[22]

ТЕТРАДЬ II. Старая площадь. В немом свидетельстве тех лет: 1939, 1956, 1991.

 

В катастрофических событиях для КПСС, в связи с распадом Советского Союза и крушением социалистической системы государств, отправным пунктом явилось разрушение партийности коммунистов в рядах старейшей, одной из наиболее массовых и ведущих партий международного коммунистического движения. В чем же была суть этого разрушительного процесса?

Разрушение партийности, шедшее с самого центра, представлял собой цепь событий как очевидных своей пагубностью, так и скры-

 

[23]

тых, подтачивавших эволюционно внутреннюю силу и мощь правящей партии, ослаблявших ее влияние в массах.

Два параллельно происходивших процесса вели долгим путем ВКП(б) – КПСС к историческому поражению. Во-первых, очевидная бюрократизация, сопутствовавшая измельчанию партийных вождей. Болезнь ее оказалась неизлечимой, ибо борьба с бюрократическими извращениями партийной жизни требовала выдающихся политических и нравственных авторитетов в руководстве КПСС, к которым не принадлежал ни один из апологетов постсталинского вождизма. Во-вторых, параллельно с бюрократическим окостенением в партийных верхах шел процесс идейно-политического их отставания от перемен, диктуемых потребностями развития новых послевоенных поколений, изменениями их психологии и амбиций, что больше всего сказалось в колебаниях интеллигентской части, оказавшейся в руководстве партии 90-х годов.

Об остальных ошибках, слабостях и даже преступлениях партийных лидеров (Сталин – Горбачев) историки скажут, очевидно, как о производных.

Исподволь происходившее вырождение кадров в высшем эшелоне руководства партии в какой-то момент вышло наружу, получив у противников социалистического выбора расхожее название краха номенклатуры.

Энергичную атаку на партию эти самозванные «прорабы перестройки» начинали не с прямолинейного ниспровержения социализма, а с подкопа под уязвимые места номенклатурной кадровой политики партии. Разобраться, так прежде всего этот прием оказался главным в арсенале их средств, пущенных в ход антикоммунистической борьбы за создание в России режима демроссов, провозгласивших курс на реставрацию капитализма.

 

[24]

Заметим также, что именно в 1939 году происходил крутой поворот в понимании коммунистами значения «номенклатуры». Как отмечалось выше, наряду с выдвижением молодежи на руководящую партийную работу, так называемая номенклатура пополнялась массами беспартийных из новых поколений интеллигенции. В каждой национальной республике возникал заметный слой собственной партийной и государственной элиты.

В общем, проводившаяся новым курсом кадровая работа в партии и государстве по решению XVIII съезда ВКП(б) имела ясно выраженную антибюрократическую направленность, хотя при своей высокой централизации она носила в себе опасность укрепления бюрократизма уже на почве сверхцентрализации и повышения уровня национальной государственности в союзных республиках и автономиях. Высокая степень централизма с ужесточением номенклатурного подхода в подборе, распределении и учете кадров в тех условиях воспринималась скорее, как необходимая военно-мобилизационная мера, нежели незыблемый партийный и государственный принцип. Исторический момент в канун войны был определенно таким: требовалась однако прозорливость, чтобы липкое зло бюрократизации и номенклатурной исключительности по-государственному пресекалось.

Летом 1939 года я впервые оказался на довольно узком рабочем совещании, которое проводил в Управлении кадров ЦК ВКП (б) ею фактический руководитель Николай Николаевич Шаталин, в будущем один из секретарей Центрального комитета (после смерти Сталина), а затем опальная жертва Н. С. Хрущева. Из всевозможных источников информации нынешнего «перестроечного» времени известно, что прогремевший популярностью при Горбачеве и Ельцине академик происходит из того самого рода Шаталиных.

 

[25]

Но это к слову, а не об академике, а о Николае Николаевиче, который говоря на, казалось, рутинном совещании о каких-то текущих вопросах кадровой политики, сумел наполнить свое краткое выступление тезисно положениями богатыми оригинальностью мыслей на тему «кадры решают все».

Н. Н. не повторял сталинских концепций, известных нам в те годы, и так шаржированных в стереотипных нынешних публикациях о «номенклатурной» политике коммунистов вообще. А позавидовать содержанию его выступления мог бы иной академик. Позже я читал статьи Н. Н. Шаталина о кадровой политике в официальной партийной прессе. Они, скорее под влиянием особых условий продолжавшейся войны, казались мне формальными и малоинтересными. Но я знал Николая Николаевича и после того, как с ним бесцеремонно расправился «демократ» Никита Сергеевич. До последних своих дней, он жил в соседнем подъезде дома, в котором и проживаю – такой же простой и неизбалованный многолетним властным положением человек, оказавшийся на работе в системе Госплана. Сдержанный и суховатый по характеру, он сохранял свою живость и остроту ума; лишь старомодная, серого цвета, неперешитая и не имевшая вида одежда выдавала его чисто внешне: «он из бывших ответственных».

К сожалению, спустя полвека, я способен переложить лишь вкратце сказанное тогда Н. Н., опасаясь исказить его смысл. Во-первых, подчеркнул он, высокая степень централизации партийной работы по подбору и распределению кадров в стране – дело временное, вынужденное, в известной мере чрезвычайное; если его растянуть на годы, оно может оказаться заорганизованным, скомпрометированным. Во-вторых, существование номенклатуры позволяло в тот момент защитить массы руководящих работников, выдвинутых из мо-

 

[26]

лодежи, особенно хозяйственников, от бюрократических нравов в наркоматах и ведомствах. В этом была одна из важнейших задач кадровой политики партии.

