history/familisarchives/memoirs/\"
ОТКРЫТЫЙ ТЕКСТ Электронное периодическое издание ОТКРЫТЫЙ ТЕКСТ Электронное периодическое издание ОТКРЫТЫЙ ТЕКСТ Электронное периодическое издание Сайт "Открытый текст" создан при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям РФ
Обновление материалов сайта

17 января 2019 г. опубликованы материалы: девятый открытый "Показательный" урок для поисковиков-копателей, биографические справки о дореволюционных цензорах С.И. Плаксине, графе Л.К. Платере, А.П. Плетневе.


   Главная страница  /  Текст истории  /  Семейные архивы  /  Воспоминания

 Воспоминания
Размер шрифта: распечатать





Галина Церникель. Романс Рощина (28.71 Kb)

РОМАНС РОЩИНА

 

Галина Церникель

 

 

Поздняя осень в этом году была удивительная - с нежарким розовым солнцем и длинными скользящими тенями. Небо стало ярким и глубоким, как будто его протёрли чистой тряпочкой. На траве и листьях долго не высыхали крупные капли росы.

На кладбище посёлка Хотилицы берёзки и осинки окрашивали горьковатый воздух в лимонно-рыжий цвет. С деревьев летели листья.Осень торопливо и небрежно дирижировала этим шуршащим  и шелестящим оркестром.

Я стояла у могилы Ивана Алексеевича Алексеева.

Я сбилась с ног, разыскивая заветную могилу в Андреаполе, хотя тот,которому я принесла цветы,жил,работал и умер в Хотилицах.

Мир не без добрых людей. Их прибивало ко мне высокой волной. Все - от работников Андреапольской администрации до шофёров - дальнорейсовиков - искренне хотели помочь и, как могли, делились информацией.

Автобуса в этот день не случилось.

Я шла к этой запоздалой встрече не один десяток лет - нетрудно было прибавить к ним ещё тридцать километров лесной, разбитой лесовозами, дороги.

Иван Алексеевич любил мерить землю шагами- даже в этом мне хотелось походить на него.

До Хотилиц меня подбросил  видавший виды "газик".

Я принесла на могилу своего учителя белые розы. Каждый лепесток был обведён дымчато-лиловой каймой. Вместе с цветами, оттенёнными тропическими папоротниками, я держала в руках колючий букет из смятённых чувств, торопливых мыслей и позднего раскаяния.

Я не была в Хотилицах с детских лет. Но в каждом человеке есть внутренний компас, и направление  я угадала правильно.

В кружевных ветках деревьев прятался домик, перед которым жарко догорали осенние цветы. Среди тяжёлых георгинов и пышных астр хороводились весёлые мухоморчики с белыми кляксами на шляпках. Созданные из простых материалов, они смотрелись свежо и трогательно.

Мне повезло, потому что хозяйка дома учительница Валентина Петровна Моисеева много лет работала с Иваном Алексеевичем, помнила и любила его.

На кладбище она показала засыпанную листьями могилу и уехала, обещав вернуться через час. Я не успела даже поблагодарить её за деликатность и сочувствие.

Как только она ушла, я начала плакать.

Разрозненные воспоминания, тоже как будто присыпанные листьями, не поблекли и не растворились в торопливом беге будней. Они высветили прошлое, в котором жил, дышал, смеялся мой любимый учитель.

Мне снова было тринадцать лет. Я ехала с папой в туберкулёзный санаторий  в Хотилицы,чтобы подлечить слабые лёгкие.

 

Х Х Х

 

На станции Мартисово нас встречал возница с лошадкой, запряжённой в изящную зимнюю коляску. Полозья санок выгибались лебедиными шеями. На сиденья была брошена самая настоящая медвежья полость, отливающая тёмной бронзой.

Короткий зимний день угасал. Мороз к вечеру обжигал сильнее. Станционный посёлок задыхался в его ледяных объятиях.

От горячего дыхания губы резвой лошадки обросли кудрявой  бахромой. Остро и холодно поблескивали ледышки звёзд. Вдоль дороги мелькали таинственные ели. На их игольчатые лапы зима набросила снежные шарфики.

Мы мчались в звенящую холодом ночь. Под медвежьей шкурой было жарко и душно. Она всё еще пахла зверем и тёплой старой пылью.

