Святослав Леонидович Агафонов. К 100-летию со дня рождения

9 сентября 2011 года исполнилось 100 лет со дня рождения Святослава Леонидовича Агафонова. В связи с юбилеем ЭПИ «Открытый текст»  знакомит посетителей музея с уникальными экспонатами – свидетельством о рождении и крещении (метрикой) С.Л. Агафонова, составленном причтом церкви Трех Святителей в Нижнем Новгороде в сентябре 1911 года и личным листком по учету кадров, заполненным рукой Святослава Леонидовича в марте 1986 года. Публикуется также очерк журналиста Юрия Немцова, посвященный выдающемуся нижегородскому архитектору-реставратору.

РЕСТАВРАТОР

Ю.Л. Немцов

Дом, самолет или книгу человек начинает с проекта. Даже судьбу свою пытается заранее нарисовать. Но чаще сама жизнь, засучив рукава, кроит человека по собственным чертежам. И счастлив тот, кто, угадав ее добрый замысел, станет подмастерьем у жизни. Тогда, подводя итоги, он увидит, что день за днем шел к цели, о которой и не подозревал, что дела и поступки его, казавшиеся прежде не связанными ничем единым, кирпичами легли в фундамент, стены и своды прекрасной постройки.

Мальчику, родившемуся в семье известного горьковского архитектора Леонида Дмитриевича Агафонова, на роду было написано пойти по стопам отца. Но путь этот оказался далеко не таким прямым и ясным, как представлялся вначале. Институты, в которых он учился, несколько раз реорганизовывались, сменяли друг друга архитектурные стили. Конструктивисты на обломках классицизма возводили свои дома-танки и дома-самолеты, затем вновь классический стиль на короткое время стал господствующим, и студент Института живописи, скульптуры и архитектуры Всероссийской академии художеств Святослав Агафонов рисовал величественные здания с колоннами и античными портиками. Но по ночам, под грохот ленинградских трамваев, ему снились каменные особняки в милом старом Нижнем – крепкие и приземистые, словно грибы-боровики, и вознесенное над Волгой пятисвечье Успенской церкви, и разорванное ожерелье кремлевских стен на зелени Дятловых гор.

Он пропадал в залах библиотеки Академии художеств, читая книги прошлого, позапрошлого веков. Город-памятник, хранящий в музеях и прямо на улицах несметные сокровища культуры, сам Ленинград воспитывал в нем благодарную память – уважение к труду неизвестного тебе мастера и неприятие тех, кто готов уничтожить этот труд в угоду своим убогим представлениям о красоте; качество, необходимое каждому человеку, иначе жизнь потеряет смысл и засохнет, как дерево без корней.

Получив диплом архитектора, Святослав Леонидович Агафонов не думал о реставраторстве. В институтах этому не учили. Но богатая книгами по истории архитектуры библиотека отца, музейные залы, дворцы и парки Ленинграда, монастыри и церкви старинных русских городов – это были те кирпичи, из которых жизнь строила реставратора Агафонова – пока еще втайне от него самого. И втайне готовила ему встречу с главным в его судьбе.

Делая в 1950 году вместе с женой обмеры стен и башен Нижегородского кремля, он еще не подозревал, что встреча состоялась. Собственно, она состоялась еще тогда, когда он мальчишкой лазил по полуразрушенным кремлевским стенам, сжимая в руках самодельный лук с тетивой из шпагата.

Во все времена жили на земле строители и разрушители. Не успели русские мужики построить в устье Оки крепость – пришла Орда, и запылал Нов град Нижний.

Не успели достроить кирпичный кремль – подошел Мухаммед-Эмин и осадил город. Но с тех пор как замкнул кольцо могучих рук красный Нижегородский кремль, никто из осаждавших не смог прорваться за зубчатые стены.

А разомкнуло кольцо время… «В Нижнем, государь, Нове городе каменного города от Борисоглебской башни за по Зачатскую белую башню вся стена рушитца и за белою башнею стена рушитца и через рухлую, государь, стену, скроз стену в город переходят люди…» – слезно писал в столицу воевода, дабы починили порушенный кремль.

