5. Музей в контексте культуры. 5.2. Музей и проблемы краеведения

Краеведческие музеи составляют большинство музеев России. Да и профильные музеи так или иначе обращаются к истории и культуре своего края. Поэтому представляется важным рассмотрение истории краеведения и проблем его развития.

В «Словаре русского языка XII-XVII веков» имеется более 30 толкований понятий «край»[1] и «ведать»[2]. Край понимается и как самая удалённая от центра часть, и как пространство, заключённое в каких-либо пределах. Вместе с тем, «край» ‑ есть земля, страна, область. «Краеградие» понималось как незыблемая твердыня, оплот, «краеградный» ‑ являющийся твердыней, оплотом; «краеземный» – окраинный, дальний, а «краепытный» – изведанный, известный. «Ведать» ‑ означало знать, иметь сведения. Отсюда «ведание» – совокупность сведений о чём-либо, само знание. И потому «ведец», «ведок» ‑ знающий, сведущий человек; тот, кто ведает, проводник. Понятие «край» означало землю, где родился и вырос человек, отчизну, родину. А поскольку, как гласит русская пословица «где родился, там и пригодился», постольку нужно было хорошо знать окружающий мир и следовало постоянно его изучать.

В России в разное время изучение края называлось по-разному: отчизноведение, родиноведение, краеведение. Но поиски истоков краеведения, его зарождения являются бесплодными. Можно лишь предположить, что познание края началось  с появлением разумного человека, которому требовалось знать место своего обитания, природу, животный мир, соседей. Естественная потребность изучения окружающей среды, приспособление к её условиям стали неотъемлемой частью жизнедеятельности homosapiens. В истории принято считать всякое начало от первого письменного упоминания, письменной фиксации. Краеведение долгое время было изустным. Знания о крае передавались устной традицией. Продолжается это и сегодня. Письменная передача знаний стала распространяться с появлением материальных носителей информации. С некоторой долей условности можно сказать, что краеведческие знания заключаются в таких источниках, как новгородские берестяные грамоты, житийные описания, местные летописи. В частности, «Летописец великоустюжский», часть которого сохранилась до наших дней и хранится в фондах Великоустюжского краеведческого музея (ВУКМ)[3].

Положительную роль в развитии интереса к изучению края сыграло Вольное экономическое общество (ВЭО), возникшее в 1765 году и издававшее свои труды вплоть до 1917 года (ныне возрождённое). Общество занималось не только изучением экономики страны, но и пропагандировало сведения о развитии хозяйства в различных частях страны, устраивало выставки и открывало музеи. Потребность в изучении края (как ближнего, так и дальнего) привела к необходимости создания Императорского русского географического общества (ИРГО), открытого в 1845 году. С середины XIX века стали создаваться многочисленные научные общества и краеведческие организации, изучавшие родной край в разных аспектах тематически или комплексно. Это повсеместно открывавшиеся статистические комитеты, учёные архивные комиссии, археологические и другие общества. Создавались и различного рода исторические общества и организации по изучению русских древностей не только в губернских, но и в небольших уездных городах (Каргополе, Вельске, Ростове Переяславском, Тотьме, Кириллове и др.). Небезынтересен такой пример. В конце XIX века в небольшом посёлке Зея, что расположен на берегу Амура в Восточной Сибири, было создано общество любителей домашнего чтения и цветоводства. Члены общества выписывали книги из Центральной России по растениеводству, изучали дикую природу сибирской тайги, выращивали комнатные растения, «одомашнивая» их из таёжных, и собирались на чтения для передачи своего опыта. В уездной Тотьме Вологодской губернии местное отделение ВОИСК, созданное при музее, издавало свои труды[4].

Как справедливо отмечает автор книги об УОЛЕ Л. И. Зорина, научные организации второй половины XIX века были «порождением новой эпохи, наступившей в стране после отмены крепостного права»[5].

В развитии русской культуры были разные оценочные позиции её истории. Ещё в 1840-е годы среди русской интеллигенции, особенно художественной, бытовало мнение, что до эпохи Петра Великого в России вообще не было культуры. Культура воспринималась только западная: одежда, мода, круг чтения. Народная традиционная культура мало кого интересовала. Выпускники Академии художеств отправлялись для написания дипломных работ в Италию. Чтобы выйти в свет, нужно было выучиться у французского гувернёра. Вспомним, что Евгений Онегин у А. С. Пушкина был принят светом, когда уже был «как денди лондонский одет» и «по-французски в совершенстве мог изъясняться». Так формировался образ молодого человека. К этому стремилась дворянская молодёжь. А. С. Пушкин, знающий цену изучения прошлого, не говорит о том, что его герой для выхода в свет овладевал русской культурой, изучал быт и нравы народа. Может быть, Евгений Онегин потому и не понял вначале Татьяну Ларину, которая была «русская душою». Но позднее, став взрослым человеком, он проникся любовью к Татьяне, увидев в ней светскую даму. Однако Татьяна проявляет свой русский характер. Отвечая на пылкие признания Евгения, она признаётся, что помнит свою юношескую любовь, но при этом говорит, что она «другому отдана и буду век ему верна». Так гениальный поэт подметил два направления в русской культуре: стремление овладеть западной культурой и сохранение своей национальной культуры.

Настроения в русском обществе изменились в пореформенную эпоху. Общество как бы очнулось. Оказалось, что кроме высокой западной культуры сохранилась и своя, традиционная. Осознание своей личной свободы привело к необходимости осознания истории и культуры родной страны, её самобытности. Ведь ещё недавно, какие-то два столетия назад, культура Руси, как пишут наши историки, была единой. Мало чем различалась пища, основу которой составлял ржаной хлеб, рыба и овощи. И «одежда была одинакова по крою как у царей, так и у крестьян, носила одни и те же названия и отличалась только степенью убранства»[6]. Существовал единый язык. Соблюдались единые обряды. Но за два века изменилось многое. Дворянство всё более и более воспринимало западную культуру, а крестьянская культура развивалась в рамках традиции. К этой традиционной культуре, в переломную эпоху, когда менялась социально-экономическая формация, возник пристальный интерес у передовой части общества.