Все, что услышал я из его уст. в летние дни 39-го требует последующего своего пояснения. Речь шла о необходимости глубокого усвоения задач воспитания кадров, которые овладели бы государственным мышлением, были бы непримиримо воинственны против бюрократизма, чванства, поражавших учреждения по вертикали и горизонтали управления.

В атмосфере аппаратных несовершенств и застоев, слабой исполнительской дисциплины, которыми отличались столичные учреждения наркоматов и их чиновная периферия, не приживалась на своих рабочих местах образованная молодежь, приходившая из учебных заведений в народное хозяйство. Продолжалась текучесть деятельных специалистов.

Как я мог понять тогда мысль Н. Н., номенклатура не должна была усугублять пороки государственного аппарата, напротив, преследовала цель влить в него свежие молодые силы, не допуская в то же время формирования привилегированного слоя сановников. При омоложении структур государственного и партийного управления, Н. Н. допускал появление и новых извращений в кадровой политике, сославшись даже на какие-то предостережения В. И. Ленина о многоликой опасности, которую необходимо предотвращать в повседневной партийной работе.

Я пытаюсь возможно более точно передать смысл тогдашних высказываний человека, являвшегося вторым, после Г. М. Маленкова, руководителем в Управлении кадров ЦК. Н. Н. Шаталин прямо указывал, что процесс омоложения кадров связывается с необходимостью оздоровления коллективов от нервозности 37-го года, вы-

 

[27]

званной склоками, подсиживаниями, доносами.

Обновление кадров партии и государства, на его взгляд, представляло собой уникальную меру перехода от заслуженных руководителей «вчерашнего дня» к новым поколениям административно-хозяйственных управляющих. К самым дорогостоящим издержкам он относил невнимание к физическому и интеллектуальному вызреванию человека. Пропустить время его высшей продуктивности в сфере производства, управления государственными делами, в науке, культуре, не заметив своевременно призвания и таланта, равносильно тому, что утерять безвозвратно драгоценное общественное достояние. Н. Н. настраивал присутствовавших на работу с интеллигенцией; был озабочен неудовлетворительной постановкой повышения квалификации рабочих в промышленности, говоря, что кадры словно перезрелые посевы, имеют свойство перестаивать.

Обязательной частью всех обсуждении кадровой политики на Старой площади неизменно становились решения XVIII съезда, принятые по докладу А. А. Жданова. Не обходил их в своих высказываниях и Н. Н. Шаталин, потребовавший от работников аппарата ЦК внимательного отношения к нуждам реабилитированных и их семей. На инструкторский состав Управления кадров ЦК ВКП (б) ложилась большая тяжесть изучения и расследований жалоб и просьб, поток которых неимоверно увеличился.

Доклад А. А. Жданова, взбудораживший общественность, отличался своей резкой постановкой задач обуздания клеветников и провокаторов, специализировавшихся на политических оговорах неугодных им людей, большей частью активистов партийных, советских и общественных организаций.

Беру по стенографическому отчету съезда из приведенных в этом докладе только два примера: «В некоторых организациях, – говорил

 

[28]

А. А. Жданов, – клеветники настолько распоясались, что кладут ноги на стол». «Я, – заявил один из них, – выбился из сил в борьбе с врагами, и потому прошу путевку на курорт»... Множество приведено и других, подобных примеров прямо-таки повального кретинизма, достойного сатирического пера Салтыкова-Щедрина.

Одобренные съездом предложения, содержавшиеся в докладе А. А. Жданова требовали:

- отказаться от половинчатой реабилитации коммунистов, пострадавших от клеветников – она должна быть полной;

- развивать внутрипартийную демократию – защитить права коммунистов (к сведению демократов: это говорилось о членах правящей партии – Г. Ш.).

Вмешательство аппарата ЦК в дела НКВД с тех пор становилось более активным, хотя и проявлялось не на решающих направлениях деятельности этого наркомата. Взятый съездом курс на обживание северных районов Сибири и Дальнего Востока явно ужимал в тех краях сферу деятельности ГУЛАГА. Вкладывались крупные средства в освоение Северного морского пути (Главсевморпуть) и проектирование Байкало-Амурской магистрали. Предприятиям и учреждениям мест, густо наполненных лагерями ГУЛАГА, командировалось для работы по контрактам большое количество молодых специалистов; множились поселки геологов, исследователей рыбных и лесных запасов, вулканологов, моряков, речников, авиаторов.

Разного рода спецпоселения НКВД меняли перед войной режим обращения со своими контингентами. Новая Конституция становилась законодательной базой превращения бывших кулацких спецпоселений Зауралья в обычные поселки с избираемыми в них Советами депутатов трудящихся.

В колонизации Востока дореволюционной России давным-давно

 

[29]

закладывалось, как известно, сочетание каторжно-тюремного передвижения граждан с добровольным переселенчеством. Возникал как бы комплекс, создавшийся при непосредственном участии царской бюрократии. В нем исторически сложно перемешивались новые поселенцы с аборигенами, казаками и ранее сосланными на вечное поселение. В XIX – начале XX веков выходило много исторической и художественной литературы, из которой я еще в молодости знал такое, что буквально упреждает сюжеты и мотивы произведений Солженицына. Взять хотя бы то, что писали Герцен, Достоевский или Чехов, после своего путешествия на Сахалин.

