[263]

Поражение «ежовщины» позволило создать к XVIII съезду партии устойчивость кадров партийных и советских руководителей на местах. Обновленные составы членов бюро и секретарей в крайкомах и обкомах уже не испытывали страха оказаться нежданно-негаданно по какому-либо сфабрикованному делу в застенках НКВД, как это происходило в 37-м. Положение в этих средних звеньях руководства партийными организациями стабилизировалось. Подбираемый ими инструкторский и лекторский состав оказывался в обстановке повышенной требовательности и жесткой как производственной, так и

[264]

гражданской дисциплины того предвоенного времени.

На одной стороне внутрипартийного режима, существовавшего тогда в ВКП(б), хотелось бы остановиться особо. Она определялась положением такой фигуры в руководстве партии, как первый секретарь партийного органа: в райкоме, горкоме, обкоме, крайкоме или ЦК партии республики.

Готовился ли Агитпропом проект постановления ЦК или информационный материал, в котором упоминались факты из жизни такой-то областной, краевой парторганизации, исполнитель обязан был отметить где-то в документах факт согласования его содержания с первым секретарем. Или, скажем, записать, что такой-то «первый секретарь» был уведомлен о наличии у Агитпропа критических замечаний по содержанию газетных публикаций такой-то конкретной местной газеты. Публикации же в центральных газетах, в которых критически упоминались республика, край или область  – события были из ряда вон выходящими. Они не появлялись на печатных полосах без того, чтобы не были согласованны с соответствующим «первым секретарем». В тех случаях, когда такое упоминание все же появлялась в центральной газете без его согласия, оно было санкционировано в Кремле и представляло особый сигнал о том, что этого «первого» решено наказать. Соприкоснувшись каким-либо образом с подобным жестким режимом согласования не трудно было усваивать и простые истины: во-первых, недопустимости для центрального аппарата администрировать по отношению к руководителю местного партийного органа, игнорировать его мнение. Это Сталин и его соратники не «перепоручали» функционерам из Центрального комитета; во-вторых, в этом сказывалось и разделение на две части того, что подразумевалось под аппаратом партии вообще. Правомерно возникая вопрос о роли первых лиц в партийных орга-

[265]

нах.

Как известно, звено первых руководителей снизу доверху всегда относилось к категории деятелей, отмеченных специфическими полномочиями и ответственностью. К слову, Л. М. Каганович явно исказил истину в своем докладе «Организационный отчет XVII съезду ВКП(б)», причисляя к партийному аппарату первых секретарей всех звеньев партии. Это было наглядно видно из писем, поступавших в редакции газет в Управление пропаганды и агитации ЦК, по многим другим приметам того деления власти и влияния, которое существовало между понятиями «вожди», «первые лица», «партийный аппарат», «работники печати».

Я далек от мысли разделять как-то искусственно на части партийную работу и ответственность за нее, проводя надуманную грань между первым лицом в партийном комитете и остальным его составом. Но то, что мы называем сталинизмом требует не только эмоционального, нравственного осуждения, но и глубокого исследования, насколько в рассматриваемый период оказалось гипертрофированным, «единоначальным» положение «первого лица» во всех звеньях партии и государства. Сегодня, когда словечко «партаппаратчик» используется пропагандой в унизительном смысле, мы придем, вероятно, к далеко непростым и каким-то новым выводам, исследуя это историческое явление. Говоря о корнях партийности в демократии, приходишь неизбежно к заключению, а ведь партии, не имеющей собственного аппарата в природе не существует.

В предвоенные годы, когда в ВКП(б) появился новый массовый приток, молодые коммунисты моего поколения, обычно, увязывали влияние первых секретарей в парторганах непосредственно со сложным внутреннем и международным положением.

[266]

В те годы самому Сталину не противостоял уже ни один даже мнимый альтернативный деятель из числа местных «первых секретарей», в котором партия и народ могли видеть нового лидера. Остальное, как говорится, становилось производным логики. На всех ступенях партийного руководства существовал официальный авторитет первого секретаря, довлевший и над выборным составом бюро, секретариатами и тем более над остальным, подчиненным ему, партийным аппаратом.

Его общественно-политическое положение и влияние в том или ином регионе, местности, на предприятии не конституировалось каким-либо образом. Он не был ни губернатором, ни представителем президента. Его роль деятеля остававшегося «за все в ответе», определялась самой личностью, ее культурным, нравственным состоянием и организационными способностями.

Позицию Сталина в то время можно было характеризовать так: вождей среди первых секретарей быть не должно, а единоначальниками они быть обязаны. Он часто справедливо высмеивал неделовых, болтливых партработников, что импонировало и широким кругам общественности.