Повсеместное создание обществ, изучающих отечественную историю и традиционную культуру, было подготовлено ходом исторических событий. Либеральные реформы способствовали как развитию новых форм хозяйства, так и развитию прогрессивной общественной мысли. Всё это открывало простор для процветания наук. Появление научных обществ стало воплощением насущных потребностей времени, следствием интереса к своей собственной истории, природе, культуре, быту как современников, так и далёких предков.

Но нельзя говорить, что у энтузиастов изучения местной истории не было предшественников. Как отмечалось выше, ВЭО было основано ещё в 1765 году. Первое историко-краеведческое общество в России было создано в Архангельске в конце XVIII века учениками М. В. Ломоносова В. В. Крестининым и А. И. Фоминым – Общество для исторических исследований[7] (предшественник АОИРС). В 1802 году создано Московское общество испытателей природы (МОИП), в 1804 – Общество истории и древностей российских, в 1817 – Императорское русское минералогическое общество (ИРМО). Императорское русское географическое общество (ИРГО) начало функционировать с 1845 года. Московское общество любителей естествознания, антропологии и этнографии (МОЛЕАЭ) начало свою деятельность в 1863 году. Оно было своеобразной моделью создания региональных научных организаций.

Не случайно, середина XIX века ознаменовалась двумя течениями – западничеством и славянофильством. Одним из ярких представителей славянофильства был историк Д. И. Иловайский[8].

В 1867 году в Санкт-Петербурге состоялся первый съезд русских естествоиспытателей, одобривший деятельность уже существовавших организаций и призвавший создать таковые при каждом университете. Общества естествоиспытателей открылись затем при Казанском, Харьковском, Киевском и Новороссийском университетах.

Одним из самых деятельных обществ было упомянутое выше УОЛЕ, созданное в 1870 году в тогда ещё уездном Екатеринбурге Онисимом Егоровичем Клером. Жорж Онзим Клер (George Onesime Clerc) – уроженец села Корсель Невшательского кантона французской части Швейцарии. Он закончил невшательскую школу. Высшего образования по бедности не получил. В поисках заработка побывал в Италии в качестве гувернёра в русской семье Трубецких, потом в Петербурге, Москве, пока не нашёл хорошо оплачиваемого места в Ярославле. Как естествоиспытатель заинтересовался Уралом и переселился в Екатеринбург, где и вошёл в состав организаторов УОЛЕ. С 1871 по 1898 год он был учёным секретарём Общества, с 1902 по 1905 и с 1922 по 1924 – хранителем музея, а в 1909-1921 гг. – президентом Общества. 22 декабря 1870 года, когда в Екатеринбурге был открыт музей, считается днём основания УОЛЕ. Обосновывая создание Общества О. Е. Клер писал: «Первое дело Уральского общества будет состоять в собирании фактов, в составлении музея, который мог бы дать ясное понятие о явлениях в нашем крае»[9].

Программа этнографических исследований УОЛЕ была составлена в 1871 году Павлом Михайловичем Вологодским. Он же представил материалы по фольклору в результате проведённой экспедиции. В 1874 году в «Записках УОЛЕ» был напечатан сборник народных песен, собранных учителем гимназии А. М. Овчинниковым. Приметы, поверья, пословицы, поговорки и загадки Ирбитского края собрал Н. П. Булычёв. Были также записаны рождественские гадания, приметы и суеверия в различных сёлах Урала. Сборник пословиц, поговорок, загадок, песен и былин опубликовал Ф. Н. Панаев.

Этнографические исследования привлекли внимание многих отечественных и зарубежных специалистов. Расширился обмен информацией между научными обществами. В 1887 году УОЛЕ организовало Сибирско-Уральскую научно-промышленную выставку. Музей УОЛЕ стал крупнейшим на Урале. Он вёл научно-исследовательскую, собирательскую и научно-просветительную работу. Здесь воспитывались новые кадры исследователей и популяризаторов русской традиционной культуры.

Такая же деятельность была характерна и для других краеведческих обществ. Это было время активизации деятельности различных демократических организаций. В музыкальном мире появляется знаменитая «Могучая кучка». Среди художников возникает Товарищество художников-передвижников. Даже политические деятели пошли «в народ». Образовался новый социальный строй – разночинцы. Общество пошло по демократическому пути развития, что естественным образом привело к необходимости понять себя, свой народ, свои корни, истоки своей истории. Наряду с изучением истории, словесности, всякого рода древностей появился интерес к обычаям, нравам, устному народному творчеству. Бок о бок развиваются  археология и этнография. Стараниями А. С. Уварова и его жены П. С. Уваровой в различных городах России поочерёдно проводятся археологические съезды с последующим изданием их материалов. Повсеместно издаются «Памятные книжки» губерний. Описания достопримечательностей края появляются  в «Губернских ведомостях», «Губернских епархиальных новостях» и приложениях к ним. Издаются отчёты различных ведомств, в том числе земских. Популярной становится «Библиотека народного чтения». Во всякого рода Ежегодниках, в том числе сибирских[10] публикуются сведения о губерниях, городах, краях и людях, там обитающих. Появляются труды по истории края. Краеведческие общества не только изучают свой край, не только популяризируют краеведческие знания в различных изданиях, но и создают музеи. Достаточно сказать, что музеи, созданные краеведами на рубеже XIX-ХХ веков, не только продолжают существовать, но и являются лучшими провинциальными музеями России. Эти музеи пережили бурные события революционных преобразований и советскую эпоху. Они функционируют и поныне, тогда как сотни музеев, созданных в царское и советское время для прославления существующего строя, исчезли бесследно.

Кто же осуществлял эту многогранную работу по изучению края? Имена многих из них за годы советской власти забыты. О них знал лишь небольшой круг специалистов. Настало время высвобождения их имён из забвения. Небезынтересно знать и о том, кем стали первопроходцы краеведения, какой вклад они внесли в развитие науки и культуры.

