.  Во  всяком  случае, оно  ему  вроде  бы ничего  не  подсказало:

попробовало, да не вышло. Для  начала он произнес “приятственное слово”, как

сказали бы в Хоббитании:

     – Все мы очень  тронуты вашим теплым приемом, и смею надеяться, что мое

краткое  пребывание  здесь  обновит  былые  узы  дружбы между  Хоббитанией и

Пригорьем, – потом замялся и закашлялся.

     Теперь на него глядели все в зале.

     – Песню! – крикнул кто-то из хоббитов.

     – Песню!  Песню! – подхватили  другие. – Что-нибудь  новенькое  или  из

старенького, чего никто не слышал!

     Фродо  на миг растерялся. Потом  припомнил смешную песню, которую очень

любил  Бильбо  (и  очень  гордился  ею  –  должно  быть, потому,  что сам ее

сочинил).  Вот она  – целиком,  а то нынче  из нее  помнят только  отдельные

строки:

     Под горой стоит трактир.

     Но не в этом диво.

     Дивно то, что как-то встарь

     Соскочил с луны лунарь,

     Чтобы выпить пива.

     Вот зашел в трактир лунарь,

     Но не в этом дело.

     Там был пес, и этот пес

     Хохотал над ним до слез –

     Видимо, за дело.

     Вот лунарь спросил пивка,

     Но не это странно.

     Там был кот, и этот кот

     На дуде играл гавот

     Весело и рьяно.

     А корова у дверей,

     Подбочась вальяжно,

     Под дуду пустилась в пляс

     И плясала целый час,

     Но не это важно.

     И неважно, что ножи,

     Ложки и тарелки

     Стали весело скакать,

     В огоньках свечей сверкать

     Да играть в горелки.

     А корова поднялась,

     Гордо и отважно,

     Да как встанет на дыбы,

     Как пойдет бодать дубы! –

     Это все не страшно.

     Вот испил пивка лунарь,

     Но беда не в этом.

     Худо то, что он под стул

     Закатился и уснул

     И не встал с рассветом.

     Начал кот опять дудеть,

     Но не в этом штука.

     Он дудел что было сил,

     Тут и мертвый бы вскочил.

     А лунарь – ни звука.

     Спит лунарь – и ни гугу,

     Как в своей постели.

     Ну, подняли старину,

     Зашвырнули на луну –

     В самый раз успели.

     Дунул кот в свою дуду

     Гулко и беспечно –

     Лопнула его дуда,

     А была ведь хоть куда!

     Но ничто не вечно.

     Тут корова вдруг взвилась

     В небо, будто птица.

     Долетела до луны,

     Поглядела с вышины –

     Ох, не воротиться!

     На луне она живет,

     Но не в том потеха.

     На заре веселый пес

     Зубы скалить стал всерьез –

     Озверел от смеха.

     Убралась луна с небес,

     Быстро и устало:

     Дождалась богатыря,

     Выпивоху-лунаря, –

     Тут и солнце встало.

     Огляделось – день как день,

     Небо – голубое,

     Но в трактире не встает,

     А ложится спать народ –

     Это что ж такое?!

     Хлопали  громко  и  долго.  У  Фродо  был неплохой  голос,  да  и песня

понравилась.  Потребовали  еще  пива  и  захотели  послушать  песню  заново.

Поднялся крик: “Еще разок! Просим!” Фродо  пришлось  выпить кружку-другую  и

спеть песню сначала. Ему подпевали: мотив был знакомый,  слова  подхватывали

на лету. Теперь уж  ликовал Фродо.  Он  беззаботно скакал по столу,  а когда

дошел до слов “Тут корова вдруг взвилась”, подпрыгнул и сам, только чересчур

высоко  –  так что  угодил в  поднос  с пивными  кружками,  поскользнулся  и

хлопнулся со стола.  Слушатели приготовились дружно захохотать во всю глотку

– и замерли с разинутыми ртами: певец исчез.  Как в подпол провалился и даже

дырки не оставил!

     Наконец  местные хоббиты  позакрывали рты, вскочили  на ноги  и во весь

голос призвали  Лавра  к  ответу. Вокруг Пина  и Сэма мгновенно образовалась

пустота;  их  оглядывали угрюмо и  неприязненно.  Из компанейских  ребят они

превратились в  пособников приблудного колдуна, который пожаловал в Пригорье

невесть зачем. Один чернявый  пригорянин  сощурился так  злорадно-понимающе,

что им стало и вовсе не  по себе. А тот  кивнул  косоглазому  южанину, и они

вышли вместе (Сэм вспомнил, что весь  вечер они вполголоса переговаривались,

поглядывая на хоббитов). Следом за ними поспешил и привратник Горри.

     Фродо клял себя на чем свет стоит. Раздумывая, как бы загладить промах,

он прополз под  столом в темный угол к Бродяжнику, который сидел  совершенно

спокойно, будто  ничего не случилось. Фродо откинулся к стене и снял Кольцо.

Как оно оказалось у него на пальце – это была загадка. Разве что он во время

песни  держал  руку  в  кармане, а когда  падал, руку  выдернул  и  случайно

подхватил его – разве что так… Уж не само ли Кольцо, подумал он, сыграло с

ним эту  шутку и  обнаружило себя по чьему-то  желанию или велению  –  но по

чьему? Те, которые сейчас вышли, были ему очень подозрительны.

     – Так, – сказал Бродяжник, заметив его, но не поворачивая головы. –  Ну

зачем это вам понадобилось? Молодежь и та не могла бы навредить  больше. Да,

прямо ногой в капкан. Ногой – или, может, пальцем?

     – Не понимаю, о чем вы толкуете, – раздраженно отозвался Фродо.

     –  Понимаете,  как нельзя  лучше понимаете, –  усмехнулся  Бродяжник, –

только вот пусть шум уляжется. А тогда если позволите, господин Торбинс, я с

вами и правда хотел бы потолковать.

     –  О чем же это  нам с  вами  толковать? –  спросил  Фродо,  как бы  не

заметив, что его назвали настоящим именем.

     – О делах довольно важных – и для вас и для меня, – ответил  Бродяжник,

поймав взгляд Фродо. – Впрочем, не бойтесь, ничего страшного.

     –  Ну  что  ж, послушаем,  –  сказал  Фродо,  стараясь  не  поддаваться

собеседнику. – Потом, попозже.

     А  у  камина горячо  пререкались. Лавр Наркисс,  отлучившийся на кухню,

подоспел к  шапочному разбору  и выслушивал  теперь  сбивчивые и несогласные

между собою рассказы о диковинном деле.

     –  Я  его  своими глазами  видел,  господин  Наркисс, –  утверждал один

хоббит.  –  Я  своими глазами  видел, как его видно  не стало. Растворился в

воздухе, да и все тут.

     – Не скажите, господин Стародуб! – поспешно остерегал хозяин.

     – А вот и скажу! – утверждал  господин Стародуб. – И что  скажу, на том

стою!

     –  Нет,  тут  что-то  не так! –  говорил трактирщик, сомнительно  качая

головой. –  Чтобы  господин  Накручинс,  с  его комплекцией,  растворился  в

воздухе? Тем более какой уж здесь воздух!

     – А тогда где же он? – крикнули несколько голосов.

     –  Мне-то почем знать?  Его  дело;  по  мне,  лишь  бы утром  не  забыл

заплатить.  А  куда же он  денется,  если  господин  Крол – вот он, нигде не

растворился.

     –  Ну а  я  сам видел, как его  стало  не  видно! –  упрямился господин

Стародуб.

     – Какая-то вышла ошибка, – не сдавался Лавр Наркисс, собирая на  поднос

разбитую посуду.

     –  Конечно,  ошибка! – сказал Фродо. – Никуда я  не исчез.  Вот  он  я!

Просто надо было перекинуться парой слов с Бродяжником.

     Он  шагнул вперед, и его озарило каминное пламя, но от него  отпрянули,

как от призрака. Напрасно он объяснял, что просто-напросто быстро отполз под

столами.  Оставшихся хоббитов  и  пригорян как ветром сдунуло –  ни пива, ни

разговоров им больше не хотелось, а в дверях один-другой обернулись и мрачно

поглядели  на  Фродо.  Замешкались только гномы  и  два или  три чужедальних

человека: они распрощались  с хозяином, даже не покосившись  на Фродо  и его

друзей. Вскоре в зале остался один Бродяжник, почти незаметный у стены.

     Однако трактирщик не слишком огорчился: должно быть смекнул, что  много

еще вечеров  будет собираться  тот  же народ – судить да рядить о диковинном

происшествии.

     –  Что же это  вы  творите,  господин Накручинс?  – с веселой укоризной

спросил он. – Завсегдатаев моих распугали, посуду перебили!

     – Прошу прощения, что причинил столько хлопот, – сказал Фродо. – Уверяю

вас, это вышло совершенно ненамеренно. Прискорбный случай.

     –  Бывает, бывает, господин  Накручинс!  Однако  же  впредь,  если  вам

вздумается  исчезать  или  там  колдовать,  вы  уж  скажите  загодя  – и  не

кому-нибудь,  а  мне.  Мы тут, знаете,  не  привыкши ко  всяким  чародейским

штуковинам: сперва подготовить народ надо!

     – Больше никаких штуковин, господин Наркисс, это я вам твердо обещаю. В

общем, нам давно пора спать; мы ведь тронемся рано утром.  Вы уж приглядите,

чтобы наши пони были готовы к восьми, ладно?

     –  Хорошо, будут готовы! Только вот перед сном надо бы мне лично с вами

поговорить. Я кой-чего припомнил важное – надеюсь, что никакого огорчения не

выйдет. Сейчас пригляжу за тем, за сем – и к вам, с вашего позволения.

     – Да, конечно, – пролепетал Фродо упавшим голосом и подумал: сколько же

ему еще разговаривать перед сном о важных делах. Неужели все они тут заодно?

Даже добродушная круглая физиономия Лавра Наркисса показалась ему зловещей.

     Бродяжник

     Фродо, Пин и Сэм, один за другим, вошли в свою темную комнату. Мерри не

было, огонь в камине еле теплился. Только раздув уголья и подкинув несколько

поленьев, они заметили, что Бродяжник от них не отстал: он, оказывается, уже

сидел в кресле у дверей!

     – Ого! – сказал Пин. – Кто это такой, чего ему надо?

     – Меня  зовут Бродяжником, –  отозвался тот, –  а друг  ваш обещал  мне

разговор, и надеюсь, что он об этом не забыл.

     – Да, вы желали  “потолковать о  делах  довольно  важных”,  – припомнил

Фродо. – Что же это за дела?

     –  Именно довольно важные,  –  отвечал Бродяжник. – И о цене уговоримся

наперед.

     – О какой такой цене?

     – Не вскидывайтесь!  Давайте, я скажу вам, что знаю, дам добрый совет –

и буду ждать благодарности.

     – А дорого она нам станет? – спросил Фродо.

     Он  решил,  что  попал  в  лапы  к  вымогателю,  и мысленно  пересчитал

захваченные с собою деньги. Маловато, да и отдавать жалко.

     – По карману,  –  невесело усмехнулся Бродяжник, будто  угадав  расчеты

Фродо. – Просто-напросто вы берете меня в спутники, и я иду с вами, пока мне

это угодно.

     –  Еще  чего!  –  отрезал  Фродо,  изумленный  и  встревоженный  больше

прежнего. –  Нам  не нужен  спутник,  а был бы нужен, я про него сначала все

разузнал бы – кто он такой да чем занимается.

     – Так и надо, – одобрил Бродяжник,  скрестив ноги и усевшись поудобнее.

–  Вы,  кажется,  приходите  в  себя,  и  это  явно  к  лучшему.  Хватит  уж

безрассудства. Стало быть, я  скажу вам, что знаю, а благодарность за вами –

авось не замедлит.

     – Тогда выкладывайте, что вы там знаете, – потерял терпение Фродо.

     –  Чересчур  много  такого,  о чем  вам-то лучше не  знать, – с прежней

усмешкой  отозвался Бродяжник.  –  Что же до  вас…  – Он  встал, подошел к

двери, быстро закрыл ее и  медленно затворил. Потом снова уселся в кресло. –

У  меня чуткий слух, –  сказал он, понизив голос.  –  Исчезать я, правда, не

умею, но  доводилось мне охотиться  на самую  пугливую дичь – и подстерегать

ее.  Вот и  нынче  вечером  стерег  я Тракт  лиги за две до  Западных Ворот.

Смотрю, едут четыре хоббита дорогою из Волглого Лога. Не буду пересказывать,

о чем они между  собой толковали и  как  прощались  со стариной  Бомбадилом.

Главное –  один хоббит  говорит  другим: “Смотрите же –  я теперь никакой не

Торбинс. Спросят – так Накручинс!” Тут-то  мне и стало интересно: я проводил

хоббитов  по  Тракту  до  ворот и  дальше  – к  “Гарцующему  Пони”. Наверно,

господин  Торбинс недаром скрывает свою  настоящую фамилию, но я посоветовал

бы ему быть еще осторожнее.

     –  Не понимаю, почему фамилия моя здесь  кого-то  интересует, – сердито

ответствовал Фродо, – и  уж совсем не понимаю, отчего она вас-то интересует.

Наверно,  господин  Бродяжник  недаром подстерегает  и  подслушивает,  но  я

посоветовал бы ему не говорить загадками.

     – Слово  за  слово! –  рассмеялся  Бродяжник. –  Однако загадок нет:  я

поджидаю хоббита по имени Фродо Торбинс, и время мое на исходе.  Я знаю, что

он покинул Хоббитанию, скрывая тайну, очень важную для меня и моих друзей…

Только не  хватайтесь  за кинжал!  – предупредил он  хоббитов,  когда  Фродо

вскочил с  места, а Сэм  смерил его  вызывающим взглядом. – Я  сберегу  вашу

тайну  не хуже вас.  А  беречь  –  надо!  – Он подался  вперед и с сомнением

поглядел на  них.  –  Будьте  настороже,  следите за каждой тенью! – тихо  и

твердо сказал  он. – Черные конники уже побывали в Пригорье. Один,  говорят,

вчера  прискакал по Неторному,  а  к вечеру явился и второй.  Один – с  юга,

другой – с севера.

     Сидели и молчали. Наконец Фродо сказал Пину и Сэму:

     – Мне  бы  сразу  догадаться  –  и  привратник  допытывался,  и  хозяин

поглядывал искоса: видно, что-то прослышал. Не зря ведь он тащил нас в залу?

Мы, конечно, тоже хороши – надо было сидеть в своей комнате, и все тут.

     – Надо было, – подтвердил Бродяжник. –  Я бы вам это объяснил,  да Лавр

помешал – не скандал же устраивать!

     – А вы думаете, он… – начал было Фродо.

     – Нет, этого  я не  думаю, – предугадал вопрос Бродяжник. – Просто Лавр

не любит, когда разные бродяги тревожат почтенных гостей.

     Фродо смущенно поглядел на него.

     – И то сказать, чем я с виду лучше иного колоброда? – сказал Бродяжник,

вскинув глаза на  Фродо и все так  же хмуро улыбаясь.  – Надеюсь, однако же,

что мы еще познакомимся как  следует,  тогда ты мне и объяснишь, зачем  было

исчезать, не кончив песни. Эта проделка…

     – Да не проделка, а просто нечаянно! – прервал его Фродо.

     –  Положим,  нечаянно,  – согласился Бродяжник. – То есть не  по  твоей

воле. Но из-за этой нечаянной проделки  все вы  под  угрозой. Кстати, прости

мне “ты” – это знак доверия, у нас иначе не говорят.

     – Говори,  как привык,  – сказал  Фродо. – А что  под угрозой –  это не

новость.  Конники  давно  уж  гонятся  за  мною; наоборот,  хорошо,  что  мы

разминулись в Пригорье.

     – Зря ты так думаешь! –  строго  возразил Бродяжник. – Они вернутся или

другие нагрянут – есть ведь и другие. Число их мне известно, ибо я знаю, кто

они  такие. – Он помолчал, и глаза его сурово блеснули. – Здесь в Пригорье –

как  и везде,  впрочем – немало  дрянных людишек. Бит Осинник,  например,  –

видели его сегодня? О нем идет скверная молва; кто у него только  не гостит!

Наверняка  заметили – чернявый такой,  с  кривой  ухмылкой.  Липнул к одному

южанину, с  ним  и  вышел – после твоей  нечаянной проделки. Южане мне очень

подозрительны, а Бит Осинник кого угодно за грош продаст, даже и не за грош,

а просто потехи ради.

     –  Кого  это он будет  продавать и при  чем  тут моя,  как ты говоришь,

проделка? – спросил Фродо, по-прежнему словно не замечая намеков Бродяжника.

     –  Вас он будет продавать, и  за хорошую цену,  –  отвечал  Бродяжник.-

Рассказ о  нынешнем  вечере  очень дорого  стоит.  Поддельным именем  никого

теперь  не обманешь: все  ясней ясного. Вас опознают еще до  утра.  Довольно

объяснений? Берите или не берите  меня  в провожатые, ваше дело. Земли между

Хоббитанией  и Мглистым хребтом я исходил вдоль и поперек. Я старше, чем вам

кажется; опыт  мой пригодится  в пути.  На  Тракт вам  нельзя: конники будут

следить за  ним днем и ночью. В глушь тоже нельзя. Из Пригорья вы,  может, и

выберетесь, проедете по солнышку часок-другой, а потом-то что? Настигнут вас

в стороне  от дороги, где и  на помощь звать некого. Вы  знаете, что  с вами

будет, если они вас нагонят? Берегитесь!

     Голос Бродяжника изменился. Хоббиты с изумлением увидели, что спокойное

лицо его потемнело, а  руками он крепко  сжал поручни кресла. В комнате было

тихо и  сумрачно, камин едва теплился.  Бродяжник глядел незрячими  глазами,

вспоминая что-то давнее, словно вслушиваясь в ночь.

     –  Да,  так вот,  –  сказал он,  проведя рукой  по  лбу.  – Я про ваших

преследователей знаю больше,  чем вы.  Вы их боитесь  –  и правильно, только

самого страшного  не понимаете.  Надо,  чтоб  завтра  и  след  ваш  простыл.

Бродяжник  проведет  вас  неведомыми  тропами  –  если  он  годится  вам   в

провожатые.

     Снова надвинулось  молчанье.  Фродо,  в  испуге  и  сомненье, медлил  с

ответом. Сэм нахмурился, глянул на хозяина, вскочил и выпалил:

     – С вашего позволения, сударь, я скажу: нет,  не годится! Бродяжник, он

на что напирает: берегитесь, мол! – и тут я с ним согласен. Только не его ли

поберечься  для начала-то? Он ведь из Глухоманья, а там, слышно, добрые люди

не живут. Что-то он про нас хитрым делом вызнал, это ясно. Так поэтому  надо

брать его  в провожатые? Чего доброго, заведет он нас, как сам сказал, туда,

где  и на помощь-то позвать  некого. Нет, сударь, как знаете,  конечно,  а у

меня к нему душа не лежит.

     Пин  поерзал было на  стуле, но  смолчал. Бродяжник,  не  ответив Сэму,

вопросительно посмотрел на Фродо. Тот отвел глаза.

     – Нет, Сэм, ты, пожалуй, не прав, – медленно выговорил он. – А ты, – он

обратился к Бродяжнику,  –  ты же  совсем  не такой,  как с  виду,  а  зачем

притворяешься?  Начал говорить – вроде пригорянин,  а теперь и голос другой.

Сэм прав: как же ты советуешь нам следить  за каждой тенью, а сам ждешь, что

мы тебе сразу и безоглядно доверимся? Кто ты на самом  деле? Что ты про меня

– про мои дела – знаешь? Как узнал?

     – Вы, я вижу, и  без моих советов  настороже, – усмехнулся Бродяжник. –

Но одно дело осторожность, другое  – нерешительность. Без меня вы до Раздола

не доберетесь, так что  вам  волей-неволей  придется мне поверить. Жду я  от

вас, однако,  не  столько  доверия,  сколько  решимости.  На вопросы твои  –

правда, не на все – готов для пользы дела ответить. Только что в этом толку,

раз у вас наготове недоверие? Я отвечу – вы еще спросите.  Так и до рассвета

можно проговорить. Вот что, впрочем…

     В дверь  постучали, и на пороге появился  Наркисс  со свечами, а за ним

виднелся  Ноб  с ведрами  кипятку.  Бродяжник незаметно встал  и  отступил в

темный угол.

     – Пришел пожелать вам доброй ночи, – сказал хозяин,  ставя  подсвечники

на стол. – Ноб, воду не сюда, а в спальни! – Он захлопнул перед ним дверь. –

Тут вот  какое дело, – продолжал трактирщик смущенно и нерешительно.  – Если

из-за меня вышел какой вред, уж простите великодушно. Сами ведь знаете: одно

на  другое  налезает,  а  я  человек  занятой.  Видите  ли,  мне велено было

поджидать одного хоббита из Хоббитании, по имени Фродо Торбинс.

     – Ну и при чем же тут я? – спросил Фродо.

     – А, ну да!  –  закивал  трактирщик.  –  Вы, значит, просто  примите  к

сведению. Мне было  сказано,  что приедет  он под именем Накручинс, и  даны,

извините, приметы.

     – Да? И какие же приметы? – опрометчиво прервал его Фродо.

     – Повыше обычного  хоббита,  плотненький, краснощекий,  –  торжественно

отчеканил наизусть Лавр.

     Пин хмыкнул, Сэм насупился.

     – “Хотя это тебе, Лаврик, не приметы, – сказал он мне тогда. –  Хоббиты

–  народ  похожий,  все плотненькие, все краснощекие. Но учти,  что все-таки

повыше  других,  рыжеватый и  с раздвоенным подбородком. Прищур  задумчивый,

глаза  блестящие,  глядит прямо”.  Прошу прощенья,  но  я  за  его  слова не

отвечаю, если что не так.

     – За его слова? А кто это – он? – взволновался Фродо.

