Людмила Старобинец-Волчек
Я благодарна маме…
Каждый стал (или не стал) тем, кто он есть (или хотел бы быть), потому что… Все мои основные «потому что» – родители! Папа и мама, Юлий Иосифович Волчек и Ирина Васильевна Сидорова.
Папа был театральным критиком, искусствоведом, лектором, известным всему городу, а мама – редактором Волго-Вятского книжного издательства, краеведом, пушкинисткой. Мне трудно разделить в рассказе папу с мамой, потому что в нашей семье были очень тесные отношения. Говоря об одном из них, неизбежно вплетаешь в канву разговора другого. Но я попробую сконцентрировать внимание на маме, по крайней мере, пока даю какие-то информационные справки.
Я с родителями – Юлием Волчеком и Ириной Сидоровой
1928 год. 17 марта родилась девочка Ирочка – Дизочка (так она себя называла в детстве). Умная, с золотыми кудрями, добрая и покладистая. Случайно провинившись, мгновенно засыпала от потрясения.
Дизочка (мама в детстве)
Окончила блестяще школу, читала летом все учебники вперед, увлекалась оперным театром, меня назвала в честь любимой певицы – Людмилы Шумской, которая была вместе с театром эвакуирована из Ленинграда и работала в Горьком во время войны.
Певица Людмила Шумская, в честь которой меня назвали
Ирочка в военное время вместе с классом летом работала на заводе в Дзержинске, а во время учебного года ходила в госпиталь читать раненым книги, писать письма (у нее был красивый почерк, абсолютная грамотность), а также участвовала в концертах – пела, много знала стихов… Почти каждый день бегала в оперный театр, благо жила в пяти минутах ходьбы, на улице Белинского.
Мама в школьные годы
Хотела стать спелеологом, любила географию, но мать не пустила учиться в Ленинград. После войны поступила на историко-филологический факультет Горьковского университета. Появилось много друзей. Даже так случилось, что в параллельной группе была девушка Люба Халевская, которая впоследствии оказалась матерью моего мужа. Ирочка и Люба приятельствовали в университете и дружили после нашей свадьбы.
Мама в юности
После окончания учебы – преподавание в учительском университете в Починках. А потом – на всю жизнь – Волго-Вятское книжное издательство: редактор в отделе художественной литературы, затем – старший редактор в организованной ею редакции краеведения.
В первые годы работы в издательстве
Пишущий журналист, время от времени сотрудничающий с телевидением и радио, литературный обработчик военной прозы, выпускающий книги, которые побеждали на конкурсах, экскурсовод (возила группы в Болдино, водила экскурсии по городу, где знала каждый дом). Пыталась опубликовать что-то смелое (например, стихотворение Лазаря Шерешевского «Простота», против которого выступала цензура). И ведь иногда удавалось переиграть эту махину!
Увлеклась географией, краеведением, народными промыслами, знала досконально где, как, что. Ездила на места, все постигала не с чужих слов, а своими глазами. Почему-то ей все было интересно: литье стали, производство машин, строительство домов… Живопись, музыка, театр, литература… Путешествия, архитектурные стили, политика… И, прежде всего, люди, их судьбы, трудности, радости… Поэтому много прекрасных друзей, ибо надежность и чувство долга делали ее незаменимым и верным товарищем!
На веслах
От военных, которым помогала писать, знала устройство самолетов, танков, кораблей… Отлично вписывалась в деревенскую жизнь, любила разговаривать с мужиками и бабками, собирала фольклор. (У меня хранятся ее чудные записки о деревенской жизни, название которых – «Ни убавить – ни прибавить»). Чувствовала природу, искренне разговаривала с елками в лесу, любила возиться с землей, цветы приносили огромную радость. Собачница – почти всю жизнь чей-то хвост вертелся у ноги. Превосходное чувство юмора, опираясь на которое мы вылезали из всех сложностей.
Все делала с азартом – копала картошку, собирала грибы, ела, даже мыла посуду. Но больше всего в жизни – любила читать!!! За столом, например. Папа не любил, когда вместо общения появлялось чтение. Я заберу у мамы книгу, откуда-то возникает газета, отберешь газету – читает обертку конфетки. Прямо не могли глаза пропустить буквы…
Вышла замуж за Юлия Иосифивича Волчека. И тут родилась я. С этого момента я пишу о маме, а не об Ирине Васильевне Сидоровой.
«Были в разлуке целую ночку дочкина мама и мамина дочка», – очень я в детстве
любила эти строчки, мама мне их часто говорила
Первые три слова, которые появляются в голове, когда думаю о маме – свет, надежность, юмор. Самые-самые детские воспоминания: приходит утром мама в комнату, раздвигает шторы, впускает свет и говорит праздничным голосом, в котором звенят колокольчики: «Входи к нам, солнышко!». Луч, весь наполненный светящимися пылинками, устремляется к моей кровати… Я, всегда недовольная в ранние часы, ворчу, скандалю и удивляюсь искренности маминой радости: как это можно быть счастливой по утрам? А она полна восхищения от солнечного дня и говорит мне: «Не бурчи, улыбнись! Посеешь характер, пожнешь судьбу!». Я не хотела мрачной судьбы, поэтому стала вырабатывать характер. Я умею быть счастливой благодаря маме.
Мое солнышко…
Цветы мама любила всякие – изысканные и полевые, в земле и вазе. Если была возможность, я дарила маме ромашки, потому что она была похожа на этот цветок: светлые (я говорила – желтые) вьющиеся волосы, короткая стрижка, лучистые глаза… Ромашка… Или солнышко…
Моя ромашка…
Идем по лесу, я маму не вижу, только слышу хруст веток под ногами, вдруг… «Ну-ка, елка, подними подол, покажи, что у тебя там?». «Ага, общается с природой», – издевательски думаю я, а сама завидую, потому что урбанистка, не могу получать такого удовольствия, отношусь к лесам-полям потребительски: собрать грибов и ягод могу, ну, шиповник, шишки для деревенского самовара, а разговаривать с елками искренне не получается. Я их и не замечаю… Теперь вот, однако, всегда в лесу звучит мамин голос, заставляя меня поднять голову, рассмотреть деревья или, выйдя с грибами на берег океана, наблюдать за волнами… И я стала получать удовольствие…
У мамы был дивный голос – мелодичный, какого-то радостного тембра, прекрасный слух, она много пела… А когда пела, моя посуду, например, в дом словно входило солнце. Я не любила делать уроки, но когда звучала мамина песня, я сначала замирала и слушала, а потом, будто получала энергетический допинг, мгновенно завершала все, что было необходимо. Мама говорила: «Если тебе надо сделать что-то, а тебе не хочется, придумай, как повернуть ситуацию, чтобы заинтересовать себя». Я научилась этому, а теперь учу своих студентов. Например, я мысленно сажаю в комнату или в машину Александра Сергеевича Пушкина, и все сразу обретает смысл, интерес, азарт.
Мама и Пушкин. Начиналось все с моей дикой ревности. Мне казалось, что Александр Сергеевич отнимает у меня маму!.. Она готовила экскурсии в Болдино, сидела, склонившись, за столом и читала пушкинистику. В нашем доме жили в основном книги, а мы к ним только прилагались – семь книжных шкафов с антресолями, туго (в три ряда) набитые книгами, которые норовят тут же пасть к твоим ногам или треснуть по голове, как только открываешь дверцу! А открывали ежедневно, по многу раз, потому что книги были активными участниками жизни, друзьями, членами семьи.
Один шкаф полностью принадлежал пушкиниане… Я плакала и орала: «Я выброшу твоего Пушкина с балкона! Я хочу маму, а не спину…». А мама говорила: «Да ты послушай только!», – и читала стихи или какие-то воспоминания друзей о Пушкине… Однажды, когда я уже училась в театральном училище и готовилась к экзамену по русской литературе, мне пришлось в тысячный раз перечитывать пушкинскую «Осень». И вдруг (количество-таки переходит в качество) я всем существом своим поняла, что слово «багрец» – непереводимо!!! И опять я рыдала, только теперь уже «не против», а «за» Пушкина… Мама прибежала: «Что случилось?» – «Мама, его же никто в мире не знает! Никак не перевести «багрец»! Но я плакала и от счастья, что могу понимать Пушкина! Этому научила меня мама, и это одаривает меня всю жизнь!
С мамой после демонстрации 7 ноября
Я вообще-то до 9-го класса книг не читала. Нет, всё, что полагалось по школьной программе, я, конечно, в себя внедряла, но без увлечения. По страсти – только сказки! Русские бытовые и волшебные, народные и авторские, европейские и азиатские, мифы, легенды разных народов и по сто раз каждую… И еще – Шекспира, всего, включая хроники! Видимо, воспринимая его как одну большую сказку. Мама, с детства не выпускавшая из рук книг, знавшая всю мировую литературу к моменту своего поступления в университет, сокрушалась на мой предмет: «Тундра неогороженная!», – говорила она в мой адрес, глотая горький ком в горле…
Для меня всегда было важным, чтобы родители меня не только любили, но обязательно уважали, а уважение надо заслужить, оно ведь «НЕ ЛЮБОВЬ», которая может быть просто потому, что ты ребенок! Как-то оскорбительно и низменно это – любят ни за что, будто ты зверек! И я старалась быть достойной моих родителей. Слова «это не вызывает уважения» приводили меня в ужас! И вдруг – «тундра неогороженная»! И я заставила себя читать сверх необходимого! И стала получать радость от чтения! Спасибо маме!
В нашем доме принято было читать вслух. Мама – мне, а папа – и мне, и маме, когда она готовила еду, стирала или красила пол… Дело в том, что у папы было больное сердце, поэтому мы с мамой делали всю мужскую работу в доме. Кроме того, мама была сручной, ловкой, легко соединяющей интеллект и вполне земную устроенность, а папа был небожителем, оторванным от быта, абсолютно неприспособленным к вещественной жизни, зато интеллектуально и духовно оснащенным в совершенстве. Не было ни одного вопроса, на который папа не мог бы дать лаконочного и исчерпывающего ответа. Он помнил основную идею любой книги, всегда связывал концепцию времени с произведением искусства. Мама «проглатывала» книги быстро, жадно, но чтобы сформулировать основную идею, ей нужно было некоторое время для воспоминаний. Папа читал медленно, вдумчиво, но укладывал в голову на века, ему не нужно было вспоминать книгу, он сразу выбирал из нее все, что заслуживало внимания, и доставал это «по требованию».
Наше семейство и Женя Дворжецкий
Я очень любила чтения перед сном. Если книга оказывалась длинной, родители «стояли на посту» попеременно. Занятно было наблюдать, как трансформировались образы, ведь видения героев у мамы с папой были разными. Это учило меня выразительности чтения. Внимание к слову, нюансам интонации, образности, художественному исполнению, воспитанное родителями, привело к тому, что одним из любимых видов искусства стали чтецкие концерты. Сначала я слушала Сергея Юрского, Антонину Кузнецову, Александра Кутепова, Рафаэля Клейнера… Потом я создала несколько программ для себя и читала по 10-15 концертов в месяц. Стала преподавать сценическую речь и художественное слово в Нижегородском театральном училище, вела риторику у юристов в Коммерческом институте, практику по культуре речи, спецкурс у теле-журналистов в Нижегородском университете… А еще мы постоянно читаем вслух: муж – мне и детям, дочь – мне, я – сыну и дочери… И это – огромное счастье интеллектуального и духовного общения и единения, которое подарили мне родители.
В издательстве за чтением рукописи
Я говорила о том, что у мамы были ловкие руки. Вынуть занозу, перевязать, поставить банки, закапать сопротивлявшемуся ребенку капли в глаз или в нос – нет проблем! Зашить – пожалуйста! Вышивала – превосходно!
Мы жили небогато, мамина зарплата – 130, потом (зав. редакцией) – 170 рублей. Булка, к примеру, стоила 25 копеек, колготки – 7.70, а они рвались сразу, до того, как ты дошел до праздничного стола у друзей. Отпуск… На него копили весь год! У папы были случайные заработки: телепередачи, лекции, которые летом прекращались, рецензии в газетах и журналах… Но я всегда была красиво одета, у меня не сложилось никаких комплексов, потому что мама мне шила! Перешивала свои платья, покупала дешевые ткани, но придумывала интересные фасоны, которые перерисовывали другие мамы. Потом стала учить шить меня. Мы покупали 30 сантиметров ситца и шили на куклу. Самое страшное – мамины слова: «Ты сделала, как курица левой ногой!». Я шью теперь костюмы на мои спектакли, и мамина фраза про курицу и левую ногу служит мне критерием оценки. Многие считают, рассматривая даже изнанку моих платьев, что таких костюмов нет не только в бостонских театрах, но даже в «Метрополитен-опера»!
Иллюстрации к теме шитья, которому научила меня мама. Это сшитые мной костюмы из поставленного мною же спектакля по мотивам комедии Шекспира «Виндзорские насмешницы». Бостон, «Театр на крыше», 2013 год
Мама вязала крючком. Чтобы обогнать маму, я научилась и спицами. Даже подрабатывала, пока жила в Горьком. Копила на свой отпуск или французские духи, чтоб у родителей не просить. Умение шить, вязать, а также чувство самостоятельности и уверенности, что сумею себя обеспечить – большой мамин подарок!
Нас держало на плаву мамино удивительное чувство юмора. В самый напряженный момент каких-нибудь выяснений она начинала так заразительно смеяться, взглянув на ситуацию под другим углом зрения, что конфкикт немедленно рассасывался. На моей свадьбе главным пожеланием с ее стороны было – не забывать о юморе! Вообще мамин мелодичный и заразительный смех – одно из лучших моих жизненных воспоминаний! Однажды на концерте Юрского, когда он читал комическую повесть «Крокодил» Достоевского, мы сидели в дополнительном «нулевом» ряду. Мама начала смеяться, за ней волной, идущей вверх до задних рядов, захохотал весь зал. Сергей Юрьевич – фразу, мама – звенящий смех, волна до задних рядов! И так до конца повести! «Небожитель-папа», который готов был посильно участвовать в бытовой жизни дома, то есть мог убрать после обеда хлеб, но не знал куда, и каждый день спрашивал об этом маму, у меня вызывал этим раздражение, а мама только смеялась и показывала хлебницу. Однажды она пошутила: «Убрать в туалет, натурально, Юля!». Папа понимал, что это издевка, но выглядел таким беспомощным и жалким, что мама, конечно, волшебно рассмеявшись, показала на хлебницу!
С коллегами по издательству
Таких семейных историй много, но они больше связаны с папой, поэтому оставлю их в стороне. А вот однажды в деревне… Копаем с мамой картошку. Год неурожайный, картошка мелкая-мелкая, только на рассаду годится… Начало 1990-х, довольно голодно, деревенские урожаи помогали, а тут такая неудача… Вдруг с маминой межи: «О-о-о-о!». Я с надеждой: «Что? Крупная?! Много?!». – Она: «Да! Много! Каждая – с глазное яблоко!» Я так и покатилась на межу! Такого чувства юмора, как у мамы, у меня нет, но я стараюсь переосмысливать трудные ситуации, смотреть на них мамиными лукавыми глазами. Это всегда помогает найти выход, ибо такой подход дает уверенность, что безвыходных положений не бывает!
Мама в деревне – это особое удовольствие! Наладить быт, истопить баню, распилить дрова, приготовить еду в русской печи или на таганке, собрать грибы и ягоды, развести огород, сделать заготовки на зиму: помидоры, огурцы, грибы соленые и маринованные, яблоки… Я тоже все это могу! В Америке нет русской печи, но грибы есть, и все наши друзья любят и ждут моих-маминых посолов и маринадов!
В Болдине
А вот этому я так и не научилась, но теперь не пригодится! У нас в деревне обвалилась крыша в старом хлеву, которым мы пользовались как сараем. Сосед мог бы построить новый сарай, но с ним надо было договориться. Мы с мужем предложили это сделать маме, но она сказала: «Вы хозяева, вот и договаривайтесь». Мы пригласили пьяницу-соседа дядю Володю Холодова на разговор и оценку работы. Он говорил долго и возбужденно от предвкушения выпивки, но мы с мужем поняли только матерные слова, а всякие там «отливинки», «обрешетки», «залобанки» и «вереи» были нам не по зубам. Призвали маму. Она, конечно, знала не только все эти слова, но и понимала, как что должно строиться. Они быстро договорились, скоро у нас был новый хлев! Опять мама выручила!
«Мой первый друг, мой друг бесценный», – эти пушкинские слова – основа моих с мамой отношений. Во всем и всегда я чувствовала ее поддержку. Не абсолютное принятие моей позиции, а готовность помочь, исправить, разобраться… Мама была в курсе всех моих любовных историй, творческих поисков, становилась другом моих друзей. Советовала деликатно, не настаивала на своем мнении. Умела хранить чужие секреты, презирала болтунов. Если я была на пороге того, что проговорюсь, что-то выболтаю, она приставляла к своему языку палец, потом разгибала руку, как бы вытягивая длинный язык, и разочарованно гудела: «У-у-у!». И я замолкала. Мама умела так заинтересованно слушать собеседника, что хотелось все рассказать ей. У нее было много друзей в России, но это понято, с детства в Нижнем, однако, появились новые очень интересные люди в ее окружении в Бостоне!
Все наше семейство – я с мужем Игорем, наши дети Полина и Максим, обе бабушки – Любовь Старобинец (Любочка Халевская, с которой мама училась в университете) и Ирина Сидорова.
Бостон, 1990-е годы
Все хотели с ней общаться, иногда даже между собой ссорились, пытаясь понять, к кому она ближе! Внуки, которыми она много занималась, играла, учила, к которым относилась серьезно, бабушкой очень дорожили. Я стараюсь подражать ей в общении с людьми, мои отношения с детьми похожи на мои с мамой. Кажется, у меня многое получается!
Мама очень глубоко чувствовала, проживала любую ситуацию, долго или никогда не прощала обиды! Меня это огорчало, потому что я гораздо мобильней, отходчивей. Если мы ссорились, папе приходилось ходить поочередно то ко мне в комнату, то к маме, беседовать то с одной, то с другой. Я быстро и искренне раскаивалась, винилась, но мама серьезно говорила: «С каждой нашей ссорой уходит частица моей любви!». Потерять мамину любовь было невыносимо! Это научило меня ответственности за слова и дела.
Тактильный контакт был очень важен для меня. Я лазала к маме на коленки поласкаться, даже когда уже вышла замуж! Моя дочка не любит таких проявлений, а вот 25-летний большой сын иногда доставляет мне это счастье – «забирается на ручки» на диване, и мне также хорошо, как когда-то с мамой!
С внуком Максимом (Бостон, примерно 1997 год)
Больно вспоминать мамину болезнь, но хочется сказать только, что последние ее слова в этой жизни были отданы Пушкину. Она уже не узнавала меня, не разговаривала, только иногда с трудом произносила какие-то звуки, но я пыталась с ней общаться. «Как зовут Пушкина, мама?»’. И вдруг чуть слышный голос: «Александр Сергеевич». Больше она не сказала ни слова.
И все-таки, главное, что связано с мамой – свет, надежность, юмор!
Бостон (США),
2015 год
***
Об авторе
Людмила Юльевна Старобинец-Волчек родилась в городе Горьком в семье известных деятелей искусства и литературы. В 1974 году окончила школу № 1 с немецким уклоном и поступила в Нижегородское театральное училище на курс В.С. Соколоверова. В 1978 году окончила училище и более 10 лет работала актрисой в Театре юного зрителя. В 1986 году поступила на филологическое отделение Горьковского государственного университета им. Н.И. Лобачевского, по окончании которого занялась преподавательской деятельностью. В 1989 году ушла из театра, в течение 15 лет концертировала с сольными чтецкими программами. Преподавала речь и художественное слово в Нижегородском театральном училище, обучала риторике юристов коммерческого института, занималась с детьми и взрослыми логопедией, консультировала экскурсоводов и преподавателей по проблемам дыхания и голосоведения, вела эстетику в физико-математической школе № 40, проводила занятия в Нижегородском университете у журналистов-телевизионщиков (дикция и основы артистизма) и студентов кафедры русской литературы (культура речи и выразительное чтение). На телеканале «Волга» работала в качестве автора, редактора и ведущей программы «Утренний кофе». С 1995 года живет в США. В 1996 году создала класс русского языка, литературы и основ артистизма для русскоговорящих детей Бостона. Является организатором и преподавателем «Детского научно-эстетического центра», основателем, творческим директором и режиссёром камерного «Театра на крыше» в Бостоне.
Публикуется впервые