М. ЯНКОВСКИЙ Былинные истоки оперы «Садко» Н.А. Римского-Корсакова (89.96 Kb)

[319]

Новгородские былины о Садко купце, богатом госте — одни из наиболее поэтических созданий древнего творчества русского народа — неоднократно привлекали внимание русских композиторов. Еще в начале 1861 года В. В. Стасов пытался заинтересовать сюжетом былин о Садко М. А. Балакирева. Несколько позже М. П. Мусоргский посоветовал Н. А. Римскому-Корсакову создать на материале этих былин симфоническое произведение, которое, как известно, и было сочинено Римским-Корсаковым в 1867 году. В дальнейшем автор «Садко» не раз возвращался к мысли об этом сюжете, мечтая создать на его основе оперу-былину, что и осуществил в 1895—1896 годах; но еще в начале 80-х годов прошлого столетия аналогичный замысел привлекал и П. И. Чайковского.

Как видим, былины о Садко находились в поле зрения многих деятелей русской музыкальной культуры прошлого столетия. Одновременно мы можем заметить, что все исследователи истории Великого Новгорода и собиратели песенного творчества русского народа придавали огромное значение песням о Садко. Не случайно еще в 1841 году В. Г. Белинский в четырех статьях, посвященных народной поэзии и, в частности. «Древним российским стихотворениям», собранным Киршей Даниловым, уделяет особое внимание былинам о Садко, видя в них поэтическое отображение истории Великого Новгорода, с присущим ему своеобразным укладом и традициями «вольницы» Не случайно и Н. Костомаров в своей работе «Севернорусские народоправства во времена удельно-вечевого уклада»

[320]

посвящает специальную главу былинам о Садко. Костомаров не ограничивается исследованием былин о гусляре в плане изучения прошлого Великого Новгорода; он ощущает, кроме того, что мимо темы богатыря-гусляра не может «пройти русский музыкант. В письме к гр. Блудовой в 1861 году Костомаров пишет: «Когда всмотришься и вдумаешься в сокровища народной русской поэзии, то беспрестанно жалеешь, зачем не родился поэтом, живописцем, композитором. Вот, например, песни о Садко… Боже мой! Что за удивительный сюжет для оперы! Нельзя вообразить себе шире и плодотворнее поле, на котором бы музыка могла сочетать свои силы со всей художественностью сценической постановки».[1]

Костомаров читал лекции о севернорусских народоправствах в Петербургском университете в 1860—1861 годах. В них он специально и очень широко останавливался на былинах о Садко. В эти же годы между Стасовым и Костомаровым существовало тесное общение: на традиционных воскресных приемах, которые семья Стасовых устраивала у себя в Петербурге на Моховой улице, в доме Мелеховой, можно было часто встретить известного историка и публициста. Нет сомнений, что интерес к былинам о Садко, возникший одновременно у Стасова и Костомарова, явился результатом взаимного общения. Вот почему для нас особый интерес представляет одно из писем Стасова к Балакиреву, относящееся к 1861 году:

«Представьте себе мою радость, — я на днях по нечаянности напал на русский сюжет, со всеми подробностями, которых Вам нужно. Это сказка в стихах, едва ли не единственная в своем роде, про новгородского гостя (купца) Садко. Я не говорю, чтобы Вам нужно было непременно сделать эту самую сказку в виде симфонии — такая глупость мне вовсе не приходила в голову, — но утверждаю и знаю наверное, что если когда-нибудь Вам пришлось бы делать ту симфонию, про которую Вы мне рассказывали, моя сказка дает Вам туда превосходнейшие подробности».

И далее, подробно пересказывая и цитируя одну из былин о Садко, Стасов заключает свое письмо следующими восторженными строками: «.. .Какие новые, свежие, колоритные сочные темы. Какие картины природы на острове у морского царя, какие темы древнего язычества, древнего богослужения, древней нашей жизни сначала на корабле, а потом на свадебном пиру, составленном из людей и из божеств. И, наконец, в самом

[321]

заключении – картинка древнего Новгорода с Волховом – все это, кажется, темы чудесные!».

Стасов как и Костомаров, «слышит музыку» в былинах о Садко. Так, он подробно пересказывает «превосходнейшие подробности» одной из былин и сосредоточивает свое внимание на эпизоде морского похода Садко, во время которого на долю гусляра выпал жребий умилостивить морского царя и в качестве жертвы спуститься к нему в подводное царство. Стасов рассказывает:

«Он одевается в богатое платье, берет гусли звонча­тые (видите ли, каков музыкальный характер нашего времени: воины идут на войну с гуслями, купцы идут на смерть с гуслями, — так было прежде, так продолжается и до сих пор перед нашими глазами: сваи вколачивают с песнью; якорь тянут с песнью; солдаты на штурм идут с песнью; мне кажется, если у нас будет революция и будут людей вешать или четвер­товать, — они и тогда будут петь)».[2]

Действительно, былины о Садко купце, богатом госте насы­щены несравненным богатствам поэтической народной фантазии, переплетающейся с отражением реального быта древнего Великого Новгорода, мифы, лежащие в основе былин, органично сочетаются с картинами древней новгородской жизни. Перед нами убедительное свидетельство того, что на­родная фантазия никогда не отрывалась от реальной почвы.

Былины о Садко имеют значительное количество вариантов. Одни из них несут на себе явственные черты домосковского периода истории Новгорода; некоторые отражают влияние более позднего этапа, когда Новгород уже находился под пря­мым руководством великого княжества Московского; иные, по-­видимому, свидетельствуют о переносе новгородско-олонецких сказаний в другие районы Руси, где они подверглись соответ­ственным видоизменениям.

В новгородских былинах Садко входит в плеяду русских богатырей (здесь с очевидностью обнаруживается историческая связь Новгорода с Киевом), хотя и находится среди них на осо­бом положении, как герой, чья богатырская сила заключена, с одной стороны, в его искусстве гусляра и певца, с другой, в его подвиге. Его имя мы встречаем по соседству с Вольгой, Святогором, Добрыней. В былине «Садко, Вольга и Микула» – Вольга заступается за Садко, когда тому грозит смерть в Нов-

[322]

городе «за бахвальство за ложное».[3] В другой былине богатырь Святогор живет у Садко, по-видимому, на положении богатыря-дружинника.[4] В третьей былине мать богатыря Добрыни, снаряжая сына в поход, говорит ему:

Я хотела тебя спородить добра молодца

Счастками — богатством в Садка купца богатого,

Красотою — басотою в Осипа Прекрасного,

Силою хотела тебя спородить в Илью Муромца,

А смелостью в Олешу Поповича.[5]

Далеко не всегда в былинах Садко является коренным новгородцем. В отдельных былинах он прибывает из других мест в Новгород, где и начинаются его чудесные приключения.

В «Сборнике древних российских стихотворений Кирши Данилова» Садко — человек, крепко связанный с Волгой.

По славной матушке Волге реке

А гулял Садко молодец тут двенадцать лет,

Никакой над собой притки

И скорби Садко не видывал,

А все молодец во здоровье пребывал.

Захотелось молодцу побывать в Новегороде.[6]

В этой былине река Волга, изображаемая в женском образе матушки-Волги, поручает Садко покровительству своего брата — озера Ильменя.[7] Однако всегда гусляр оказывается связанным с Новгородом; это показывает, что в первичном своем виде былина о Садко возникла именно в Новгороде. При этом не всегда богатырь “Выступает как богатый гость, то есть купец. В некоторых былинах он предстает вначале бедным гусляром или приказчиком. В одном случае Садко становится богачом лишь е результате помощи водяных духов (Морокой царь, Водяник и т. п.), а до той поры он — лишь гусляр, ходящий по пирам и увеселяющий новгородских богатеев:

[323]

Во славном во Новеграде

Как был Садко купец, богатый гость.

А прежде у Садка имущества не было:

Одни были гуселки яровчаты;

Но пирам ходил-играл Садко.[8]

 Н.Костомаров, останавливаясь на профессии гусляра в древней Руси,

отмечает: “… В этом фантастическом построении представляется

древний тип гусляров. Гусляр был необходимость для пира и веселья. Гусляры не были старцы и слепцы, ни на какую положительную работу неспособные как было уже после; в старину то были люди, смолоду себя нарочно и исключительно посвящавшие этому искусству.. Сами бедные, они питались от своего искусства, но вместе пользовались уважением. В общем понятии народа их дар и уменье приближали их к таинственному миру чудесного; древние божества откликались к ним; гусляры даром песни вызывали животворные силы, скрытые в недрах природы, и добывали себе от них значение и могущество».[9]

Но и становясь богачом, Садко не отрывается от любимого им искусства. Гусли всегда при нем. Вот почему, когда ему предстоит принести себя в жертву Морскому царю и броситься в море, певец и здесь не расстается с гуслями:

Ай же, братцы, дружина храбрая!

Давайте мне гусельцы яровчаты,

Поиграть по им в остатнее.

Больше мне в гусельцы не игрывати!