Положение секретарей партийных организаций, как первичных, районных, городских, областных, краевых, и в 39-м продолжало быть трудным. Не прекращались их частые смены, а, главное, они подвергались испытаниям неопределенностью круга своих задач и обязанностей. Поскольку тезис: «Партия за все в ответе» не подвергался по существу критическому анализу, он передавался постоянным напряжением на внутреннюю жизнь партийных органов и их руководителей во всех звеньях.

Неправильно, однако, было бы утверждать о том, что нагнетание обязанностей, которое шло в значительной мере по каналам перио-

[267]

дической печати, не встречало возражений в кругах местных партийных руководителей. Появлялись нередко их аргументированные выступления на страницах газет о необходимости поднять роль Советов, профсоюзов, комсомола, кооперативов; осуждалась подмена партийными организациями и органов Советской власти на местах и общественных самодеятельных организаций. Но все это оставалось больше газетной, пропагандистской риторикой.

Партийная организация и, прежде всего ее первое лицо секретарь, неослабно находились на острие требования: – «за все в ответе». Это вошло как бы в плоть и кровь всей партийной жизни снизу доверху. В территориальных партийных органах, начиная с поселка, района, города и выше по ступеням фигура партийного руководителя обременялась административными делами. Масштабы и ответственность их возрастали непомерно уже в областях, краях и республиках. Партийный руководитель областной организации оказывался на ступени администрирования, несомненно более значимой, чем, скажем, председатель областного исполкома Советов.

Проще, разумеется, высказать что-то критическое в адрес этого местного звена в генералитете партии, указать на его слабости и недостатки, чем вникнуть в суть проблем, с которыми оно тогда сталкивалось. Говоря откровенно, в 39–40-х гг. я мог только в самых общих чертах представлять себе качественный состав областных и краевых первых секретарей, людей в своей массе моложе сорокалетнего возраста.

Сегодня пишу о том, что осталось в памяти: жесткое управление этими людьми, постоянные их переброски или освобождение от должности по самым разным мотивам и прежде всего по административно-хозяйственным соображениям (на укрепление руководства областной парторганизацией, или напротив не справился с по-

[268]

севной, уборкой урожая, «завалил» промышленность, строительство и т.д.). Многие из них могли бы позавидовать постоянству, в котором находился в старой России губернатор. Хотя такое сравнение не должно было приходить кому-либо в голову, разве что Сталину, так обозвавшему кого-то, будучи в раздражении. Назвать тогда первого секретаря: «он ведет себя как губернатор» – было оскорбительным.

Не задумывались мы тогда над тем, как политически, административно и хозяйственно скреплялись власть и управление в дореволюционных губерниях. Мало понимая из того, как в старой России функционировали губернаторская администрация, городские думы и земские управы, будучи убежденными в том, что все это было неэффективным, люди моего поколения упрямо стояли приверженцами новой административной системы, современниками которой они являлись. Начисто игнорировался тот факт, что администрированием должны заниматься (в положительном смысле слова) органы Советской власти и подконтрольные им структуры, что культурная, исправно работающая администрация, возникает из многолетнего своего формирования кадрами и обучения их. Взамен этой системы мы принимали как должное втягивание в административную работу партийных органов и их первых руководителей.

Обыденным управленческим делам вовлеченные в них партийные руководители придавали прежде всего политическую значимость, не изучая накопленного в истории специфического опыта, которым располагают муниципальная, губернская системы управления, там где они когда-то сложились. А ведь эти системы имели много устоявшихся схожих, если не в политике, то в чисто административных и хозяйственных своих формах и методах, называемых на Западе коммунальными.

Скажут, несуразица: к чему сравнение положения дореволюцион-

[269]

ного губернатора и первого секретаря обкома, райкома партии! Но мы ведь начали разговор о единоначалии, как форме и методе административного управления. Только в этом смысле возможны и допустимы реально сравнения. К тому же полезно возбудить в исторической памяти интерес к культуре, просвещенности, даже сословности тех, кто в старое время заправлял губерниями, городскими думами, земскими управами. Были среди них, также как и среди первых секретарей, деятели разные, и по интеллекту и по скрытому потенциалу своих политических воззрений.

Поколение «первых», с котором идет речь, третируется в наши дни, иногда как «технократическое». И это обстоятельство требует объективного анализа и выводов. Сейчас, когда оно, как и те, кто «делал революцию», практически ушло с политической арены, долгом, прежде всего, новых поколений ученых и политиков, не заразившихся вирусом антикоммунизма, было бы разобраться: «Кто был кто?».

