[48]

РАЗДЕЛ ВТОРОЙ. Партийный центр, политическая жизнь его аппарата.

 

ТЕТРАДЬ III. В канун войны.

 

К чему бы углубляться в столь отдаленное прошлое нашей партии, когда у нее были иные непосредственные цели и интересы, отличные от тех, с которыми связана ее судьба в годы 90-е?

Вполне резонное соображение тех, кто мысленно для себя уже покончил с наследием партийности в политике, настроен предать забвению то, что напоминает ему целую эпоху строительства социализма в стране Советов. Но пусть они не мешают разобраться и прошлом Отечества тем, кто не верит в разрыв российской истории и не принадлежит к числу «Иванов, не помнящих своего родства».

Взять тот же накопленный опыт партийности в политике XX века. Покажет он себя или нет в будущем, – но две или три партии неизбежно должны будут сложиться в политической жизни России, при том, партии массовые, ответственные за развитие государства.

Не будь этого, стране не выбраться на путь демократии, тогда она обречена на режим самовластия и будущее ее мрачно.

Весь опыт КПСС, с его плюсами и минусами, это подсказывает. Его мы сопоставляем теперь с историей других российских партий, с которыми большевики боролись, сотрудничали и, как не парадоксально, даже фактически сливались, что имело место с партией левых эсеров.

Перед войной в работе ВКП(б) произошел, как известно, крутой поворот, касающийся развития самого ее характера, поучительный

 

[49]

для любой левой; партии, серьезно затрагивающий жизнь народа и его интеллигенции. В партии тогда была произведена перестройка, о которой демроссы, если и говорят, то нагромождают много банальностей и откровенной лжи, засоряя сознание молодого поколения.

Итак, остановимся на перестройке партийной работы того времени происходящей на основе решений состоявшегося в марте 1939-го года XVIII съезда ВКП(б). Двигалась она, как уже отмечалось, прежде всего, соображениями подготовки страны к обороне, что и подчеркивалось.

В самом аппарате ЦК создавался в структуре Управления кадров военный отдел. От ЦК партий республик до райкомов включительно военные отделы создавались на самостоятельной основе. Конкретизировались их цели: содействие военным органам в постановке учета военнообязанных, в организации призыва и мобилизации на случай войны, а также деле организации противовоздушной обороны и т.д. На заводах оборонного значения укреплялся Институт парторгов ЦК ВКП(б).

Централизация кадровой и идеологической работы преследовала в значительной мере те же цели. Обстоятельствам момента подчинялись соображения по усилению роста партий, чему способствовали отмена в ней массовых чисток, а также категорий по приему новых членов, ограничивавших ранее наплыв в ее ряды представителен интеллигенции.

Более чем полвека спустя мы способны в чем-то яснее видеть, как реальное значение тех решений для подготовки к войне, так до конца тогда и не осознанное их влияние на дальнейшую перспективу увеличения численности партии, превращения ее в массовую (подчеркнуто мною – Г.Ш.). Об этом последнем хотелось повести речь особо.

 

[50]

Одолен кризис, лихорадивший партийные организации массовыми чистками, которые сопровождались репрессиями карательных органов НКВД в отношении «вычищенных», партия, начиная с 39-го года, получила, наконец, возможность своего быстрого численного роста. Иными словами, пополнение ее рядов, теперь можно было назвать, уже нарождением подлинно массовой партии и что особо важно – с постепенным изменением социального и национального состава.

Во всех республиках Советского Союза обновление партии ускорялось к тому же структурными реформами, вытекающими из самой сути Конституции 36-го года, вызвавшей к жизни новые национально-территориальные формирования. Полностью оценить по достоинству связь роста партии с конституционными преобразованиями, разумеется, можно, лишь признав неоспоримый факт, что в условиях кризисной ситуации предвоенных лет расширение партийных рядов ВКП(б) явилось спасительным выходом для нового общественного строя и целостности многонационального государства.