     – Ах  ты, батюшки, забыл сказать: да  приятель мой, Гэндальф. Вообще-то

он  маг, но мы  с ним  всегда были в дружбе. А теперь вот я даже и  не знаю,

чего  от  него  ждать: или  все пиво мне  сквасит, или  вообще меня самого в

чурбан превратит – у него это мигом, он на расправу-то скор. Может, потом  и

пожалеет, да ведь сделанного не разделаешь.

     – Так что же вы натворили? – нетерпеливо спросил Фродо.

     – О чем бишь я?  – задумался трактирщик, щелкнув пальцами. – Ах, ну да,

старина Гэндальф. Месяца три тому останавливался он у меня в трактире. И вот

однажды влетает на ночь глядя прямо  ко мне в комнату – даже постучать забыл

– и говорит: “Утром,  Лаврик, мы уже не увидимся, я до  свету уйду. У меня к

тебе поручение”. –  “Слушаю, – говорю, – хоть десять”. А он мне: “Ты сможешь

отправить с оказией письмо в Хоббитанию? Сможешь передать с кем понадежнее?”

– “Уж  подыщу кого-нибудь, –  отвечаю,  –  завтра  или  послезавтра”.  – “На

послезавтра, – говорит, – не откладывай”. И дал мне письмо. Надписано-то оно

проще простого, – сказал Лавр Наркисс.

     Он  достал  письмо из кармана, принял  важный  вид (ибо  очень гордился

своей грамотностью) и зачитал по складам:

     – “ХОББИТАНИЯ, ТОРБА-НА-КРУЧЕ, ФРОДО ТОРБИНСУ”.

     – Письмо – мне – от Гэндальфа! – воскликнул Фродо.

     –  Так,  стало быть, настоящая-то ваша  фамилия  –  Торбинс?  – спросил

трактирщик.

     –  Сами ведь  знаете, – сказал Фродо. – Отдавайте-ка  мне это  письмо и

объясните, пожалуйста,  почему  вы его не  отправили  вовремя.  Затем  ведь,

наверно, и пришли? Долго, однако, раскачивались!

     – Ваша  правда, сударь, –  виновато признал бедняга Лавр, – и опять  же

прощенья  просим. Что  мне будет от Гэндальфа –  прямо  страшно и  подумать.

Только я  ведь  без  задней  мысли:  схоронил его понадежнее  до подходящего

случая, а  случая  нет и  нет  – ну  и  вылетело  оно за хлопотами у меня из

головы. Зато уж теперь обо всем постараюсь, я  оплошал, с меня  и спрос: что

смогу – только скажите, – сразу сделаю. Да и помимо письма у меня был  какой

уговор  с Гэндальфом? Он мне: “Лавр, мол, тут к тебе явится один мой друг из

Хоббитании –  а может, и  не один, – назовется  Накручинсом. Лишних вопросов

ему не задавай. Будет  в  беде –  выручай, не жалей  ни  сил,  ни денег, сам

знаешь, за мной не пропадет”. Вот, значит, и вы, а беда-то рядом ходит.

     – Это вы о чем? – осведомился Фродо.

     –  Да об этих черных,  – объяснил хозяин,  понизив  голос.  – Они  ведь

спрашивали Торбинса, и хоббитом буду, если подобру спрашивали. В понедельник

заезжали  –  собаки  скулят и  воют, гуси галдят и гогочут –  жуть какая-то,

честное слово! Двое сунулись в дверь и сопят: подавай им Торбинса! У Ноба аж

волосы  дыбом.  Я-то их кое-как спровадил: езжайте, мол,  дальше,  там вам и

Торбинсы, и  что хотите. А они уехать уехали, но спрашивали вас,  слышно, до

самого  Арчета. Этот, как его, из Следопытов, ну Бродяжник-то, – он тоже все

про вас спрашивал и прямо рвался сюда: ни вам поужинать, ни отдохнуть!

     –  Верно  говоришь, рвался!  – вдруг промолвил  Бродяжник,  выступив из

темноты. – И зря ты, Лавр, не пустил меня – тебе же было бы меньше хлопот!

     – А  ты,  значит,  уж тут как тут! – мячиком  подпрыгнул трактирщик.  –

Пролез-таки! Теперь-то чего тебе надо, скажи на милость?

     –  Теперь  он здесь  с моего  ведома,  – объявил  Фродо.  –  Он  пришел

предложить свою помощь.

     –  Ну, вам, как говориться,  виднее, –  пожал плечами господин Наркисс,

окинув Бродяжника подозрительным взглядом. –  Только я  бы на вашем месте со

Следопытами из Глухоманья, знаете, не связывался.

     – А с кем прикажешь  ему связываться? – сквозь зубы процедил Бродяжник.

– С жирным  кабатчиком, который и свое-то имя еле помнит, даром что его день

на пролет окликают? Они  ведь не могут навечно запереться у тебя в “Пони”, а

домой им  путь заказан. Им  надо ехать или идти – дальше, очень далеко. Или,

может, ты сам с ними пойдешь, отобьешься от Черных Всадников?

     –  Я-то?  Чтоб я  из  Пригорья?  Да ни  за  какие  деньги! – до  смерти

перепугался  толстяк, будто ему и правда  это  предложили. – Ну, а если вам,

господин  Накручинс, и  в самом  деле переждать  у  меня?  Какая спешка? Что

вообще за катавасия с этими черными страхолюдами? Откуда они взялись?

     – Они  из Мордора, Лавр.  Понимаешь? Из Мордора, – вполголоса  вымолвил

Бродяжник.

     –  Ох ты,  спаси и сохрани! – побледнел от страха Лавр  Наркисс. Видно,

слово “Мордор”  тяжко лежало у него на памяти. – Давно у нас в Пригорье хуже

ничего не слыхали!

     – Услышите еще,  –  сказал  Фродо.  – Ну  а помочь-то мне  вы  все-таки

согласны?

     –  Да  как  же  не  помочь,  помогу, – шепотливой скороговоркой заверил

господин Наркисс.  – Хоть  и не знаю,  что толку от  меня и  таких,  как  я,

против… против… – он запнулся.

     –  Против  Тьмы  с Востока, –  твердо выговорил Бродяжник. –  Толку  не

много,  Лавр,  но  уж  какой ни  на  есть. Ты, например,  можешь  бесстрашно

оставить  у  себя  на  ночь  господина Накручинса  –  и не  припоминать  его

настоящее имя.

     –  Еще бы,  еще бы,  –  с  видимым испугом, но тем  решительнее закивал

трактирщик. –  Но черные-то, они-то ведь знают, что я  вам  не в помощь. Ох,

какая, правда,  жалость, что господин Торбинс нынче так себя обнаружил.  Про

Бильбо-то здесь  давно  уж  слышали-переслышали. Ноб и тот, видать, понял, а

ведь есть у нас и которые побыстрее соображают.

     – Что ж, надо надеяться, Всадники покамест не нагрянут, – сказал Фродо.

     – Конечно, конечно, надо надеяться, –  поспешно  поддакнул Лавр.  – Тем

более, будь они хоть сто раз призраки, в “Пони” нахрапом не  проберешься. До

утра спите спокойно, Ноб про вас слова лишнего не скажет, а мы уж всем домом

приглядим, чтоб разные страхолюды здесь не шастали.

     – Только на рассвете чтоб нас разбудили, – наказал Фродо. –  Надо выйти

в самую рань. Завтра, будьте добры, в полседьмого.

     – Дело!  Заказ  есть заказ! – обрадовался трактирщик.  –  Доброй  ночи,

господин Торбинс,  то есть, простите, Накручинс! А, да,  вот только – где же

господин Брендизайк?

     –  Не  знаю, –  мгновенно  встревожился  Фродо.  Про  Мерри  они как-то

позабыли, а время было позднее. – Гуляет, наверно. Он сказал, пойдет подышит

воздухом.

     – Да, за  вами глаз  да  глаз! – со вздохом заметил господин Наркисс. –

Пойду-ка велю запереть все двери –  когда ваш приятель, конечно, вернется, –

пусть за этим Ноб приглядит.

     Наконец хозяин покинул  их, снова бегло  прищурившись  на Бродяжника  и

покачав головой. Шаги его в коридоре удалились и стихли.

     – Ну как, письмо-то будешь читать? – спросил Бродяжник.

     Фродо внимательно  рассмотрел печать – да, печать Гэндальфа, бесспорно,

– потом сломал ее. Лист был исписан скорым и четким почерком:

     “ГАРЦУЮЩИЙ   ПОНИ.  ПРИГОРЬЕ.   Равноденствие,  год  по   Летосчислению

Хоббитании 1418-й.

     Друг мой Фродо!

     Меня  настигли дурные  вести. Спешу, времени совсем нет; а ты выбирайся

побыстрее из Торбы: к концу  июля, самое позднее, чтобы в  Хоббитании и духу

твоего не было!  Вернусь, когда смогу; запоздаю – нагоню. Если пойдете через

Пригорье,  оставьте мне  весточку.  Трактирщику  (Наркиссу) доверять  можно.

Надеюсь,  в  дороге  встретите моего друга:  человек высокий,  темноволосый,

зовут Бродяжником.  Он  все знает  и поможет. Идите  к Раздолу –  там-то  уж

наверняка свидимся.  А  не поспею  – Элронд о  вас позаботится и скажет, как

быть дальше.

     Тороплюсь, прости – ГЭНДАЛЬФ.

     Да, к слову: не надевай его, ни в  коем случае не надевай! Идите  днем,

ночью прячьтесь!

     Еще к слову: когда встретите Бродяжника, будьте осторожны – мало ли кто

может так назваться. По-настоящему его зовут Арагорн.

     Древнее золото редко блестит,

     Древний клинок – ярый.

     Выйдет на битву король-следопыт:

     Зрелый – не значит старый.

     Позарастают беды быльем,

     Вспыхнет клинок снова,

     И короля назовут королем –

     В честь короля иного.

     И еще к  слову:  надеюсь, Лавр не  замедлит отослать письмо. Он человек

как  человек, только память у него  – дырявое решето. Забудет – суп из  него

сделаю.

     Удачи!

     Г.”

     Фродо прочел письмо  про себя, потом отдал его Пину и кивнул  на  Сэма:

мол, прочтешь, передай ему.

     – Да, натворил дел наш голубчик Наркисс! – сказал он. – Как бы Гэндальф

и правда суп из него не сделал – и поделом! Эх, получил бы я письмо вовремя,

давно бы уже  в Раздоле были. Но что же  такое с Гэндальфом? Он пишет, будто

собирается в огонь шагнуть.

     – А он уже много лет идет сквозь огонь, – сказал Бродяжник.  – Напрямик

и без колебаний.

     Фродо обернулся и задумчиво поглядел на него, припомнив “еще  к  слову”

Гэндальфа.

     – Почему  же ты не сказал мне, что ты его друг? – спросил он. –  И дело

бы с концом.

     – Ты думаешь? Я,  положим, сказал бы, но верить мне надо было на слово,

а  что вам  мои слова? – возразил  Бродяжник.  – Про письмо я не знал. Да  и

зачем же я-то буду вам говорить о себе: сперва с вами надо разобраться. Враг

то  и дело ставит мне ловушки.  Я  разобрался  –  и  готов  был вам  кое-что

объяснить;  однако же надеялся, – сказал  он со  странной улыбкой, –  что вы

доверитесь  мне  и  без  особых   объяснений.   Иногда   просто  устаешь  от

враждебности и  недоверия.  Впрочем,  вид у меня,  конечно,  к дружелюбию не

располагает.

     – Это верно, – облегченно рассмеялся Пин, дочитавший письмо. – Но у нас

в Хоббитании говорят: перо соколье – нутро воронье. А тебе каким же с виду и

быть, раз ты недельку-другую полежал в засаде.

     –  Неделя  в  засаде  – это  пустяки.  Многие годы  надо  побродить  по

Глухоманью, чтобы стать похожим на Следопыта, – сказал Бродяжник. – Вы таких

испытаний не знаете… и хорошо, что не знаете.

     Пин поверил, но Сэм все еще с недоверием оглядывал Бродяжника.

     – А нам почем знать, что ты  и  есть тот самый Бродяжник,  про которого

пишет  Гэндальф?  – спросил он подозрительно.  –  Ты  ведь  Гэндальфа  и  не

упомянул  бы  –  если б  не  письмо.  Может, ты вообще  подмененный – прибил

настоящего, чтобы нас незнамо куда заманить. На это что скажешь?

     – Скажу, что тебя на мякине не проведешь, – ответил  Бродяжник. – А еще

скажу тебе, Сэм Скромби,  что если б я убил  настоящего Бродяжника,  то тебя

прикончил  бы,  не сходя  с места.  Если бы я охотился за Кольцом,  оно  уже

сейчас было бы моим!

     Он  встал  и  словно бы вырос. В глазах его блеснул суровый  и властный

свет. Он распахнул плащ – и положил руку на эфес меча, дотоле незамеченного.

Хоббиты боялись шелохнуться. Сэм глядел на Бродяжника, разинув рот.

     – Не бойтесь, я тот самый Бродяжник, – сказал он с неожиданной улыбкой.

– Я Арагорн, сын Арахорна; и за ваши жизни порукой моя жизнь или смерть.

     Молчание длилось долго. Наконец заговорил Фродо.

     – Я так и знал, что ты друг, еще до письма, – сказал он. – Ну, может, и

не знал точно,  а все же надеялся. Ты нынче вечером нагнал на меня страху, и

не один раз – но это не тот, не ледяной страх. Был бы ты из них, ты бы ласку

напоказ, а иное про запас.

     – Ну да, – рассмеялся Бродяжник. – А я про  запас невесть  что держу, и

ласки от меня не видать. Впрочем, древнее золото редко блестит.

     – Так это про тебя стихи? –  спросил Фродо. – То-то я не мог понять,  к

чему  они.  А  откуда  ты  знаешь, что Гэндальф  тебя  упоминает  –  ты ведь

письма-то не читал?

     –  Да я и не  знаю, –  ответил он.  – Только я и есть Арагорн, а  стало

быть, и стихи обо мне.

     Бродяжник извлек меч  из ножен, и они увидел, что клинок сломан почти у

самой рукояти.

     –  Толку  от  него мало, правда,  Сэм? –  улыбаясь,  спросил  он.  – Но

близится время, когда он будет заново откован.

     Сэм промолчал.

     –  Ну что же, – сказал  Бродяжник,  – значит, с Сэмова позволения, дело

решенное: Бродяжник ваш  провожатый.  Завтра, кстати, нам предстоит нелегкий

путь. Даже если мы без помех выберемся из Пригорья, все равно вряд ли  уйдем

незаметно.  Постараемся  хотя бы,  чтобы нас потеряли из виду:  есть  отсюда

одна-другая неведомая тропка. А собьем погоню – тогда на Заверть.

     – На Заверть? – недоверчиво спросил Сэм. – На какую еще Заверть?

     – Гора  такая, к северу от  Тракта,  на полпути  к Раздолу. Оттуда  все

видно – вот и оглядимся. Если Гэндальф пойдет за нами следом, он явится туда

же. А после Заверти – еще труднее, еще опасней.

     – Ты когда видел Гэндальфа последний раз? – спросил Фродо. – Ты знаешь,

где он, что с ним?

     – Нет, не знаю, – сумрачно ответил Бродяжник. – Весною мы вместе пришли

с  запада. Много лет берег  я пределы Хоббитании, пока он был занят  другим!

Границы ваши он без охраны почти никогда не оставлял. Последний раз я  видел

его в начале мая; он сказал, что ваше дело разъяснилось  и что  вы пойдете к

Раздолу в  конце сентября. Я думал,  что он с вами,  и  отправился по  своим

делам, а напрасно: наверняка пригодился бы.

     С  тех пор как мы знакомы, я тревожусь впервые.  Мало ли почему нет его

самого  – но  вести какие-то он непременно должен был прислать!  А вестей не

было;  наконец  до  меня дошли слухи, что Гэндальф  пропал, а по  Хоббитании

рыщут Черные Всадники. Это рассказали мне эльфы Гаральда; от них же я узнал,

что вы на пути в Забрендию, и решил покараулить у Западного Тракта.

     –  Так ты думаешь,  это Черные Всадники  задержали Гэндальфа? – спросил

Фродо.

     – Если  не они, то  разве что  сам Враг; больше задержать его никому не

под силу, – сказал Бродяжник. – Но  не отчаивайся, выше голову! Вы у  себя в

Хоббитании толком не знаете,  кто такой Гэндальф,  вам ведомы лишь его шутки

да веселые затеи. Правда, на этот раз задача у него еще опаснее, чем обычно.

     – Ох, простите, – вдруг зевнул Пин, – но устал  я  до смерти. Тревоги и

заботы – это пусть уж завтра, а нынче я  лягу, а  то как бы сидя не  уснуть.

Где же несчастный  лопух  Мерри? Если  придется напоследок разыскивать его в

потемках – я ему потом голову оторву.

     При  этих  его  словах  грохнула входная  дверь, по коридору прокатился

быстрый стук шагов, и в комнату ворвался Мерри, а за ним – растерянный  Ноб.

Мерри с трудом перевел дыхание и выпалил:

     – Я видел их, Фродо! Видел! Они здесь – Черные Всадники!

     – Черные Всадники! – Фродо вскочил. – Где?

     – Да  здесь же, здесь, в самой деревне. Я часок посидел у огня –  вы не

приходили  –  и пошел гулять. Стоял у фонаря, глядел на звезды. И вдруг меня

дрожью  проняло: подкралась какая-то мерзкая жуть, черное  пятно продырявило

темноту в  стороне от  фонарей.  Появилось – и скользнуло  куда-то  в густую

темень. Лошади не было.

     – Куда скользнуло? – настороженно и резко спросил Бродяжник.

     Мерри вздрогнул, приметив чужака.

     – Говори! – сказал Фродо. – Это друг Гэндальфа. Потом объясню.

     – Вроде бы к Тракту, – продолжал Мерри. – Я как раз и решил проследить,

только не знал,  за  кем или за чем, свернул в проулок и дошел до последнего

придорожного дома.

     –  Да  ты храбрец, – заметил  Бродяжник, не без  удивления  поглядев на

Мерри. – Однако это было очень безрассудно.

     – Ни особой  храбрости, ни безрассудства от  меня  не потребовалось,  –

возразил Мерри. – Я шел будто не по своей воле: тянуло, и все тут. Куда – не

знаю; но вдруг я как  бы опомнился  – и услышал почти рядом два голоса. Один

шепелявил  с  каким-то  присвистом,  а  в ответ  ему  раздавалось  невнятное

бормотанье. Я ничего не разобрал: ближе подойти не смел, а убежать – ноги не

слушались.  Стою,  дрожу,  насилу-то  повернулся к ним  спиной  и хотел было

припуститься  опрометью,  как  вдруг  сзади  надвинулась  жуть, и я… упал,

наверно.

     –  Я его нашел, сударь, – пояснил Ноб.  – Господин Наркисс выслал  меня

поискать с фонарем – ну, я сначала к Западным Воротам, потом к Южным; смотрю

– возле самого  дома  Бита  Осинника, у забора, что-то  неладно:  вроде двое

склонились над третьим, хотят его уволочь. Я: “Караул!” – и туда, подбегаю –

никого, только вот господин Брендизайк лежит, будто уснул прямо на дороге. Я

уж  его тряс-тряс, насилу-то  он оклемался  и бормочет дурным шепотом: “Я, –

говорит, – ровно утонул и на дне лежу”, а сам не двигается. Я туда-сюда; что

делать? А он вдруг как вскочит – и стрелой в “Пони”, знай поспевай за ним.

     – Наверно, все так и было, – сказал Мерри, – я, правда, не помню, что я

там нес, хотя сон был страшнее смерти; впрочем, сна тоже не помню, и на  том

спасибо. Точно меня куда-то затянули.

     – Едва не затянули, – уточнил  Бродяжник. – В  замогильный мрак. Должно

быть, Всадники оставили где-то  своих  коней  и пробрались в Пригорье Южными

Воротами.  От  Осинника они знают  все последние новости; косоглазый  южанин

тоже наверняка шпион. Веселая у нас будет ночка.

     – А что? – спросил Мерри. – Нападут на трактир?

     – Это вряд  ли, – сказал Бродяжник. – Не все еще подоспели; да и не так

они действуют.  Им нужна глушь и темень; а большой дом, суматоха, огни, куча

народу – нет,  это им незачем: путь-то у нас еще долгий, время есть. Сами не

нападут, но подручных у них здесь хватит  – одни  помогут охотно,  другие от

страха.  Тот же  Осинник, пяток  южан,  да  и привратник  Горри.  Всадники в

понедельник с ним поговорили на моих  глазах;  когда они  отъехали,  он  был

белый, как стена, и колени тряслись.

     – Стало быть, кругом враги, – сказал Фродо. – Что делать?

     – Спать здесь, по спальням не  расходиться! Они уж наверняка проведали,

где ваши спальни – круглые окна на север, почти  вровень с землею. Останемся

здесь, окна закроем ставнями, дверь  запрем на все засовы. Сейчас мы с Нобом

сходим принесем ваши пожитки.

     Он отлучился и  Фродо наспех рассказал Мерри обо всем, что произошло за

вечер.  Когда  Бродяжник  и  Ноб  вернулись,  Мерри  размышлял  над  письмом

Гэндальфа.

     –  Значит, так,  господа гости, – сказал  Ноб,  – я там взворошил  ваши

постели  и  положил  в каждую по диванному валику, с вашего  позволения. Еще

бурое  такое шерстяное  покрывало подвернул –  очень  вышло  похоже  на вашу

голову,  господин  Тор…  простите,  сударь,  Накручинс,  – прибавил  он  с

ухмылкой.

     –  В  темноте  поначалу не  отличат!  – рассмеялся Пин. –  Ну  а  когда

разберутся?

     – Там  видно будет,  – сказал  Бродяжник. –  Может, до  утра как-нибудь

продержимся.