Оползень снес подгорную часть стен, ветер сорвал кровли, в огне пожара погибли две башни.

Но страшнее стихии оказались дела рук человеческих. Нижегородский губернатор Ребиндер «починил» кремль, разобрав на кирпичи зубцы стен, заложил бойницы и проломил в башнях окна, шатровые кровли заменил обычными крышами, покрасил их красной краской, а башни и стены побелил.

В первой половине XX века в кремле были разобраны Симеоновская, Успенская церкви и Спасо-Преображенский собор. А какие были прожекты! В начале позапрошлого века губернатор Быховец предложил снести Ивановскую башню, в 30-х годах века прошлого любители широты и размаха проектировали снос части кремля, выходящей на площадь Минина и Пожарского, – их раздражал недостаточно круглый вид этой площади.

В 1949 году была начата реставрация Нижегородского кремля. Это были руины: беззубые, обескровленные (от слова кровля), стены, разрушенные (некоторые до основания) башни – таким увидел знакомый с детства памятник приехавший из Москвы в 1951 году новый научный руководитель реставрации кремля Святослав Леонидович Агафонов.

Каким был этот человек тогда, в 51-м? Я впервые увидел его тридцать лет спустя. В горьковском Доме архитектора шло совещание, очень серьезное совещание, настоящий бой за наследие. Обсуждался проект реконструкции центра, а по существу, решался вопрос, быть или не быть старому Нижнему. Архитекторы говорили красиво, страстно, убедительно, казалось, с ними невозможно не согласиться: действительно, старые дома мешают транспорту и, чтобы проложить через центр автомагистраль, просто необходимо чем-то пожертвовать.

Человек, взявший слово, говорил негромко и вообще имел какой-то виноватый вид. Удивительным было его лицо, очень печальное лицо. Казалось, этот человек видит не сидящих перед ним людей, а ревущие бульдозеры, пыль, взметнувшуюся над рухнувшими стенами старых домов и встающие на их месте двадцатиэтажные коробки. Кремль не может, не должен соседствовать с этими великанами, говорил он, ему необходимо привычное, низкорослое окружение. А дорогу можно пустить вот здесь (показывал он на карте место подальше от кремля), это значительно удобнее и ничего не нужно сносить.

Его, как мне показалось, неубедительное выступление произвело довольно сильное впечатление, словно все тоже увидели бульдозеры и краны в ста метрах от кремля.

– Это Агафонов,– объяснили мне шепотом,– человек, который спас кремль.

Кремль спас не Агафонов. Вернее, не только он. То партийное собрание тридцатых годов, на котором зарубили нелепый проект сноса стены, а еще раньше – подписанный Луначарским охраняющий памятники декрет и сотни, сотни тех, кто долгие годы словом ли, делом формировал в народе бережное отношение к наследию. В масштабе страны Агафонов был одним из многих, но тогда, в 51-м, в Горьком единомышленников у него было не так уж и много.

– Просто уму непостижимо, как он провернул здесь такую работу! У него ведь не было качеств руководителя, организатора, хозяйственника. И этот тихий, мягкий, интеллигентный человек поднял из руин кремль! – вспоминает один из его соратников Виктор Яковлевич Чащин.– Если бы только кремль! Архангельский собор, Успенская церковь, Никольская церковь в Балахне, реставрационные работы в Арзамасе, Болдине, Макарьеве… То, что здесь реставрация проводилась на достаточно высоком уровне, заслуга Агафонова. Он стал одним из наиболее авторитетных специалистов по древнерусской оборонной архитектуре. Когда возникали спорные вопросы по Смоленскому кремлю, по Орешку (Шлиссельбургу), вызывали Агафонова. В нашем городе любой реставратор идет от Агафонова, потому что это – школа.