Прошло полвека, наполненного драматизмом событий войны и послевоенного развития. В стране, как впрочем и остальном мире, вскрываются, всплывают на поверхность все новые трудности и те, которые предъявляются человеческой памятью отдельным личностям, целым поколениям, и относящиеся к планетарным событиям времени. Все, как говорится, перемешалось в доме Облонских...

Но раздаются здравые и мощные голоса не только против огульных обвинений, но и против умолчания правды. А они состоят в том, что далеко не все первые секретари 39–40-х стяжали себе славу единоначальников. Знал и я таких, людей из подобного десятка! Один из них, преподаватель политэкономии назначается в 39-м секретарем Краснодарского крайкома партии по пропаганде. Вскоре ему дают новое назначение: первым секретарем обкома партии в но-

[270]

вую Смоленскую область, выделившуюся в 1937 году.

Я знал его. Дмитрий Михайлович Попов был образованным, человеком мягким по характеру, демократичным. В шутку и всерьез он сказал как-то: «Я не стану смоленским губернатором. Он из меня не получится». Ему претили административные методы работы, единоначалие. Навещая Агитпроп при посещении Москвы, он чистосердечно жаловался: местные Советы, – сельские, районные и городские в Смоленской области не имели ни кадров, ни мал-мала необходимых бюджетных средств. Экономически и административно они были немощны. С чего начинать?

У смоленского первого секретаря была идея: наладить хотя бы на краткосрочных курсах подготовку и переподготовку руководителей местных Советов. Осуществлению ее помешала война. Но прежде этого он столкнулся с отсутствием средств и материальной базы, без которых идея оставалась пожеланием. Много других препятствий оказалось на пути оживления работы местных Советов. Но Д.М. видел ясно перед собой эту задачу. Он смолоду помнил сельские сходы, знал все разновидности местных налогов еще с дореволюционных лет, обладал пониманием всего того, что требовалось демократическому развитию деревни на Смоленщине. Его экономические знания и общий кругозор позволяли ему судить категориями сравнения задач местных Советов с деятельностью муниципалитетов Швейцарии, Швеции, интересовавшей в свое время еще В. И. Ленина.

Необычными по своей глубине и раскованности были его экономические размышления о развитии хозяйственных связей колхозной деревни и города на основе взаимной выгоды. Он вел переговоры с ВЦСПС и отделами Госплана о налаживании в Смоленской области комплексной профессиональной подготовки и переподготовки рабо-

[271]

чих, инженерно-технических кадров, добивался открытия специальных оборудованных мастерских и учебных классов.

Людей, общавшихся с ним, поражали свежесть его мышления, неизменная простота и спокойная манера обращения. Эти качества не исчезли, не улетучились, когда Д.М. совершил взлет от преподавателя политэкономии Высшей школы пропагандистов до первого секретаря обкома партии.

Короткий срок в начале 1939 года я жил с ним рядом в помещении одного из общежитий на Миусской площади в Москве, в котором он со своей большой семьей (его дочери были мал-мала меньше) занимал две небольших комнаты вдоль длинного коридора. Дома ему готовиться к занятиям не было возможности, везде шумели его и соседские дети, и он допоздна занимался в учебных кабинетах. Он действительно был ровным в отношениях со всеми, без исключения, и казался невозмутимым. Таким я его встретил и в Можайске в тяжелейших условиях, когда наши войска оставляли противнику город в октябре 1941 года.

Этот партийный деятель остался для меня на всю жизнь образцом мужества, одаренным замечательными человеческими качествами. Таких, как он, положение «единоначальника», уверен, не увлекало и не калечило властью. В жизни, если далеко не все, то многое зависело от подобных ему, которым пытаются наклеить ярлыки сталинистов. Многое рождалось и жило культурой этих руководителей, их способностью служить народу, быть лично открытыми перед людьми, человечными.

Наше поколение не мыслило себе полнокровной партийной жизни, без феномена, каким персонально должен быть пользующийся доверием масс секретарь первичной организации и дальше первые секретари от районного, городского, областного, краевого и респу-

[272]

бликанского комитетов партии. Может быть это преувеличение, но никто еще не дал противоположного доказательства применительно ко всему пережитому партией и народом нашей страны.