     Они составили  заплечные  мешки  на  полу, придвинули кресло к запертой

двери и затворили окно. Затворял Фродо – и  глянул мельком  на ясные звезды.

За темными склонами Пригорья ярко сиял Серп:  так  хоббиты называют  Большую

Медведицу.   Он  вздохнул,  закрыл  тяжелые  внутренние  ставни  и  задернул

занавеси. Бродяжник разжег в камине большое пламя и задул свечи.

     Хоббиты  улеглись на полу, ногами к огню, а Бродяжник уселся в кресле у

дверей. Почти не разговаривали; один Мерри приставал с расспросами.

     – “Корова вдруг взвилась”! – хихикнул он, заворачиваясь в одеяло. – Ну,

Фродо, ты уж если что выкинешь, так держись! Эх, меня там  не  было! Ничего,

зато местные будут лет сто поминать твою шутку.

     – Это будь уверен, – сказал Бродяжник.

     Затем все примолкли, и хоббиты уснули один за другим.

     Клинок в ночи

     Пока они готовились ко сну  в  пригорянском  трактире,  над  Забрендией

стояла недобрая ночь:  туман  вперемешку с  мраком. Глухо было  в  Кроличьей

Балке. Толстик Боббер приоткрыл дверь и осторожно высунул нос. Весь день ему

было как-то страшновато, а под вечер  он даже и лечь не решился. В недвижном

воздухе таилась смутная угроза. Он всмотрелся в  туманную тьму и увидел, что

калитка сама собой беззвучно растворилась –  а потом бесшумно закрылась. Ему

стало  страшно, как никогда в жизни. Он, дрожа, отпрянул и отчаянным усилием

стряхнул с себя тяжелое  оцепенение. Потом захлопнул дверь  и  задвинул  все

засовы.

     Ночь  становилась все темнее. Послышался  глухой перестук  копыт: лугом

подводили лошадей. У  ворот перестук стих, и темноту продырявили  три черных

пятна:  одно приблизилось  к  двери, два  других стерегли углы  дома.  Пятна

притаились, и тишь  стала еще глуше; а ночи  не было  конца.  Деревья у дома

словно замерли в немом ожидании.

     Но  ветерок пробежал по листьям, и где-то крикнул первый  петух. Жуткий

предрассветный час миновал. Пятна  у двери  шевельнулись.  В  беззвездной  и

безлунной мгле  блеснул  обнаженный клинок. Мягкий, но  тяжелый удар  сотряс

дверь.

     –  Отворить, именем  Мордора! – приказал  злобный, призрачный голос. От

второго удара  дверь подалась  и  рухнула  –  вместе  с  цепями,  крюками  и

запорами. Черные пятна втянулись внутрь.

     И тут,  где-то в ближней рощице, гулко  запел  рожок. Он прорезал ночь,

словно молния:

     ВСТАВАЙ! НАПАСТЬ! ПОЖАР! ВРАГИ!

     Толстик Боббер дома не сидел. Увидев, как черные пятна ползут к дверям,

он понял, что ему или бежать, или погибать. И побежал –  черным ходом, через

сад, полями. Пробежал едва ли не лигу до ближнего дома и упал на крыльце.

     – Нет, нет, нет! – стонал он. – Я не при чем! У меня его нету!

     Про  что он бормочет, не разобрались, но  поняли  главное: в  Забрендии

враги, нашествие из Вековечного Леса. И грянул призыв:

     НАПАСТЬ! ПОЖАР! ВРАГИ! ГОРИМ!

     Брендизайки трубили в  старинный  рог, трубили сигнал, не звучавший уже

добрую сотню лет, с  тех пор  как  в свирепую  зиму  по  льду замерзшей реки

пришли с севера белые волки.

     ВСТАВАЙ! ВРАГИ!

     Откуда-то слышался  отзыв: тревога по всей форме. Черные пятна выползли

из дома. На  ступеньки упал продырявленный хоббитский плащ. Лугом стук копыт

притих,  потом ударил  галоп,  удаляясь  во  мглу.  Повсюду  звучали  рожки,

перекликались голоса,  бегали  хоббиты. Но Черные Всадники  вихрем неслись к

северу. Пусть  себе  галдит  мелкий  народец!  В  свое время  Саурон  с  ним

разберется.  А пока что их ждали другие дела – дом пуст. Кольца нет, дальше!

Они стоптали стражу у ворот и навсегда исчезли из хоббитских краев.

     В предрассветный  час Фродо внезапно очнулся от сна, словно кто-то  его

разбудил.   И  увидел:  Бродяжник  настороженно  прислушивается,  глаза  его

отливают  каминным  огнем,   по-прежнему  ярким;   сидел  он   напряженно  и

неподвижно.

     Потом  Фродо опять  уснул; но в сон  его врывался гул ветра и  яростный

стук копыт. Ветер  сотрясал  гостиницу, а где-то в дальней дали звучал  рог.

Фродо стряхнул  сон, открыл  глаза и услышал  исправный  петушиный  крик  во

дворе. Бродяжник отдернул  занавеси и резко распахнул ставни, а потом  окно.

Серый рассвет хлынул в комнату, и утренний холодок забрался под одеяла.

     Вслед  за  Бродяжником  они  прошли  по  коридору к своим спальням  – и

поняли,  что  его  совет спас  им жизнь. Окна были выломаны  и болтались  на

петлях;  ветер трепал  изодранные  занавеси;  искромсанные  диванные  валики

лежали  на полу,  среди  разбросанного постельного белья;  бурое покрывало в

клочьях. Бродяжник тут же сходил за хозяином. Бедняга Лавр испуганно  хлопал

заспанными глазами, которые, по его уверению, он  ни  на миг не  сомкнул – и

все, мол, было тихо.

     – То есть в жизни не  видывал подобного! – возгласил он, в ужасе воздев

руки к потолку. – Чтобы  гостям  было опасно  спать в своих постелях,  чтобы

портили совсем почти новые валики, – это что же дальше-то будет?

     – Ничего  хорошего, – посулил Бродяжник.- Но  тебе  будет  поспокойнее,

когда ты от нас  избавишься. Мы сейчас трогаемся. Завтрака не надо: на  ходу

что-нибудь перекусим.

     Наркисс  побежал  распорядиться,  чтоб  седлали  и  выводили  пони –  и

приготовили  закуску.  Вернулся он  в  полной  растерянности. Пони  исчезли!

Ворота  конюшни   распахнуты  настежь,  а  внутри  пусто!  Свели  не  только

хоббитских пони – пропали все лошади до одной.

     Фродо  был  вконец  расстроен. Как  же они проберутся к Раздолу пешком,

если  их преследуют конные враги?  Тогда  уж чего там, лучше прямо на луну –

или аж звездами! Бродяжник молча оглядел хоббитов, словно оценивая их силы и

решимость.

     – Все равно ведь пони  от конников не  спасенье, –  сказал он,  как  бы

угадав мысли Фродо. – И той тропой, которой я вас  поведу, лучше пешком, чем

на  пони. Как с  припасами?  Отсюда  до Раздола  мы  их  не  пополним,  надо

захватить с лихвой – можем ведь задержаться,  можем пойти кружным путем.  На

спинах-то вы много унесете?

     – Сколько понадобится, – храбро ответил Пин, хотя сердце у него екнуло.

– Пропадать – так хоть не впроголодь!

     – Я за двоих понесу, – хмуро вызвался Сэм.

     – А чем бы делу помочь,  господин Наркисс? – спросил Фродо. – Нельзя ли

как-нибудь раздобыть пару пони –  ну, пусть одного – для поклажи? Я понимаю,

нанять  вряд  ли…  А если  купить?  – В уме он  опасливо пересчитал все их

деньги.

     – Сомневаюсь, – уныло сказал трактирщик. –  Все пригорянские пони – два

или три – были у меня в стойлах. Лошадей у нас в Пригорье раз-два и обчелся,

а  какие есть  – те не  на продажу. Ну  да уж постараемся. Сейчас вот разыщу

бездельника Боба, пусть пойдет поспрашивает.

     –  Да,  пожалуй, –  как  бы  взвешивая, проговорил  Бродяжник, –  пусть

спрашивает. Один-то пони нам все-таки нужен. Но теперь и думать нечего выйти

рано и незаметно. Искать пони – все равно что в походный рог трубить. Такой,

верно, у них и был расчет.

     –  Есть одна  малая кроха утешения,  – сказал  Мерри.  – А  если трезво

рассудить, то и  не малая,  и не кроха.  Раз уж  эдак вышло, то  давайте как

следует позавтракаем. Где там телепень Ноб?

     Задержались они больше чем на три  часа. Боб  явился  с  известием, что

никаких лошадей или пони на продажу нет – вот только Бит Осинник соглашается

уступить одну дряхлую животину.

     – Кожа да кости, – сказал Боб, – этому пони давно на  живодерню пора, а

Осинник за него, будьте уверены, запросит втрое – учуял, скалдырник, поживу.

     –  Осинник? –  насторожился Фродо. – Может, здесь  какой-нибудь подвох?

Может, этот  пони убежит к нему назад  со всею нашей поклажей  или они через

него нас выследят – мало ли?

     – Может быть, может быть,  – сказал Бродяжник. –  Хотя нет, едва ли. Не

вернется к Осиннику никакое животное,  единожды  от него улизнувши. Наверно,

он просто  решил на прощанье урвать  лишний клок –  пони этот, я уверен, при

последнем издыхании. Что ж, выбора у нас нет. Сколько он за него хочет?

     Бит Осинник запросил двенадцать серебряков – в самом деле, втрое против

здешней  цены  на  крепкого  пони.   Купленная   скотинка  была   костлявая,

заморенная,  забитая, но  подыхать пока не собиралась. Лавр Наркисс заплатил

за нее  из своего кармана  и предложил Мерри еще  восемнадцать  серебряков –

возмещение за пропавших пони. Он был человек честный и довольно  зажиточный,

но  тридцати  серебряков  ему  было  жалко до слез,  тем паче  что  половину

пришлось выложить паршивцу и сквалыге Осиннику.

     Однако он не прогадал. Позднее оказалось, что свели только одну лошадь.

Других просто  спугнули, и они  потом отыскались  на лугах Пригорья. Правда,

пони Мерри Брендизайка удрали к Тому Бомбадилу. Там они паслись и нагуливали

жир как ни  в чем не бывало,  но, когда Том узнал, что стряслось в Пригорье,

он  отправил  их обратно  к  Наркиссу,  и  тот  нежданно-негаданно заполучил

пятерых лошадок.  В Пригорье им  было, конечно, не так привольно,  но все же

Боб  ухаживал  за  ними  на  славу,  и  они  как-никак  избежали   страшного

путешествия. Ну, зато и в Раздоле не побывали.

     Но это было потом, а пока что денежки Лавра Наркисса то  ли ухнули,  то

ли ахнули. Да и других забот хватало. Когда его жильцы проведали, что  ночью

был налет  на  трактир, поднялся страшный переполох.  У  гостей  с юга увели

несколько лошадок,  и  они  во  все  горло  поносили  трактирщика,  пока  не

обнаружилось, что один из их братии тоже исчез по ночному времени, а был это

не кто иной, как косоглазый приятель Бита Осинника. Тогда все стало ясно.

     – Коли-ежели подбираете по дороге конокрадов и мне их за своих выдаете,

– громко сердился  Наркисс, – так уж извольте сами  за них расплачиваться, и

нечего  тут на меня орать. Подите вон, спросите у Осинника,  куда это  делся

его дружочек!

     Но оказалось, что тот,  косоглазый, ничей  вроде  бы не был  приятель и

никто даже и не помнил, когда он к ним пристал.

     После завтрака хоббитам пришлось заново уложить все мешки  в расчете на

пеший и очень долгий путь: снеди прибавилось изрядно. Выбрались они примерно

к десяти часам. Пригорье  давно уж проснулось и гудело,  как  растревоженный

улей.  Еще бы: явление Черных  Всадников, вчерашнее  исчезновение  Фродо,  а

теперь кража  лошадей и  последняя  сногсшибательная  новость:  оказывается,

Бродяжник-Следопыт нанялся в провожатые таинственным хоббитам из Хоббитании.

Возле   трактира  собралась  уйма  народу;  подходили  из  ближних  селений,

переговаривались  и  терпеливо ждали  выезда путников. Постояльцы  торчали в

дверях и высовывались из окон.

     Бродяжник переменил  план: решено было двинуться  из Пригорья прямо  по

Тракту. Сворачивать сразу толку не было – за ними увязался бы длинный хвост:

поглядеть, куда  их несет, и проследить, чтоб ни  на  чью землю не  залезли.

Распрощались с Нобом  и Бобом,  расстались с  Лавром  Наркиссом, осыпав  его

благодарностями.

     – Надеюсь, до лучших  времен, – сказал Фродо. –  Хотел бы я погостить у

вас как следует; может, когда и удастся.

     Тронулись  в  путь  встревоженные  и понурые,  под недобрыми  взглядами

толпы. Кое-кто все-таки пожелал  им удачи, но слышнее были худые напутствия.

Правда, пригоряне знали, что  Бродяжник шуток не любит, и, когда он поднимал

на  кого-нибудь  глаза, тут же  смолкали. Он шел впереди, рядом с Фродо;  за

ними – Пин и Мерри; а позади Сэм вел пони, нагруженного по силам, но изрядно

– впрочем, глядел  он уже куда веселее, видно,  почуял перемену судьбы.  Сэм

задумчиво  грыз  яблоко.  Яблок  у  него  были  полны  карманы:  Боб  и  Ноб

позаботились на прощанье.

     – Идешь с яблочком, сидишь с трубочкой, вот оно и  ладно, – пробормотал

Сэм. – Да ведь яблочек-то на весь путь разве напасешься?

     Постепенно они перестали обращать внимание на любопытных, чьи головы то

и  дело  выныривали  из-за  оград  и  дверей.  Последний  дом,  ободранный и

покосившийся,  был, однако, обнесен  прочным  бревенчатым забором.  В оконце

мелькнула желтоватая и косоглазая физиономия.

     “Вот  оно что!  –  подумал  Фродо. –  Значит,  здесь он  прячется,  тот

южанин… Ну, по виду сущий орк, как их Бильбо описывал”.

     На забор, широко ухмыляясь, облокотился ражий детина с нахальной мордой

–  бровастый, глаза темные и мутные. Когда путники подошли, он вынул изо рта

трубку и смачно сплюнул.

     – Привет, долгоногий! Что, дружков нашел? – сказал он.

     Бродяжник не ответил.

     – Вам  тоже привет, мелюзга бестолковая! – обратился он к хоббитам.- Вы

хоть знаете, с кем спутались? Это же Бродяжник Оголтелый, понятно? Его еще и

не  так  называют, говорить неохота.  Ну, ночью сами поглядите, что почем! А

ты,  Сэмчик,  смотри у меня, не обижай моего  дохлого пони. Тьфу! – он снова

изрыгнул жирный плевок.

     Сэм обернулся.

     – А ты, Осинник, – сказал он, – спрячь-ка лучше свою поганую харю, а то

ведь знаешь,  что  бывает! – Половина большого яблока с маху угодила  Биту в

нос; он мигом исчез и разразился из-под забора запоздалой руганью.

     – Вкусное было яблоко, – со вздохом заметил Сэм.

     Деревня  кончилась. Сопровождавшие их дети и зеваки  отстали и  побрели

назад,  к  Южным  Воротам. Лиги две-три  путники шли  по Тракту,  петлявшему

направо и налево; потом  дорога пошла  под уклон, прорезая густой лес. Бурое

Пригорье высилось позади; они свернули к северу узкой, еле заметной тропкой.

     – Тут-то мы и скроемся от посторонних глаз, – сказал Бродяжник.

     – Только  не  кратким  путем,  –  усомнился Пин.  –  А то мы раз  пошли

наискосок через лес, так потом еле выбрались.

     – Тогда меня с вами не было, – усмехнулся Бродяжник. – У меня все косые

пути ведут прямиком куда надо.

     Он  еще  раз оглядел  пустой  Тракт  и углубился в кустистый  пролесок,

сделав знак быстро следовать за ним.

     Здешних мест  они не знали  и оценить его замысел не  могли:  ясно было

только, что он собрался сперва  держать путь на  Четбор  (или по-старинному:

Арчет), но  оставить  его по левую руку, потом резко  свернуть  к востоку  и

Глухоманьем  идти  на Заверть.  Так  они срезали огромную  излучину  Тракта,

который далеко стороной обходил  Комариные  Топи. Но зато и попадали в самые

Топи, а  как их  Бродяжник  описывал, так  это,  как  говорится, спасибо  за

новости.

     Ну а пока  что идти было в охотку. Когда бы не давешние ночные тревоги,

так и  вообще бы  лучше некуда. Мягко сияло солнце,  пригревало и не жарило.

Лес в долине был еще  весь в многоцветной листве, мирный и пышный. Бродяжник

уверенно вел их запутанными  тропами, из  которых  они сами  нипочем  бы  не

сумели выбрать нужную. А он еще вдобавок хитрил и петлял, чтобы сбить погоню

со следу.

     – Осинник высмотрит, конечно, где мы свернули с дороги,  – сказал он, –

однако за  нами не  пойдет, просто подскажет кое-кому.  Он тут неплохо знает

все тропы, хоть и хуже меня. А те, кому он  подскажет, наверняка неподалеку.

Пусть они думают, что мы пошли прямо на Арчет, нам того и надо.

     Бродяжник ли так их  вел  или  еще  почему-нибудь, но  погони не  было:

замечали  путников разве что птицы, лисы да шустрые белки.  Они заночевали в

лесу,   а  утром  тихо-мирно  продолжили  путь.  Из  лесу  они  выглянули  и

спрятались. Пригорянские  угодья они миновали – теперь начинались  Комариные

Топи.

     Под ногами чавкало, следы наполнялись мутной водой; из осоки  и камышей

выпархивали мелкие птахи. Сначала хоббиты шли  бодро и уверенно, потом стали

прыгать, оскользаясь, с кочки  на кочку. Здесь даже Следопыты пути не знали:

как повезет. На них напустилась мошкара: она гудела над головой, заползала в

волосы, забиралась в рукава, в штанины – и впивалась, кусала, жалила.

     – Да этак  меня просто съедят!  – не выдержал Пин.  –  Это  уж не  Топи

Комариные, а какое-то комариное царство.

     – А  ежели,  скажем, хоббита  поблизости нет, то из кого  же они, гады,

кровь пьют? – полюбопытствовал Сэм, ожесточенно хлопая себя по шее.

     На редкость мерзостный выдался денек в этой тусклой глуши. И ночлег был

холодный, сырой, неудобный;  пискливые  кровопийцы  глаз не давали сомкнуть.

Камыши и осока кишели  стрекочущей тварью,  какой-то дурной  роднею сверчка.

Всю  ночь уши  терзало тарахтенье:  “Кррровочки! Крровочки! Крровочки!”  Под

утро хоббиты просто ошалели.

     Немногим лучше был и четвертый  день;  немногим  легче четвертая  ночь.

Кровопросцы, как  их  обозвал Сэм,  не  стрекотали, но  комарье  по-прежнему

колыхалось над путниками ненасытно звенящим облаком.

     Когда Фродо улегся, донельзя усталый  и  почти  без надежды уснуть, ему

вдруг  привиделся  дальний  отсвет на  востоке: вспыхивало  и  гасло.  А  до

рассвета было еще несколько часов.

     –  Что  это за вспышки?  – спросил  он у Бродяжника,  который  стоял  и

всматривался в сырую тьму.

     – Слишком далеко,  не  понять, –  отвечал  тот. – Очень странно:  будто

молния бьет и бьет в вершину холма.

     Фродо лег, но долго еще видел яркие вспышки и темную фигуру Бродяжника.

Наконец его сморил тяжелый сон.

     На  пятый день они  оставили за собой топкую трясину и  заросли камыша.

Начался едва заметный, но долгий и утомительный подъем. С востока подступали

крутые безлесные холмы. Правый, самый высокий и каменистый вздымался поодаль

от прочих: круча с притупленной вершиной.

     –  Это  Заверть, – сказал  Бродяжник. – Древняя дорога  – мы  ее обошли

слева – тянется у подножия горы. Завтра к полудню доберемся до  нее, а там и

на вершину подымемся. Да, вершины нам не миновать.

     – Ты о чем? – спросил Фродо.

     –  Я  о  том, что путь  наш выверен, никуда не денешься…  Только  вот

неизвестно, что нас там ждет. С горы, однако, хорошо виден Тракт.

     – Ты же ведь ожидал найти там Гэндальфа?

     –  Ожидал, но  теперь на  это надежды  мало. Если он  даже пойдет  этим

путем, то, может статься, в обход Пригорья и про нас не узнает. В один и тот

же  час мы туда вряд ли попадем, а не  попадем –  разминемся: ни ему нас, ни

нам его ждать нельзя.  Если Всадники не засекли нас  в  лесу, то обязательно

пойдут к  Заверти: оттуда все-все видно. И сейчас вот  мы стоим, а нас видит

разное зверье и птицы…

     Хоббиты  встревоженно поглядели на дальние холмы, а Сэм окинул взглядом

бледное небо, словно ожидая оттуда угрюмого орла или мрачного коршуна.

     – Ну, ты обнадежишь, Бродяжник, – покачав головою, пробормотал он.

     – Стало быть? – спросил Фродо.

     –  Стало быть, так,  – задумчиво и как бы нехотя выговорил Бродяжник. –

Пойдем-ка мы прямиком по лесу  на Буреломное Угорье  и подберемся к Заверти.

Есть там одна тропка с севера. И уж чему быть, того не миновать.

     Они шли и шли  без отдыха  целый  день напролет; ранний  холодный вечер

окутал их сыростью. Под ногами, однако, стало немного суше; позади  сгущался

туман. Стонали  и всхлипывали незримые птицы, провожая красный диск  солнца.

