И. Кунин.
Н. Я. Мясковский: Жизнь и творчество в письмах, воспоминаниях, критических отзывах.
В годы великой отечественной войны
[147]
Вместе с другими Мясковский пишет в первые же дни и недели войны массовые и походные песни, военные марши для духового оркестра. В августе 1941 года по решению правительства Н. Я. Мясковский вместе с группой видных деятелей искусства был эвакуирован из подвергавшейся тогда ожесточенным воздушным налетам Москвы на Северный Кавказ, в город Нальчик (столицу Кабардино-Балкарской республики). В нелегких условиях композитор работает неутомимо. За сто дней в Нальчике были написаны струнный квартет (№ 7) и две симфонии.
Двадцать вторая, носящая обозначение «симфония-баллада», имела в начале еще и подзаголовок «Об Отечественной войне 1941 года». Но когда оказалось, что программное содержание симфонии не для всех очевидно, композитор отказался от намерения прямо связать свое произведение с военной темой. Он писал:
«Что касается “Об Отечественной войне”, то я после Вашего письма этот подзаголовок снял. Раз что-то непонятное в самой музыке, никакие слова не помогут… Лучше без. Почему баллада? А разве тон повествования не чувствуется? Конечно, там нет никакого конкретного сюжета, а разве на фоне спокойной повести I части не слышна угроза (начало), разве II часть не кошмар завоевательных и тому подобных ужасов, а в финале не слышно борьбы за освобождение (II тема) — разработка (в ней главное —тема из Адажио) — и гимна победы, но без бряцания оружием; неужели недостает всей мишуры, звуковых и словесных выкрутасов, чтобы психологическое отношение художника к войне стало ясным. Я предпочитаю снять тему, чем говорить пошлости…» (Из письма Н. Я. Мясковского к А. А. Иконникову от 12 мая 1942 г.)
Прекрасную характеристику Двадцать второй и
[148]
Двадцать третьей симфоний дал А. А. Альшванг в очерке о советских симфониях военных лет:
«Две симфонии Мясковского — Двадцать вторая и Двадцать третья—закончены в ноябре-декабре 1941 года. Оба “близнеца” сильно отличаются друг от друга, принадлежа к противоположным разновидностям жанра: композитор назвал Двадцать вторую симфонию — Симфонией-балладой об Отечественной войне, а Двадцать третью — Симфонией-сюитой на кабардино-балкарские темы… Обе в совокупности образуют характернейшее целое, выражающее отношение большого художника к войне советского народа против оккупантов… Пользуясь существенно различными средствами художественного обобщения — лирическими приемами выражения, с одной стороны, народными песнями и танцами, с другой, — Мясковский сумел воплотить в прекрасных музыкальных формах свои переживания суровых событий 1941 года.
Из трех частей Симфонии-баллады только финал уделяет место непосредственной звуковой картине боя. Первые же две части безусловно и исключительно лиричны. Первая часть выделяется единообразием: вся она представляет сплошной поток песенных мелодий, не контрастирующих между собою, а, скорее, дополняющих друг друга. Господствует искренняя печаль и органичная простота — без жгучей боли, без острых импульсов и резких контрастов, — иначе говоря, не актуальная передача бурной действительности, а полное глубокого чувства размышление о ней… Однообразие постоянных повторений искупается взволнованностью и непрерывностью мелодического тока…
Композитор назвал вторую часть “скорбным анданте”. Процесс печального
повествования, субъективно окрашенного, составлял содержание первой части. Ныне он сменяется глубоким, захватывающим чувством скорби, в котором растворяются личные ощущения,
[149]
сливаясь с сознанием общего горя. Траурная песня, лежащая в основе “скорбного анданте” и сопровождаемая мотивами “вздохов”, продиктована большими событиями всенародного значения… Переход от сумрачно-затаенного звучания в конце второй части к энергичному финалу совершается в классической форме краткого ускорения и усиления, напоминая собою грандиозное начало финала Пятой симфонии Бетховена. По красоте основной темы и убедительности развития вторая, медленная часть симфонии представляется нам наиболее содержательной. Музыка несомненно оплодотворена грозными образами войны.
Финал Симфонии-баллады — “энергичное аллегро” — заключает в себе… элементы батальной тематики… Безусловно изобразительный характер носят аккорды всего оркестра, сопровождаемые ударами тарелок и барабана и звучащие наподобие пушечных залпов. И все же можно утверждать, что основное содержание финала сводится не столько к моментам внешней выразительности, сколько к коротким волевым импульсам, знакомым слушателю по многим прежним сочинениям Мясковского… Беспокойство остается доминирующим ощущением в этой гневной, будоражащей музыке. Однако оно разрешается в торжествующее чувство: у труб, валторн и деревянных духовых… возникает главная тема первой части. В этой величественной трансформации грустно-повествовательной мелодии мы видим общую форму выражения идеи победы — форму, примененную не только Мясковским, но и Шостаковичем и ведущую свое происхождение от известных симфонических финалов русской музыкальной классики. По своему преобладающему содержанию Двадцать вторая симфония Мясковского заслуживает наименование симфонии-песни. Мы знаем, насколько глубоко проникнут песенностью русский симфонизм. Для Мясковского такое прямое обращение к песенной стихии
[150]
означает окончательное разрешение проблемы упрощения музыкального языка его симфоний — проблемы, стоявшей в центре его творческой деятельности в течение многих лет… Пафос созидательного труда Мясковского определялся поисками простоты… Этот стимул соответствует страстному и благородному стремлению композитора стать многосторонним выразителем нашей советской эпохи. В высшей степени знаменательно, что именно в дни войны этот истинно массовый, демократический импульс решительно одержал верх…
То же драгоценное качество доступности, общезначимости и благородной простоты отличает изящнейшую Симфонию-сюиту № 23. Она не имеет прообраза в творчестве Мясковского: редко обращаясь к фольклорному материалу, композитор никогда не ставил перед собой задачу широкого использования следующих друг за другом в непрерывной смене народных песен и танцев; он всегда предпочитал путь творческого воссоздания народного мелоса, редко прибегая к прямым заимствованиям. И вот, в дни войны Мясковский создает одно из самых светлых, полных безмятежной радости жизни творений — настоящий венок народных мелодий в симфонической оправе…
Симфония-сюита Мясковского, законченная в декабре 1941 года на Кавказе… построена на основе десяти кабардинских и балкарских песенных и танцевальных мелодий… Темы всюду представлены целостно, они нигде не дробятся и не трансформируются; такова вполне оригинальная трактовка симфонической формы…
В сущности, он разрабатывает и обогащает ее новыми толкованиями… Во второй и третьей частях, как и в первой, чередование цельных народных тем решительно господствует над элементами разработки… Финал представляет изящное рондо с пятью повторениями пля-, совой мелодии. Оно достойно завершает всю, единственную в своем роде, народную
симфонию». (Из неопубли-
[151]
кованного очерка А. А. Альшванга «О советских симфониях военных лет»).
Из Нальчика группа композиторов переехала в ноябре 1941 года в Тбилиси, а в сентябре следующего года, в связи с положением на Южном фронте, вся группа была кружным путем, через Ереван, Баку и Красноводск, направлена во Фрунзе. Переезд дался всем тяжело. Немногим лучше оказалось и на месте:
«…Во Фрунзе нас не ждали, и для приема группы ничего не было приготовлено… Работать брат почти не мог…». (Из воспоминаний В. Я. Меньшиковой, В. Я. Яковлевой и Е. Я. Федоровской «Памяти брата».)
И все же композитор работал. Осенью 1942 года он писал поэму-кантату «Киров с нами» на текст Н. Тихонова. Вот как запомнился Николай Яковлевич тех трудных месяцев театральному режиссеру С. А. Малявину, вошедшему тогда в круг его добрых знакомых:
«Жил он в первом этаже, окно выходило на улицу. Проходя мимо гостиницы… по нескольку раз в день, я заставал Николая Яковлевича в неизменной позе у маленького письменного стола, с шубой на плечах, склонившегося над листами нотной бумаги… Мы с Павлом Александровичем Ламмом частенько заходили к нему, чтобы вытащить его подышать свежим, чудесным воздухом и погреться на солнышке… Как-то я зашел к нему один… Не успел я произнести слово, как он… бросил мне торопливо: — “Посиди. Через двадцать минут… Только сиди спокойно…”
…Итак, мне приказано ждать и молчать. Беру газету и тщательно изучаю ее — до последней строчки, до наименования типографии. Одним глазом из-за газеты наблюдаю за Николаем Яковлевичем. Он сосредоточен, в хорошем настроении, ему явно что-то удается.
О моем присутствии в комнате он совершенно забыл. Царит тишина, я затаил дыхание, тишина эта только изредка нарушается коротким мурлыканьем: это
[152]
Николай Яковлевич невнятно пропевает партию какого-нибудь инструмента, отдельную музыкальную фразу, развивает ее…
Однако ноги мои потихоньку начинают коченеть. Я оказываюсь несравненно более чувствительным к холоду, царящему в номере, чем Николай Яковлевич. Он неутомимо водит посиневшими от стужи пальцами по нотной бумаге, сосредоточенный, увлеченный. Внезапно он встает, нервно перелистывает несколько страниц и с довольной ухмылкой шепчет про себя: — “Кажется, получается…” — Потом закрывает партитуру, поворачивается ко мне и произносит совершенно внятно:
— А впрочем, пойдем на воздух». (Из статьи С. А. Малявина «Памяти Николая Яковлевича».)
Об авторских намерениях в кантате «Киров с нами» и ее построении рассказывает А. А. Иконников:
«В кантате четыре части, которые Мясковский… условно охарактеризовал так: “Город ночью”, “Завод”, “Киров”, “Бой”.
Оркестровая прелюдия и вступительные фразы хора первой части:
Домов затемненных громады
В зловещем подобии сна —
вводят слушателя в атмосферу зловещей тишины осажденного города, прерываемой вспышкой ночного боя:
Сирены зовут на посты,
И бомбы свистят над Невою,
Огнем обжигая мосты.
После короткой оркестровой интермедии (тема Кирова) следует рассказ хора о Кирове, близкий по своей выразительности балладам Шумана (“Два гренадера”) и Глинки (“Ночной смотр”).
Под грохот полночных снарядов
В полночный воздушный налет
В железных ночах Ленинграда
По городу Киров идет».
[153]
(Из книги А. А. Иконникова «Художник наших дней Н. Я. Мясковский».)
«…К кантате в музыкальных кругах отнеслись сдержанно и даже, пожалуй, неодобрительно. Я не мог разделить такого отношения к этому сочинению, которое и сейчас считаю большой удачей Мясковского, имеющей принципиальное значение для нашей музыки. В нем интересно сплетение (притом очень органичное!) симфонических принципов с принципами массовой песенности. Я уж не говорю о том, что музыка кантаты очень образна и великолепно воплощает тему сурового, напряженного, стойко преодолевающего все огромные трудности борьбы героического Ленинграда. Мясковский сам относился к кантате с нескрываемым чувством авторской симпатии и был огорчен тем, как она была воспринята в кругу его собратьев по искусству. Он подарил мне экземпляр клавира с надписью: “Дорогому Дмитрию Борисовичу — единственному, кто не отверг этот опус”». (Из статьи Д. Б. Кабалевского «О Н. Я. Мясковском».)
Между тем пришла пора возвращаться. Советская Армия начала контрнаступление под Сталинградом, близился решающий перелом в ходе войны.
«Высокогорное расположение Фрунзе, вредное для его больного сердца, плохие условия работы, наконец поступающие из Москвы сведения о возможности реэвакуации побудили брата начать хлопоты о вызове его с семьей в Москву… 16 декабря [1942 года] мы наконец вернулись домой… Невзирая на всякие житейские трудности и неудобства (холод в квартире, скудное в первое время питание, отсутствие света как раз в нужное для работы время), брат немедленно по приезде включился в общую музыкальную жизнь и в работу…
Постепенно жизнь в Москве стала входить в свою колею. Начались многочисленные концерты, прослуши-
[154]
вания в Союзе [композиторов] и Комитете [по делам искусств] новых сочинений, привезенных композиторами из эвакуации…
В 1944 году был торжественно отмечен юбилей Римского-Корсакова, позднее — юбилей Чехова, затем была проведена юбилейная сессия в честь 60-летия Б. В. Асафьева. Как член комиссий брат принимал живое участие во всех этих начинаниях. Работой он был загружен до отказа…» (Из воспоминаний В. Я. Меньшиковой, В. Я. Яковлевой и Е. Я. Федоровской «Памяти брата».)
В 1943 году Мясковский пишет Двадцать четвертую симфонию, посвященную памяти В. В. Держановского (умер 19 сентября 1942 года), и один из лучших своих струнных квартетов— Девятый.
После прослушивания его Д. Б. Кабалевский писал:
«…Если попробовать определить то, что является главным и индивидуально-характерным для последних квартетов Мясковского, то я бы указал на отчетливое стремление автора пронизать всю ткань музыки песенным началом. В этом взаимопроникновении
песенности… и инструментализма как основы самого квартетного жанра, мне думается, и надо искать существо квартетного стиля Мясковского. Именно отсюда, от распевного характера всех тем (даже быстрых) идет тот явно выраженный русский национальный колорит, которым проникнут Девятый квартет Мясковского. Интонационная и ритмическая близость к русской народной пссенности лишь подчеркивает и усугубляет его… Здесь мы слышим ту “ поющую душу”, которая и является основой основ русской музыки.
Все три части Девятого квартета отличаются необычайной текучестью, непрерывностью развития тематического материала. Неторопливое, но взволнованное движение первой части сменяется страстным пением второй, медленной части, в середине которой возникает
[155]
очаровательно звучащий скерцозный эпизод и приводит к энергичному финалу… Партитура Девятого квартета “на глаз” производит очень простое впечатление; кажется, что и звучать он будет “обычно”. Но каким богатством и необычностью красок блистает эта партитура в живом исполнении! Можно ли забыть хотя бы замечательное звучание второй части? Хорошо сделан автором переход причудливо шуршащего скерцозного движения к возвращающейся песенной мелодии — главной теме этой части. Свободно и умело, рукой опытного зрелого мастера написано это выдающееся произведение, которое по глубине мысли и полноте чувств должно быть поставлено в ряд с лучшими образцами русской квартетной музыки». (Из статьи Д. Б. Кабалевского «Девятый квартет».)
Как всегда Николай Яковлевич не щадит себя. Тонус его творческой и общественной деятельности отвечает небывалому, все превозмогающему сверхнапряжению военных лет. В том же 1943 году создается Двадцать четвертая симфония. В 1944 году — концерт для виолончели с оркестром. Много времени берет теперь работа в Музыкальной секции Всесоюзного общества культурной связи с заграницей (ВОКС), где он занимает пост председателя президиума секции. В эти годы в англосаксонских странах заметно растет интерес к советской музыке, триумфальное шествие по концертным эстрадам мира совершает Седьмая симфония Шостаковича, чаще прежнего исполняются сочинения Прокофьева и Хачатуряна. Своим чередом идут занятия в консерватории, консультации и т. п.
В канун Дня Победы в дневнике Николая Яковлевича появляются знаменательные строки:
«Сегодня снимается затемнение, завтра грандиозный парад… Завален работой». (Из дневника Н. Я. Мясковского, запись 8 мая 1945 г.)
Опубл.: Кунин И. H.Я. Мясковский: Жизнь и творчество в письмах, воспоминаниях, критических отзывах. 2-е изд., доп. М.: Сов. композитор, 1981. С. 147 -155.