[168]
Если демократию мы не представляем себе без существования политических партий, пользующихся доверием народа, то весьма уместным будет вглядываться в их внутреннюю жизнь. А при невозможности увидеть ее крупным планом, со всеми плюсами и минусами, важно подметить хотя бы саму нить, из которой вяжутся представления людей о нравственном состоянии партийности, ее пользе для народа, равно как и о поражениях ее коррупцией, бюрократиз-
[169]
мом, чванством, другими пороками, уничтожающими авторитет, в данном случае коммуниста в массах.
Вождизм одиночек или коллективный в партийных верхах может быть болезнью, уничтожающе действующей на само понятие коммунистической морали. Непомерные его позывы к привилегиям – антиподы партийной скромности. Но в самой политике установления привилегий для руководящей партийной элиты во многом создают губительную атмосферу также всевозможные службы управляющих делами и соответствующих им так называемых приводных образований.
Там, где власть предержащим та или иная привилегия могла казаться правомерной или совершенно необходимой, терпимость к ней в низах всегда нуждалась в особой нравственной проверке в такой же мере, как и вся большая политика партии, связанной служить народу.
Обращаясь к прошлому, вероятно, к месту будет обратить внимание на вопрос: была ли в свое время скромность и был ли аскетизм в кадровом состава партии на Старой площади?
В разгар кампании по итогам майского (39-го года) пленума ЦК, осудившего разбазаривание колхозных земель, стали поступать письма, требующие навести порядок в землепользовании по пригородным зонам, в которых продолжалось строительство дач. В одном из писем в Агитпроп автор его, – лектор или пропагандист из Подмосковья, – ставил вопрос так: разоблачать в печати тех, кто утаивает или получает незаконным путем большие участки земли, отводимые под пригородные дачи, и лишать земельных участков тех, кто расположил их у самых водоемов, препятствуя горожанам пользоваться берегами Москва-реки.
В письме указывалось на нарушения, допускаемые индивидуаль-
[170]
ными застройщиками. Имелся в нем и скрытый критический смысл самоуправного пользования подмосковными землями со стороны ведомств и учреждений. Пропагандист был, видимо, из тех, кто «не лыком шит» – он несколько раз резко подчеркивал о необходимости выполнять требования товарища Сталина о бережном отношении к земле, охранять ее массивы, прилегающие к столице.
Прочитав внимательно письмо, П. Н. Поспелов приложил к нему записку в несколько строк управляющему делами ЦК Д. В. Крупину «с просьбой лично ознакомиться». А когда я зашел в Дмитрию Васильевичу в кабинет с письмом, там застал М. А. Шолохова. Сидя за чашкой чая, они о чем-то беседовали.
В аппарате ЦК знали многие, что Крупин раньше был секретарем Ростовского горкома партии и еще тогда складывалась у него дружба с писателем, Прежде чем отпустить меня, Д. В. прочел письмо вслух, и обращаясь к Михаилу Александровичу, сказал, что вопросы ставятся правильно.
– Надо проверить, где правительственные дачи, разные купальни и все загородки перекрывают берег Москва-реки. Доложу письмо секретарям ЦК, – заметил он, дав понять, что меня больше не задерживает.
В большом партийном коллективе работников Старой площади отношение к Крупину было самое различное. К тому времени и позже я постепенно складывал свое собственное представление об этом человеке, не по годам рано поседевшем и на вид суровом, малоразговорчивом .
Можно было услышать мнение о том, что Крупин вряд ли удобен секретарям ЦК, а уж членам ЦК – явно неудобен: прижимист в расходовании финансов из бюджета партии, трудно уступает в этом об-
[171]
комам, крайкомам и ЦК компартий республик; не менее жестко держит в своих руках другие хозяйственно-управленческие рычаги.
Разного можно было наслушаться. Но все рассуждения, слухи и даже оговоры, хотя и не просто, сами по себе сортировались. В обкомах, крайкомах партии появлялись замашки добиться, скажем, для своего руководства каких-то новых привилегий, – Крупин и его аппарат Управления делами становились «поперек». Жалобы на Крупина секретарям ЦК обычно нейтрализовались аргументированными пояснениями и рамки привилегий оставались по-прежнему жесткими. Крупин – неприятен и непрошибаем – расхожее мнение в кругах генералитета партии.