Мне хотелось, чтобы этот бег не кончался. Я никогда не каталась в каретах, но очень любила читать о прошлой жизни, о барышнях с кавалерами, которых лихие кони уносили в мерцающую даль!

Я пожирала страницы книг и со смутной завистью представляла их восторг, сладкий страх и готовность к приключениям,которые,как шампанское,вскипали в крови!

И пусть у нас не карета,а двухместные санки с возницей,но будоражущее чувство близкой радости неожиданно коснулось сердца.

Мы подъехали к санаторию. Двухэтажный каменный дом показался мне белой птицей,широко раскинувшей крылья.

На крыльце нас встретил невысокий седеющий человек в  кожаном пальто, охристо поблескивающем на сгибах. Он пожал руку моему отцу. Помогая мне выбраться их коляски,заглянул в глаза:

- Галя Выражейкина? Ну, здравствуй! Мы тебя ждали! Замёрзла? Пойдём скорее греться!

Это был Иван Алексеевич.

В его голосе звучали сердечная теплота и интерес, и я мгновенно поверила, что приезд в санаторий ещё одной больной девочки - событие значительное и важное! Поборов робость, я вслед за отцом поднялась на крыльцо.

Потом была баня и парилка, где клубился пощипывающий кожу дым, белый, как взлетающая под ветром холстинка.

Всё было хорошо и уютно: гудящие печки в комнате для игр, и щебет девчонок, с любопытством разглядывающих прибывшую новенькую, и обильная еда, которой в жизни не бывало у моей мачехи! Вот только папа... Целых девяносто дней щемящей разлуки! После ужина он должен был на той же лошадке возвращаться к поезду в Мартисово. Слёзы, которым я запрещала проливаться, предательски скользили по щекам.

Иван Алексеевич взял меня за руку, и я очутилась в темноватом музыкальном зале.

"Хочешь, я тебе поиграю? - не дожидаясь ответа,он мягко откинул крышку пианино.

Протяжные звуки легко вспорхнули с клавиш к потолку и закружились в плавном танце. Хрупкие, они мгновенно таяли в воздухе, но им на смену летели новые,обречённые мгновенно умереть. Мне стало трудно дышать,слёзы побежали быстрее,оставляя волнистые дорожки.

Иван Алексеевич, оглянувшись, улыбнулся, и звуки снова ожили. Густые и плотные, они заполнили музыкальный зал. Радость тихо коснулась сердца.

"Клод Дебюсси, "Ноктюрн" - закрывая пианино, сказал он.- А теперь пойдём в группу, скоро отбой".

"Клод Дебюсси, "Ноктюрн", - повторила я про себя нездешние странные слова.

В нашей перенаселённой комнате в Торопце у меня был свой уголок, где над этажеркой со школьными принадлежностями висела воронка репродуктора. Он был моим единственным другом. Репродуктор пел и разговаривал разными голосами, я  с наслаждением, хотя и урывками, слушала "Театр у микрофона".

Серьёзную музыку в шестидесятые годы передавали часто и охотно. Я её никогда не слушала. Отцу было не до классики. Он работал нормировщиком в РТС и каждый вечер дотемна "закрывал наряды ". Колёсики счетов, сухо треща, так и летали в его пальцах.

Моя мачеха тётя Таня признавала только частушки Семёнкиной и Фроловой.

Стоило моему черному как сажа дружку-репродуктору разразиться бравурными аккордами, мачеха сатанела - "А ну выключай! Нервы лопаются!"

Я искренне считала, что музыка мутна и непонятна, её звуки только раздражают людей своей назойливой бессмысленностью.

Иван Алексеевич показал нам, рождённым после войны мальчишкам и девчонкам, другую музыку - живую, трепетную, прелестную. Играл он всегда что-нибудь грустное. Но мягкая, без жалоб и обид, музыкальная грусть всегда что-то обещала, куда-то звала и примиряла с непростой действительностью.

Его маленькие концерты были нечастыми и оттого - бесценными .Перед отбоем, когда для всех нас наступал короткий прекрасный "свободный час", чаще всего я была его единственным и самым благодарным слушателем!