Аль взять мне гусли с собой во сине-море?[10]

Или:

Тут он взял во правую руку

Образ Миколы угодника,

А в левую гусли яровчаты..[11]

В отдельных былинах гусляр Садко вначале, до приобретения богатства, служил в работниках у новгородского купца.

Существенны и различия в сюжетах былин о Садко. Наиболее част, однако, вариант, где приключения Садко развиваются в Новгороде, затем в море-океане, далее в подводном царстве и заканчиваются возвращением в Новгород.

Остановимся на былине «Садко купец, богатый гость» записанной на Сумозерском погосте Пудожского уезда и опублико-

[324]

ванной П. Н. Рыбниковым. Эта былина содержит ряд сюжетных элементов, положенных в основу либретто оперы Римского-Корсакова. Сюжет этой былины[12] таков.

Бедный гусляр Садко, который «по пирам ходил-играл», находится в большой печали и обиде.

Садка день не зовут на почестей пир,

Другой не зовут на почестей пир,

И третий не зовут на почестей пир:

По том Садко соскучился.

Опечаленный гусляр идет на берег Ильмень-озера, садится на «бел горюч камень» и начинает играть на гуселках яровчатых.

Как тут в озере вода всколыбалася,

Тут-то Садко перепался (испугался. — М. Я.).

и пошел прочь. Однако снова три дня не зовут гусляра на почестен пир. Садко опять идет на берег Ильменя играть на гуслях. И снова напуган тем, что в озере «вода всколыбалася». Вновь возвращается гусляр в Новгород, и на сей раз не зовут его на пир. Вернувшись в третий раз к берегу Ильменя, Садко теперь не пугается всколебавшейся воды и ждет, что будет.

Показался царь морской,

Вышел со Ильменя со озера,

Сам говорит таковы слова:

«Ай же ты, Садко Новгородский!

Не знаю, чем буде тебя пожаловать

За твои за утехи великие,

За твою то игру нежную?..

Царь морской наказывает гусляру воротиться домой и биться об заклад с новгородцами, что в Ильмене водится рыба Золот-Перо. Садко послушался совета Морского царя и на почестном пиру «стал похвастывать»:

А и же вы купцы новогородские!

Как знаю чудо чудное в Ильмене-озере:

А есть рыба — Золоты-Перья в Ильмень-озере.

Он бьется об заклад с купцами:

Три купца повыкинулись,

Заложили по три лавки товара красного,

а Садко-бедняк закладывает свою буйну голову. Он забрасывает в Ильмень невод шелковый и в три приема выбирает

[325]

три рыбы Золото-Перо. С этого момента становится он богачом.

Стал Садко поторговывать,

Стал получать барыши великие.

Во своих палатах белокаменных

Устроил Садко все по-небесному:

На небе солнце —и в палатах солнце;

На небе месяц — и в палатах месяц;

На небе звезды — и в палатах звезды.[13]

Вскоре Садко собирает новгородцев к себе на почестен пир.

Все на пиру наедалися,

Все на пиру напивалися,

Похвальбами все похвалялися.

Иной хвастает бесчетной золотой казной,

Другой хвастает силой-удачей молодецкою.

Который хвастает добрым конем,

Который хвастает славным отечеством,

Славным отечеством, молодым молодечеством.

Умный хвастает старым батюшкой,

Безумный хвастает молодой женой.

Лишь один Садко молчит. И в ответ на требования разгулявшихся гостей, чтобы и он чем-нибудь «похвастал», заявляет, что на свои богатства повыкупит товары новгородские. Ударили об заклад. На следующий день Садко чуть свет будит свою дружину, дает ей без счету золотой казны и рассылает по улицам торговым скупать товары новгородские, «худые и добрые». На завтра снова посылает дружину скупать товары, которых привезено вдвое, и на третий день скупает сызнова все, хотя

Подоспели товары московские

На ту на великую на славу новгородскую.

[326]

Садко понял, что не он богат, а богат славный Новгород. Далее былина повествует, что на свою золоту казну Садко построил тридцать кораблей, погрузил на них товары и отправился в путешествие.

Поехал Садко по Волхову,

Со Волхова на Ладожско,

А со Ладожска во Неву реку,

А со Невы реки во сине море.

Как поехал он по синю морю,

Воротил он в Золоту орду,

Продавал товары новгородские,

Получал барыши великие.

Однако на обратном пути

На синем море сходилась погода сильная,

Застоялись черлены корабли на синем море.

Понял Садко, что это Морской царь задерживает его корабли, потому что

Как мы век по морю ездили,

А Морскому царю дани не плачивали.

Подробно описывает былина, как Садко с дружиной кидали жребьи в море, чтобы определить, какой дани (жертвы) хочет Морской царь. И каждый раз жребий выпадал на долю Садко.

А и же, братцы, дружина хоробрая!

Видно царь Морской требует

Самого Садка богатого в сине море.

Гусляр пишет завещание, отписывая свое имение церквам божиим, нищей братьи и дружине, просит, чтобы подали ему гусли звончаты, и спускается в море на дубовой доске.[14] Не успел гусляр сойти на воду, как подули ветры и понеслись его корабли.

Остался Садко на синем море. Со тоя со страсти со великий Заснул на дощечке на дубовой. Проснулся Садко во синем море, Во синем море на самом дне.

[327]

Садко попадает в белокаменну палату, где его встречает Морской царь.

Говорит царь таковы слова:

— А и же ты, Садко, купец, богатый гость!

Век ты, Садко, по морю езживал,

А нонь весь пришел ко мне во подарочках.

Скажут, мастер играть в гуселки яровчаты:

Поиграй же мне в гуселки яровчаты.

Начал Садко играть, а Морской царь расплясался. Играет Садко сутки, и другие, и третьи:

Во синем море вода всколыбалася,

Со желтым песком вода смутилася,

Стало много гинуть именьицев,

Стало много тонуть людей праведных.

Начал народ молиться Миколе Можайскому. Явился Микола и приказал Садко, чтобы тот струночки на гуслях повырывал, шпенечки повыломал. И еще сказал Микола: если царь Морской предложит гусляру жениться в синем море, пускай тот выбирает себе девушку Чернавушку:

Как станешь выбирать девицу красавицу,

Так перво триста девиц пропусти,

И друго триста девиц пропусти,

И третье триста девиц пропусти:

Позади идет девица красавица,

Красавица девушка Чернавушка.

Садко поступил так, как велел Микола Можайский, сломал свои гусли яровчаты, а на предложение Морского царя выбрать себе невесту в синем море — остановил свой выбор на девице Чернавушке.

Когда же в брачную ночь лег спать Садко, то проснулся он

…….. во Новеграде,

О реку Чернаву на крутом кряжу,

Как поглядит, ажио бежат

Свои черленые кораблики по Волхову.

Так вернулся Садко с дружиной в Новгород к своей жене.

Начал Садко выгружать со черленых со кораблей

Именьице — бессчетну золоту казну.

Как повыгрузил со черленыих кораблей, —

Состроил церкву соборнюю Миколы Можайскому.

Не стал больше ездить Садко за сине море,

Стал поживать Садко во Новеграде.

Рассматриваемый образец былины далеко не исчерпывает всех вариантов содержания песен о новгородском гусляре, тем не менее, мы подробно остановились на пересказе его, так как

[328]

он является одним из наиболее полных и близких к либретто оперы Римского-Корсакова. Следует, однако, отметить, что в многочисленных вариантах былины имеется ряд существенных разночтений.

Представляет, например, интерес маршрут Садко. В одной из былин приводится следующий путь, который проделывает гусляр с дружиной на своих тридцати черленых кораблях:

Из Черна моря во Бело море,

Из Бела моря во Свиряйское,

Из Свиряйского моря в Китайское,

Из Китайского моря в Окиян-Море.[15]

Как увидим ниже, водные пути новгородцев и их морские торговые путешествия не случайно столь красочно расцвечены в былинах о Садко: они в гиперболизированной форме отвечают исторически сложившимся воспоминаниям о дальних плаваниях предприимчивых и бесстрашных новгородских купцов.

По-разному рассказывают былины и о пробуждении Садко после его свадьбы в подводном царстве. Во многих былинах Морской царь предлагает Садко в жены одну из своих дочерей. В одном случае гусляр, по совету Миколы Можайского, выбирает девицу Чернаву, в другом — по приказанию Богородицы останавливает свой выбор на невесте,

.. которой хуже нет,

И которой хуже нет, коей чернее нет.[16]

Но почти во всех случаях Садко просыпается в родном Новгороде на берегу реки.