Недовольство высшего звена руководителей в самом аппарате ЦК – чего нельзя было скрыть – заправлялось теми же дрожжами. Заведующие отделами, инспекторы, в какой-то своей части, стремились получать жилье по стандарту Совнаркома, о котором они создавали себе представление, поглядывая на престижные квартиры в известном доме на Набережной. Его называли еще Домом правительства (ул. Серафимовича 2). Росли быстро претензии и к стандартам отдыха, обеспечения семей у этих новых людей, только что оказавшихся на Старой площади. Стремление к элитному положению возрастало, и опять-таки в личности Крупина виделось какое-то жесткое торможение.
Существовал порядок, по которому управляющий делами, ведал еще и техническим секретариатом Оргбюро. Это усиливало позиции Крупина и, по широкому признанию, позволяло ему не очень оглядываться на то, что его могут «там», наверху оговорить высокопоставленные жалобщики.
Партийные работники и многочисленные специалисты, служебные дела которых повседневно и непосредственно связывали их с Крупи-
[172]
ным по Управлению делами, его хозяйственному отделу, другим разнообразным участкам распорядительно-управленческой деятельности, по строительству многочисленных объектов, представляли, пожалуй, наиболее весомую и аргументированную точку зрения на личность этого незаурядного партийного деятеля. От них можно было слышать: на редкость четкий, организованный и обязательный за свои слова и решения руководитель; доступный для всех, кто обращался к нему со своими нуждами, человечный, несмотря на чисто внешнюю суровость.
Деятельность Д. В., развернувшаяся широко в предвоенные годы, когда обновление партийного аппарата потребовало особых мер по его обеспечению, накладывалась своеобразным эталоном жесткой экономии и рационализма на установившийся внутренний распорядок жизни центрального аппарата партии. По крайней мере, это чувствовала на себе основательно наиболее массовая часть партийных работников – инструкторы. Многие из них жили перед войной в общежитиях. Их семьи, часто не могли приехать в Москву из-за отсутствия жилплощади. Но, если Крупин давал обещание уладить чью-то жилищную проблему, он называл конкретный срок и его слову можно было верить.
Пишущий эти строки, проработав около года в Агитпропе ЦК переселился из общежития в первый, сооружаемый на тогдашней окраине Москвы дом, что сразу за Дорогомиловской заставой. Лето 1940-го, еще не дом – строительная площадка, вокруг разрытые могилы с залитыми известью останками погребенных. Но первые подъезды уже достраивались, Крупин лично проверял их готовность, и люди в них вселялись в сроки, которые им заранее были обещаны. Так, к своей радости, и мы с женой стали обладателями одной комнаты в общей квартире.
[173]
«Малый меридиан» был коротким, протяженностью в шесть семь километров: тянулся он от Старой площади, где люди ежедневно работали до часу-двух-трех ночи, и до тогдашнего Можайского шоссе, где у них была возможность поспать, отлежаться, чтобы в одиннадцать утра приступить к работе.
Неохотно кое-кто поселялся на Можайском шоссе, стремясь получить жилплощадь где-то в городе. Но все знали, что Управление делами не намечает строительства жилых массивов в городе: по сделанному как-то Крупиным заявлению, оно не хочет мозолить глаза москвичам сооружением очередного Дома правительства. Позиция управляющего делами ЦК ВКП(б) не допускать излишеств в обеспечении жильем работающих в партийном аппарате действовала в предвоенные годы и, как говорили, служила примером правительственным и другим центральным ведомствам и организациям. – Мы не аскеты, – говорил Крупин, ограничивая просителя в чем-то, но должны помнить, что простые люди и этого не могут получить,
Строительство жилья, владение санаториями, домами отдыха и дачными поселками было минимально необходимой мерой к тому, чтобы партийный работник, от аппарата ЦК до районного комитета партии не попадал со своими нуждами и запросами в зависимость от ведомств и организаций. По отношению к ним он должен быть независимым материально и в быту. Установка, которую проводил в жизнь, со всей убежденностью в ее правильности Крупин, не была его личным изобретением. Она складывалась годами, превращаясь в традицию, освящалась в художественных образах литературы и искусства. Житейский пример. Один из инструкторов ЦК, имевший в деревне под Владимиром престарелых родителей, которые жили в полуразваленном доме, просил при мне Крупина посодействовать в приобретении досок и бревен, необходимых для ремонта избы. Тот
[174]
пообещал ему помочь. А когда проситель высказал предположение о возможности обратиться на деревообрабатывающее предприятие, кажется, в городе Гусь-Хрустальном, Крупин заметил: – не советую, я лучше помогу вам через Обком партии, зачем Вам втягиваться со своей просьбой напрямик? Не советую! В этом была выражена вся суть установок Крупина.