Перед войной я смог познакомиться с многими из этих руководителей. И, получая представление об их деловых и чисто человеческих качествах рисовал себе мысленно картину о спросе и тяжести, ложившихся на их плечи за организованную жизнь людей на территориях, стоящих вровень с иными государствами. Мне повезло в том, что я близко узнал двоих, на мой взгляд, знаменитых. Я имею в виду и уже названного Д.М.Попова, встретившего в древнем городе Смоленске войну, проявившего незаурядную волю и решительность в организации его обороны, и Василия Гавриловича Жаворонкова – первого секретаря Тульского обкома партии, впоследствии руководителя обороны Тулы, Героя Советского Союза.

В общем, работая на Старой площади, можно было реально видеть и типичных предвоенных «первых». Их выдвижения в ходе кадровых перетрясок 36–38 годов происходили, словно крутые взлеты пугаемых птиц. К выдвижению, обычно, вела активная комсомольская и партийная деятельность где-то на крупном предприятии, в МТС, совхозе или в Красной Армии. Затем они должны были поработать в аппарате – или еще и побывать в слушателях Высшей школы парторганизаторов, действовавшей в роли резерва выдвижения на эти должности. Каждый из них нес собой какие-то, если не видающиеся, то заметные стороны сильной натуры, обаятельные человеческие черты, собственную моторность. Именно это поколение «первых» приняло на свои плечи огромную тяжесть политических и организаторских трудностей руководства партийной работы периода Великой Отечественной войны, будь-то в партизанских краях, осажденных врагом городах или до предела напряженном тылу.

[273]

Назвал двух «первых» – смоленского и тульского, – имена которых упоминаемые в художественных произведениях писателей и мемуарах генералов, принадлежат уже отечественной истории.

Заинтересоваться бы во время традициями Запада! Там найдем сохранившуюся историю кантонов, муниципалитетов, местных партийных ячеек и небольших цеховых профсоюзов. При том историю, хронологически хранящую одно-два столетия именно в лицах. Не пренебрегают же такой последовательностью! В частности, рабочие партии и примыкающие к ним общественные организации в странах Запада, начиная с XIX века, еще когда они формировались под влиянием II интернационала, прочно закрепляли это в своих традициях.

Многое можно еще сказать и о существовавшей приниженности личности первого секретаря: если именно гак поставить вопрос о нем, «единоначальнике» областного и краевого масштаба. В каком положении он оказался, выдвинувшись на этот пост в предвоенные годы?

Парадоксально, но он обрекался на роль провинциала, т.е. человека, независимо от его дарований и таланта, поставленного в условия, при которых в его сознании и на глазах должно вращаться только то, за что с него спрашивали. Жизнь столь сильно ограничивала его самостоятельность. И вряд ли помышлял он, чтобы самому своими глазами повидать внешний мир, хотя бы в границах Европы, или восточных приграничных стран, разобраться наедине с самым собой касательно политики, культуры, и остального в жизни иных народов.

Нет, он не казался ни самому себе ни другим личностью малокультурной, отрезанной от общечеловеческих знаний и опыта. Но такое уж было общее состояние «автаркии», что даже люди, составляющие

[274]

местную часть генералитета партии, пребывали крайне стесненными в своем кругозоре идеологически, культурно и психологически. Скажем, до рядового работника внешнеполитического ведомства или инструктора Агитпропа еще могли доходить информации в подлинниках о текущих моментах из жизни зарубежных стран, первому секретарю обкома, крайкома партии они практически были недоступны. Его международный кругозор наполнялся тем, что прочитывалось в советской печати, после всех тех главлитовских фильтров, которым она подвергалась в те годы. Его знакомили с секретными протоколами заседаний секретариата, Оргбюро и Политбюро ЦК, – то были тайны, доверительность, но далеко не всегда фундамент для расширения кругозора и образованности.

Заниматься оборонными отраслями промышленности, наряду с остальными народнохозяйственными делами, для первых секретарей областных и республиканских партийных органов было обязанностью, не то чтобы обыденной, но более привычной, чем вникать в общеполитические проблемы, поставленные на повестку дня войной. Ими занимались «там», в центре. В большинстве своем первые секретари могли так рассуждать. Во всяком случае, когда «там» начинали шевелиться, чтобы обобщить публикации местных газет, свидетельствовавшие о внимании партийных органов к вопросам массово-оборонной работы, то наталкивались именно на подобную картину. Что-то делали профсоюзы, комсомол, осоавиахим, активную жизнь вели аэроклубы и планерные кружки; допризывники сдавали нормы на значок ГТО, ворошиловские стрелки продолжали свои тренировки. Об этом неподдельном энтузиазме молодежи в газетах публиковались материалы, давались интересные зарисовки. В политической же информации Агитпропа для ЦК все это, однако, не заслуживало того, чтобы уделять ему главное внимание. Требовалось что-то бо-