Рассмотрим имена тех людей, которые состоялись как учёные, исследователи, общественные деятели, но начинали свою деятельность с изучения края. Они ходили из деревни в деревню, собирая по крупицам золотую россыпь народной мудрости; наблюдали и описывали народные обычаи, свадьбы, обряды, пословицы, приметы, поговорки, загадки, присловья, песни, былички, былины; отыскивали знатоков и хранителей народного творчества, сказителей, песенников, плакальщиц; фиксировали состояние жилищ, улиц, поселений; совершали путешествия по необозримым просторам России, беседуя с местными жителями, производя записи и делая зарисовки и фотографии. Они же пришли к необходимости разработки программ исследования и привлечения для реализации этих программ местных корреспондентов. Таким образом, в познании края принимали участие и организаторы во главе с учёными, специалистами различных областей знаний, и непосредственные наблюдатели, живущие в своих селениях, собирающие информацию для научных обществ и краеведческих организаций.

Многие из будущих исследователей начинали изучать народный быт ещё на студенческой скамье. Так известный автор «Поэтических воззрений славян на природу»[11], собиратель русских легенд и сказок Александр Николаевич Афанасьев (1826-1871), будучи студентом Московского университета, публиковал свои статьи по народоведению в «Современнике», «Отечественных записках», «Временнике общества истории и древностей российских», «Архиве историко-юридических сведений», «Известиях Академии наук»  и др. И хотя он не был краеведом в полном смысле этого слова, его исследования свидетельствуют о пристальном внимании к национальной культуре.

Судьбу преподавателя Олонецкой духовной семинарии Елпидифора Васильевича Барсова (1836-1917) определила встреча со сказителем Павлом Николаевичем Рыбниковым. Описывая крестьянский быт, записывая песни, причитания, поверья северного края, Е. В. Барсов открыл миру  знаменитую сказительницу, исполнительницу русских народных песен и причитаний Ирину Андреевну Федосову (1831-1899). Позднее он получит золотую медаль ИРГО за публикацию причитаний Русского северного края[12] и станет библиотекарем Чертковской библиотеки, хранителем Дашковского этнографического музея. Он собрал коллекцию рукописей (2728 ед.), в том числе старообрядческих (около 1000) и по истории раскола (около 500)[13].

Исследователь русского народного творчества, славист и издатель произведений народного творчества Пётр Алексеевич Бессонов (1828-1898), прежде чем стать преподавателем славянской философии в Харьковском университете, был известным по своим публикациям. Он работал в комиссии печатания и государственных грамот, затем заведующим Виленским музеем, публичной библиотекой и директором Виленской классической гимназии.

Исследователь древнерусского и византийского искусства, академик Фёдор Иванович Буслаев (1818-1897)[14] начал изучать народную культуру, работая преподавателем русского языка в Московской гимназии. Печатался в «Москвитянине», состоял членом Общества любителей русской словесности и Общества древнерусского искусства. В каталог его рукописного собрания вошло 150 памятников-манускриптов. 98 книг он передал Императорской публичной библиотеке, отдельные рукописи – Румянцевскому и Московскому публичным музеям.

Нашему современнику Василий Васильевич Верещагин (1842-1904) известен как художник. Но мало кто знает, что он был собирателем памятников народного быта и декоративно-прикладного искусства.

Небольшому кругу общественности известна и деятельность княгини Зинаиды Александровны Волконской (1792-1867), которая была автором поэтических и музыкальных сочинений, коллекционировала памятники истории искусства, мечтала создать музей и опубликовала его проект ещё в 1831 году в журнале «Телескоп». Как деятель искусства она организовала в Москве художественный салон, а в Париже – оперную труппу. Как писатель, подготовила исследование «Славянская картина», как общественный деятель, состояла членом  Общества изучения русской словесности.

Известностью и большой популярностью в России пользовался и пользуется Владимир Иванович Даль (1801-1872). Бытописатели конца XIX века называли его кладоискателем живого русского языка[15]. Призвание своё он обрёл не сразу, хотя собирать народную мудрость начал с 18 лет и печатался в «Московском телеграфе». Высшего образования В. И. Даль так и не получил, обучаясь вначале в Московском кадетском корпусе, а потом на медицинском факультете Дерптского университета, занятия в котором прекратил в связи с вступление в действующую армию во время Русско-турецкой войны. Сегодня каждый исследователь русской культуры обращается к наследию В. И. Даля, его «Словарю живого великорусского языка» и пословицам, коих он собрал около 72 тысяч.

Известным этнографом, неутомимым собирателем коллекций по истории русского быта и портретов русских деятелей, основателем Этнографического музея был Василий Андреевич Дашков (1819-1996). Родившись в семье Рязанского вице-губернатора и окончив Олонецкую гимназию в Петрозаводске, он объездил всю Олонецкую губернию. В 1842 году издал описание Олонецкой губернии. Позднее был членом многих комиссий и обществ, в том числе МАО. В 1867 году по его предложению в Москве была организована Всероссийская этнографическая выставка, где экспонировалась его личная коллекция (сарафаны, понёвы, обувь, головные уборы и др.). Зрителям было представлено около 450 народных костюмов, 1200 предметов домашнего быта, 300 манекенов и проч. Всё это составило основу Дашковского этнографического музея, созданного как отделение Московского публичного и Румянцевского музея, а сам В. А. Дашков стал директором своего детища. В музее экспонировалось до 500 народных костюмов, представленных в живых сценах народного быта. К сожалению, в 1920 году коллекция распалась, но значительная её часть сохранилась в нынешнем Российском этнографическом музее в Санкт-Петербурге.