Достигнутый за годы пятилеток подъем образования во всех республиках Советского Союза способствовал усилению интернационального характера государственных и общественных структур. Вместе с тем и правящее положение самой партии к 39-ому году претерпело качественные изменения. Происходило ее укрепление руководящими кадрами в республиках все чаще за счет выдвижения местных работников, набравшихся опыта в своих национальных условиях, близко изучивших особенности собственных регионов.

Опасность, что роль партии будет сведена к сугубо чиновничьей, узкоадминистративной структуре, подпирающей личную власть Сталина и ею ближайшего окружения, к штатам различных наместников вождя миновала. В этом состояла основная суть перемен, ко-

 

[51]

торыми был отмечен XVIII съезд партии.

Обозначалась смена в стиле и методах руководства партийным аппаратом. Уходила в прошлое веха, отмеченная личностью Л. М. Кагановича занимавшего в свое время положение фактически второго лица в ЦК партии. В течение десяти лет этот деятель почти единолично направлял всю организационную работу аппарата ЦК ВКП(б).

Сыграв исключительную роль в утверждении культа личности Сталина, Л. М. оставил свой неповторимый отпечаток на содержании и стиле работы партийного руководства во всех его звеньях. Но на XVIII съезде Л. М. Каганович, однако, не был уже избран секретарем ЦК. Оставшись а составе Политбюро, но получив назначение в Совнаркоме СССР, он теперь был лишен возможности организационно руководить аппаратом ЦК ВКП(б).

Формирование обновляемого центрального партийного аппарата в 39-м году поручалось А. А. Жданову, ставшему по совместительству с другими постами в партии еще и начальником Управления пропаганды и агитации (Агитпроп), а также Г. М. Маленкову, избранному впервые секретарем ЦК ВКП(б) и занявшему пост начальника Управления кадров.

Отдельно следует сказать об А. А. Андрееве, члене Политбюро, оставшемся в Секретариате ЦК ВКП(б), будучи избранным на XVIII съезде партии председателем Комиссии партийного контроля при ЦК. С его именем связывалась пора острой борьбы за коллективизацию в одном из важнейших зерновых районов СССР – на Северном Кавказе, где он в 29-30 годах был секретарем крайкома. Его инициативе приписывалась и постановка вопроса о пресечении фактов разбазаривания колхозных земель.

Известно, что майский пленум ЦК в 39-ом году рассматривал на-

 

[52]

копившиеся факты такого разбазаривания. Сама работа Пленума, его решения и проходившие позже через печать сообщения о том, какие меры принимались по обмеру личных земельных участков колхозников, - все указывало на то, что компания против разбазаривания колхозных земель острее всего проходила на Северном Кавказе и в других основных зерновых районах. В Закавказье, Средней Азии она была формально отмечена, либо оказалась кое-где сведением счетов в спорах за поливные участки Земли.

Заботы предвоенного времени и подготовка к Всесоюзной сельскохозяйственной выставке свели как-то на нет внимание ЦК и Совнаркома, а вместе с тем и центральных газет, к выполнению решений майского пленума. Заодно пошло на спад и влияние А. А. Андреева в партийном руководстве, до того известное его воздействием на решения, принимавшиеся Сталиным по аграрным вопросам.

В аппарате ЦК укоренялось мнение, что затеянная кампания но обмеру личных приусадебных участков земли и обрезание их излишков были непродуманы до конца, раздражали колхозников, что все это было плодом слабого изучения проблемы, ответственность за которую, разумеется, нес не Сталин, а его давнейший соратник А. А. Андреев.

Несомненно, что в той обстановке центральный аппарат ВКП(б) в 39-ом должен был перестраиваться. Он как бы создавался заново. Многое в нем менялось на ходу под знаком «негласной» критики стиля и методов руководства Л. М. Кагановича. Судьба Агитпропа в тот период определялась тем, насколько он справлялся с напором активизировавшейся перед войной интеллигенции, особенно среди патриотически настроенной профессуры крупных гуманитарных вузов, в том числе ее высших слоев.

В элитной среде людей умственного труда хорошо улавливали

 

[53]

изменения общей ситуации в Кремле: каждое более или менее значимое письмо ученого или преподавателя вуза на имя Сталина пересылалось на Старую площадь с пометкой А. П. Поскребышева, часто с прямым поручением Агитпропу, исходившим от вождя.