Иногда он играл на балалайке - тогда в музыкальный зал набивались девчонки с первого класса по седьмой. Приходила  музыкантша Наташа, молодая женщина с мечтательными серыми глазами.

Играл он замечательно. Балалайка то вкрадчиво вздыхала, то рассыпала звуки стеклянными шариками, то звонко смеялась, то безнадёжно о чём -то молила. Глаза Ивана Алексеевича в эти моменты были отсутствующими, лишь иногда он коротко взглядывал на Наташу. Мелодии, как - будто знакомые - "Светит месяц", "Вот мчится тройка...", "Пойду ль я, выйду ль я", " - все были сотканы из полутонов, загадок и недомолвок.

Балалайка в его руках завораживала. Но я сидела, надувшись. Ни с кем мне не хотелось делить Ивана Алексеевича!

С самых первых дней он приглашал нас, старшеклассников, в "походы за красотой". Нам нужно было дышать свежим воздухом - он соединил эти прогулки с природой и волшебством!

Наш учитель был страстным охотником, и лес вокруг Хотилиц, густые боры, сосняки и непролазные чащи знал как свои пять пальцев.

Кажется, что можно увидеть в оцепенелом от мороза лесу?  Где-то слабо свистнет отважная пичуга, или белка стрелой помчится на вершину ели,осыпая белый лёгкий пушок...

Но наш учитель обладал колдовским умением оживлять краски, запахи и звуки!

Ноги сами несли нас в лес. Эти путешествия никогда не обхдились без коротких драк - каждая девочка непременно хотела взять Ивана Алексеевича под руку!

Победительницей из этих поединков чаще всего выходила я.

К двум счастливицам прицеплялась еще пара-тройка замотанных в тёплые платки девочек. Мальчишки, мечтавшие быть поближе к Ивану Алексеевичу, даже не пытались приблизиться, рискуя быть не на шутку исцарапанными. Безмолвные, они шли позади. Иван Алексеевич оглядывался и подшучивал над ними.

В эти минуты наш учитель был похож на терпеливую наседку, распахнувшую крылья, чтобы взять под крыло всех своих цыплят!

Сумрачные ели нехотя расступались. Кое-где под этими великаншами было густо намусорено иголками и лёгкими золотистыми чешуйками. Белый снег пятнали рыжие скелетики еловых шишек.

Иван Алексеевич ненадолго освобождал правую руку, указывая на остатки беличьего пиршества:

- Белке мороз не так страшен, но если запасов маловато,то голодно. Она и сейчас на дереве - видите на коре царапки от когтей? Такой любопытный зверёк. Сидит и таращится на нас. Радуется, что мы в её лес заглянули!

Все тоже изо всех сил таращились,хотя редко кому удавалось разглядеть серебристо-жёлтую летунью среди еловых лап,отороченных белым мехом.

Нас уже ждала полянка с заботливо вытоптанным кругом, чтобы нам было удобнее стоять. Много позже я поняла, что Иван Алексеевич приходил в лес раньше нас, часто жертвуя обеденным перерывом, чтобы в пухлых сугробах расчистить проход к полянке и сложить валежник для костра.

Маршруты наших походов каждый день менялись.

Летел к концу декабрь. Чуть ли не с полудня опускались на лес войлочные сумерки.

Иван Алексеевич, отыскав среди сосен ёлочки-крошки, сдёргивал меховые перчатки, стараясь поймать в воздухе что-то невидимое. Мы,как обезьянки, делали то же самое.

- Чувствуете, какой запах? Кто скажет, чем сегодня пахнет лес?

Мы наперебой старались угадать, чем. Пахло смолистой сосной, свежеразрезанным огурцом, пресным снегом. Но мы не угадывали.

- Новым годом пахнет! Смотрите, вон он мелькает за деревьями! - смеялся Иван Алексеевич.

Мальчишки фыркали, а девочки боязливо сдвигались вокруг учителя. А вдруг Новый год, забыв про календарь, действительно бродит по лесу? Какой он? Улыбающийся мальчик в лыжной шапочке с помпоном, как на детских открытках? Седой старик в  шубе со смеющимися глазами и мешком подарков за спиной? Хотя кажется, это не Новый год, а Дед Мороз!