Долгое время оставался в забвении каргопольский краевед Карп Андреевич Докучаев-Басков (1849-1922). Его имя научная общественность узнала из публикаций современных исследователей Каргополья[16]. Крестьянский сын, сельский учитель посвятил свою жизнь исследованию Олонецкой губернии и Каргопольского уезда. Он изучал историю старообрядчества, монастырскую жизнь, беличий промысел. Публиковался в научных и краеведческих изданиях и даже был представлен к Уваровской премии. Собранные им коллекции хранятся ныне в Российском этнографическом музее. Родному Каргополю он передал основную свою коллекцию, на основе которой в 1919 году был создан ныне широко известный Каргопольский музей[17]. Его сын, Философ Карпович, пошёл по стопам отца и написал книгу о Каргополе[18].

Мало известным остаётся и имя Алексея Сергеевича Ермолова, вероятно, по причине того, что он был в царское время министром земледелия, и в советское время его не упоминали. Он коллекционировал пословицы, поговорки и приметы. В отличие от других высокопоставленных чиновников, А. С. Ермолов понимал важность и значение народного творчества, а потому и создал группу людей, с помощью которых подготовил и опубликовал замечательную книгу о сельскохозяйственной мудрости крестьян[19].

В отличие от малоизвестного А. С. Ермолова, широко известен Иван Егорович Забелин (1820-1909), один из основателей и фактически руководителем Российского исторического музея (ныне ГИМ). Он был активным членом Императорской архивной комиссии. С 1889 года возглавлял Общество истории и древностей российских. Ныне ГИМ проводит регулярные научные Забелинские чтения с последующей публикацией их материалов[20].

Хорошо известно и имя историка и этнографа, диалектолога и лингвиста, знатока духовной и материальной культуры Дмитрия Константиновича Зеленина (1878-1954). Всесторонне изучив Вятский край, он написал несколько теоретических работ в серии «Традиционная духовная культура славян»[21].

Если Д. К. Зеленина знают многие исследователи русской традиционной культуры, то имя Фёдора Михайловича Истомина, родившегося в 1856 году, малоизвестно. А ведь он, в отличие от многих, изучал быт русского народа, можно сказать, профессионально, будучи секретарём этнографического отдела ИРГО и участником этнографических экспедиций. Был он и секретарём песенной комиссии, созданной по инициативе знатока русского народного слова Т. И. Филиппова.

Историки культуры России чаще вспоминают имя основателя славянофильства Ивана Васильевича Киреевского (1806-1856), нежели его брата, археографа и публициста, славянофила Петра Васильевича Киреевского (1808-1856). И напрасно. П. В. Киреевский был неутомимым собирателем русских народных песен и духовных стихов. В течение 25 лет он готовил к изданию собрание народных песен, опубликованное только после его смерти. «Песни, собранные Киреевским» включают тысячи текстов, в составе которых исторические, лирические песни, былины.

Из деревни в деревню, по городам и весям, пешком и на подводах исколесил матушку Россию выходец из бедной крестьянской семьи, внебрачный дворянский сын Аполлон Аполлонович Коринфский (1868-1937). Отец позаботился о его образовании и дал ему этакое своеобычное имя. А. А. Коринфский стал известным бытописателем и народоведом, издавшим более 30 книг, самой популярной из которых стала «Народная Русь»[22]. Он непосредственно наблюдал трудовую жизнь крестьян, бывал на пристанях и ярмарках, посещал престольные праздники, беседовал с селянами в их избах, записывал блистательные пословицы, поговорки, загадки, легенды присловья. В то же время он поведал миру о других исследователях народной мудрости, в частности, редактируя журнал «Север» (1896-1899).

Не менее известным является исследователь народного быта Сергей Васильевич Максимов (1831-1901). Он родился в семье почтмейстера, образование получил в Костромской гимназии, Московском университете и Петербургской медико-хирургической академии. С 1883 года сотрудничал в журнале «Библиотека для чтения». Поняв недостаток знания народной жизни, в 1855 году он ушёл «в народ», исколесил вдоль и поперёк Владимирскую, Нижегородскую, Вятскую губернии, результатом чего стала его книга «Лесная глушь». Он был участником экспедиции по Русскому Северу. Вышедшая затем книга «Год на Севере» выдержала несколько изданий. Он тесно сотрудничал с ИРГО. После путешествия по Сибири издал новые книги: «Сибирь и каторга» и «Бродячая Русь». С. В. Максимов изучал нищую Русь, жизнь старообрядцев, собирал крылатые слова, исследовал обряды, поверья, народные праздники, что и было отражено в его очередной книге[23].

Русским народоведом называли уже упомянутого Павла Николаевича Рыбникова (1831-1885). Выпускник историко-филологического факультета Московского университета стал не только собирателем песен, былин, сказаний, но и организатором изучения Олонецкого края, будучи секретарём Олонецкого губернского статистического комитета. Как учёный он систематизировал записи и наблюдения, в частности, изучая особенности русской речи. «Песни, собранные П. Н. Рыбниковым» включают свыше 200 былин, исторических песен и других произведение русского народного творчества, записанных в Прионежье.

Одним из отцов русской этнографии называют Ивана Петровича Сахарова (1807-1863), хотя по образованию он был врачом и работал в Московской городской клинике. Как личность И. П. Сахаров состоялся не на медицинском поприще, а в деле изучения русской народной культуры. Он состоял членом ИРГО, МАО, а также членом-корреспондентом Петербургской АН. Им написано несколько книг, в том числе «Путешествия русских людей в чужие земли», «Песни русского народа», «Русские народные сказки», а также «Сказания русского народа»[24].

Известным народоведом и знатоком русских древностей был профессор Московского университета Иван Михайлович Снегирёв (1793-1868). Его труды значительно обогатили науку о русском народе. Он писал о русских народных праздниках и суевериях, памятниках русской древности, русских народных пословицах и т.д.