Затем  настала  омертвелая тишь.  Хоббиты с  тоской  припомнили бестревожные

закаты за круглыми окнами далекой-далекой Торбы.

     На закате они подошли к речке, которая кружила между холмами и терялась

в  затхлых топях,  и шли  берегом,  покуда не  стемнело.  Тогда они  наконец

остановились и устроились на ночь  близ  чахлого ольшаника у  берега реки. В

мутном  небе над  ними  нависали  мрачные  безлесные взгорья. Они  караулили

посменно,  а Бродяжник,  похоже,  и вовсе не  спал.  Луна  убывала,  и после

полуночи холодный серый свет заливал окрестность.

     Вышли   с  первым   лучом   солнца.   Воздух  был   студеный,  небо   –

бледно-голубое.   Хоббиты   чувствовали,    что   отдохнули,   несмотря   на

полубессонную ночь. Они уже привыкли к долгим переходам и  скудному рациону;

в  Хоббитании просто не  поверили бы, что можно  обходиться почти без еды. А

Пин сказал, что Фродо все равно раздобрел чуть ли не вдвое.

     –  Какое там  раздобрел, – вздохнул  Фродо,  прокалывая новую дырочку в

ремне, – от меня уже вообще  ничего не осталось.  Если так дальше пойдет, то

я, чего доброго, стану привидением.

     – Не надо об этом к ночи! – неожиданно резко оборвал их Бродяжник.

     Горы надвинулись, угрюмо  и неуверенно, то вздымаясь на тысячу с лишним

футов,  то  сходя на нет и  ложбинами пропуская путников на восток. И  всюду

виднелись  поросшие травой  серо-зеленые  останки древних  стен и  плотин, а

кое-где  руины старинных каменных  построек. Ночью  они подошли  к  западным

склонам; там  и заночевали. Настала  ночь на пятое октября: шесть суток, как

они покинули Пригорье.

     А утром и тропа каким-то чудом обнаружилась, давно уж ее видно не было.

Они  свернули по ней направо  и  пошли к югу. Хитрая  была тропа:  она ровно

таилась и от горных  наблюдателей, и  от соглядатаев снизу. Ныряла во всякую

ложбину,  пряталась  под  кручами,  виляла  меж  валунов  или  тянулась  под

прикрытием камней, которые скрывали путников, точно высокие, надежные стены.

     – Кто, интересно, проложил эту тропу? –  полюбопытствовал  Мерри, когда

они  углубились в  очередной  каменный  проход. – Не  слишком-то  мне  здесь

нравится: напоминает Волглый Лог. На Заверти есть могильники?

     – Нету, – отвечал Бродяжник. –  Дунаданцы на Буреломном Угорье не жили,

а  лишь  держали оборону от  чародейской  напасти из  Ангмара. Затем и  была

проложена эта тропа – скрытый подход к вершине. Когда-то на Заверти высилась

дозорная башня  под названием Амон-Сул, или, на всеобщем языке, Ветрогорная.

Враги сожгли и разрушили  ее до  основания, остался только неровный каменный

круг,  словно  венец  над  взлобьем древней  горы.  А башня  была  высокая и

горделивая; во  дни  Последнего  Союза на  ней  стоял сам  Элендил, поджидая

Гил-Гэлада.

     Хоббиты искоса  поглядывали  на Бродяжника. Видно,  ему были ведомы  не

только потаенные пути, но и старинные были.

     – А кто  такой Гил-Гэлад? – спросил Мерри, но  Бродяжник не отвечал: он

задумался.

     Ответил негромкий голос:

     Гил-Гэлад, светлый государь,

     Последний всеэльфийский царь,

     Хотел навеки превозмочь

     Нависшую над миром ночь.

     Сиял, как солнце, щит в ночи,

     Ломались черные мечи,

     А светлый меч меж черных скал

     Разящей молнией сверкал.

     И царь сумел развеять ночь –

     Развеять, но не превозмочь, –

     И закатилась навсегда

     За край небес его звезда.

     Все изумленно обернулись к Сэму.

     – А дальше? – спросил Мерри.

     –  Дальше вот  не помню, – признался Сэм. –  От господина Бильбо я  это

слышал еще мальчишкой: он ведь знал, что я на эльфах  вроде как помешался, и

все-то мне  про них  рассказывал. Он меня и грамоте  выучил, а стихов, какие

сам сочинял, прочел без счету.

     – Это  не он сочинил, – сказал Бродяжник. – Это начало старинной “Песни

о  гибели  Гил-Гэлада”;  Бильбо  просто перевел ее с  эльфийского  языка  на

всеобщий.

     – Там еще много  было – и  все про Мордор, – сказал Сэм. – Меня, помню,

страх взял, я и не стал запоминать дальше. Почем было знать, что самому туда

выпадет идти.

     – Ну, покамест все же не в Мордор! – сказал Пин.

     – Потише, – одернул его Бродяжник. – Осторожнее с этим словом.

     Было уже за полдень, когда они подошли к южному  сходу  тропы и увидели

перед  собой в  неярком  и  чистом  свете октябрьского  солнца  серо-зеленую

насыпь,  вкруговую подводящую  к  северному склону горы. Решено было немедля

взойти на гору. Куда уж тут скрываться, одна надежда, что никого кругом нет,

ни недругов, ни соглядатаев. Склоны, сколько их  было видно, пустовали. Если

Гэндальф здесь и побывал, то никаких следов не оставил.

     На западном склоне Заверти обнаружилась невидная лощина, а в глубине ее

–  сырое русло, густо поросшее высокой травой. Там они оставили  Сэма, Пина,

пони и всю поклажу. И полезли  наверх, а через час  или около того Бродяжник

выбрался  на  вершину; Фродо  и Мерри  из последних сил  поспевали  за  ним,

одолевая каменистые кручи.

     На  вершине Заверти они  нашли,  как и предсказывал Бродяжник,  древнее

кольцо  обомшелых руин.  Но  посредине  плоской  вершины сложенные пирамидою

камни  хранили черные следы недавнего  пламени.  Земля  вблизи была  выжжена

дотла,  траву кругом опалило,  словно язык  огня  жарко  облизал вершину;  и

царила мертвенная, непроницаемая тишь.

     С редкозубого венца  древней  твердыни  озирали  они  широко простертую

даль: все  больше  однообразную пустошь,  лишь кое-где к югу  редкие рощи  и

проблески  воды.  Отсюда,  с  южной  стороны,  был хорошо  виден  извилистый

Незапамятный Тракт,  змеившийся от  западных пределов  холмами и  низинами и

пропадавший за первым темным восточным взгорьем. На всем Тракте, сколько его

видать,  не  было  ни  живой  души.   Они  посмотрели  дальше  –  и  увидели

сумрачно-бурые отроги  Мглистых гор; за ними  высокие серые склоны и наконец

снеговые выси, поблескивающие в облаках.

     – Вот и пожалуйста! –  сказал Мерри. – Было зачем сюда торопиться  – ни

тебе деревца, ни ручейка, ни укрытия. И Гэндальфа, конечно, нет: что ему тут

делать-то?

     – Да, делать ему здесь нечего, – задумчиво согласился Бродяжник. – Хотя

если он был в Пригорье дня через два после нас, сюда он мог добраться раньше

нашего – и подождать.

     Вдруг он резко нагнулся, разглядывая верхний камень в груде закопченных

булыжников, плоский и белый, не тронутый огнем.  Потом поднял его и повертел

в пальцах.

     – Ну-ка, посмотри, – предложил он Фродо. – Что это по-твоему?

     На исподе камня Фродо заметил несколько глубоких царапин.

     – Четыре палочки и две точки, – сказал он.

     – Не совсем так, – улыбнулся Бродяжник. – Отдельный знак слева похож на

руническое “Г”. Может быть, это  весть от Гэндальфа: царапины свежие. Однако

же необязательно, ибо  Следопыты тоже пишут рунами и нередко бывают  в  этих

местах.

     – Ну а если от Гэндальфа, то что это значит? – спросил Мерри.

     – “Г-три”, – ответил Бродяжник. – “Третьего октября здесь был Гэндальф”

–  три  дня  назад,  значит.  И  еще  это  значит,  что  писал  он второпях,

застигнутый опасностью:  написать длиннее  и яснее не успел. Тогда дела наши

плоховаты.

     –  Пусть  так, а  хорошо  бы,  это все-таки был  он, – сказал Фродо.  –

Насколько спокойнее – знать, что он где-то рядом, впереди или хоть позади.

     – Пожалуй, – согласился Бродяжник.  – Я-то уверен,  что  он был здесь и

что  здесь на  него обрушилась какая-то  напасть: вон как пламя прошлось  по

камням. Помнишь, Фродо, те вспышки на востоке? Мы как  раз три дня назад  их

видели. Наверно,  его здесь  окружили и застали врасплох; неизвестно только,

чем  это кончилось. Короче,  его нет, поэтому нам надо пробираться к Раздолу

на свой страх и риск.

     –  А  далеко  до  Раздола? –  спросил  Мерри, усталыми  глазами  озирая

неоглядные дали.

     С  вершины  Заверти  мир  казался  хоббитам удручающе  огромным. Где-то

далеко внизу нескончаемой узкой лентой тянулся пустой Тракт.

     – В лигах  не меряно,  – отозвался Бродяжник. – Я знаю, сколько ходу по

сносной погоде: отсюда до Бруиненского брода, до реки Бесноватой моих восемь

дней. Наших не меньше четырнадцати – да и пойдем мы не по Тракту.

     – Две недели! – сказал Фродо. – Всякое может случиться.

     – Всякое, – подтвердил Бродяжник.

     Они  стояли  у южного края  вершины,  и  Фродо  впервые  в  полную силу

почувствовал  горький,  бездомный страх. Ну что  же это такое, почему нельзя

было  остаться  в милой, веселой, мирной Хоббитании? Он  повел  взглядом  по

ненавистному  Тракту  –  на запад, к дому.  И увидел,  что  дорогою медленно

ползут две черные точки; еще три ползли с востока им навстречу.

     – Смотрите-ка! – воскликнул он, указывая вниз.

     Бродяжник тут же упал наземь,  в траву за каменными зубьями, и  потянул

за собой Фродо. Рядом шлепнулся Мерри.

     – В чем дело? – прошептал он.

     – Пока не знаю, но готовьтесь к худшему, – ответил Бродяжник.

     Они подобрались  к закраине и  снова выглянули из-за  камней.  Утренний

свет потускнел;  с  востока надвигались  тучи. Пять  крохотных, еле заметных

черных пятнышек – казалось бы, ничего страшного, – но и Фродо  и Мерри сразу

почуяли, что там, на дороге, неподалеку от  подножия  Заверти, собрались они

самые, Черные Всадники.

     –  Да, это они, – сказал Бродяжник, у которого глаза были куда зорче. –

Враг рядом!

     Тем временем Сэм с  Пином не дремали. Они обследовали ближнюю лощинку и

склон возле  нее. У родника  натоптано, круг от  костра,  примятая  трава  –

чья-то наспех устроенная стоянка. За обломками скал на краю лощины Сэм нашел

груду валежника.

     – Это, поди, старина Гэндальф  наготовил,  – сказал он Пину.  –  Может,

конечно, и не он, но у кого-то был расчет сюда вернуться.

     – Что же это я, –  встрепенулся Бродяжник, узнав про их открытия, – мне

самому надо было первым делом здесь все проверить! – и поспешил к роднику.

     –  Проворонил,  –  сказал  он,  вернувшись.  –  Сэм  и  Пин успели  все

затоптать. Топливо-то  заготовили Следопыты довольно давно –  но есть  тут и

свежие следы сапог, несколько пар… – Он задумался, как бы что-то решая.

     Хоббитам  явственно припомнились  Черные  Всадники  в длинных  плащах и

огромных сапогах. Если они эту лощину разведали, то лучше бы из нее поскорее

убраться.  Сэм беспокойно  огляделся: враг, значит, неподалеку, мили, может,

за две, а они-то с Пином разбегались!

     – Давайте-ка отсюда  удирать, господин Бродяжник, –  просительно сказал

он. – И час-то поздний, и вид у этой лощинки какой-то подозрительный…

     –  Да лощинка ненадежная, – отозвался Бродяжник, подняв глаза к небу  и

соображая  время. –  И  все-таки,  знаешь, Сэм, вернее будет остаться здесь,

хоть  мне тоже здесь не нравится. Но до ночи мы  ничего лучше не  сыщем.  По

крайней мере хоть укрылись  –  у них  ведь везде шпионы.  Нам  надо пересечь

Тракт, а он под надзором. И за Трактом пустошь.

     –  Всадники  же  незрячие, – заметил Мерри. –  При дневном  свете они и

пробираются-то  нюхом – или  как это  лучше назвать,  не знаю. А ты нас и на

вершине вмиг положил плашмя, а теперь говоришь “увидят”  – непонятно  как-то

получается.

     – На вершине  я  был  очень неосторожен,  –  ответил Бродяжник. – Я все

искал – нет  ли других вестей от Гэндальфа, и мы  втроем долго проторчали на

виду. Всадники незрячие, это верно; а черные кони видят, и кругом – на земле

и   в   воздухе  –  снуют  вражеские  шпионы,  кишат  мелкие  прислужники  и

подсказчики.  Сколько их оказалось в Пригорье, помните? Всадники  распознают

мир по-своему: днем им приметны  наши тени, а в темноте они различают черную

тайнопись природы.  И теплую кровь  они  чуют  все  время, чуют  с жадной  и

мстительной злобой. Есть  ведь иное чутье, помимо обоняния  и  зрения. Мы же

чуем, что они  здесь;  а они  нас – вдесятеро  острее.  И  еще, – он понизил

голос, – их притягивает Кольцо.

     – Неужто же нет  никакого спасенья? – затравленно  озираясь, воскликнул

Фродо. – Тронешься с места – увидят и поймают! Останешься на месте – учуют и

найдут!

     – Подожди, не надо отчаиваться, – сказал Бродяжник, положив руку ему на

плечо.  –  Ты не один. Для начала запалим-ка  этот  сушняк: огонь  будет нам

охраной и защитой. Саурон прибирает огонь под свою руку, он все прибирает, –

но пока что Всадники огня побаиваются и огонь – наш друг.

     – Хорош друг, – пробурчал Сэм. –  Вот разожжем сейчас костер – и, стало

быть, мы здесь, только еще покричать осталось, чтоб не пропустили.

     Отыскав  на дне лощины укромную  полянку,  они развели костер и наскоро

приготовили  еду.  Вечерние  тени  сгустились;  похолодало.  И  голод  вдруг

накинулся  зверем:  они  же ничего  не ели с утра,  а ужин  их был  поневоле

скромный. Впереди  лежала пустошь, где хозяйничали звери и птицы; печальные,

заброшенные земли.  Там  только  и  бывали что  мимоходом редкие  Следопыты.

Других странников совсем было немного, да и что это были  за  странники: ну,

например, тролли  – забредут иной  раз из северных ложбин Мглистых гор. Нет,

путешественники бывают  только  на  Тракте, чаще  всего это  гномы,  которые

спешат по своим делам и с чужаками словом не обмолвятся.

     –  Не  хватит  у нас припасов,  – сказал Фродо. – Хоть и скудно мы  ели

последние два дня, хоть и сегодняшний ужин – не пирушка, а все-таки переели,

тем более – две недели впереди, если не больше.

     – Лес прокормит, – обнадежил его Бродяжник.  – Ягоды, коренья, травы, а

то  и  дичи добуду.  Не зима, еда  найдется. На пропитанье хватит:  затяните

потуже пояса и надейтесь на будущие трапезы Элронда!

     За  ложбиной ничего было не видно,  только серый, клубящийся  сумрак. А

небо  расчистилось, и в нем тихо  зажигались  звезды. Фродо и прочие хоббиты

жались к костру и кутались во что ни попало; только Бродяжник сидел поодаль,

запахнувшись в свой дырявый плащ, и задумчиво покуривал трубку.

     Пала ночь, и ярко вспыхивал огонь костра; а Бродяжник стал рассказывать

им сказки и были, чтобы уберечь от страха.  Ему памятны  были многие древние

легенды  и повести стародавних лет, эльфийские и  людские, о добрых  и  злых

делах и небывальщине. “Сколько же ему лет,  – думали они, – откуда же он все

это знает?”

     –  Расскажи  нам  про Гил-Гэлада,  –  попросил Мерри, когда  окончилась

повесть о древнеэльфийских царствах. – Вот “Песня о гибели Гил-Гэлада”  – ты

ведь ее знаешь?

     –  Да уж, конечно, знаю, – отвечал Бродяжник. – И Фродо тоже знает: его

эта древняя история прямо касается.

     Мерри и Пин поглядели на Фродо, а тот смотрел в костер.

     – Нет, я очень немного  знаю  – только то, что  Гэндальф рассказывал, –

задумчиво  проговорил  он. – Знаю,  что  Гил-Гэлад –  последний  из  могучих

эльфийских  царей  Средиземья.  “Гил-Гэлад”  по-эльфийски  значит  “звездный

свет”. Вместе с воинством друга эльфов Элендила  он выступил в грозный поход

и вторгнулся в край…

     –  Ладно!  –  прервал  его  Бродяжник.  –  Об этом,  пожалуй,  не стоит

рассказывать,   когда  прислужники  Врага  рыщут  неподалеку.  Доберемся  до

чертогов Элронда – там и услышите всю повесть с начала до конца.

     – Ну,  расскажи  хоть что-нибудь про тогдашнее,  – взмолился Сэм, – про

эльфов расскажи, какие они тогда были. Про эльфов-то сейчас очень бы не худо

послушать, а то уж больно темень поджимает.

     –  Расскажу  вам  про  Тинувиэль,  –  согласился Бродяжник.  –  Коротко

расскажу,  потому что сказание  очень длинное,  а  конец его  забыт и никому

теперь, кроме Элронда, неведомо даже, был ли у него конец. Красивая повесть,

хотя  и печальная, как все древние сказанья  Средиземья;  и все же на душе у

вас, пожалуй, станет светлее.

     Он задумался, припоминая, а потом не заговорил, а тихонько запел:

     Над росной свежестью полей,

     В прохладе вешней луговой,

     Болиголов, высок и прян,

     Цветением хмельным струится,

     А Лучиэнь в тиши ночной,

     Светла, как утренний туман,

     Под звуки лютни золотой

     В чудесном танце серебрится.

     И вот однажды с Мглистых гор

     В белесых шапках ледников

     Усталый путник бросил взор

     На лес, светившийся искристо

     Под сонной сенью облаков,

     Над пенным кружевом ручьев

     Ему привиделась зарница

     В волшебном облике земном.

     Тот путник Берен был; ему

     Почудилось, что в золотом

     Лесу ночном должна открыться

     Тропинка к счастью; в полутьму,

     За чуть мерцающим лучом,

     Светло пронзавшим кутерьму

     Теней, где явь и сон дробится,

     Он устремился, будто вдруг

     Забыв о грузе тяжких лиг

     Далекого пути на юг,

     Но Лучиэнь легко, как птица,

     Как луч, исчезла в тот же миг,

     А перед ним – лишь темный луг,

     Болиголов, да лунный лик,

     Да леса зыбкая граница…

     С тех пор весеннею порой,

     Когда цветет болиголов –

     Могучий, пряный и хмельной, –

     Он часто видел, как рябится

     Туман над чашами цветов

     В прозрачном танце, но зимой

     Не находил ее следов –

     Лишь туч тяжелых вереницы

     Тянулись над Ворожеей.

     Но вскоре песня Лучиэнь

     Затрепетала над землей

     И пробудила, словно птица,

     Весенний животворный день,

     И по утрам, перед зарей,

     Стирающей ночную тень,

     Поляны стали золотиться

     Под светоносною листвой.

     И он вскричал: – Тинувиэль! –

     Хотя нигде ее самой

     Не видел в тишине росистой, –

     И звонким эхом: – Соловей! –

     Откликнулся весь край немой,

     Озвучив тишину полей

     Чудесным именем эльфийским.

     И замерла Тинувиэль,

     Прервав свой танец и напев,

     Звеневший, словно птичья трель

     Иль по весне ручей речистый:

     Ведь имена бессмертных дев,

     Как и названья их земель

     Заморских, как немой распев

     Потусторонних волн пречистых,

     Несущих смертных в мир иной, –

     Все это тайны; и она

     Решила, что самой судьбой,

     Весенним эхом серебристым

     В дар Берену принесена,

     Что, даже жертвуя собой –

     Ей смерть со смертным суждена, –

     Посмертно счастье воскресит с ним.

     Бродяжник вздохнул и немного помолчал.