И увидал Садко купец богатый,

И увидал он тут, что в воды лежу,

В воды лежу я на берегу да во своей реки,[17]

повествует одна былина. В другой —Садко

Объявился в тую ночь в Нови Гради

И лежит покрай матушки Волхова,

Одни ручки в воды его.[18]

В третьей, как мы видели, гусляр оказывается на берегу реки Чернавы. Эта деталь имеет существенное значение для раскрытия образной системы новгородских былин о Садко. Морской царь, околдованный песнями гусляра, отдает ему в жены свою дочь, которая и растекается рекой возле Вели-

[329]

кого Новгорода. Реки — дочери моря. Невеста Садко — дочь Морского царя. Былина о Садко излагает миф о реках, которые, как основные пути сообщения, и составили славу Великого Новгорода. Естественно, что богатырь получает в жены реку, которая и разливается у ног его. В одной из былин, которые приводит А. Афанасьев, — «говорил Водяник гостю: поиграй в гусли яровчаты, потешь наш почестей пир:

Выдаю я дочи свою любимую

Во тые во славно Окиян-Море. . .”[19]

Вот почему в былинах часто описывается деталь брачной ночи: Садко лег спать возле новобрачной, а утром, проснувшись, заметил, что спит на берегу, а нога или рука в воде. Указанная деталь поэтично использована Римским-Kорсаковым в опере.

Вникая в основные элементы былин о Садко и в природу их поэтической образной системы, мы можем подметить в них несколько главных черт.

Во-первых, богатырские подвиги Садко связаны с фантастическими заморскими путешествиями, которые возвеличивают торговые связи Великого Новгорода с дальними и чужеземными краями. Фантастичность маршрута Садко, как мы говорили, является символическим преувеличением тех реальных связей, которые существовали у Новгорода с Русью и зарубежными странами: с Москвой, Волгой, Днепром, Черным и Каспийским морями, со Скандинавией и Ганзой. Таким образом, богатырский характер путешествий Садко по морям — это возвеличение богатырской силы «Господина Великого Новгорода», лежащего на путях «из варяг в грехи».

Во-вторых, мы заметим, что богатство само по себе не может составить счастья Садко. Будучи бедняком, тосковал он, как непризнанный и не званный на почестны пиры, но и став богачом, не переменился певец — его влечет бескрайний, неизведанный путь по морям, и образ богатыря, мечтающего о том, чтобы прославить свою родину заморскими странствиями по далеким краям, возникает в лице богатого новгородского гостя. Мы заметим одновременно, что в его отношениях с Новгородом все время существует несомненный разлад: среда, реальное окружение богатеев и людей, стоящих у власти в Новгороде, вступает в конфликт с поэтом, человеком мечты В вышеприведенной былине, равно как и в ряде аналогичных, раскрывается известное социальное расслоение в древнем Новгороде. Знать, богатеи не являются друзьями

[330]

Садко: он для них парий, которого не зовут на почестен пир, над которым смеются, когда он в иносказательной форме «хвастает», что найдет в Ильмень-озере рыбу Золото-Перо (т. е. богатство). Садко вынужден заложить свою буйную голову, чтобы богатеи пошли с ним в спор (заклад), и только вера в безграничные богатства Ильменя дает ему победу в этом споре. Рыба — несущая богатство (вспомним сказку «О золотой рыбке») — это любопытная деталь торговой жизни древнего Новгорода и одновременно отражение одного из самых пленительных по силе воображения мифов.

Важной особенностью былин о Садко является также соперничество между ним и Великим Новгородом. Гусляр пытается скупить все богатства новгородские, но, по большинству песен, оказывается побежденным. «Богат не я, богат Великий Новгород», — в подобном заявлении Садко слышится отзвук гордости новгородской за свою силу, за торговую мощь, которая отвела этому городу особое и неповторимое место на Руси. В некоторых былинах победителем оказывается гусляр, и тогда он с насмешкой говорит о том, что в Новгороде, после того как Садко скупил все товары, остались одни только «черепки», все остальное стало собственностью богатого гостя. Нужно полагать, что былины с этим вариантом исхода состязания в богатстве порождены уже в более позднее время, когда Новгород потерял свое господствующее экономическое положение и стал постепенно переходить в подчинение Московскому княжеству.

В-третьих, в этих былинах идет речь о певце-гусляре, обладающем магической силой: его искусство дает ему покровительство сил природы (Морской царь дарит ему рыбу Золото-Перо) и даже способно покорить самую природу (от игры гусляра колеблется царство морское и гибнут корабли, а когда кончил играть гусляр и порвал струны звончаты — успокоилось Окиан-Море).

Наконец, богатырская сила этого искусства кладет начало брачному союзу с силами природы: Морской царь выдает за Садко замуж свою любимую дочь — реку.

Как видим, в былинах о Садко переплетены элементы мифа с некоторыми явственными чертами реального, главным образом, торгового быта Великого Новгорода. И отделяя последующие напластования, мы можем подметить, как из основного, первичного варианта песен о Садко вырастали более поздние, отражающие, в частности, период московского влияния. Так, например, понятие «гостя» (купца) — московского происхождения. Можно указать и на другие детали позднейших наслоений. Так, в некоторых былинах указывается

[331]

на наличие двух «настоятелей» новгородских (это имеет место и в опере Римского-Корсакова) Фомы Назарьевича и Луки Зиновьевича, которые и принимают от имени Новгорода решающее участие в споре с Садко. Новгород никогда не знал двух «настоятелей», да и слово «настоятель» не бывало и обиходе новгородского самоуправления. Очевидно, речь идет о наместнике и тысяцком, которые в позднейших текстах и устной традиции былин обобщены под наименованием «настоятелей». Точно так же появление в былине св.Миколы Можайского несет на себе явственные следы московских влияний. Можайск — город подле Москвы. Новгород никогда в пору своей независимости не именовал так Николая-чудотворца. Микола Можайский появляется в былинах как добрый дух языческого предания, позже приобретший облик христианского святого. Но св. Николай-чудотворец, как покровитель плавающих по рекам и морям новгородцев («Никола морской», «Никола мокрый»), существовал в представлении Новгорода, и его вмешательство в бурю, вызванную на море пляской Морского царя (Поддонного царя, Водяника), — любопытный образец смешения языческих и христианских элементов в былине. Победа Миколы Можайского означает как бы конец господству языческих божеств, приход и победу новой, христианской эры. Не случайно в одной из былин к Садко в подводное царство является не Микола Можайский, а сама Богородица. В той роли, которую играет в былинах св. Николай (в некоторых вариантах — Старчище, то есть добрый языческий бог, — заметим, кстати, что в опере Римского-Корсакова, по цензурным соображениям, он и назван Старчищем) можно без труда заметить рубеж, который возникает в сознании народа, порывающего с язычеством.

Таким образом, в былинах о Садко сплетено множество элементов, которые в сложной амальгаме создают один из наиболее поэтических памятников древнего творчества.

Для того, чтобы разобраться в особенностях былин о Садко, как источнике для изучения в понимания быта и социальной структуры древнего Новгорода, следует в нескольких словах остановиться на вопросе об историчности былин, ознакомиться с тем, что представлял собой «Господин Великий Новгород» в пору своего наибольшего процветания. Этот вопрос следует осветить и потому, что в истории создания оперы «Садков некоторое существенное место занимала проблема «вольницы» новгородской. К тому же вопрос об историчности былин о Садко имеет прямое отношение к задаче установления эпохи, в которую развивается былинное сказание, что важно для сценического воплощения оперы.

[332]

Один из вдохновителей Римского-Корсакова в обращении к теме Садко — В. В. Стасов — не представлял себе, чтобы опера, воскрешающая образ новгородского былинного богатыря, чья волшебная эпопея странствий и приключений неотрывна от его родного города, могла обойти возможность воскресить исторически достоверный облик древнего Новгорода.

Интерес к «новгородской теме» не оскудевает в русской литературе, начиная с конца XVIII века. Новгород, как «вольница», как «республиканское народоправство», привлекает к себе пытливое внимание прогрессивного крыла русских писателей. Уже в 1789 году Я. Княжнин пишет трагедию «Вадим Новгородский», в которой выводит в качестве героя новгородского посадника Вадима, убежденного республиканца, организующего заговор против Рюрика, как тирана, отнявшего у Новгорода его вольность и свободу.

В начале XIX века тема новгородской вольности привлекает внимание писателей-декабристов: Рылеев в «Думе» возвращается к образу Вадима Новгородского. Под влиянием декабриста Раевского к этой же теме обращается и Пушкин. Задуманная им трагедия «Вадим» носит отчетливые черты политической аллюзии, ставя на материале истории древнего Новгорода глубоко современный вопрос о свободе народа.

С новой силой новгородская тема привлекает русских драматургов в 50-х и 60-х годах, когда историческая тематика начинает занимать большое место, в силу того, что русская литература стремится в эту пору найти в прошлом России объяснение путей ее современного развития.

В 1859 году Л. Мей заканчивает историческую пьесу «Псковитянка», в которой разрабатывается тема «меньшого брата» Новгорода — вольного Пскова. Центральная сцена в этой пьесе посвящена вечевому собранию, и драматург рисует вольнолюбивый народ псковский, выдвигающий фигуру Михаилы Тучи, как представителя его интересов. В противоположность декабристской тенденции в трактовке вольницы, А. К. Толстой в своей незавершенной драме «Посадник», рисуя облик древнего Новгорода, апологетизирует его строй как феодально-аристократическую республику.