Перед самым праздником наш "поход за красотой" был особенно запоминающимся. Казалось, от холода в воздухе позвякивали льдинки. Самые отважные, чуть не со слезами уговорив главврача Валентину Алексеевну отпустить на полчасика в лес, отправились с Иваном Алексеевичем.

Чтобы всем согреться, учитель зажёг сухую лесинку, прислонив к ней шалашик из свежих веток сосны.

Ленточки огня, танцуя и трепеща, весело помчались по веткам. Спустившись к сосновым лапам, огонь, как живое существо, недовольно зашипел, ветви затрещали, заклубился сырой дым.

Вскоре огонь сменил гнев на милость. Сотни искр взметнулись в темноту. Полянка, освещенная оранжевым факелом, ожила. Тени от деревьев задвигались. Белый снег стал нежно-сиреневым.

Мы стояли, любуясь фейерверком. От волнения я крепче вцепилась в рукав Ивана Алексеевича, родной, прохладно-скользкий, кожаный.

Глуховатым голосом учитель начал рассказывать сказку о Снежинке, влюблённой в Солнечный луч. Я даже не подозревала, что существуют на свете такие сказки и стояла, зачарованная. Отблески костра выхватывали из темноты побледневшие от волнения лица девочек.

Он рассказывал о ледяном дворце, где счастливо жили замужние сёстры бедной Снежинки. Сказка окончилась печально - Снежинка сгорела от своей жаркой любви...

Но нам почему-то не было грустно. Наш самый дорогой человек рассказывал сказку о сильных чувствах, а лес слушал, белый и безмолвный, тоже похожий на сказку!

Деревья стояли пухлые, игрушечные.

Всё замерло, застыло, дожидаясь сказочного чуда.

 

 Х Х Х

 

Иван Алексеевич решил, что на новогоднем карнавале я буду  Лисой. Даже предложил для костюма роскошный лисий хвост и ловко пришил его суровыми нитками к спадающей оранжевой оборке. Хвост скользил по полу и плавно изгибался в такт шагам. Я переживала, что такой замечательный хвост запылится на истоптанном полу. Иван Алексеевич только рукой махнул

Мне казалось, что ни Снежинки в накрахмаленных  юбочках, ни Зайчики с пушистыми хвостиками - тоже, понятное дело, из трофеев учителя! - ни даже синеглазая Снегурочка не могут сравниться с настоящим лисьим хвостом с сияющим белым кончиком!

Мальчишки устроили настоящую охоту, стремясь поймать меня за хвост, но я, позабыв о песнях и хороводе, ловко ускользала и пряталась. До тех пор, пока мальчик Витя - наполовину эстонец и по совместительству мой воздыхатель - с разбега двумя ногами в валенках не приземлился на мой хвост! Я рванулась в сторону, но - поздно!

Раздался треск. Хвост вместе с вырванным куском костюма шлёпнулся на пол. Я, с дырой на юбке, на секунду застыла. Жгучий стыд плеснул в лицо. Провожаемая громким хохотом я, не разбирая дороги, помчалась вниз.

Там я заскочила в предбанник женского туалета-только здесь я могла всласть настрадаться - и прислонилась к стене.

От позора, который видели все, у меня покраснели, кажется, даже лопатки.

Не было в этот новогодний праздник существа более несчастного, чем я!

Наконец,уставшая от слёз и замёрзшая в каменном мешке, я поднялась в нашу спальню. Но сюда в любую минуту могли заскочить за какой- нибудь надобностью одноклассницы...

Я спустилась в библиотеку - здесь в праздничный вечер я уж точно останусь одна!

В музыкальный зал, где горела огнями ёлка и слышался преувеличенно весёлый голос Деда Мороза, нашего физкультурника Саши, я ни за что не вернусь!

Света я не зажигала. Едва различимые на полках книги, всё, казалось, понимали и мудро сочувствовали.

Читать я любила до умопомрачения - только в книги я могла ускользнуть от тяжкого и унылого гнёта мачехи!

В своёй оранжевой юбке я сидела  на полу,перебирая  руками рваную оборку. Попадёт мне за испорченный костюм!

Я, наверное, с горя задремала, потому что не слышала, как кто-то вошёл. Очнулась, когда под моею рукою зашелестела бумажная раздутая сумочка. Подарок!