В годы нэпа партийные и советские работники, как известно, испытывали на себе давление буржуазных элементов, обуржуазившихся кооператоров и других дельцов: подкупы представителей власти, достигавшие порой массового явления, дискредитировали партию и советские органы. Борьба с этим злом велась упорная и жестокая. Отсюда и шло зарождение традиций: вводилась и зарплата по партмаксимуму, а затем предпринимались другие меры против разложения кадров, их омещанивания.
То, что москвичи могли наблюдать в центре города, на примере дома на Набережной, очевидно, мало уже гармонировало с установкой на партийную скромность, могло казаться претенциозным, бросаться в глаза своей правительственной амбицией. В свое время этот дом резко выделялся переполнением выдающимися именами профессиональных партийцев, красных наркомов, ветеранов революции и близких к ним. В истории Москвы он, как и дом на небольшой улице Грановского возле Кремля, фундаментально воплощается в памяти о когорте выдающихся революционеров, знаменитых полководцев, литераторов бурной эпохи, теперь уже кажущейся отдаленной. Дом на Набережной выдал в историю города и страны концентрированно как ослепительную яркость судеб, так и не менее ослепляющие трагедии.
Жилой массив по Кутузовскому проспекту, начинающийся за Дорогомиловской заставой, несмотря на масштабность своей площади,
[175]
свое существование начал так, как говорил и действовал Крупин, как мыслился сам процесс ограждения партийных работников от посторонней зависти и соблазна раздутых привилегий. Строившийся за городской чертой дом не имел повышенной комфортности. Все, что в дальнейшем планировалось по расширению этого жилого массива, включая переоборудование подъезда, в котором жили Брежнев, Щелоков, представляло собой продолжение другими людьми начатого Крупиным строительства. Один вопрос можно было бы справедливо адресовать памяти покойного управляющего делами: зачем было зачинать строительство большого массива жилых домов на историческом месте захоронений людей, павших в Бородинской битве 1812 года?
Оказывается, в Моссовете, эти кладбища из-за чумных на них захоронений были «приговорены» к сносу. И власти города искали только момент, чтобы решить эту проблему при соблюдении строгих предосторожностей. Требовались большие затраты и Крупин согласился произвести их за счет партийного бюджета.
Теперь уже не найти, пожалуй, нынешних Гиляровских, которые бы восстановили в людской памяти все, что было на том месте и как оно потом исчезало.
Если двигаться со Смоленской площади через Бородинский мост, оставляя по левую сторону Киевский вокзал, западное направление столицы выходит к Дорогомиловской заставе – естественной границе прежней Москвы. Старожилы помнят, что от заставы дальше к Поклонной горе Можайское шоссе шло уже по загороду. Больше чем на километр по правую его сторону до самой Окружной железной дороги тянулись кладбища – большое русское и примыкавшее к нему с запада – еврейское, которые другой своей стороной прилегали к откосу берега Москва-реки.
[176]
Известны повествования о погребениях на них жертв, свирепствовавшей в Москве чумы, а позже героев бородинского сражения 1812 года. Свидетельствовали об этом и снесенные сорок лет назад кладбищенские часовни, и еще один свидетель – строгий серый обелиск. Он был перенесен с кладбища к Кутузовской избе в Филях .
Одним словом, по воле зодчих город перед самой Великой Отечественной войной сильно шагнул на Запад, начало обустраиваться и Можайское шоссе. Но прошли годы, и теперь по Кутузовскому проспекту стоит массив из четырех громадных, добротно отстроенных жилых домов – ансамблей, свободно расположившихся между собой и в общем-то ничем внешне не примечательных. Сегодня ничто не напоминает о том, что было на том самом месте еще в 1940 году. Стоят дома подряд, почти замкнутыми квадратами с озелененными дворами; в каждом доме десятки подъездов, сотни квартир. Втиснувшийся между ними, ближе к железной дороге, небольшой городской сквер, в глубине его средняя школа. Со стороны реки к жилым ансамблям примыкают пара домов-башен, еще две средних школы, другие городские постройки.