В 2004 году широкой общественности стало известно забытое имя Леонида Ивановича Софийского (1877-1933), когда была переиздана[25], опубликованная им в 1912 году книга о городе Опочке Псковской области. Он родился в семье священника в Костромской губернии. По окончании Костромской духовной семинарии поступил в Московскую духовную академию и закончил её кандидатом богословия. Однако священником он не стал. Работал в разных местах чиновником различных ведомств. И всюду занимался изучением тех мест, где проживал. В Вятке он организовал Губернскую учёную архивную комиссию, в Трудах которой публиковались его работы. В Опочке Псковской области по просьбе Опоческого общества сельского хозяйства он подготовил упомянутую выше книгу к 500-летию уездного города. Там же он был принят членом-сотрудником Псковского археологического общества (ПАО), в Трудах которого он постоянно печатался, в том числе и по опубликованию дневников купеческого сына Лапина и купца Лобкова. Древлехранилище Псковского музея-заповедника имеет фонд Софийского. По служебному переводу он работал в Риге, Москве и снова в Вятке, где его в 1920 году избрали председателем Вятского исторического общества. В 1923 году он принимал участие в Вятском областном краеведческом съезде. В Вятке активно сотрудничал с журналом «Вятская жизнь», где среди других работ опубликовал статью «Вятская учёная архивная комиссия».

Неоценимый вклад в изучении культуры и быта русского народа внёс князь Вячеслав Николаевич Тенишев (1844-1903). Он основал Этнографическое бюро и разработал обширную и разностороннюю программу обследования русской деревни[26]. Эта программа и сегодня не утратила своей актуальности. К сожалению, многим краеведам она мало известна, хотя могла бы служить руководством для изучения края. Собранная Этнографическим бюро информация в сообщениях местных корреспондентов – неоценимый источник по изучению жизни русской деревни[27].

Подвижником в изучении русской культуры был Павел Васильевич Шейн (1826-1900). Выходец из бедной семьи, инвалид с детства, он, передвигаясь на костылях, совершил путешествия в Симбирскую, Калужскую, Московскую, Тверскую, Тульскую и другие губернии, изучил Северо-Западный край. Обойдя почти всю Центральную Россию и Белоруссию, он подготовил «Материалы для изучения быта и языка русского населения Северо-Западного края», «Белорусские народные песни» и два тома получившей широкую известность книги «Великорус в своих песнях, обрядах, обычаях, верованиях, сказках и легендах»[28].

Под видом офени ходил «в народ» для изучения быта народов Северного Поволжья собиратель памятников устного народного творчества, сын отставного офицера и крестьянки, выпускник математического факультета Московского университета Павел Иванович Якушкин (1820-1872). Его материалы печатались в «Отечественных записках», «Летописи русской литературы и искусства», в сборнике «Утро» и др. Итогом его народоведческой деятельности стало собрание сочинений, изданное в 1870-е годы, а также путевые письма, рассказы и сборники песен[29].

Можно назвать ещё несколько имён народоведов. Это автор книги об обычаях, обрядах, преданиях, суевериях и поэзии русского народа М. Забылин[30]; автор работ по истории словесности А. А. Потебня[31]; исследователь аграрных праздников В. Я. Пропп[32]; исследователь крестьянской артели и автор Словаря Олонецкого областного наречия Г. И. Куликовский[33], исследователь народного быта И. Прыжов[34]; этнограф и путешественник Н. А. Иваницкий[35], автор многотомного труда А. В. Терещенко[36] и многие другие. Это исследователь старообрядчества на Ветке И. С. Абрамов, автор работ о крестьянском хозяйстве в Поволжье В. Бирюкович, активный деятель МАО Н. И. Веселовский, исследователь семейной жизни М. О. Горчаков, автор этнографически очерков о Сибири С. М. Гуляев, исследователь кружевного промысла в Рязанской губернии С. Давыдов, исследователь крестьянской свадьбы в Тамбовской губернии А. П. Звонков, фольклорист М. Н. Макаров, исследователь поволжского старообрядчества и писатель П. И. Мельников (Печерский), исследователь екатеринбургского раскольнического общества Н. И. Надеждин, собиратель северных былин и народных драм Н. Е. Онучков, составитель народного календаря тобольского края Н. Л. Скалозубов, автор исторического обозрения Сибири и основатель краеведческого музея в Тюмени П. А. Словцов, исследователь мирского передела земли на Русском Севере А. А. Шустиков, этнограф Н. М. Ядринцев и др.

Стараниями этих людей, их единомышленников и на основе собранных ими коллекций повсеместно открывались музеи. Назовём лишь некоторые: Общественный музей древностей Екатеринославской губернии (1849), Уральский войсковой и естественно-исторический музей (1859), Зоологический сельскохозяйственный и кустарный музей Бесарабского земства (1859), Ярославский естественно-исторический музей (1864), Тверской историко-краеведческий музей (1866), Харьковский городской промышленно-художественный музей (1866), Могилёвский церковно-археологический музей (1867), Карельский музей в Петрозаводске (1871), Львовский музей художественных промыслов (1874), Минусинский музей с минералогическими коллекциями его основателя Н. М. Мартьянова (1877), Омский музей (1879), Тамбовский музей (1879), Кубанский войсковой историко-этнографический музей (1879), Музей археологии и этнографии Сибири в Томске (1882), Семипалатинский музей с коллекциями местного отделения ИРГО (1883), Донской музей в Новочеркасске (1884), Нерчинский публичный музей (1886), Кяхтинский музей при отделении ИРГО (1890), Приморский музей с коллекциями В. К. Арсеньева (1890), Пермский научно-промышленный музей (1890), Музей древностей в Угличе (1892), Музей при Ялтинском горном клубе (1892), Череповецкий музей местного края (1895), Читинский музей с коллекциями учёных-краеведов Г. А. Стукова и В. И. Союзова (1895), Историко-археологический музей Симбирской учёной архивной комиссии (1895), Воронежский музей (1896), Чердынский музей им. А. С. Пушкина (1899), Музей украинских древностей В. В. Татариновского в Чернигове (1902), Ставропольский краевой музей (1904), Хмельницкий музей пчеловодства (1909), Вологодский музей (1909), музей местной фауны в Вытегре Вологодской губернии (1910), Музей промышленности и искусства в Иванове (1915), Тюменский краеведческий музей (1915), Музей северодвинской культуры в Великом Устюге (1918) и многие другие.

