Меня попросили написать воспоминания об Ирине Васильевне Сидоровой. Я с удовольствием это делаю. Прошу прощения, что здесь очень много личного, а, с другой стороны, как может быть иначе: любые воспоминания – это и есть отражение личных восприятий в определенный период времени. И еще: как раз по личным воспоминаниям хорошо воссоздается время…

 

…Далекий 1965 год. Конец «оттепели», но по молодости все еще кажется, что завтра будет лучше, чем сегодня. Заканчиваю историко-филологический факультет Горьковского университета. Тема дипломной работы – «Теория комического у Чернышевского». Руководитель дипломной работы ­– Иван Кириллович Кузьмичев, автор книги о социалистическом реализме.

Не помню, почему именно такая тема была мною взята. Как пишутся дипломы, я не ведала, к руководителю не появлялась, но мы оба не беспокоились (он – потому что я была среди хорошо успевающих студентов, я – потому что хотела показать ему более-менее готовую работу). Много читала Чернышевского и о Чернышевском, делала выписки.

Вскоре выяснилось, что критики, пишущие о Чернышевском, находятся в бесконечной полемике, читают друг друга поверхностно, мало этого, и Чернышевского-то читают тоже не очень внимательно. Я увлеклась, в голове выстроился целый ряд сопоставлений, интересных выводов. Я делала выписки (разумеется, от руки), каждая цитата была на отдельном листочке.  Листочки я эти складывала согласно выстроенному в моей голове логическому смыслу. Выводы я решила написать потом: они мне казались очевидными. Уже незадолго до защиты дипломной работы я и принесла эти выписки моему руководителю. И кроме выписок – ничего!

Хорошо помню его реакцию. Он внешне сдержался, но каким-то сдавленным голосом сказал, что еще не все потеряно, можно вместо диплома сдать госэкзамены.

Тогда я попросила у него отсрочки три дня, и за эти три дня написала критику на статью самого Ивана Кирилловича. Он посмотрел, пожал плечами, сказал: «Ну, пробуйте дальше».

А дальше мой (уже готовый) диплом попал на оппонирование к главному редактору Волго-Вятского книжного издательства Ларисе Федоровне Гараниной. Чем-то  диплом ей очень приглянулся, она написала восторженный отзыв, поставила «отлично», и, не видя меня, пригласила на работу в единственное тогда книжное издательство на огромный регион, включавший Горьковскую и Кировскую области.

Издательство находилось в кремле, в двухэтажном служебном корпусе, стоявшем около здания Горкома партии (бывшего Дворца военного губернатора, ныне Художественного музея). 

Принимал меня на работу директор Павлин Васильевич Пузанов. Это был смешной очень румяный человечек небольшого роста с кустистыми бровями и торчащей челкой волос. Был он не шибко грамотным, зато «партийнонадежным», и, забегая вперед, не могу не привести забавные  и симптоматичные его оговорки на наших общих собраниях: «Я хочу приобрести для издательства дачу и даже уже приглядел домик с массандрой», «Представляете, в нашей типографии хотели издать воспоминания о Раскольникове, а ведь он был контрреволюционер и даже умер в Ницше».

На первой же встрече с Павлином Васильевичем  я, видимо, ему понравилась: рекомендация Ларисы Федоровны, мой высокий рост, простое русское имя и русый цвет волос. Он так и одобрил:

– И волосы русые. Совсем русская, значит… Ну, будете, Ольга Ивановна, младшим редактором в отделе художественной литературы. Только вот начальница отдела, Ирина Васильевна Сидорова, пока в отпуске.

Так я впервые услышала об Ирине Васильевне.

Два дня я просто знакомилась с издательством. Меня опекала Антонина Ивановна Крутова, редактор отдела промышленной литературы. Она провела меня по отделам, представила сотрудникам.

Невыносимая тоска охватила меня при этом знакомстве.

Все в издательстве мне показалось каким-то затхлым и пыльным. В небольших комнатках сидели над рукописями люди. Они говорили как-то осторожно, об очевидных вещах и только по быту. В первый же день точно в положенное время мы спустились в столовую поесть и потом чинно пошли на обеденную прогулку. Почему-то очень запомнился Алексей Алексеевич Павлов, тогда заведующий политической редакцией, грузный, в длиннополом плаще, очень важный и очень какой-то ложно-значительный… Был еще один человечек – Александр Николаевич Мальцев, заведующий отделом заказной литературы, в нарукавниках. Это он, разбирая рукопись одного из ученых, говорил ему назидательно: «Вы уж определитесь, пожалуйста: у Вас в рукописи то макромир, то микромир, надо свести к единообразию». А вот еще из его «перлов»: «Надо же, какая писучая эта Мария Ремарк, сколько книг понаписала».  

Первый день на работе тянулся долго-долго. А назавтра, в конце рабочего дня, была встреча с писателем Николаем Скворцовым, автором нудных и назидательных рассказов с педагогическо-дидактическим уклоном. Читая их вслух, он делал многозначительные паузы и как-то победно оглядывал нас поверх очков.  Помню чувство отчаяния, которое меня охватило: вот так и пройдет моя жизнь здесь, за этими толстыми стенами, с этими скучными людьми. И уже не верилось, что где-то может быть что-то другое – живое и настоящее.

И тогда я вспомнила, как мой бывший одноклассник сказал, что в этот день на радиофаке для первокурсников-вечерников читает вводную лекцию по общей физике Александра Григорьевна Любина, и что это интересно. Я рванула на радиофак.

Большая аудитория амфитеатром была полной, лекция уже началась, я тихо села  на самом верху. Разумеется, в памяти не осталось ничего из содержания лекции (она была вводная и поэтому мне вполне по силам), но вот замечательная свободная интеллектуальная атмосфера лекции – до сих пор со мной. Спасибо Александре Григорьевне…

На другой день Антонина Ивановна, видимо, почувствовав мое настроение, пообещала: «Погоди, вот приедет Сидорова, тебе будет интересно. Это человек необычный. И друзья у нее интересные. И муж – Юлий Иосифович Волчек, знаешь, наверное?»

Юлия Иосифовича в городе знали многие. Это был блестящий лектор по вопросам культуры, особенно кино и театра. Тогда еще он вел передачи по телевидению. Потом, когда времена «оттепели» сменились «заморозками», его с телевидения убрали – из-за неординарности и личностной яркости (на его фоне многие другие выглядели серо и неинтересно), да еще, конечно, из-за пресловутой «пятой графы».

Ирина Васильевна появилась в издательстве где-то через неделю после моего поступления на работу – молодая, энергичная, какая-то удивительно светлая (еще и природная блондинка). Она резко отличалась от других «издательских». С ней пришло ощущение свежести, свободы… И неудивительно: ведь приехала она из Варны, куда ездила по линии Союза журналистов (тогда такие выезды были довольно редким явлением) и была полна еще впечатлениями от поездки.

Отношения наши (особенно вначале) во многом можно было охарактеризовать как «учительница – ученица».  (Это отношение – «ученицы» – я сохраняю до сегодняшнего дня… И более того, в моей нынешней редакторско-издательской деятельности я часто чувствую ее присутствие, многое меряю ее оценками, и даже интерес к краеведению – оттуда, из 1960–1970-х, от нее, от ее увлеченности и стремления творчески осмыслять нашу историю…).

Первое же задание от Ирины Васильевны было интересным: переиздавалось «Детство» Максима Горького. Решено было эту книгу снабдить фото из одноименного фильма. В кинозале я сидела вместе с оператором и фотографом Робертом Богдановым и останавливала показ фильма на определенных кадрах. Затем Роберт «переводил» их в фотографии, а я составляла подписи из текста самой книги. Ирине Васильевне работа понравилась (что меня, конечно, порадовало).

В то время вся деятельность редакции художественной литературы была связана с Горьковским отделением Союза писателей СССР. Это они, писатели, давали «путевку» определенным авторам на издание книг. Разумеется, идеологические соображения превалировали. Но были и действительно талантливые люди: Владимир Автономов, Борис Пильник, Александр Люкин, Лазарь Шерешевский… С прозаиками было сложнее, и Ирина Васильевна сама стимулировала создание многих книг. Так называемая «военная тема» особенно была ей близка: она училась в университете со многими фронтовиками (тогда и в партию вступила – совершенно сознательно – по примеру старших и уважаемых сокурсников). Антон Бринский, Иван Бережной, Дмитрий Кудис – это все были ее авторы, обязанные ей своим приходом в литературу…

Ирина Васильевна была чрезвычайно организованным и ответственным человеком. Это касалось всего: не любила опаздывать, всегда выполняла данные обещания, была дотошна в работе, старалась быть справедливой к людям. В ней жило какое-то стремление все делать хорошо, даже образцово. «Что же вы хотите, – говорил на это чуть позже один из новых наших редакторов, Слава Гультяев, – она же прирожденная отличница». И так как сам был из среды «троечников», то «отличница» у него звучало чуть осуждающе.