Таким образом, тема новгородской вольницы затрагивается по-разному многими русскими писателями прошлого.

К тому времени, когда Римский-Корсаков впервые обратился к сюжетам, в той или иной мере связанным с «вольницами» древней Руси (в симфонической картине «Садко» и в опере «Псковитянка»), уже существовала обширная литера-

[333]

гура, в которой освещалась история вольных юродов — Новгорода и Пскова. Так, еще в 40-х и 50-х годах вышли 7 томов Исследований, замечаний и лекций» славянофила М. П. Погодина, в конце 50-х годов опубликована многотомная «История России» С. М. Соловьева, в I860 и 1801 годах П. И. Костомаров читает в Петербурге лекции о севернорусских народоправствах, позже выходящие отдельным изданием. После того как впервые опубликован сборник «Древних российских стихотворений» Кирши Данилова, где напечатан один из вариантов былины о Садко, и после выхода сборников П. Киреевского, П. Н. Рыбников в 1861 — 1862 годах публикует взволновавшие русское общество песни, собранные им в Олонецкой губернии, и среди них в нескольких вариантах встречается былина о Садко. В ряде трудов этого времени с большой широтой трактуется вопрос об исторических особенностях уклада древнего Новгорода и, в связи с радикально-демократическими веяниями, захватившими прогрессивные слои русского общества под влиянием идей Чернышевского и Добролюбова, «новгородская тема» привлекает всеобщее внимание. При этом нужно иметь в виду, что обращение к теме новгородской и псковской «вольницы» не столько является результатом глубокого и всестороннего исследования особенностей строя этих городов в удельно-вечевой период Руси, сколько порождено настойчивым стремлением передовых слоев русского общества поставить на материале седой старины вполне современную проблему вольности народной, что явственно отражено в опере Римского-Корсакова «Псковитянка».

Толкование особенностей строя древних Новгорода и Пскова приобретает, таким образом, черты замаскированной аллюзии, привлекая внимание общества к вопросам современного общественного строя в России.

Следует, однако, отмежевать идеалистическую трактовку в истолковании прошлого Великого Новгорода от подлинной исторической действительности, которая рисует нам далеко не то идеальное народоправство, каким его изображали историки прошлого.

Новгород — один из старейших городов Руси — прошел своеобразный путь развития, став благодаря торговой мощи в определенный период истории заметно обособленной величиной, городом с отличной от других «биографией».

На протяжении почти половины тысячелетия (до конца XV в.) Новгород — один из крупнейших торговых центров Руси, благодаря тому что играет роль главного узла транзитной торговли между Русью и Западной Европой. Широкая возможность распространения его торгового и политического

[334]

влияния в огромной степени зависела от водных путей, близ которых он расположен. Река Волхов, на которой стоит город, служила началом пути через Ладожское озеро и Неву в Балтийское море, а по Мете и Тверце новгородцы проходили на Волгу, и это обстоятельство сыграло важную роль в образовании торгового облика Новгорода. В XII веке начинается все возрастающая по значению торговля со Скандинавией и Прибалтикой. Новгородцы ведут торговлю с Ганзейским союзом немецких городов, в свою очередь почти монопольно продавая товары, идущие с Запада, в различных районах Руси. Так называемый путь «из варяг в греки» проходит как раз через водную систему, близ которой расположен Новгород. С открытием других маршрутов торговой связи, идущих, главным образом, через западные районы Руси (Смоленск), Новгород как торговая величина постепенно теряет свое значение, но этот этап экономической деградации Новгорода начинается уже в XV—XVI веках.

Реки, протекающие в новгородской земле, давали возможность новгородским купцам добираться до волжской системы, путь к которой пресекался небольшими «волоками», — через них новгородцы перетаскивали свои суда. Через реки, втекающие в Ладожское и Онежское озера, новгородцы добирались до верховий Северной Двины и побережья Ледовитого океана.

Таким образом, Новгород оказывался на «перекрестке» водных путей, связывавших Скандинавию и Прибалтику с районами центральной Руси, даже с черноморскими портами. В более поздний период своей истории, когда Московское княжество возрастает в своем политическом и экономическом значении среди прочих княжеств раздробленной феодальной Руси, новгородцы связываются водными путями и с Московским княжеством, откуда добираются до низовьев Волги.

Под понятием Великого Новгорода следует иметь в виду отнюдь не только самый город. Новгородцы, начиная с XI века, постепенно присоединяли к себе окружающие земли. Их господство в районе Ильменя, Невы, Луги, Онежского озера с течением времени распространилось на север до берегов Белого моря, на восток за границы Уральского хребта, на запад до Юрьева (Тарту).

Завоевывая близлежащие районы и распространяя свое влияние все дальше, новгородцы фактически располагали рядом колоний (район Северной Двины, Пермь, Печора, Утра), которые были вынуждены платить дань новгородцам и нередко пытались бороться за свою независимость, однако без успеха. Колониальные владения Новгорода и служили источ-

[335]

ником обогащения новгородских феодалов, бояр и наиболее крупных купцов — «житьих людей».

История Новгорода на протяжении нескольких столетий отражает его борьбу с иноземцами-завоевателями, и частности, с немецкими рыцарями, стремившимися овладеть северо-восточной окраиной Руси, и со шведами. Так, новгородцы под водительством князя Ярослава Владимировича разбили орден меченосцев в 1234 году, позже, под руководством великого полководца князя Александра Невского, одержали победу над шведами у впадения Ижоры в Неву (1240 г.) и во главе с Александром Невским разгромили шведов на льду Чудского озера (1242 г.). Однако и в дальнейшем опасность порабощения со стороны немецких рыцарей-захватчиков не ослабевала, и необходимость объединиться для отражения опасного врага явилась одной из причин, почему новгородцы. равно как и псковичи, в XV веке вынуждены были прибегнуть к помощи усиливавшегося и объединявшего Русь Московского княжества.

Но борясь за свою независимость и отражая посягательства иноземцев, новгородцы столь же ревниво отстаивали свои «вольности», ведя последовательно борьбу с Киевским, Владимиро-Суздальским и Московским княжествами. В той же, пожалуй, степени, как история Великого Новгорода полна многочисленных фактов борьбы с интервентами, так она содержит и длинную эпопею попыток уклониться от вхождения в единое русло сплачиваемой Руси, которая после столетий феодальной раздробленности постепенно «собиралась» вокруг Московского княжества.

С начала XII века Киевское княжество, в которое был включен в качестве самостоятельной территориальной единицы и Новгород, начинает приходить в состояние раздробленности и постепенного распада.

Борьбу за самостоятельность Новгород начал вести еще в период подчинения Киевскому княжеству. Уже в самом начале XI века (1014—1016) Новгород ввязывается в междоусобицу киевских князей, и в результате получает от князя Ярослава некоторые льготы («грамоты Ярославли»), опираясь на которые требует во все последующее время признания своих автономных прав. -Первым этапом в этой борьбе являлось домогательство права иметь посадника (помощника князя) из числа бояр, выбранных новгородским вече. Требование права на выборного посадника привело к восстанию, победа которого и решила проблему автономии на долгие времена: хозяином Новгорода становится формально вече, а все

[336]

должности делаются выборными. В силу этого резко изменилось положение князя. Теперь он присягал вечу и обязывался соблюдать те условия, на которых приглашался и которые были оговариваемы в специальных договорных грамотах. С1156 года и должность новгородского епископа, чья роль в жизни города была исключительно велика, тоже становится выборной.

В последующее время, когда распад Киевского княжества выдвинул на первое место среди прочих княжеств Руси Владимиро-Суздальское княжество, которое считало Новгород входящим в сферу его власти, — борьба продолжалась и снова приводила к вооруженным столкновениям и восстаниям. Первое политическое поражение в вековой борьбе за независимость Новгород потерпел от Московского княжества, которое в лице Ивана Калиты (ум. 1340) подчинило себе Новгород. Однако и в дальнейшем борьба не прекращалась, и лишь при Иване III (1440—1505) новгородские земли были окончательно присоединены к Москве. Последним этапом истории независимого Новгорода является 1570 год, когда царь Иван IV (1530—1584), получив сведения о подготовляющейся измене, совершил поход в Новгород, произведя в городе жестокую экзекуцию.

В период своей самостоятельности, как мы говорили, Новгород управлялся вечем. Руководство делами новгородскими принадлежало этому высшему органу самоуправления и избираемым им лицам (посадник, тысяцкий). Посадник наравне с князем стоял во главе войска, руководил всеми делами управления, судил, назначал должностных лиц. Тысяцкий стоял во главе городского управления и председательствовал в суде.

Наличие веча как верховного органа власти не создавало, однако, должных предпосылок для подлинного народоправства. Напротив, новгородское вече целиком находилось под влиянием боярства и крупного купечества. Огромные земельные и денежные богатства, накопленные боярством в колониях, и монопольные возможности торговой деятельности выдвинули его на первое место в Новгороде. Позже существенную долю власти получило и купечество, которое, действуя от имени бояр в качестве торговых посредников, само приобрело значительные материальные средства и могло диктовать свою волю городу. В зависимости от этих двух групп, а также от духовенства, располагавшего исключительно большой властью и сосредоточившего у себя огромные богатства, находилось остальное «свободное» население Новгорода — ремесленники, мелкие торговцы, крестьяне. Но Новгород знал и полусвободных людей («закупы», «заклады», т. е. люди, потерявшие свободу в резуль-

[337]

тате задолженности монастырям и боярам) или вовсе несвободных — «одерноватых», «холопов».

Все привилегии в Новгороде были предоставлены боярству, духовенству, «житьим людям» — богатым купцам. Например, право быть выбранным на высшие должности предоставлялось только боярам, а право на участие в торговом суде — только «житьим людям».

Это господствующее значение боярства, духовенства и крупного купечества прямым образом сказывалось в деятельности веча, на котором городская знать оказывалась решающей силой.

В результате история Новгорода знает не только факты вражды и соперничества между отдельными группировками бояр и купцов, но и попытки восстания новгородской бедноты, которые, однако, подавлялись вооруженной силой. Все вышесказанное существенно отличает действительное лицо «аристократической республики», какой был Великий Новгород, от идеализированного представления о его строе, как демократическом «народоправстве».

Накопив огромные богатства, Новгород создал и выдающиеся художественные ценности в виде соборов, церквей и городских построек. В истории древнего русского зодчества новгородская архитектура занимает по достоинству выдающееся место, и не случайно новгородские зодчие, строители и художники переносили свой творческий опыт и складывающийся стиль русской архитектуры из Новгорода во все другие центры тогдашней Руси. Такие величественные сооружения, как многие поражающие невиданно высоким уровнем творчества храмы, делали Новгород поистине жемчужиной русской художественной культуры. Не только духовенство и знать, но и купечество сооружало здесь храмы, и, в частности, с именем купца Садко Сытинича связано строительство церкви во имя Бориса и Глеба над Волховом. Очевидно, эта действительно историческая фигура новгородского купца и является прообразом героя былин, и не случайно в ряде вариантов Садко по возвращении из своих путешествий воздвигает храмы в Новгороде.

Так, фантастика былин о Садко скрещивается с реальными фактами истории Великого Новгорода, и народная память, воскрешая действительные предания седой старины, сочетает их с поэтическим вымыслом, в котором явь неотрывна от мифа.

Н. А. Римский-Корсаков обратился к былинам о Садко как источнику для музыкального произведения по совету Мусорг-

[338]

ского. В письме от 8 октября 1867 года читаем: «Садко окончен 30 сентября и уже отдан в переплет. Скажу Вам, что совершенно им доволен, это решительно лучшая моя вещь. . . Вам, Модест, великое спасибо за идею, которую Вы мне подали …».[20]

Речь шла о так называемой музыкальной былине «Садко», сочиненной Римским-Корсаковым в течение лета и осени 1867 года. К этому времени молодой композитор, которому было всего 23 года, уже написал Первую симфонию (1865), увертюру на темы трех русских песен, фантазию на сербские темы и ряд романсов.

В своей «музыкальной былине» композитор отразил далеко не все сюжетные элементы песен о новгородском гусляре. Он разработал только эпизод на «Окиане-Море»: плавание Садко по морю, падение в море и увлечение в глубь его Морским царем, песни и игру на гуслях на пиру в подводном царстве, возникновение морской бури и, как заключительную часть, являющуюся завершением эпизода — умиротворение морской стихии. Взяв только один фантастический мотив из былины для своего произведения, Римский-Корсаков как бы передавал в своей музыке сочетание двух великих стихий: силы природы и силы народного творчества.

Не случайно тема побеждающей песни стала в центре внимания молодого композитора. Воспитанный в балакиревском кружке на традициях русской музыкальной культуры, на заветах Глинки, Римский-Корсаков черпал источник для собственного творчества в песенном богатстве русского народа. Великий пейзажист в музыке, Римский-Корсаков в своем юношеском обращении к новгородскому сказочному эпосу, несомненно, был в первую очередь захвачен фантастикой «морского путешествия» Садко именно потому, что в этом эпизоде получил возможность воспеть две великие силы: искусство и природу. Все это, вместе взятое, основанное на проникновении в дух русской песенности и народного мифа, и составляет основу, которая заложена Римским-Корсаковым в музыкальную былину «Садко». Закономерна поэтому и «программа» произведения, локализующая повесть о новгородском гусляре-путешественнике только на эпизоде встречи его с Морским царем.

Программа симфонической картины «Садко» была составлена для композитора В. В. Стасовым, работавшим в это время над большой статьей о происхождении русских былин, о чем можно судить по тому, что в бумагах Римского-Корсакова найден написанный Стасовым план, кое-где исправленный

[339]

композитором. Вот эта программа, составленная в 1866 году: «Море. Вода едва колышется. На поверхности морской тихо несется Садко (гость или купец новгородский). Его товарищи, купцы, только что спустили с корабля: надо было умилостивить водяное божество, которое остановило корабль их на походу, и жребий пал на Садку. И вот в минуту, когда он еще держится на поверхности, вдруг поднимается из поды сам царь Морской, схватывает Садку и увлекает его с собой в подводное царство. Там, в подводном чертоге, идет великий пир: царь Морской выдает дочь замуж за Окиан-Море. Поставив Садко посреди пира, царь Морской велит ему играть. Садко всегда славился по целому Новгороду своей игрой на гуслях, и, спускаясь с корабля в море, он взял с собою и золотые свои гусли. И вот ударяет он по струнам, начинает играть веселый плясовой наигрыш. Чем больше он играет, тем звуки его гусель становятся все порывистее, увлекательнее; сам царь Морской и все подводное царство пускается плясать. Звуки все растут. Кружатся и качаются моря, реки, качается сам Окиан-Море. Но Садко видит, что от его музыки крушатся и тонут корабли, что стоит всюду великая гибель — он вдруг разрывает золотые струны на гуслях — и все разом исчезает и успокаивается море! !».[21]

Поскольку материал музыкальной былины (позже переименованной в симфоническую картину), в сущности, полностью вошел в оперу «Садко», мы не будем рассматривать это произведение. Отметим лишь, что уже в юношеском сочинении заложены некоторые основные черты творческого гения Римского-Корсакова. Поэтому именно на образах, навеянных «Садко», строит академик Б. В. Асафьев свое мнение об одной из основных творческих идей Римского-Корсакова: «Глубоко жизненная тема встреч с красотой, перерождающей человека, вызывающей напряженный рост способностей, предприимчивости, пытливости, творческой энергии, владеет мыслью композитора почти насквозь, через всю его жизнь, и сплетается с темой странствований, как познавания действительности. .. и проявления ума, находчивости и удальства».[22] Перед нами, по выражению Б. В. Асафьева, — «былина сквозь лирику сказки и сказаний о странствиях».[23]

[340]

Шли годы. Идеи новых произведений возникали в воображении композитора, и нередко мысль его возвращалась к мечте написать на сюжет о Садко большое оперное произведение.

Уже в начале 80-х годов некий В. Сидоров обращается к композитору с очень примитивным проектом либретто оперы «Садко», однако оно не вызывает интереса у Римского-Корсакова.[24] Отметим, что в это же время об опере на сюжет Садко подумывает и П. И. Чайковский,[25] Своего намерения Чайковский, как известно, не осуществил, но характерно, что идея оперы на сюжет новгородских былин о Садко возникает неоднократно у различных художников.

Что касается Римского-Корсакова, то он вернулся к идее об опере «Садко» лишь в 1894 году. (Несколько ранее, в 1891 —1892 гг., он заново переоркестровывает симфоническую картину). Мысль о том, чтобы Римский-Корсаков создал такую оперу, возникла в кругу молодых друзей композитора — Н. Финдейзена, Н. Штрупа, В. Ястребцева и В. Вельского, — составлявших в 90-х годах ближайшее творческое окружение Римского-Корсакова.

Композитор привлек к составлению сценария молодого даровитого филолога Н. М. Штрупа. В архиве Н. А. Римского-Корсакова, хранящемся в Ленинградской Публичной библиотеке им. Салтыкова-Щедрина, находятся два варианта сценария оперы, составленные Штрупом. Сценарий Штрупа основан на сюжетных материалах, которые почерпнуты из былин о Садко (в основном, Гильфердинг, № 70, Рыбников, № 64 из

1 тома, сборник Кирши Данилова).

«Картина 1. Берег озера Ильмень. Садко поет песню любовного характера, не замечая появления русалок, вышедших из озера. Среди русалок морская царевна Василиса. Она жадно вслушивается в пение Садки и восхищается его песней. Садко кончает песню и принимается играть и петь плясовую. Приближаются русалки и начинают водить хоровод. Морская царевна рассказывает Садке, что заслушалась его песен, что ее тянет к людям, что она полюбила его. Садко отвечает ей взаимностью. Однако пора расставаться. На прощание Василиса дарит Садке три рыбы Золото-Перо. Русалки уплывают в озеро.