В начале ХХ века активные исследования в области местной истории вело Вологодское общество изучения Северного края (ВОИСК), созданное в 1909 году. В «Записках ВОИСК» мы найдём кладезь мудрости северного крестьянства, описание народных промыслов, занятий местного населения, особенностей духовной культуры. С деятельностью Общества связаны имена Н. П. Анучина и М. Б. Едемского. Здесь работали И. Н. Суворов и А. А. Веселовский. Глубокие и обширные исследования по вологодскому говору оставил П. А. Дилакторскицй. В Тотьме неутомимые исследователи памятников народной культуры Н. А. Черницын и Д. А. Григоров открыли в 1915 году отделение ВОИСК и библиотеку при нём. Именно здесь, в Тотемском музее, в 1980-е годы был обнаружен хранившийся с давних пор дневник крестьянина А. А. Замараева (опубликован дважды[37]). Здесь работал исследователь Н. В. Ильинский, написавший несколько работ в серии «Очерки Вологодского края» и опубликовавший свою работу по родиноведению[38].

В 1920-е годы направление краеведческой работы изменилось. Правда, некоторые учёные, в том числе С. О. Шмидт, называли это период «золотым десятилетием советского краеведения»[39], с чем, конечно, нельзя согласиться. Во-первых, краеведением занимались исследователи ещё старой «царской» школы. Их советскими никак назвать нельзя. Во-вторых, основным направлением исследований было изучение производительных сил края, и по этой теме проводились региональные конференции. В 1924 году краеведы отмечали, что этнография, изучение народной культуры стало забытым направлением краеведения. В-третьих, в 1928 году на краеведов обрушились репрессии, и краеведение стало принимать классовый и партийный характер. «Золотого» выхода в краеведческих исследованиях не получилось, хотя активизация краеведческого движения наблюдалась повсеместно.

Подвижникам изучения традиционной культуры приходилось работать в довольно сложных условиях идеологического прессинга. Те, кто получил образование в дореволюционных гимназиях и университетах, кто сформировался как учёный до 1917 года, продолжали ревностно служить делу изучения родного края. В Устюженском музее Вологодской области хранятся записи устного народного творчества, зафиксированные в 1920- годы. Этот период обогатился работами учёных, которые находили отдушину в краеведении, ибо их научный потенциал часто оказывался невостребованным. Учёные возглавили краеведческое движение. Было создано Центральное бюро краеведения (ЦБК), издавались журналы «Известия Центрального бюро краеведения» и «Краеведение». Общество «Старая Москва» издавало журнал «Московский краевед». Издавался «Казанский вестник» и другие журналы. Местные краеведы продолжали издавать свои Труды. Можно согласиться с мнением Т. О. Размустовой, что 1920-е годы называются периодом академического краеведения, в отличие от предыдущего – любительского[40]. Однако «любительское» дореволюционное краеведение по своему содержанию и глубине исследований порой превосходило «академическое» краеведение. Именно в любительском краеведении появились настоящие исследователи, изучавшие быт и нравы, хозяйство и верования, праздники и обряды. Они собрали ценнейшие коллекции материальной культуры, опубликовали свои исследования в журналах и монографиях, ставшие предметом внимания мировой науки, открыли доселе существующие музеи. Всего этого в «академическом» краеведении не проявилось.

Если говорить о проблемах в краеведении, то они были всегда, только разного уровня. Но до революции они разрешались, и краеведение развивалось по нарастающей вплоть до конца 1920-х годов. При советской власти, да и в постсоветский период, сформировалась ситуация, в результате которой краеведение во многом деградировало.

С 1920-х годов краеведение (как и музеи в целом) стало превращаться в инструмент государственной политики. Краеведы оказались не вольны определять тематику своих исследований по своему интересу, по зову своей души. Конечно, у кого-то и совпадал интерес, скажем, в деле изучения производительных сил края или революционной деятельности большевиков, и кто-то с увлечением работал в этом направлении. Но общая тенденция, заданность тематики не могла всех удовлетворить. К 1928 году уже были выработаны принципы советского краеведения, главными из которых были партийность и классовость. Классовый подход к краеведению не способствовал его развитию, ограничивал направления изучения края. Из поля зрения краеведов стали выпадать этнография, собственно местная культура, архитектура, памятники древности, верования, нравы, обычаи и т.д. Изучать надлежало историю коммунистической партии, революционное движение, но только в одностороннем порядке – деятельность большевиков, трудовые подвиги рабочих и крестьян. Мещанство, духовенство, купечество, дворянство; история белого движения, садово-парковое искусство, дворянские усадьбы ‑ всё это предавалось забвению.

В 1960-1970-х годах, когда в Советском Союзе наблюдался массовый подъём краеведения и повсюду создавались общественные музеи, тематика исследований продолжала оставаться однобокой при, казалось бы, разных направлениях. Эта однобокость заключалась в том, что изучались, например, в истории только слава, только подвиги, только героизм, только трудовые достижения, которые совершались под непременным руководством коммунистической партии.

