В оппозиции «литература и власть» фигура цензора всегда была ключевой. Это был своего рода механизм, позволяющий корректировать и направлять в нужное русло информационные потоки, тем самым укрепляя вертикаль власти. От того, кто занимал должность цензора и как он исполнял свои обязанности, зависело, каким будет «литературное поле», формирующее общественное самосознание. В XIX в. степень «вторжения» в авторский текст определялась тем, что за личность выполняет функции цензора (от маниакального служебного рвения А.И. Красовского, проверяющего даже оберточную бумагу, до просветительской деятельности Ф.И. Тютчева, И.А. Гончарова, способствовавших появлению в печати многих произведений русской и зарубежной литературы). После 1917 года фигура цензора становится универсальным механизмом, полностью лишенным индивидуальности. На книгах, газетах, любой печатной продукции вместо фамилии цензора указывался его номер. В соответствии с циркуляром Главлита № 70003 от 14 января 1929 года, «на титульном листе печатается … на второй странице: наименование и местонахождение типографии…, разрешительный номер Главлита (номер должен в точности соответствовать номеру, значащемуся на карточке) и тираж издания (2). Так, на оборотной стороне титульного листа книги С. Качиони, выпущенной в Свердловске в 1935 году, указано: «Уполномоченный Свердлобллита В–2016». По воспоминаниям Н.И. Максименко, работавшей цензором в 50-е гг. XX в., на каждой продававшейся в букинистическом магазине книге или открытке должен был стоять номер, свидетельствовавший о прохождении цензуры: «На задней стороне обложки, рядом с ценой, ставился еще один, непонятный для большинства штамп – кружочек с копейку величиной и в нем цифра. Эта цифра – личный номер цензора: 9, 3, 5, 7 и пр. <…> Представьте себе, какое количество открыток проходит через магазин. И каждая, в отдельности, просматривалась сначала товароведом, затем цензором; на каждой ставился на обороте личный номер цензора…» [3].

Нивелирование личности цензора начиналось с подбора кадров. Советский цензор мог не иметь общего образования, но должен был быть «политически грамотным», с соответствующим социальным происхождением. В 1935 г. в Свердловской области «из 44 работников райлитов большинство имеет низшее образование. Политическое образование в объеме СПШ, ВКУ, ЗКУ имеют только 30 человек, остальные окончили школы политграмоты и кружки истории ВКП(б). По стажу работы большинство работников молодые. <…> Все работники райлитов почти не имеют специальных цензорских знаний» [4]. В 1936 году, во время проведения курсов-десятидневок работников райлитов, «работники цензуры подверглись проверке на предмет пригодности их к работе с точки зрения социального происхождения, партийности и т. п.» [5]. В отчете по обследованию Обллита 25/IX – по 5/X 1937 г. на первом месте стоит именно «засоренность аппарата», а уже затем «факты разглашения военной государственной тайны», «охрана и выдача секретных и сов. секретных документов», «формы и методы руководства» [6] и т. д. В проекте постановления по результатам этого обследования акцент также делается прежде всего на кадровый состав: предлагается, во-первых, снять с работы начальника Обллита «за притупление революционной бдительности, покровительство врагам народа и их ставленникам, наличие не проверенных людей в аппарате Обллита и периферии…»; во-вторых, «укрепить аппарат Обллита проверенными и подготовленными товарищами» и, наконец, «обязать Горкомы и Райкомы партии подобрать на работу Горрайлитов проверенных и подготовленных товарищей» [7].

Для подготовки к цензорской работе Свердлобллит организовывал курсы. По программе «курсов-десятидневок», проведенных с 31 марта по 10 апреля 1936 года, можно судить о том, что должен был знать советский цензор для успешной работы: «принципы советской цензуры и практика работы цензурных органов – 10 ч., печать – 8 ч., литература и искусство – 8 ч., охрана государственных тайн: перечень литер “А” – 30 ч., перечень литер  “Б” – 10 ч.» [8]. В процессе проведения курсов, за счет «сокращения … часов занятий по тактике военного дела», в программу были включены «инструктивные доклады-лекции»: «по вопросам организации цензуры, контроля за издательской деятельностью и советском законодательстве о печати», «о состоянии печати в районах … и задачах органов цензуры на данном этапе», «по вопросам искусства с содокладом о работе Облреперткома», «о международном положении (с заострением центра внимания на подготовку к войне Японии и Германии» [8]. Кроме того, «для практической работы с газетами слушателей было выделено 5 часов» [8]. Анализируя результаты проверки знаний после окончания курсов, руководство Обллита приходит к выводу, что «курсы-десятидневки дали значительную зарядку работникам цензуры и помогли им усвоить техминимум цензурных знаний, необходимых в практической работе». При этом не вызывает ни малейшего смущения тот факт, что работники цензуры при ответах на вопросы путают авторов художественных произведений (автором произведения Барбюса «В огне» был назван Р. Роллан, романа Тургенева «Отцы и дети» Некрасов и т.п.). По результатам проверки предполагается увеличить количество учебных часов для «прохождения истории ВКП(б) и ленинизма», а для знакомства с классиками мировой и русской литературы «вырабатывается минимум знаний по художественной литературе, обязательный для каждого цензора» [9].

Основным требованием, предъявлявшимся к работе цензоров, было «проявление революционной  бдительности». Это удачно найденное словосочетание, максимально расширяющее полномочия цензоров, упоминается почти в каждом документе, так или иначе связанном с работой цензурных органов. Наиболее полное объяснение того, что содержит в себе это требование, содержится в статье «Выше революционную бдительность» начальника Свердлобллита и О.В.Ц. (Отдел военной цензуры – Е.Е.) С. Тубанова, напечатанной в «Бюллетене Свердлобллита и О.В.Ц.» (1935 г.). Основную задачу цензора автор видит в том, чтобы «предупреждать издание и опубликование произведений, содержащих агитацию и пропаганду против партии и советской власти, и разглашение военных и экономико-политических государственных тайн в печати, радио, выставках и открытых собраниях» [10]. Однако качество работы цензора определятся не столько изменением представленного на просмотр текста и изъятия не соответствующих коммунистической идеологии фрагментов, сколько количеством выявленных неугодных авторов: «Своевременно распознать и разоблачить классового врага и его агентуру – оппортунистов всех мастей, вот то обязательное требование, которое предъявляет партия к коммунистам и комсомольцам. Это требование относится в первую очередь к нам, работникам цензуры» [10].

Идея цензурирования не готовой к изданию рукописи, а авторского сознания в процессе создания текста наиболее полно представлена в статье Н. Юматова «За активную цензуру», напечатанной в «Бюллетене Свердлобллита и О.В.Ц.» (1935 г.): «Задача цензора не в том, чтобы поймать автора на промахе или ошибке и торжествовать победу, а в том, чтобы предупреждать ошибки, разъяснять им причины вычерков и изъятий…» [11]. Для достижения этой цели цензор, как считает автор статьи, должен был принимать активное участи в разработке тематического плана издательства, следить за работой редакторов над авторскими рукописями, разбирать с сотрудниками издательства обнаруженные нарушения и, наконец, «создать такую атмосферу взаимоотношений, чтобы сами редакторы обращались к политредактору за советами в затруднительных вопросах» [11]. Следуя этим указаниям, цензор должен был добиться, чтобы у автора даже на стадии замысла не возникали мысли, которые потом пришлось бы вычеркивать.

Осознавая, насколько универсальный и действенный механизм по регулированию информационными потоками создается в лице работников цензуры, Свердлобллит стремился всячески поощрять работу цензоров и закреплять их профессиональный статус. На время проведения «курсов-десятидневок» слушатели обеспечивались жильем, им ежедневно выдавалось по 10 рублей на питание и билеты в театры и кино. По окончании курсов было «проведено премирование 9 лучших работников цензуры денежными премиями от 100 до 350 руб. каждому» [12]. В материалах о работе органов цензуры (Обллита и райгорлитов) к областному совещанию за 1936 г. отмечается, что в качестве одного из «важнейших мероприятий по укреплению цензурных кадров Обллит считает полное закрепление цензоров (не менее чем на два–три года) на цензурной работе и улучшение их материального положения (доведения ставок на основании постановления СНК РСФСР от 2/II–36г. за №78 до ставок отв. редакторов газет)» [13]. Исключительность положения цензора определяется и на юридическом уровне: право на «ведение цензурной работы» получают только те лица, «которые получили от Обллита полномочия на право ведения цензурной работы и утверждены приказом по Обллиту», «за незаконное пользование правами цензора и выдачу номеров виновные лица будут привлекаться к ответственности в партийном и уголовном порядке» [14].

В то же время, несмотря на исключительность и некую привилегированность своего положения, цензор постоянно испытывал угрозу лишиться своего статуса. Причиной к отстранению от исполнения обязанностей могло стать как недостаточно добросовестное, с точки зрения руководства, выполнение своих функций, так и превышение полномочий. В докладной записке Свердловского Обллита о работе райлитов за 1935 год в качестве недостатков цензорской работы указываются «перегибы», когда цензор снимает материал, который должен быть опубликован: например, «бывшим Уполномоченным Обллита в Красноуральске Наймушиным снята была из газеты «За руду» заметка под названием «Скоро ли откроют уборную» как мало понятная читательской массе. При просмотре изъятия Обллит выяснил, что статья призывала на борьбу с головотяпством и изъятию не подлежала» [15]. В той же докладной записке основным недочетом в цензорской работе по изъятию книг из библиотек названо «нарушение директив Главлита в сторону расширения списков: изымались, например, все произведения Зиновьева вместо 12 указанных по списку, все произведения Каменева вместо 1 и т.д.» [15].

Рассмотрение ежеквартальных сводок вычерков и изъятий Свердлобллита за 1936 год позволяет определить, как фактически исполнялись должностные инструкции цензоров, что был способен «увидеть» цензор. Сохранившиеся в фондах ЦДООСО сводки вычерков Свердлобллита представляют особую ценность еще и потому, что большая часть подобного рода документов была уничтожена за год до ликвидации органов Главлита [16].

Прежде всего, исправлялись опечатки в фамилиях Ленина, Сталина, а также искажение их цитат. Так, в отчете Свердлобллита за 1-й квартал 1936 г. указывается, что «за истекший квартал, как и за предыдущий, сделано большое количество исправлений предварительной цензурой искаженных цитат и выдержек из речей т. Сталина и Ленина» [17]. В отчете Свердлобллита за 4-й квартал 1936 года также отмечается, что свыше 30% «прорывов политико-идеологического порядка» приходится на опечатки, когда «искажаются фамилии т.т. Ленина, Сталина и др. вождей партии»; кроме того, «особо грубые опечатки и искажения допущены были при перепечатке проекта Конституции СССР и обвинительного заключения по делу контрреволюционной троцкистско-зиновьевской банды» [18]. В отчете Свердлобллита за 3-й квартал 1936 года подчеркивается, что цензор должен «придавать политическое значение» любым действиям работников печати: в качестве иллюстрации приводится «контрреволюционная вылазка в газете “Союзфото”», при монтаже которой использовались разрезанные пополам снимки Сталина (изображение было на обратной стороне листа и не попадало в номер), а цензор Зыков «не придал разрезу снимков политического значения и разрешил его к печати» [19]. Невнимательное отношение к напечатанию фамилии Сталина наказывалось исключением из партии и лишением свободы: «В районной газете «Уральская кочегарка» Кизеловского района от 12 августа с.г. было допущено грубейшее искажение фамилии т. Сталина (вместо «т» помещена буква «р»). За потерю большевистской бдительности исключены из партии редактор Никитин и райлит Колесников и отданы под суд» [20].

Кроме того, пристальное внимание цензоров было направлено на освещение в печати стахановского движения. В докладной записке о состоянии работы райлитов за 1935 год указывается, что «вычерки и изъятия касались главным образом извращений при печатании в газетах материалов из работ тов. Ленина, Сталина, Молотова, Ворошилова, искажений постановлений ЦК ВКП(б) и СНК, опошления стахановского движения» [21]. В 1-м квартале 1936 года также говорится о том, что «в печати обнаружено много фактов извращения и опошления этого движения, а также противодействия классовых врагов развертыванию этого движения» [22]. Причем формулировка «опошление стахановского движения» была универсальна и могла использоваться цензором по отношению к любому тексту, в котором хотя бы один раз упоминалось слово «стахановец». Не допускалось использование слова «стахановец» в ироническом значении, с оттенком пренебрежения: «В районной газете Н.-Сергинского района «Вперед» № 44 за 11/V допущено классово-чуждое высказывание председателя колхоза Меркурьева, направленное против стахановки Макеевой: «За наш хлеб поднимаете удойность, подумаешь стахановка нашлась на готовом-то» [23]. Слово «стахановец» не могло употребляться в сочетании со словами, имеющими негативную оценку: «В газете «Уральский трубник»... помещена заметка «Лодыри с курсов стахановцев». Как видно из заголовка, лодырями называются лучшие производственники стахановцы за непосещение курсов. Подобное применение названия «лодырь» к стахановцам является совершенно неуместным и грубым оскорблением лучших рабочих» [23]. «Опошлением» стахановского движения считалось использование слова «стахановец» по отношению к учащимся школ, финработникам, канцелярским работникам, студентам и преподавателям университета [24].

Помимо «политико-идеологических извращений», перечисленных выше, цензоры предупреждали «разглашение военных гостайн» (не допускалось печатать сведения об организации и боевой технике российской армии, дислокации ее войск, оборонной и химической промышленности), а также «разглашение гостайн по охране политико-экономических интересов СССР» (сведения о заготовке сельскохозяйственных продуктов, пушнины и сырья, по вопросам финансов… и заразные болезни скота). То, что не было предписано инструкцией или перечнем, не попадало в поле зрения цензора.

В процессе предварительного просмотра текстов формировалось не только литературное и информационное поле, но и статус цензора. Он постоянно осознавал свою значимость, которая выражалась и в формулировке его высокой миссии, и в системе поощрительных мер за хорошую работу. Но в то же время он всегда ощущал зыбкость своего положения: любое отступление от инструкции, самовольное расширение или сужение своих функций, вело к утрате этого статуса, а иногда и к лишению свободы. Нивелирование личности цензора позволило создать универсальный механизм по регулированию общественного сознания, который, однако, в любой момент можно было заменить абсолютно идентичным элементом.

1.      Свердлобллит – Управление по делам литературы и издательств Свердловской области.

2.      Цит. по: Действующее законодательство о печати / Сост. Л. Г. Фогелевич. Изд. 3-е. М., 1931. С.66. На оборотной стороне титульного листа этого издания также стоит разрешительная виза Главлита: «Уполн. Главлита В 5438».

3.      Максименко Н. Записки бывшего цензора // Звезда. 1997. №10. С.147.

4.      ЦДООСО. Ф. 4, оп. 14, д. 349. Л. 24.

5.      Ф. 4, оп. 14, д.349. Л. 29.

6.      Ф. 4, оп. 15, д. 438. Л. 91–97.

7.      Там же. Л. 97.

8.      Ф. 4, оп. 14, д.349. Л. 27 об.

9.      Там же. Л. 28–28 об.

10.  Ф. 4, оп. 13, д. 443. Л. 100 об.

11.  Там же. Л. 106.

12.  Ф. 4, оп. 14, д. 349. Л. 29.

13.  Там же. Л. 47.

14.  Ф. 4, оп. 13, д. 443. Л. 111.

15.  Там же. Л. 90.

16.  Об уничтожении дел Главлита и его местных органов см.: Цензура в Советском Союзе. 1917–1991. Документы / Сост. А.В. Блюм. М., 2004. С.554–555.

17.  Ф. 4, оп. 14, д. 349. Л. 30 об.

18.  Там же. Л.52.

19.  Там же. Л. 36 об.–37.

20.  Там же. Л. 62.

21.  Там же. Л. 22

22.  Там же. Л.31.

23.  Там же. Л.68.

24.  Там же. Л. 73–76.