     – На самом-то  деле,  –  заметил он, – это вовсе  не рассказ, а  песнь:

такие песенные сказания у эльфов называются “энн-сэннат“. На  нашем всеобщем

языке они не звучат – вы слышали дальнее,  неверное эхо. А  рассказывается о

том, как Берен, сын Бараира, встретил Лучиэнь Тинувиэль. Берен был смертный,

а Лучиэнь – дочь  Тингола,  который царствовал над эльфами в  самые древние,

самые юные века Средиземья; и прекрасней ее не  бывало даже в тогдашнем юном

мире. Ее  прелесть была отрадней звезд над туманами северного края; и нежным

сиянием лучилось ее лицо. В те дни Всеобщий Враг, кому и сам Саурон был лишь

прислужником,  царил  на  севере, в Ангбэнде, но  эльфы  Запада  вернулись в

Средиземье,   чтоб   войной   отнять  у  него  украденные  волшебные  алмазы

Сильмариллы; и предки людей были заодно с эльфами. Однако Враг одолел, и пал

в  битве Бараир,  а  Берен, не убоявшись смертоносных  ужасов, прошел сквозь

горы к тайному царству Тингола  в Нелдоретском лесу. Там он увидел и услышал

Лучиэнь: она танцевала и пела на поляне возле чародейной реки  Эсгальдуин; и

назвал  ее Тинувиэль,  что  значит на былом языке  “соловей”. Много  невзгод

постигло  их затем;  надолго они  расстались.  Тинувиэль  вызволила  его  из

холодных  застенков  Саурона, и вместе  они  встретили страшные испытания, а

пройдя их низвергли с трона  самого Врага  и сорвали с него железный венец с

тремя Сильмариллами, ярчайшими из всех алмазов, и один из них стал свадебным

выкупом Лучиэни, поднесенным  ее отцу Тинголу. Однако  же случилось так, что

Берен не устоял  перед  Волколаком, ринувшимся на него из  ворот Ангбэнда, и

умер  на руках Тинувиэль. Но она избрала смертную  участь, чтобы последовать

за  ним  по  ту сторону  смерти; и если верить  песенным  сказаниям, то  они

встретились  там, за  Нездешними  Морями, и, взявшись  за  руки,  побрели по

тамошним луговинам. Так  вот  и случилось, что единственная  из всех  эльфов

Лучиэнь  Тинувиэль умерла и  покинула здешний мир,  и вечноживущие  утратили

самую свою любимую. Но это она сочетала людей с древними владыками эльфов. И

живы  еще потомки  Лучиэни,  и предречено в  сказаниях,  что  не сгинут  они

понапрасну.  Того  же  рода и Элронд  из  Раздола. Ибо от  Берена  и Лучиэни

родился  Диор,  наследник Тингола; а его дочерью была Светлая Элвин, которую

взял  в жены  Эарендил, тот самый, что  снарядил корабль в Нездешние  Моря и

выплыл из туманов нашего мира, блистая Сильмариллом в венце. А от  Эарендила

пошли князья Нуменора, нашего Западного Края.

     И пока  говорил  Бродяжник, они  неотрывно разглядывали  его  странное,

горделивое лицо, смутно  озаряемое  отблесками  костра. Глаза его  сияли,  и

голос звучал дивно и  твердо. Над его головой стояло черное звездное небо. И

вдруг   высоко  позади  него  полыхнула   бледным  светом  вершина  Заверти.

Располневшая луна  медленно  ползла по  темному склону,  и  звезды  над  ним

поблекли.

     Рассказ был кончен. Хоббиты задвигались, потягиваясь.

     – Смотри-ка! – сказал Мерри. – Луна встает; должно быть, уже поздно.

     Все  подняли  глаза – и все увидели близ вершины  горы черный  комочек,

явственный в  лунном свете. Это, наверно, луна обозначила большой камень или

выступ скалы.

     Сумрак наливался  ознобной темнотой. Сэм  и Мерри  поежились,  встали и

пошли подтащить топлива. Было  как  будто  тихо и  спокойно, но Фродо  вдруг

охватил цепкий ледяной страх, и он торопливо пододвинулся к огню.  Откуда-то

сверху прибежал Сэм.

     – Вроде  бы  и  никого, – сказал  он.  – Только я  что-то испугался. Из

лощины никуда не пойду. Подкрадываются, что ли?

     – Ты кого-нибудь видел? – Фродо вскочил на ноги.

     – Нет, сударь, никого не видел, даже и не смотрел.

     – А я пожалуй что видел, –  сказал  Мерри. – Показались мне две или три

черные тени. Как бы не сюда ползли.

     – Ближе к  костру, спиной к  огню! –  приказал  Бродяжник.  – Подберите

жерди посуше и подлиннее!

     Уселись молча и настороже, вглядываясь в немую темень. Ни шороха; Фродо

мучительно  захотелось крикнуть  во весь  голос, чтобы  спастись от гнетущей

тишины…

     – Тише!  – прошептал Бродяжник, и тут же  Пин  задохнулся  приглушенным

возгласом:

     – Что это, что это там такое?

     Они  скорее почуяли, чем увидели, как  из-за края лощины возникла тень:

одна, другая, третья… Три, нет, уже четыре зыбкие  фигуры застыли над ними

на склоне холма:  черные,  словно дыры в темноте.  Послышался  змеиный  шип;

дохнуло могильным холодом. Потом тени качнулись и придвинулись.

     Пин и  Мерри в  страхе  бросились ничком на  траву. Сэм беспомощно осел

рядом с хозяином. А Фродо охватил невыносимый,  леденящий ужас… и вдруг он

понял, что надо всего лишь надеть  Кольцо.  Он не забыл Могильники, не забыл

предупреждения Гэндальфа, но противиться  не было сил. И язык отнялся. Сэм в

испуге глядел  на него снизу: хозяин в опасности, и никак ему не помочь – ну

никак.  Фродо  закрыл глаза и попробовал устоять, одолеть… нет, невмоготу.

Он потянул цепочку,  нащупал  Кольцо – и медленно надел его на  указательный

палец левой руки.

     Все осталось, как было, в расплывчатой мгле;  только  черные тени вдруг

надвинулись и  прояснились.  Перед ним возникли пять  высоких воинов в серых

плащах: двое стояли на гребне холма, трое приближались. Запавшие их глазницы

светились острыми, беспощадными взглядами, на сединах – серебряные шлемы,  в

руках –  стальные мечи. Они снова шагнули  вперед,  впиваясь в него ледяными

глазами. Фродо  в  отчаянии обнажил свой кинжал – и кинжал  зарделся, словно

раскаленная головня.  Двое замерли. Третий был выше всех,  шлем  его венчала

корона.  В  одной  руке  он держал длинный  меч,  в другой – кинжал:  клинки

отливали мертвенным светом. Он ринулся к Фродо.

     А Фродо, упав наземь, сам не зная почему, вдруг  вскричал:  “О Элберет!

Гилтониэль!” – и ударил кинжалом в ногу подступившего врага.  Яростный вопль

всколыхнул  темноту,  и  ледяное смертоносное жало вонзилось в плечо  Фродо.

Теряя сознание, он увидел, как из мглы вырвался Бродяжник с двумя факелами в

руках. Последним  усилием Фродо сорвал Кольцо  с  пальца и,  обронив кинжал,

упал навзничь.

     Переправа

     Фродо  очнулся, сжимая Кольцо  в  руке  отчаянной, мертвой хваткой.  Он

лежал у  костра,  пламеневшего ярко и высоко; он увидел над собой склоненные

встревоженные лица Сэма, Пина и Мерри.

     – Что случилось? Где король-мертвец? – выговорил он непослушным языком.

     Ему не ответили: у всех  троих  от радости  перехватило дыхание,  да  и

вопрос был  непонятный. Потом  уж  Сэм рассказал, как,  откуда  ни возьмись,

надвинулись страшные тени, и Фродо  вдруг исчез, а его, Сэма,  сшибло с ног.

Он слышал голос хозяина –  то ли  из  дальней-предальней  дали, то ли вообще

из-под  земли,  и  голос  этот выкрикивал что-то совсем непонятное.  Искали,

шарили,  нечаянно наткнулись  –  лежит ничком,  весь окоченел, меч под  ним.

Бродяжник велел  им уложить его у огня и чтоб костер был как следует,  а сам

исчез: давно уж.

     Сэм, видно,  снова  стал  сомневаться  насчет  Бродяжника  и, когда тот

угрюмой тенью  появился рядом,  заслонил  Фродо, выдернув меч из  ножен;  но

Бродяжник,  как бы  не видя  обнаженного клинка, опустился на  колени  возле

раненого.

     – Нет, Сэм, я не из Черных Всадников, – мягко сказал  он,  – и не из их

подручных.  Я  хотел узнать, где они затаились  –  и  отчего.  Им бы  заново

напасть, а они отступили.  Непонятно мне это. Однако поблизости даже духу их

нет.

     Услышав пересказ бессвязных речей Фродо, он очень обеспокоился, покачал

головой и тяжело вздохнул. И велел Мерри с Пином беспрерывно кипятить воду и

все время промывать рану.

     – Огонь  чтоб так  и  пылал, и держите его в  тепле! – распорядился он,

отошел от  костра и подозвал Сэма. – Теперь, кажется, кое-что ясно, – сказал

он  вполголоса.  –  Враги  напали вроде  бы впятером: не  все, должно  быть,

собрались,  и отпора не  ожидали. Отошли они, боюсь,  недалеко  и назавтра к

ночи снова  явятся. Им  некуда спешить  –  по их  расчетам, дело  почти  что

сделано. Кольцо далеко не уйдет. Да, Сэм, они так понимают, что хозяин  твой

случайно задержался на пороге смерти, и чем  дальше – больше  им подвластен.

Похоже на то – а впрочем, еще посмотрим!

     Сэм беспомощно расплакался.

     – Это  ты брось! – сказал ему Бродяжник. – И  уж изволь  положиться  на

меня. Ваш Фродо куда покрепче оказался, чем я думал; правда, Гэндальф на  то

и намекал. Его чудом не  убили, и теперь ему главное дело – держаться,  а он

продержится  –  вот этого-то они и не понимают. А я постараюсь его  немножко

подлечить. Грейте его и стерегите; если что – кричите  во всю мочь  и палите

все вокруг; я ненадолго.

     С этими словами он снова исчез во тьме.

     Фродо  задремывал и  просыпался  от  холодной,  вяжущей  боли.  У  него

постепенно омертвело плечо, рука,  весь бок. Друзья без устали промывали ему

рану и  грели-согревали его, как только  могли. А  ночь тянулась медленно  и

вяло. Серый предутренний свет уже затопил  лощину,  когда Бродяжник  наконец

вернулся.

     – Смотрите-ка! – воскликнул он,  подняв с земли дотоле не  замеченный и

распоротый  у  подола черный  плащ.  – Вот  так прошелся  меч нашего  Фродо.

Плащ-то  он  распорол, а ранить  его не  ранил: этого царственного  мертвеца

простым клинком не достанешь.  Вот имя Элберет – оно ему  было страшнее, чем

удар кинжальчика… А нашему Фродо – да, страшнее не бывает!

     Бродяжник снова нагнулся и  поднял  длинный  и  тонкий  кинжал, холодно

блеснувший  в  рассветной  мгле.  Конец зазубренного  жестокого  клинка  был

обломан, и кинжал на глазах истаял тонким  дымом – лишь рукоять  уцелела.  –

Плохи наши дела! – заметил он. – Нынче почитай  что и некому врачевать такие

страшные раны. Сделаю, конечно, что смогу, но могу я немного.

     Он  сел  на  землю, положил на колени  черную рукоять и  пропел над нею

медленное  заклинание на незнакомом языке. Потом отложил  рукоять в сторону,

пригнулся к  Фродо  и проговорил  ему  на  ухо  какие-то  странные слова. Из

поясной сумки он извлек длинные листья.

     – Это  целема,  –  объяснил  он,  –  по  древнему  ацелас.  На  здешнем

каменистом Угорье она не растет, я отыскал ее в темноте по запаху далековато

отсюда, в чащобе к югу от Тракта.

     Он  растер  лист  в  пальцах, и  разнеслось  сладкое,  тонкое,  стойкое

благоухание.

     – Что называется, повезло, – сказал он. – Здесь  у нас, на севере, мало

кто слышал о  целеме  –  разве  что Следопыты.  Они ее ищут  и находят возле

древних  стойбищ.   Растение-то  волшебное,  но  и  оно  если   поможет,  то

ненадолго… Тяжелая рана.

     Он заварил листья и промыл терпко-душистым отваром раненое плечо Фродо.

Благоуханная свежесть успокаивала и проясняла душу.  И  у Фродо боль  слегка

утихла, но оледенелая, неподъемная рука  словно примерзла к  боку. Он горько

корил себя за то, что надел Кольцо  по велению Врага. Он-то теперь, наверно,

останется калекой на всю жизнь, а дальше как быть? Сил ведь нет двинуться…

     Между тем обсуждалось именно это – как быть дальше. Решено было немедля

покинуть Заверть.

     – Дело ясное, –  сказал  Бродяжник.  – Место это, значит, давно уж  под

вражеским надзором. Если и  был  здесь Гэндальф, то был и ушел, отбившись от

врагов. А если мы пробудем  здесь еще  ночь, то тут нам и  конец, где угодно

лучше, чем здесь.

     Как только  рассвело, они наспех  перекусили и собрались. Фродо идти не

мог, и  его  ношу разделили  на  четверых,  а  самого  усадили  на  пони. За

последние  дни заморенный конек поправился на удивление:  потолстел, окреп и

привязался  к  новым хозяевам, особенно к  Сэму. Видно, Бит Осинник  так его

заездил, что даже самый  трудный путь  был  ему не  в тягость по сравнению с

прежней жизнью.

     Путь их  лежал на  юг, и прежде  всего  надо было, увы, пересечь Тракт,

чтобы как можно скорее добраться до  лесистых мест. Иначе под рукой не будет

хвороста: а Бродяжник велел все время обогревать Фродо, тем более ночью – да

и  всем  им огонь послужит  какой-никакой защитой.  И  еще он хотел выгадать

время,  опять-таки срезав размашистую дорожную петлю: от восточного подножия

Заверти Тракт круто и надолго сворачивал к северу.

     Скрытно и осторожно обогнули они юго-западный склон горы, подобрались к

Тракту, перебежали  его – он был пуст  на  всем видимом протяжении, – и  над

головами  их перекликнулись два замогильных голоса. Пригибаясь, они  со всех

ног метнулись в густой  кустарник. Шли они под  уклон, но кругом не  было ни

тропки, и  приходилось то продираться  сквозь кусты и заросли цепких, чахлых

деревец,  то  брести по вязким проплешинам.  Трава  торчала редкими, серыми,

скудными пучками;  деревца осыпали их вялой  трухлявой  листвой. Безотрадные

это были места, и продвигались они медленно и уныло. Верховой Фродо тоскливо

оглядывал тяжко понурившихся  друзей  – даже  Бродяжник  казался  усталым  и

угрюмым.

     Плечо  Фродо  наливалось ледяной болью, но  жаловаться не годилось:  он

помалкивал  и,  стиснув  зубы, терпел что было сил. Миновали  четыре тяжких,

однообразных  дня.   Заверть   медленно  отдалилась,  дальние  горы  немного

приблизились.  После  той  переклички на Тракте враги не  объявлялись, и  не

понять  было, следят или следуют они за ними. Темнота  их страшила, и ночами

они сторожили по  двое, с дрожью ожидая, что серую, мутную лунную мглу вдруг

пронижут  черные  пятна. Но  никаких  пятен,  сколько ни гляди,  не  было, и

слышался  только сухой шелест  жухлой  травы. Близкой и страшной беды, какую

они  почуяли на Заверти, как не бывало. Неужели  же Всадники так вот сразу и

сбились  со  следа? Вряд  ли:  наверняка затаились,  выжидают, готовят новую

засаду.

     Вечерело  в пятый  раз,  и начался еле заметный подъем: они  пересекали

широкую-широкую долину. Бродяжник  опять свернул на северо-восток; на шестой

день они одолели долгий  пологий склон, и вдали показалось лесистое взгорье.

Где-то  внизу виднелся Тракт;  справа в  жидком солнечном свете поблескивала

тускло-серая река. Другая река угадывалась совсем  уж далеко, в затуманенной

каменистой ложбине.

     –  Боюсь, придется нам, хочешь  не хочешь, немного пройти по Тракту,  –

задумчиво  сказал  Бродяжник.  –   Перед   нами,  вон   она,  речка  Буйная,

по-эльфийски  Митейтиль.  Она  берет  начало  в  Эттенблате,  в  излюбленной

логовине троллей к северу от  Раздола, и  там, на юге, впадает в Бесноватую.

Когда они сливаются, их начинают именовать Сероструй. Широкое у него морское

устье. И никак эту Буйную не  обойдешь ниже эттенблатских истоков. Один путь

– Последний Мост, а по нему-то и идет Тракт.

     – А другая какая река виднеется? – спросил Мерри.

     –  Да там-то уже Бесноватая, Бруинен, там и  до Раздола рукой подать, –

отозвался Бродяжник. –  Но оттуда до Последнего Моста еще идти и идти, Тракт

хорошие петли выделывает. Как мы брод перейдем, этого я еще не придумал.  На

первый  случай хватит с нас и  одной реки. Нам и то  повезет, если Последний

Мост покамест свободен.

     Рано  поутру  путники снова  приблизились  к  Тракту.  Бродяжник  и Сэм

отправились на  разведку – никого: ни пешеходов, ни всадников. Тракт пустой,

и  конских  следов нет –  два дня назад здесь,  в предгорье, шел дождь, так,

может, смыло, а с тех пор не проезжали.

     Прибавили шагу, торопились  изо всех  сил, и  через милю-другую вдалеке

под крутою  горой  показался  Последний  Мост.  Того  и гляди,  из-под  горы

возникнут черные… – да  нет, ничего  такого не  видать. Бродяжник велел им

спрятаться в кустах, а сам пошел вперед – и вскоре вернулся.

     – Врагов у Моста нет и не было, –  сказал он. – Хотел бы я  знать, куда

они подевались.  Зато  вот  что  я нашел – а это совсем  уж непонятно.  – Он

вытянул  руку с  бледно-зеленым камнем на ладони.  – Лежал на  Мосту в грязи

посреди  дороги.  Это  эльфийский  берилл. Положили на  виду  –  а может,  и

обронили, – но все-таки обнадеживает. Так что  через Мост  рискнем, а там…

там посмотрим, но дорогой не пойдем, пока не будет указанья пояснее.

     Медлить не стали ни минуты и благополучно миновали Мост. Кругом  стояла

тишь, только река клокотала  под тремя  огромными  арками.  Прошли  с  милю;

Бродяжник  свернул налево  в  узкую лощину и зашагал еле  заметной тропой по

редколесью у подножия угрюмых холмов.

     Хоббиты  пробирались  между  сумрачными  деревьями  и  радовались,  что

тоскливая  низина и страшный Тракт  остались  позади; но  и здесь места были

дикие, глухие, зловещие. По сторонам все выше громоздились горы. На выступах

и вершинах виднелись остатки древних стен, развалины башен – они точно таили

в  себе  какую-то  неясную угрозу. Фродо  ехал на пони и  мог оглядываться и

размышлять. Он припоминал описания из книги  “Туда и  Обратно”, рассказ  про

мрачные  башни  на  горах  к северу от Тракта, в  той  лесистой стороне, где

водились тролли и где случилось первое настоящее приключение Бильбо. Не в те

ли края они попали, а может, и в те же места?

     – А здесь кто живет? – спросил он. – И кто эти башни выстроил? Это что,

Троллистое плато?

     –  Оно самое,  –  сказал Бродяжник.  – Только  строили  не они:  тролли

строить не  умеют. Теперь  здесь  никто не  живет: жили люди,  нынче их нет.

Легенды  гласят, будто  их поработил ангмарский царь-чародей и они предались

злу, а во время Великой войны  сгинули вместе со своим повелителем. Их уже и

горы давно забыли, а тень злодейства, видите, не рассеялась.

     – А ты-то  это откуда  знаешь, раз людей давным-давно уже здесь  нет? –

спросил Перегрин.  –  Если даже горы забыли, то ведь звери и птицы такого не

расскажут?

     – Наследники Элендила хранят память о былом, – отвечал Бродяжник. –  Да

и в Раздоле многое помнят, куда больше, чем я вам могу рассказать.

     – А ты в Раздоле часто бывал? – полюбопытствовал Фродо.

     – Бывал,  – отозвался Бродяжник. – Когда-то я там  и жил, и возвращаюсь

туда  всякий  раз,  как  выпадет  случай;  но,  видно,  не  судьба  мне  там

оставаться, не живется мне, вечному страннику, в дивных чертогах Элронда.

     Горы обступали их все теснее. Далеко  позади остался торный путь к реке

Бруинен. Путники зашли в длинную долину, сущее  ущелье, темное и тихое.  Над

каменными  взлобьями нависали деревья,  обнажая узловатые, старческие цепкие

корни; выше по склонам густел сосняк.

     Хоббиты вконец  выбились  из  сил.  Шаг  за  шагом  пробирались они  по

нехоженой  низине,  загроможденной  рухнувшими деревьями и  обломками  скал.

Низом они шли не только из-за Фродо, которому  невмоготу было  вскарабкаться

на кручу: зачем карабкаться-то? Все равно там не пройдешь. А на второй  день

засмурело.  Ровный западный ветер  нагнал  с  моря беспросветную хмарь, и на

темные вершины гор заморосил обмочной дождь.  К вечеру на них нитки сухой не

осталось, и ночлег их  был  безрадостный, даже огня не развели. Наутро  горы

показались еще выше и круче, а долина уводила на север, куда вовсе  не надо.

Бродяжник, видно,  тоже встревожился: уж  десять  дней,  как  с  Заверти,  и

припаса всего ничего. А дождик сеял и сеял.

     Заночевали на  уступе, в каменной  пещерке, скорее  выемке скалы. Фродо

мучился.  От  холода  и сырости рана разнылась  хуже  некуда,  и мертвенная,

леденящая  боль   спать  не  давала.   Он  метался,  ворочался  и  с  ужасом

прислушивался  к  ночным  шумам  и  шорохам:  ветер  свистел  в  расселинах,

струилась-капала  вода,  кряхтели   горы,   скатывались   камни.  Он   вдруг

почувствовал, что черные призраки  – вот  они, здесь, сейчас  конец всему на

свете; сел и увидел спину Бродяжника, который стерег их в бессонном бдении и

курил трубку. Он откинулся на спину и забылся смутным сном, гуляя по свежей,

пахучей траве своего садика –  там, в Хоббитании, –  и все это было бледно и

странно, а  по-настоящему  четко  чернели одни  высокие призраки  у  входа в

пещеру.

     Когда он проснулся  утром, дождик уже  перестал. Тяжко нависшие  облака

расползались,  и сквозило  бледно-голубое небо. Ветер  снова менялся.  Вышли

вовсе не спозаранок. После холодного невкусного завтрака Бродяжник отлучился

и  велел  им  покамест носа  из  пещеры  не  казать.  Взберется,  сказал он,

куда-нибудь повыше – и оглядится.

     Принес он недобрые вести.

     – Далековато  занесло нас  на  север, –  заметил он.  – Непременно надо

южнее податься,  а  то,  чего  доброго,  забредем  в  Эттенблат, в  северную

глухомань.  Там  тролли хозяйничают,  и  места  мне  незнакомые.  Можно  бы,

конечно, попробовать выйти на Раздол с севера, если прямиком;  но опять же и

путь долгий, и дороги я толком не знаю, да  и припасов не хватит.  Придется,

хочешь не хочешь, выбираться к Бруиненской переправе.

     Остаток дня они карабкались  по осыпям. Нашли ущелье, которое вывело их

в долину, пролегавшую на юго-восток, в самом подходящем направлении;  но под

вечер путь  им преградил скалистый  хребет, выщербленный,  на фоне  небесной

темени, точно обломанная пила. Либо назад, неизвестно куда, либо уж, куда ни

шло, вперед.

     Попытались одолеть  его  с ходу, но не  тут-то было.  Фродо спешился  и

старался не отстать от друзей, а ноги дрожали и подкашивались. Пони великими

трудами затягивали на кручи; а сами они то и дело теряли тропу, да и была ли

она, эта тропа, неизвестно, а поклажа  тяжелая. Почти что стемнело,  и сил у

них не было никаких, когда они наконец взобрались на вершину.  Между зубцами

оказалась узкая седловина, и впереди был крутой спуск. Фродо упал замертво –

и  лежал,  вздрагивая  и  закусывая  губу. Левая  рука безжизненно  свисала;

мертвая хватка ледяной боли  впивалась в плечо  и в грудь. Деревья  и  камни

казались смутными тенями.

     – Дальше идти нельзя, – сказал  Мерри Бродяжнику.  – Фродо, сам видишь,

на ногах не стоит. Очень я боюсь за него. Ну и что нам делать?  Ты  думаешь,

как – в Раздоле-то его сумеют вылечить, если мы туда доберемся?

     – Там посмотрим, – сказал Бродяжник. – Я больше ничего сделать пока что

не могу; из-за его раны я вас  так и подгоняю. Но сегодня  –  это  ты прав –

дальше нельзя.

     – А  что  такое  с хозяином?  – тихо спросил  Сэм,  умоляюще  глядя  на

Бродяжника. – Ранка-то была  махонькая и уже затянулась: только белый шрамик

на плече.

     –  Фродо  пронзило оружие  Врага,  –  отозвался Бродяжник.  – Ядовитое,

гибельное, колдовское оружие. Мне это черное  чародейство неподвластно.  Что

еще я могу тебе сказать? Держись, Сэм!

     Холодная  выдалась ночевка  на  высоком уступе, хотя и развели костерок

под  скрюченными корнями  громадной  сосны:  здесь, наверно, когда-то  глину

брали.  Хоббиты съежились  и  прижимались друг  к  другу. Свиристел  ледяной

ветер, и слышны были  стоны и вздохи  нижних деревьев. Фродо одолел полусон:

ему мерещилось, будто над ним плещут черные крылья, а на крыльях – мертвецы,

отыскивающие, где это он укрылся.

     Забрезжило ясное,  прозрачное утро; воздух  посвежел, и промытые дождем

бледные  небеса источали  неяркий свет.  Путники приободрились: вот  бы  еще

солнышко  пригрело, а то руки-ноги  совсем окоченели.  Как  только рассвело,

Бродяжник, прихватив  с собой Мерри,  отправился обозревать  окрестности  на

восточный пик. Когда они вернулись с просветлевшими лицами, солнце уже сияло

вовсю. Шли  они почти что правильно, и теперь  нужно было спуститься  крутым

откосом  и оставить горы по левую руку. Бродяжник опять углядел  вдали серый

отблеск  Бруинена, а путь  к  переправе хоть пока и  не  виден, но пролегает

неподалеку от реки, вдоль ее ближнего берега.

     –  Надо  нам снова выбираться  на Тракт, –  сказал  он.  –  По горам не

пройдем. Будь что будет, а торного пути нам никак не миновать.

     Наспех позавтракали и  сразу тронулись в путь.  Медленно спускались  по

южному  склону:  но он  оказался вовсе  не так  уж крут, не то что вчерашний

подъем,  и вскоре Фродо снова  усадили на пони. Бывший одер Бита Осинника на

диво  сноровисто  выбирал путь  и  даже  почти  не  встряхивал седока, точно

заботился  о  нем. Путники мало-помалу  повеселели.  Даже  Фродо под  лучами

утреннего солнца словно бы полегчало, но в глазах у него то и дело мутилось,

и он поспешно протирал их обеими руками.

     Пин шел чуть впереди прочих. Вдруг он обернулся и крикнул:

     – Эй, здесь тропа!

     Подошли – верно,  тропа: она, виясь, выползала их перелесков и терялась

на  пути к вершине. Местами  она совсем заросла, ее  загромоздили сброшенные

валуны и сваленные  стволы;  но,  видно,  когда-то  по  ней  очень  и  очень

хаживали.  Проложил  ее  какой-то  дюжий  тяжелоступ:  старые  деревья  были

срублены или сломаны и огромные скалы расколоты или отодвинуты.

     Они  пошли по тропе, потому что по ней легче  всего было спускаться, но

шли  они очень осторожно,  особенно  когда забрели в тенистый  лес,  а тропа

стала шире и отчетливей.  Вынырнув из густого  ельника, она устремилась вниз

по  склону, а потом исчезла за могучей скалой. Они свернули вслед и увидели,

что тропа ринулась под тяжелое взлобье, обросшее деревьями. В каменной стене

была дверца, приоткрытая и висевшая на одной петле.

     Перед этой дверцей они все остановились. За нею виднелась то ли пещера,

то ли чертог, утопавший в пыльной  мгле. Бродяжник, Сэм и  Мерри, нажав  изо

всех сил, растворили застрявшую дверцу, и Мерри с Бродяжником зашли  внутрь.

Там были груды истлевших костей, пустые кувшины и разбитые горшки.

     – Как есть логово троллей!  – возгласил Пин. – А ну-ка,  выбирайтесь из

пещеры, и ноги в руки. Теперь-то нам известно, кто тропу протоптал,  – вот и

припустимся от них подальше!

     –  Куда  торопиться,  – сказал Бродяжник, выходя из пещеры. – Логово-то

логово,  но  уж очень  заброшенное.  Бояться,  по-моему,  нечего.  Спустимся

потихоньку, а там уж и припустимся, если на то пошло.

     От  натоптанной площадки у  дверцы  тропа  вела  круто  вниз,  лесистым

склоном.  Не желая  трусить на глазах  у  Бродяжника,  Пин побежал вперед  и

присоединился к  Мерри. Сэм с Бродяжником шли за ними по бокам пони, везшего

Фродо: тропа  была такая  широкая, что  хоббиты могли при желании шествовать

строем по четыре или по пять.

     Но прошествовали они  недалеко:  Пин вернулся бегом, а за ним и  Мерри,

оба насмерть перепуганные.

     –  Тролли, ну тролли же! –  вопил  Пин. – Там, внизу,  прогалина, и  мы

увидели их из-за деревьев. Огромные-то какие!

     – Пойдем поглядим, – сказал Бродяжник, подобрав суковатую дубину. Фродо

промолчал; Сэм таращил глаза.

     Солнце поднялось  высоко  и  пронизывало  почти безлистные ветви,  ярко

озаряя прогалину. Они подобрались  к ней и застыли, затаив дыхание. Вот они,

тролли:  три громадных  чудовища. Один  склонился, а  два других смотрели на

него.

     Бродяжник подошел к ним как ни в чем не бывало.

     –  Ну,  ты, каменная дохлятина!  – сказал он и  обломал свою  дубинку о

задницу склонившегося тролля.

     И хоть бы что. Хоббиты так и ахнули, а потом даже Фродо расхохотался.

     –  Ну  и  ну!  – воскликнул  он.  –  Хороши,  нечего сказать:  забываем

собственную  семейную  историю! Это  же  те  самые  трое,  которых  подловил

Гэндальф, когда  они  спорили, как вкуснее изготовить  тринадцать  гномов  и

одного хоббита!

     – Вот уж не  думал, что мы в тех местах! – удивился Пин.  Он  прекрасно

знал  семейную историю: сколько раз рассказывали ее  что  Бильбо, что Фродо;

но,  по правде-то  говоря, он ей  ни на грош  не  верил. Да и теперь тоже он

очень подозрительно глядел  на  каменных  троллей, ожидая,  что они  вот-вот

оживут.

     – Ладно там  ваша семейная  история,  вы хоть бы  о троллях  что-нибудь

помнили! – усмехнулся Бродяжник. – Время за полдень, солнце сияет, а вы туда

же: тролли,  мол, в прогалине засели!  Дела  не знаете  – пусть; ну  как  не

заметить, что  у  одного за ухом  старое птичье гнездо.  Хорош был бы  живой

тролль с таким-то украшением!

     Всех одолел хохот. Фродо точно ожил, радостно припоминая первую удачную

проделку Бильбо. И  солнце  правда  так тепло сияло, и  муть  перед  глазами

немного  рассеялась.  Они  сделали привал в этой прогалине: так вкусно  было

закусывать в тени огромных ног тролля.

     – Может, кто-нибудь надумает спеть,  пока солнце  светит?  –  предложил

Мерри,  когда ложки  отстучали. – А то ведь мы  давно уж  ничего  этакого ни

слыхивали, а?

     –  С Заверти не слыхивали, – сказал Фродо. Все поглядели  на него. – Да

не во мне дело! –  сказал он.  – Мне-то  как раз говорили… я гораздо лучше

себя чувствую, но куда мне петь! Разве вот Сэм что-нибудь такое сообразит…

     – Ну, Сэм, давай, раз уж никуда не денешься!  – сказал Мерри. –  Пускай

голову в ход, ежели больше нечего!

     – Там разберемся, чего до времени в  ход пускать, – сказал Сэм. –  Вот,

например,  чего же… Ну, стихи  не  стихи, а в этом роде: так, пустяки. Был

разговор, я и подумал.

     Он  встал,  сложил руки  за спиной, точно  в школе, и  произнес,  то ли

пропел на старинный мотив:

     На утесе, один, старый тролль-нелюдим

     Думает безотрадно: “И-эхх, поедим!..”

     Вгрызся, как пес, в берцовую кость,

     Он грызет эту кость много лет напролет –

     Жрет, оглоед! Тролль-костоглот!

     Ему бы мясца, но, смиряя плоть,

     Он сиднем сидит – только кость грызет.

     Вдруг, как с неба упал, прибежал, прискакал,

     Клацая бутсами, шерстолап из-за скал.

     – Кто тут по песьи вгрызается в кости

     Люто любимой тещи моей?

     Ну, лиходей! Ох, прохиндей!

     Кто тебе разрешил ворошить на погосте

     Кости любимой тещи моей?

     – Я без спроса их спер, – объяснил ему тролль, –

     А теперь вот и ты мне ответить изволь:

     Продлили бы кости, тлевшие на погосте,

     Жизнь опочившей тещи твоей?

     Продлили бы, дуралей?

     Ты ж только от злости

     Квохчешь над прахом тещи своей!

     – Что-то я не пойму, – был ответ, – почему

     Мертвые должны служить твоему

     Безвозмездному пропитанью для выживанья.

     Ропщет их прах к отмщенью, а проще –

     Мощи усохшей тещи –

     Ее священное посмертное достоянье,

     Будь она хоть трижды усопшей.

     Ухмыльнулся тролль с издевкой крутой,

     – Не стой, – говорит, – у меня над душой,

     А то, глядишь, и сам угодишь

     Ко мне в живот,

     Крохобор, пустоболт,

     Проглочу живьем, словно кошка – мышь:

     Я от голода костоед, а по норову – живоглот!

     Но таких побед, чтоб живой обед

     Прискакал из-за скал, в этом мире нет:

     Скользнув стороной у обидчика за спиной,

     Пнул шерстолап его,

     Распроклятого эксгуматора вороватого, –

     Заречешься, мол, впредь насмешничать надо мной

     И тещу грызть супостатово!

     Но каменный зад отрастил супостат,

     Сидя на камне лет двадцать подряд.

     И тяжкая бутса сплющилась, будто

     Бумажный колпак или бальный башмак.

     Истинно, истинно так!

     А ведь если нога ненадежно обута,

     То камень пинать станет только дурак!

     На несколько лет шерстолап охромел,

     Едва ковыляет, белый как мел.

     А тролль по-песьи припал на утесе

     К останкам тещи –

     Ледащий, тощий, –

     Ему не жестко сидеть на утесе,

     И зад у него все площе.

     – Это  нам всем  в науку!  – рассмеялся Мерри. – Ну, Бродяжник, повезло

тебе, что ты его дубиной двинул, а то бы рукой, представляешь?

     – Ну, ты даешь, Сэм! – сказал Пин. – Я такого раньше не слыхал.

     Сэм пробормотал в ответ что-то невнятное.

     – Сам небось  придумал, не  то раньше, не  то сейчас, –  решил Фродо. –

Сэммиум  меня вообще чем  дальше, тем больше удивляет. Был  он заговорщиком,

теперь  оказался шутником, ишь ты! И чего доброго,  окажется волшебником – а

не то и воителем?

     – Не окажусь, – сказал Сэм. – То и другое дело мне не с руки.

     Предвечернее  солнце озаряло лесистый склон;  и  вниз  их  вела, должно

быть, та самая тропа, по которой  когда-то шли Гэндальф и Бильбо с  гномами.

Прошагали несколько миль –  и оказались  над  Трактом, возле его обочины, на

вершине  громадной  насыпи.  Тракт  давным-давно  прянул в  сторону от  реки

Буйной, клокочущей в узком русле, и размашисто петлял у  горных подножий, то

ныряя в лес, то прорезая заросли вереска: стремился к еще далекой Переправе.

Бродяжник  указал им  в траве  у гребня грубо  отесанный, обветренный валун,

испещренный гномскими рунами и какой-то еще тайнописью.

     – Здрасьте пожалста! – сказал Мерри. – Да это же небось камень-отметина

у  сокровищницы троллей.  У Бильбо-то много  ли от тех сокровищ осталось, а,

Фродо?

     Фродо поглядел  на  камень и подумал:  “Вот бы ничего не принес Бильбо,

кроме этих неопасных сокровищ, с которыми так легко было расстаться!”

     – Ничего не осталось, – сказал он. – Бильбо раздал все до грошика: мол,

краденое впрок не идет.

     Вечерело, тени удлинялись; сколько хватало глаза, Тракт был по-прежнему

пуст. Да  все  равно другого пути у них  теперь не было; они сошли с насыпи,

свернули влево и припустились во всю прыть.  Сбоку выдвигался длинный отрог,

скрывая закатное солнце, и навстречу им с гор повеяло стужей.

     Они уже  начали высматривать по сторонам место для ночевки, когда сзади

вдруг  донесся  отчетливый  и  памятный  до  ужаса  стук  копыт.  Все  разом

оглянулись,  но  напрасно:  дорога  только  что  круто  свернула.  Стремглав

бросились они вверх  по склону, поросшему вереском и голубикой, и укрылись в

густом  орешнике, футов  за тридцать  от сумеречного,  смутно-серого Тракта.

Копыта  стучали  все  ближе,  цокали  дробно  и   четко;  послышался  тихий,

рассеянный ветерком перезвон, легкое звяканье бубенцов.

     – Что-то непохоже на Черных Всадников, – сказал Фродо, вслушиваясь.

     Хоббиты  согласились –  вроде  не похоже, но оставались  начеку.  После

ужасов многодневной погони во всяком звуке за спиной  им слышалась опасность

и угроза. Зато Бродяжник подался вперед, приложил  ладонь  к уху, и лицо его

просияло радостью.

     Смерклось; шелест пробегал по кустам. А бубенцы раздавались все звонче,

дробный перестук приближался  – и вдруг из-за  поворота  вылетел белый конь,

блеснувший  в сумерках, словно  светлая птица. Уздечка  мерцала самоцветами,

как  звездными огоньками.  За  всадником реял  плащ; капюшон  был откинут, и

золотые волосы струились по ветру. Фродо  почудилось, будто фигура верхового

пламенеет ясным светом.

     Бродяжник выпрыгнул из кустов  и с  радостным окликом кинулся к Тракту;

но  прежде, чем он вскочил и  вскрикнул, всадник  поднял взгляд и  придержал

коня. Завидев Бродяжника, он спешился и побежал ему навстречу.

     – Аи на вэдуи, Дунадан! Маэ гвэринниэн! – воскликнул он.

     И слова незнакомца,  и его  звонкий  голос сразу  успокоили их: во всем

Средиземье  только  у  эльфов  был  такой  переливчатый  выговор.  Однако  в

приветствии его прозвучала  тревога, и  говорил  он  с Бродяжником быстро  и

озабоченно.

     Потом Бродяжник призывно махнул рукой, и  хоббиты  поспешили  вниз,  на

дорогу.

     – Это Всеславур; он из замка Элронда, – сказал Бродяжник.

     –  Привет тебе, долгожданный гость! – обратился к Фродо эльф-воитель. –

Меня выслали тебе навстречу: мы опасались за тебя.

     – Значит, Гэндальф в Раздоле? – вскричал Фродо.

     – Нет. Когда я уезжал, его там не было, – ответил Всеславур, – но уехал

я девять дней назад. До Элронда дошли худые вести:  мои родичи по пути через

ваши края за Барандуином, проведали и тотчас дали нам знать, что по западным

землям рыщут Девятеро Кольценосцев, а  вы пустились в дальний путь с опасным

бременем и  без провожатого, не  дождавшись  Гэндальфа. Даже у нас в Раздоле

мало кому  по силам противостоять Девятерым лицом к лицу, но Элронд все-таки

набрал и  направил нарочных на  север, на запад и на юг: ведь  вы, уходя  от

погони, могли  заплутаться в  глуши.  Мне  выпало наблюдать за Трактом; семь

суток назад  я достиг Моста Митейтиля и оставил вам знак – берилл. За Мостом

таились  трое  прислужников Саурона; они отступили передо мной и умчались на

запад. Я ехал по их следам и встретил еще двоих: те свернули на юг.  Тогда я

стал искать ваш след,  нашел его два  дня  назад и  снова  проехал  Мост,  а

сегодня  приметил, где вы спустились  с гор. Однако  будет, остальное потом.

Вам придется рискнуть и выдержать страх открытого пути – вечером и ночью. За

нами пятеро;  когда они нападут на ваш  след,  примчатся  быстрее ветра. Где

прочие, не знаю – должно быть, стерегут Брод. Об этом пока лучше не думать.

     Тем временем  вечерние  тени  сгустились, и  Фродо  сковала  неодолимая

усталость. Еще на раннем закате перед глазами его задернулась темная пелена;

теперь и лица друзей были  почти не  видны. Боль впивалась ледяной хваткой и

не отпускала. Покачнувшись, он припал к плечу Сэма.

     –  Хозяин мой ранен, ему  плохо, –  сердито сказал Сэм.  – Он ехать  не

сможет, если не отдохнет.

     Всеславур  подхватил  падающего  Фродо, бережно принял его на руки  и с

тревогой глянул ему в лицо.

     Бродяжник в кратких словах  рассказал  об атаке на  вершине Заверти,  о

смертоносном  кинжале;  достал  и  протянул  эльфу сбереженную рукоять.  Тот

брезгливо взял ее в руки, но рассмотрел очень внимательно.

     –  Здесь начертаны  колдовские, лиходейские  письмена, – сказал  он.  –

Незримые для вас. Спрячь-ка ее, Арагорн, у Элронда пригодится. Только спрячь

подальше и не касайся ее.  Нет, такие раны  мне  залечивать не дано. Сделаю,

что сумею, но об отдыхе вам пока что и думать нечего.

     Чуткими пальцами прощупал он плечо Фродо, и еще суровее стало его лицо:

видно,  учуял  недоброе.  А  Фродо  вдруг  почувствовал,  что  цепкий  холод

приразнял когти, рука  немного согрелась и боль приутихла. Сумеречная завеса

проредилась, точно  стаяло  тяжелое  облако.  Выплыли из тумана, прояснились

лица друзей, и ему прибыло сил и надежды.

     –  Поедешь на моем  коне,  –  сказал  Всеславур. – Стремена я подтяну к

чепраку:  устроишься поудобнее. И не бойся ничего – с коня не упадешь, раз я

ему скажу, чтоб ты не падал. Скачет  он  ровно и легко; а если что случится,

он тебя  вынесет,  будь  уверен  –  даже  вражеские  черные  скакуны ему  не

соперники.

     – Никуда  он  меня  не вынесет!  – воспротивился  Фродо. –  Что  же,  я

спрячусь в Раздол или где там у эльфов, а друзья – пропадай? Нет уж!

     – Не пропадут без тебя твои друзья, – улыбнулся Всеславур. – Погоня  за

тобой, а не за ними. Ты и твоя ноша, Фродо – вот наша главная опасность.

     Тут возразить было нечего,  и Фродо  согласился  сесть на белого  коня.

Зато  свои  мешки они навьючили на пони  и пошли гораздо быстрее, даже очень

быстро  – да  разве  за  эльфом угонишься! Он  вел их вперед: сначала сквозь

тусклый вечерний сумрак, потом – сквозь ненастную  ночную тьму, и не было ни

звезд, ни  луны.  Остановился Всеславур, когда хмуро забрезжило  утро.  Пин,

Мерри и Сэм  еле на  ногах держались;  Бродяжник  и тот как-то  сгорбился, а

Фродо приник к холке коня: его сморил тяжкий сон.

     Они  отошли  с Тракта  в  заросли  вереска,  упали наземь  и  мгновенно

заснули.  И едва,  кажется,  сомкнули глаза,  как  сторожевой  Всеславур  их

разбудил. Утреннее солнце бередило глаза; ночная непогодь рассеялась.

     – Ну-ка, выпейте!  –  велел Всеславур,  что-то разливая  по кружкам  из

своей оправленной серебром фляги.