[275]

лее весомое, объемное, проникнутое общей озабоченностью времени. Самое существенное мало затрагивало сферу пропаганды, оно либо показывалось на армейских маневрах, проводившихся военными округами в присутствии наркома обороны С. К. Тимошенко, либо оставалось закрытым. Первые секретари обкомов, крайкомов партии появлялись в Москве на день-два так же неожиданно, как и уезжали из нее. Часом-другим они могли пожертвовать на решение дел, которые их интересовали в Агитпропе или Управлении кадров. Но в остальном их озабоченность определялась обсуждением военно-промышленных проблем, состояния противовоздушной обороны, мобилизационных планов.

Поделенная на республики, края и области огромная страна ложилась политической ответственностью на местные парторганизации и, в частности, на этих первых лиц. На самых чувствительных участках подготовки обороны эта ответственность становилась во много крат большей, чем для самых ответственных представителей центра. Им, местным руководителям, должны были доверять и доверяли многомиллионные массы людей. Иначе как же могло быть?

Первый секретарь Тульского обкома партии Василий Гаврилович Жаворонков позже возглавит оборону своего областного города, закрывавшего немецко-фашистским войскам в 1941 году путь на Москву. Тульские рабочие-оружейники, металлисты, шахтеры, поверив в этого человека, сугубо штатского и простецкого с виду, не ошибались. Василий Гаврилович, олицетворявший собой стойкость и распорядительность в дни грозной опасности для старинного русского города, оправдал их доверие. Город не был сдан противнику.

Что Сталин «своего» привнес в характер такого первого секретаря? Не он в конечном счете формировал личность В. Г. Жаворонкова. Как-то уже после войны Василий Гаврилович, с которым в 39-м у

[276]

меня складывалось еще самое общее знакомство, делился тяжелыми дня пего воспоминаниями об очистке политической атмосферы в городе и области после кампании массовых репрессий 37-го. Тула в тот период оказалась на одном из самых сложных перекрестков трагических событии.

Город военной промышленности, к которому и впрямь тянулись иностранные разведки, Тула была известна органам ЧК-ОГПУ еще и наличием там меньшевистско-эсеровского подполья. На этом политическом фоне и разыгрывались репрессивные операции НКВД, сопровождавшиеся массовыми вербовками тайных осведомителей («сектотов»). После отстранения Ежова с поста наркомвнутдела указанием ЦК партии первым секретарям обкомов и крайкомов поручалось под их персональную ответственность уничтожить личные дела всех тайных осведомителей, скопившиеся в соответствующих управлениях НКВД.

Новому первому секретарю в Туле довелось лично следить за сжиганием этой документации, долгими днями и ночами самому, не передоверяя другим, выяснять из всех тайных записей, какими жертвами обернулась та кампания оговоров, наветов, провокаций и кого из невинных людей еще можно было спасти, облегчить их участь. Это то, что мог сделать в тех конкретных условиях первый секретарь обкома. И все, до чего он способен был докопаться тогда, подпадало под его праведный суд: люди освобождались из заключения и от дальнейших преследований, возвращались на работу, в семью.

– То был, как заметил Василий Гаврилович, короткий период.

Глубоких перемен в центральном аппарате НКВД, однако, не произошло. С перетасовками, которые проводил новый нарком внутренних дел Берия, менялись фигуры и на местах, но не атмосфера. Его ставленники были наверняка не лучше прежних. Они про-

[277]

должали заниматься интригами, в том числе и против первых секретарей обкомов партии.

– Требовалось умение, – сказал В. Г. Жаворонков, – и на моем уровне, чтобы противостоять той недоброй болезни, которой были поражены эти органы.

Предвоенные два года были тем временем, когда в ЦК и на местах, в партийных организациях, как бы спохватились, пытаясь наверстать упущенное в военной подготовке руководящего состава партии. Делалось все это на самом элементарном до примитивности уровне. Глубокой проработки военно-стратегических и мобилизационных проблем на семинарах или каких-то сборах, которыми руководил бы Генеральный штаб, не проводилось даже с первыми секретарями обкомов, хотя многие из них числились на высоких постах членов Военных советов в военных округах. Отсюда и шло все снижение внимания в парторганизациях к конкретным проблемам мобилизационной готовности.

Политбюро и Генеральный штаб, как об этом уже писалось, создавали обстановку накачки для командующих округами и высшего штабного состава. Делалось это на закрытых совещаниях, обсуждавших может быть и серьезные проблемы, но меньше всего касающиеся задач организации партийными органами народной обороны.