Из многотомных изданий российских этнографов я узнавал даже о специальных поселениях в Зауралье, проживание в которых по традициям отводилось для людей профессии одновременно презренной и необходимой – палачей и их потомков. Именно, в прекрасной библиотеке ЦК ВКП(б) в 39-м я мог получить столь любопытную историческую литературу, не обращаясь в другие общедоступные книгохранилища.

К сожалению, ни в 39-м, ни позже в свои молодые годы, я не имел возможности прочесть ничего путного о том, что представлял собой Магадан – город с его малозамерзающей гаванью, строившийся Дальстроем. Об этом не ведали достоверно в своей массе работавшие на Старой площади партийные кадры, зато слухами они все же пользовались.

Пишущий эти строки, по своей службе в погранвойсках знал о том, что из Ленинграда был переведен на Дальний Восток полковник-пограничник Никишов, который чем-то приглянулся руко­водству НКВД. Еще при Ежове он был назначен Начальником Дальстроя, той самой могущественной части в системе ГУЛАГа, которая отстраивая себе в качестве столицы город Магадан, существо-

 

[30]

вала по принципу «государство в государстве».

Позже, уже работая в аппарате ЦК партии я узнал о том, что Дальсгрой имел и свой флот и внешнюю торговлю, а Никишов за многие годы правления этим государством поднялся в звании до генерал-лейтенанта.

Как говорили, за освоение этих мест и строительство Магадана, он был удостоен звания Героя Социалистического Труда.

Чем закончил свою карьеру этот генерал – не знаю. Обладал он полновластием на громадной территории, где наряду с лагерным контингентом жили аборигены и даже переселенцы из числа свободных людей. Фактически Никишов имел статус губернатора с особыми полномочиями: судил и миловал, распоряжался судьбами людей па землях, где не действовали ни местные советы, ни территориальные партийные, ни комсомольские и профсоюзные организации.

История освоения сурового края, где правил Никишов, и возведение города Магадан, на мой взгляд, неповторима, как и закладка Петром I Санкт-Петербурга. В Политическом словаре, выпущенном «Госполитиздатом» в 1940 году об этом городе говорилось: «Магадан – новый город в СССР на северном побережье Охотского моря, созданный в связи с развитием золотопромышленности в верховьях реки Колымы». Одним словом – российский Клондайк.

Магадан рисовался разумно спланированным и ухоженным городом, строящимся талантливыми ваятелями, с отличным театром и другими культурными учреждениями .

К этой смягчающей характеристике «столицы» репрессированных, где существовало лагерное насилие, – но был и какой-то порядок, – добавлялись слухи о реформаторстве: в зоне могущественного Дальстроя перед войной началось поощрение жилищного обустройства освобождаемых из заключения людей, изъявлявших согла-

 

[31]

сие селиться там в качестве свободных граждан.

По общему убеждению Магадан не изображался местом каторги, но большего знать о нем основной массе ответственных работников на Старой площади дано не было.

Экономическая жизнь зоны Дальстроя, центром которой становился Магадан, – прежде всего то, что связано с добычей драгоценных металлов, – обставлялась, как и в других главных объектах НКВД, засекреченной автономией. Специалисты и даже деятели искусств, выезжавшие в тот край из Москвы, Ленинграда и других городов, подбирались Лубянкой. Командируемые, словно на секретный объект, они оформлялись под условием неразглашения тайны. Колыма и Магадан – это лишь один из «объектов», определявших ту атмосферу, в которой Старая площадь знала очень немногое о делах НКВД, относившихся не к заштатной периферии этого ведомства, а к центральной его части. Тем более, этот край, как и другие, не менее закрытые наркоматом места оставались в 39-м непроницаемыми для партийного влияния аппарата Старой площади.

После снятия Ежова новый сталинский нарком и его наместники в этих местах, творившие по-своему и бесконтрольно суд и право, являли собой сосредоточие произвола, искоренением которого партийные организации смогли реально заняться после ареста Л. П. Берия. Теперь каждый непредвзятый человек может сам судить о том, что существовала своеобразная бюрократическая «департизация» кадров на решающих участках карательной политики НКВД. В прошлое она уходить стала следом за смертью Сталина и казнью его ставленников в НКВД к исходу 1953 года.

Среди наиболее обстоятельных критических анализов тою, что годами происходило на Лубянке, вероятно, еще долго будут признаваться публичные откровения В. В. Бакатина.

 

[32]

По их содержанию возникают, однако, вопросы чаще всего у партийцев старших поколений, припоминающих исторические факты, заявляющие о себе как предъявление иска справедливости и искренности к В. В. Бакатину. Понимаю, что бесполезно иск предъявлять тем, кто в 90-е годы занялся пропагандистским промыванием мозгов молодежи по поводу ответственности КПСС за всю якобы сплошь мрачную историю существования органов государственной безопасности Советского Союза.