Где-то около сорока лет подряд дома жилого массива по Можайскому шоссе – Кутузовскому проспекту строились и перестраивались, ремонтировались, обеспечивались эксплуатационно-хозяйственной службой Управления Делами ЦК партии. Вселялись в них, становясь квартиросъемщиками, зачисляемые в аппарат Центрального Комитета работники его общего коллектива, по той самой номенклатуре, которая делила их на должностные категории руководящих, ответственных политических, полутехнических и технических. Жизнь здесь многие годы становилась как бы обратной стороной Старой площади.
Через жилой массив за Дорогомиловской заставой прошли тысячи
[177]
партийных работников, назначаемых, выдвигаемых или отстраняемых от своих постов. Преобладающими среди них были работники среднего звена партии, проходившие в центральном аппарате необходимую школу, многие растекались затем по всей необъятной стране. Вселявшихся в дома по Кутузовскому проспекту тормошили непрестанно, особенно ответственных, направляя из Москвы в республики, края и области, назначая на ответственные должности в печати, иных идеологических органах, рекомендуя на административную и дипломатическую работу.
За последние годы роль Кутузовского проспекта как переваленного места в процессе общепартийного перераспределения кадров заметно снижалась. Жилые массивы, заполняемые руководящими, ответственными кадрами ЦК КПСС возникли в Филях и ближе к бульварам Садового кольца, а у Дорогомиловской заставы живой обмен словно приостановился. Здешние места теперь мало чем напоминают о движении сороковых, пятидесятых, шестидесятых, семидесятых годов, Сегодня в этих домах обитает многочисленное население пенсионеров – людей, доживающих свой век. В прошлом партийные, государственные работники, в семьях они смешались с детьми и внуками. Немало среди них одиноких, покрытых шрамами времени, даже отрешенных в понимании окружающего мира, но чаще можно встретить стариков, еще живо реагирующих на происходящие события: дотошно они вчитываются в строки печатных новостей, энергично обсуждают политические и житейские перипетии; живут так себе, скромно, – в прочем, зависимо от того, как складываются дела для них в семьях их отпрысков.
Время, его спутник – возраст беспощадны в своем вечном движении. Возраст домов у Дорогомиловской заставы остался бы лишь эпизодом, если бы он не наполнил минувшее время событиями раз-
[178]
ными, не перемешал бы светлое в жизни с серым и мрачным. В такой мешанине определилась окончательно и личная трагедия Крупина, зачинателя всего того, что было в жилом массиве. Незаметно он был смещен с должности, уже скорее как неудобный старик, которого, несмотря на его самостоятельный характер, кто-то долго терпел, а «теперь» настала пора, как выражался тогда Н. С. Хрущев, «ехать с ярмарки».
Трагедия этого человека, разумеется, состояла не в том, что его освободили от должности, а по иной причине: его вскоре и окончательно забыли. Жестокая судьба распорядилась так, что он прежде, чем уйти из жизни, провел, кажется, восемнадцать лет будучи парализованным. Такого, как говорится, не пожелаешь и врагу. И все же память о бедолаге могла бы и воскреситься закономерно и по поводу: на место его в те долгие годы, когда он умирал, становились с частой пересменкой люди, несхожие по деловой, моральной и даже политической мерке. Среди них шло общее возвышение по стандартам наград, депутатского положения и даже избрания в состав ЦК, чего к личности Крупина никто не приобщал. Зато «годы застоя» несли и здесь свои отвратительные издержки –«среди них» подымались до этой ступеньки люди даже разложившиеся, аморальные, позорившие то трудное, но почетное рабочее место, на котором достойно прилагал свои силы достойный человек.
Предвоенные годы были для Управления делами ЦК тем испытанием, в котором лично Д. В. возможно и не набирал высокой отметки. Бомбоубежища в подвалах зданий на Старой площади начали строить не раньше июньского рокового дня. А 29 октября 1941 года может быть по этой причине попаданием бомбы в здание ЦК при налете фашистской авиации на Москву, пали жертвами 17 человек, в том числе, заместитель Управляющего делами Петров и писатель
[179]
Афиногенов. Мы уже говорили о примитивизме понимания проблем гражданской обороны в условиях нависавшей военной угрозы. От этого не было свободно и Управление делами ЦК. Да разве оно только, из Кремля караванами грузовиков стали вывозить землю всего за какие-нибудь полгода до начала войны.