Теперь трудно представить себе, что они могли разминуться – этот невысокий человек и эти огромные башни и прясла, а тогда, в 1951 году, превращение Агафонова-младшего в реставратора могло показаться случайностью. Если можно назвать случайностью любовь к родной земле с ее холмами и равнинами, к безымянным мастерам, умевшим строить на этой земле так, что холмы становились выше, а равнины – шире и привольней. Если можно назвать случайностью благодарную память – чувство, без которого нет реставратора. Это чувство не покидало Агафонова в той экспедиции по Костромской области, когда под его руководством были выявлены и изучены оставшиеся в живых памятники старины и когда, возможно, впервые возникло у него решение: посвятить себя делу их сохранения.

Как бы там ни было, а после окончания аспирантуры при Академии архитектуры СССР Агафонов появляется в Горьком, возглавляет реставрационную мастерскую, собирает вокруг себя целую плеяду талантливых архитекторов – В. В. Орельского, Е. А. Окишева, И. Г. Потапова, В. Я. Чащина, Л. И. Пименова и других. Это и была школа Агафонова.

Реставратор… Он не имеет права на отсебятину. Не имеет права подчиняться сиюминутной выгоде, веяниям архитектурной моды, капризам конъюнктуры. Изучить все источники и документы, твердо сказать всем и прежде всего самому себе: «так было» или «так могло быть» и уже ни на шаг не отступать от сказанного – для этого нужна твердость. А этот человек даже внешне выглядит мягким, податливым: тихий голос, какая-то застенчивость, нескладность фигуры, осторожные, изучающие глаза, легкое рукопожатие, вежливость и предупредительность в каждом движении. Но когда было необходимо, Агафонов становился твердым, непреклонным.

Кремль требовал этой твердости постоянно. Твердости и упорства. Всё, начиная с даты основания, нуждалось в доказательствах. Например, каким должен быть размер бойниц? Сохранились или широкие, как окна домов, или совсем узкие, по одиннадцать сантиметров шириной. Сквозь такие щели разве что из лука стрелять, но ведь Нижегородский кремль XVI века строился в пору развития огнестрельного оружия. Чтобы убедиться в исконном происхождении одиннадцатисантиметровых бойниц, нужно было доказать, что в то время у нижегородцев имелось огнестрельное оружие соответствующего калибра.

В описях XVII века приведен только вес ядер, которыми были заряжены пушки в Нижегородском кремле, но не размер стволов. Агафонов едет в Ленинград, в Артиллерийском музее изучает историю огнестрельного оружия, затем в музее села Коломенского взвешивает ядро затинной пищали, определяет его диаметр, чтобы выяснить соотношение веса и калибра, сравнивает с данными описей. Все правильно: сквозь узкие бойницы кремлевских зубцов можно было стрелять из затинных пищалей XVI века.

Многое подсказывал сам кремль. Например, были найдены два чудом уцелевших зубца – у Георгиевской и Тайницкой башен. По ним восстановили все. Помогли хранившиеся в архивах чертежи архитектора Ефимова, делавшего обмеры кремля в 1827 году. Скажем, на месте стены одной из башен у Ефимова показана лестница. Стали долбить – нашли нижнюю ступень белокаменной лестницы. Остальное дополнили по расчетам.

И, однако же, все это были безусловно важные, но мелочи по сравнению с главной потерей: памятник еще при Екатерине Второй в результате «ремонта» утратил свой первоначальный облик, и единственным дошедшим до нас его старым изображением оказалась гравюра XVII века Адама Олеария. Знал бы посланец герцога Голштинского, сколько глаз будут сквозь лупу рассматривать его гравюру, – постарался бы нарисовать картину более реалистично. Не стал бы фантазировать, пририсовывая к башням несуществующие детали.

По крупинке, по кусочку, по кирпичику собирал Агафонов со товарищи разбитый временем образ кремля. Изучал труды по фортификации – ведь чуть ли не заново приходилось строить крепость. И чем дальше, тем яснее становился замысел неизвестного архитектора, пять веков назад мерившего шагами вершины и овраги Дятловых гор. И Агафонову временами казалось, что он сам вместе с ним строил крепость на слиянии двух рек, а потом жил в окруженном неприступными стенами деревянном городе, поднимался с его защитниками по крутым лестницам Никольской башни, чтобы встать к фитилям затинных пищалей. С закрытыми глазами прошел бы он по его улицам – через Большую Мостовую по выложенному бревнами спуску вниз, к Ивановским воротам, мимо дворов князей Барятинских и Воротынских – туда, где под защитой Ивановской башни шумел нижегородский торг. Словно по памяти, рисовал он силуэт Борисоглебской башни, исчезнувшей, как и ее соседка Зачатская башня, с лица земли два века назад.