Но к бывшему крупному партийному деятелю эти вопросы неумолимо адресуются. Он не только отлично знает, что ни одно государство без своей «ГБ» не существует, но также сознает и перемены, происшедшие после Сталина в КГБ СССР. Ему известно, что качественно новое привнесли в эти органы смены поколений. И больше того, как пережив кадровые протекционизмы, органы ослаблялись при Хрущеве, Брежневе, Черненке и Горбачеве, разъедаемые в том числе, и изменничеством.

Так почему же В. В. Бакатин радуется всему этому ликвидаторству? Именно с этим вопросом еще долго останутся «жить» публикации В. В. Бакатина, назвавшего амбициозно себя четырнадцатым председателем ЧК-КГБ, назначенным в августе 1991 года на эту должность М. С. Горбачевым.

Ему «последнему» председателю КГБ СССР, деятелю, оказавшемуся на самой вершине «сверхгосударства», выпали, что называется, карты в руки, показать, что творилось в мозговой части репрессивного аппарата: сколько было погублено невинных из номенклатуры и невходящих в нее, представителей различных слоев населения и по каким поводам, сколько коммунистов и беспартийных, деятелей культуры и священнослужителей.

Одним словом, предстояло ответить на те вопросы, которые по-

 

[33]

стоянно ставила в «перестроечные» годы общественность. Последнего председателя не могли не занимать публикации различных, идущих в разнобой, данных о потерях нашего генофонда; сказать бы и о действительных шпионах, диверсантах, других уголовниках, уничтоженных госбезопасностью. К сожалению, В. В. Бакатин обошел тонко все эти «банальности», наполняя различными подробностями страницы выпущенной им книги «Избавление от КГБ» (Издательство «Новости», Москва, 1992).

В его подчинение была поставлена огромная замкнутая система, как он сам признает, с прямым указанием М. С. Горбачева покончить с нею. И уж кому, кому, как не ему открывалась исключительная возможность, по крайней мере, уточнить важнейшие публикации, подтвердить что-то и опровергнуть что-то из всех прежних газетных «открытий», о масштабах репрессий и их вредоносности...

Говорят, приводившиеся Н. С. Хрущевым в докладе на XX съезде КПСС сведения о репрессиях, также были недостаточными. Но то, что было известно 35 лет тому назад, пополнялось многократно часто конъюнктурными рассуждениями разных «знатоков», а не статистикой Лубянки. Н. С. Хрущев тогда, по крайней мере, сообщал об уничтожении Сталиным основной массы участников XVII съезда партии, с чего рисовалась картина о том, что «ежовщина» была мерой прежде всего антипартийной.

Книга В. В. Бакатина, представляющая по откровенности уникальное публицистическое произведение, во многом обложена данью новейшей конъюнктурщины обмолвок и безосновательных утверждений, вызывающих искреннее сожаление, поскольку автор должен бы быть подлинным летописцем данной исторической темы.

В числе своих самых больших умолчаний правды В. В. Бакатин в унисон с пропагандистскими установками режима демроссов обхо-

 

[34]

дит историю как расправ с кадрами в кампании репрессий, связанной с именем палача Ежова, так и массовую реабилитацию, осуществленную перед войной усилиями партии.

По Бакатину реабилитация жертв сталинских репрессий начинается с хрущевской «оттепели». Что же касается самих репрессий 37 года, он ограничивается упоминанием о сотнях тысяч расстрелянных, среди которых оказался и его дед, реабилитированный в 1966 году.

Похоже на то, что умолчание автора книги «Избавление от КГБ» отодвигает нас на годы от выяснения правды. Она опутывается в наши дни прямо-таки несуразной пропагандой сторонников режима.

Поразительные утверждения разнобоя о том, сколько же в репрессиях 30-х годов погибло людей, сопровождаются цифрами (от 3-х, 9-ти до 80-ти миллионов человек). Постараемся себе представить такое: последнюю «астрономическую» цифру называет «народный депутат» в откровенно подстрекательской беседе по российскому радио и это не вызывает ни желания усомниться, ни возражений. «Депутат» взваливает всю ответственность за репрессии на коммунистов. Деятель, повествующий о том, что он осуществил избавление от КГБ, утверждает по сути тоже самое, только оперируя более мягкими выражениями, ссылаясь на КПСС.

О том, что сама партия коммунистов понесла наибольшие потери от репрессий, правды нет. Кем же должны быть сказаны слова правды о последствиях так называемой «ежовщины», в ответе за которую были, говоря к слову, бюрократы всех властных структур управленческого аппарата в наркоматах и других учреждениях.

За этим постыдным бедствием, как мы знаем, возвышалась гигантская фигура Сталина. И Н. Н. Шаталин в условиях 39-го года, несомненно понимал, что искупление греха в делах реабилитации

 

[35]

достигалось наполовину или и того меньше, ибо оставался непоколебимым культ личности вождя. Спекуляции на его «непогрешимости» приносили дивиденды бюрократам и протобестиям карьеризма на всех уровнях множивших ложное представление о личных достоинствах деятелей, решающих «за всех».

Управление кадров ЦК в самом начале своего существования занималось тем, чтобы ограничивать власть наркоматовских верхов, ответственных за многие расправы с кадрами. Но это не было решением вопроса, ибо существовала еще и личностная проблема выдвижения вождей, неподвластная аппарату ЦК. Теперь мы назовем ее вождизмом. Были Сталин – Берия – Маленков – Хрущев – Брежнев – Черненко и их соратники, иными словами «команды» претендентов на самовластие, шедшие чередой прогрессирующего измельчания личностей.