Прямо на пол рядом со мной опустился Иван Алексеевич.

Я вспыхнула. Если бы он начал меня утешать, я, наверное, сразу бы убежала. Но он молчал. С ним было спокойно и как-то надёжно.

В новогодье, понятно, никто не протопил библиотеку, и я дрожала в своём марлевом костюме. Иван Алексеевич так же молча снял свой пиджак и укутал мне плечи.

"Спасибо!" - замерев от неожиданности, сказала я. Мне показалось, книжки на полках вздрогнули от моего громкого голоса.

- "Я знал, где тебя искать", - сказал мой учитель. "Возьми свой подарок!".

Как малышке, он вытер мне щёки и нос платком, душно и сладко пахнувшим "Шипром". Мой папа тоже любил этот одеколон.

"Ты хочешь устроить тут наводнение? Вот трагедия - оборка! Знала бы ты, как слёзы нынче недёшевы... Хочешь, покажу завтра, где выдра зимует?"

Голос его звучал грустно.

Хочу ли я?! Я прерывисто вздохнула, но Иван Алексеевич меня понял. Он всегда меня понимал.

В полутьме я как кошка видела его лицо с крупными добрыми губами и глазами цвета свежего пепла. В глубине этих глаз всегда стояла какая-то усталость...

Как уютно и защищённо чувствовала я себя под его старым пиджаком!

Какой смешной и пустяковой казалась теперь моя горькая обида!

В подарке были свежие пряники и печенье, узенькая шоколадка, один апельсин и много "долгоиграющих" леденцов. Я робко предложила своему учителю шоколадный пряник. Он разломил его надвое и мы жевали, думая каждый о своём.

- "Иван Алексеевич! - наконец осмелилась я задать мучивший меня вопрос. - Вы на днях рассказывали сказку о Снежинке. Я такую никогда не слышала. Вы её сами придумали?"

- "Нет, её написала одна дама, давно, ещё до Октябрьской революции, - он, наконец, прикончил пряник. - И знаешь, о чём я больше всего жалею? Нет во мне искры, того, что люди называют творчеством! Вот ты недавно дала мне прочесть свою... ну, книжкой её не назовешь, - поправился он,- свою историю. Название не совсем удачное - "Солнце светит всегда!" - ну согласись, содрала с книжки "Солнце светит всем"? Я тогда раскритиковал её в пух и прах, помнишь?"

Еще бы не помнить! Я думала, что умру, слушая, как он спокойно и серьёзно препарирует моё первое и поэтому особо драгоценное произведение. Словно сдирает с него кожу!

- "И знаешь, что я тебе скажу, - продолжал он всё так же неторопливо, - ошибок там куча, и грамматических, и стилистических, сюжет не прописан и в деталях ты вязнешь - но всё равно что-то в этом есть! И ты это дело не бросай! Прикнопить к бумаге настоящие чувства, мысли, то, что мучает или тревожит - разве не счастье? "

Эта женщина, которая красивую сказку написала, она всю жизнь хотела быть кем-то другим... Даже фамилию другую придумала, повычурней! Я ведь не всем эту сказку рассказываю. Только тем,кому доверяю. Вы настоящие ленинцы, не подведёте. Это,понимаешь ты, буржуазная сказка. Запрещённая..."

- "Сказки не бывают запрещёнными", - с железной уверенностью возразила я. - Только интересными или скучными.

- "Я тоже так думаю".

Я почувствовала, что Иван Алексеевич остался доволен.

- "Ещё по пряничку? Закрутился с ёлкой, не до ужина... "

Неужели еще каких-нибудь полчаса назад я чувствовала себя несчастной? Поющая радость переполняла сердце.

"Никогда не стесняйся простых вещей! Всё, что в жизни нужно - это естественность и простота, но это как раз самое трудное!"

"Иван Алексеевич, - расхрабрилась я, - "Можно Вас ещё спросить?"

Он повёл плечом, соглашаясь.

"-Зачем Снежинка влюбилась в Солнечный луч?" - я словно поехала с горы в снежный сугроб. Но знала, что никого, кроме него, не решусь спросить об этом.- "Она, что ли, не понимала, что сгорит? И всё равно осталась с Лучом! Почему?"