Я рада, что застала Ирину Васильевну молодой, сильной, задорной, красивой (Недаром Вацлав Янович Дворжецкий звал ее «Ирина Великолепная»). Даже не верится, но во время обеденного перерыва, мы, например, успевали сбегать под откос на пляж, искупаться, переодеться – и обратно (как бы теперь сказали – в офис). А как-то летом мы небольшой группой отправились в путешествие по деревням области дня на два-три. Это было именно путешествие, Ирина Васильевна прекрасно знала географию (большую и «малую», областную), деревенский быт, природу, увлеченно и уважительно общалась с местными жителями и давала нам массу интересных сведений.

Несколько позже она со своими подругами-журналистками немало походила-поездила по средней полосе России. Они сами разрабатывали познавательные маршруты, в районных газетах предъявляли свои журналистские билеты, и им никогда не отказывали в крове и в посещении каких-то знаменательных или исторических мест.

Оттепель 1960-х подходила к концу, и я запомнила короткий наш разговор с Ириной Васильевной на тему «что будет дальше». Она определенно ответила мне, что времена будут ужесточаться (а я еще на что-то надеялась).

Вот забавный эпизод, который я очень хорошо запомнила. Вернувшись из Варны, Ирина Васильевна какое-то время приходила на работу с учебником по английскому языку и со словарем: регулярно пробовала читать книги на английском. Но как-то однажды, решительно захлопнув книжки, она сказала: «Все, больше не буду заниматься английским. Зачем? Современных книг на английском нет, а классику можно читать и на русском. Сам же язык мне никогда не пригодится» (Знала бы она, как сложится жизнь…)

Вскоре нас объединил еще и интерес к самиздату. Я получала его «из первых рук» – познакомилась с диссидентом–историком Владленом Павленковым и его женой Светланой. Я не только читала «запрещенку», но и перепечатывала ее. Одно из самых сильных впечатлений – правка «Ракового корпуса» рукой самого Солженицына (Владлен ездил к нему в Москву, привозил новые материалы, увозил напечатанные), правка удивительно глубокая, точная, когда перемена одной буквы в слове могла заставить звучать по-новому целый кусок текста. Это был настоящий редакторский урок.

Один из пяти экземпляров на пишущей машинке «Москва» (столько через копирку и можно было отпечатать за один раз) я забирала себе и давала читать Ирине Васильевне. Она как-то сказала мне: «Вот уж не думала, что ты готова целыми днями печатать самиздат. Я думала, что это тебе будет скучновато, ведь ты такая подвижная, общительная, порою даже кажется, что слишком (действительно, обилие моих знакомств-общений в то время «зашкаливало»).

Ирина Васильевна была более избирательна в друзьях. Круг их сложился еще до нашего знакомства: семья Соколовых (Елена Александровна работала раньше в издательстве, а ее муж Юрий Николаевич – замечательный ученый и практик, внесший выдающийся вклад в развитие радиолокационной техники и разработчик новых радиолокационных систем), театральная семья Дворжецких (Вацлав Янович, основатель известной актерской династии и театральный режиссер Рива Яковлевна Левите), семья Неймарков (Юрий Исаакович – один из основателей первого в стране факультета высшей математики и кибернетики), семья журналиста Марка Уреса, историка Абрама Яковлевича Левина, физиолога Александра Васильевича Зевеке…

Отношение к Ирине Васильевне в коллективе было смешанным. Безусловно, ее уважали. Но и чувствовали, что она «другая». Ее выбрали председателем месткома, и она относилась к своим обязанностям в этом звании так же ответственно, как и ко всему другому: все больные навещались, все праздники как-то творчески отмечались, не был забыт ни один день рождения ни одного из членов коллектива, и подарок «новорожденному» всегда продумывался ею основательно.

Вот один из этих дней рождения и «послужил» трагическому инциденту, на мой взгляд, резко разделившему жизнь Ирины Васильевны на «до» и «после».

Предыстория была такой: в издательстве, вопреки начальственной бдительности, работал человек с «плохой» национальной графой. А что делать: Лидия Исаковна Немченко была классным техническим редактором, и замены ей не было. Поэтому «приходилось терпеть». Ее сноха работала в Горьковской типографии, той самой, где был сделан набор книги воспоминаний о Раскольникове. Спохватившись, власти запретили выпуск книги, но набор в гранках потихоньку «вышел» за пределы типографии. Этот самиздат принесла домой и сноха Лидии Исаковны. КГБ стало всех проверять, таскать по кабинетам. Подробностей мы не знали, но вскоре несчастная молодая женщина, замученная преследованиями, выбросилась из окна своего дома и погибла, оставив трехлетнего малыша на руках мужа и бабушки.

Случай этот, разумеется, вслух никак не обсуждался. Лидия Исаковна по-прежнему работала в издательстве. И вот – наступает ее день рождения. По инициативе Ирины Васильевны были куплены отрез на платье и открытка. Текст этой открытки я помню до сих пор: «Дорогая Лидия Исаковна! Поздравляем Вас с Днем рождения! Желаем здоровья и успехов в работе! Желаем мужества!». И – подписи тех, кто сложился на подарок.

Открытку я подписать успела, а на вручении подарка не была: три дня болела. Когда же пришла на работу, то прямо в воздухе почувствовала какое-то напряжение. Мы с Ириной Васильевной уже были в разных редакциях (я осталась на художественной литературе, она основала редакцию краеведческой и научно-популярной литературы). Сдавленным голосом в коридоре она мне быстро сказала: «Будет собрание, веди себя УМНО, ПРОДУМАННО, к нам в комнату сегодня не ходи».

Действительно, в коридоре вскоре стали расставляться стулья (мы всегда там «заседали», больших комнат в издательстве не было), и нас созвали на собрание. В президиуме сидели директор издательства Петр Васильевич Ивнев (он пришел на смену Пузанову, настоящая его фамилия была говорящей – Нехорошев, Ивнев – от жены) и заведующий отделом пропаганды и агитации обкома партии Алексей Петрович Веров.

И вот Петр Васильевич Ивнев-Нехорошев объявляет повестку собрания: о поведении члена партии Сидоровой Ирины Васильевны. «В наше время, когда так обострена идеологическая борьба…. Когда мы должны быть бдительны…». Тут у него в руках появляется открытка. «Эта открытка сфабрикована членом партии Сидоровой. Подчеркиваю – единственным членом партии из всех, кто ее подписал. Она не могла не понимать, что стоит за словами «желаем мужества», она должна была понимать, кому, какого и зачем мужества здесь желают!», «Сидорова повела за собой целую группу беспартийных работников издательства… А это уже групповое выступление…». «А ведь она не только член партии, но и председатель профсоюзного комитета издательства…» И т.д., и т.п. В таком же обличительном духе выступал и Веров. Потом еще кто-то говорил. Предложения было два: лишить Сидорову партийного билета и снять с должности председателя профсоюзного комитета.

Потом вызвали для «дачи показаний» Ирину Васильевну. В звенящей тишине она говорила медленно, тщательно подбирая слова: «Мы работаем в идеологической организации, это очень ответственно»,  «Мы должны думать, что каждое наше слово может трактоваться по-разному…», «Разумеется, намерения наши были самыми добрыми», «Да, я, как единственный член партии, подписывая эту открытку, должна была понимать…», «Да, это была моя ошибка…». Она подчеркивала слово «моя», как бы защищая нас и отводя обвинение в «групповщине».

Все мы, сидевшие в этом неуютном коридоре-кишке,  прекрасно понимали, о чем идет речь. Грозящее наказание было страшным – в то время это был крест на любой деятельности. Кто же возьмет на работу «неблагонадежного» человека, который участвовал в групповой антиидеологической акции?

В результате на голосование было выдвинуто лишь предложение о вынесении Сидоровой выговора по партийной линии и о снятии ее с должности председателя профсоюзного комитета. Причем, Ивнев-Нехорошев подчеркнул, что это голосование как раз и покажет, действовала ли Сидорова в одиночку или все-таки за ней стояла целая группа.

Нас, воздержавшихся, было трое: еще Тамара Пелевина, работавшая вместе с Ириной Васильевной в краеведческой редакции и ставшая ей настоящим другом. А вот третьего память моя не удержала. Странно. Но это так…

Всю эту историю Ирина Васильевна пережила настолько тяжело, что вскоре заболела туберкулезом. Явно, что это было результатом стресса, и врачи также это подтверждали…

Лечилась она недалеко от издательства, туберкулезный центр находился на Верхневолжской набережной. Мы прогуливались по Откосу, и Ирина Васильевна часто возвращалась к тому собранию. Понимая ситуацию, она все равно была ранена тем, как легко люди, которые хорошо ее знали, знали подлинные побудительные мотивы ее поступков, так легко проголосовали «против».

Вернулась на работу она уже другим человеком, для коллектива – «застегнутым на все пуговицы». Болезнь как будто прибавила ей годы. И куда-то ушла ее легкая веселость…

А товарищ Ивнев-Нехорошев в это время совершенно откровенно подкапывался под главного редактора «Горьковского рабочего» – Ивана Александровича Батакова. Это было на моих глазах: «доверенным» редакторам издательства раздавались газеты, и они выискивали там «крамолу». Особенно много находили ее в стихах (строчки же можно было трактовать по своему усмотрению). Крамолу искали и в других газетах города и области. Естественно, что особое внимание уделялось «некрасивым» фамилиям. За всем этим была поддержка обкома в лице Верова, который стал появляться в издательстве практически каждый вечер. Они запирались с Ивневым-Нехорошевым в кабинете, а утром, секретарь издательства, Вера Васильевна, таинственно сообщала нам, что они там пили (она нюхала рюмки).

В результате Ивнев получил-таки место главного редактора «Горьковского рабочего», но дни его закончились там быстро и бесславно. Да и Бог с ним… Дело ведь не в нем одном…

Если же оглянуться на жизнь Волго-Вятского издательства, то абсолютно точно мы не найдем фигуры более значительной, чем Ирина Васильевна. Деятельность ее еще требует исследования. А пока вот только пришедшие на ум результаты.

Впервые в городе стали регулярно издаваться книги по его истории. Ирина Васильевна сумела объединить вокруг редакции самых интересных людей и историков, краеведов, музейных работников и простых людей, любящих свой город. Многие из них начали писать только благодаря ей. Это она начала выпуск знаменитых «Записок краеведов» (они возобновлены в наше время, но уже на «любительской» основе: в них нет профессиональной редакторской и даже корректорской работы). Дмитрий Смирнов, Алексей Елисеев, Святослав Агафонов, Игорь Кирьянов, Николай Филатов… Последний, кстати, при всей неоднозначности своего творческого наследия, как раз именно вместе с Ириной Васильевной создал одну из лучших своих книг – «Нижний Новгород пушкинской поры».

Кстати, пушкинская тема была для Ирины Васильевны наиболее любимой. Она близко дружила с директорами Болдинских музеев – Юлией Левиной и Геннадием Золотухиным. Можно говорить, что трудами Ирины Васильевны была создана нижегородская пушкиниана. (Привожу «на скорую руку»: «Болдинские рисунки А.С. Пушкина», Ю. Левина «Пушкинское Болдино», Н. Куприянова «К сему: Александр Пушкин», «Предания и песни болдинской старины», «Пушкин в Болдине», Л. Трубе «Остров Буян», «Теперь моя пора…», В. Калинин «Болдино» и пр., и пр., и пр.).

Впервые был издан альбом с фотографиями М. Дмитриева, альбом, посвященный Горьковскому художественному музею, еще множество сувенирных книг о промыслах, сувенирные книги о городе (например, «Гости о нашем городе»). Впервые за всю историю города была издана книга для детей «Наш город», и написала ее тоже Ирина Васильевна (ныне эта книга стала основой для дополненной книги для семейного чтения «Наш Нижний Новгород», по которой ведут уроки краеведения в школах города) .

Издательство получало дипломы, его знали в стране. Не преувеличу, если скажу, что это на 90% благодаря книгам, изданным трудом и энтузиазмом Ирины Васильевны…

Я ушла из издательства в 1972 году по личным причинам, но мы с ней сохраняли живую связь до последних лет, когда она уже жила в Америке.

Когда еще только-только начиналась новая эмиграция и многие наши знакомые стали уезжать, Ирина Васильевна относилась к этому отрицательно, и я даже помню наш разговор на эту тему (я вяло защищала «отъезжантов», а она не могла их понять: Родина, корни, язык и пр.). Однако со временем все стало меняться. Конечно, самой важной причиной стал тот факт, что в Америку собралась дочь с мужем и внуками. Но и в самой Ирине Васильевне происходил какой-то перелом. Помню, как сильно ранило ее то, что в деревне Петухово сожгли их дом. И это после того, как она буквально породнилась с жителями, старалась делать для них добро. Наступали «лихие 90-е»...

С внуком Максимом она много ходила по городу – прощалась. Прощалась с каждым дорогим уголком. Прощалась сознательно. И хотя я говорила ей, что все бывает на свете, и, быть может, она будет еще сюда приезжать, Ирина Васильевна сказала мне твердо: «Я знаю, что никогда уже не вернусь!».

В Америке она нашла себя: много общалась с русскими эмигрантами, писала мне, как Максим, выбегая гулять, бежал к ней с криком: «Опять русские!», что-то редактировала. Последнее наше общение по телефону было два вечера подряд: Ирина Васильевна попросила прислать книгу о Выксе, так как познакомилась с женщиной из фамилии Баташевых – бывших владельцев Выксунских заводов. И пожаловалась, что «стала нетверда в памяти» (ее слова). Книгу я послала, но Ирина Васильевна больше не звонила и не писала: она тихо угасала и угасла…