[341]

Картина 2. Пристань на берегу озера Ильмень. Торжище. Садко похваляется, что выловит из озера рыбу Золото-Перо. Он бьется об заклад с купцами. Начинается ловля рыбы, во время которой из глубин озера доносится голос любящей морской царевны. Садко вынимает из невода золотых рыб. Став богачом, он приказывает дружине готовить пир. Народ славит Садку.

Картина 3. Середина озера Ильмень. Чудесная остановка корабля Садки. В результате жеребьевки на долю гусляра выпадает быть принесенным в жертву Морскому царю. Садку спускают на воду на шахматной доске. Идет симфоническая картина спуска Садки в подводное царство.

Картина 4. Палаты Морского царя. Здесь идет пир по случаю того, что царь выдает свою старшую дочь замуж за Окиан-Море. Спускается Садко. Морской царь враждебно встречает его, но за него вступается Василиса. Садко поет и играет на гуслях. Все царство подводное пляшет. От пляски начинается буря на озере, гибнут корабли. Появляется Никола морской, велит Садке прекратить игру, объявляет Морскому царю о конце Подводного царства и селит выдать замуж за Садко одну из дочерей царя. Затем святой исчезает, Подводное царство остается погруженным в оцепенение.

Картина 5. Утро на дне морском. Идет любовная сиена морской царевны и Садки. Царевна говорит гусляру, что на смотринах невест она будет наряжена девкой-чернавкой. Фанфары подводного шествия. Садко выбирает из дочерей Морского царя Василису. Идет венчание вокруг ракитова куста. Молодые прощаются с Подводным царством и поднимаются на фантастической раковине на поверхность озера под рыдания гибнущего Подводного царства.

Картина 6. Берег Волхова. Спящий Садко на берегу реки. Новгородцы поражены появлением реки. Плывут корабли Садки. Гусляр, проснувшись, рассказывает народу о своих похождениях. Хор поет славу Николе Морскому».[26]

Этот вариант был согласован с композитором и создавался при его участии.[27]

Мы указывали выше, что план-программа симфонической картины составлялся при участии В. В. Стасова. Нот почему и ныне, когда Н. Штруп разработал сценарий оперы на тот же сюжет, композитор счел необходимым обсудить его со Стасо-

[342]

вым. Поскольку вопрос об участии В. В. Стасова в разработке сценария оперы «Садко» освещен автором настоящей работы,[28] нет нужды подробно касаться этой темы. Остановимся лишь на некоторых сторонах этого вопроса.

Основные предложения Стасова сводились к следующему: необходимо усилить историко-бытовые элементы в сценарии, в частности, показать Новгород былинной поры, самих новгородцев (для этого Стасов советовал дополнительно ввести картину «республиканского пира», в котором центром явилось бы начало конфликта гусляра с богатеями), внести жену Садко, как органически действующее в сюжете лицо. Вначале композитору трудно было проникнуться этими новыми для замышляемой им оперы идеями, и лишь позже стасовские советы были приняты им.

Летом и осенью 1894 года работа над сценарием оперы продолжалась.

Римский-Корсаков набрасывает тексты первой картины, учтя предложения Стасова о введении сцены «республиканского пира» в Новгороде. Одновременно Штруп подбирает материалы для ряда отдельных эпизодов. Интерес представляет, в частности, работа Штрупа над определением круга имен действующих лиц для оперы. Он составляет огромный список имен, бытовавших в древнем Новгороде, основываясь, очевидно, на труде Погодина «Исследования, замечания, лекции», где сделан такой подбор. Одновременно появляются черновые стихи многих сцен будущей оперы, впоследствии вошедшие в измененном виде в либретто, в частности, первые варианты текстов песен иноземных гостей, написанные Штрупом. Здесь мы отметим, что в предварительных наметках оперы Римский-Корсаков долго колебался, какие именно иноземные гости будут представлены в «Садко». В списках действующих лиц, многократно набрасываемых композитором, мы находим гостей: Ганзейского, Персидского, Византийского, наряду с Варяжским, Индийским и Веденецким (Веницейским). Морская царевна обретает на этом этапе трех сестер, носящих, подобно ей, имена рек: Волгу, Двину, Днепру, партии которых намечалось препоручить меццо-сопрано. Долгое время в первых вариантах сценария был лишь один скоморох Дуда. Сопель появился значительно позже[29]

Штруп все это время общается со Стасовым. Как видно из писем Штрупа к Римскому-Корсакову, критик, в частности,

[343]

придавал большое значение характеристике самого Садко как былинного героя.

Он подсказывает авторам сценария и новый поворот в той части сюжета, которая касается пребывания гусляра в Подводном царстве. «По мнению Стасова, — пишет Штруп, — совершенно невозможно, чтобы Никола приказывал Садке жениться на морской царевне, когда у Садки осталась жена в Новгороде. Поэтому он советует построить эту сцену примерно так. Морской царь, его дочери и все Подводное царство — начало злое, враждебное людям и Садке. Они всячески хотят завладеть Садкой и заставить его работать на погибель людям. Морской царь заставляет его играть, и вследствие увлечения Садки разыгрывается буря и происходит большой вред людям. Тогда на выручку Садке является людской заступник Никола, приказывает Садке порвать струны и возвещает Морскому царю конец его владычества. Оправившись от изумления, Морской царь делает последнюю попытку завладеть Садкой посредством своей красивой дочери. Опьяненный любовью, Садко уступает ее ласкам и венчается с ней в Подводном царстве… Последняя картина начинается появлением на лугу Николы, который приносит из Подводного царства сонного Садку и таким образом последний раз спасает его от гибели. По его приказанию морская царевна обращается с горьким прощанием в реку. . .»[30]

Римский-Корсаков использует многие из этих предложений Стасова, в частности, вводя в последнюю картину прощание Волховы со спящим Садко и обращение ее в реку, но при этом делает Волхову не «злой силой», а, напротив, добрым гением богатыря.

Стасов настойчиво указывает на необходимость снятия с Садко оболочки купца. Предлагая ввести новый эпизод странствия гусляра (его прибытие в «земной рай» — согласно некоторым языческим верованиям новгородцев), Штруп следующим образом обосновывает целесообразность включения этого эпизода: «.. . Вставка этой картины имеет много положительных сторон: она очень удобна, ибо ничего не меняет в остальном либретто, она очень оригинальна, проникнута духом эпохи и дает возможность музыкально развернуться, она обрисовывает фантастичность плавания Садко, выставляет его не только торгашем, а мечтательным богатырем…»[31]

Таким образом, между Римским-Корсаковым, Штрупом и Стасовым существует непрерывное общение летом и осенью

[344]

1894 года на почве обдумывания замысла новой оперы. В последующих вариантах сценарий использует почти все пожелания Стасова, исключая образ жены Садко, которая на этом этапе в сценарии еще не появляется.

В большинстве вариантов сценария Римский-Корсаков делит оперу на шесть картин: 1. Пир в братчине. 2. Берег Ильменя. 3. Пристань на берегу Ильменя (Торжище). 4. «Сокол-корабль». 5. Подводное царство. 6. Берег Ильменя (пробуждение гусляра). Таким образом, этот сценарий соответствует плану Стасова, но лишен картины, в которой Садко встречается со своей женой. Образ жены гусляра долгое время не находит себе места в планах Римского-Корсакова. Одновременно Штруп пытается реализовать замысел Стасова о жене Садко и набрасывает даже тексты, к ней относящиеся. Жена гусляра (или без имени, или именуемая то Марфой Всеславьевной, то Овдотьей Ивановной), однако, не имеет сколько-нибудь определенного характера. Это чисто бытовой персонаж, он явно не укладывается в систему остальных образов оперы.

Отметим, что среди черновиков сценариев «Садко» обнаруживается сценарий, написанный рукой Римского-Корсакова, где имеется уже не шесть, а семь картин, включая картину в тереме Садко, где фигурирует его жена, которая и далее появляется в сценах Торжища и в финале оперы. Но этот экземпляр содержит интересную подробность: сцена в тереме Садко вычеркнута карандашом, равно как перечеркнуты и те места, где она появляется в последующих картинах. Очевидно, такой образ жены гусляра, как им он первоначально планировался, не мог увлечь композитора, и он долгое время сопротивлялся ее появлению в опере.

Значительно позже в опере появилась Любава Буслаевна, вовсе не такая, какая подсказывалась Штрупом. Заметим, что в первоначальных наметках сценария сцена Садко и жены должна была занять место второй картины, как подсказывал Стасов. В окончательном варианте эта сцена заняла место третьей картины.