Самокритика, которую на XVIII съезде Сталин позволил себе впрямую, трактовалась в кругах столичной интеллигенции прежде всего, как признание им недостаточного внимания к людям умственного труда. А сводилась эта самокритика, уже далекая от ленинских традиций, буквально к следующим двум его фразам: «Были у нас недочеты и ошибки. Партия и ее ЦК не скрывали их и старались их исправить». На этом ставилась точка.

Зато в своих пространных объяснениях 38-39 годов по вопросу о роли советской интеллигенции Сталин в резкой форме осуждал хулиганское отношение к людям умственного труда, бичуя анонимных носителей подобного зла.

Мое испытание с первых дней работы на Старой площади происходило на письмах, поступавших в Агитпроп ЦК, и я прошу читателя правильно понять, если в «Историческом очерке» окажутся приоритетными впечатления об интеллигенции, так как они утверждались в моем сознании тогда на основании ее общения с идеологическим аппаратом партии.

К 39-му году, как известно, Сталин и его ближайшее окружение проделали большой путь в канонизации марксистско-ленинского учения. У неокрепших идейно, а порой и нравственно, хотя и здравомыслящих людей, это часто вызывало тупиковое состояние: Маркс говорил по такому-то вопросу одно; скажем, «поздний» Энгельс – другое; Ленин, – третье. И над всем этим «плюрализмом» мнении зависала «истина последней инстанции» из сталинского «Краткого курса истории ВКП(б)».

 

[54]

Растерянный интеллектуал оказывался в таком случае нередко добросовестным догматиком. Его письмо в идеологический аппарат ЦК партии отражало человеческую боль и надежду получить какое-нибудь разъяснение. Немало было и писем, о которых классик сказал бы, что они предназначались для показа «учености» их авторов.

Догматизмом как и «романтикой» восхвалений вождя поражались большой частью политизированные слои интеллигенции, партийной и беспартийной. В их толще била ключом инициатива сотворения мифов, легенд о бессмертии Сталина и его гениальных идей.

Идеологический аппарат ЦК ВКП(б) того времени не был, разумеется, в стороне от порочной пропаганды культа личности Сталина. И, как будет сказано ниже, в самом этом аппарате явно выделялись своекорыстные льстецы, делавшие на том себе карьеру.

Важно, однако, за парадной стороной восхваления вождя, было видеть будничную идейно-политическую и организационную работу. В Агитпропе она была многоликой: от школьных учебных пособий до пропаганды с/х знаний.

Преобладали заботы текущего момента, скорее всегда повседневщина. Тормозилось продвижение таких глобальных и самых больных вопросов, как что делать дальше в развитии политических отношений партии с интеллигенцией, различными ее слоями. Труднее всего было оказывать глубокое влияние на ее элитные слои, а также на молодежь в научной и художественно-творческой среде.

Дрязги и ожесточения на почве различий во взглядах и подходах, групповщина, удары наотмашь по несогласным – все это, далеко от гражданского согласия, кочегарилось на жаровне различных столкновений и противостояний в среде той же, казалось, обновленной интеллигенции.

В партийных органах всех ступеней острейшей проблемой стано-

 

[55]

вилось: не навредить собственной некомпетентностью в сферах интеллектуального труда, в которых они оказывались невежественными.

В идеологическом аппарате Старой площади из этого делались свои выводы. Агитпроп обогащался кадрами – в нем стали работать профессора и доктора наук, правда, то были единицы. Происходила концентрация внимания на задачах создания сети учебных заведений для партийных руководителей во всех звеньях ВКП(б), имевших целью поднять их не только политический, но и образовательный уровень. Образование и квалификация становились в центр внимания при подборе кадров, входивших в номенклатуру.

Такого в партии не могли помнить за всю ее историю. В каждом областном центре открывались курсы переподготовки низового звена, в ряде центров страны – ленинские школы среднего звена и курсы переподготовки пропагандистов и газетных работников.