Массовое краеведческое движение 1970-1980-х годов проходило как Всесоюзный поход комсомольцев и молодёжи. Вначале этот поход назывался «По местам революционной, боевой и трудовой славы», затем – «По местам революционной, боевой и трудовой славы советского народа», а потом «По местам революционной, боевой и трудовой славы Коммунистической партии и советского народа». В рамках похода проходила всесоюзная туристко-краеведческая экспедиция пионеров и школьников «Моя Родина – СССР». Повсеместно создавались музеи на общественных началах. То есть артельный дух народа сохранялся. Но это были не просто краеведческие музеи, а музеи революционной, боевой, комсомольской славы. На предприятиях – музеи трудовой славы. При этом, прежде всего, изучалась жизнь и деятельность соратников В. И. Ленина, генералов и адмиралов, подвиги героев-орденоносцев, Героев Советского Союза, доблесть Героев Социалистического труда, достижения ударников коммунистического труда, заслуги делегатов съездов и т.д. Простой солдат, связист, шофёр, санитарка, колхозница, рабочий привлекали внимание краеведов лишь в том случае, если они, опять-таки, совершали какие-либо подвиги, награждались правительственными наградами и т.д. Повседневная история не была сферой интересов краеведов. Как социальное явление, жизнь и быт различных слоёв населения, практически не изучались. У молодых исследователей на основе источниковой базы, сформированной в результате такого изучения края, складывалось превратное впечатление о советской эпохе, которую представляют, якобы, одни генералы и адмиралы, делегаты и депутаты, герои войны и труда. Как будто в советское время и не было иных людей и иных событий.

Эта тенденциозность характерна и для постсоветского времени. Полного освобождения от идеологического воздействия ещё не произошло, а в некоторых случаях оно ещё усилилось. Только идеологическая направленность стала обратной. Всё, что прославлялось ранее, стало разоблачаться, причём в негативных тонах. То, что ранее осуждалось, стало прославляться. Сменилась и тематика. Многие краеведы начали заниматься изучением дворянства, духовенства, купечества, но напрочь стали забывать о существовании колхозов и заводов, рабочего класса и крестьянства, пионерии и комсомола. Словно этих понятий и не было в нашей истории. Краеведы сами раскачивают корабль краеведения. То на один борт все собираются, то на другой. То один берег изучают, то другой, забывая при этом про фарватер. Потому и корабль постоянно наталкивается на мели.

Характеризуя краеведческое движение и оценивая его достижения, современные историки краеведения порой допускают некоторую идеализацию деятельности краеведческих организаций. Так, например, доктор исторических наук Т. Д. Рюмина о краеведении 1920-х годов пишет: «Краеведение с успехом реализовало все свойственные ему функции… социальный состав его участников беспрецедентно расширился – от школьников до академиков, от домохозяек до военных»[41]. С этим утверждением согласиться нельзя полностью. Во-первых, потому, что сузилась, как уже отмечалось, тематика исследований, а во-вторых, к краеведению ограничивался доступ купечеству, дворянству, прочим «элементам» бывших эксплуататорских классов. Если до революции при храмах создавались музеи как древлехранилища, то советская власть отстранила духовенство от социальной жизни. В фонде СДОИМК Великоустюжского музея хранятся делопроизводственные документы, которые буквально испещрены запретительными фразами в адрес организаторов и участников как собирательской работы, так и краеведческих конференций. Тематика краеведческих докладов допускалась только после проверки органами власти. Сборники трудов выходили после рецензирования порой вовсе не компетентными людьми. В Тотьме, например, была запрещена к выпуску книга местного краеведа Д. А. Григорова «История Тотемского края» только лишь потому, что в ней много внимания уделялось описанию местных церквей.

Вероятно, идиллическое представление о краеведении складывается под влиянием общеидеологической направленности и при исследовании отдельно взятого региона. Безусловно, работы историков краеведения С. Б. Филимонова и Е. А. Флеймана обогатили наше представление о краеведении 1920-х годов. Но это не даёт нам основания принижать значение краеведения предшествующего времени. Оно хоть и было «любительским», но по своему значению и результативности во многом превосходит краеведение «академическое». Вероятно, «академическим» краеведение 1920-х годов стало лишь потому, что их возглавляли академики (заметим в скобках – состоявшиеся как учёные ещё в дореволюционное время), что оно приняло организованные формы и выстраивалось в систему. Но система-то выстраивалась под советскую идеологию и лишала возможности настоящего творчества. Если уж говорить о самих краеведческих исследованиях «беспрецедентного» состава участников краеведческого движения (школьников, домохозяек, военных) – были ли они на самом деле «академическими»? Можно ли поставить советских краеведов в один ряд с краеведами XIX века, о которых говорилось выше? Появились ли такие «любительские» исследования, авторами которых были А. Н. Афанасьев, Е. В. Барсов, Ф. И. Буслаев, В. И. Даль, В. А. Дашков, К. А. Докучаев-Басков, А. С. Ермолов, М. Забылин, Д. К. Зеленин, С. В. Максимов, П. В. Киреевский, А. А. Коринфский, Г. И. Куликовский, П. Н. Рыбников, Л. И. Софийский, П. В. Шейн, П. И. Якушкин? Какие музеи, созданные краеведами в 1920-е годы, сохранились до наших дней? Вопросы эти не для праздного рассуждения, а для побуждения дальнейшего познания краеведения как социального явления.

Столь же осторожно следовало бы подходить и к оценке современного состояния краеведения. Многие историки краеведения поспешили заявить о возрождении краеведения, имея ввиду, что возрождать надо «золотое десятилетие», но забывая при всём при том, что это было советское краеведение. Не находимся ли мы в состоянии некоей эйфории? Не выдаём ли желаемое за действительное? Не торопимся ли мы говорить о возрождении краеведения? Есть ли у нас для этого основания? Пожалуй, можно говорить о путях развития краеведения, о его проявлениях в разные времена. Возрождать ушедшее вряд ли есть смысл. Знать и учитывать опыт краеведов – да, необходимо. И развивать, а не возрождать.

О развитии краеведения в наши дни говорить можно. Но опять-таки осторожно. С одной стороны, об этом свидетельствуют и научные конференции, и издающиеся сборники, и внедрение краеведения в школьные программы… Но с другой стороны, возникают явления, вызывающие озабоченность. Это продолжающийся дилетантизм, о недопустимости которого неоднократно говорил председатель Союза краеведов России С. О. Шмидт. В краеведческих исследованиях наличествует плагиат. Авторы порой за открытие выдают сведения, почерпнутые из дореволюционных публикаций. Создаются так называемые учебники по краеведению, которые, по сути дела, являются не учебниками, а очерками по истории края. Нужны не учебники, а методические рекомендации, учебные пособия по конкретным направлениям краеведческих исследований. Нужны советы, каким образом разработанные наукой методики (в истории, этнологии, литературы, географии, архитектуры т т.д.) применять в краеведении. К сожалению, мы забываем имена наших предшественников и их опыт работы, игнорируем результаты проведённых ранее краеведческих исследований, а также увлекаемся разоблачительством всего того глубокого исследования, что было при советской власти.