Почему Римский-Корсаков долгое время не мог найти место Любаве Буслаевне в опере? По-видимому, в основе затруднений, которые испытывал композитор, лежала сложность обоснования противоестественной с точки зрения житейской психологии ситуации, при которой Садко, женатый человек, мог стать мужем морской царевны. В этом убеждает, в частности, вышецитированное письмо Штрупа к Римскому-Корсакову, где излагается точка зрения Стасова на возможность подобного брака гусляра в Подводном царстве. Очевидно, и для Стасова в этом моменте сюжета было заключено

[345]

известное противоречие, с которым трудно было примириться. Однако по мере того, как стал выясняться облик гусляра и выкристаллизовывалась лирическая сторона отношений Садко с Волховой, эта трудность отпала.

Либретто оперы «Садко», следуя по пути, указанному основными былинами о новгородском гусляре, вместе с тем изобилует рядом существенных и мелких отклонений от содержания последних, которые, однако, не являются результатом самостоятельного творчества либреттиста или композитора, а, напротив, соответствуют общему направлению духа как былинного эпоса, так и русской сказочности в целом. Недаром Римский-Корсаков в предисловии к клавиру «Садко» считает нужным подчеркнуть источники его сюжета, придавая, как видно, этому большое значение:

«Содержание оперы-былины «Садко» заимствовано главным образом из различных вариантов былины «Садко богатый гость» (сборники Кирши Данилова, Рыбникова и других), в соединении со сказкою о Морском царстве и Василисе Премудрой (Афанасьев. Русские народные сказки); а некоторые частности из стиха о Голубиной книге, а также из былины «Терентий гость» и других». И далее композитор указывает: «Подробности фантастической части оперы заимствованы главным образом из сочинении Афанасьева (Поэтические воззрения славян на природу). Таково, например, представление рек, как дочерей Морского царя (речные нимфы). К ним относится представление и о Волхове Царевне Прекрасной, дочери Морского царя (Моря-Окиана), обратившейся в реку Волхову».

Внимательное рассмотрение отдельных частностей сюжета оперы и текста либретто показывает, что в основе отклонений от текстов былин о Садко лежит вдумчивое проникновение в дух эпоса и русской сказочности. Остановимся для пояснения сказанного на двух центральных сюжетных особенностях оперы: первая из них относится к характеристике Великого Новгорода, другая — к обрисовке образа морской царевны Волховы.

В. В. Стасов подсказывал Римскому-Корсакову мысль о разработке в сюжете оперы темы древнего Новгорода, как народоправства, как свободной республики, желая, чтобы в первой картине сценою «республиканского пира» был воссоздан облик свободолюбивого Новгорода. Приняв предложение Стасова о сцене, рисующей быт Новгорода, композитор разработал ее несколько по-иному, широко использовав мотивы расслоения, намеченные Стасовым, для IV картины: его заинтересовало не уводящее на «периферию» от основной идеи

[346]

новгородское «народоправство» («каждый сам себе набольший»), а вытекающее из скупо подмеченного былинами конфликта между Садко и окружавшей его средой, противопоставление гусляра и новгородской бедноты торговому Новгороду богатеев.

Стасов рисовал себе IV картину следующим образом: «Площадь в Новгороде, близ Волхова. На сцене толпа народная. Садко пробует уговорить товарищей набрать себе «дружину» для дальней, великой поездки — никто не хочет его слушать, все над ним только трунят и насмехаются. Особенно отличаются враждой к нему два «настоятеля» (начальствующие городские). Выведенный из терпения Садко (теперь уже совершенно другой, не слабый и приниженный, как в I акте, а уверенный и смелый) предлагает тем двум «настоятелям» биться об заклад, что если только он захочет, то выловит «рыбу Золотое перо», которая даст ему несметные богатства. Что скажут они тогда, да с ними и весь Новгород? Согласны ли тогда идти великой «дружиной» в далекие моря на добычу великих, еще больших богатств? Все отвечают «Согласны». Об заклад бьются, и паробки (рабочие) Садки отправляются на чудную ловлю. Толпа народная следит за ловлей с берега и высказывает все подробности и перипетии… Все сонмы рыб мгновенно превращаются в слитки золота (это так по одной былине). . . Садко торжествует, все перед ним преклоняются.. . И вслед за тем предлагает всему народу, вместо того чтобы им ссориться, завидовать друг другу и враждовать, — вместо этого всем соединиться, всем в мире и согласии соорудить суда и великой дружиной двинуться на великие предприятия, — славные, заморские, как он давно о том мечтал, еще бедняком».[32]

В этой сцене сам Стасов раздвигает рамки конфликта между Садко и новгородскими богатеями (в лице «настоятелей») и вводит понятие «дружины» гусляра, состоящей из бедняков. Римский-Корсаков именно этот мотив (мотив социального расслоения) и развил в либретто будущей своей оперы, проводя его с I картины.

Садко, бедняк-гусляр, который «по пирам ходил-играл», предстает в опере как бесправный, неимущий человек, как представитель «голытьбы». Это о таком именно бесправном, обездоленном человеке говорит былина: «А прежде у Садка имущества не было: одни были гуселки яровчаты». И далее, Садко не зовут богатеи на почестны пиры, где всегда бывают

[347]

приглашенные устроителями пиров гусляры: «Садка день не зовут на почестей пир, другой не зовут на почестен пир, и третий не зовут на почестен пир». В опере Садко сам является в братчину, где пируют знатные новгородские люди, без приглашения. Богатеи, во главе с настоятелями, враждебно встречают молодого гусляра, который является к ним не с песней, прославляющей новгородское житье-бытье, а, напротив, с мечтой о том, чтобы, порвав с самодовольством и закоснелостью, пойти в большое странствие в иные, неведомые земли и тем прославить Великий Новгород. Слова упрека по своему адресу слышат из уст гусляра наперебой похваляющиеся друг перед другом богатеи и гонят его прочь с пира. Так зарождается исходный конфликт между Садко и городскими заправилами, приводящий к тому, что непризнанный согражданами гусляр идет к Ильменю, чтобы ему поведать о своей мечте и пожаловаться на одиночество.

Римский-Корсаков и его либреттисты в характеристике Великого Новгорода пошли дальше современной им исторической науки, в значительной степени сняв идеалистические характеристики новгородской «демократии». Глубоко прав Б. В. Асафьев, когда подмечает эту особенность творчества Римского-Корсакова и других передовых русских композиторов: «Русское исскуство в своей жажде воплотить сокровенные жизненные струи, наполнявшие русский быт и русскую культуру, не могло да и не имело права ждать строго проверенных научных выводов и обоснований. Там, где внутренние душевные импульсы требовали воплощения предопределенных заданий, нельзя было медлить, пока русская этнология и этнография перейдут от собирания материала к научным обобщениям, — и потому русская опера, базируясь на народном предании и инстинктом угадывая, что те или иные поэтические элементы играли громадную роль в народной жизни и творчестве, восстановляла и воссоздавала их, не считаясь с возможными ошибками, и утверждала свой стиль со всеми его недостатками, но со всей искренней убежденностью в правильности и в правоте избранного пути, ибо в сути, в глубине своих музыкально-поэтических концепций русские композиторы были глубоко правы в своих верованиях и чаяниях — вера и искренняя убежденность спасали их там, где недоставало материала».[33]

Развив намеченный отдельными вариантами былины мотив о непризнанности Садко и о его разрыве с новгородскими

[347]

заправилами, композитор разрабатывает его и далее, пользуясь самим же былинным материалом. В дальнейшем этот исходный конфликт служит объяснением спора (заклада) между Садко и настоятелями новгородскими о том, водится ли в озере рыба Золото-Перо. Спор приводит к победе гусляра, к утверждению патриотической убежденности в том, что беспредельно велики богатства родной земли. Конечно же, образ рыбы Золото-Перо, которая водится в озере и принесет богатства выловившему ее, содержит в иносказательной форме символику другого, более реального образа: беспредельно велики богатства, которыми природа награждает человека пытливого, смелого, исполненного мечты и не своекорыстного (Садко не для себя ищет богатств — они нужны ему для того, чтобы прославить свой родной город, свою страну). Вот почему тема бескорыстия Садко проведена в IV картине оперы: выиграв спор у настоятелей, гусляр отказывается от выигранных им лавок с товаром и возвращает их проигравшим заклад. Не ради личной корысти пошел он на спор, а ради торжества своей веры в чудесные богатства Ильмень-озера. Это фактически снимает с Садко оболочку «купца богатого гостя».

Наконец, развитие этого исходного мотива, проходящего в опере через I и IV картины, приводит в конце оперы к тому, что Садко, возвращающийся из полного волшебных приключений странствия, встречается согражданами не как парий, не как бедняк-смутьян, осмелившийся выступить против богатеев новгородских, а как богатырь, о котором отныне будут складывать былины. VII картина, завершая конфликт Садко с настоятелями, возвеличивает подвиг гусляра, и вся его фантастическая эпопея становится повестью о богатырском подвиге. Нетрудно заметить, что, раздвигая намеченный былинный конфликт, Римский-Корсаков учитывает одновременно и законы театра, стремясь динамизировать эпически изложенный мотив разлада и развивая его от завязки к финалу.