В Москве по решению съезда был осуществлен в 1939 году первый набор в Высшую партийную школу исключительно из числа коммунистов с высшим образованием. При школе создавались курсы для переподготовки преподавателей марксизма-ленинизма в вузах.

Требовательность к образовательному уровню, исходившая из Секретариата ЦК, связывалась с именами А. А. Жданова и Г. М. Маленкова, с их постоянными замечаниями исполнителям, готовившим предложения об утверждении того или иного работника в должности.

Партийные деятели, которые в разные годы возглавляли идеологическую работу в ЦК, судя по всему, так остро не ставили вопроса. Сами они менялись часто, как и названия отделов (печати, пропаганды и агитации, культпросветработы и т.д.). Руководителями этих отделов назначались люди, большей частью, известные в партии, от-

 

[56]

личившиеся по тем временам сравнительно высоким уровнем общеобразовательной и политической подготовкой.

Не всегда, однако, бывало так. В начале двадцатых годов Отдел печати ЦК возглавлял какой-то срок И. М. Варейкис, имевший образование в пределах ремесленного училища, а уже А. С. Бубнов, ведавший Агитпропом в 1922-23 годах, имел незаконченное высшее образование. В кругу деятелей «делавших революцию», А. С. Бубнов являлся крупной фигурой.

Последний из предшественников Жданова по Агитпропу, Алексей Иванович Стецкий был репрессирован в 1938 году. Он слыл образованным партийным деятелем, имел более чем десятилетний стаж руководства агитационно-пропагандистскими отделами в Ленинграде и Москве, делегат VI съезда РСДРП, активный участник боевых действий первых дней Октября в Петрограде.

После XVIII съезда ВКП(б) Жданову предстояло нести эстафету ведущего идеолога партии, не заслоняя личности Сталина, и в то же время, быть в глазах общественности не менее респектабельным, чем его предшественник.

Следует упомянуть еще одного из «предшественников», Л. З. Мехлиса, возглавлявшего Отдел печати ЦК, который, как шепотом передавалось по третьему этажу дома 4 на Старой площади, помог убрать Стецкого. Мехлис стал заодно на какой-то срок главным редактором «Правды». А затем, не оставляя этого поста в газете, возглавил Главное политическое управление Красной Армии и избран членом Оргбюро ЦК. Служебный скачок его был большой.

По своему исходному образованию Л. 3. Мехлис не выходил из самого начального, хотя и пополнял, позже знания в Институте красной профессуры (ИКП). Несмотря на то, что до вступления в партию, он примыкал в Одессе к какой-то небольшевистской организа-

 

[57]

ции, ему удалось сблизится со Сталиным и работать некоторое время в его Секретариате. Может быть это и позволило Мехлису стать тем, кем он был в нашей партии и в Красной Армии – одним из демонов устрашения и расправ.

В Управлении пропаганды и агитации ЦК это довольно сильно ощущалось. К примеру, П. Н. Поспелов, назначенный первым заместителем начальника Управления, всегда трепетно воспринимал звонки, раздававшиеся то из «Правды», то из Главпура. У тех, то мог наблюдать и слышать что-то из отношений этих двух людей в 1939 году, вполне логично возникало убеждение, что Мехлис явно присутствует и руководстве Агитпропом.

Не пройдет и года, как П. Н. Поспелову предложат занять пост главного редактора «Правды». В 40-ом году это было не только выдвижением для него, но и подготовкой к очередной реорганизации идеологической работы. Начальником Управления вместо Жданова станет Г. Ф. Александров, мало кому тогда еще известный философ.

Тем временем 39-й год требовал растущего напряжения в деятельности Управления пропаганды и агитации: началась вторая мировая война; создавались пропагандистские материалы в связи с приближавшимся юбилеем 60-летия Сталина; события советско-финской войны поглощали внимание Жданова, вынуждали его непрерывно находиться в Ленинграде; обострялся и без того большой голод на бумагу (особенно на ее высококачественные сорта). Поспелов нервничал, получая множество заданий, исходивших из Кремля и, даже если они были мелкими, значение их постоянно раздувалось – они были жесткими и поступали от Поскребышева А. Н., помощника «самого вождя».