Опасно и признавать современное краеведение массовой наукой. Массовой наука не может быть. Наука удел особо одарённых, талантливых, творческих людей. Другое дело – популяризация краеведческих знаний должна быть привлекательна для самых широких слоёв населения. В последние годы деятели от краеведения стали внедрять неудобоваримую терминологию типа: «национально-региональный компонент», «региональный патриотизм», «классное» и «внеклассное» краеведение в школе, «государственный стандарт» в краеведении, «архивное краеведение», «музейное краеведение», «биографическо-генеалогическое краеведение», «краеведческая структура» и прочая, и прочая

В прошлые годы советская власть пыталась управлять краеведческим движением, стремясь воспитывать молодое поколение в духе патриотизма. Цель была благородная. Но публиковать можно было дозволенное. Ныне можно опубликовать всё, что угодно, были бы деньги. Но поскольку краеведы люди безденежные, то и публиковать результаты своих исследований они не могут. В этих условиях руководители местных администраций используют краеведческое движение в своих карьеристких устремлениях для повышения своего имиджа. Они находят средства для издания краеведческих работ, но при непременном помещении их портретов и вступительных статей, которые за них пишут верноподданые краеведы.

С одной стороны, хорошо. Краеведы пишут. Администрация находит деньги на издание. Казалось бы, не следует расстраиваться тем, что труд краеведов используется в корыстных целях. Книга-то вышла, и её читают. Всё так, если бы не принижалась роль самих исследователей.

В городе Солнечногорске Московской области на средства местной администрации была издана «Книга памяти Солнечногорского района». Получилось хорошее издание, в котором, кроме списков имён погибших, помещены очерки о военных событиях 1941 года. Престиж администрации сразу высоко поднялся, и заведующий отделом культуры, положение которого было шаткое, остался на своём месте. Когда к нему обратились краеведы с просьбой об издании сборника авторских статей «Солнечногорье», он снова нашёл средства для издания книги. Всё бы хорошо было, если бы не одно обстоятельство. Она вышла под редакцией заведующего отделом культуры, а имена более чем двадцати краеведов с авторских статей были сняты. Авторы названы лишь в предисловии без указания, какие статьи ими написаны. Из авторских статей сняты и примечания. Источники и литература помещены общим списком в конце сборника без ссылок. Получается, что книгу подготовили не краеведы, а чиновник, использовавший факт выхода книги под его редакцией в своей предвыборной компании.

Пример другого рода. В Зеленограде, что является составной частью Москвы, большую активность проявляет журналист-краевед И. Ф. Быстров. Он регулярно публикует свои очерки в местной периодической печати. Утверждает, что работает в архивах и даже ссылается на документы. Но интерпретирует факты и события своеобразно. Например, утверждает, что Москва и область созданы по божьему провидению и являет собой образ женщины, где Кремль – голова, реки ‑ это руки, ноги и косы, а сердце – Зеленоград. Этакая смесь языческих и христианский представлений.

Как отмечал А. Куратов, «в условиях постсоветского социума краеведение вышло на позиции демократического обновления. Краеведческие работы используются и в политической борьбе различными, иногда полярными общественными силами. Политики, как правые, так и левые, понимают, что краеведение является школой познания и воспитания»[42], а потому и используют краеведение в своих целях. Отмежёвываясь от каких-либо партийных установок, следует с объективных позиций обратиться к опыту прошлого с тем, чтобы осознать истинное краеведение с целью понимания исторических уроков. «Правдивое краеведение определяет не только характер освоения прошлого, но и способ переустройства настоящего, оно помогает определить конкретные направления движения в будущее, предостерегает от ошибок и интерполяций»[43].

Негативные проявления, конечно же, не могут сдержать поступательное развитие краеведения. Стремление к познанию своего края было и остаётся необходимой духовной потребностью. Реализации этой потребности способствуют многие обстоятельства. Это демократизация страны, освобождение от идеологического воздействия, внимание научных учреждений, проявляющих интерес к исследованиям местных краеведов, возможность публикации исторических очерков, в том числе о провинциальных городах, как например, город Мантурово Костромской области; активная деятельность местных музеев по проведению научных конференций и краеведческих чтений. Это издание своих трудов в таких провинциальных городах как Каргополь, Переяславь-Залесский, Пенза, Пермь, Нижний Новгород.

Подготовкой кадров будущих краеведов-исследователей активно занимается Федеральный центр детско-юношеского туризма и краеведения. Он разрабатывает программы исследований, проводит семинары для учителей, готовит учебные пособия и методические рекомендации. Для школьников организует всероссийские конференции, олимпиады и конкурсы, а также краеведческие смены во всероссийских здравницах «Орлёнок» и «Океан». Всё это даёт хорошие результаты. Многие юные краеведы становятся учёными в различных областях наук.

Опыт отечественного краеведения привлекает внимание и зарубежных учёных. Так, например, Парижский университет Сорбонна в программе изучения русской культуры провёл международные конференции «История и культура Русского Севера» (1998) и «Краеведение в России и пути его развития» (2000) с последующей публикацией материалов в научных сборниках «Славянские тетради»[44].

Мы сегодня имеем пример единения науки и общественного движения, музеев и краеведческих организаций, пример совместной деятельности «академиков» и «любителей». А потому можно надеяться, что нынешний краевед и есть тот самый «ведец», «ведок», знаток края, ведущий за собой остальных, что наше «краеградие» будет действительно «краепытным», изведанным, изученным и осознанным.