Кто и когда убедил руководителей Наркомата обороны в том, что они должны на военных учениях и в повседневной боевой подготовке войск отрабатывать, главным образом, наступательную стратегию и тактику? Концепция наступления, подпитываемая военными учениями, разного рода песнями и пропагандистскими статьями в «Красной Звезде», начисто глушила внимание к задачам серьезном глубокой обороны, которыми должны были заниматься не только

[278]

военные, но не меньше гражданские люди в партии, органах Советской власти всех уровней, комсомоле и профсоюзах. Первым секретарям в областях и краях, охваченных впоследствии военными действиями, присваивали, как известно, чаше всего генеральские звания. Но они оставались людьми неподготовленными в военном деле. Те же Жданов, Хрущев, никогда не изучавшие всерьез военного дела, в годы войны получали для себя возможность определять и ставить перед войсками оперативные задачи. И теперь печатаются мемуары некоторых из этих деятелей в таком несамокритичном духе, будто они были настоящими знатоками военной стратегии.

Отвлекусь к частным примерам, чтобы не быть голословным. Один касается Жданова, его участия в руководстве военными операциями в самом начале советско-финской войны 1939–1940гг. На командном пункте действующей дивизии, расположенном в районе г. Сестрорецка, ее командир, отвечая на вопросы Жданова и Мехлиса об обеспечении дивизии боеприпасами, говорит о том, что имеется три боекомплекта. Жданов и Мехлис ответом удовлетворены; они говорят, что этих боеприпасов дивизии будет достаточно на всю войну. Удивительная «компетентность»!

Другой, – касается Хрущева и Тимошенко. Уже после войны, Семену Константиновичу мной был задан весьма неприятный вопрос по поводу военного поражения наших войск под Харьковом в 1942 году. Поводом послужил наш доверительный разговор, затрагивавший тему этой трагедии. Так, будучи на Западном фронте в составе 7-го гвардейского корпуса (33-я армия) секретарем партийной комиссии 128 стрелковой бригады, я сам лично нередко подбирал сбрасываемые немецкими самолетами листовки, содержащие текст обращения Командующего Юго-западным фронтом С. К. Тимошенко и члена Военного Совета фронта Н. С. Хрущева, выпущенного ими в

[279]

канун майского наступления наших войск на Харьков. (Называлось оно, кажется, так: «За освобождение Украины»). Был уже июль 1942-го и фашистское командование сыпало издевательски на наши головы скопированный и размноженный этот документ, – свидетельство трагического провала харьковской наступательной операции.

Маршала С. К. Тимошенко я спросил: выпускалось ли такое воззвание или то – изобретение неприятельских пропагандистов? Он подтвердил, что такой документ выпускали они вместе с Н. С. Хрущевым. Далее, состоялся уже затяжной разговор, содержание которого я резюмирую, чтобы показать, что правда и что неправда в публикуемых мемуарах Н. С. Хрущева.

Тимошенко: политически необходимо было отвоевать именно в тот период хотя бы небольшую территорию Украины. Особенно важно было вернуть вторую ее столицу – Харьков. Хрущев был настойчив. Он буквально уговорил наш Генштаб, а через него и Сталина провести эту операцию. Его инициатива преследовала цель сорвать планы украинских фашистов, готовивших торг с Гитлером по поводу формирования националистических органов власти на Украине. Мы Харьков освободили без больших трудностей. Но если бы мы и приостановили свое наступление, заняв город, военного поражения в районе Харькова нам было бы не избежать. Соотношение на Юге сил между советскими войсками и группировкой немцев, стоявшей в районе Лозовая–Барвенково, было тогда именно таким, И вообще оборона Харькова на его ближних подступах была делом нереальным. Так вот – сказал Семен Константинович – политическая целесообразность не стыковалась с реальной военной ситуацией. Отсюда трагедия! На том этот мой разговор с маршалом и закончился. Он явно не хотел его углублять: опытный военачальник видел бесперспективность стратегической операции, но не смог или не захотел

[280]

пойти против Хрущева, Генерального штаба и Сталина.

Но вернемся к тому, с чего начали, Руководитель партийной организации Смоленщины – он и сам впоследствии жаловался – не имел возможности до войны элементарно вникнуть в планы обороны. А Смоленск – ворота на Западном стратегическом направлении. И сам Д. М. Попов, человек сугубо гражданский, как я отмечал, стал в войну членом военного Совета Резервного Западного фронта. В такой же должности оказался и другой сугубо гражданский человек, председатель правления Центросоюза И. С. Хохлов, получивший при том звание генерал-лейтенанта.