Много сил отнимала новая система партийных учебных заведений. По своим программам она заметно теперь сближалась с Уни-

 

[58]

верситетской и предназначалась преимущественно для молодых коммунистов, которым выпадал счастливый жребий получить второе образование, а затем уже приобретать и практический опыт руководящей работы в парторганах, в правительственных учреждениях или журналистике.

Размах и щедрость оценок, с которыми Сталин с трибуны XVIII съезда партии заявил о создании новой системы подготовки и переподготовке партийных кадров, ставили Агитпроп ЦК в положение учебно-методического центра. В его структуре возник специальный отдел, в котором решались вопросы методики и учеников, необходимых для преподавания, скажем, истории, начиная с ее древнего периода, логики, физической и экономической географии, основ земледелия и др. Затраты по привлечению в том числе и беспартийных специалистов, помогавших Агитпропу составлять учебно-методические материалы, относились за счет партийного бюджета.

Большой экзамен аппарат Агитпропа должен был выдержать в том году и при подготовке пропагандистского обеспечения открывавшейся Всесоюзной сельскохозяйственной выставки в Москве.

Я несколько остановлюсь на всех этих проблемах, но прежде поделюсь впечатлением, которое на меня произвел тогда старый интеллигент, известный географ Гермоген Иванович Иванов, дававший советы Агитпропу по вопросам общеобразовательным.

Сталин вспомнил об авторе знаменитого школьного учебника (наши поколения еще обучались по нему) и поручил Агитпропу пригласить пожилого географа на Старую площадь для беседы по волновавшим его проблемам.

Трудно сказать, что послужило первым толчком к вызову из Ленинграда бывшего преподавателя Петербургской гимназии. Сам Гермоген Иванович начал свои беседы с вопросов запущенности в

 

[59]

исследованиях и преподавании его любимого школьного предмета, предложений о перестройке воспитательной работы в школе. Он высиживал днями в комнатах дома 4, Старой площади.

В его пожеланиях, не свободных от максимализма, как мне тогда казалось, было и такое чего не ожидали в аппарате. ЦК услышать от пожилого географа: восстановление традиционного краеведения в стране, воссоздание в начальных школах типовых библиотек ученического чтения, и обеспечение их книгами, специально изданными для детей, так как это делалось в дореволюционной России; восстановление гимназий, изыскание средств и возможностей для каникулярных путешествии учителей-географов со школьниками.

Мне довелось тогда записать все, что предлагал географ, даже помогать ему собирать сравнительные данные о краеведении послереволюционного периода и каким оно было в Российской империи: о комплектовании школьных библиотек в старой России; о гимназиях, их программах обучения и даже о том, какое жалование получали преподаватели. Совместно с инструкторами отдела школ ЦК раскапывали мы в Библиотеке им. В. И. Ленина и других местах необходимые данные.

Не исключалось, что Г. И. Иванов мог быть удостоен приема Сталиным. Забегая вперед, скажу: дело свелось к продолжительной его беседе с П. Н. Поспеловым. Но Сталину все же что-то было доложено, и реакция на это обрела и масштабность и неожиданный оборот.

Агитпропу ЦК давалось поручение создать научные бригады по подготовке учебника экономической географии, который предлагалось издать для слушателей партийных учебных заведений; намечалась курсовая переподготовка вузовских преподавателей географии. Помнится, что и после войны свои профессиональные и научные интересы некоторые преподаватели экономической географии отстаи-

 

[60]

вали, ссылаясь на то внимание, которое этому предмету уделял «лично сам».

Весьма затруднительно сегодня вспомнить в деталях и обстоятельные мотивации Гермогена Ивановича и содержание сравнительных данных, в частности, но краеведению, школьным библиотекам и гимназиям, – по всему что готовилось тогда для Поскребышева.

В общих чертах, все это выглядело так: краеведение в России получило мощный стимул с созданием в 1804 году Общества любителей истории и древностей российских. Вскоре после этого положили начало своему существованию Русское географическое общество и Общество естествознания, астрономии и этнографии.