Ну, а карательные органы при Сталине и при Черненке что в них общего и совершенно несхожего? В. В. Бакатина пленила, однако, сомнительная общность.

За цепью ошибок авторитаризма и вереницей вождей, последовавших за Сталиным, появилась в конечном счете невысокого роста фигура последнего псевдореформатора, исполненного худших приемов политиканства. Возникла она в той текучести, угнетавшего партию вождизма, в котором мы не можем не видеть жестоких противоречий диалектического порядка.

Диалектика, не терпящая релятивизма, однако, также несовместима с шаблонными штампами, к примеру: сталинщина и антисталинщина. В партийной терминологии начало осуждения культа личности Сталина было положено уже после смерти вождя. Оно исходило не от Н. С. Хрущева, а непосредственно от Г. М. Маленкова, о чем свидетельствует и опубликованная стенограмма Пленума ЦК

 

[36]

(июль 1953 года), рассматривавшего «дело Берия». С этого Пленума и началось – к сведению В. В. Бакатина – обновление КГБ, организации, ставившейся теперь под контроль партии.

Иное дело, последующие поколения и партийных руководителей и профессионалов госбезопасности могли терять ориентиры в своем курсе. Но от ответственности партийные органы (с устранением Берия) за состояние спецслужб уже вряд ли могли уклоняться , как признают это и, по крайней мере, объективные историки.

С 53-го года была налажена снизу доверху структура партийного контроля, если его, разумеется, не отождествлять с мелкой опекой. Ведь существует та грань, за которой ни партия, ни самый демократический парламент, ни президент, ни самый свирепый диктатор не могут постоянно держать «за руку» свои спецслужбы.

И «прорабы перестройки» и демроссы ловко пользовались и продолжают упражняться в пропаганде изобретенного ими же тезиса о том, будто в отстранении Н. С. Хрущева от должности принимал участие КГБ. Обходят сермяжную правду, что история не знала такого безболезненного отрешения от всех постов разом обанкротившегося столь всевластного первого лица в государстве, каким после Сталина являлся не Г. М. Маленков или скажем В. М. Молотов, а лишь Н. С. Хрущев.

Судя же по выступлениям в печати тогдашнего председателя КГБ В. Е. Семичастного. он каждое свое действие, связанное с подготовкой известного Пленума ЦК «О Хрущеве», предпринимал только по постановлениям, принимавшимися Политбюро. И, как говорится, он вовсе не опасается архивистов, которые могут извлечь для историков документы, говорящие об обратном.

Тезис «сталинщина и анти» оказался таким образом отправленным в архив вместе с легендой о том, что КГБ принимал активное

 

[37]

участие в деле Н. С. Хрущева.

Трагедия кадровой политики КПСС была в том, что партия даже пережив историю культа личности Сталина, не освободилась от болезни всевластия собственных вождей и вождизма, с их порочной эффектностью политических жестов и безответственностью авторитаризма.

Сама номенклатура не являлась тому непосредственной причиной, но Н. С. Хрущев разделавшись с управлением кадров ЦК как системой, порочной своим централизмом, лично дал неподражаемые образцы манипуляций в кадровой как и в социально-экономической политике, достойные худшего деспотизма вождей.

«Прорабы перестройки» в чем-то копируя стиль кадровой политики Н. С. Хрущева (в смысле импровизаций и антидемократизма) пренебрегли необходимостью самоанализа и самокритики. На опыте «наскоро испеченного» своего режима они демонстрируют неспособность «стать партией», достойной переходного периода, на распутье которого оказалось движение. Разношерстная интеллигентская среда демроссов, прежде чем завладеть Старой площадью, не прошла трудной школы преобразования в партийный институт, известный всем политическим течениям необходимостью уважать организаторскую и кадровую работу, с ее принципами и традициями.

Показательным прецедентом, который Н. С. Хрущев создал, вызвав подражание ему у «прорабов перестройки» и демроссов, явился его доклад на XX съезде партии. Я имею ввиду дезорганизующую силу общественного сознания, вызванную этим докладом.

Упреждая возможные нападки на автора за эту мысль, хочу подчеркнуть, что речь идет не о существе самой темы, касающейся дальнейшего развенчания культа личности Сталина, назревшей и даже перезревшей. И не об остроте оценок, которых заслужил покойный

 

[38]

вождь, получив позже клеймо тирана. К слову, в политике личностные черты тирании многолики. История знает, как они уживаются с образами демократов, диктатурой, монархией.

Незаслуженно воспеваемый доклад Н. С. Хрущева на XX съезде партии имел, однако, гораздо меньшее значение, чем ему придают, обычно из-за его популизма, лишенного глубоких выводов и предложений, в которых так нуждались КПСС, народы Советского Союза и прогрессивные силы остального мира.

После разоблачения Берии и его осуждения, от Н. С. Хрущева не требовалось большого политического риска подвергнуть критике культ личности покойного Сталина. Зато возникла насущная необходимость не в поверхностной сенсации, а в глубоком анализе уроков. Кричащей была потребность в осуществлении курса на демократизацию обстановки опять-таки в самой партии и в общественной жизни страны. На нее и предстояло дать развернутые ответы. Однако, этого и не произошло.