Примерно за год-полтора до войны на Секретариате ЦК имели место обсуждения очевидных слабостей в военной подготовке партийного актива. Управление делами ЦК выделило в распоряжение военных весь комплекс помещений санатория «Марьино», находящегося недалеко от города Льгова Курской области. Прекрасный санаторий, размещавшийся в исторически памятном дворце князя Барятинского, с его английским парком и прудами, вовсе не был подходящим местом, чтобы устраивать там казармы и стрельбища.

Делалось все как-то не всерьез, будто нельзя было выделить для этих целей настоящие казармы с полигонами. И, вероятно, тысячи партийных работников, включая секретарей обкомов и инструкторов ЦК ВКП(б), проходили в «Марьино» полуторамесячные военные курсы. Все делалось на уровне отработки боевых действий отделения, взвода. Начальник этого общепартийного сбора бригадный комиссар Русских, примерно так говаривал: «Ну что поделаешь! Успеваем дать элементарное...». Действительно, получали навыки держать себя в строю и обращаться с личным стрелковым оружием те, кто никогда не испытывал солдатской участи. А таких, к сожалению, оказывалось там большинство – людей высокого партийного поло-

[281]

жения, далеких от понимания того, что им сулит грядущая война.

Пишущий настоящие строки и в «Марьино» побывал, и состоял в активе осоавиахимовской организации аппарата ЦК, и что, я бы сказал, самое забавное, слыл в Агитпропе за человека, разбирающегося в военных проблемах. Последствия такой репутации сказывались в том, что мне доводилось принимать участие в подготовке записок для ЦК по проблемам военной пропаганды и массовой военно-патриотической работы. Пришлось заняться углубленным изучением военных трудов М. В. Фрунзе и розысками в библиотеке имени В. И. Ленина всего, что делалось еще в царской России по массовой военной подготовке населения генералом Воейковым. Предложения для ЦК были подготовлены, а на уровне руководства Агитпропа они оказались, попросту сказать, замаринованными. Я это говорю к тому, насколько сильно инертной сохранялась общая атмосфера в центральном партийном аппарате той поры по проблемам, касавшимся разъяснения военно-мобилизационных приготовлении населения на случай нападения на страну.

Теперь много пишется о том, что расправа с Тухачевским привела к утрате его военно-стратегических концепций. Но коль мы раздражали своих вероятных противников проведением в Белоруссии и других местах военных маневров, на которых отрабатывалась наступательная стратегия и тактика, то стало быть мы не отвергали всего того, что в свое время отстаивал погибший Маршал. Более того, издавались работы Фрунзе, в которых наступательная доктрина освещалась еще более ярко и аргументировано, чем у Тухачевского.

Парадокс состоял в том, что записка для ЦК о военной пропаганде содержала установки на разъяснение условий оборонительной борьбы в случае нападения. Рекомендации по ее основному содержанию, высказанные в предварительном порядке Ждановым на Сек-

[282]

ретариате ЦК и ставшие известными Агитпропу (почему-то от Управляющего делами ЦК Д. В. Крупина), были именно такими – готовить морально население к худшему.

Здесь, видимо, и следовало искать причину задержки с внесением записки на рассмотрение Секретариата ЦК. Более того, возникла курьезная ситуация. После того, как Жданов вспомнил об ожидавшейся записке, Г. Ф. Александров вызвал меня и рекомендовал переделать ее в мое личное письмо, кажется, в Оргбюро ЦК на эту тему. Агитпроп таким образом устранялся сам от неприятной записки, подставляя своего рядового работника. С положениями записки кто-то был, видимо, не согласен. Рекомендация мной реализована, а на личном моем довольно ужатом письме, как стало известно, была наложена Ждановым резолюция: «На Оргбюро».

По всем данным Оргбюро не рассматривало этой записки – не успело, началась война. Но мне рекомендовали еще переслать в журнал «Большевик» материал записки для публикации под рубрикой: «Изучающим марксизм-ленинизм». Предвещало появление статьи, о своем авторстве которой я и не мечтал. С публикацией ее редакция так и не управилась из-за начала войны.

Веду речь к финалу со статьей, полагая, что в этом курьезном случае есть кое-что любопытное. Статья была направлена на рецензию кому-то из генштабистов. И заместитель ответственного секретаря редакции «Большевика» т. Кошелев прислал мне копию заключения по ней, сделанного каким-то высокопоставленным рецензентом. Небольшой тот документ сохранился в моем личном архиве и ниже привожу его содержание:

"Уважаемый тов. Кошелев! Содержательная и крайне нужная, особенно сейчас, статья тов. Шумейко, нуждается в доработке. Богатый, фактический материал следует упорядочить и подать более

[283]

устремленно.

