Бысть некий крестьянской сынъ у отца своего и матери, и отдан бысть родителми своими грамоте учитися, а не ленитися. Почал ево мастеръ болно бить, подымаючи на козелъ, за ево великое непослушание и за лениство.
И онъ, крестьянской сынъ, в то ся далъ, а учения не возприял себЪ и учал себЪ размышлять: «Стати мнЪ лутче у богатых мужиковъ красть: ночью покраду, а в день продамъ, и да будет у меня денешка скорая и горячая, и почну себе товарищавъ прибирати, таких же воровъ, каковъ я самъ».
И прибралъ. И пошли ночью к некоему крестьянину, и пришли ко вратамъ, и ударили во врата,— ино у него ворота заперты. А самъ онъ, тать, крестьянской сынъ, рече: «Отверзитеся, хляби небЪсныя, а намъ — врата кресьянская!» И взошелъ кресъянской сынъ с товарищи своими, а самъ рече: «Взыде Иисусъ на гору Фаворскую со ученики своими, а я — на дворъ кресьянский с товарищи своими».
И пришелъ ко клети и почал приниматся у кресьянские клети за угол, а самъ рече: «Прикоснулся Фома за ребро Христово, а я у кресъянские клети за уголъ». Влесъ на кресьянскую клеть, а самъ рече: «Взыде Исусъ на гору Елеонскую помолитися, а я — на клеть крестьянскую».
И почал тать у клети кровлю ломать, а самъ рече: «Простирали небо, яко кожу, а я кресьянскую простираю кровлю». И почал татъ в клеть спускатся по веревке, а самъ рече: «Сниде царь Соломонъ во адъ, и сниде Иона во чрево китово, а я — в клеть кресьянскую».
И пошелъ по клети, а самъ рече: «Обыду олтарь твой, господи!» И увиделъ на гвозди кнутъ тать, а самъ рече: «Господи, страха твоего не убоюся, а грехъ и злыя дела безпрестанно». И воръ нашелъ под кроватью ларецъ с казною да коробью с платьемъ, и онъ вытащил к себЪ, и выбралъ из них, и что в них было, и то вычистил.
И онъ, крестьянинъ, ему отдал ларецъ, и онъ взялъ, а самъ рече: «Твоя от твоих к тебЪ приносящее о всехъ и за вся». И не оставил у него ничего.
И нашелъ у крестьянские жены убрусъ и учалъ опоясываться, а самъ рече: «Препоясыватся Исусъ лентием, а я крестьянские жены убрусомъ». Нашелъ у крестьянские жены сапоги красные и почал в них обуваться, а сам рече: «Рабъ божий Иван в седалия, а я обуваюся в новые сапоги крестьянские».
И нашелъ в клети коровай хлеба и учал ясти. И нашелъ на блюде калачь да рыбу и учал ясти, а самъ рече: «Тело Христово приимите, источника безсмертнаго вкусите». И нашелъ в оловенике пиво и учал пити, а самъ рече: «Чашу спасения прииму, имя господне призову. Алилуия!». И увиделъ на крестьянине новую шубу и он снял да на себя оболокал, а самъ рече: «Одеяся светомъ, яко ризою, а я одеваюся крестьянскою новою шубою».
И та крестьянская жена послышала, и мужа своего розбудила, а сама рече мужу своему: «Встань, мужъ, тать у насъ ходитъ в клети!» И муж рече жене своей: «Не тать ходитъ, но анггелъ господень, а говоритъ онъ все божественые словеса». И жена рече мужу своему: «Кабы был он аггелъ господень, и онъ бы с насъ шубы не снималъ да на себя не надевалъ».
И крестьянин послушалъ жены своей, с кровати сошелъ и под кровать наклонился, и взял березавой ослоп и ударилъ татя в лопъ. И он, тать, рече: «Окропиши мя исопомъ и очищуся, и паче снега убелюся». И кресьянин ево убоялся, и к жене на постелю повалился, учал жену свою бранить: «Злодей ты и окаяница! Греха ты меня доставила: анггела убилъ, Христу согрубилъ. Да впреть ты молчи себЪ и никому не сказывай!»
И видит крестьяниново малоумие и нашелъ тать под кроватью тасъ с водою, и онъ взял ис-под кровати и учелъ руки умывати, а самъ рече: «Умыю руце мои, обыду олтарь твой, господи!»
И тать клеть отворил и возгласил товарищамъ своим: «Обременении, покою васъ! А что я зделал, собралъ, и вы пособите мнЪ вынести вонъ!» И те ево товарищи внидоша в клеть, и что было у кресьянина живота, то все взяша и выдоша, и двери за собою затвориша. А сам рече: «Чист есми домъ мой и непороченъ, окроме праведнаго». И не оставил ему ничево. Аминь.
Комментарий
История, описанная в «Сказании…», потеряет актуальность не ранее победы коммунизма: крестьянский сын, отданный в учение, посчитал знания слишком тяжелыми для своей головы, а розги мастера – для своей спины, и решил поменять бизнес с легального на криминальный. Подельников для своей воровской шайки он искал недолго. Впрочем, учение совсем уж даром не прошло. Каждый свой шаг на преступной стезе бывший школяр сопровождает цитатой из Священного Писания или иных богословских источников, что и приводит в недоумение хозяина дома, куда вломились воры: хозяин, слыша божественные речи, считает пришельца ангелом, его жена в споре парирует тем, что ангелы не носят краденых шуб.
По объему «Сказание…» – совсем безделица, по форме – достаточно типичная для XVII века вещь.
Историк, анализирующий текст, пополнит свой профессиональный багаж двумя интересными деталями.
Во-первых, наглость воров доходит до того, что среди темной ночи они сначала, не боясь лишнего шума, бьют в ворота, а потом, преодолев это препятствие, ломают кровлю (ни дать, ни взять, Малютка Джон – вскрыватель кубышек из «Приключений принца Флоризеля»).
Во-вторых, для хозяина дома такая ситуация, по-видимому, привычна, раз дубинку для отражения налетчиков он находит не далее, как под кроватью. Уровень преступности в Московском государстве XVII века, исходя из этого, низким не назовешь, и зло не наказано – вор отделался ударом хозяйской дубинки.
Публикуется по изданию: Памятники литературы древней Руси. 17 век. Книга вторая. М., 1989.