Хотелось все же сказать еще о том, что можно было назвать процессом поддержания пуританского режима в аппарате ЦК, влиятельным проводником которого было управление делами. Престарелые обитатели жилого массива на Кутузовском проспекте, с досадой и горечью следившие за тем, как снималась памятная доска генсеку партии на доме 26, вспоминали и те времена, когда внутренняя дисциплина в аппарате не позволяла его работнику заиметь, к примеру, собственную дачу; в аппарате ЦК не мог удержаться человек, повинный в разладе своей семьи, замешанный в гражданском конфликте, вызвавшем судебное или другое, ставшее достоянием гласности, разбирательство, если ему даже ничего не инкриминировалось в моральном отношении. На каком-то этапе, когда стало возможным приобрести в личное пользование легковой автомобиль, ограничения накладывались и на это.
Нарушившего традиции аппарата ЦК работника разбирали на заседании партийного бюро Отдела ЦК или даже без этого, без всякой огласки в коллективе освобождали постановлением Секретариата ЦК от работы. Ответственность за проведение в жизнь такой дисциплинарной меры ложилась на тех, кому в рабочем порядке подчинялся данный работник. Они же обязаны были и устроить провинившегося на работу, иногда вовсе не означавшую ущемления его материального положения. Большие провинности кончались исключением из партии.
Стиль Старой площади нередко копировали, ему тогда подражали
[180]
и в комсомоле и в профсоюзах, не говоря уже о нижестоящих звеньях партии. В нем самой сильной укоренившейся стороной являлось назначенчество. Нынешние условия демократизации партийной жизни неизбежно обостряют исключительно важный для нее вопрос: как поддерживать и совершенствовать институт профессиональных партийных работников. Он ведь непосредственно упирается в назначенчество.
На мой взгляд, дело состоит не в том, что такого назначенчесгва не должно быть в условиях демократизации внутренней структуры коммунистической партии, а в том как это осуществляется, в каких формах и методах, во имя каких целей. Если партия способна придерживаться строгостей в своей внутрипартийной жизни, то тем больше гарантий, что сложный процесс охраны назначаемых ею руководящих кадров от коррупции, групповщины, клановости, всех болезненных явлений будет осуществляться на здоровой основе, и к этому необходимому делу будут прикасаться люди с чистыми руками.
От реорганизаций, которых всегда было много в партийном аппарате, общая репутация людей вовлекаемых в его работу, их качество «скромный-нескромный» автоматически не возрастает, поскольку ничто нельзя брать в застывшем, оторванном от конкретной личности, состоянии, отвлекаясь от ее культурного и инициативного потенциала, Здесь все идет в зачет: и самоотверженность, талант, образованность, эрудиция и здоровый иммунитет против перерождения.
В свете этого, авторитет, репутация пенсионеров, населяющих известные дома по Кутузовскому, дифференцируясь уже ретроспективно, не могут и не должны выглядеть однообразно в темнопепельном цвете мемориальной доски, снятой со стены у пятого подъезда дома 26. На самом углу того же дома осталась памятная доска
[181]
Ю. В. Андропову, спасительно действующая для тех персональных современников «застойного времени», у которых осталась совесть чистой: ни упреков в серости их личных качеств, ни подозрений в коррупции или в заразном протекционизме.
Клочок земли Кутузовского проспекта в какой-то степени, символизирующий времена импульсивной жизни Старой площади, отметил свою причастность и к истории обороны страны, в частности, тем, что большая часть аппарата ЦК в июле 1941 года одела шинели и ушла на фронт.
Прошли те, разные годы, Они непредсказуемо изменили кадровый состав партии и, опережающе, ее центральный аппарат. За сорок лет в нем все обновилось. Какие же шли процессы? В чем их суть? Старая площадь оказалась сосредоточием специалистов с высшим образованием, кандидатов и докторов наук. Во главе отделов появились академики. Знания и опыт этих людей направлялись на конкретное руководство всеми отраслями народного хозяйства, на проникновение во все сферы жизни страны, ее обороны и международных отношений.