Таким образом, разработка, развитие, осложнение и обоснование мотива, который в зародышевом виде существует в былинах о Садко, позволили Римскому-Корсакову развернуть первый «пласт» материала оперы — быт Великого Новгорода былинной поры. Мы вправе подчеркнуть, что основная идея Стасова — воплотить повесть о Садко на фоне новгородского реального быта, осуществлена композитором с большой широтой. Более того, взятый Римским-Корсаковым поворот этого мотива позволил ему дать социально заостренную картину новгородской жизни, что усиливает силу драматического содержания оперы и обостряет его идейную направленность.

[349]

Столь же значительна задача, которая была поставлена создателями оперы в обрисовке образа морской царевны Волховы.

В опере Волхова — одна из главных фигур, стоящая рядом с Садко и играющая решающую роль в его фантастической судьбе. Откуда этот образ? Является ли он домыслом авторов, или напротив, он имеет корни в самих былинах о новгородском гусляре? Как мы видели, брак Садко в Подводном царстве с одной из дочерей Морского царя описан в ряде вариантов былины. Однако тот облик, в котором Волхова предстает в опере, отличается от былинного и представляет собой результат своеобразной контаминации двух образов: дочери Морского царя Чернавушки из былины и дочери Морского царя Василисы Премудрой из народных сказок.

В былине Чернавушка[34] появляется только для того, чтобы стать «женой» Садко и затем растечься рекой возле Новгорода. В одной из былин этот обязательно присутствующий момент («жена» из Подводного царства растекается у ног Садко) видоизменен: «Объявился в тую ночь в Нови-Гради. И лежит покрай матушки Волхова, Одни ручки в воды его». «Жена», данная гусляру в Подводном царстве, обратилась, по этой былине, в реку Волхов (в Волхову — по старому произношению) . Думается, что именно этот вариант, на который мы ссылались ранее, и дал повод Римскому-Корсакову обратить Чернаву в Волхову. Но этого мало. В опере Волхова — образ, неизмеримо более активный и важный; Волхова — руководительница Садко на всем пути его волшебных странствий, Волхова — верная и любящая спутница гусляра, которая в момент возвращения ее возлюбленного в мир реальности кончает свое фантастическое существование, обратившись в реку Волхову.

Происхождение подобной Волховы в опере «Садко» представляет исключительный интерес, показывая, каким сложным, поистине творческим путем шли авторы сценария оперы, стре-

[350]

мясь к тому, чтобы исходить в ее замысле не от буквы эпоса и сказки, а от самого существа, от духа их. По внутреннему смыслу былины, полностью соответствующему верованиям древних славян и отраженному в русской сказочности, брак Волховы с Садко и обращение ее в реку являются символом того, что силы природы покорно ставятся на службу человеку, водная стихия приходит в подчинение Великому Новгороду, который, распространяя свое влияние, постепенно переходит от овладевания речными путями к освоению и путей морских. Река, которая могла бы связать Новгород с морем, несомненно играла огромную роль в жизни Новгорода. Не случайно Римский-Корсаков в своем предисловии к опере счел нужным особо остановиться на вопросе о «маршруте» Садко: «По некоторым вариантам былины о Садко, этот последний направляет свой путь в далекие моря через Волхов-реку, Ладожское озеро и Неву. В опере, соответственно ее фантастическому содержанию, Садко не мог избрать другого пути как по Ильмень-озеру, с тем, чтобы перетащить свои бусы-корабли волоком в одну из рек, текущих в Черное море».

Смысл этого замечания сводится к тому, чтобы сделать понятным введение авторами «Садко» нового сюжетного хода чисто сказочной формации. До фантастических путешествий Садко не было возле Новгорода никакой реки. Только озеро Ильмень было у Новгорода. Возвратившийся из Подводного царства Садко привел к Новгороду свою «жену» Волхову, рекой разливающуюся у ног города. Отныне Новгород обретает путь в море через реку Волхов, которая, впадая в Ладожское озеро и вытекающую из него Неву, свяжет великий торговый город прямым водным путем с Балтикой.

Морской царь выдает своих дочерей (а дочери его— реки) за моря. Становясь «женами» морей, дочери Морского царя обращаются в реки, впадающие в моря. Свою дочь Волхову Морской царь выдает за гусляра-новгородца, выдает за Великий Новгород; и Волхова, послушная своему назначению, становится рекой у ног города.

Как видим, творческое преображение мифа и сказок дало основание композитору и его либреттистам не только к переименованию Чернавы в Волхову, но и к тому, что река Волхов возникает возле Новгорода только в результате богатырских подвигов Садко: это исходный момент развития былинного мотива о морской царевне Волхове, ставшей рекой у стен Новгорода.

Композитор, однако, не ограничился этим, а пошел дальше. По былинам Садко получает чудесную помощь из подводного царства; в частности, за свои песни и игру па гуслях ему

[351]

дарятся три рыбы Золото-Перо, приносящие ему богатство. Этот подарок делает ему Морской царь, отдавая, кроме того, ему в жены свою дочь. Композитор расширяет роль морской царевны Это она оказывается верной помощницей гусляра, это она своей волшебной силой содействует ему в богатырских подвигах, полюбив его за песни.

Расширяя место, отводимое Волхове, Римский-Корсаков не совершает насилия над эпосом. Напротив, он привлекает к нему русские сказки о Василисе Премудрой, дочери Морского царя. В этих сказках Василиса Премудрая, полюбив Ивана Царевича, становится его помощницей и содействует ему в его делах, в частности, становится на его сторону против своего отца, помогая Ивану решить трудные задачи, которые ставит ему Морской царь. Первая встреча царевича с Василисой Премудрой происходит на берегу моря —окиана: под видом лебедей и серых утиц выплывают на поверхность моря дочери Морского царя. Этот мотив Римский-Корсаков точно также использует в своей опере. Придавая подобную значительнейшую роль Волхове, композитор художественно осмысляет эпос и сказку, придавая им нужные для театра черты: Волхова становится сценическим образом, не подвергнувшись какому-либо искажению или, тем более, модернизации. Напротив, именно в опере «Садко» волшебная героиня сказки дочь Морского царя приобретает качества русского народного образа, становясь существом любящим и самоотверженным, каким была Василиса Премудрая. Две сказочные девы слиты воедино: дочь Морского царя Чернавушка и дочь Морского царя Василиса Премудрая. Но это по существу один и тот же образ. Вот почему происходит обращение Чернавы в Василису, а последней — в Волхову.

Мы привели лишь два примера обогащения сюжета былины о Садко в либретто оперы. Ими далеко не исчерпывается привнесение в исходный былинный материал иных мотивов, отчасти идущих от традиций русской сказочности. Мы не ставили своей задачей исчерпать эту тему, а стремились лишь ввести в «лабораторию» творчества Римского-Корсакова и его друзей, помогавших ему создавать новое произведение.

Изучение материалов сценариев и либретто «Садко» убеждает в огромной сложности творческого подготовительного процесса и свидетельствует о крайне требовательном отборе элементов, необходимых для органического сплетения в единое целое сюжетных звеньев будущей оперы. Окончательный вариант либретто, созданный композитором при участии В. И. Вельского, на последнем этапе работы включает все основные предложения Стасова, но при этом сохранен важный

[352]

дли Римского-Корсакова центр будущей оперы. Возникает образ героя, человека искусства и мечты, а «распри» Новгорода, столь занимавшие воображение Стасова, переключены в иную плоскость: Новгород богатеев отвергает гусляра, но его искусство открывает ему двери в царство фантазии и сказочных странствий и дает ему поддержку народа. По-своему Римскнй-Корсаков пересмотрел сценарные советы Стасова и нашел им место в собственной концепции песен о Садко и в сказочных представлениях древней Руси о связи человека с силами природы, о покоряющей мощи искусства.

Сочинение музыки оперы собственно началось с весны 1895 года. Уже летом этого года в письме к А. К. Лядову автор «Садко» говорит о новой опере, как о произведении, которое находится в горячей стадии создавания.

Тем не менее сочинение оперы затягивается. Причиною тому, с одной стороны, напряженная работа над оркестровкой оперы Мусоргского «Борис Годунов», с другой — хлопоты, связанные с постановкой только что законченной «Ночи перед рождеством» на сцене петербургской казенной оперы. Поэтому окончание «Садко» переносится на 1896 год, когда к написанию либретто привлекается талантливый литератор, друг композитора В. И. Бельский. На сей раз семья Римских-Корсаковых проживает в имении Смердовицы по Балтийской железной дороге. Здесь Римский-Корсаков закончил «Садко». Последний лист партитуры оперы датирован 3 сентября 1896 года.

Анализируя особенности своей новой оперы, композитор отмечал в «Летописи» значение этого произведения в его творчестве 90-х годов: «Млада» и «Ночь перед рождеством» являются для меня как бы двумя большими этюдами, предшествовавшими сочинению «Садко», а последний, представляя собой наиболее безупречное гармоническое сочетание оригинального сюжета и выразительной музыки, завершает собой средний период моей оперной деятельности».[35]