Костомаров Н.И. Семейные нравы

Русская женщина была постоянною невольницею с детства до гроба. В кресть­янском быту, хотя она находилась под гнетом тяжелых работ, хотя на нее, как на рабочую лошадь, взваливали все, что было потруднее, но по крайней мере не держа­ли взаперти. У казаков женщины пользовались срав­нительно большею свободой: жены казаков были их по­мощницами и даже ходили с ними в походы.

У знатных и зажиточных людей Московского государства женский пол находился взаперти, как в мусульманских гаремах. Там, где муж жену допускал до управления домом, хозяйка держала с хозяином совет, что делать в предстоящий день, заказывала кушанье и задавала на целый день уроки в работах служанкам. В таких домах на хозяйке лежало много обязанностей. Она должна была трудиться и показывать собою пример служанкам, раньше всех вставать и других будить, позже всех ло­житься: если служанка будит госпожу, это считалось не в похвалу госпоже. При такой деятельной жене муж ни о чем не заботился по домашнему хозяйству; жена должна была знать всякое дело лучше тех,  которые работали по ее приказанию: и кушанье сварить, и ки­сель поставить, и белье выстирать, и выполоскать, и высушить, и скатерти, и полавочники постлать, и таким своим уменьем внушала к себе уважение. Но не всех жен уделом была такая деятельная жизнь; большею частью жены знатных и богатых людей по воле мужьев вовсе не мешались в хозяйство; всем заведывали дво­рецкий и ключник из холопов. Такого рода хозяйки после утреннего моления отправлялись в свои покои и садились за шитье и вышивание золотом и шелками со своими прислужницами; даже кушанье к обеду заказы­вал сам хозяин ключнику.

Женщина получала более уважения, когда остава­лась вдовою и притом была матерью. Тогда как замуж­няя не имела вовсе личности сама по себе, вдова была полная госпожа и глава семейства. Личность вдовицы охранялась религиозным уважением. Оскорбить вдовицу считалось величайшим грехом. «Горе обидевшему вдо­вицу, — говорит одно старое нравоучение, —лучше ему в дом свой ввергнуть огонь, чем за воздыхания вдовиц быть ввержену в геенну огненную».

Девиц содержали в уединении, укрывая от человеческих взоров; до замужества мужчина должен быть им совер­шенно неизвестен; не в нравах народа было, чтоб юно­ша высказал девушке свои чувства или испрашивал лично ее согласия на брак. Самые благочестивые люди были того мнения, что родителям следует бить почаще девиц, чтобы они не утратили своего девства. Чем знат­нее был род, к которому принадлежала девица, тем бо­лее строгости ожидало ее: царевны были самые несчаст­ные из русских девиц; погребенные в своих теремах, не смея показываться на свет, без надежды когда-ни­будь иметь право любить и выйти замуж, они, по выра­жению, Котошихина, день и ночь всегда в молитве пре­бывали и лица свои умывали слезами. При отдаче замуж  девицу  не   спрашивали  о   желании;  она   сама   не знала, за кого идет, не видела своего жениха до заму­жества, когда ее передавали в новое рабство. Сделав­шись женою, она не смела никуда выйти из дома без позволения мужа, даже  если шла  в церковь, и тогда обязана   была   спрашиваться.   Ей   не   предоставлялось права свободного знакомства по сердцу и нраву, а если дозволялось некоторого рода обращение с теми, с кем мужу угодно было позволить это, то и тогда ее связы­вали  наставления   и  замечания:   что  говорить,   о   чем умолчать, что спросить, чего не слышать. В домашнем быту ей не давали права хозяйства, как уже сказано. Ревнивый муж приставлял к ней шпионов из служанок и холопов, а те, желая подделаться в милость господи­ну, нередко перетолковывали ему все в другую сторону каждый шаг своей госпожи. Выезжала ли она в церковь или в гости, неотступные стражи следили за каждым ее движением и обо всем передавали мужу. Очень часто случалось, что муж по наговору любимого холопа или женщины бил свою жену из одного только подозрения. Даже и тогда, когда муж поручал жене смотреть за хозяйством, она была не более, как ключница: не смела ни послать чего-нибудь в подарок другим, ни принять от другого, не смела даже сама без дозволения мужа съесть или выпить. Редко дозволялось ей иметь влияние на детей своих. Обращение  мужьев  с  женами  было  таково:   по обыкновению у мужа висела плеть, исключительно на­значенная для жены и называемая дураком; за ничтож­ную вину муж таскал жену за волосы, раздевал донага, привязывал веревками и сек дураком  до крови — это называлось учить жену; у иных мужьев вместо плети играли ту же роль розги, и жену секли, как маленького ребенка, а у других, напротив, дубина — и жену били, как скотину. Такого рода обращение не только не каза­лось предосудительным, но еще вменялось мужу в нрав­ственную обязанность. Кто не бил жены, о том благо­честивые люди говорили, что он дом свой не строит и о своей душе не радеет и сам погублен будет и в сем веке, и в будущем, и дом свой погубит.

Это нравственное правило проповедывалось православ­ною церковью, и самим царям при венчании митрополи­ты и патриархи читали нравоучения о безусловной по­корности жены мужу. Женщины говорили: «Кто кого любит, тот того лупит, коли муж не бьет, значит, не лю­бит»; пословицы эти и до сих пор существуют в народе, так же, как и следующая: «Не верь коню в поле, а жене на воле», показывающая, что неволя считалась принад­лежностью женского существа. Иногда родители жены при отдаче ее замуж заключали письменный договор с зятем, чтобы он не бил жены. Разумеется, это испол­нялось неточно.

Положение жены всегда было хуже, когда у нее не было детей, но оно делалось в высшейстепени ужасно, когда муж, наскучив ею, заводил себе на стороне любезную.  Тут не было конца придиркам, потасовкам, побоям; нередко в таком случае муж зако­лачивал  жену до  смерти  и   оставался   без   наказания, потому что жена умирала медленно и,  следовательно, нельзя было сказать, что убил ее он, а бить ее, хотя по десяти раз на день, не считалось дурным делом. Слу­чалось, что муж таким образом приневоливал ее вступить в монастырь, как свидетельствует народная песня, где изображается такого рода насилие. Несчастная, что­бы избежать побоев, решалась на добровольное заклю­чение, тем более что в монастыре у нее было больше свободы, чем у дурного мужа. Если бы жена заупрями­лась, муж, чтоб разлучиться с немилою-постылою, на­нимал   двух-трех   негодяев — лжесвидетелей,   которые обвиняли ее в прелюбодеянии; находился за деньги и такой, что брал на себя роль прелюбодея: тогда жену насильно запирали в монастырь.

Вce иностранцы поражались избытком домашнего деспотизма мужа над женою. В Москве, замечает один путешественник,   никто  не  унизится,   чтоб  преклонить колено пред женщиною и воскурить пред нею фимиам. По законам приличия, порожденным византийским ас­кетизмом и глубокою татарскою ревностью, считалось предосудительным даже вести с  женщиною разговор.