На XX съезде КПСС Н. С. Хрущев своим докладом о культе личности Сталина эффектно потряс мировое общественное мнение элементарно подобранными фактами, дотоле и без него известными миру. Реальный эффект был достигнут им благодаря состоявшемуся признанию, за которым стоял авторитет большой массовой партии, находившейся в авангарде борьбы за укрепление многонационального государства, партии, правившей в неоспоримо могущественной державе.

Правда, что эффект эффекту рознь. Меры по преодолению культа личности в докладе Н. С. Хрущева практически отсутствовали, зато Н. С. Хрущев одним этим докладом, во-первых, расколол коммунистов на мнимых антисталинистов и столь же мнимых сталинистов, оглушенных его сообщением; во-вторых, что, пожалуй, самое важ-

 

[39]

ное, одним махом стал собственной персоной над Центральным Комитетом партии. Недосягаемый для критики внутри ЦК, Н. С. Хрущев превратился из партийного лидера в новоявленного отца «прямой демократии», которому показалось резонным затем даже в ООН голосовать «персональным башмаком».

Мы натерпелись подобных перестроечных фокусов в 80-90-е годы и есть причина еще раз задуматься над тем, во что все это обошлось партии, народу и всем ценностям их социалистического выбора.

Листаю страницы блокнота с собственной беглой записью, которую я делал на том заседании XX съезда. Еще раз убеждаюсь в отсутствии даже минимально необходимых выводов и предложений о путях демократического преодоления последствий культа, которых следовало ожидать от докладчика. Сплошные сенсации.

Но где мысли о реформах, демократизации, достойные руководителя большой партии? К тому же докладчик выступал по столь серьёзному вопросу на заключительном заседании съезда и прения по нему не открывались.

Свои объяснения по этой весьма щекотливой теме Н. С. давал позже, обычно импровизированно, пытаясь преподносить их публике не менее эффектно, чем сам доклад. Элитным слоям из руководства партии, государства, столичной интеллигенции, иностранным гостям Н. С. с большой легкостью рассказывал о серьезных вещах. Он привлекал внимание публики к содержанию доклада во время обедов в Кремле, на приемах, когда по традиции уместными являлись лишь изящные своим содержанием и краткостью тосты.

Суть его многократно повторявшихся утверждений сводилась к наличию раскола в тогдашнем Президиуме ЦК КПСС на закоренелых сталинистов и тех, кто пошел за «ним». Итак, «сталинисты-антисталинисты», прародители консерваторов, противников реформ

 

[40]

и их отважные реформаторы «идут» длинной чередой от Н. С. Хрущева. Дотошные пропагандисты демроссов, правда, докопались до истины: Хрущева в реформаторстве на три года опередил не кто иной, – а Лаврентий Павлович Берия, по-своему начавший «демократизацию» национального вопроса с насаждения национальных руководителей на Украине и в Прибалтике.

Ничего не скажешь ни против дальновидности «Л. П.», ни против доклада «Н. С.» на XX съезде. Только все это было, словно, из серии кинобоевиков «вожди и вождизм», ломящееся в беспредел «прямой демократии».

Но послушаем еще и свидетелей. На мою просьбу к П. К. Пономаренко поделиться о том, как предварительно обсуждался проект доклада Н. С. Хрущева XX съезду о культе личности Сталина на заседании Президиума ЦК КПСС, вот что он рассказал:

– До глубокой ночи присутствующие давали общие замечания, но чаще всего конкретные поправки и возражения. Их было так много и, при том, часто взаимоисключающих друг друга, что сложилась ситуация, при которой Президиуму ЦК стало ясно: от проекта, над которым больше всего работали П. Н. Поспелов и Комаров (первый заместитель председателя КПК), практически ничего не осталось. Неизбежна была работа над докладом заново. Времени, однако, для этого не было. Но вместо перенесения срока доклада, последовало единодушно принятое «соломоново» решение – поручить Н. С. Хрущеву выступить с докладом, доработав его с учетом высказанных замечаний и предложений. П. К. Пономаренко рассказывал немало подробностей, касавшихся и несуразности такого решения и содержания замечаний, а также от кого они поступали. На мою просьбу обобщить их, коротко ответил:

– Ну что ж, больше всего предлагалось конкретных мер по пре-

 

[41]

одолению культа на путях демократизации обстановки в партии и обществе. Хрущев оказался, однако, не готовым осмыслить и включить их в текст доклада .

Не спрашивал я П. K. о том, велась ли подробная запись той исторической дискуссии в Президиуме ЦК, потому не могу сказать есть ли документы, подтверждающие доверительный его рассказ мне в теплую майскую ночь 1965 года. Но неясность же преодолеть – думаю теперь – но архивам и мемуарам. К тому же их еще можно сличить, сопоставив первый вариант доклада с предпоследними и последним. Распространялись упорные слухи о том, что работал над завершением текста доклада Алексей Иванович Аджубей – известный журналист, зять Н. С. Хрущева.

В итоге, основное внимание в докладе Н. С. Хрущева на XX съезде КПСС о культе личности свелось к изобличению Сталина, ответственного за физическое уничтожение основной массы делегатов XVII съезда партии. Иными словами, – самой верхней части номенклатуры, деятелей, которые выдвинулись к руководству партии еще до Октябрьской революции или в годы гражданской войны.