Он вдруг тяжело и надолго замолчал.

Что-то я задела, какую-то болезненную струну...О, если б  можно было вернуть свой дурацкий вопрос!

"Она была счастлива, как думаешь?" - наконец ответил вопросом на вопрос.

Я медлила. Счастье в том, чтобы сгореть?

"Я думаю, была. Тебе сложно пока понять, но в жизни очень важно не пропустить единственное твоё... Не расплескать! Она сгорела, да! Ярко и победно! Ну как, успокоилась? Согрелась?"

Он легко поднялся, вынул из кармана пиджака и вложил в мою руку что-то круглое.

- "Не разжимай, пока не уйду. На Витьку не злись,он же не просто так за хвостом гонялся! Ну не знал человек, как привлечь внимание! Поэтому."

Дверь захлопнулась, и я разжала ладонь. На ней лежал, золотисто светясь в темноте, пахнущий сосной мандарин.

 

Х Х Х

 

Зимние каникулы были звонкими и радостными.

В санатории мы не только лечились, но и учились, правда, всего по три урока в день. Но ведь целых десять дней отдыха!

Наши прогулки всё удлинялись. В безветренную погоду мы  подолгу стояли с Иваном Алексеевичем на берегу озера Лобно -  огромная его чаша пенилась снегом как густыми сливками.

На каникулах мы катались на изогнутых санках. Иногда с нами была Наташа. Иван Алексеевич был нашим кучером. Я боялась, что это ему надоест - ведь нужно было покатать более шестидесяти счастливчиков! Но ему нравилось нас возить. На щеках от ветра плитками лежал румянец, пепельные глаза смотрели весело, даже с каким-то вызовом. Из них наконец-то ушла грусть.

Время капало, как вода из неплотно закрытого крана. Каждый день приносил радость, на донышке которой осадком плескалась  тоска.

Приближался срок моего отъезда из санатория...

После нашего разговора в библиотеке я, как подсолнух за солнцем, всё время поворачивалась в сторону своего учителя.

Я ходила за ним по пятам. В своей детской нерассуждающей уверенности, что он мне всегда рад, не догадывалась, что мешаю ему и даже докучаю. Хотя он был ровно приветлив и всегда открыт для общения.

Мне даже не нужно было, чтобы мы разговаривали. Пусть только будет где-то рядом! Даже на другом этаже. И пусть чаще играет на пианино! "Танцующий снег" или "Серенаду для куклы" своего Дебюсси!

Когда его не было в санатории, я подолгу смотрела в окно - вдруг мелькнёт знакомое коричневое пальто? И я увижу, как мой учитель открывает парадную дверь на несколько минут раньше остальных!

В один из скучных вечеров, наспех сделав уроки, я отправилась разыскивать Ивана Алексеевича

Из-за неплотно притворённой двери музыкального зала слышна была музыка. Я обрадовано заглянула. За пианино Наташа разучивала мелодию какой-то знакомой и милой песенки.

Ёлку давно разобрали и унесли. Стулья на случай концерта громоздились в углу один на другом, образовав что-то вроде баррикады.

Подавив вздох разочарования, я по привычке уселась на пол за стульями и приготовилась ждать. Вдруг на звуки музыки,как на огонёк, забредёт Иван Алексеевич?

Наташа, увлечённая игрой, меня не заметила.

В ней я интуитивно чувствовала родную душу. Русые волосы спадали на плечи вольным водопадом. Серые глаза всегда по - детски удивлялись. Вся она была какая-то яблоневая.

На пианино на блюдечке мерцала зажжённая Наташей стеариновая свечка.

Я уже собралась было уходить, как вдруг неожиданно вошёл Иван Алексеевич.

Я едва сдержала вопль восторга.

Он тоже сел за пианино,улыбнувшись Наташе.И она ему улыбнулась. Его пальцы весело побежали по чёрно- белым клавишам. Иван Алексеевич запел несильным приятным баритоном:

"Не забыть мне русую головку

Никогда!

Но, боюсь, не шутит ли плутовка? -

Вот беда!"

Он пел озорно, со вкусом, и чуть раскачивался в такт. Я даже не подозревала, что он может так петь - он никогда раньше не пел!