По существу в статье две основные темы: марксистско-ленинское учение о войне и армии к подготовка и организация для войны в современных условиях. Будет лучше, если первая общеизвестная часть статьи (учение о войне) будет максимально сокращена и дана, как введение, а упор сделан на вторую часть (подготовка к войне), В этой второй части необходимо больше сказать о политической и идеологической подготовке к войне, о существе нашей советской военной доктрины, как доктрины активной и наступательной. На опыте боевых операций Красной Армии надо показать, что все эти операции проникнуты энергичными наступательными действиями. Надо специально подчеркнуть, что защита социалистического отечества включает активную наступательную военную политику и что наша Красная Армия и страна должны быть к этому готовы политически и технически».

В данном случае комментарий, как видно, излишний. С одной стороны, не хотели «дразнить» гитлеровцев на линии соприкосновения их вермахта с войсками Красной Армии – это привело к просчетам с подготовкой к отражению нападения, начавшегося 22 июня 1941 года – одно из наиболее серьезных обвинений, предъявляемых Сталину советским народом. И с какой-то другой стороны наши большие военачальники получали согласие на публичную пропаганду наступательной доктрины. Противоречие и непоследовательность налицо. Дело, разумеется, не в рассказанных курьезах с запиской в Оргбюро ЦК и статьей, готовившейся в «Большевике». Возможно, что Жданов, лично переживший по-особому события «той войны незнаменитой», как сказал поэт, имел свой особый взгляд и на характер надвигавшейся большой войны. Может быть в Политбюро было больше тогда колебаний и шараханий на этот счет, чем мы до сих

[284]

пор представляем. Главная суть прежде всего в том, насколько серьезно дезориентировало все это и народ, и тех самых первых секретарей, которые не меньше, чем большие генералы, отвечали за мобилизацию страны, всех ее ресурсов на то, чтобы защитить Родину.

39–40-й годы, а вслед за ними война, образовали в партийно-советских верхах, генералитете вооруженных сил, в науке и искусстве устойчивые слои испытанного трудностями руководства, подняли вес высшего звена кадров в этих сферах, а вместе с тем привели к разрастанию в стране всевозможных льгот и привилегий, Все, кто пользовался ими, чаще всего заслуженно, разбогатеть, между прочим, не мог, но в разной мере выделялся своим деланным «иммунитетом» в отношении общегражданских условий существования. В просторечии это называлось ведомственными привилегиями, получившими большое распространение.

В отличие от кадров еще «делавших революцию», пострадавших сильно от массовых репрессий 37-го года, кадры интеллигенции вынесшие на своих плечах тяготы руководства за годы войны и ликвидации ее последствий оказались неистощимыми. Они, изношенные физически, лишь постепенно в течение ряда лет освобождали места новым поколениям, удерживая свои привилегии до естественного ухода из жизни. В этом, собственно, и можно усматривать вполне логическое усиление консерватизма, как бы его объяснил вам почтенный английский обыватель.

Все же то, что оставалось их потомкам и прямым отпрыскам, не проходило бесследно: в рутине привилегий уже не могло не наслаиваться деформаций, требовавших от партии дальновидности и дисциплины в интересах неразрывности ее связей с массами.

В «послесталинское» время, однако, смены больших вождей и всевозможные перестановки местных руководителей, множили зло-

[285]

употребления привилегиями. Это всплывало на поверхность общественной жизни, дискредитируя социалистический строй и руководящие кадры партии.

Обширный круг друзей и протеже покойного Л. И. Брежнева выглядел, к примеру, в верхах настоящим кланом коррумпированных транжир государственных средств и беспринципной семейственности. К слову, М. С. Горбачев подымался по лестнице власти в «брежневское» время, получившее расхожую характеристику застойного периода.

Широким кругам, интересующейся политикой публики, должно быть памятно с каким рвением демроссы, воодушевляемые горбоманией, взялись было за раскопки привилегий, которыми пользовались до того партийно-советские верхи. Однако, вскоре вдохновитель пуританства погряз в мещанстве, занялся к тому же обустройством дорогостоящих резиденций и дач (Ново-Огарево, Форос и др.), а лидеры демократов разделавшись с ним, показали в кратчайший исторический срок чего они сами стоят, заткнув за пояс наиболее коррумпированных среди «цивилизованных» власть предержащих Запада.