Люди из гвардии «делавшей революцию», замешанные во внутрипартийной борьбе и оклеветанные, стали жертвами сталинской политики репрессий. В числе пострадавших оказались военные кадры, члены Политбюро и ЦК партии.

Н. С. допускал ошибку, когда, передергивая в докладе факты, говорил банальности о руководстве военными операциями со стороны Сталина, утверждая по тот следил за ходом боевых действий не но картам Генерального штаба, а «по глобусу».

К слабости позиций докладчика на XX съезде П. К. Пономаренко относил, как ни парадоксально, безмолвие делегатов съезда. В переполненном зале Кремля в 1956 году докладчика слушал руководя-

 

[42]

щий состав партии, государства и Советской Армии, из людей, – в своей основной массе, – участников еще XVIII, XIX съездов.

Эти кадры, встретившие войну, вынесшие на своих плечах огромную тяжесть организаторской и политической работы на фронтах и в тылу, груз восстановительного послевоенного времени знали и понимали в совокупности не меньше, а неизмеримо больше того, что говорилось в докладе Н. С. Хрущева,

Молодые в 39-м году, они изрядно состарились к XX съезду, но зная уроки войны, ее последствия, испытав на себе методы руководства Сталина, остальных членов Политбюро, они имели не книжное, а свое собственное представление о достоинствах и пороках верхушки партии. О самом Хрущеве, слывшем одним из приближенных вождя, безмолвствовавший зал был также неплохо осведомлен.

По поводу эффекта доклада XX съезду, который он приобрел на Западе, П. К. Пономаренко лишь заметил то, с какой изобретательностью Н. С. добивался сенсационности, предпочитая приоритет публикаций содержания доклада, именно, на страницах ведущих буржуазных газет.

Последнее мне было неплохо известно самому по работе в Международном отделе ЦК КПСС. Впереди были еще заграничные публикации мемуаров, уволенного в отставку Н. С. Хрущева, и широкое недоумение, существовавшее в аппарате ЦК по поводу той безнаказанности, с какой бывшее первое лицо в партии и стране разглашало государственные секреты.

– Теперь все в прошлом, – скажут мне те, кто пишет из Н. С. портрет демократа и противника тоталитаризма. Мемуары отложили наследникам Н. С. изрядные суммы гонораров в конвертируемой валюте по заграничным банкам и на этом дело кончено.

В действительности же остаются весьма острые вопросы, которые

 

[43]

следовало бы адресовать и «прорабам перестройки» и режиму демроссов. Вот самый первый из них: почему не изданы в нашей стране эти мемуары?

Н. С. Хрущев – незаурядная личность, вошедшая в историю государства. Расхваливая его демократичность, вызвавшую «оттепель», «демократы» заключают Никиту Сергеевича в собственные объятия. Но при всей противоречивости личности Н. С. Хрущева, они не могут втиснуть ее в прокрустово ложе их воинственного антикоммунизма.

Издание на русском языке режимом демроссов мемуаров Н. С. Хрущева и публикация других материалов из архивов ЦК, скажем, стенограммы пленума ЦК 1957 года, на котором он подвергался резкой критике со стороны Молотова, Маленкова, Кагановича, позволили бы ознакомить народ с самыми любопытными и важными сторонами фальсификации образа этого политического деятеля.

Взлет его к политическим небесам был необычайно стремительным. На мало кому известного в 1931 году слушателя и секретаря парткома Промакадемии обращает внимание Н. Аллилуева. О нем узнает Сталин. А в 39-м Н. С. Хрущев характеризуется а своей политической биографии уже как один из виднейших деятелей большевистской партии, верный ученик и соратник вождя. В скобках будь оказано, – имевший образование в объеме рабфака всего лишь...

С уходом из Промакадемии Н. С. Хрущев около семи лет находится в руководстве Московской городской и областной партийных организаций. И за годы массовых репрессий неминуемо делит с Л. М. Кагановичем ответственность за все, что творилось карательными органами в столице и области. С января 38-го он уже первый секретарь ЦК КП(б) Украины, а в 39-м становится и членом Политбюро ЦК ВКП(б).

 

[44]

В 1953 году, три месяца спустя после смерти Сталина, Н. С. Хрущев не без основания зачтет себе в качестве подвига участие в акции по устранению Л. П. Берия – опасного претендента на пост диктатора, известного проводника сталинской политики репрессий.

Собственное же политическое обличие Н. С. Хрущева, оставшаяся за ним репутация сильного и волевого вождя партии были отмечены своей непредсказуемостью и с этой странностью они вошли в историю. Оставленное им наследие волюнтаризма открывало простор тому поистине чудовищному упадку влияния партии в управлении государством, за которым маячили барство, цинизм и коррупция Л. И. Брежнева, текучесть двух его физически немощных преемников, двурушничество последнего, круто взявшего курс на развал партии и Советского Союза.

Н. С. Хрущев искренне считал себя революционером, когда говорил воротилам американского бизнеса о том, что «мы вас похороним», и тогда, когда втянул партию и страну в «идеологический» конфликт с Китайской Народной Республикой. Он считал себя таким, когда без серьезных оптимальных подсчетов подстегивал размах создания оборонного комплекса, перетряхивал кадровый состав Вооруженных сил, не задумывался о рентабельности инвестиций на освоение целины. О широкой натуре этого деятеля слава становилась вселенской.