…Здесь обычно никто не гуляет. Только ветер со Стрелки с разбегу врывается через «рухлую… стену, скроз стену…» Последняя брешь в теле кремля – невосстановленная Зачатская башня. Мысль о ней постоянно мучает реставратора, как неотправленное письмо, неуплаченный долг. Вечно какие-то дела, от которых не уйти, – все важные, нужные, неотложные. Звонки с самого утра. Из общества охраны памятников – насчет Макарьева. С телевидения – «сегодня запись, Святослав Леонидович!» Из института, из реставрационной мастерской, из музея. Его персональную выставку просит Москва – и честь, и новые хлопоты: надо быть на открытии, а у него лекции в институте, дипломники. И с Макарьевским монастырем тянуть нельзя – пропадет уникальнейший памятник. И студийцам не откажешь – передача с выставки уже стоит в плане.

Потом, после поездки в Москву, на борту катера он рассказывал о выставке, о тех, кто пришел на открытие. Да, были однокашники. Не кандидаты, как он, – все доктора, заслуженные архитекторы, большие люди. «Мой дом!» – могут они небрежно сказать, проезжая в автомобиле мимо огромного здания. А он? По его чертежам не строят новое – восстанавливают старое, чужое. Сказать – «мой кремль»? «мой собор»?

Леспромхозовский катер пробирался среди затопленных кустов, верхушки которых, как вешки, указывали стертое разлившейся Волгой русло Сундовика. Агафонов, несмотря на холодный апрельский ветер, не пожелал спуститься в трюм, сидел на палубе, за рубкой, глядел на проплывающий мимо лысковский берег. Показал на церковку в Исадах:

– Надо взять под охрану.

Я вспомнил слова из песни Клячкина «Псков»:

Помнишь церковь, что легко вбежала на пригорок,

И улеглась на нем свободно,

Отбросив руку с колокольней?

Так лежал бы человек, спокойно глядя в небо…

Архитектура из всех искусств, может быть, наиболее человечна, ведь и человек подчас неотделим от своего жилища. Пока живет дом, живет память о его хозяине – на этом основано музейное дело. И слова «реставратор» и «реаниматор» похожи не только звучанием.

Правда, зданию помощь нужна не так скоро, а человека в отличие от здания нельзя воскресить.

Мы шли на катере в Макарьев, как участковый врач идет по вызову к больному. В помощи нуждался Макарьевский монастырь – по значимости второй после кремля памятник Горьковской области. Главным консультантом на этот раз был профессор Богословский – специалист по гидросооружениям. Он должен был решить, достаточна ли высота защитной дамбы, которую строят здесь по проекту одного из московских институтов.

Выбравшись по Сундовику на волжский простор, катер взял курс на Макарьев, и монастырь, издали похожий на белокаменный кремль, развернулся во всем своем великолепии. Петр Алексеевич Богословский, в длинном черном пальто и черном берете, увлеченно щелкал фотоаппаратом. Зрелище действительно было необыкновенное: вода плескалась у самых стен монастыря, юго-восточная башня, казалось, уже плывет, отделившись от каменных прясел. Через пару лет, когда разольется здесь искусственное море, картина будет еще трагичнее.

Святослав Леонидович тоже смотрел на монастырь, и на лице его стыло знакомое уже печальное выражение. Он бывал здесь много, много раз и, как никто, знал ситуацию. Знал про трещины в стенах и башнях, знал, что у монастыря фактически нет фундамента и он стоит на песке как человек, слегка увязнув. Но если человек, почуяв под собой зыбкую почву, перейдет на сухое место, то затопленный памятник обречен на медленную гибель. Обречен проектом, в котором намеренно (из эстетических соображений) занижена кромка защитной дамбы.