     Они выпили  – вода и вода, чистая вода, вроде весенней, не  теплая и не

холодная, без всякого особого вкуса, но она разливала по телу силу и вселяла

бодрость. Съеденный после нее затхлый хлеб и ссохшиеся яблоки (больше ничего

не осталось) утолили голод лучше самого обильного завтрака в Хоббитании.

     Проспали они  меньше  пяти  часов, а  потом снова шли,  шли  и  шли  по

бесконечной ленте древнего Тракта  – только  два раза  за день  позволил  им

отдохнуть Всеславур. К вечеру они одолели миль двадцать с лишним и оказались

у крутого поворота направо, в низину, напрямую к Бруиненскому броду. Хоббиты

прислушивались и  присматривались –  пока  никого,  но  Всеславур  все  чаще

останавливался и с тревогой на лице поджидал их, если они отставали. Раз или

два он даже заговорил с Бродяжником по-эльфийски.

     Но  как бы ни тревожились провожатые, а хоббиты  нынче свое прошли. Они

спотыкались и пошатывались, мечтая только об одном – дать роздых ногам. Боль

терзала  Фродо вдвое  против  вчерашнего,  и  даже  днем  все  виделось  ему

призрачно-серым,  точно  мир   выцвел  и  странно  опустел.  Теперь   уж  он

нетерпеливо ждал ночи как избавления от тусклой пустоты.

     Наутро,   в  предрассветный  час,  хоббиты  снова  брели  по  дороге  –

заспанные, усталые,  унылые.  А Переправа  была еще далеко, и они,  чуть  не

падая, каким-то чудом поспевали за провожатыми.

     – Страшнее всего будет здесь, на пути к реке, – молвил Всеславур, – ибо

чует мое сердце, что погоня скачет по пятам, а у Переправы нас ждет засада.

     Дорога спускалась под гору меж травянистыми склонами,  и хоббиты шли по

мягкой  траве,  чтобы  отдохнули  ступни.  К вечеру  с  обеих  сторон  вдруг

надвинулся густой  сосняк,  а потом дорога втиснулась в ущелье, между сырыми

отвесными  утесами  из  бурого  гранита.  Эхо  преследовало  путников стуком

несчетных копыт  и несметных шагов. Внезапно  дорога вырвалась на простор из

теснины: перед  ними  лежал  пологий  спуск  к  Броду,  а  на том,  крутом и

утесистом   берегу  вилась  наверх  тропа   и  громоздились  горы,  заслоняя

бесцветное небо.

     Из ущелья выкатилось оставленное ими эхо – шарканье подошв, стук копыт,

–  и вздрогнули  нижние  ветви сосен. Всеславур обернулся, прислушался  –  и

вдруг опрометью ринулся к спутникам.

     – Скачи! – крикнул он Фродо. – Скачи! Прочь от врагов!

     Белый конь  метнулся вперед; хоббиты побежали вниз по склону, Всеславур

и  Бродяжник  –  за ними. А  сзади раскатом гулкого эха  грянули копыта,  из

ущелья вылетел Черный  Всадник и придержал  коня,  покачиваясь в  седле. Еще

один, еще один и еще двое.

     – Вперед! Скачи! – снова крикнул Всеславур.

     Но  Фродо  отпустил  поводья:  странная  слабость  одолевала  его. Конь

перешел на  шаг, и он обернулся. Всадники стояли на  гребне холма недвижными

черными статуями;  за ними клубился серый туман.  Вдруг в хоббите  проснулся

страх и гнев. Рука его  оставила уздечку, и он обнажил меч,  сверкнувший  на

солнце розоватым блеском.

     – Скачи! Да скачи же! – крикнул Всеславур и приказал коню по-эльфийски,

звонко и горделиво: – Норо лим, норо лим,  Асфалот! Белый конь прянул вперед

и быстрее  ветра  помчался по дороге.  В тот же  миг ринулись с холма черные

кони,  и Фродо услышал  леденящий вой, тот самый, что  недавно оглашал Южный

удел Хоббитании.  Возопил ответный вой,  а из-за скал  и деревьев показались

еще четыре Всадника: двое  поскакали к  Фродо, двое  других –  наперехват, к

Переправе. Их  словно раздувало  ветром,  и  все ширились их  черные крылья,

охватывая кругозор.

     Фродо еще раз поглядел через плечо – друзей уже не было видно. Всадники

немного отстали:  даже их бешеные черные скакуны не  могли тягаться с  белым

конем Всеславура. Но он взглянул вперед – и  потерял всякую надежду. Ему  не

успеть к Переправе  – те двое его перехватят. Видел он их теперь  совершенно

отчетливо:  ни капюшонов,  ни плащей – серые латы,  белые  саваны и  длинные

сивые космы. Мечи мерцали в костяных руках, глаза сверкали из-под надвинутых

шлемов, и свирепый вой не умолкал.

     Ужас сковал  Фродо.  Меч  был  забыт,  крик застрял  в горле, сам он  и

двинуться боялся.  Зажмурившись,  прижался он  к лошадиному загривку.  Ветер

свистал  в ушах, а серебряные бубенцы бренчали глухо  и странно. Его  заново

пронзил мертвенный холод, но эльфийский конь яростно вздыбился и промчался к

реке, нос к носу миновав передового Всадника.

     Всплеснулась  вода, пена  закипела у ног Фродо,  его  обдало  брызгами,

потом словно приподняло, и он приоткрыл глаза. Конь взбирался по  каменистой

тропе. Брод был позади.

     Но  погоня   ничуть   не  отстала.  Одолев  крутой  склон,  конь  Фродо

остановился, повернулся к реке и неистово заржал. На том берегу у самой воды

черным строем стояли Девятеро Всадников, и Фродо трепетал, не смея взглянуть

на страшные  лики мертвецов.  Переправиться им  ничто  не мешает, а  ему  до

Раздола еще скакать и скакать долгой неверной дорогой: нагонят,  не уйдет. И

ужасающе внятен стал безмолвный приказ: ни с места. Опять обуял его гнев, но

противиться не было сил.

     И первый черный конник  тронул коня вперед –  тот испуганно вздыбился у

воды. Неимоверным усилием Фродо распрямил спину и поднял меч.

     – Уходите! – вскрикнул он. – Уходите к себе в Мордор, я вам не дамся!

     Всадники  приостановились, но в срывающемся  голосе Фродо  не было  той

власти, что у Бомбадила. Ему ответил сиплый мертвенный хохот.

     – Сюда иди!  Сюда иди!  –  хором  позвали они. – Ты  наш, твое место  в

Мордоре!

     – Уходите! – полушепотом проговорил Фродо.

     –  Кольцо! Отдавай Кольцо!  – откликнулись замогильные голоса.  Главарь

пришпорил коня и погнал его в реку; за ним двое других.

     –  Именем  Элберет  и  прекрасной Лучиэнь  клянусь, – проговорил Фродо,

воздев меч, – Кольца вы не получите. И я не ваш!

     Тогда главарь,  бывший  уже посреди  Переправы,  привстал  в стременах,

грозно  поднял руку – и Фродо онемел.  Язык  его  прилип ко  гортани, сердце

замерло, меч переломился и выпал из дрожащей руки.  Эльфийский конь с храпом

встал на дыбы – казалось, первый Всадник вот-вот достигнет другого берега.

     Но раздался оглушительный рев и грохот: гул яростного потока, влекущего

горы валунов. Фродо  смутно  увидел,  как вся  река  поднялась  и вздыбилась

конницей бушующих волн – ему  почудились среди  воды белые  всадники,  белые

кони,  пышные  гривы.  Водяная громада обрушилась  на троих  Черных  и мигом

сшибла  их, бешено пенясь над водяной гробницей.  Остальные шестеро  прянули

назад.

     Как сквозь сон, услышал Фродо дальние крики, и  за  Черными Всадниками,

все  еще медлившими на том берегу, ему привиделся белый витязь в  сверкающих

латах, а позади него –  туманные фигурки, алым пламенем факелов  прорезающие

серую мглу, которая поглотила весь мир.

     Черные   кони,  шалея  от  ужаса,  ринулись   в  поток  –  его  буйный,

торжествующий  рев заглушил дикие вопли Всадников, исчезнувших среди пены  и

валунов.  Падая с коня, Фродо подумал, что ему суждено  сгинуть в грохочущем

разливе вместе со своими врагами. И лишился чувств.

     Нежданные гости

     Фродо проснулся, открыл  глаза –  и сразу  понял, что  лежит в кровати.

Сначала он подумал, что немного заспался после длинного  и очень неприятного

сновидения,  – ему и  сейчас  еще было не по себе. Так,  значит,  он дома, и

путешествие  ему снилось? Или, может,  он долго болел? Но  потолок  над  ним

выглядел  непривычно  и  странно:  высокий,  плоский,   с  темными  балками,

украшенными искусной узорчатой резьбой.  Фродо совсем не хотелось  вставать;

спокойно лежа  в уютной постели, он разглядывал  солнечные блики на стенах и

прислушивался к шуму отдаленного водопада.

     –  Где  это  я?  И который теперь час? – спросил он вслух, обращаясь  к

потолку.

     –  В замке  Элронда, – прозвучал ответ. – И  сейчас  у нас утро, десять

часов. Утро двадцать четвертого октября, если ты и это хочешь узнать.

     – Гэндальф!  –  приподнявшись,  воскликнул  Фродо. Так оно  и  было:  у

открытого окна в удобном кресле сидел старый маг.

     – Да, я здесь,  – отозвался он. – Но самое  удивительное, что и ты тоже

здесь – после всех твоих нелепых глупостей в пути.

     Фродо промолчал и опять улегся. Ему было слишком покойно и уютно, чтобы

спорить,  а  главное, он  прекрасно  знал, что ему  не  удастся  переспорить

Гэндальфа. Он проснулся  окончательно и  постепенно припомнил страшные  вехи

недавнего путешествия –  путь  “напрямик”  по Вековечному  Лесу, бегство  из

трактира “Гарцующий Пони” и свой поистине  безумный поступок, когда он надел

на палец Кольцо в лощине у подножия горы Заверть. Пока он размышлял обо всех

этих происшествиях и  старательно, однако безуспешно  вспоминал,  как  же он

попал сюда, в  Раздол, Гэндальф молча попыхивал  трубкой, выпуская  за  окно

колечки дыма.

     – А где Сэм? – после паузы  спросил Фродо. –  И все остальные… с ними

ничего не случилось?

     –  Успокойся, все они живы и здоровы, –  отвернувшись от  окна, ответил

Гэндальф. – А Сэм дежурил у твоей постели, покуда я не прогнал его отдохнуть

– он ушел спать полчаса назад.

     – Так что  же  приключилось  возле  Переправы?  –  осторожно спросил  у

Гэндальфа Фродо. – Когда мы тайком  пробирались  к  Раздолу, мир казался мне

каким-то призрачным, а сейчас я почти ничего не помню.

     – Еще  бы! Ведь ты уже начал развоплощаться,  становиться  призраком  –

из-за раны в плече. Эта рана  тебя едва не доконала. Появись  ты у Переправы

часа на два позже,  и тебя никто не сумел  бы  спасти. А все же  ты оказался

поразительно стойким – честь тебе и хвала, мой дорогой хоббит!  В Могильнике

ты держался просто молодцом. Жаль, что ты поддался Врагу у Заверти.

     –  Тебе,  я  вижу, многое  известно. – Фродо с удивлением посмотрел  на

Гэндальфа.  – Про Могильник я  еще никому не рассказывал: сначала  боялся об

этом  вспоминать,  а  потом  нам  всем  стало  не  до   рассказов.  И  вдруг

оказывается, что ты все знаешь…

     –  Ты  разговаривал  во сне, – объяснил  ему Гэндальф, – и я без  труда

обследовал твою память. Зато сейчас тебе беспокоиться не о чем. Вы вели себя

прекрасно –  и ты, и твои друзья, – хотя порою  не очень-то мудро. Но от вас

потребовалось  немало   мужества,  чтоб  совершить  это  далекое  и  опасное

путешествие с Кольцом, за которым охотится Враг.

     – Мы не добрались  бы сюда без  Бродяжника, – признался Фродо. – Но где

же был ты? Без тебя я не знал, на что мне решиться.

     –  Меня  задержали,  –  ответил  Гэндальф.  –  И  это  могло  нас  всех

погубить… А впрочем, теперь я ни в чем не уверен: возможно, все обернулось

к лучшему.

     – А что тебя задержало?

     – Не торопись – узнаешь.  Сегодня  тебе нельзя много разговаривать… и

много слушать – чтоб не утомляться. Так считает Элронд, – заключил маг.

     – Да ведь говорить и слушать легче, чем думать. Думать-то утомительней,

– возразил Фродо. – Я уже, как видишь, пришел в себя и помню уйму непонятных

событий. Что тебя задержало? Объясни мне хоть это!

     – Всему свое время,  –  ответил  Гэндальф. – Когда  ты поправишься,  мы

соберем Совет, и там ты узнаешь решительно все. А сейчас я скажу тебе только

одно – меня предательски заманили в ловушку.

     – Тебя? – недоверчиво переспросил Фродо.

     – Да, меня, Гэндальфа Серого, заманили в ловушку, – подтвердил маг. – В

мире много  могущественных  сил,  есть среди  них  и  добрые, и  злые. Перед

некоторыми  даже  мне приходится  отступать.  С  некоторыми я еще никогда не

сталкивался.  Но   теперь  великой   битвы  не  минуешь.   Черные   Всадники

переправились через Андуин. А это значит, что приближается война.

     – Выходит,  ты знал про Всадников и раньше – еще  до того, как я с ними

встретился?

     – Знал и однажды говорил тебе о них, ибо Черные Всадники – это Призраки

Кольца, девять прислужников Черного Властелина. Но я не знал,  что они опять

появились, иначе увел бы тебя из  Хоббитании. Мне стало известно про Вражьих

прислужников,  когда  я расстался с  тобой в июне… но об этом тоже узнаешь

чуть  позже.  Меня задержали  далеко  на  юге, и от  гибельных несчастий нас

избавил Арагорн.

     –  Да,  – сказал Фродо,  –  без  него мы  погибли  бы. И  ведь когда он

появился,  мы его испугались. А Сэм, тот ему так  и не поверил –  по крайней

мере до встречи с Всеславуром.

     – Слышал я и про  это. –  Гэндальф улыбнулся. – Ну да теперь-то Сэм ему

верит.

     –  А вот  это замечательно!  – воскликнул Фродо. – Потому что мне очень

нравится  Бродяжник. Даже  больше –  я его по-настоящему полюбил… хотя он,

конечно  же,  странный человек, а временами  казался нам просто зловещим. Но

знаешь? – он часто  напоминал мне тебя.  Скажи, неужели у Большого Народа не

редкость такие люди, как  Бродяжник?  Я-то считал,  что они просто большие –

большие, грубоватые и  не  слишком умные:  добрые, бестолковые, вроде  Лавра

Наркисса, или  глупые,  но опасные,  вроде Бита  Осинника.  Ведь  у  нас,  в

Хоббитании, людей почти нет, и мы встречаем их только в Пригорье.

     – Вы и пригорян очень плохо знаете, если ты считаешь Лавра бестолковым,

–  мимолетно   усмехнувшись,  заметил  Гэндальф.  –  Язык  у  него  работает

проворней, чем  голова, но  по-своему он очень толковый, не  сомневайся. Ему

свои  выгоды  ясно  видны,  даже сквозь  три  кирпичных  стены  – есть такое

пригорянское  присловье. Но  в Средиземье  редко встречаются люди,  подобные

Арагорну, сыну Арахорна. Рыцарей из Заморья почти не осталось. И возможно, в

Великой Войне за Кольцо погибнут последние соплеменники Арагорна.

     –  Ты  хочешь  сказать, что предки  Бродяжника  –  это и есть Рыцари из

Заморья? – не веря своим ушам, воскликнул Фродо. – Значит, их род до сих пор

не угас? А ведь я считал его просто бродягой.

     – Бродягой?! – гневно переспросил Гэндальф. – Так знай же:  дунаданцы –

северные потомки великого племени Западных Рыцарей. В прошлом они мне иногда

помогали, а  в  будущем нам  всем  понадобится их  помощь:  мы  благополучно

добрались до Раздола, но Кольцу суждено упокоиться не здесь.

     – Видимо, так, – согласился Фродо. – Но я-то думал – попасть бы сюда…

и надеялся, что  дальше мне идти не придется. Месяц я  провел на чужбине,  в

пути  – и этого для  меня  совершенно достаточно.  Теперь  мне  хочется  как

следует  отдохнуть.  –  Фродо  умолк и закрыл  глаза. Но, немного  помолчав,

заговорил  снова:  –  Я  тут подсчитывал, и  у меня получается,  что сегодня

только двадцать первое октября. Потому что мы вышли к Переправе двадцатого.

     –  Хватит, – сказал Гэндальф,  – тебе  вредно  утомляться.  Элронд  был

прав… А как твое плечо?

     –  Не знаю, – ответил Фродо.  –  Вроде бы никак.  – Он пошевелился. – И

рука  вроде  двигается.  Наверно,  я  уже  совсем  поправился. И она  уже не

холодная, – добавил хоббит, дотронувшись правой рукой до левой.

     –  Превосходно,  – сказал Гэндальф. – Ты быстро выздоравливаешь.  Скоро

Элронд разрешит тебе встать – все эти дни он врачевал твою рану…

     – Дни? – удивленно перебил его Фродо.

     – Ты лежал здесь три дня и четыре ночи. Эльфы принесли тебя двадцатого,

под  вечер,  а  уснул  ты,  так  и не придя в сознание. Ну,  и сейчас  тебе,

естественно, кажется, что сегодня только двадцать  первое  октября. Мы очень

тревожились, а твой верный  Сэм не отходил от тебя ни ночью, ни днем – разве

что исполнял  поручения  Элронда. Элронд  искусный  и  опытный целитель,  но

оружие  Врага  беспощадно  и  смертоносно. Я  подозревал, что обломок клинка

остался  в  твоей  зарубцевавшейся  ране, и, по правде  сказать, не  слишком

надеялся, что его удастся обнаружить и вынуть. Элронд нащупал этот гибельный

обломок  только  вчера  –  он уже ушел глубоко и  с холодной неотвратимостью

приближался к сердцу.

     Фродо  вспомнил  зазубренный  нож,  исчезающий  в  руке  Бродяжника,  и

содрогнулся.

     – Не бойся, – сказал Гэндальф. – Он исчез  навеки, когда  Элронд извлек

его из твоего плеча. Но ты сумел доказать нам, что хоббиты цепко держатся за

этот  мир. Многие  могучие и отважные воины  из Большого Народа,  которых  я

знал,  меньше  чем  в  неделю   стали  бы  призраками  от  раны,  нанесенной

моргульским клинком, – а ведь ты сопротивлялся семнадцать дней!

     –  Объясни  мне,  почему  они такие  опасные, эти  Черные  Всадники,  –

попросил Фродо. – И что они хотели сделать со мной?

     –  Они  хотели  пронзить  твое  сердце моргульским  клинком, –  ответил

Гэндальф.  – Обломок клинка остается в ране и потом неотвратимо двигается  к

сердцу.  Если   бы  Всадники  своего  добились,  ты  сделался  бы  таким  же

призрачным, как они, но слабее – и попал бы под их владычество. Ты  стал  бы

призраком Царства Тьмы, и  Черный  Властелин тебя вечно мучил  бы за попытку

присвоить  его Кольцо… хотя  вряд ли найдется  мука страшнее,  чем  видеть

Кольцо у него на пальце и вспоминать, что когда-то им владел ты.

     –  Хорошо,  что я не знал об  этой  опасности,  –  снова содрогнувшись,

прошептал Фродо. –  Я и  без того смертельно перепугался,  но  если б я знал

тогда,  чем рискую,  у меня  не хватило бы сил пошевелился. Не понимаю – как

мне удалось спастись?

     –  У тебя, по-видимому, особая судьба… или участь, – негромко заметил

Гэндальф. – Я  уж не говорю про твою храбрость и стойкость! Благодаря  твоей

храбрости Черному Всаднику не удалось всадить клинок тебе в сердце, и ты был

ранен только в  плечо. Но, и раненый,  ты на редкость стойко сопротивлялся –

вот почему обломок клинка за семнадцать дней не дошел до сердца. И все же ты

был на волосок от гибели. Враг приказал тебе надеть Кольцо, и, надев его, ты

вступил  в Призрачный Мир. Ты увидел Всадников, а они –  тебя. Ты как бы сам

отдался им в руки.

     –  Я знаю,  – сказал  Фродо.  –  И всю жизнь буду  помнить,  какие  они

страшные, особенно ночью… А почему мы видим их черных коней?

     – Потому  что они живые, из плоти и крови. Да и плащи у Всадников самые

обычные – они лишь маскируют их бесплотную призрачность.

     – А тогда  почему эти живые  кони  ничуть  не  боятся  своих призрачных

седоков? Всех  других  животных охватывает страх, если  к  ним  приближаются

Черные Всадники. Собаки скулят, гуси в ужасе гогочут… даже конь Всеславура

и тот испугался!

     – Потому что их кони выращены  в Мордоре, чтоб служить вассалам Черного

Властелина. Не  все  его подданные –  бесплотные призраки. Ему подвластны  и

другие существа: орки и тролли, варги и волколаки, даже многие люди – короли

и воины – выполняют его лиходейскую волю. И он покоряет все новые земли.

     – А Раздол? А эльфы? Над ними-то он не властен?

     – Сейчас  –  нет. Но  если ему удастся покорить весь мир,  не устоят  и

эльфы. Многие  эльфы  –  хотя  отнюдь не  все  – страшатся  воинства Черного

Властелина, им приходится отступать перед его могуществом… однако  он  уже

никогда  не  сумеет заставить  их подчиниться или заключить с ним союз. Мало

этого, здесь,  в  Раздоле, до сих  пор живут его главные  противники,  почти

такие  же  могучие,  как он, –  я говорю о Преображающихся  эльфах,  древних

владыках Эльдара Заморского. Они  не  боятся Призраков Кольца, ибо рождены в

Благословенной Земле, а  поэтому им доступен  и Призрачный Мир. Эти  воины в

прошлом не раз побеждали и зримых, и незримых – призрачных – врагов.

     –  Когда у  Переправы я оглянулся назад, –  не очень уверенно припомнил

Фродо,  –  мне  почудилось, что  рядом  с  Черным Всадником  появилась белая

сверкающая фигура. Это и был Всеславур, да?

     – Да,  – сказал  маг. И, помолчав, добавил: –  Всеславур объединил  для

тебя  два мира, реальный  и призрачный, невидимый  живым, потому  что  он  –

Преображающийся  эльф, великий  витязь  из Перворожденных. Словом, в Раздоле

отыщутся силы, способные  на время сдержать  Врага  – да и в  других  местах

такие силы есть, даже у вас, в мирной Хоббитании. Но если течение событий не

изменится,  свободные  земли  превратятся  в  островки,  окруженные  океаном

Черного воинства  – его собирает Властелин Мордора…  А пока,  – перебил он

себя,  вставая, и  его борода грозно встопорщилась, –  мы  должны  сохранять

спокойное мужество. Через  несколько дней ты совсем поправишься – если  я не

заговорю тебя сегодня до смерти. Здесь, в  Раздоле, нам ничто не угрожает…

до поры до времени. Так что не тревожься.

     – Мужества у меня  нет, и сохранять мне нечего, – отозвался Фродо, – но

я  не тревожусь.  Расскажи мне,  пожалуйста, о моих  друзьях,  и тогда уж  я

окончательно  успокоюсь.  Меня  почему-то клонит  ко  сну,  но,  пока  ты не

расскажешь, что с ними сталось, я все равно не смогу уснуть.

     Гэндальф  пододвинул  кресло   к  кровати  и  окинул  Фродо  испытующим

взглядом. На щеки хоббита вернулся  румянец, а глаза  у него  были ясными  и

спокойными. Он весело улыбался и выглядел здоровым. Но все же маг с тревогой

подметил  некоторые  почти неуловимые изменения: дело в том, что левая  рука

хоббита,  неподвижно  лежащая  поверх  одеяла,  казалась бледной  и  странно

бесплотной.

     – К  несчастью, этого избежать невозможно, – пробормотал Гэндальф  себе

под нос. – А ведь  он не прошел  даже половины пути… и что с ним случится,

когда он его закончит, не сумеет, наверно, предсказать  сам Элронд.  Что  ж,

будем  надеяться  на  лучшее.  Возможно,  он   станет   полупрозрачным,  как

хрустальный сосуд, светящийся изнутри – для тех, чьи глаза способны отличить

внутренний, истинный свет от призрачного… Выглядишь ты здоровым, –  сказал

он  вслух. – Думаю, тебе и  правда  не  повредит, если ты  услышишь  о своих

друзьях.  Я  не  буду  спрашивать  разрешение  у  Элронда, но  расскажу лишь

вкратце,  а потом  уйду, чтобы  не  помешать  тебе  уснуть  снова.  Вот  что

случилось возле Переправы – насколько мне удалось разобраться. Как только ты

поскакал  к  реке,  Черные Всадники  ринулись  за тобой.  У  горы Заверть ты

вступил  в их мир  – поэтому они  тотчас же тебя  увидели и  не  должны были

полагаться на зрение коней.  А кроме того,  их  притягивало Кольцо.  Их кони

растоптали  бы  твоих  друзей  –  им  пришлось  уступить  Всадникам  дорогу.

Задержать  Всадников они не могли: ведь те преследовали тебя вдевятером, так

что даже Арагорн с Всеславуром не выстояли бы в бою против их отряда.

     Потом,  когда  Призраки Кольца умчались,  твои  друзья побежали к реке.

Неподалеку от  Переправы, у самой дороги, есть полускрытая деревьями лощина;

спустившись в нее, твои  друзья и Всеславур быстро развели небольшой костер,

ибо Всеславуру было известно, что если Всадники  сунутся в реку,  то  Элронд

взъярит ее буйным разливом, и они  не смогут  тебя догнать; но с оставшимися

на суше придется драться. Как только разбушевались волны разлива, Всеславур,

а  за  ним  Арагорн и остальные  выскочили  с  горящими головнями на дорогу.

Всадники   оказались   между   водой   и   огнем,   узнали   во   Всеславуре

Преображающегося  эльфа и потеряли  свое  бесноватое  мужество,  а  их  кони

мгновенно взбесились от страха. Трое  Всадников, преследуя  тебя, попытались

на  конях  переплыть  реку  –  их  смела первая же волна  разлива.  Шестерых

остальных  взбесившиеся  кони  затащили  в реку  немного попозже  –  их всех

захлестнули бурные волны.

     – Так они погибли? – обрадовался Фродо.

     – К сожалению, нет, – ответил Гэндальф. –  В  разливе погибли только их

кони… но без коней – какие же они  теперь  Всадники? Им  пришлось поспешно

убраться восвояси. И хотя их самих  так просто не уничтожишь, они, я  думаю,

сгинули   надолго…   Когда   разлив  окончательно   схлынул,  твои  друзья

переправились  через реку и нашли  тебя на  этом берегу –  ты лежал  ничком,

холодный и  бледный, а под тобой валялся твой сломанный меч. Конь Всеславура

стоял рядом. Арагорн опасался, что ты  убит, – о худшем  ему  даже думать не

хотелось.  Тебя  подняли и  понесли в Раздол, и на полпути  вам  встретились

эльфы.

     – А чем Всадники прогневили реку?

     –  Они исконные  враги  эльфов, а Элронд – владыка здешнего края. Когда

враги подступают к Раздолу,  река,  по велению Элронда, разливается,  и  все

живое гибнет в волнах.  Как только Предводитель Призраков Кольца спустился к

воде, река разлилась. Ну и, если так можно выразиться, я немного подогрел ее

гнев –  не знаю  уж, успел ты  заметить или нет, что первые, самые свирепые,

валы вспенивались  могучими белыми  всадниками,  а  за конницей, подгоняемые

ревущими  волнами,  катились  огромные серые  валуны. Когда  я  увидел  силу

разлива,  мне показалось,  что мы переусердствовали  и  не  сможем  обуздать

водяное воинство, но все обошлось: вас река не тронула.

     –  Да-да,  припоминаю,  –  проговорил  Фродо,  –   я  услышал  страшный

грохочущий рев и решил, что нам всем суждено утонуть – и мне, и Всадникам, и

моим друзьям. Зато теперь нам ничто не угрожает!

     Гэндальф остро глянул на Фродо, но тот уже умолк и закрыл глаза.

     – Ты прав, – сказал маг, – нам ничто не угрожает… пока. Как только ты

встанешь на ноги,  мы пышно отпразднуем победу у Переправы, и праздник будет

посвящен вам – тебе, Арагорну и твоим спутникам.

     –  Неужели нам? – изумился  Фродо. – Знаешь, меня до  сих пор поражает,

что  о  нас позаботились Всеславур и Элронд –  причем,  похоже,  без  всякой

причины.

     – Ну, причина-то у них  была, и,  сказать по правде, даже не  одна, – с

легкой  улыбкой  возразил  Гэндальф.  – Во-первых, я  попросил  их об  этом.

Во-вторых,  тебе  доверено  Кольцо. В-третьих, ты  родственник  и  наследник

Бильбо, а он вытащил Кольцо на свет.

     – Милый Бильбо! Где-то он сейчас? – сонным голосом пробормотал Фродо. –

Вот бы рассказать ему о наших неурядицах, они бы наверняка его позабавили…

– С этими словами Фродо уснул.

     Итак, Фродо  благополучно добрался  до  Последней  Светлой  Обители  на

востоке. В этой Обители, как говаривал Бильбо, было приятно и есть, и спать,

и рассказывать о своих недавних приключениях, и петь песни, и  читать стихи,

или размышлять, сидя  у камина, или  ровно ничего не делать. Если кто-нибудь

туда  попадает,   рассказывал   Бильбо   друзьям  в  Хоббитании,  он   мигом

вылечивается от усталости и тоски, от забот, страхов и всех болезней.

     Под вечер, когда Фродо проснулся снова, он почувствовал себя совершенно

здоровым  и  понял, что  ему  очень хочется есть, а может быть, выпить бокал

вина, чтобы потом почитать стихи, или попеть веселые песни, или рассказать о

своем  путешествии. Он  откинул одеяло, соскочил на пол и с радостью ощутил,

что его левая рука действует почти так же хорошо,  как  раньше. У кровати на

стуле лежала одежда – ее, видно, сшили, пока он спал, и она пришлась ему как

раз  впору. Одеваясь, он глянул на себя в зеркало и с удивлением  обнаружил,

что очень  исхудал: он опять напоминал  того  юного Фродо, которого  некогда

приютил  Бильбо;  но глаза, смотревшие  на  него  из  зеркала, были  глазами

зрелого хоббита.

     – Да, кое-что  ты повидал с  тех пор,  как глядел на меня из зеркала  в

Хоббитании,  – сказал  Фродо  своему двойнику.  –  А теперь  посмотри-ка  на

здешний праздник! – Он раскинул руки и сладко потянулся.

     В это время  кто-то постучал в дверь, и на пороге комнаты появился Сэм.

С радостной улыбкой  он подошел к Фродо, бережно  погладил его левую руку, а

потом смущенно отвернулся в сторону.

     – Здравствуй, Сэм, – проговорил Фродо.

     – Вишь ты – теплая! – воскликнул Сэм. – Это я про вашу левую руку. Ведь

она была у вас ледышка ледышкой: мало что холодная, так еще и прозрачная. Ну

да теперь уже все позади!  Гэндальф послал меня,  чтобы  я  у  вас  спросил,

готовы ли вы к сегодняшнему празднику… Мне подумалось,  что  он  надо мной

надсмехается.

     –  Вполне  готов,  –  сказал ему Фродо. – И  мне не  терпится  повидать

друзей.

     –  Я  отведу  вас, – предложил Сэм.  –  Ведь этот  замок  – огромный  и

удивительный.  Кажется, ты  все  уже здесь  разведал, а потом сворачиваешь в

какой-нибудь  закоулок и  находишь кучу  новых неожиданностей.  А  эльфы-то,

эльфы!  Ведь они тут хозяева, куда  ни пойдешь, везде их встречаешь! Одни  –

как короли, прекрасные  и строгие, так  что на них даже боязно глядеть. Зато

другие  – ну  чистые дети! И всюду музыка, всюду песни… Я тут, конечно, не

совсем  освоился –  у  меня и  времени  было  маловато, да  и  храбрости, по

правде-то сказать, не хватало…

     – Я знаю, почему  у тебя не было времени,  – с  благодарностью в голосе

перебил его  Фродо. – Зато  уж сегодня мы всласть повеселимся! Идем,  покажи

мне здешние “закоулки”.

     Они миновали множество  переходов,  спустились  по  нескольким  пологим

лестницам и вышли в огромный тенистый парк, разбитый на высоком берегу реки.

И  здесь,  у восточного торца  дома,  на  просторной веранде,  обращенной  к

востоку, Фродо увидел своих друзей. В долине за рекой уже сгущались сумерки,

но далекие пики восточных  гор  еще освещало  заходящее солнце. Предвечерний

сумрак был прозрачным и теплым, звучно шумел отдаленный  водопад,  а  воздух

был напоен ароматом цветов, запахом трав и свежей листвы, как будто здесь, в

парке Элронда, остановилось на отдых отступающее лето.

     – Ур-р-р-ра!  – вскакивая,  закричал Пин. – Вот  он  –  наш благородный

родич! Да здравствует Фродо – Властелин Кольца!

     – Уймись! – резко оборвал его  Гэндальф,  сидевший в глубине затененной

веранды, так что  Фродо не сразу его заметил. – Эта долина не  доступна  для

зла – и все же не следует его сюда призывать. Властелином  Колец величают не

Фродо,  а  хозяина Черного Замка  в Мордоре – его тень снова простерлась над

миром. Мы-то  укрылись  в надежной крепости.  Но и вокруг нее  уже сгущается

мрак.

     – Ну, началось, – пробурчал Пин. И потом, обращаясь к Фродо, добавил: –

Так  вот он  нас беспрестанно  и  утешает.  Я знаю, что  нам всем  надо быть

начеку. Но в  этом доме почти  невозможно думать о мрачном или грустном. Мне

тут все время хочется петь – только не знаю я подходящей песни.

     –  Да  и у  меня тоже песенное  настроение,  –  радостно  рассмеявшись,

заметил Фродо. – Но сначала мне хочется поесть и выпить.

     – С  этим здесь  просто, – сказал ему  Пин. –  Тем более,  что  тебе не

изменил твой нюх: ты сумел проснуться как раз к обеду.

     –  Не  к обеду,  а  к пиршеству, – поправил  его Мерри.  – Едва  только

Гэндальф торжественно объявил, что ты выздоравливаешь, началась подготовка –

я  думаю,  нас ждет роскошный пир. – Не  успел он  договорить, как зазвонили

колокольчики, сзывающие гостей к праздничному столу.

     Гости собрались в  Трапезном  зале,  уставленном рядами длинных столов.

Элронд сел во главе стола, стоявшего отдельно от остальных, на возвышении, а

возле  хозяина, лицом  друг  к  другу, привычно  расположились  Всеславур  и

Гэндальф.

     Фродо  смотрел  на них  – и не  мог  насмотреться: ведь Элронда,  героя

бесчисленных  легенд,  он  видел  впервые, а  Всеславур  и  Гэндальф  – даже

Гэндальф,  которого  он  вроде бы  знал,  –  обрели  рядом с  Элрондом  свой

подлинный облик, облик непобедимых и достославных витязей.

     Ростом  Гэндальф  был  ниже, чем эльфы, но  белая  борода,  серебристые

волосы, широкие плечи и благородная осанка придавали ему истинно королевский

вид;  а  его  зоркие  глаза  под снежными бровями  напоминали приугасшие  до

времени угольки… но они могли вспыхнуть в любое мгновение ослепительным  –

если не испепеляющим – пламенем.

     Всеславур  –  могучий,  высокий  и  статный,  с  волосами,  отливающими

огненным золотом, – казался юным, но спокойно-мудрым,  а глаза его светились

решительной отвагой.

     По  лицу  Элронда возраст  не  угадывался: оно, вероятно,  казалось  бы

молодым, если б на нем не  отпечатался опыт  бесчисленных  –  и радостных, и

горестных  –  событий.  На  его  густых  пепельных  волосах  неярко  мерцала

серебряная  корона, а в  серых,  словно светлые  сумерки,  глазах  трепетали

неуловимо проблескивающие искры. Он выглядел мудрым, как древний властитель,

и могучим, как зрелый,  опытный  воин.  Да он и был воином-властителем, этот

исконный Владыка Раздола.

     Напротив  Элронда, в кресле под  балдахином, сидела  прекрасная, словно

фея, гостья, но  в  чертах  ее  лица,  женственных и нежных, повторялся или,

вернее,  угадывался  мужественный  облик  хозяина   дома,   и,   вглядевшись

внимательней, Фродо понял, что она не  гостья, а  родственница Элронда. Была

ли она юной? И да, и нет. Изморозь седины не серебрила  ее волосы, и лицо  у

нее было юношески свежим, как будто она только  что умылась росой, и  чистым

блеском предрассветных  звезд лучились  ее  светло-серые  глаза,  но  в  них

таилась  зрелая  мудрость,  которую дает только  жизненный опыт, только опыт

прожитых на земле  лет. В  ее невысокой  серебряной диадеме мягко  светились

круглые жемчужины, а по вороту серого,  без украшений, платья тянулась  чуть

заметная гирлянда из листьев, вышитых тонкой серебряной нитью.

     Это  была  дочь  Элронда, Арвен, которую видели немногие смертные, –  в

ней, как говорила народная молва,  на Землю возвратилась красота Лучиэнь,  а

эльфы  дали ей имя Андомиэль:  для них она была Вечерней  Звездой. Андомиэль

недавно  вернулась из  Лориэна  –  там, за горами,  в лесной долине, жила ее

родня  по   материнской   линии.  А  сыновья   Элронда,  Элладан  и  Элроир,

странствовали  где-то  далеко  на  севере, потому  что  поклялись  отомстить

мучителям матери, северным оркам.

     Красота Андомиэль  ошеломила Фродо –  он  с  трудом  верил,  что  живое

существо  может   быть   таким  ослепительно  красивым;  а  узнав,  что  ему

приготовлено  место  за столом  Элронда, он  почти испугался: его всполошила

столь высокая честь. В особом кресле с несколькими  подушками он был не ниже

других гостей, но  самому-то себе  он казался крохотным и  недостойным своих

замечательных  сотрапезников. Однако  это  чувство вскоре прошло.  За столом

царило  непринужденное веселье,  а  обильная и поразительно вкусная еда была

под стать его аппетиту, так что он смотрел главным образом в тарелку.

     Но, утолив первый голод,  он поднял  голову,  отыскивая  взглядом своих

друзей. Они сидели за  соседним столом – и его верный  Сэм,  и Пин, и Мерри.

Фродо вспомнил, как Сэма  убеждали, что здесь он не слуга, а почетный гость,

– он хотел прислуживать Фродо за столом. Однако Бродяжника Фродо не увидел.

     Справа от Фродо  восседал гном – необычайно важный и богато одетый. Его

раздвоенная седая борода  ниспадала  на ослепительно  белый камзол, закрывая

пряжку  серебряного  пояса.   В  массивную  золотую  цепочку-ожерелье   были

вправлены ярко  сверкающие бриллианты. Заметив, что Фродо  на него  смотрит,

гном повернулся к нему и сказал:

     –  Здравствуй  и процветай, уважаемый хоббит! –  Он  встал  с кресла и,

поклонившись, добавил: – Гном Глоин. Готов к услугам. –  А потом отвесил еще

один поклон.

     Фродо  удивился,  однако не  растерялся.  Он  встал и,  не  обратив  ни

малейшего внимания на посыпавшиеся с кресла подушки, ответил:

     – Фродо Торбинс. Готов служить – и тебе, и  твоим  уважаемым родичам. –

Он поклонился гному и с интересом спросил: – Скажи, пожалуйста, ты тот самый

Глоин – спутник знаменитого Торина Дубощита?

     – Совершенно верно, – подтвердил гном. Он поднял с пола упавшие подушки

и помог Фродо  забраться в кресло. – Тебе я  подобного вопроса не задаю, – с

церемонной учтивостью заметил он, –  мне уже сообщили, что ты родственник  и

наследник всеми  почитаемого Бильбо Торбинса. Поздравляю  тебя с прибытием в

Раздол!

     – Спасибо! – искренне поблагодарил его Фродо.

     – Я слышал, что тебе и всем твоим спутникам встретились в пути странные

испытания… Странные и страшные, – поправился гном. – Хотел бы я знать, что

могло  заставить  четверых –  не  одного,  как когда-то Бильбо,  а  четверых

хоббитов отправиться в путешествие! Впрочем, может  быть я слишком назойлив?

Элронд  и   Гэндальф  дали  мне   понять,   что   они  не  желают  об   этом

распространяться.

     – Их  мудрость не вызывает у  меня  сомнений,  – осторожно, но  вежливо

ответил Фродо.  Он  решил, что  даже в  гостях  у  Элронда  о Кольце следует

говорить  с осторожностью; да ему  и не  хотелось о  нем говорить.  – Должен

сознаться, – добавил он, – что  мне в свою очередь не терпится узнать, зачем

это  всеми уважаемый гном пустился в  долгое и опасное  путешествие, покинув

свой замок в Подгорном Царстве.

     –  Мудрость  Элронда  и  Гэндальфа  несомненна, –  тонко  усмехнувшись,

заметил Глоин. –  Они намерены собрать Совет, и на нем,  я думаю, мы  многое

узнаем. А сейчас… – Глоин опять усмехнулся,  – … не  поговорить ли нам о

чем-нибудь другом?

     Они  понимающе посмотрели друг на друга и завели  разговор об их родных

местах, который  не иссяк до конца застолья. Вернее, говорил главным образом

Глоин,  потому  что Хоббитанию,  как  считал Фродо,  серьезные  происшествия

обходили стороной (он  твердо решил не упоминать о Кольце), а гному было что

порассказать про последние события  на севере Глухоманья. Он  поведал Фродо,

что  владыкой  земель, лежащих  между Мглистыми  горами  и Лихолесьем,  стал

теперь Гримбеорн,  сын  Беорна,  а границы его обширных  владений  не  смеют

нарушать ни орки, ни волколаки.

     – Я уверен, – оживленно рассказывал Глоин, что по старой дороге из Дола

в Раздол можно путешествовать без опаски только благодаря воинам Гримбеорна.

Они охраняют  Горный Перевал и Брод у Крутня…  Но их пошлины высоки, и они

по-прежнему не жалуют гномов, – покачав головой, добавил Глоин. – Зато в них

нет ни капли вероломства, а это сегодня многого стоит. Но лучше всего к  нам

относятся люди, основавшие в Доле Приозерное королевство. Сейчас  там правит

внук Барда Лучника,  старший сын Беина, король Бранд. Он искусный правитель,

и его королевство простирается далеко к югу и востоку от Эсгарота  на Долгом

озере.

     – А как твой народ? – спросил его Фродо.

     – У нас произошло множество событий, – ответил Глоин,  –  и  хороших, и

плохих. Но хороших,  пожалуй,  все-таки  больше: нам до  сих  пор  постоянно

везло. Хотя и мы, разумеется, ощущаем черное дыхание зловещей тучи, нависшей

над  всем  Средиземным  миром.   Если  хочешь,  я   расскажу  тебе  про  нас

поподробней.  Но  как  только  устанешь,  сразу  же  оборви меня.  На гнома,

говорят, не найдешь угомона, когда он растолкуется про свою кузницу.