Сейчас передо мною был совсем другой человек - свободный, раскованный, бесшабашный! Эта лихость очень шла к нему.

Наташа, видимо, впервые слышала этот романс и беспомощно улыбалась. Аккомпанируя, Иван Алексеевич допел и по-рыцарски склонил голову.

Они долго играли в четыре руки. Сидя за инструментом, смеялись и дурачились как дети. Потом вдруг замолчали. Это молчание не было ни тягостным,ни неловким.

Я с острой тоской поняла, как легко им вдвоём и петь,и думать,и молчать...

Первым нарушил тишину Иван Алексеевич. Он снова тронул клавиши.

Как тяжёлые капли осеннего дождя упали первые печальные и сдержанные аккорды:

"Почему ты мне не встретилась,

Юная, нежная,

В те года мои далекие,

В те года вешние..."

Он пел спокойно, но щемящая горечь "Романса Рощина" мгновенно занозила сердце. Однажды услышанный, он навсегда остается в душе каждого.

Я перестала дышать.

Слова, полные застенчивой нежности, звучали медленно и обречённо:

"Как боится седина моя

Твоего локона..."

Пламя свечи дрожало. Наташа плакала , беззвучно и неутешно. Потом порывисто прижала его ладонь к своей мокрой щеке.

Он перестал играть. Какая-то тень прошла по лицу. Помолчав,он снова коснулся клавиш.

В дрожащем воздухе растворилось и исчезло горькое признание сильного человека, не умеющего ни плакать, ни молиться:

"Видно, нам встреч не праздновать -

У нас судьбы разные.

Ты любовь моя последняя,

Боль моя..."

Я сидела и кусала руки. На них потом долго не исчезали глубокие подковки от зубов. Это был их романс.

Эти двое не могли быть вместе. У Ивана Алексеевича - трое детей... На правой руке Наташи светилось тоненькое, словно из золотой проволоки, кольцо.

Я знала, что он всегда терялся и страдал от женских слёз... Почему он не вытер ей щёки своим пахнущим "Шипром " платком?

Никем не замеченная, я сидела на полу до тех пор, пока не заглохли их шаги в коридоре.

Разве возможно промокнуть носовым платком обречённость и боль?

Обрывки слухов, что Иван Алексеевичу в семье живётся  трудно и горько, до нас всё же доходили. Я не слушала.

Он жил в высотах, недосягаемых для сплетен, но я всегда знала,что он был очень одинок.

 

Х Х Х

 

В день отъезда  я получила от своего учителя два подарка.

В воскресное утро я сложила в портфель все свои учебники и тетрадки.

Иван Алексеевич ждал меня в коридоре. В свой выходной день он пришёл попрощаться и протянул свёрток:

- Это тебе от меня!

В свёртке было чучело норки. Нежный коричневый мех переливался и блестел. Хвост зверька был потешно изогнут. Сверкали медового цвета глазки-пуговички.

Мне никогда никто не дарил таких дорогих подарков, и от волнения я не знала, что сказать.

- Я буду Вам писать, - горячо обещала я, чувствуя, как сердце царапают ледяные иголки, - Вы скоро получите письмо!

Иван Алексеевич покачал головой:

- Нет, не будешь. Не обещай!

Приехал папа. Я стояла возле запряжённой в сани лошадки, готовясь уезжать. Мой учитель снова меня окликнул. Я торопливо оглянулась.

Он держал в руках за длинные шелковистые уши  кролика. Это была награда. В одном из подсобных помещений санатория держали кроликов, и мы с девчонками никогда не забывали покормить ушастиков остатками обедов и ужинов.

Папа поместил живой подарок в дерматиновую чёрную сумку.

Последний раз я прижалась к дорогому прохладно-скользкому кожаному пальто.

Застоявшаяся лошадка, радостно фыркая, рванулась прочь.

Ещё какое-то время я видела возле крыльца невысокую широкоплечую фигуру. Учитель махал мне рукой. Потом санаторий скрылся за поворотом дороги...

Я действительно не написала своему учителю ни строчки. Много раз, обливая норку горючими слезами, бралась за письмо. Но так и не решилась. Да и что я могла сказать этому сильному, бесконечно усталому человеку?

Но как он знал?