Когда между Москвой и Горьким разгорелся спор по поводу того, как надо защищать монастырь от затопления, вспомнили, что еще в 1978 году Агафонов предлагал свой вариант инженерной защиты, включающий в себя одновременно и реставрацию. Решение было простым и остроумным: восстановить наружный пояс стен (в XVII веке Макарьев имел два пояса укреплений), сделав его одновременно и щитом от паводков.

Почему же тогда, в 78-м, Агафонов не пробил свой проект? Сил не хватило?

Он много стен не успел пробить. Может быть, потому что всегда защищал другие стены?

За ним еще долг – Зачатская башня. Последняя башня кремля. Он уже сейчас может нарисовать ее силуэт, знает высоту и ширину, размер и форму ворот (не верится, что «реставратор» – латинское слово, в нем отчетливо слышатся русские корни «стар» и «врат» – старые врата), все повороты лестниц, словно ходил по ним, число бойниц, словно считал их когда-то, давным-давно, в те далекие времена, когда крещенный русским именем итальянец строил в Нижнем крепость.

Здесь сомкнет свои руки кремль, люди свяжут разорванное кольцо его истории узлом квадратной Зачатской башни. Здесь доведет до конца Святослав Леонидович Агафонов главный труд своей жизни.

Время собирать камни… Это время сделало Агафонова своим подмастерьем. Гигантским циркулем проведя окружность через пять веков, время соединило его имя и с Петром Фрязиным, и с теми неизвестными русскими зодчими, что заложили в середине тысячелетия неприступную крепость на слиянии двух великих русских рек.

Настольная лампа освещает бледное, усталое лицо пожилого человека, его худую фигуру в глубоком, покойном кресле. Тонкие пальцы роются в папках, перебирают старые листы, кальки, фотографии. Так ли изображают героев нашего времени? Агафонов не возводит многоэтажных зданий, не заглядывает в глубины вселенной, не ставит рекордов ни в забое, ни на спортивном помосте. Этот человек с тихим голосом живет негромко, и дело, которое он делает, кое-кому казалось необязательным, второстепенным.

У Времени свои мерки. Как вода в лотке старателя, оно смывает легкие песчинки, оставляя тяжелые крупицы золота. Рано или поздно человек осознает цену истинной красоты. Когда-нибудь слово «реставратор» будут произносить с таким же уважением, как слово «доктор», ибо первый оберегает и лечит корни культуры. И еще глубже: корни национального самосознания. Трудно воспитать патриота своей земли в городе, потерявшем память, забывшем имена своих великих сограждан, разрушившем творения своих зодчих.

Реставратор возвращает городу память. Лечит корни дерева, чтобы зеленела крона.

…Тонкие пальцы роются в папках, перебирают листы, кальки, фотографии. Тихий голос называет города, даты, имена людей.

– Вы знаете, ко мне ходит один семиклассник. Такой серьезный мальчик. Он говорит, что вместе с другом увлекается древнерусской фортификацией. По данным, напечатанным в моей книге, Сережа Дуболазов (так его зовут) сделал макет Дмитриевской башни и сейчас, представьте себе, собирается делать макет Зачатской!

– Разрушенной? Каким же образом?

– Я дал ему свои чертежи, эскизы, кальки. Остатки башни сохранились, он сам делает обмеры, думает, сопоставляет. И знаете что? – Агафонов оживляется, потирает руки. – Он высказал интересное предложение: восстановить на площади Минина и Пожарского отводную башню с мостом. Мечта, конечно, но…

В 1983 году к горьковскому архитектору Святославу Леонидовичу Агафонову ходил семиклассник Серей Дуболазов, делал по его чертежам макеты кремлевских башен. Ну и что, событие?

Да, событие. Потому что одним реставратором стало больше.

***

Впервые опубликовано в сборнике «Стрежень» (Горький: ВВКИ, 1984. С. 120 – 128).

© Открытый текст

размещено 10.09.2011