До Октябрьской революции в России число краеведческих обществ достигло 160. Земства поощряли создание местных краеведческих музеев и коллекций. А Донской казачий округ собрал экспонаты для музея в Новочеркасске в таком количестве, что их вряд ли можно было вместить в Историческом музее Москвы.

Краеведческую работу в послереволюционный период стали приспосабливать различными постановлениями к задачам поисков полезных ископаемых, вольно или невольно ориентировали на помощь геологической службе. В результате, как справедливо возмущался Гермоген Иванович, краеведение подрубили бюрократы, оно из области просветительской и научной ушло, перестало быть любительским, а к промышленному применению не подошло.

Большая сеть краеведческих обществ в республиках стала числиться лишь на бумаге. Географ предлагал «возвратить» краеведение школе, поддерживая в нем всячески учительский, детский и юношеский энтузиазм. Краеведение, как он считал, должно получить достойное освещение на страницах всех периодических изданий географического и исторического профиля. Ко всему, что писалось о

 

[61]

достижениях советского краеведения, Г. И. Иванов относился скептически. О школьной библиотеке ученического чтения он говорил с большой горечью как невозвратимой утрате. В руках держал при этом экземпляры аккуратно переплетенных тоненьких книжек для детей с сочинениями А. С. Пушкина и Л. Н. Толстого, по природоведению – образцы из того, что учителю удалось сохранить в личной библиотеке.

В начальном классе дореволюционной школы, говорил Гермоген Иванович, существовал шкаф, наполненный такой литературой. За ее образцовое содержание персонально отвечал учитель. Он устраивал громкие читки своим ученикам и малютки усваивали вскоре, что литература школьного класса – это их радость и общее достояние, а маленькие рассказы и стихотворения классиков, сказки и знания по природоведению – все это легко было выучить наизусть, как и таблицу умножения.

С этого изначально и формировалось то, что называлось внутренней жизнью класса, его культурой и нравственностью, возбуждением патриотического сознания.

Рассказывая в Агитпропе ЦК о начальной дореволюционной школе, именитый педагог грустил о ней и той гимназии, в которых он видел только самое лучшее, желая убедить своих слушателей в том, что он считал фундаментом культуры.

Что касалось преподавания экономической географии в партийных школах, то импульс этому делу был дан большой. Наука о едином экономическом пространстве заняла почетное место в ряду важнейших дисциплин, дополняя знания слушателей, которые они получали по Конституции, закреплявшей политически единство СССР.

Были дискуссии е Управлении Делами ЦК по поводу выделения дополнительных средств из партийного бюджета в связи с введением

 

[62]

часов на преподавание предмета географии в партшколах. Завершились они все же благополучно.

Как же понимать: в канун войны идеологический аппарат был нацелен как бы не на те непосредственные задачи, которые он должен решать в условиях грозившей стране военной катастрофы.

Понимать, как было в действительности! Централизация подбора кадров и повышение образования партийного руководящего состава, равно как и реализация многих экономических планов не обещали быстрой отдачи, если рассматривать их с точки зрения мобилизационной готовности партии к руководству большой оборонительной войной.

Под спудом «мудрой политики товарища Сталина» крылась надежда где-то в глубине сознания советских людей на возможность оттянуть время, когда страна уже неизбежно будет вовлечена в омут надвигавшейся мировой войны.

Психологический настрой, фундаментом которого явилось подсознание неподготовленности страны к вступлению в решающую военную схватку с вероятными противниками на Западе и Востоке, являлся определяющим фактором жизни большого многонационального государства. Остальное и в политике и в зигзагах пропагандистских установок партии вытекало из всего изложенного выше.

Даже наступательная, откровенно подаваемая «на люди» стратегия Красной Армии производила впечатление желания сталинского руководства сказать миру: «Нас не трогай, мы не тронем!»... К этому следует лишь добавить одно: Сталин по-настоящему страшился изоляции страны, в которой оказывалась она после 37-го года. И об этом предстоит еще сказать.