Послевоенные годы – время расширения и демократизации внешних связей КПСС. Резко возросшие внешние политические и экономические контакты государства, самой партии и общественных организаций, превратившиеся в один из факторов кадрового обновления на Старой площади, уже не поддавались жесткому централизованному контролю. Так к девяностым годам временами число граждан СССР, находившихся за границей достигало 130–140 тысяч. В основной массе то были специалисты и рабочие с их семьями, моряки и летчики заграничных линий, составы дипломатических, торговых миссий и так далее.
От былой замкнутости центрального аппарата КПСС теперь мало
[182]
что оставалось, его политические работники активно подключались либо к межгосударственным, парламентским контактам, либо чаще всего к разного рода общественным, научным и техническим делегациям на переговорах, конференциях, встречах.
В западном мире постепенно свыкались с тем, что кадровые работники Старой площади посещают другие страны не с «подрывными», а с деловыми целями приобретения связей, опыта и установления международного взаимопонимания. Не обходилось и без кампаний против этой «номенклатуры», подставляемой якобы для контроля за выезжающими за границу людьми. Однако, напускной антикоммунизм все же уступал место здравомыслию, проявлявшемуся прежде всего в деловых кругах западных стран. Заграница, независимо от различия взглядов, в таких, к примеру, кругах которым покровительствовала семья Рокфеллеров, отличалась сильным прагматизмом. Проверяя коммунистов со Старой площади на их здравомыслие, она охотно вступала с ними в деловые контакты, когда речь шла о сдерживании гонки вооружений, международной разрядке, о правах человека, сотрудничестве между странами.
Передо мной выдержки из дневниковых записей доктора исторических наук Юрия Александровича Шведкова. В них бывший ответственный работник Международного отдела ЦК КПСС указывает на плодотворность встреч с главой банкирского дома Рокфеллеров. Занимаясь исследованиями советско-американских отношений и проблем сдерживания гонки вооружений Ю. А. Шведков принимал участие в переговорах с Дэвидом Рокфеллером, которые велись летом 1963 в Ленинграде делегацией советской общественности; пять и семь лет спустя, он, во время своих научных командировок в США, имел с ним новые встречи по аналогичным вопросам. Д. Рокфеллер неизменно был таким же демократичным и корректным в обмене
[183]
взглядами с советским коммунистом.
О чем говорит этот, всего лишь частный пример? Однозначно, о былой стабильности нашей страны, ее международном престиже! В общем, широкие контакты и открытость внешнему миру, усиливая процесс взаимопроникновения в экономической, культурной сферах, захватывали нравственность, вкусы людей, наконец, их социальные и идейно-политические взгляды.
В идеологическом противостоянии двух систем продолжалась борьба. Совокупность так называемых человеческих ценностей Запада нацеливались на создание и усиление эррозии прежде всего в коллективистском мировоззрении социалистического общества. Обнаруживались все новые уязвимые, с точки зрения индивидуалистов, места во взглядах на жизнь. Иными словами, укоренялось слепое преклонение перед западным укладом. Все это проникло и в среду тех, кто работал на Старой площади. В центральном аппарате постепенно опошлялось и рушилось представление о скромности, других моральных устоях, характеризовавших самоотверженность коммунистов революционной поры, их преданность социалистическому коллективизму не на словах, а на деле.
Между тем, далеко не все было отжившим для Старой площади из того, что должно было создавать атмосферу определенной нравственности в кругах элиты правящей партии. Назревала, правда, пора реального учета зародившихся взглядов у новых поколений и чисто реформаторского обновления идейно-политических установок в Центральном Комитете. Этого не последовало и верх взяли силы, порушившие идейный фундамент авторитета партийца, его гражданское и политическое здравомыслие. Восстановление нравственных качеств партийного вожака – насущная задача коммунистов России 90-х годов.
[184]
Хотелось бы сказать, что утверждение нравственных устоев общества включает, безусловно, эмоциональный фактор, но не ограничивается им в поисках истины. Истины прошлого приобретают конкретность, свою научную основу на сравнениях с тем, чего мы достигнем в будущем, что будет отброшено решительно, а что окажется нашей здоровой наследственностью, необходимой для борьбы за прогрессивное развитие на путях социалистического общества.
Опубл.: Шумейко, Г. В. Из летописи старой площади: исторический очерк / Григорий Васильевич Шумейко; предисл. С. Г. Корнеева. – М., 1996. – С. 168–184.
Г. В. Шумейко. Из летописи старой площади: исторический очерк 
распечатать
Смотри также:
