Эльяшевич Д.А. Правительственная политика и еврейская печать в России. 1797–1917.

Российская Академия Наук

Институт российской истории

Санкт-Петербургский филиал

На правах рукописи

07.00.02. – Отечественная история

Автореферат

диссертации в форме опубликованной монографии

на соискание ученой степени доктора исторических наук

Санкт-Петербург

2000

[2]

Работа выполнена в

Санкт-Петербургском государственном университете культуры

и искусств

Официальные оппоненты:

 доктор исторических наук ст. науч. сотр. В.Г. Чернуха

 доктор исторических наук профессор Е.Р. Ольховский

 доктор исторических наук профессор А.Д. Степанский

Ведущая организация: Российская национальная библиотека

Защита диссертации состоится “____” ________2000 г.

в ____часов на заседании специализированного совета Д 200.58.01

по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора исторических

наук при Санкт-Петербургском филиале Института российской

истории РАН (197110 С.-Петербург, Петрозаводская ул., д.7).

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Санкт-Петербургского филиала

Института российской истории РАН.

Автореферат разослан “____” ________2000 г.

Ученый секретарь

Специализированного Совета,

доктор исторических наук В.А. Нардова

[3]

 Диссертация представлена к защите в форме опубликован­ной монографии: Эльяшевич Д.А. Правительственная политика и еврейская печать в России, 1797 – 1917: Очерки истории цензуры. – СПб.: Мосты культуры; Иерусалим: Гешарим, 1999. – 792 с.

 Работа посвящена изучению истории становления и разви­тия государственной политики в отношении еврейской националь­ной печати (книги и периодика) на языках иврит, идиш и русском с момента возникновения официальной цензуры еврейских изда­ний в 1797 г. по март 1917 г. Цензура еврейской печати рассмат­ривается в диссертации как инструмент национальной политики самодержавия.

 Особенностью развития отечественной исторической науки последнего десятилетия являются попытки переоценить едва ли не весь многовековой путь развития России. Имеет место и суще­ственное расширение тематическою спектра исторических иссле­дований за счет в прошлом “запрещенных” или “нежелательных” тем. Среди них не последнее место занимает история националь­ной политики в Российской империи и СССР.

 Россия была и остается многонациональным государством. Вследствие этого, проблемы взаимоотношений власти и народов, входящих в состав населения страны, а также контактов и проти­воречий между различными национальностями, всегда имели в России принципиальное значение. Вполне очевидно, что истоки многих, если не всех, современных национальных конфликтов ле­жат в историческом прошлом. Поэтому столь важно выработать объективные и научно обоснованные представления о том, как, каким образом, в силу каких политических и идеологических при­чин формировались национальные отношения в стране, каков был путь их развития.

 И в прошлом, и в настоящем одним из важнейших и наи­более “больных” вопросов национальной жизни России был и ос­тается так называемый еврейский вопрос. Он не терял своей акту­альности на протяжении всей отечественной истории начиная с эпохи Киевской Руси. Ни один другой нехристианский народ не пользовался таким пристальным вниманием со стороны русских властей, как евреи. При этом Россия, вся Восточная Европа в целом, имели огромное значение для еврейской национальной ис-

[4]

тории. Именно здесь на протяжении многих веков находился тот главный духовный центр, в котором генерировались все основ­ные идеи и принципы национальной жизни еврейского народа. Нельзя забывать также то, что к 1914 г. на территории Российс­кой империи проживало более половины всех евреев земного шара.

 В силу различных причин, совершенно особую роль в ев­рейской истории всегда играла книжная культура. Неразрывно связанная вплоть до середины XIX в. с иудаизмом, она, по сути дела, была основным народообразующим элементом. Поэтому ев­рейское самосознание чрезвычайно болезненно относилось к лю­бым попыткам каких-либо внешних воздействий на национальную письменную традицию. Такие попытки воспринимались не только как цензура текста, но и как цензура национального бытия.

 В многонациональном государстве цензура национальной книжности должна рассматриваться в качестве одного из инстру­ментов национальной политики. Поэтому названные выше обсто­ятельства характеризуют то важнейшее место, какое занимала цен­зура еврейской печати в правительственной политике в еврейском вопросе, и определяют актуальность ее изучения. Особенностью цензурной практики в данном случае являлось то, она па протяже­нии ста двадцати лет служила главным проводником всех сколь бы то ни было значимых идеологических принципов националь­ной политики в отношении еврейского населения и отражала их внутренние противоречия. Цензура еврейской печати, на первых порах своею существования боровшаяся не с “вольными”, а, наоборот, с “отсталыми” мыслями, сражалась с архаичностью тра­диционного еврейского общественно-религиозного сознания и на­саждала идеи “исправления” евреев и их сближения с христианским населением, а затем искореняла посеянное ею же “вольнодумство” в появившихся секулярных текстах на языке идиш и в умах еврей­ской молодежи. Вследствие этого, такие определяющие для исто­рии евреев в России проблемы, как противодействие правитель­ства распространению хасидизма, утверждение идеологического принципа “казенного просвещения” евреев и борьба за светскую школу, именно на историко-цензурном материале могут быть изучены наиболее полно и объективно.

 Важно также подчеркнуть и другую отличительную особен­ность цензуры еврейских изданий в России: цензура эта была не только зеркалом, отражавшим политику правительства в отноше­нии еврейского населения, но и мощным, а в отдельные периоды – по сути, единственным – средством и источником формирования

[5]

данной политики. Вплоть до середины XIX в. среди всех российс­ких подданных иудейского вероисповедания лишь цензоры еврей­ских сочинений были в определенном смысле приближены к адми­нистрации, и лишь они пользовались у нее относительным авто­ритетом. Роль этих цензоров существенно возрастала еще и пото­му, что они были единственными в стране чиновниками, владев­шими языками иврит и идиш. Все это превращало их в главных информаторов, консультантов и советчиков правительства во всем, что имело отношение к регулированию еврейской национальной жизни. Да и в более позднее время, в конце XIX – начале XX вв., когда основное место в процессе сбора сведений о евреях отводи­лось уже полицейским источникам, специально организованное при помощи цензоров наблюдение за еврейской печатью давало властям обильную и чрезвычайно ценную информацию, необхо­димую для принятия тех или иных политических решений.

 В работе, являющейся первым за последние 65 лет отече­ственным диссертационным исследованием, посвященным истории евреев в России, на основе комплексного изучения большого объе­ма ранее неизвестного фактического материала и сочетания мето­дов исторического анализа со специфической книговедческой ме­тодикой, впервые в научной практике с исчерпывающей полнотой освещается процесс функционирования правительственной цензу­ры еврейских изданий с момента ее учреждения (1797 г.) по март 1917 г, то есть за 120-летний период, дается детальная характери­стика деятельности еврейских цензоров и цензурной судьбы мно­гих книжных и периодических изданий на языках иврит, идиш и русском, проводится многоаспектный анализ правовой базы суще­ствования еврейской печати, выявляется роль правительственной цензуры в формировании общественного сознания еврейского на­селения. Обоснованная в работе периодизация истории цензуры еврейских изданий рассматривается одновременно и как периоди­зация истории взаимоотношений власти и еврейской культуры (ре­лигиозной, общественно-политической, художественной).

 Материалы и выводы диссертации дают возможность скор­ректировать сложившиеся в отечественной и зарубежной истори­ографии взгляды на эволюцию официальной идеологии царизма в еврейском вопросе в XIX – начале XX вв. и существенно допол­нить имеющиеся представления об истории национального разви-

[6]

тая евреев в Российской империи.

 Предпринятое в диссертации изучение истории цензуры ев­рейских изданий восполняет многие пробелы общей истории рос­сийской цензуры (организация, управление, идеология) и позволя­ет поставить и рассмотреть вопрос о цензуре национальных изда­ний как важном инструменте национальной политики самодержа­вия. Оно также проливает свет на такую совершенно неизученную еще проблему, как история еврейского книжного дела и периоди­ческой печати в России.

 В работе впервые вводится в научный оборот обширный корпус неизвестных ранее исторических источников, в том числе на языках иврит и идиш.

 В основе методологии работы лежит объективный, всесто­ронний анализ фактографического материала, выявление и иссле­дование тех значимых исторических фактов, которые при своем сопоставлении позволяют воссоздать историю правительственной политики в отношении еврейской печати на разных этапах се раз­вития и вычленить главные закономерности этой политики.

 В исследовании применяется комплексное сочетание мето­дов исторического анализа и специфических методов книговеде­ния (функционального, библиографического, статистического). Комплексность использованной методики была продиктована осо­бенностями изучаемого материала, имеющего отношение как к политической истории России, так и к национальной истории ев­рейского народа, а также к истории издательского дела и журна­листики у евреев.

 Предпринятое в диссертации комплексное изучение собран­ного фактического материала позволило впервые в научной прак­тике объективно осветить весь путь развития правительственной политики в отношении еврейской печати и определить ее место в общей идеологии самодержавия в еврейском вопросе. В ходе ис­следования были выявлены многочисленные факты, свидетельству­ющие о попытках правительства при помощи административного воздействия на печать бороться с теми или иными настроениями в еврейском обществе и поощрять те тенденции общественной жиз-

[7]

ни евреев, которые в данный момент признавались властями же­лательными и необходимыми. В работе воссоздана динамика взгля­дов представителей местной и центральной администрации на ев­рейскую печать и еврейский вопрос в целом.

 Результаты исследования позволяют во многом по-новому очертить контуры политики правительства в еврейском вопросе в XIX – начале XX вв. и вносят вклад в изучение национальной политики российского самодержавия.

 Методология и методика, использованные в диссертации, могут применяться при изучении истории правительственной по­литики в отношении печати на языках других наций и народно­стей Российской империи.

 Материалы диссертации могут быть использованы при со­здании обобщающих монографических работ как по истории ев­реев и еврейской культуры в России, так и по истории русской цензуры и национальной политики самодержавия в целом. Они также окажутся полезными при написании учебников по полити­ческой истории России, при подготовке вузовских лекционных и семинарских занятий, разработке спецкурсов.

 Основу источниковой базы диссертации составляют нео­публикованные документы из различных архивов России, Украи­ны, Литвы и США. В своей совокупности они составляют более 2000 единиц архивного хранения, впервые вводимых в научный оборот. Вся эта совокупность неопубликованных источников мо­жет быть разделена па несколько основных групп.

 С момента своего возникновения в упорядоченной и систе­матической форме цензура в России, в том числе, и цензура еврей­ских изданий, была чрезвычайно централизована. Она управля­лась из находившегося в Санкт-Петербурге единого центра, како­вым последовательно были канцелярия генерал-прокурора Сената (1797 – 1802), Главное правление училищ Министерства народно­го просвещения (1802 – 1818), Ученый комитет Министерства на­родного просвещения (1818 – 1828), Главное управление цензуры (1828 – 1862), Особенная канцелярия министра народного просве­щения (1862 – 1863). Совет министра внутренних дел по делам книгопечатания (1863 – 1865), Главное управление по делам печа­ти Министерства внутренних дел (1865 – 1917). Архивные фонды данных ведомств, хранящиеся в Российском государственном ис-

[8]

торическом архиве, содержат важнейшие сведения по истории цен­зуры еврейских изданий. Документы из этих фондов составляют первую группу источников.

 В фонде канцелярии генерал-прокурора сената отложились материалы, освещающие этап становления цензуры еврейской пе­чати в России, ее рижский период[1]. Тут сосредоточена переписка по учреждению цензуры, подбору цензоров, материальному обес­печению их деятельности. Здесь же находятся и первые цензорские рапорты, переписка по поводу отдельных изданий, проекты неко­торых регламентирующих документов. Документы этого фонда раскрывают процесс первоначального знакомства официального Петербурга с еврейской книжностью.

 Период истории цензуры еврейских изданий, охватываю­щий время с 1803 по 1827 гг., к сожалению, наименее полно обес­печен источниками. Это объясняется тем, что, во-первых, сама цензура, осуществлявшаяся тогда в Цензурном комитете Виленского университета, действовала крайне неудовлетворительно, и, во-вторых, архивные документы этих лет сильно пострадали из-за проводившихся на всем протяжении XIX в. плановых уничтоже­ний дел в ведомственных министерских архивах. Отдельные, хотя, порой, и весьма важные, материалы по истории цензуры еврейс­ких изданий этого времени проходят по фондам Департамента народного просвещения[2]. Главного правления училищ[3]. Ученого комитета[4], канцелярии министра народного просвещения[5] и дру­гим фондам. Следует признать, что сохранившийся корпус источ­ников данного периода (включая и документы Виленского цензур­ного комитета) позволяет дать лишь общий очерк истории еврей­ской цензуры 1804 – 1827 гг. Правда, немногочисленные докумен­ты 20-х гг. предоставляют чрезвычайно важный материал для изу­чения процесса выработки официальной цензурной идеологии в отношении еврейских изданий, нашедшей свое законодательное выражение в николаевском цензурном уставе.

[9]

 После 1827 г. количество документов по цензуре еврейских изданий неуклонно, год от года, возрастало. Фонд Главного уп­равления цензуры Министерства народного просвещения за 1828 – 1862 гг. насчитывает более трехсот подобных дел[6]. В данном фонде находятся как материалы, характеризующие деятельность еврейской цензуры в Виленском, а потом и Киевском цензурном комитетах (цензорские отчеты, донесения и записки, дела об от­дельных изданиях, переписка по личному составу и др.), так и бумаги, освещающие выработку внутри самого Главного управле­ния цензурной политики по отношению к изданиям на еврейских языках в целом. Здесь же имеется корпус документов по цензур­ной истории первых органов идишистской и русско-еврейской пе­риодической печати.

 Дела краткого периода реорганизации цензуры в России (1862 – 1865 гг.) сосредоточены в фондах Особенной канцелярии министра народного просвещения и Совета министра внутренних дел по делам книгопечатания[7]. Материалов по истории цензуры еврейских изданий в этих фондах относительно немного, что объяс­няется, прежде всею, тем, что инородческой печати (за исключе­нием польской) в то время уделялось мало внимания.

 История цензуры еврейских изданий в 1865 – 1917 гг. на­шла свое всестороннее освещение в делах огромного фонда Глав­ного управления по делам печати[8]. Подобных дел здесь более семисот. Наряду с документами уже известных типов большой массив дел этого фонда посвящен разрешению и цензурной истории отдельных органов периодической печати, а также рассмотре­нию как предварительной, так и последующей цензурой (после 1905 г. – наложению арестов и переписке с судебными органами) книжных изданий. В фонде Главного управления по делам печати содержатся, помимо этого, документы по истории цензуры теат­ральных пьес на языке идиш, сведения о военной цензуре еврейс­ких изданий в 1914 – 1917 гг. и другие важные материалы.

[10]

 Документы всех перечисленных фондов использовались в качестве основных источников при создании настоящей работы. В своей совокупности они позволяют не только всесторонне изучить историю цензуры еврейских изданий в дореволюционной России, но и выявить основные закономерности ее развития, неразрывные связи, существовавшие между цензурой и государственной поли­тикой в еврейском вопросе. Этому в немалой степени способство­вало также обращение и к другим фондам Российского государ­ственного исторического архива. Так, например, в собрании доку­ментов Департамента народного просвещения Министерства на­родного просвещения имеется большой комплекс материалов, пря­мо относящихся к истории еврейской цензуры[9]. Много важных документов по теме содержат фонды Департамента духовных дел иностранных вероисповеданий[10]. Помимо этого, большое значе­ние имеют фонды так называемого Еврейского комитета, рассмат­ривавшего в 40 – 50-е гг. XIX в. проблему цензуры еврейских изданий[11]. Центрального комитета цензуры иностранной[12] и Во­енной цензуры при Петроградском комитете по делам печати[13].

 Изучение истории цензуры еврейских изданий в России невозможно без обращения к документам тех местных цензурных учреждений, которые таковую цензуру непосредственно осуществ­ляли. Однако при использовании этих материалов, составляющих вторую группу источников настоящей работы, нам приходилось учитывать, во-первых, что практически вся сколь бы то ни было значимая информация из местных цензурных учреждений немед­ленно доводилась до сведения вышестоящих организаций, то есть Главного управления цензуры и Главного управления по делам печати, в архивах которых и откладывалась, и, во-вторых, что степень сохранности современных архивных фондов этих учреж­дений весьма невелика. Сказанное относится к фондам Петро-

[11]

градского комитета по делам печати и, особенно, Виленского, Ки­евского и Одесского цензурных комитетов[14].

 Исследование документов еврейских общественно-политичес­ких, культурных и благотворительных организаций и обществ, а также редакций и издательств, показало, что они освещают, в ос­новном, собственно издательскую деятельность этих учреждений. Однако и здесь порой встречаются материалы историко-цензурного характера, связанные с преследованиями тех или иных изданий. Сказанное относится к документам Всеобщего еврейского рабочего союза в Литве, Польше и России (Бунд)[15], Общества для распрост­ранения просвещения между евреями в России[16], Еврейского историко-этнографического общества[17], редакции журнала “Еврейская старина”[18], издательства “Мир”[19] и целому ряду других.

 Для изучения истории цензуры еврейских изданий в России большое значение имеют документы личных фондов еврейских общественных деятелей, представителей еврейской науки, культу­ры и литературы. Систематической и обзорной информации по

[12]

данной теме эти документы, как правило, не содержат, но они являются источниками отдельных фактов и сведений, позволяю­щих представить картину развития цензуры более полно, выявить ее роль в становлении еврейской культуры в России. К наиболее значимым с этой точки зрения собраниям относятся личные архи­вы Л.М. Брамсона, П.И. Вейнберга, бар. Д.Г. Гинцбурга, А.-Б. Готлобера, С.О. Грузенберга, Д.Г. Маггида, Д.А. Хвольсона и С.Л. Цинберга.

 Отдельные – правда, крайне малочисленные – материалы по истории цензуры еврейских изданий в России имеются и в зарубежных архивохранилищах. Как правило, они представляют собой копии документов, хранящихся в архивах бывшего СССР. Однако среди них встречаются и оригиналы, а также копии тех документов, подлинники которых были утрачены. Наибольший интерес в этом смысле представляет так называемая “Коллекция Чериковера”, находящаяся в Институте YIVО в Нью-Йорке[20].

 Опубликованных источников, раскрывающих историю цен­зуры еврейских изданий в дореволюционной России, имеется очень ограниченное количество, что объясняется, прежде всего, совер­шенной неразработанностью этой темы в научной литературе. Практически все публикации таких источников на разных языках были осуществлены или в дореволюционных изданиях, или в на­чале 20-х гг. Лишь в самое последнее время в печати стали вновь появляться отдельные исторические документы. Правда, они по­священы не столько истории цензуры еврейских изданий, сколько истории самих этих изданий.

 Все имеющиеся печатные источники можно разделить на несколько основных групп, а именно: воспоминания и мемуары, частная и официальная переписка, делопроизводственные доку­менты, официальные списки запрещенных произведений печати, статистические данные. Важнейшими печатными источниками яв­ляются также опубликованные произведения еврейских цензоров и сами издания, подвергавшиеся цензуре, то есть бывшие, так ска­зать, объектом ее деятельности.

 В группе воспоминаний и мемуаров необходимо выделить, прежде всего, “Книгу жизни” С.М. Дубнова – без сомнения, наи­более значительный памятник русско-еврейской мемуаристки. В двух первых томах этого монументального труда представлена

[13]

широкая панорама истории еврейской печати в России в после­дней четверти XIX и начале XX в.[21] С.М. Дубнов, являясь дея­тельным сотрудником многих еврейских периодических изданий, был хорошо знаком с цензурными условиями своего времени и официальной цензурной идеологией в отношении еврейской печа­ти. Его свидетельства в этой области имеют большое научное зна­чение и широко использовались при подготовке настоящего ис­следования.

 В 1993 г. были опубликованы воспоминания Г.А.Ландау – сына ведущего деятеля русско-еврейской периодической печати и книгоиздательского дела последней трети XIX в., бессменного редактора-издателя “Еврейской библиотеки” и “Восхода” А.Е. Лан­дау[22]. Не посвященные специально взаимоотношениям этих изда­ний с цензурой, они, тем не менее, дают яркое представление о деятельности человека, доставлявшего немало хлопот Петербургс­кому цензурному комитету и Главному управлению по делам пе­чати. В связи с деятельностью А.Е. Ландау должно быть упомяну­то и небольшое сообщение мемуарного характера Г.Г. Генкеля “В старом “Восходе”[23].

 Важный материал для воссоздания истории цензуры еврей­ских изданий в России содержится также и в мемуарных памятни­ках, созданных представителями русской литературы и культуры, а также чиновной элиты империи. К числу последних относятся, например, воспоминания Е.М. Феоктистова[24]. Его отзыв о еврейс­ких изданиях важен для изучения истории правительственной по­литики в отношении еврейской печати в 80-е гг. XIX в. Нельзя не упомянуть и “Дневник” А.В. Никитенко. Не содержащий ничего, что было бы специально посвящено цензуре еврейских изданий, он, тем не менее, дает чрезвычайно ценные характеристики мно­гих фигур, бывших к этой цензуре причастными: гр. С.С. Уварова, кн. П.А. Ширинского-Шихматова, А.С. Норова и др[25].

[14]

 Для реконструкции истории цензуры еврейских изданий чрезвычайно важными являются еще неизвестные современным российским исследователям мемуарные памятники, вышедшие в свет на языках иврит и идиш. К их числу следует отнести, в пер­вую очередь, работу журналиста и историка Бенциона Каца “К истории цензуры еврейской литературы. Заметки и воспомина­ния”[26]. Написанная в 1920 – 1921 гг. в Москве и Берлине, она является единственным из известных нам трудов, специально по­священных еврейской цензуре в России. Б. Кац, деятельный участ­ник общественно-литературного процесса рубежа веков, упомина­ет на ее страницах о более чем десяти еврейских цензорах Петер­бурга. Вильны, Одессы и Киева, знакомых ему как по личным воспоминаниям, так и по рассказам современников.

 В отдельную главу своих мемуаров выделяет воспоминания о цензурной практике в России в конце XIX в. путешественник и писатель Эфраим Дейнард[27]. Будучи своеобразным взглядом со стороны, ли воспоминания очень полезны для изучения деятель­ности таких цензоров, как В.В. Федоров, Г.М. Баран и Н.О. Раппопорт.

 Принципиально значимым для изучения цензуры еврей­ской печати в России представляется двухтомное собрание иссле­дований и воспоминаний одного из ведущих русско-еврейских ис­ториков начала XX в. С.М. Гинзбурга, изданное на языке идиш в Нью-Йорке в 1944 – 1946 гг[28]. На его страницах имеются сведения о цензорах В.В. Федорове, Я.А. Брафмане и II.Г. Ландау. Большой интерес представляют здесь также главы, посвященные О.А. Раби­новичу, Л.О. Гордону. Ю. Баку, Л. Мандельштаму и др. Совсем недавно отдельным изданием вышел в свет английский перевод написанного на языке идиш исследования С.М. Гинзбурга “Славутская драма”[29]. Оно было создано на основе подлинных дел III Отделения и содержит много чрезвычайно важных сведений, осве-

[15]

щающих деятельность Я. Липса В.И. Тугендгольда и других лиц, имевших непосредственное отношение к цензуре еврейских изда­ний в России.

 Опубликованная переписка тоже содержит некоторые детали и подробности развития цензуры в отношении тех или иных еврей­ских изданий. К наиболее важным источникам этого рода следует отнести, прежде всего, собрание корреспонденции И.-Б. Левинзона, бывшего центральной фигурой раннего этапа Хаскалы (еврейского Просвещения) в России и идеологом борьбы с хасидской литерату­рой[30]. Весьма интересна как в историке-политическом, так и в чисто биографическом смыслах относящаяся к очень тяжелым для цензуры еврейских изданий временам 1843 – 1855 гг. переписка А.-Б. Готлобера с киевским цензором В.В. Федоровым[31]. К этому же периоду относится опубликованное С.М. Дубновым письмо виленских евреев в Витебск, в котором его авторы ставят вопрос о положении дел с повторным пересмотром еврейских книг[32]. Письма О.А. Рабиновича хорошо характеризуют цензурные условия возникновения, существо­вания и гибели первого русско-еврейского журнала “Рассвет”[33]. На­конец, следует отметить опубликованную переписку С.М. Дубнова с А.Е. Ландау и с С.О. Грузенбергом – сначала редакционным работ­ником и автором журнала “Восхода”, а потом редактором-издателем первого сионистского органа “Будущность”[34].

 Опубликованных делопроизводственных документов, кото­рые освещают, пусть и косвенно, историю цензуры еврейских из­даний, имеется ничтожное количество. Наиболее ранние из них относ-ячея к первым годам XIX в. В 1802 г. губернаторам был разослан запрос о числе и характере типографий, имеющихся во вверенных им губерниях. Губернаторские ответы на этот запрос

 [16]

опубликованы в “Сборнике материалов для истории просвещения в России, извлеченных из Архива Министерства народного про­свещения”[35]. В них встречаются сведения и о еврейских типогра­фиях, позволяющие очертить круг возможных занятий цензуры.

 Изложение содержания многих делопроизводственных до­кументов за 1836 – 1850 гг., относящихся к цензуре еврейских изданий и еврейскому книгопечатанию, имеется в сборнике “Опи­сание дел бывшего Архива Министерства народного просвеще­ния. Казенные еврейские училища”[36]. В основном, они раскрыва­ют стремление правительства поставить цензуру и издательское дело на службу идее казенного просвещения евреев. Учитывая тот факт, что в 40-е гг. XIX в. эта идея вместе с уничтожением общин­ного самоуправления была определяющей во всей государствен­ной политике в еврейском вопросе, научная значимость представ­ленных в данном сборнике документов чрезвычайно высока.

 Следует упомянуть также и документальную публикацию И.В. Галанта, посвященную киевскому цензору Н.И. Зейберлингу[37]. Она содержит важные материалы для изучения биографии этого видного деятеля Хаскалы. В публикации приводится также официальное объяснение И.И. Зейберлинга по поводу разрешенной им книги “Sefer ha-ein yaakov”, затребованное Главным управлением цензуры под нажимом Бутурлинского комитета и ставшее причи­ной его увольнения от должности цензора.

 Значение опубликованных стати статистических материалов зак­лючается, прежде всего, в том, что статистика книгоиздания в Рос­сии до 1905 г. основывалась на сведениях, поступавших из цензур­ного ведомства. Вследствие этого данные о количестве вышедших книг, их объеме в листах и т.п. являются, одновременно, и инфор­мацией об объемах работы цензоров. Наиболее развернутые стати­стические данные такого характера с выделением изданий на еврей­ских языках в особую позицию увидели свет в 1862 г.[38] Однако, в

[17]

силу несовершенства организации еврейской цензуры, их нельзя считать исчерпывающе полными. Кроме того, они не отражают работы по повторному пересмотру еврейских изданий в 1837 – 1844 гг. и цензурованию зарубежных изданий.

 Несомненно, важным печатным источником для изучения истории цензуры еврейских изданий в России являются опублико­ванные сочинения самих еврейских цензоров. Правда, почти все они не имеют отношения к цензуре как таковой и могут характе­ризовать своих авторов лишь как деятелей науки, культуры и про­свещения. Таковы книги и статьи В.И. Тугендгольда, И.И. Зейберлинга, В.В. Федорова. О.Н. Штейнберга, А.Л. Воля. Г.М. Бараца и др. Среди достаточно многочисленных произведений “цензорс­кой письменности”” можно выделить, пожалуй, только относящу­юся к 1862 г. небольшую статью Г. М. Бараца “К вопросу о цензу­ре”. Ее основная цель – “указать на не совсем выгодное положе­ние, в которое ставят евреев действующие относительно их цен­зурные правила” и наметить возможные пути исправления такого положения[39]. Статья Г.М. Бараца ценна, прежде всего, тем, что она отражает позицию не только ее автора, бывшего наиболее строгим еврейским цензором своего времени, по, несомненно, и взгляды других деятелей цензуры еврейских изданий.

 В целом, анализ источниковой базы диссертации показы­вает, что имеющиеся источники, прежде всего неопубликован­ные, весьма репрезентативны и надежны. В силу своего качествен­ного и количественного состава они позволяют с максимально возможной полнотой воссоздать всю более чем вековую историю правительственной политики в отношении еврейских изданий. Представляется, что новые источники, обнаружение которых воз­можно, прежде всего, в ходе дальнейшего изучения фондов наци­ональных и областных архивов на Украине и в Литве, не смогут сколь бы то ни было серьезно изменить основную концепцию диссертации и повлиять на содержащиеся в ней выводы.

[18]

 Обращаясь к историографии вопроса, следует отметить, что подобная историография практически отсутствует. В научной ли­тературе до последнего времени вообще не существовало тради­ции рассмотрения цензуры в качестве составной части и инстру­мента национальной политики самодержавия. Эта проблема час­тично затрагивалась лишь в работах С.Г. Арешян, И.В. Кравченко и некоторых других[40].

 Совершенно не изученной является и история правитель­ственной политики в отношении еврейских изданий в России. Это утверждение справедливо как для российской, так и для зарубеж­ной историографии. Нам известно лишь несколько весьма разно-плановых небольших работ, специально посвященных этой теме.

 Самой ранней из них является статья М.Г. Моргулиса “Судь­ба еврейской письменности в России”, опубликованная в 1887 г. в журнале “Восход”[41]. Она представляла собой краткий очерк разви­тия русского законодательства о еврейском типографском деле и истории цензуры еврейских книг с 1790 по 1862 г. В качестве един­ственного источника в ней используется “Полный свод законов Российской империи”. Далее в хронологическом порядке следует небольшое исследование Ю.И. Гессена “Возникновение цензуры еврейских книг”, опубликованное сначала в 1901 г. на страницах сборника “Будущности” и затем перепечатанное в его книге “Ев­реи в России. Очерки общественной, правовой и экономической жизни русских евреев”[42]. Ю.И. Гессен был единственным русско-еврейским историком своего времени, допущенным в ведомственные петербургские архивы, и, прежде всего, в архив Государствен­ного совета. На основе документов Министерства юстиции за 1797 – 1801 гг., ныне хранящихся в Российском государственном исто­рическом архиве в фонде генерал-прокурора Сената, и была напи-

[19]

сана данная статья. Она представляет собой очень добротный и подробный пересказ архивных источников. Ю.И. Гессен обозна­чает общие причины возникновения цензуры еврейских изданий, излагает историю создания и функционирования Еврейской экспе­диции Рижского цензурного комитета и. в заключение, дает крат­кий анализ цензорских отзывов на некоторые еврейские книги. Характерным является то, что Ю.И. Гессен считает свою работу, прежде всего, “небесполезным материалом по истории культуры евреев в России”[43]. При этом он не делает попытки рассмотреть еврейскую цензуру в общей системе государственной политики в еврейском вопросе. Это автоматически придает статье характер частной архивной заметки.

 В 1901, 1903 и 1904 гг. в журнале “Русская старина” по­явился обширный очерк “Цензура в царствование императора Николая I” В него вошли и сведения, относящиеся к еврейской цензуре 30-х гг. В частности, здесь излагаются детали подготовки указа 1836 I., приводятся отзыв протоиерея Г.П. Павского о так называемых “тетрадях” Я. Липса и некоторые другие материалы[44]. Все они были заимствованы из дел Главного цензурного управле­ния, однако составители очерка далеко не исчерпали весьма об­ширные источники этого периода.

 Наконец, еще одной работой, непосредственно посвящен­ной теме настоящей монографии, является недавняя статья Джона Клира “Цензура периодической печати на русском языке и еврей­ский вопрос, 1855 – 1894”[45]. В ней автор обращается, не только и не столько к истории цензуры еврейских изданий, сколько к теме более широкой, а именно: цензурная практика по отношению к статьям и материалам о “еврейском вопросе” в русской периоди­ческой печати. Основное место в статье занимает рассмотрение цензурной истории таких русско-еврейских журналов, как первый “Рассвет” и “День”. Впервые в научной практике используя неко­торые относящиеся к теме архивные источники, Джон Клир гово­рит о необходимости рассмотрения цензуры как составной части общей системы государственной политики в еврейском вопросе и

[20]

делает вывод о том, что, во-первых, “цензура оказала существен­ное воздействие на дискуссию <…> по общим и частным аспек­там “еврейского вопроса” в России” и, во-вторых, о том, что эф­фективность этой цензуры была все же достаточно низкой[46].

 Во всех других опубликованных научных работах история цензуры еврейских изданий не фигурирует в качестве основной темы, и отдельные относящиеся к ней факты лишь иногда упоми­наются в качестве примеров. Исследования эти можно разделить на две основные тематические группы. К первой относятся рабо­ты, посвященные истории цензуры в России в целом. Вторую со­ставляют монографии и статьи, рассматривающие историю евреев в Российской империи.

 Отечественные работы первой группы в силу множества объективных и субъективных причин не содержат в себе каких бы то ни было сведений по истории цензуры еврейских изданий. Эта тема отсутствует как в трудах М.И. Сухомлинова, А.М. Скабичев­ского, М.К. Лемке, Н. Энгельгардта, К.К. Арсеньева, Ал. Котовича, так и в исследованиях менее известных авторов. Из зарубеж­ных ученых только Ч. Рууд и Д. Балмут обращались к ней в своих обобщающих работах по истории русской цензуры[47]. В частности, Д. Балмут писал о цензурной политике в отношении идишистской печати и дискуссии о “еврейском вопросе” в русских периодичес­ких изданиях.

 Исследований второй группы, имеющих упоминания об отдельных историко-цензурных фактах, имеется существенно боль­шее количество, что объясняется несомненным пониманием мно­гими авторами важности изучения цензурной политики в процессе воссоздания истории евреев в России. Правда, одним из первых, кто обратился к подобным фактам, был чрезвычайно пристраст­ный и далекий от строгой научности кн. Н.Н. Голицын. В своей “Истории русского законодательства о евреях” он неоднократно упоминает Еврейскую экспедицию Рижского цензурного комите­та, деятельность которой рассматривается им как одна из состав­ляющих борьбы правительства против еврейства[48].

[21]

 Пожалуй, наиболее часто проблемы истории цензуры ев­рейских изданий попадали в сферу внимания таких отечественных исследователей, как С.Л. Цинберг и С.М. Дубнов.

 С.Л. Цинберг, крупнейший специалист в области литерату­ры и культуры евреев, обращался к проблемам истории цензуры в процессе изучения Хаскалы в России. Впервые он сделал это в своей работе об И.-Б. Левинзоне, где обсуждалась роль последне­го в появлении указа 1836 г. о закрытии еврейских типографий и влиянии на цензурование Талмуда[49]. Естественно, что историко-цензурная проблематика нашла свое место и на страницах моно­графии С.Л. Цинберга “История еврейской печати в России в свя­зи с общественными течениями”, содержание которой гораздо тире своего заглавия и представляет собой своего рода историю еврей­ской интеллигенции в России в XIX в.[50] С.Л. Цинберг не имел возможности пользоваться архивными источниками и судил об истории цензуры на основании сообщений современников и орга­нов периодической печати, однако его замечания по этому поводу весьма ценны и полезны. В наиболее полном виде исследования С.Л. Цинберга, затрагивающие и историю цензуры, представлены в последнем томе английского издания его “Истории еврейской литературы”, посвященном историческим судьбам Хаскалы в Вос­точной Европе[51].

 С.М. Дубнов, автор наиболее монументальной всеобщей истории евреев из числа изданных в XX в., в научном плане про­блемами истории цензуры никогда специально не интересовался. однако он неизбежно должен был сталкиваться с проблемами вли­яния цензурной политики на духовное и политическое развитие евреев в процессе предпринятого им воссоздания истории еврей­ства Российской империи. В силу этого, во многих работах С.М. Дубнова (прежде всего – в его “Новейшей истории еврейско­го народа”[52]) имеются упоминания тех или иных историко-цензурных фактов. Следует указать также, что множество сведений по истории хасидской книги и ее взаимоотношений с правительствен-

[22]

ной цензурой имеется в ранней работе С.М. Дубнова “История хасидизма”, которая в 1888–1893 гг. печаталась на страницах журнала “Восход”, а потом в переработанном виде была выпуще­на отдельным изданием на языке иврит[53].

 Определенный вклад в изучение истории цензуры внесли отечественные исследователи, занимавшиеся разработкой проблем еврейского книгопечатания. Начало этому положил еще в 1888 г. П.С. Марек в статье “Из истории еврейского печатного дела в России”[54]. Ю.И. Гессен в документальной заметке о братьях Ша­пиро сообщал о малоизвестном эпизоде из биографии этих столь досаждавших цензуре типографов[55]. Однако наиболее значимой среди подобных работ, без сомнения, является статья С.Я. Боро­вого “Очерки истории еврейской книги на Украине”[56]. В ней име­ется большое число фрагментов, непосредственно посвященных цензурным преследованиям хасидских изданий в первой половине XIX в. Перу С.Я. Борового принадлежит также статья “Еврейс­кие газеты перед судом “ученых евреев”. (Два эпизода)”, посвя­щенная истории журналов “На-karmel” и “На-boker or”[57].

 Обращаясь к работам на еврейских и западных языках, приходится констатировать, что и здесь история правительствен­ной цензуры еврейских изданий в России практически не освеща­лась и представлена лишь отдельными примерами и эпизодами. Сказанное справедливо как для исследований обобщающего ха­рактера – таких, например, как “Евреи в России” Л. Гринберга[58], так и для трудов, посвященных частным историческим проблемам. Среди таковых следует выделить группу работ по истории Хаскалы в России, в которой историко-цензурные реминисценции встречаются чаще всего. В группу эту входят исследования

[23]

С.И. Финна, Менаше Маргулиса, Я. Райзина, И. Майзля, Я. Шац­кого и др.[59]

 Как и в случае с отечественной историографией, зарубеж­ные работы по истории типографского дела у евреев в Восточной Европе также неизбежно обращаются к проблемам цензуры. Наи­более ярким примером является в данном случае исследование Х.Д. Фридберга, посвященное истории еврейских типографий в Польше[60].

 В отдельную группу следует выделить зарубежные научные труды по истории еврейской печати в России. К ней относится, в первую очередь, монументальное двухтомное исследование рус­ско-еврейской периодической печати 1860 – 1918 гг., принадлежа­щее перу И. Слуцкого[61]. Подробно рассматривая историю почти всех русско-еврейских газет и журналов, И. Слуцкий останавлива­ется и на их взаимоотношениях с правительственной цензурой. Правда, источниками сведений при этом выступают лишь сообще­ния периодической печати. Из других работ этой группы можно указать на труд Ш. Цитрона по ранней истории идишистской прес­сы, в котором имеются фрагменты, посвященные постоянно пре­следовавшим ее цензурным осложнениям[62], и исследование А. Орбаха. рассматривающее историю первого “Рассвета”. “Сиона” и “Дня”, а также “На-meliz” и “Коl mevaser”[63]. Некоторые сведения по этой же теме приводит в своей недавно переведенной на рус­ский язык монографии “”Евреи Одессы” и С. Ципперштейн[64].

 В заключение историографического обзора следует остано­виться на работах Эли Ледерхендлера и М. Станиславского.

[24]

 По сравнению с трудами других современных западных ученых, в исследовании Эли Ледерхендлера “Путь к новой еврей­ской политике” историко-цензурная проблематика освещается, пожалуй, наиболее подробно. Рассматривая взаимоотношения маскилов и русского правительства, он специально обращается к выяснению роли еврейских цензоров как “доносчиков” и провод­ников политической линии властей и приводит составленный им на основе печатных источников перечень лиц, занимавших долж­ности еврейских цензоров. Правда, перечень этот не отличается полнотой и содержит немало ошибок и неточностей[65].

 М. Станиславский в своей известной монографии “Царь Николай I и евреи” также обращает внимание на роль цензуры в процессе духовного и политического развития еврейского общества николаевской эпохи[66]. В частности, он останавливается на относя­щихся к еврейским сочинениям параграфах цензурного устава 1826 г. и указу 1836 г. о закрытии всех еврейских типографий. Некоторые материалы по истории еврейской цензуры имеются также в иссле­довании М. Станиславского, посвященном Л. О. Гордону[67].

 1. На основе объективного анализа имеющегося корпуса источников сколь возможно полно воссоздать историю правитель­ственной цензуры еврейских изданий (на языках иврит, идиш и русском) в царской России за весь период существования данного вида цензуры (1797 – 1917 гг.);

 2. Показать, какое значение имела правительственная цен­зура для развития еврейской общественной мысли и процессов модернизации внутри еврейского общества, а также становления общественно-политических течений в среде российских евреев;

 3. На конкретно-историческом материале выявить и все­сторонне проанализировать роль и значение правительственной цензуры еврейских изданий не только как инструмента националь-

[25]

ной политики самодержавия в отношении еврейского населения, но и как мощного средства формирования самой этой политики;

 4. Дать представление о многоплановом влиянии прави­тельственной цензуры на развитие еврейской культуры, а также еврейского книгоиздания и периодической печати в России в XIX – начале XX в.

 Объектом исследования в диссертации выступает история взаимосвязи правительственной цензуры еврейской печати (книги и периодика на языках иврит, идиш и русском) и политики само­державия в отношении еврейского населения в 1797 – 1917 гг.

 Основной задачей исследования является выявление значе­ния цензуры как инструмента и специфической формы националь­ной политики самодержавия.

 Структура работы была продиктована поставленными пе­ред ней задачами. Диссертация построена по проблемно-хронологическому принципу с применением конкретно-исторического метода анализа исторических явлении. Она состоит из пяти глав. заключения, приложений и библиографии (списка использован­ной литературы. 607 названий).

 Хронологическими границами работы послужили дата воз­никновения правительственной цензуры еврейских изданий (де­кабрь 1797 г.) и момент ее упразднения (март 1917 г.). Выбирая для исследования столь протяженный и насыщенный событиями исторический период, мы исходили из того, что история прави­тельственной политики в отношении еврейской печати — это це­лостная историческая тема. Она может быть объективно освещена и концептуально осмыслена лишь в том случае, если рассмотре­нию подвергается весь путь развития цензуры еврейских изданий в дореволюционной России. Выборочное изучение отдельных пе­риодов и историко-цензурных фактов не приводит к пониманию общих закономерностей развития идеологии самодержавия в ев­рейском вопросе.

[26]

 Основное содержанке работы

 В первой главе – “Еврейская печать, национальная полити­ка и цензура в России. К постановке вопроса” – дается подробное представление об актуальности и общих принципах изучения ис­тории цензуры еврейских изданий в царской России, определяют­ся цели и задачи исследования, сто структура и хронологические рамки. В первую очередь, здесь рассматривается связь цензурой практики с другими проблемами истории евреев в России: прави­тельственной политикой в отношении иудаизма в целом и хаси­дизма в частности, распространением идей Хаскалы и утвержде­нием официальной доктрины “казенного просвещения”, общест­венно-политическими процессами в еврейском обществе рубежа XIX – XX вв., развитием еврейского книжного дела и периодичес­кой печати на языках иврит, идиш и русском. На основе этого делается вывод, что цензура еврейских изданий являлась состав­ной частью национальной политики правительства и ее изучение способно обогатить имеющиеся в историографии представления о сущности еврейскою) вопроса в отечественной истории.

 В главе определяется специфика цензуры еврейских изда­ний, коренящаяся в той исключительно значимой роли, которую играла книжная культура в еврейской истории. В силу особого отношения евреев ко всему корпусу канонических (Танах. Талмуд) и раввипистичсских (“Моreh nevukhim”. “Аrbaah turim”. “Shulhan arukh”, “Таnуа” и др.) текстов, составлявших единственный пред­мет занятий цензоров еврейских сочинений вплоть до середины XIX в., попытки воздействия на них воспринимались в еврейской среде как посягательство на само существование нации.

 Существенное место занимает в главе проблема периодиза­ции истории цензуры еврейских изданий. Поскольку цензура эта являлась составной частью общей системы надзора за печатью в империи, то формально (и при учете специфики данного вида цензуры) в ее истории могут быть выделены следующие 9 основ­ных периодов: начальный, или рижский, период (1797 – 1802), период действия первого цензурного устава (1804 – 1826), цензура еврейской печати николаевской эпохи (1827 – 1855), период ослаб­ления цензурного гнета и реорганизации цензуры (1856 – 1867), период нового усиления репрессий против еврейской печати (1868 – 1880), цензура эпохи Александра III (1881 – 1894), цензура эпохи начала царствования Николая II (1895 – 1905), период преследова­ний еврейской печати после манифеста 17 октября (1906 – 1913),

[27]

период военной цензуры еврейской печати (1914 – 1917). Недо­статком этой периодизации является то, что она строится на осно­ве формальных критериев и не учитывает изменений, происходив­ших в правительственной политике в отношении еврейского насе­ления и не всегда совпадавших с главными поворотами в общепо­литическом развитии страны. Поэтому более продуктивной с на­учной точки зрения представляется периодизация, основанная на изучении эволюции официальных взглядов в еврейском вопросе.

 Первое тридцатилетие постоянного жительства евреев в Российской империи было временем знакомства правительства со своими новыми подданными. “До возникновения “еврейского воп­роса”” в России, – отмечал Г.Б. Слиозберг, – <…> существовала “еврейская загадка”” в России; процесс инкорпорирования новых областей в состав империи не поглощал собою процесса приспо­собления самого правительства к части населения этих областей – евреям. Их нужно было устраивать, но вместе с тем и изучать; о евреях знали по легендам, по явно субъективным <…> описаниям и донесениям”[68]. Цензоры еврейских сочинений, без сомнения, иг­рали в процессе этого изучения ведущую роль. Поэтому короткая эпоха деятельности Еврейской экспедиции Рижского цензурного комитета (1797– 1802 гг.) может быть названа периодом “изуче­ния материала”.

 С принятием Положения для евреев 1804 г., подготовлен­ного идеями Г.Р. Державина и его еврейских консультантов по­борников Хаскалы. в правительственной политике в еврейском вопросе началась новая эпоха, продолжавшаяся до рубежа 80-х гг. Основой ее идеологии было стремление “исправить” евреев при помощи просвещения и сблизить их с окружающим христианским населением. Власти вели борьбу “за” евреев и с этой целью уделя­ли самое пристальное внимание еврейской религиозной литерату­ре. Цензура, таким образом, была в это время полностью подчи­нена идее “казенною просвещения” и на протяжении многих деся­тилетий преследовала “отсталые” мысли. Данная эпоха (1804 –1881 гг.) может быть названа периодом “позитивного воздействия” на еврейскую печать.

 Еврейские погромы 1881 – 1883 гг. и отказ от выводов и рекомендаций комиссии гр. К.И. Палена стали переломным мо-

[28]

ментом в официальной идеологии еврейского вопроса. Битва “за” евреев окончилась, евреи были признаны “неисправимыми”. В новых условиях правительство считало основным злом уже не иудаизм и его ортодоксальных приверженцев, а плод собственных долголетних трудов – народившийся слой светской еврейской ин­теллигенции и ассимилированного мещанства, начавших актив­ную борьбу с государственным антисемитизмом. Если в предше­ствующую эпоху порицалась “отсталость” и замкнутость еврейс­кого населения, то теперь власти видели угрозу в “излишней про­грессивности” и оппозиционности части еврейского общества. Цензура еврейских изданий в это время кардинально изменила объект своей деятельности: она оставила в покое религиозную литературу, прежде всего Талмуд, и начала преследования либе­ральной и оппозиционной еврейской печати на языках иврит и русском. Периодические издания на языке идиш были вовсе зап­рещены. Данный период истории правительственной политики в отношении еврейской печати (1882 –1914 гг.) назван в работе периодом “признания неисправимости”.

 Антиеврейская составляющая российской государственной идеологии значительно усилилась в начале XX в. Этому способ­ствовал общий рост протестных настроений в стране и широкое участие евреев во всех оппозиционных движениях. О принципи­ально новом этапе развития официальной политики в еврейском вопросе свидетельствовала инспирация правительством так назы­ваемою “дела Бейлиса”, истинный смысл которого сводился к попытке обвинить целый народ в изуверстве и человеконенавист­ничестве. Эта тенденция получила свое развитие в условиях разра­зившейся войны: с осени 1914 г. началась кампания поголовного изгнания из прифронтовой полосы еврейского населения, офици­ально обвиненного в массовом шпионаже в пользу неприятеля. Действия военной цензуры полностью соответствовали духу вре­мени. В 1915 г. выход всей печатной продукции на языках иврит и идти был в империи запрещен. Вследствие этого, данный корот­кий период истории цензуры еврейских изданий охарактеризован в работе как “отказ в праве на существование”.

 Главу завершают подробный историографический очерк и обзор источниковой базы исследований по истории цензуры ев­рейской печати в России.

 Во второй главе – “Период “изучения материала” (цензура еврейских изданий в Риге, 1797 – 1802 гг.)” – рассматривается

[29]

история возникновения правительственной цензуры еврейской пе­чати в России. Эта цензура была учреждена (в виде специальной Еврейской экспедиции) в декабре 1797 г. при Рижском цензурном комитете. С первого дня существования у нее оказалось очень много работы, так как издания на еврейских языках не только широко импортировались из-за границы, но и печатались в мно­гочисленных еврейских типографиях внутри империи (в Кореце, Межирове, Дубно, Остроге, Славуте, Шклове, Бердичеве и др.).

 В целом, возникновение правительственной цензуры еврей­ских изданий было вызвано причинами общего характера (стрем­ление установить контроль над чтением в стране), не имевшими непосредственного отношения к государственной политике в ев­рейском вопросе. Однако можно предположить, что учредить Ев­рейскую цензурную экспедицию властей заставили и некоторые специфические обстоятельства. К ним, в первую очередь, следует отнести подозрения (отчасти доказанные), что евреи – книготор­говцы принимали пассивное участие в распространении идей фран­цузской революции, а также многозначительно совпавший по вре­мени с учреждением цензуры еврейских изданий выход на прави­тельственный уровень борьбы миснагидов (раввинистов) с хасида­ми и появление в России заимствованного из польских источни­ков мифа о существовании у евреев ритуальных убийств христиан.

 Первыми цензорами еврейских сочинений по представле­нию лифляндского гражданского губернатора Х.-А. Рихтера были назначены (в декабре 1797 г.) рижские евреи Мозес Гезекиль и Езекиль Давид Леви. Они являлись, по сути дела, случайными малообразованными людьми, в силу каких-то заслуг близкими местной администрации. Месяц спустя, в январе 1798 г., к ним присоединился Леон Элкан один из первых маскилов в России, выпускник Кенигсбергского университета. Впоследствии именно он определял общую направленность деятельности Еврейской эк­спедиции Рижского цензурного комитета. Она заключалась в борь­бе с распространением посредством печатного слова идей хаси­дизма и религиозным обскурантизмом. Деятельность Леона Элкана заложила вековую традицию антихасидской и маскильской на­правленности цензуры еврейских изданий в России.

 Работа Еврейской экспедиции Рижского цензурного коми­тета складывалась из рассмотрения иностранных еврейских изда­ний, в больших количествах ввозившихся в Россию, и начавшемся чуть позже по инициативе самих цензоров просмотре книг, печа­тавшихся в еврейских типографиях внутри империи. Среди загра-

[30]

ничных изданий внимание цензоров, в первую очередь, привлека­ли наиболее ортодоксальные сочинения раввинов средневековья и Нового времени. Первой еврейской книгой, пострадавшей от цен­зуры, стал отпечатанный в Амстердаме молитвенник “Rosh hodesh sidurim”. В марте 1798 г. он был запрошен из-за некоторых поме­щенных в нем молитв (вполне обычных, впрочем, для синагогаль­ной литургии), содержавших просьбы сокрушить тиранов и пока­рать клеветников на евреев.

Несмотря на то, что Рижский цензурный комитет был со­здан для рассмотрения лишь иностранных изданий, его Еврейская экспедиция добровольно взяла на себя функцию цензурования и продукции отечественных еврейских типографий. Оно началось в апреле 1799 г. В этой сфере деятельность цензоров наталкивалась на существенные трудности. Еврейским типографам была глубоко чужда идея какой-либо цензуры религиозных книг; поэтому они старались любыми способами избежать отсылки своей продукции в Еврейскую экспедицию. Можно утверждать, что в 1799 – 1892 гг. цензуру проходило не более 10 % еврейских изданий, печатавшихся в России.

 Повышенное внимание рижских еврейских цензоров к кни­гам местных еврейских типографий объяснялось вовлеченностью Мозеса Гезекиля. Езекиля Давида Леви и Леона Элкана в религи­озную борьбу и иудаизме. Все они были убежденными противни­ками хасидизма. Подавляющее же большинство еврейских типог­рафий, действовавших в России (за исключением типографий в Вильне и Гродно) принадлежало хасидам, и выпускали они, соот­ветственно, только хасидскую литературу. Для налаживания кон­троля за их деятельностью рижские цензоры в 1800 г. выработали специальную “Инструкцию еврейским типографщикам” (помеще­на в работе в качестве приложения). Она была утверждена Сена­том и являлась документом прямого действия, однако выполня­лась откровенно плохо.

 В целом, цензоры Еврейской экспедиции Рижского цензур­ного комитета своими рапортами и донесениями существенно обо­гатили познания петербургских властей о евреях, их религии, куль­туре и быте. Они подготовили почву для восприятия идей “исправления” и “сближения””, сформулированных Г.Р. Державиным.

 Третья глава – “Эпоха “позитивного воздействия” (цензура еврейских изданий в России в 1804 – 1881 гг.)” посвящена наибо­лее продолжительному и наполненному событиями периоду исто-

[31]

рии правительственной цензуры еврейских сочинений. Он, в свою очередь, распадается на .несколько основных этапов, охарактери­зованных в самостоятельных разделах данной главы: “Время без­действия цензуры. Создание правительственной идеологии” (1804 – 1827 гг.), “Предпосылки грядущих реформ: разгром еврейской книжной культуры в 30-х гг. XIX в.”, “Цензура и “казенное про­свещение”. Петербургский цензурный проект” (40 –

50-е гг. XIX в.), “Старая политика в новых условиях. Хаскала и цензура” (60 – 70-е гг. XIX в.).

 Основной особенностью первого этапа развития цензуры еврейских изданий в данный период была крайне неудовлетвори­тельная организация этой отрасли контроля за печатью. Ни в Уставе о цензуре 1804 г., ни в принятом в том же году Положении для евреев о цензуровании еврейской печати ничего не говори­лось. Вследствие этого, оно было механически отдано на откуп (в прямом и переносном смысле) профессорам Виленского универси­тета, при котором начал действовать новый цензурный комитет. Степень владения еврейскими языками у этих цензоров была раз­личной. Имеются сведения о том. что некоторые из них вообще не могли читать на языке иврит. Еврейские книги в 1804 – 1827 гг. в Вильне рассматривали К.И. Богуславский. Ф. Голянский. М. Бобровский. С. Жуковский. Профессора цензоры брали себе помощ­ников из числа евреев – студентов университета (таковых было единицы) и, практически, полностью перекладывали на них всю основную работу по непосредственному просмотру книг и руко­писей, оставляя за собой лишь прерогативу подписи заключений. В качестве таких помощников работали И.М. Зейберлинг, М. Ротенбург и др. Они в какой-то степени продолжали традиции маскильской и антихасидской цензуры, заложенные Леоном Элканом и его коллегами. Деятельность виленской цензуры в первой чет­верти XIX в. неоднократно вызывала нарекания со стороны Ми­нистерства народного просвещения.

 Из-за плохой сохранности источников сегодня не представ­ляется возможным восстановить репертуар еврейских изданий, поступавших в виленскую цензуру. На основе отрывочных дан­ных можно лишь предполагать, что, в основном, это была про­дукция нехасидских типографий Литвы и Белоруссии (в частно­сти, книги из типографии 3. Нахимовича в Гродно). Многочис­ленные же издания принадлежавших хасидам типографий Волыни и Подолии или вовсе не попадали в цензурный комитет Виленско­го университета, или оказывались там случайно.

[32]

 Неудовлетворительность деятельностью цензоров еврейских сочинений в Вильне привела к тому, что на рубеже 20-х гг. в Петербурге было начато специальное изучение проблемы содер­жания еврейских книг. Его инициатором явился И. Франк, за 20 лет до того бывший главным еврейский консультантом Г.Р. Дер­жавина. Свою лепту в обсуждение вопроса внес и ставший впос­ледствии известным государственным деятелем крещеный еврей М.П. Позен: он представил кн. Н.А. Голицыну обширную записку о цензуре еврейских изданий.

 Значение всех этих действий заключалось, прежде всего, в том, что они совпали с началом разработки нового цензурного устава. Благодаря им проблема цензуры еврейских изданий сразу же попала в сферу внимания его составителей. Однако разработка “еврейских” статей будущего устава была поручена не И. Франку или М.П. Позену и не профессорам Виленского университета, а блестяще образованному в области библеистики архиепископу Филарету (Дроздову), будущему митрополиту Московскому. Имен­но он с4юрмулировал вес основные положения устава 1826 г., от­носившиеся к цензуре еврейских изданий и использовавшиеся по­том вплоть до рубежа 80-х п. Смысл этих положений, базировав­шихся, с одной стороны, на христианских представлениях о лож­ности иудаизма и, с другой стороны, на державинских идеях о необходимости “исправления” евреев и искоренения “зла”, от них исходящего, сводился к запрещению в еврейских сочинениях все­го, что могло быть истолковано, как нападки на христианство, поощрение замкнутости, религиозного фанатизма и нетерпимос­ти, противопоставление религиозного закона (Галахи) действую­щему законодательству. При этом Филарет полагал, что правительство не должно активно вмешиваться в борьбу между миснагидами и хасидами, в том числе и при помощи цензуры, так как, по его мнению, в этом противостоянии “стороны будут объяснять определенную истину, что в настоящее время Ветхого завета не довольно для спасения”[69].

 Правительственная политика в отношении еврейской печати в 30-е гг. XIX в., преследовавшая цели “позитивного воздействия” на книжную культуру иудаизма, была на деле по отношению к ней

[33]

наиболее деструктивной. Ради достижения такого “позитивного воздействия” еврейское книгопечатание в 1836 –1837 гг. оказалось вовсе запрещенным.

 Новый этап начался после принятия нового Цензурного ус­тава. В 1827 г. в должности рассматривающего еврейские сочине­ния при Виленском цензурном комитете был утвержден В.И. Тугендгольд – потомственный маскил, выпускник университета в Бреслау. Он на долгие годы (В.И. Тугендгольд работал при Виленской цензуре вплоть до своей смерти в 1864 г.) стал знаковой фигурой не только для политики в отношении еврейской печати, но и для всей официальной идеологии в еврейском вопросе в целом.

 Начало цензорской деятельности В.И. Тугендгольда совпа­ло с усилением интереса правительства к хасидизму и хасидской литературе. В течение 1831 г. елецким евреем А. Кнохом были доставлены Николаю I переводы хасидского сидура (молитвенни­ка) и книги Шнеура-Залмана бен Баруха “Likutei amarim”, имев­шие поддельные цензурные разрешения. Снабженные яркими антихасидскими комментариями А. Кноха, они возмутили импера­тора, затребовавшего подробную справку о хасидизме. Подготов­ка этой справки была поручена В.И. Тугендгольду.

 Обширный (в шести частях) “Рапорт о еврейских сочинени­ях секты хассиденов” был представлен В.И. Тугендгольдом в ок­тябре 1831 г. В работе приводится подробный анализ этого доку­мента и делается вывод о том, что он имел программное значение для развития правительственной политики в отношении еврейс­кой печати и еврейского населения в целом. “Рапорт” призывал правительство бороться не только с хасидскими сочинениями, но и с самим хасидизмом как таковым, с любыми крайними формами еврейской религиозной ортодоксии. “Жиды сих губерний, – пи­сал В.И. Тугендгольд о преимущественно хасидском еврейском населении Волыни и Подолии, – отстали несколькими столетиями в просвещении и образовании от своих собратий, живущих в дру­гих государствах. Горе истинному Израилю, если судьба заставит его жить в сем гнездилище тьмы!”[70].

 Еще одним фактором, ставшим причиной усиления интере­са властей к еврейской печати и политике в еврейском вопросе, стал подготовленный в 1831 г. И.-Б. Левинзоном проект закрытия всех еврейских типографий и учреждения вместо них двух новых

[34]

полиграфических заведений, полностью подконтрольных прави­тельству. В главе на основе документальных источников впервые рассматривается история создания и дальнейшая судьба этого па­радоксального документа, неоднократно привлекавшего внимание исследователей.

 Непосредственным поводом для появления указа 1836 г. о закрытии всех еврейских типографий в империи и новом цензур­ном пересмотре ранее вышедших изданий на языках иврит и идиш стало так называемое “Славутское дело” (смерть при невыяснен­ных обстоятельствах Л. Протагаина, работника хасидской типографии братьев Шапиро в Славуте) и связанная с ним деятельность авантюриста Я. Липса. Вместе с тем, в поле зрения готовивших данный указ гр. Д.Н. Блудова и С.С. Уварова находились и “Ра­порт” В.И. Тугендгольда, и проект И.-Б. Левинзона. Оба эти до­кумента были использованы для обоснования необходимости при­нятия столь кардинальной меры. Следует также подчеркнуть, что “Рапорт” цензора В.И. Тугендгольда рассматривался властями в качестве основного “справочного руководства” по хасидизму вплоть до конца 60-х гг.

 Коллизии, разворачивавшиеся вокруг еврейского книгопе­чатания и цензуры еврейских изданий в 30-е гг., явились важней­шим побудительным мотивом для начала разработки правитель­ством коренной реформы общественною устройства и системы просвещения еврейского населения (утверждена в 1843 г.). Они же стали причиной изменения отношения властей к иудаизму в це­лом. В.И. Тугендгольд, И.-Б. Левинзон, назначенный цензором еврейских сочинений в Киеве И.И. Зейберлинг убедили админист­рацию в том, что причиной особого положения евреев является не религия, а Талмуд. “Все несчастия народа, отверженного от гражданских обществ, происходят от суеверия и фанатизма, внушаемо­го Талмудом, который, будучи составлен в видах и намерениях противоборствовать разрушению самостоятельности Иудеи во времена римлян, не может существовать в нынешних обстоятель­ствах без обоюдного вреда для евреев и для других народов”, – писал первый председатель так называемого Еврейского комитета гр. П. Д. Киселев[71].

[35]

 Начиная с рубежа 40-х гг. XIX в. цензура еврейской печати стала, таким образом, не только инструментом управления ослаб­ленным после 1836 г. еврейским книгопечатанием (Устав о еврей­ских типографиях 1845 г. был полностью продиктован цензурны­ми соображениями), но и главным двигателем национальной по­литики в еврейском вопросе и изменения специального законода­тельства для евреев. Одновременно она оказалось полностью под­чиненной идее “исправления” и сближения евреев с христианами. Формально руководить цензурой еврейских изданий вплоть до 1863 г. продолжало Главное управление цензуры, однако на деле координацией и идейным руководством всеми мероприятиями в этой сфере занимался созданный при Министерстве народного просвещения орган с почти универсальными функциями Коми­тет рассмотрения еврейских учебных руководств. Его деятельность имела чрезвычайно большое значение для практического осуще­ствления идеи “школостроительства” и замены системы кагального самоуправления еврейских общин на институт казенного рав­вината.

 В главе детально анализируется история взаимоотношений Министерства народного просвещения и так называемого Бутурлинского комитета в сфере цензуры еврейских изданий (1848 – 1855 гг.). Соперничество этих двух ведомств привело к идее созда­ния Еврейского цензурного комитета в Санкт-Петербурге и по­пытке выработки инструкции для цензоров еврейских сочинений. Под руководством товарища министра народного просвещения – А.С. Норова в столице заседал специальный комитет, состоявший из командированных в него еврейских цензоров провинциальных цензурных учреждений. Одновременно вопрос о цензуре еврей­ских сочинений рассматривался и Раввинской комиссией. Вырабо­танные в результате их деятельности проекты Наставления цензо­рам еврейских книг в империи и Царстве Польском и Положения о Санкт-Петербургском еврейском цензурном комитете (тексты этих проектов приводятся в “Приложении” к работе) могут рас­сматриваться в качестве важнейших документов, характеризую­щих национальную политику самодержавия в еврейском вопросе периода “позитивного воздействия””.

 Названные выше документы в конечном итоге не были приняты правительством, и причиной тому послужило как общее изменение общественно-политической ситуации в стране на рубе­же 60-х гг. XIX в., так и начало кризиса идеологии “позитивного воздействия”. Собственно, единственным индикатором этого кри-

[36]

зиса являлась именно повседневная цензурная практика; формаль­но прежняя политика “исправления” евреев продолжалась еще два десятилетия. В качестве наиболее раннего свидетельства такого кризиса в главе рассматривается история удушения цензурой пер­вых русско-еврейских периодических органов – издававшегося в Одессе журнала “Рассвет” (1860 – 1861 гг.) О.А.Рабиновича и И.Х. Тарнополя и его преемников, еженедельников “Сион” (1861 – 1862 гг.) Э.М. Соловейчика и Н.О. Бернштейна и “День” (1869 – 1871 гг.) С.С. Орнштейна. Эти издания были плодом всей предше­ствующей политики правительства, они специально создавались для просвещения еврейского населения, для распространения сре­ди него русского языка и приобщения евреев к русской культуре. Однако, проповедуя эти ценности, издатели журналов требовали от власти давно обещанного ею равноправия для своих соплемен­ников. Подобные требования и стали причиной закрытия “Рассве­та”, “Сиона” и “Дня”. Восходившая еще к Г.Р. Державину идеоло­гическая формула “сначала просвещение, потом права”, таким образом, потеряла свою актуальность.

 Кризису политики “исправления” и сближения во многом способствовали и произошедшие на рубеже 60 – 70-х гг. измене­ния в персональном составе цензоров еврейских сочинений. Если в провинциальных цензурных комитетах (в Вильне, Киеве и Одес­се) в этой должности вес еще продолжали служить маскилы, то при Главном управлении по делам печати место рассматривающе­го издания на еврейских языках последовательно занимали уже деятели совершенно иной формации. Давно крестившиеся, они были открытыми недругами своих бывших единоверцев и, к тому же, малообразованными людьми авантюрного склада (например, Я.А. Брафман). По их инициативе внимание цензуры в 70-е гг. все больше и больше переключалось с еврейской религиозной литера­туры, которую они, практически, не знали и не понимали, на из­дания светского характера.

 Четвертая глава исследования – “Эпоха “признания неисп­равимости” (цензура еврейских изданий в России в 1882 – 1914 гг.)” – строится по проблемно-тематическому принципу и состоит из семи разделов. Такое построение продиктовано существенным рас­ширением деятельности и изменением характера цензуры еврейской печати в рассматриваемый период.

 В первом разделе главы анализируется процесс пересмотра основных принципов национальной политики самодержавия в ев-

[37]

рейском вопросе. Этот пересмотр, начавшийся в 70-е гг. и оконча­тельно завершившийся в конце 80-х гг., привел к полному отказу от идеи “исправления” евреев. Теперь правительство видело ос­новной “вред” от евреев не в их замкнутости и ортодоксальности, к 80-м годам уже сильно поколебленных в результате предприни­мавшихся ранее усилий, а, напротив, в их слишком активном стрем­лении к образованию и широком участии в общественной жизни страны. Таким образом, то, что ранее считалось желательным, в новых условиях признавалось вредным. Власти, добившись появ­ления прослойки ассимилированной еврейской интеллигенции и оторванного от местечкового быта городского мещанства, имен­но в них и увидели своего главного врага. Введя в 1887 г. процен­тную норму для поступления евреев в русские учебные заведения, правительство окончательно похоронило свои прежние идеологи­ческие догмы в еврейском вопросе.

 Период конца XIX – начала XX в. характеризовался и кар­динальной сменой политики в отношении еврейской печати. Преж­де всего, изменились условия деятельности цензуры еврейских из­даний. После отмены действия Положения о еврейских типогра­фиях, в соответствии с которым в стране на условиях откупного содержания могли функционировать лишь два полиграфических предприятия, печатающие книги и периодику на языках иврит и идиш (в Вильне и Житомире), во многих городах возникли много­численные новые еврейские типографии. В силу того, что спрос на еврейские книги был очень велик, они зачастую печатались и в русских типографиях. Все это означало существенное увеличение объемов работы еврейской цензуры. Изменился и репертуар ев­рейских изданий: если раньше цензуре приходилось иметь дело лишь с изданиями религиозного содержания, то теперь значитель­ное место в ее работе занимал просмотр книг и периодики светс­кого характера. Постепенно они стали главной и единственной заботой цензоров. Им при этом приходилось учитывать неодно­родность состава светских еврейских изданий; на рубеже веков появились либеральные газеты и журналы общего характера, партийная еврейская печать, публикации еврейских общественных объединений, издания профессиональных обществ. Каждый конк­ретный вид изданий теперь требовал от цензуры специфических приемов работы. Среди способов воздействия на еврейскую пери­одику применялся и такой “проверенный” на русских газетах и журналах метод, как тайное субсидирование отдельных изданий. Важно также подчеркнуть, что после 1906 г. цензура существовала

[38]

в новых правовых условиях, и это обстоятельство вновь заставило ее внести существенные коррективы в свою деятельность.

 Одним из важнейших следствий изменения политики в от­ношении еврейской печати в

80-е гг. XIX в. стал пересмотр прин­ципов цензурования религиозной литературы. Эта проблема рас­сматривается во втором разделе четвертой главы. Весьма знамена­тельно, что первым сочинением, для которого был разрешен бес­цензурный выход в свет, оказался Талмуд – памятник, на протя­жении столетия считавшийся властями главным источником замк­нутости евреев, их религиозной фанатичности и “антигосударствен­ности”.

 Решение о беспрепятственном издании Вавилонского Тал­муда было принято в 1880 г. министром внутренних дел Л.С. Ма­ковым в результате специального разбирательства, инициирован­ного в Главном управлении по делам печати цензором П.В. Марголиным. “Цезурование Талмуда в целости, или отдельных его трактатов, противное духу веротерпимости русского правитель­ства. – указывал Л.С. Маков, – не достигает предположенной цели на практике, почему представляется совершенно бесполезным”[72]. Вслед за Талмудом Главное управление по делам печати разреши­ло беспрепятственную публикацию без каких бы то ни было ку­пюр и “вычсрков” основополагающих для иудаизма кодексов – “Arbaah turim” р. Якова бен Ашера и “Shulhan arukh” р. Иосифа бен Эфраима Каро и др. Иными словами, вся галахическая лите­ратура была выведена из сферы деятельности цензуры.

 Следует отметить, что па протяжении 80 – 90-х г. все еще сохранялся такой рудимент правительственной идеологии предше­ствующею периода, как негативное отношение к хасидизму. Прав­да, проявлялся он лишь в сфере цензуры – и нигде более. В этот период в России оставались запрещенными некоторые хасидские сочинения, в том числе “Shivhei ha-baal shem tov”, “Кehal hasidim” и “Mifalot ha-zadikim”, и Главное управление по делам печати продолжало считать выпуск хасидских сочинений “безусловно не­желательным”. Вместе с тем, количество дел по хасидским издани­ям гол от года сокращалось. После 1896 г. они и вовсе исчезли. Продолжавшаяся ровно 100 лет борьба цензуры с хасидизмом завершилась безрезультатно.

[39]

 В рассматриваемый период предметом первоочередных за­бот цензуры была ввозившаяся в Россию в огромных количествах зарубежная еврейская периодика. Повышенный интерес к ней объяснялся тем, что на страницах выходивших за границей (преж­де всего, в Германии, Англии и США) еврейских журналов и газет широко и чрезвычайно резко обсуждалась политика русского го­сударственного антисемитизма. История цензурования иностран­ной еврейской периодики в России изучена в третьем разделе чет­вертой главы.

 На первых этапах судьба того или иного зарубежного пе­риодического издания во многом зависела в России от личных вкусов и пристрастий конкретных цензоров. Так, например, изда­вавшаяся в Лыке популярная газета “Ha-magid” хотя и рассматри­валась в цензуре чрезвычайно долго, но, по инициативе П.В. Марголина и К.А. Коссовича, неизменно разрешалась к ввозу в стра­ну. Аналогичная ситуация складывалась и с венским журналом “На-shahar” П.С. Смоленскина, бывшим подлинным властителем дум целого поколения ассимилированной русско-еврейской моло­дежи. Несмотря на остроту своих корреспонденции из России и приверженность идеям палестинофильства, он, пользуясь располо­жением цензора еврейских сочинений при Главном управлении по делам печати Н.Д. Раппопорта, много лет официально ввозился в империю через несколько почтовых контор.

 Вскоре, однако, ситуация изменилась. Самодержавие при помощи долголетней политики “исправления” и “сближения”, соче­тавшейся с отсутствием коренных реформ в области ограничитель­ного антиеврейского законодательства, невольно способствовало общему “полевению” и революционизации еврейской молодежи. Внутриполитические события в России, в первую очередь – волна погромов начала 80-х г., вызвали мощную волну поощрявшейся правительством еврейской эмиграции и привели, так сказать, к “эк­спорту” еврейского радикализма в Западную Европу и Америку. В образовавшихся новых крупных еврейских центрах (Лондон, Нью-Йорк и др.) начали выходить периодические издания, исповедовав­шие крайние антимонархические, а подчас – и антироссийские, взгля­ды. К середине 80-х гг. эти газеты и журналы стали проникать в Россию и сразу же превратились в предмет особых забот цензурно­го ведомства. Практически все они запрещались к ввозу (речь, в основном шла, об идишистских изданиях – таких, как “Di tsukunft”, “Yidishes tagebat”, “Yidishes folkstsaytung” и др., предназначенных для городского еврейского пролетариата; англоязычные же левора-

[40]

дикальные органы наподобие “The Jewish Chronicle”, “Тhe Reformer” и др. почти не ввозились в Россию, поскольку основной массе ев­рейского населения они были недоступны из-за языкового барьера, а либеральной русско-еврейской интеллигенции – чужды по идей­ным соображениям).

 Можно утверждать, что политика в отношении зарубеж­ной еврейской периодики являлась той сферой, в которой общие изменения государственной идеологии в еврейском вопросе про­являлись особенно наглядно. Об этом свидетельствует то обстоя­тельство, что, борясь с левыми газетами и журналами, цензура в 80 – 90-е гг., не говоря уже о более позднем времени, беспрепят­ственно допускала к ввозу в Россию множество ортодоксальных изданий, в том числе, например, орган галицийского хасидизма “Kol mahzikei ha-dat” газету ашкеназских раввинов Иерусалима “Shaarei zion”, ежемесячник “На-levanon” И. Брилля и др. Рапорт цензора о том, что то или иное иностранное еврейское издание “стоит па страже религии”, теперь автоматически становилось для пего пропуском в пределы России.

 Другой областью, в которой хорошо отражались общие изменения национальной политики самодержавия в еврейском вопросе, была па рубеже XIX – XX вв. цензура русско-еврейской печати (издававшиеся евреями и для евреев книги, газеты и жур­налы на русском языке). Изучению этой обширной темы посвя­щен четвертый раздел четвертой главы.

 Своим появлением русско-еврейская печать была во мно­гом обязана идеологии “исправления и сближения”. Однако влас­ти быстро ощутили и отрицательные стороны распространения русской грамотности среди еврейского населения. Важнейшей из них было то, что овладев государственным языком, евреи получи­ли возможность не только следить за общественно-политической полемикой на страницах русских изданий, по и принимать в ней деятельное участие. Поэтому вся дальнейшая политика в отноше­нии русско-еврейской печати была напрямую связана с проблемой осознания места евреев в российском обществе. Русско-еврейская пресса, по справедливому замечанию С.М. Дубнова, “стремилась приобщить еврейский вопрос к общерусским социально-экономи­ческим вопросам и сама смотрела на себя, как на часть русской прессы”[73].

[41]

 В разделе рассматривается история цензурования русско-еврейских книжных и периодических изданий в последней трети XIX и начале XX в. В 70-е гг. к ним относились журналы “Вест­ник русских евреев” и второй “Рассвет” А.О. Цедербаума, “Рус­ский еврей” Л.Я. Бермана и Г.М. Рабиновича, серия сборников “Еврейская библиотека” А.Е. Ландау. Находившиеся под посто­янным прессом цензуры, эти издания не отличались чрезмерной оппозиционностью. Важно также подчеркнуть, что в 70-е гг. был принят порядок, в соответствии с которым цензура русско-еврей­ских изданий организационно не относилась к еврейской цензуре; ее осуществляли русские цензоры, и их взгляды на еврейский воп­рос зачастую оказывались более либеральными, чем точка зрения собственно еврейских цензоров.

 Большой научный интерес представляет история цензурной политики в отношении издававшихся А.Е. Ландау с 1881 по 1899 г. ежемесячного журнала “Восход” и его приложения «Недельной хроники “Восхода”». Эти органы, на протяжении 15 лет бывшие единственными представителями русско-еврейской периодики в империи, несомненно, являлись вершиной развития еврейской журналистики на русском языке. Изучение сохранившихся источ­ников показывает, что Главное управление по делам печати, по­стоянно и методично третируя эти издания (они получили 2 пре­достережения и приостанавливались на 6 месяцев), вместе с тем, заботилось о том, чтобы не “задушить” их окончательно. Журна­лы А.Е. Ландау рассматривались властями в качестве вполне кон­тролируемого и “прозрачного” с цензурной точки зрения “клапа­на для выпуска пара” русско-еврейской интеллигенцией. Помимо этого, “Восход” и «Недельная хроника “Восхода”» противопос­тавлялась администрацией органам на еврейских языках. “Против окончательного прекращения этих двух изданий, – писал началь­ник Главною управления по делам печати Е.М. Феоктистов мини­стру внутренних дел И.Н. Дурново в связи с обсуждением вопро­са о приостановке, – я имел уже случай высказать <…> то сообра­жение, что еврейские органы на русском языке, каково бы ни было их направление, предоставляют полную возможность для самого внимательного за ними цензурного наблюдения и могут быть, по мере надобности, сдерживаемы <…>. Между тем, от прекращения этих двух единственных еврейских органов на рус­ском языке содержащаяся в них противугосударственная пропа­ганда перейдет в жаргонные газеты (газеты на языке идиш – Д.Э.), но будет уже там выражаться с ничем не сдерживаемой дерзостью

[42]

и станет доступна несравненно большему числу читателей из ев­рейского простонародья. Поэтому, хотя объявление третьего пре­достережения “Восходу” с его приложением <…> я признаю сво­евременным, но полагал бы приостановку этих двух изданий ог­раничить самым кратким сроком, <…> дабы более продолжи­тельная приостановка не вызвала со стороны редакции решение окончательно прекратить эти издания”[74].

 В начале XX в. политика в отношении русско-еврейских изданий приобрела несколько иной характер. С одной стороны, отношение к ним, как к легко контролируемой и поэтому полез­ной “отдушине”, исчезло, и еврейские газеты и журналы па рус­ском языке стали восприниматься властями в общем ряду более или менее оппозиционных изданий. С другой стороны, на рубеже веков русско-еврейское книгоиздание и журналистика перестали быть идейно и тематически однородными, в них появилась специ­ализация, вследствие чего Главное управление по делам печати должно было выработать свою позицию по отношению к каждой конкретной группе издании. Наиболее лояльными в тот период были взгляды цензурною ведомства на русско-еврейскую печать общего характера, а также профессиональные и детские издания. Политика в отношении партийной русско-еврейской печати суще­ственно различалась в зависимости от ее направленности: пресле­дование сионистских изданий велось чрезвычайно непоследова­тельно, в то время как периодике и книгоизданию Бунда, факти­чески, было отказано в праве па существование.

 Пятый раздел четвертой главы посвящен изучению исто­рии правительственной политики в отношении печати на языке идиш. Выделение данной темы в особый раздел было продиктовано ярко выраженной спецификой этой проблемы в общей панораме взаимоотношений правительства и еврейской печати в XIX в.

 Язык идиш играл исключительно значимую роль в разви­тии восточноевропейской еврейской диаспоры. Будучи сперва чи­сто разговорным языком еврейского населения в германских зем­лях и являясь, в самом общем виде, смесью верхненемецких диа­лектов с древнееврейской, а потом и славянской лексикой, идиш с течением времени приобрел разнообразные общественные функ­ции и получил широчайшее распространение. Он, без сомнения, был национальным языком российского еврейства.

[43]

 Отношение властей и к языку идиш в целом, и к идишистской печати в частности, всегда было в большей или меньшей степени негативным, однако в различные периоды этот негати­визм объяснялся разными причинами. Языковой вопрос находил­ся и в центре внимания адептов Хаскалы. Отзываясь о языке идиш крайне отрицательно и считая его “жаргоном” религиозных орто­доксов, они противопоставляли идишу язык иврит (древнееврей­ский) и европейские языки. Первые представления о языке идиш русское правительство получило именно из рук маскилов и, как следствие, усвоило их взгляд на эту проблему. В рамках доктрины “исправления” и “сближения” вплоть до 70-х гг. XIX в. с идишем боролись потому, что он, с точки зрения властей, препятствовал распространению просвещения. Собственно в сфере цензуры эта борьба проявлялась в том, что напечатанные на идише книги не­изменно рассматривались в качестве “изданий для народа”, требу­ющих, в соответствии с общими цензурными правилами, повы­шенного внимания со стороны цензоров.

 В 60-е гг. под влиянием маскилов, среди которых были и некоторые еврейские цензоры (И.И. Зейберлинг. Г.М. Барац), в Министерстве народного просвещения и в Главном управлении по делам печати неоднократно дискутировался вопрос о полном запрещении выпуска печатной продукции па языке идиш. Однако по-настоящему серьезно он был рассмотрен лишь тогда, когда количество отрицательных отзывов о языке идиш, исходивших как от антисемитски настроенных деятелей (гр. Э.Т. Баранов, Н.А. Бутурлин, Я.А. Брафман), так и от юдофилов (А.И. Георги­евский, И.И. Зейберлиг) достигло своей “критической массы”. В июле 1868 г. по инициативе М.Н. Похвистнева Совет Главного управления по делам печати принял постановление, признававшее нежелательным появление идишистских газет и журналов, посколь­ку они “способствуют обособлению евреев, отвлекая их от окон­чательного усвоения русского языка, которое могло бы быть дос­тигнуто при помощи популярной русско-еврейской журналисти­ки”[75]. После принятия этого решения идишистская печать 30 лет находилась в России под запретом и все прошения о разрешении новых периодических органов па языке идиш неизменно отверга­лись Главным управлением по делам печати со ссылкой на их “нежелательность”. Исключение составляла лишь газета А.О. Це-

[44]

дербаума “Dos yidishes folksblat”, появлению которой лично спо­собствовал гр. Н.П. Игнатьев.

 С течением времени характер подобной “нежелательнос­ти”, то есть негативного отношения к языку идиш, стал меняться. Этому в немалой степени способствовало возникновение западно­европейской и американской идишистской прессы леворадикального направления. Всего через 15 – 20 лет после появления поста­новления 1868 г. власти начали воспринимать идиш уже в каче­стве языка “еврейской революции”.

 Динамика общественно-политической ситуации в стране в первые годы XX в. привела к постепенному свертыванию политики запрещения идишистской печати. В 1902 г. Главное управление по делам печати разрешило С.М. Гинзбургу и С.И. Раппопорту осно­вать в Петербурге первую ежедневную газету на языке идиш “Der fraund”, ставшую впоследствии одним из наиболее авторитетных и популярных еврейских периодических изданий. Ситуация оконча­тельно переменилась после 1905 1.: вплоть до начала мировой вой­ны губернаторы ежегодно регистрировали до полусотни заявлений об основании 1 азе! и журналов на языке идиш (из них реально начинали выходить лишь единицы). При этом и идишистская пери­одика, и идишистское книжное дело являлись сосредоточением наи­более активных и резких протестов против политико-правового неравенства евреев в Российской империи и поэтому наиболее час­то подвергались преследованиям со стороны цензуры.

 В шестом разделе четвертой главы рассмотрению подвер­гается история правительственной политики в отношении еврейс­кой партийной печати. В России этот тип еврейской печати воз­ник в 80-х гг. XIX в. Именно тогда власти впервые столкнулись с палестинофильством – предтечей политического сионизма Т. Герцля. Отношение к изданиям, проповедовавшим палестинофильские идеи, не было четко определено. С одной стороны, они при­знавались вредными, поскольку не только свидетельствовали о наличии у части подданных некоего общественного движения, но и способствовали его развитию. С другой стороны, в 80 – 90-е гг. правительство поощряло еврейскую эмиграцию из России, и, вслед­ствие этого, зачастую не препятствовало выходу в свет книг и журналов, призывавших евреев искать новую родину не в Амери­ке, а в Палестине.

 После основания политического сионизма как конституи­рованного движения и начала его активного распространения в России отмеченная неопределенность взглядов в полной мере со-

[45]

хранилась. В 1898 – 1902 гг. администрация занималась деятель­ным изучением этого нового политического явления. Хотя основ­ную роль в сборе информации о нем играли, естественно, поли­цейские донесения, органы еврейской печати тоже занимали в этом процессе не последнее место. Кроме того, по поводу сионизма правительство обращалось к еврейским цензорам, как к консуль­тантам. Так, в 1900 г., по заданию Главного управления по делам печати киевский цензор еврейских сочинений А.Я. Цейтлин под­готовил специальную аналитическую записку о сионизме, показав себя в ней если и не открытым приверженцем, то, по крайней мере, активно сочувствующим идеям Т. Герцля. Главный вывод этой записки состоял в том, что сионизм не только не вреден ни для России, ни для самих евреев, но и в какой-то мере полезен для них, поскольку он, во-первых, “отвлекает еврейскую молодежь от социалистических утопий” и, во-вторых, способствует уменьше­нию численности еврейского населения в империи[76]. Это утверж­дение А.Я. Цейтлина оказалось чрезвычайно важным для прави­тельства. Собственно, именно оно и определяло всю дальнейшую политику не только в отношении сионизма в целом, но и сионис­тских органов печати.

 Действительно, повседневная цензурная практика в отно­шении сионистских изданий как в 1900 – 1902 гг., так и в последу­ющие годы, в основном, исходила из заключения А.Я. Цейтлина. Несмотря па ряд преследований отдельных сионистских изданий, инициированных губернскими властями, они, в целом, не встреча­ли серьезного противодействия. В 1902 г. Главное управление но делам печати вынуждено было даже разъяснить, что публикация Устава сионистской организации вполне допустима с цензурной точки зрения.

 Июньский 1903 г. секретный циркуляр В. К. фон Плеве о запрете всякой сионистской деятельности, возникший вскоре пос­ле Кишиневского погрома, лишь на короткое время усилил реп­рессии в отношении сионистской печати. Уже через несколько месяцев после его появления все вернулось на круги своя, и изда­ния, стоявшие на идейной платформе сионизма, продолжали бес­препятственно выходить в свет. На ситуацию практически не по­влиял и сенатский указ 1 июня 1907 г., запрещавший “всякие орга­низации сионистов в сообщества”[77]. Данное утверждение хорошо

[46]

иллюстрирует то, что еженедельник “Рассвет”, бывший, но сути дела, официальным органом ЦК Сионистской организации в России и наиболее влиятельным сионистским изданием с тиражом 10 000 экземпляров, в период с 1907 по 1910 г. вообще ни разу не привлек внимания Петербургского цензурного комитета. Лояль­ность взглядов властей на сионистскую печать (правда, лишь рус­скоязычную) сохранялась даже в годы Первой мировой войны.

 Совершенно иную политику правительство осуществляло в отношении еврейских изданий социал-демократической ориента­ции. С ней велась постоянная и непримиримая борьба. Сказанное относится, прежде всего, к изданиям Бунда и в меньшей степени -к печати левосионистских партий и организаций (“Поалей Цион”, сионистов – социалистов, еврейских социалистов и др.).

 Несмотря на тотальный характер правительственных реп­рессий, крайне левая еврейская печать (выходившая, преимуще­ственно, на языке идиш) имела широчайшее распространение в России и Царстве Польском. Современники указывали, что бун­довцы распространяют в “черте оседлости” “сотни тысяч подполь­ных изданий”[78]. Все усилия полиции и цензурных комитетов, на­правленные на обуздание этого потока революционной пропаган­ды, не приносили ощутимых результатов: вместо закрытых типог­рафий открывались новые, одна газета сменяла другую. Ситуация немного изменилась лишь после начала войны, но и в условиях военного времени правительство не смогло полностью искоренить нелегальную печать Бунда.

 Следует отметить, что при рассмотрении цензурной исто­рии бундовской печати нельзя говорить о наличии какой-либо особой “еврейской” специфики в отношении к ней со стороны цензуры. Имеющиеся документы свидетельствуют, что власти не выделяли эту печать из общего ряда крайне левых изданий. Под­ведомственность бундовских прессы и книжного дела цензуре ев­рейских сочинений определялась (и ограничивалась) лишь языко­вым фактором: издания на языке идиш должны были рассматри­вать еврейские цензоры только потому, что их коллеги этим язы­ком не владели. Поэтому все перипетии преследований бундовс­кой печати в большей степени относятся к хорошо изученной ис­тории цензуры социал-демократического издательского дела, не­жели к истории цензуры еврейских сочинений.

[47]

 Заключительный, седьмой раздел пятой главы посвящен проблеме “Еврейский театр и цензура”. Необходимость ее рас­смотрения вызвана тем, что судьба еврейского театра в России в конце XIX и в первые годы XX в. во многом определялась дей­ствиями цензурного ведомства.

 Знакомство цензуры с еврейской (идишистской) драматур­гией произошло еще в 1841 г. на примере антихасидских пьес И. Ак-сенфельда. В тот период они, однако, были явлением совер­шенно исключительным и нетипичным для еврейской культуры в России. Процесс развития подлинно профессионального еврейско­го театра начался в стране лишь в 1876 г. и спустя всего 7 лет был на два десятилетия искусственно прерван специальным правитель­ственным распоряжением.

 Запрет 1883 г. на театральные представления на языке идиш известен в научной литературе. Однако причины его появления до сих пор оставались невыясненными. В работе показывается, что наряду с мотивами общего характера такими, как изменение государственной идеологии в еврейском вопросе в начале 80-х гг. XIX в. и усиление антидемократических тенденций в политике после 1 марта 1881 г., у этого запрета имелся и совершенно кон­кретный повод: рапорт цензора Главного управления по делам печати Н.Д. Раппопорта о трудностях, встречающихся в провин­ции при цензуровании еврейских пьес, и использовании в поста­новках отрывков из библейских текстов. Данный рапорт был по­дан после скандала, который произошел в Одессе у товарища Н.Д. Раппопорта. еврейско-христианского проповедника Я.М. Прилукера, с выдающимся еврейским актером и антрепренером А.А. Гольдфаденом.

 Важность изучения темы “Еврейский театр и цензура” для исследования государственной политики в отношении еврейской печати объясняется также тем обстоятельством, что еврейская дра­матургия, вопреки существовавшему порядку, рассматривалась не театральной цензурой, а цензурой еврейской. В 70 – 80-е гг. такое рассмотрение осуществлялось как в Главном управлении по делам печати, так и в провинциальных цензурных комитетах, а в начале XX в. – только в Главном управлении. Через цензора еврейских сочинений при этом ведомстве А.Л. Грейса проходило в год до четырехсот пьес на языке идиш. Многие их них запрещались. Ос­новным мотивом запрещений при этом неизменно выступали встре­чавшиеся в сочинениях еврейских драматургов протесты против политики государственного антисемитизма.

 [48]

 Пятая глава работы – “Отказ в праве на существование (еврейская печать и военная цензура в России в 1914 – 1917 гг.)” – посвящена короткому, но чрезвычайно насыщенному событиями периоду первой мировой войны. В это время по воле властей из­дания на языках иврит и идиш полностью перестали выходить в свет. Таким образом, правительственная политика в отношении еврейской печати получила свое закономерное завершение.

 В начале главы анализируется состояние еврейского вопро­са и его роль в общественной жизни России накануне и в годы первой мировой войны. Этот анализ показывает, что еврейская тема искусственно раздувалась властями и использовалась в их тонкой внутриполитической игре, направленной на сохранение ос­нов самодержавия. Вес идеологические усилия были направлены на то, чтобы создать из еврея образ врага, навязать этот образ массовому сознанию и свалить на него ответственность за все неудачи и бедствия – как глобальные, общегосударственные, так и личные. Ради этого правительством было инспирировано “дело Бейлиса” и, чуть позже, выдвинуто обвинение в шпионаже не конкретным людям, а всему народу. Без понимания этих идеоло­гических особенностей эпохи невозможно объективно разобрать­ся в истории заключительного этапа правительственной политики в отношении еврейской печати.

 При всей своей кажущейся иррациональности, действия цензуры в отношении изданий на языках иврит и идиш в 1914 – 1917 гг. были всего лишь продолжением, логическим финалом той политики, истоки которой восходят к 80-м гг. XIX в. Идеология признания всей национальной книжной культуры народа в боль­шей или меньшей степени вредной и опасной для государства не могла не привести, в итоге, к тому, что этой культуре было отка­зано в праве на существование.

 Основное место в главе уделено истории последовавшего в 1915 г. запрета на выход в свет любой ивритоязычной и идишистской печатной продукции. Сам факт такого запрета достаточно известен в литературе, однако обстоятельства и причины его по­явления до сих пор не привлекали внимание исследователей.

 Первый приказ о приостановке еврейской печати был от­дан ген. Н.И.Ивановым 24 марта 1915 г. и относился лишь к Киевскому военному округу. Но уже спустя 4 месяца, 26 июля 1915 г., аналогичные приказы того же Н.И. Иванова и ген. М.В. Алексеева прекратили выход в свет всей еврейской книжной продукции на территориях Юго-западного и Северо-западного

[49]

фронтов – то есть во всей “черте оседлости евреев”. Что касается Петрограда, то здесь в апреле – июне 1915 г. распоряжениями командующего 5-й армией ген. П.А. Плеве был приостановлен выход ведущих русско-еврейский журналов – “Нового восхода” и “Рассвета”. В начале ноября того же года прекратили свое суще­ствование и все выходившие в столице издания на языках иврит и идиш. Несколько позже был запрещен выход в свет еврейской книжной продукции.

 Формальной причиной запрета на выход в свет произведе­ний печати на еврейских языках стала шпиономания, преследовав­шая военные власти. Поскольку все еврейское население было бес­почвенно обвинено в шпионаже в пользу неприятеля, то под это обвинение с неизбежностью должна была подпасть и его пись­менность. Так возникла сформулированная одесским генерал-губернатором М.И. Эбеловым легенда о том, что в статьях и корреспонденциях. публикуемых на страницах еврейской периодики, печатаются некие “таинственные знаки”, предназначенные для передачи шпионских сведений[79]. На деле эти “таинственные зна­ки” представляли собой обычные буквы еврейского алфавита; они помещались в конце корреспонденции и были всего лишь криптонимами, обозначавшими авторство каждого материала (данная информация требовалась редакциям для учета работы корреспон­дентов и правильного начисления гонораров). Истинной же при­чиной уничтожения еврейской печати в 1915 г., несомненно, яв­лялся государственный антисемитизм, проводниками которого в армейской среде выступали, в первую очередь, верховный главно­командующий вел. кн. Николай Николаевич и начальник Гене­рального штаба ген. Н.Н. Янушкевич.

В главе показывается, как ситуация, сложившаяся вокруг судьбы еврейской печати, использовалась в общественно-политической борьбе того времени, и какова была се роль в возникнове­нии противостояния между гражданскими и военными властями. Особенно ярко данная проблема проявилась в деятельности А.Д. Протопопова, который в ноябре 1916 г. – феврале 1917 г. пытался использовать прошение депутатов Думы Н.М. Фридмана и М.Х. Бомаша и адвоката 0.0. Грузенберга о возобновлении выхода в свет книг и периодики на еврейских языках для частич­ной реализации своей политической программы успокоения обще­ственного мнения и нормализации положения печати. Попытки

[50]

эти оказались безуспешными. Даже в конце февраля 1917 г. ко­мандующий Петроградским военным округом ген. С.С. Хабаров продолжал считать выпуск еврейских молитвенников и школьных учебников опасным для обороноспособности империи. Мнение С.С. Хабалова оказалось последним значимым событием в 120-летней истории правительственной политики в отношении ев­рейской печати. Одновременно оно было и се совершенно логич­ным и закономерным итогом.

 В “Заключении” подводятся общие итоги исследования, формулируются его основные выводы и дается целостное пред­ставление о роли и месте политики в отношении еврейской печати в системе национальной политики самодержавия XIX – начала XX вв.

 В разделе “Приложения” помешен полный хронологичес­кий список цензоров еврейских сочинений 1797 – 1917 гг., систе­матизированный по цензурным комитетам. Здесь же впервые при­водятся полные тексты наиболее важных документов, связанных с историей правительственной политики в отношении еврейской печати: Инструкция еврейским типографщикам (1800 г.), проект Наставления цензорам еврейских книг в Империи и Царстве Польском (1853 г.) и проект Положения о Санкт-Петербургском еврейском цензурном комитете (1857 г.).

 На протяжении всего времени своего существования прави­тельственная политика в отношении еврейских изданий в России, выражавшаяся на практике в деятельности цензуры, выполняла две важнейшие функции. Прежде всего, цензура еврейских изданий яв­лялась незаменимым инструментом информирования властей о ев­реях, их религии, быте, культуре, о тех процессах и тенденциях, которые имели место в еврейском обществе. Сведения, предостав­лявшиеся цензурой (в виде цензорских отзывов, рапортов, “”мне­ний”, записок и т.д., а также почерпнутые из общей идейной на­правленности деятельности цензоров), использовались правитель­ством для формирования программы его политики в еврейском вопросе. Нередки были случаи, когда информация, поступавшая из Цензурных комитетов, становилась побудительной причиной для принятия важнейших общеполитических решений (так, иницииро-

[51]

ванная В.И.Тугендгольдом и И.-Б.Левинзоном в 30-с гг. XIX в. борьба с хасидскими и неподцензурными еврейскими изданиями явилась одним из важнейших поводов для разработки и введения в действие образовательных и административных реформ еврейской жизни 40-х гг.) или сигнализировала о начале кризиса практичес­кой “еврейской” политики самодержавия (история цензурования первого “Рассвета”, “Сиона”, “Дня” и “Коl mevaser “).

 Правительственная цензура еврейских изданий была, в то же время, и мощным инструментом репрессивного воздействия на еврейское население и его культуру. С ее помощью царизм пытал­ся сперва “исправить” и ассимилировать евреев – российских под­данных, а затем свести на нет “вред” от их “неисправимости”. Однако именно как инструмент репрессивного воздействия цензу­ра еврейских изданий оказалась в России малоэффективной. Она, по сути дела, не смогла до конца выполнить ни одну из постав­ленных перед пей задач. Цензура не сумела искоренить сначала хасидскую, а потом левую еврейскую печать, предотвратить воз­никновение оппозиционной еврейской периодики, “защитить” рос­сийских евреев от западноевропейской и американской радикаль­ной прессы, не сумела создать ни одного полностью управляемого и “прирученного” еврейского журнала или газеты, пропагандиро­вавших правительственную политику.

 Два фактора являлись основными причинами такой низкой эффективности. Во-первых, цензура национальной печати явля­лась составной и чрезвычайно важной частью национальной по­литики царизма, а политика эта никогда не была четко определе­на и обоснована. И хотя в еврейском вопросе программа действий самодержавия все же обладала известной долей идеологической стройности (именно по этой причине цензура еврейских изданий в России, в отличие от цензуры других национальных книжностей, была в идейном и организационных смыслах более самостоятель­ной и определенной), полной концептуальной завершенностью она, все равно, не отличалась. Результатом такого положения вещей становилась постоянная непоследовательность действий цензур­ного ведомства в сфере контроля за еврейской печатью (наиболее ярко проявившаяся в судьбе хасидских типографий и политике в отношении сионистских изданий). Во-вторых, правительство, в силу языковой специфики еврейской литературы вынужденное пани-мать для выполнения цензорских обязанностей маскилов или кре­стившихся евреев, никогда этим чиновникам полностью не дове­ряло. Закрепленное, в том числе, и на организационно-бюрокра-

[52]

тическом уровне (за исключением Главного управления по делам печати, во всех остальных цензурных учреждениях цензоры еврей­ских сочинений никогда формально не являлись государственны­ми служащими и не имели права принимать окончательные реше­ния по поводу рассматривавшихся ими изданий), такое отсутствие полного доверия к цензорам тоже не могло не сказываться на эффективности действий цензуры еврейских сочинений.

 В еще большей мере, чем неопределенность принципов на­циональной политики и национальной цензуры, малой эффектив­ности контроля за еврейскими изданиями способствовал особый характер еврейской книжности и специфика отношения к ней со стороны поголовно грамотных евреев. На протяжении двух тысяч лет именно книжность, записанное слово были основой существо­вания евреев как нации и выступали в качестве народообразующего элемента. Вследствие этих особенностей евреев и их письмен­ной культуры правительственная цензура еврейских сочинений представляла собой не только и не столько цензуру конкретных текстов, сколько цензуру самого национального бытия еврейского народа в России. Поэтому, если не рассматривать периоды воз­никновения различных экстремальных ситуаций, наподобие раз­громов еврейской печати 1836 и 1915 гг., эта цензура изначально и не могла быть эффективной.

 Основные положения диссертации изложены автором в пуб­ликациях, а также в докладах на 7-х Смирдинских чтениях, ежегод­ных конференциях Международной ассоциации преподавателей иудаики в высших учебных заведениях “Сефер” (Москва, 1993 –1999 гг.), 11-м и 12-м Всемирных конгрессах еврейских исследова­ний (Иерусалим, 1993, 1997 гг.), международной конференции “Ев­реи в России. История и культура” (Санкт-Петербург, 1994 г.), кон­грессе Американской ассоциации иудаики (Бостон, 1994), междуна­родном симпозиуме “История, язык и культура еврейского народа” (Кишинев, 1995 г.), 1-й и 2-й международных конференциях “Еврей­ские архивы” (Санкт-Петербург, 1996, 1997 п.), международной конференции “Тhe Gaon of Vilnius and the Annals of Jewish Culture” (Вильнюс, 1998 г.), международной конференции “Русская и еврей­ская культуры: проблемы взаимодействия” (Москва, 1998 г.), науч­ном семинаре Института восточно-европейской истории Кельнско­го университета (Кельн, 1994 г.), научном семинаре Института YIVО

[53]

(Нью-Йорк, 1996 г.), научном семинаре Кафедры славистики Уни­верситета Болоньи (Болонья – Форли, 1997 г.), научном семинаре Института им. Ш.Дубнова (Лейпциг, 1998 г.), научном семинаре Института им. Гердера (Марбург, 1998 г.).

 Помимо монографии, итоги исследования нашли свое от­ражение в ряде научных статей в различных периодических и не­периодических изданиях СНГ, стран Балтии и дальнего зарубе­жья, а также в опубликованных учебно-методических материалах. Общий объем опубликованных по теме материалов – около 90 п. л.

 Результаты исследования используются в лекционных кур­сах “История книги в России”, “История еврейского книжного дела и периодической печати в России”, “История евреев в Рос­сии”, “Источниковедение и историография истории евреев в Рос­сии”, читаемых соискателем на кафедре общей библиографии и книговедения в Санкт-Петербургском государственном универси­тете культуры и искусств, па историческом факультете Санкт-Пе­тербургского института иудаики, отделениях славистики универ­ситетов Болоньи (Форли) и Падуи.

 1. Товарищество “Хронос”: Эпизод из истории демократи­ческого издательского дела в Петербурге в начале XX в.: Сб. науч. тр. // Книжное дело в России во второй половине XIX – начале XX века. – Вып. 5. Л., 1990. – С. 76 – 91.

 2. Идеология антисемитизма в России в конце XIX – нача­ле XX вв. // Национальная правая прежде и теперь: Историко-социологические очерки. – Ч. 1. – СПб., 1992. – С. 47 – 72.

 3. Источниковедение истории евреев в России: К постанов­ке вопроса. // История евреев в России: Проблемы источниковеде­ния и историографии. Сб. науч. тр. /Под ред. Д.А. Эльяшевича. – СПб., 1993. – С. 27 – 53.

 4. Документальные материалы по истории евреев в архивах СНГ и стран Балтии: Предварительный список архивных фондов. – СПб.: Акрополь, 1994. – 133 с.

 5. Russia: In Comparative Context. // Teaching Jewish Civilization: A Global Approach to Higher Education. – New York – London, 1995. – Р. 67 – 72.

 6. Русско-еврейская печать и русско-еврейская культура: К проблеме генезиса. // Евреи в России: История и культура. Сб. науч. тр. /Под ред. Д.А. Эльяшевича.- СПб., 1995. – С. 55 – 74.

[54]

 7. Евреи в художественной литературе на русском языке: Материалы к библиографии книг и брошюр, 1890 – 1947. // Russian Studies: Ежеквартальник русской филологии и культуры. – 1995. – Т.1 – № 2. – С. 326 – 365. (В соавторстве с В.Е. Кельнером).

 8. С. Шапиро и его воспоминания “Год в Мирском ешиботе”. // Еврейская школа.– 1995. – № 4. – С. 33 – 41.

 9. Русско-еврейская культура и русско-еврейская печать, 1860 – 1945. // Кельнер В.Е., Эльяшевич Д.А. Литература о евреях на русском языке: Книги, брошюры, оттиски статей, органы периодической печати: Библиог. указ. – СПб.: Гуманитарное агентство “Академический проект”, 1995. – С. 37 – 78.

 10. О некоторых аспектах изучения истории цензуры еврейских изданий в Российской империи. // История, язык и культура еврейского народа: Сб. науч. тр. – Кишинев, 1995. – С. 17 – 22.

 11. Jewish Documenrary Sources in Russia, Ukraine and Belarus: A Preliminary List. – New York: JTS, 1995. – 165 P. (В соавторстве с Д. Саллис и М. Вебом).

 12. Еврейская печать, политика и цензура в России, 1797 – 1917: К постановке вопроса. // Евреи в России: История и культура. Сб. науч. тр. / Под ред. Д.А. Эльяшевича. – СПб., 1998. – С. 38 – 100.

 13. Из истории цензуры еврейских изданий в России: Эпоха бездействия цензуры и создания идеологии. // Вестник Еврейского университета в Москве. – 1998. – № 1(17).– С. 4 – 40.

 14. Еврейский театр в России и цензура. // Еврейская цивилизация: Проблемы и исследования. Академическая серия. Вып. 3. М., 1998. – С. 256 – 266.

 15. Еврейские цензоры в России, 1797 – 1917 гг. // Вестник Еврейского университета в Москве. – 1998. – № 2(18). – С. 35- 42.

 16. Official Censorship of Jewish Publications in Vilnius, 1797 – 1917. // The Gaon of Vilnius and the Annals of Jewish Culture. – Vilnius, 1998. – P. 325 – 332.

 17. Правительственная политика и печать на языке идиш в царской России: Лекция по спецкурсу. – СПб.: ПИИ, 1999. – 26 с.

 18. История еврейского книжного дела и периодической печати в России: Программа курса. – СПб.: ПИИ, 1999. – 9 с.

 19. Правительственная политика и еврейская печать в России, 1797 – 1917: Очерки истории цензуры. – СПб.: Мосты культуры; Иерусалим: Гешарим, 1999. – 792 с.

 20. Статьи “Цензурование Талмуда в России”, “Я.А. Брафман”, “В.И. Тугендгольд”, “И.И. Зейберлинг”, “Г.М. Барац”, // Censorship. An International Encyclopaedia. Vol. 1 – 3. – London: Fitzroy Dearborn, 2000. (Общ. Объем – 1 печ. лист.).