 

Х Х Х

 

Я убрала могилу Ивана Алексеевича. У нас ещё оставалось время поговорить.

Недалеко от могильной ограды росла береза. Я подняла с могилы и взяла себе на память несколько сияющих листиков.

Берёза всё сыпала свои монетки на памятник. С фотографии серьёзно и строго смотрел на меня мой учитель.

Я рассказывала ему о том, что с его лёгкой руки я стала журналистом, училась в Ленинграде, работала на Урале и снова вернулась в Торопец. Что, наконец, встретила в своей жизни большую любовь. Что почти десять лет живу в Америке.

Я говорила Ивану Алексеевичу о том, что не каждому выпадает счастье в начале жизненного пути встретить прекрасного, мудрого и терпеливого учителя. Мне хотелось сказать ему, что всё-таки он был неправ! В его душе горели искры творчества. В каждом ребёнке он сумел разглядеть и зажечь свою звезду!

Я говорила ему о том, как согрел и осветил он мою жизнь.

"Первая любовь у всех одна.

Помните –

последняя она!"

 

В жизненной лотерее мне достался счастливый билет!

 


(0.7 печатных листов в этом тексте)
  • Размещено: 07.01.2015
  • Автор: Галина Церникель
  • Размер: 28.71 Kb
  • постоянный адрес:
  • © Галина Церникель
  • © Открытый текст (Нижегородское отделение Российского общества историков – архивистов)
    Копирование материала – только с разрешения редакции

Смотри также:
Тягичев Валерий Петрович. Дополнение к сборнику воспоминаний и документов из истории Горьковского суворовского военного училища "Мы правнуки Суворова"
С.П. Виноградова. «Отца помню плохо…». Военные мемуары.
С.П. Виноградова. Мемуары. Конец 40-х – начало 50-х гг.
С.П. Виноградова. Мемуары. Середина 1950-х гг.
С.П.Виноградова. Воспоминания. Часть V «Вот и кончаются школьные годы…»
Е.В. Янова. Хроники Елены
Е.П. Варакин. «Кук-Чой» (армейские байки)
Е.Н. Виноградова. Родная улица моя…
Е.Н. Виноградова. Бологовские. Из новых архивных находок
И.Л. Мининзон. Воспоминания о годах учебы на биологическом факультете горьковского государственного университета им. Н.И. Лобачевского в 1965 – 1970 годах.
И.В. Нестеров. И жизнь, и слезы, и любовь… (Нижегородская областная библиотека в 30-е годы)
И.Л. Мининзон. Мои воспоминания из жизни в городе Богородске Горьковской (Нижегородской) области в 1947 - 1965 годах
Екатерина Виноградова. Летописец Семеновского края
Ольга Штерн. Наш праздник
Галина Церникель. Романс Рощина
Е.Н. Виноградова. Наш Палыч
О.И. Наумова. Ленгородок
О.И. Наумова. Memento vitae
О.И. Наумова. Трава забвения
О.И. Наумова. Воспитательницы 1950-х
А.И. Давыдов. Подслушанный рассказ
И.В. Нестеров. В смертельном бою между книгами (с публикацией отрывка из книги Готтлиба Бидермана "В смертельном бою")
В.А. Бебихов. Пионерия и комсомол
Борис Иванович Наумов. Анимация
Ольга Ивановна Наумова. Вспышки памяти
В.А. Бебихов. Встреча с Пётром Заломовым
В.А. Бебихов. О лечении при социализме - на примерах моей семьи
В.А. Бебихов. Учителя школы 19 города Горького
В.А. Бебихов. Памятник А.М. Горькому на пл. Горького в г. Горьком
В.А. Бебихов. Капля океана
Воспоминания Афанасьева Егора Васильевича
В.А. Бебихов. В Горьковском и Московском госуниверситетах
Ольга Наумова. Картинки из жизни ВВКИ
Ольга Наумова. «Похлопаем по-настоящему народному…»

2004-2019 © Открытый текст, перепечатка материалов только с согласия редакции red@opentextnn.ru
Свидетельство о регистрации СМИ – Эл № 77-8581 от 04 февраля 2004 года (Министерство РФ по делам печати, телерадиовещания и средств массовых коммуникаций)
Rambler's Top100