С.П. Виноградова. Мемуары
Конец 40-х – начало 50-х гг.
Часть III. «Спасибо товарищу Сталину…»
Город Горький, конец 40-х. Мама привезла нас с Володей в новую однокомнатную квартиру, которую выделили нашей семье на шесть человек в строящемся жилом районе Автозавода – 43-м квартале. Он был весь застроен восьмиквартирными двухэтажными домиками из шлакоблоков. Их строили пленные немцы. В 1948 году, когда я приехала в Горький, немцев уже там не было.
В квартале жили в основном рабочие и инженеры Горьковского автозавода.
Это было первое послевоенное строительство. Позднее появились 34-й, 35-й и 52-й кварталы.
На нашей улице эти домики были поставлены так близко друг к другу, что можно было узнать о жизни в квартирах других домов.
В нашем доме (ул. Дегтярева, 8) проживали самые разные семьи: в первой квартире – инвалид-колясочник с сестрами; во второй – рабочие (дядя Федя, тетя Таня и двое их детей); в третьей – наша семья погибшего офицера; в пятой – еврейская семья; в восьмой – семья Героя Советского Союза Мамонова – сам Борис Мамонов и его жена тетя Тамара (детей у них не было). Он освобождал Ленинград, его имя я нашла на стеле на пл. Победы в Ленинграде.
В квартирах 4 и 5 (коммунальных) жила какая-то учительница, участник войны (они быстро уехали) и другие.
Помню, что в доме напротив жила семья офицера Карочкина. Он вернулся, пройдя войну, из Германии. Вся их двухкомнатная квартира была увешана трофейными картинами на библейские темы (видимо, не старых мастеров). Жили Карочкины бедно (четверо детей), но эти картины мне памятны. Их дочь Аня было моей подругой. К несчастью, все дети очень рано умерли.
На ул. Дегтярева в таком же маленьком домике стояла начальная школа. Там учились вместе мальчики и девочки (позднее нас разделят). Туда я поступила во второй класс после окончания первой четверти в Торжке.
Очевидно, я была способной ученицей, так как быстро наверстала пропущенное при переездах. Мне потом рассказывали, что говорила я с украинским выговором (например, не «семь», а «сем» и т.п.), но это быстро исчезло.
В этой школе в третьем классе меня принимали в пионеры. Мы стояли в коридоре первого этажа и давали клятву пионера: «Я, юный пионер Советского Союза, перед лицом своих товарищей торжественно клянусь…»
Светлым пятном в моем детстве и юности был пионерский лагерь. Первый раз я туда поехала после второго класса, и потом каждое лето я отправлялась либо в автозаводские лагеря, либо в лагерь МВД «Кадницы».
Быт. В нашей квартире (20 кв. м) нас проживало шестеро, а позднее – семь человек. Были центральное отопление, холодная вода. Вся комната была уставлена кроватями. Спали на них по 2–3 человека, а еще – на столе и под столом. Мама спала на кухне в ванной (ванну поставили для мебели и никогда в ней не мылись). Кухня была узкая, пищу готовили на железной плите, которую топили дровами (газа не было до конца 50-х – начала 60-х годов).
Маме нужно было работать, дети маленькие, и «домовничала» у нас соседка тетя Таня по доброте душевной. Потом появилась «нянюшка» – деревенская девчонка Маруся, по возрасту ненамного старше сестры Людмилы. У нашей мамы она стала еще одной «дочерью». В то время вырваться из колхоза в город можно было только так – крестьяне оказались на положении крепостных.
Трудно жилось всем. Пенсия за папу была 1260 рублей. По тем временам это была приличная сумма: например, воспитательница детского сада получала 300 рублей, уборщица – 250. Но нас было так много, что накормить досыта такую ораву не удавалось.
Очень хорошо помню кашу из саги (крупа из крахмала – имитация риса), пироги с сагой, вареники с кислой капустой, мурцовку (холодная вода, черный хлеб, подсолнечное масло, соль). Варили щи с кусочком баранины (ее покупали на базаре). Маруся варила манную кашу. «Маша, хочу богато аши!» – так говорил брат Володя, когда был совсем малыш.
Бывало, прибегая с работы, мама на ходу покупала батон колбасы, и с куском черного хлеба мы всё съедали. Но разлеталось это мгновенно, а стоило дорого.
С черным хлебом ели и арбуз (более рациональный вариант). На арбуз мама давала 10 рублей, стоил он рубль за килограмм.
В праздники пекли целый таз пирогов с сагой (тетя Таня) и таскали целый день.
А вообще было пустовато, Володя позднее жаловался, что всегда был голодный, и однажды написал на кухонной плите: «Мама, мы хотим есть!» Но в магазине (единственном на весь 43-й квартал в то время) полки были заставлены крабами (консервы) и красной икрой в двухлитровых банках. Такое покупали очень редко, мало кому это было по карману.
Но для меня это всё была (как сейчас скажет молодежь) – фигня! Я была полна надежд, романтики, веры в Сталина, Ленина.
На улице на столбе было прикреплено радио, из которого громко разливалось пение (теперь забытых) Бунчикова и Нечаева:
Ходит по полю девчонка,
Та, в чьи косы я влюблен…
Жизнь была прекрасна. И впереди нас ждало только счастье. Так мне казалось, и многим тоже.
От политики мы были далеки, но китайско-советская дружба мимо нас не прошла. В младших классах мы пели:
Братья, солнце восходит
Над свободным Китаем,
Силили, ди сало-ло…
О хай!
Или:
Москва – Пекин,
Москва – Пекин,
Идут, идут вперед народы,
За прочный мир,
За светлый труд
Под знаменем свободы…
Сталин и Мао слушают нас…
И все же однажды окунуться в политику пришлось.
В марте 1953 года умер Сталин. Я была в шестом классе. Мы стояли в строю и громко плакали, учителя тоже. Для меня это было большим потрясением. Я тогда одним росчерком пера написала стих:
Сталин умер, и нет его в живых,
Но он остался в сердце нашем
Как пламенный борец за мир,
Как патриот земли прекрасной.
Примитивно, но от сердца.
Публикацию подготовил И.В. Нестеров
Публикуется впервые
Продолжение следует
Воспоминания
распечатать
Смотри также:
