1947 год мне запомнился тем, что я весь год собиралась в школу: перебирала прочитанные книжки, собирала остатки карандашей; из серой писчей бумаги и остатков обоев, которые шли «на корочки», прошивала себе «тетрадки» для черновых работ. Готовилась к школе по полной программе. Я, вместе с другими девочками нашего двора, часто заглядывала в школу. Почему-то очень хотелось учиться. И не мне одной. Наши старшие подруги-школьницы расхваливали свою школу №1, где предстояло учиться и нам. Они рассказывали, что в школу надо ходить обязательно в форме с белым воротником и белыми манжетами, и, конечно же, в черном фартуке; обязательными были в косах ленты под цвет платья. По праздникам взамен черного фартука было положено одевать белый, а в косы вплетать белые ленты.
– Это такая красота, девочки! – говорили нам школьницы. – Вы только представьте себе: на линейке у всех белые фартуки, белые банты, белые воротнички и манжеты! И все такие красивые!
Нам тоже хотелось быть красивыми, и мы мечтали скорее пойти в школу. Но со мною судьба распорядилась иначе, и я стала первоклассницей только в восемь лет.
ШКОЛА № 1
С учителями мне везло. И в школе и по жизни вообще. Осенью 1947 г., вместо того, чтобы пойти в школу, я попала в институт педиатрии на целых два месяца. Я не помню, по какой причине я там оказалась, но хорошо помню большую палату, коек на двенадцать, где собрались волею судеб очень интересные девочки. Мы целыми днями рассказывали друг другу всякие были и небылицы, пересказывали прочитанные книги, сами сочиняли забавные истории на всевозможные темы, которые каждый день нами же и выбирались. Конечно же, не обходились стороной и страшилки, которые полагалось рассказывать на ночь, выключив свет, и изобразив для бдительных нянечек, что мы спим. Врачи были с нами заботливо-ласковы, и два месяца, в общем-то, прошли не так уж и плохо, если не считать уколов, глотания «кишки» и прочих медицинских неудобств, которые очень не любят не только дети, но и взрослые. К тому же, там очень хорошо нас кормили, и я даже набрала, кажется, два килограмма веса. Почему я вспоминаю об этом? Да потому, что 1947 год нам запомнился как голодный, а в НИИ педиатрии готовили вкусно, и даже давали яблоки и соки. Но в школу, все же, хотелось. Мама с папой решили, что раз я не мальчик, и, следовательно, мне в армию не идти, то в школу я пойду в следующем году, а пока буду маме помогать, занимаясь с сестренкой, которой к этому времени шел уже второй год. Не знаю, у кого как, а мое беззаботное детство, как мне тогда показалось, закончилось как-то уж очень быстро. В этом окончательно меня убедили прогулки с младшей сестрой, с которой мне теперь вменялось в обязанности гулять исключительно в нашем дворе: «чтобы быть всегда на-глазах». Теперь нам приходилось придумывать какие-то игры, где бы можно было задействовать и Наташку. В дочки-матери играть нам быстро надоело, а в прятки играть было невозможно: Наташка начинала кряхтеть и гукать в самый неподходящий момент, и выдавала меня.
Кто-то вспомнил про игру «Найди клад или 12 записок», и мы с увлечением стали ее осваивать. Игра была и простой, и развивающей, как бы сейчас сказали, одновременно. Ведущему надо было где-то спрятать «клад», а путь к нему указать в записках или рисунках, приготовленных им, и которые, в свою очередь, тоже надо было спрятать или закопать в землю. В начале игры ведущий давал нарисованную им карту нашего двора, где примерно указывалось место первой записки, старшему из «кладоискателей». В первой записке это выглядело примерно так: ищите клад возле поленницы дров, или ищите в 10 шагах от старого клена в сторону сарая, или же это место было нарисовано и т.д.. Найдя первую записку, можно было узнать, где искать следующую… Количество записок было разное, и зависело только от наличия нашего желания и свободного времени. В качестве клада обычно была какая-то интересная книжка или игрушка, которых в то время было у всех мало, и которые в этой игре доставались искателям клада в порядке очереди. В этой игре моя сестренка не только не мешала, но иногда даже помогала нам.
В это время мы еще обитали в пристрое к бывшим «апартаментам» дома с колоннами, спрятавшегося во дворе ГИФТИ по улице Ульянова. На Новую улицу я переехала уже школьницей-второклашкой ученицей школы № 1, что и сейчас гордо стоит на пл. Минина, но уже надстроенная. В мои годы это было 2-х этажное здание с потрясающей чистотой внутри и с еще более потрясающими учителями.
И вот, наконец, 1-го сентября 1948 года я в форменном платье и в белом фартуке, с большим белым бантом на короткой стрижке «фокстрот», с портфелем в одной руке и с букетом в другой, в сопровождении мамы и Наташки, гордая, иду в школу.
Со школой, как я говорила, мне повезло: я попала к лучшей в мире учительнице всех младших классов того времени! Интеллигентная и доброжелательная, любящая детей и понимающая их, Екатерина Павловна Дорофеева уважительно относилась к нам. Говорили, что она преподавала ещё до революции в Мариинской гимназии.
В послевоенные годы в нашей первой школе еще были уроки танцев и уроки хорошего тона. В перемену, например, следовало ходить спокойно, беседуя с одноклассницами, а при встрече с преподавателем – сделать лёгкий поклон (кажется, он называется «малый книксен»).
В классе учились только девочки, так как это была первая школа – десятилетка. Женская. В то время чётные номера школ с 10-ю классами имели мужские школы, а не чётные – женские. Ещё в те годы были школы-семилетки и даже четырехлетки. Это было время раздельного обучения, когда даже не подразумевал никто, что пройдёт немного времени, и половые проблемы станут коммерческими, и мальчику стать девочкой или наоборот, будет элементарно просто при наличии денежных средств и желания.
В школу мне ходить очень нравилось, а любимым временем в ней была большая перемена, когда нам на парты ставили стакан тёплого молока или какао и давали вкуснющую маленькую белую-белую булочку с загорелой блестящей корочкой. Ели мы её не торопясь, как учила Екатерина Павловна, кусали маленькими кусочками и запивали глоточком молока. Пережёвывали тщательно, растягивая удовольствие на всю перемену.
На уроках я не помню, чтобы Екатерина Павловна кому-нибудь делала замечания. Она никогда не повышала на нас голос, а только замолкала, и удивлённо смотрела на расшалившуюся девочку и обычно говорила что-то вроде: «Леночка! Ты меня удивляешь! Я всегда в учительской говорю, что в нашем классе самые умные, самые воспитанные девочки». Леночка (Ирочка, Машенька и т.д.) тут же становилась примером для подражания своим подругам.
Мы все, её бывшие ученицы, благодарны Екатерине Павловне не только за те знания, что она нам давала сверх программы, но и за умение аналитически мыслить и оценивать ситуацию, которое она развивала в нас. Она задала нам всем осанку, которую выработала у нас с первого класса, и среди её учениц, уже 80-летних, нет ни одной со сколиозом или с сутулостью. Делала она это при помощи небольшой палочки, которую вставляла нам между спиной и локтями, когда замечала, что кто-то из нас сутулится.
Екатерина Павловна учила нас видеть и понимать окружающий мир. И любить его. А ещё она учила нас уважать не только старших, но и самих себя. Благодаря ей, мы хорошо усвоили, что жизнь такая маленькая, такая скоротечная, что тратить её на ссоры, сплетни, склоки и т.п. – это большая роскошь.
На всю жизнь мы, ученики первого класса «В», запомнили добрую, умную, интеллигентную учительницу Екатерину Павловну Дорофееву, которая нас научила, прежде всего, любить свой родной язык, понимать прочитанное и написанное…
Как я уже упоминала, большинство учителей нашей школы №1 преподавали ещё до революции в гимназиях, а поэтому и перенесли в наше советское настоящее своё «царское» прошлое. Но это никого не раздражало! И даже уроки танцев и «хорошего тона» мы посещали с большим удовольствием.
Первые наши тетрадки были «по трем косым», где мы сначала карандашами, а потом, если хорошо получалось, ручкой со знаменитым пером № 88 старательно чернилами выводили палочки. крючечки и первые буквы по «технологии» нажим-волосок. Почему-то мы все тогда учились с удовольствием, а если у кого что-то не получалось, то Екатерина Павловна оставалась с ученицей после уроков и объясняла до тех пор, пока та радостно не сообщала ей, что всё поняла. После уроков нам не хотелось расставаться с любимой учительницей, и мы всей толпой шли её провожать. Однако, всякий раз наша учительница выбирала разный маршрут, но так, что оказывалось, что это она разводила нас по домам.
Одевалась Екатерина Павловна строго: тёмное платье с поясом и белым воротничком и белыми же манжетами, которые она, как и мы, меняла два раза в неделю. Волнистые с проседью волосы всегда были забраны в аккуратный красивый пучок. Впрочем, почти так выглядели все учителя нашей школы № 1. От родителей и соседей по дому мы знали, что многие из них, почти голодая сами, нередко подкармливали своих учеников в годы войны.
Учились мы спокойно, без шума и эксцессов, понемногу обретая чувство собственного достоинства и, одновременно, чувство благодарности всем своим первым учителям.
ПОМОЩЬ ШКОЛЬНИКАМ
После войны было много семей, где были дети, но не было кормильца-отца. В этих семьях поселилась бедность. И здесь пришли на помощь учителя: они организовывали любительские благотворительные спектакли или концерты, в которых принимали участие, конечно же, они сами и старшеклассники. Билеты на это действо продавались родителям школьников, а все сборы, шли на помощь нуждающимся. При этом им не выдавались деньги, а приобретались необходимые вещи – пальто, обувь, форма, книги и т.д. А так как мы все тогда ходили в школу, не особо отличаясь друг от друга (за исключением «стандартной» школьной формы, которая была одинаковой у всех), то никто и не обращал внимания на ту или иную «благотворительную» вещь. Да и сами такие ученицы (или ученики в мужских школах) не испытывали, мне кажется, морального дискомфорта, потому, что делалось это все очень тактично и без какого-либо шума по этому поводу: вещи просто передавались их родителям, а дети даже не знали источника их появления. Кроме этого, в течение года несколько раз разыгрывалась беспроигрышная лотерея, в которой дети из малообеспеченных семей «выигрывали» всякие нужные для них вещи – спортивные трико, спортивные тапочки – «чешки» (возможные предки современных кроссовок), майки, тетради. Остальным, разумеется, везло меньше, и они получали, в основном, линейки, ручки (деревянные, с пером № 88), ластики и закладки для книг. Во второй половине 50-х годов эта традиция сошла «на нет»: народ стал жить значительно лучше.
ПРОГУЛКИ ПО УЛИЦАМ ДЕТСТВА
Неожиданно всплыла в памяти послевоенная главная улица нашего города – ул. Я.М. Свердлова, или Свердловка, как ее все тогда называли. Многие жители нашего дома на ул. Ульяновой называли ее по-прежнему – Покровка. Мы, девочки, а иногда и мальчики нашего двора, собирались небольшой стайкой, и, предупредив родителей с кем-то из старших детей – своеобразных «гидов», отправлялись в пешую прогулку по Свердловке – Покровке. Улица начиналась от площади К. Минина. Её первым домом с правой стороны был Дворец Труда – красивейшее здание, которое за годы своего существования успело дать приют городскому театру, Городской Думе, сгореть в пожаре 1808 года, и возродиться с помощью известного нижегородского купца Николая Бугрова и по проекту архитектора Владимира Цейдлера, создавшего ряд зданий в Петербурге. На первом этаже этого здания располагался шикарный универмаг. Еще один такой же универмаг был в доме напротив. В то время из ворот стены кремля, рядом с Кладовой башней, с веселым звоном выбегали синие трамвайчики с деревянными лавками, расположенными вдоль салона. Они осторожно поворачивали на Свердловку-Покровку, и, позванивая, шустро бежали по ней в сторону далекой, как тогда казалось, площади им. 1-го мая, которая, после установки памятника «Буревестник», как его прозвали в народе, стала именоваться пл. Максима Горького.
Напротив Дворца Труда со стороны площади К. Минина, где теперь размещается выставочный зал, была средняя школа № 8, мужская, где учились мальчики с нашего двора. Там были «очень громкие» металлические ступеньки.
Еще напротив Дворца Труда был Дом учителя, в многочисленных кружках которого занимались старшие дети нашего двора. Дальше, кажется, был магазин «Одежда», маленькое помещение «Театральные кассы», где можно было купить билеты в театры и филармонию, которая тогда располагалась на месте современного театра кукол. Между кассами и «Колбасным магазином», как и сейчас, стояли кованые ворота Мытного рынка. Кто-то нам объяснил, что название рынка идет от слова «мытарь» – сборщик налогов. Напротив входа на Мытный рынок в красивом старинном доме располагался магазин «Рыбак» – один из любимых нами магазинов. И, совсем не потому, что мы любили рыбу, а потому, что там в углу был шикарный двухэтажный аквариум. В верхнем аквариуме весело плавали вуалехвосты и золотые рыбки, а в нижнем дожидалась своих покупателей живая рыба, в основном, карпы. Мы могли часами наблюдать за этими рыбками и искренне радовались всякий раз, когда карп шустро выскакивал из сачка, которым его пытался поймать продавец. Дальше, на правой стороне улицы был вполне приличный магазин, кажется, он назывался, «Ноты» или «Ноты и изопродукция», куда мне приходилось заходить с моей одноклассницей, которая где-то училась музыке, и постоянно покупала себе какие-то музыкальные этюды.
На противоположной стороне был очень красиво оформленный в хохломском стиле магазин «Табак» (потом там был музей Я. Свердлова), который нам казался золотым дворцом. Мы обязательно заходили вовнутрь, и кто-то из старших детей с помощью продавцов рассказывал нам о Золотой хохломе. Потом, кажется в 60-е годы, его ликвидировали, в доме обосновался неинтересный музей Я. Свердлова. Золотую хохлому, так полюбившуюся нам в детстве, разобрали, и увезли в Москву. Странно, что город не оставил этот уникальный интерьер у себя! Потом мне доводилось его видеть в подобном магазине в столице, но там наша родная золотая хохлома не смотрелась! Она потеряла свой бывший золотой блеск, стала какой-то скучной, но очень презентабельной для иностранцев, которым продавцы, ни грамма не смущаясь (а, может, не знали?), гордо сообщали, что это все – «настоящее золото, расписано специальными красками». Вот так!
Когда мы гуляли с подругами, то непременно останавливались у Драмтеатра, как его сокращенно звали и зовут до настоящего времени. Мы наслаждались ароматом роз, растущих перед ним, любовались архитектурой (самого слова мы еще не знали, но чувствовали его хорошо), хвалились спектаклями, на которых успели побывать (иногда в театр пропускали и с детьми, так как их не с кем было оставить), мечтали увидеть кого-то из актеров.
На углу левой стороны улицы было известное кафе «Театральное», куда, в день папиной зарплаты, мы заходили за свежими пирожными, которые там выпекали, а так как мы брали их домой, то нам делали обязательную в таких случаях скидку, и они получались даже дешевле, чем в знаменитом кондитерском магазине, находящемся в следующем квартале. Напротив театра, где недавно еще был магазин «Консул», как мы считали, в доме бывшего губернатора (зачем одной семье такой огромный дом?! – удивлялись мы) был неплохой обувной магазин, где можно было купить детскую, женскую и мужскую обувь, и не только фабрики «Скороход». Выше театра стоял (и сейчас стоит) большой серый дом, внизу которого располагались аптека (она занимала до недавнего времени весь угол), большой магазин «Ткани» и, кажется, там был еще и комиссионный. В соседнем доме притягивал ароматом местных и крымских яблок, магазин «Фрукты-овощи». (Тогда торговая сеть еще не знала, что фрукты, овощи, рыбу, бытовую химию, мясопродукты, косметику, детские принадлежности и детское питание можно продавать в одном помещении с соседних полок!)
Почему-то вспомнилось, что и во время войны, и после, до середины 60-х годов, практически все женщины носили на руках перчатки или митенки (перчатки без «пальцев»). И отнюдь, не по причине пандемии, а просто считалось негигиеничным ходить с «голыми руками». Перчатки были разнообразные: хлопковые и кружевные – шитые, трикотажные – фабричной работы и самовязки; короткие, средние и по локоть. Перчатки были в моде! Многие дамы вязали себе (или заказывали) ажурные перчатки и такие же носки. И немного жаль, что появление жидкого мыла вытеснило эту, как оказывается теперь, нужную деталь туалета.
Дальше, до Лыковой дамбы меня мало что интересовало, за исключением большого здания Горьковского областного суда. Мой детский ум не мог понять, зачем суду такой большой и красивый дом.
– Он же, как дворец, – размышляла я и тут же начинала строить свои мечты, – был бы это дом, в котором могли бы жить люди, которые живут в подвалах (а тогда многие жили именно в подвалах, да еще в коммуналках!), и три больших окна я почему-то всегда отводила под нашу квартиру.
Напротив здания суда, перед клубом им. товарища Свердлова (так называли его наши ребята – однодворники) благоухал ванилью и свежими пряниками, производимыми на кондитерской фабрике во дворе квартала, кондитерский магазин. Перед ним, в сторону пл. Минина, находился главный магазин «умных людей» по оценке сверстников – магазин «Подписных изданий», возле которого всегда были очереди «за книгой». Позднее, когда подписка стала более «доступной» для населения, очереди там занимали за несколько дней до привоза книг в магазин. Записывались и переписывались иногда поздно вечером, после работы, а, иногда, рано утром – перед работой. Когда назначали перепись утром, то все догадывались, что скоро привезут книги, а очередь может подвинуться за счет тех, кто не сможет придти на эту перепись.
Рядом с «Подписными изданиями», в сторону пл. Минина, был крохотный магазинчик театрального грима «Тэжэ», где, мне кажется, все женщины города, а не только актрисы и актеры, покупали себе картонные коробочки с разноцветным гримом. Около магазина почему-то часто были мальчишки, которые, прыгая, распевали:
На щеках – Тэжэ!
На губах – Тэжэ!
А целовать где же?
В то время косметикой не увлекались: максимум, что позволяли себе дамы кроме духов – это помада, тушь и пудра, да и то, если они куда-то шли, например, в театр.
А еще там продавали парики с разной длиной волос и разного цвета. Одна дама нашего двора, которая в детстве переболела стригущим лишаем, и потеряла почти все волосы, иногда покупала там себе парик, цвет, фасон и качество которого потом оценивалось всем двором.
На Лыковой дамбе мне и моим подругам был интересен, во-первых, сквер с его деревянным павильоном для торговли мороженным, которое подавалось здесь в специальных мельхиоровых вазочках с маленькими мельхиоровыми ложечками (тогда их почему-то никто не воровал, и мельхиор был в поездах, не говоря уж о кафе!). Еще там был большой красно-серый камень, про который говорили, что это – метеорит, упавший, когда какая-то церковь была то ли сожжена, то ли ограблена. За достоверность ручаться не могу, но в нашем дворе бытовала такая легенда.
Напротив сквера, по диагонали от клуба им. товарища Свердлова со множеством его кружков для детей и взрослых, с замечательным народным театром и хором, давшим городу ни одного профессионального певца, с его периодическими выставками, подпираемый атлантами и кариатидами манил своим таинственным названием и плотными бордовыми шторами ресторан «Эрмитаж». Мне почему-то всякий раз казалось, что атланты задумчиво, чуть наклонив голову, смотрели не в землю, а на меня, будто разглядывая и размышляя – кто я и зачем я. Под их каменными вечными взглядами мне было как-то не совсем уютно, и я спешила вывернуться из-под их наблюдательности. Но они, одновременно, и притягивали меня своей мощью, а, может быть, тем, что рядом с ними стояли красавицы – кариатиды, смотря спокойно или с легкой улыбкой (в зависимости от освещения), как мне тогда думалось, в наше школьное будущее.
Мы с подругами любили гулять по этой замечательной улице, а когда у кого-то из нас оказывалось целых 10 копеек, мы заходили в Первый гастроном, и в отделе «соки-воды» на всю компанию покупали три стакана газированной воды с сиропом по 3 копейки за стакан и один без сиропа, за копейку. Мы с замиранием сердца смотрели, как продавщица ставила чистый стакан на специальную подставку, что-то поворачивала, и в стакан врывался фонтанчик воды, который под ее напором тщательно ополаскивался. Потом она из мерного цилиндра, закрепленного на штативе, отмеряла порцию сиропа, который мы заказывали, и разбавляла его тугой струей газированной воды из крана, установленного на прилавке. В зависимости от того, сколько нас было, мы неспешно маленькими порциями пили эти вкусные напитки, и шли дольше, к зданию Госбанка СССР.
Про это здание мы знали от родителей, что в далеком 1913 году, «самом процветающем для России», город отметил таким подарком 300-летие дома Романовых. Тут у многих из нас возникал вопрос: если народ ненавидел царя, то зачем ему подарили такой красивый дворец? Понятие сути Госбанка было от нас далеко: мы считали, что там хранят деньги, которые выдают в день зарплаты. Очень хотелось попасть внутрь здания, но это не получалось: строгий милиционер всегда говорил нам одно и то же: «Проходите на улицу, а сюда вам не положено». Кем? Почему? Мы же хотели только посмотреть там росписи, которые были сделаны по эскизам художника Билибина. Этого художника мы знали еще по сказкам А.С.Пушкина. А еще у этого дворца была отдельно стоящая башня для часов, а самих часов в годы моего детства или уже, или еще не было.
Напротив Госбанка, где сейчас жилой дом с аркой, стоял кинотеатр «Художественный», но я его плохо помню.
Дальше Госбанка нам прогуливаться запрещалось, и поэтому мы возвращались домой. Дойдя до Драмтеатра, мы поворачивали на ул. Пискунова, где, напротив шикарного в то время кинотеатра «Рекорд», в котором тогда, как и в других кинотеатрах, перед началом сеанса выступали «самые настоящие артисты», нас гипнотически манил к себе «Детский мир». Этот магазин занимал весь нижний этаж первого многоэтажного, как тогда его считали, дома в городе. Магазин по нашим меркам был большим, но нас, детей, интересовали, конечно же, только игрушки. Мальчики шли к своим машинкам и танкам, а мы вожделенно смотрели на куклы, цена которых, как бы теперь сказали, зашкаливала. Например, мой папа, работник Ждановского райкома партии, получал в то время 900 рублей, на которые жила вся наша семья, а голый пупс, размером чуть меньше новорожденного ребенка, стоил 300 рублей! Мы прекрасно понимали, что ни у кого из нас (только одна девочка во дворе имела такого пупса) никогда в жизни не будет ничего подобного, но вот смотреть на него было можно. И сколько угодно! А однажды нам всем повезло: наши восторги услышал, как оказалось, директор магазина, и он разрешил продавщице давать нам «немного подержать» выставочную игрушку, но «не более 2-х минут на одни руки». Часов, естественно, ни у кого из нас не было (они тогда и не у всех взрослых были), поэтому, он предложил нам считать два раза до 60, а потом сложить 60 плюс 60. Если ответ получался правильный, то в следующий наш приход в магазин, нам позволялось опять подержать пупса. В случае, если мы ошибались, то… Сами виноваты. Конечно, считали мы уже не ему, а продавщице, которая всякий раз предлагала нам разную структуру сложения, чтобы выйти на заветные 120 минут!
Полюбовавшись вдоволь на игрушки, мы шли по ул. Пискунова мимо садика «Черный пруд», напротив которого по правой стороне стоял совершенно бесплатный, но чистый, общественный туалет, который все называли «белый дом», так как все туалеты, включая дворовые, красили в белый цвет или белили известью. Напротив его был очень интересный магазин, где продавали всевозможные пуговицы, пряжки, крючки, брошки, ленты, нитки и что-то еще. Но какие там были пуговицы! Старинные – металлические, посеребренные, позолоченные, из цветного стекла, фарфора, кости… Мы глазели на них, и представляли себя в красивых платьях, на которые нашиты все пуговицы, которые нам приглянулись. Наверное, такие пуговицы стоили дорого, так как многие покупали их по одной штуке, и пришивали, например, на одну из половинок воротника платья, а в 60-е годы их, как и броши, носили на воротниках деми-пальто. Осторожно перейдя Фигнер-Варварку, мы доходили до любимого Дворца пионеров, и, если даже в этот день мы были «не в кружке», но у нас было время, обязательно заходили туда, где, знали, что нам всегда рады.
ТРОЛЛЕЙБУС
Однажды в наш двор пришла новость, которая взбудоражила почти всех. Люди оживленно обсуждали ее, вспоминая, что уже кто-то рассказывал, что в Москве «это» уже есть давно. «Это» – новый вид транспорта «как трамвай, но ходит не по рельсам, а просто по дороге». Ходили на пл. Минина и Пожарского смотреть на провода, которые «не такие, как у трамвая: без столбов, а просто так». Некоторые, особо любознательные, проходили под вновь натянутыми проводами весь маршрут будущего транспорта. За постоянными хлопотами будней бдительные жители нашего двора чуть не пропустили это грандиозное событие. Однажды, когда мы, сидя на крыльце нашего дома с колоннами, что-то громко обсуждали, во двор вбежал один из мальчиков с криком «Королейбус поехал!». Радостная весть быстро разнеслась по всем квартирам нашего двора и отовсюду стали выскакивать их жители – наши родители, бабушки, дедушки, просто соседи и соседки… Забыв о нас, они в прямом смысле помчались в сторону площади Минина и Пожарского. Мы, естественно, всей толпой побежали за ними. На площади было много народа. Все радостно улыбались друг другу. В этот день троллейбус бесплатно возил всех желающих. А их было много. И возил их всех троллейбус по маршруту № 1 – городскому кольцу. Он шел по ул. Свердлова, огибал пл. 1-го мая, будущую пл. М .Горького; гордо проезжал одно-двухэтажные деревянные дома на ул. Полевой (потом это ул. М.Горького); огибая пл. Свободы, он спешил по ул. Веры Фигнер (бывшей и современной Варварской) к главной площади нашего города – пл. К .Минина и Д. Пожарского. С пуском троллейбуса город получил два транспортных кольца.
После войны начали много строить, и люди искренне радовались за тех, кто въезжал в новостройки… О новой квартире мечтали и мы, тем более, что папа уже несколько лет стоял первым в очереди на квартиру. Тогда госорганизации получали для своих служащих 10% от принятых госкомиссией к заселению квартир жилого дома, и у папы были реальные шансы на получение нормального жилья. Мы несколько раз ходили смотреть свою будущую квартиру перед сдачей дома, но, как только дом сдавался, оказывалось, что нашу квартиру по непредвиденным обстоятельствам пришлось кому-то отдать. Наконец, маме это надоело, и она решила пойти к парторгу райсовета, чтобы выяснить ситуацию. Пришла она и сердитая и довольная одновременно. Сердитая – потому, что парторгом оказался наш папа, который один раз отдал свой ордер новому сотруднику, у которого было четверо погодков и никакого жилья; вторую квартиру он отдал сослуживцу, который жил в подвале и у которого ребенок заболел туберкулезом; третью он вообще отдал бывшему репрессированному, за которого, к тому же, поручился партбилетом, принимая его к себе на работу. Когда рассерженная мама, хлопнув дверью, вышла от папы, она столкнулась, как потом оказалось, с директором ГОРЭНЕРГО Мурзаневым. Узнав от мамы, в чем дело, он сказал, что через месяц они сдают дом на улице Новой, и, если нашу семью устроит двухэтажный деревянный дом, куда, кстати, он тоже собирается вселиться, он гарантирует нам двухкомнатную квартиру на первом этаже с печным отоплением. «Из удобств – туалет, вода, большая кухня с сущевской плитой в доме и сарай во дворе», – обрадовал он маму, которая, не раздумываясь, согласилась: у нас-то было всего 14 метров холодного пристроя, которые невозможно было нагреть зимой .
После нового, 1949 года, мне пришлось расстаться с любимой учительницей и с не менее любимой школой, так как мы получили обещанную директором ГОРЭНЕРГО квартиру в другой части города, и меня перевели в школу № 25.
Публикуется впервые