Обласканный Сталиным, он не стал ни сталинистом, ни антисталинистом. Н. С. Хрущев и в самом деле не обладал теоретической подготовкой, необходимой для идейно-политического развенчания культа личности своего покровителя.

Элементарное знание основ теории Маркса и Ленина уберегло бы его от того плена, в котором он оказался у окружавшей его оравы «советников вождей». Честолюбивому лидеру она подсказала и со-

 

[45]

ставила к XXII съезду партии «Программу КПСС», по которой уже нынешние поколения «будут жить при коммунизме». Более примитивной дискредитации идеи социализма придумать было трудно. По беспринципность «советников», многих из которых я знал десятки лет, не имела границ. Утратив Н. С. Хрущева, они перекантовались к Л. И. Брежневу, затем последовательно к Ю. В. Андропову, К. У. Черненко, М. С. Горбачеву.

Пройдя за каких-нибудь 30 лет всю лестницу политической и нравственной акробатики, «советники» этого клана верой и правдой выслуживаются у демроссов, доказывая то, как следует в антикоммунизме искать утешение личности, «освободившейся» от социалистического крепостничества и даже рабства, как выразился один из них, в прошлом самый влиятельный.

Начав на Старой площади свое формирование с группы фаворитов Н. С. Хрущева, они разрослись в процветающий институт политической стратегии, разрабатывая концепции реставрации капитализма, ориентированного на его американскую модель. Поистине странное и чудовищное превращение.

В немом свидетельстве прошлого ВКП(б)–КПСС за последние более, чем полвека ее существования 39-й и 56-й годы – это вехи тех судьбоносных политических виражей в ее жизни, не разобравшись критически в которых новым поколениям партийцев трудно докопаться до глубинны;; причин трагедии, потрясшей партию на рубеже 80-90-х годов.

Те, кто направлял решения XVIII партсъезда, словно, даровали сверху массам коммунистов, во-первых, демократическую защиту их прав и уверенность в том, что их не будут преследовать (членов правящей партии), и, во-вторых, равенство доступа в ее ряды интеллигенции. Дальше вперед Сталин и его окружение оказались неспособ-

 

[46]

ными просчитать и предвидеть необходимые реформы партийного строительства, освободиться от догматических концепций, в частности, касающихся мирового революционного процесса.

В год 56-й партия подверглась новому испытанию ее руководством. Популизм его, выдаваемый за демократизацию, спекуляции на идеях коммунистической нравственности образовали двойную мораль и в самой критике сталинских преступлений. Н. С. Хрущев, выступив с «Отчетным докладом ЦК» на XX съезде, предназначенном, как говорится, для всей партии и народа, начисто порушил затем всю идею съезда и его авторитет другим своим «закрытым» докладом «О культе личности Сталина». Иными словами, с особой силой проявилось двурушничество, на котором получили уроки безнравственности будущие политиканы и бюрократы из молодых в партии и комсомоле, подобные М. С. Горбачеву и К°. Они-то в массе своей становились и опорой коррумпированного Л. И. Брежнева и идейно -политическими перевертышами в 80-90 годы.

Цинизм двурушничества, обрушившийся с трибуны XX съезда на массы простых коммунистов, как уже отмечалось выше, расколовший их искусственно на сталинистов и антисталинистов, больнее всего ударил по сознанию и нравственности большой массы тогдашней молодежи в школах, имевшей еще чисто детское представление о Сталине.

Цинизм, – тем более жестокий и пагубный для нее, что в роли разоблачителя предстал перед юностью того времени лично «ОН» – ближайший соратник и ученик Сталина. В 80-90 годах эта юность уже выделила из своей среды тех политических деятелей, которых мы имеем теперь на поверхности. И это примечательно для смутного времени!

Н. С. Хрущев не стяжал славы в международном коммунисти-

 

[47]

ческом и рабочем движении поступком на XX съезде. «Движение» имело великое нравственное право на равноправное участие в разоблачении и осуждении сталинизма. Я не говорю уже о том, что даже такой деятель как Уинстон Черчилль высказался порицающе по поводу политиканства Н. С. Хрущева.

Сохранившие собственную принадлежность к России, патриоты ее и приверженцы социалистического выбора оказались ныне перед труднейшей задачей в оценке «хрущевского» курса руководства КПСС, его ошибочности, послужившей одной из причин поражения многомиллионной партии. Говоря «хрущевского» я не исключаю всех последующих лидеров партии, не улучшавших общего дела после Никиты Сергеевича.

Исторической и философской мысли потребуются время и мудрость для глубокого анализа происшедшего в КПСС и его точных оценок.

Начавшее уже бытовать, в том числе и среди коммунистов, представление о том, что КПСС не была партией в подлинном смысле, а являла собой государственную структуру, оказывается на пробу скорее чисто тактической уступкой перед идейными атаками демроссов и других противников социализма. Одновременно оно грешит своей антиисторичностью.

Если правящая партия в конечном счете и заслужила эту упрощенную расхожую характеристику (государственной структуры), необходимо ясно увидеть как во времени и пространстве образовалась та пропасть бюрократического падения и двойной морали ее верхов, измельчания и вырождения их, которая привела к разрушению партийности низов, отрыву партии от масс. Годы 1939, 1956, 1991 много дают показательного, особенно на примере отношений партии с интеллигенцией.