[230]

Обращение к теме «цензура и художник» в контексте предложенной проблематики обусловлено не только очевидной спецификой изучаемого периода, на протяжении которого заметны изменения в функционировании этого института, связанные с возрастанием роли Главного Управления по охране государственных тайн в печати при СМ СССР в системе власти, но и решением такого спорного, по настоящее время, вопроса, как определение реального места Главлита в цензурно-контрольном треугольнике власти,

[231]

который, по мнению Т. М. Горяевой, составляли еще ЦК КПСС и КГБ при СМ СССР[1].

Своеобразные контрреформы в идеологии, приведшие страну к ресталинизации, начались с восстановления и расширения функций государственной цензуры. В первую очередь, было восстановлено в правах Управление по охране государственных тайн в печати при Совете министров СССР. В Секретном Постановлении Секретариата ЦК КПСС «О повышении ответственности руководителей органов печати, радио, телевидения, кинематографии, учреждений культуры и искусства за идейно-политический уровень публикуемых материалов и репертуара» были полностью пересмотрены роли и иерархия субъектов, несущих основную ответственность за такие недостатки, как –«выпуск в свет идейно ошибочных произведений», и публикацию идейно порочных материалов». Теперь руководители органов печати, издательств, телевидения, учреждений культуры и искусства лично отвечали «за идейно-политическое содержание материалов, предназначенных для печати, демонстрации и публичного исполнения». При этом было установлено, что все вопросы, возникающие в процессе предварительного контроля произведений и касающиеся их идейно-политического характера, рассматриваются (все-таки – Е.Р.) на уровне руководителей Главлита и руководителей издающих организаций и органов культуры. Показательна оговорка о том, что «замечания работников Главного управления по охране государственных тайн в печати доводятся до сведения авторов произведений без ссылки на Главлит. Нарушение этого

порядка должно рассматриваться как нарушение государственной и партийной дисциплины[2].

В этих формулировках документа уже заметна принципиально новая, уже отмеченная нами, тенденция – складывался «иной» стиль власти (умный, тонкий, жесткий) по отношению к художественной интеллигенции: власть, отдельные ее чиновники становились смелее и циничнее, демагогично использовали лексику социалистической теории, идеологические клише[3]. Так, расширение и без того чрезвычайно широких функций государственной цензуры объяснялось в постановлении изменившимися условиями, которые характеризовались как «условия социалистической демократии»,

[232]

при которых органы предварительного контроля существуют главным образом для предотвращения публикации сведений, составляющих государственную и военную тайну, а также различного рода дезинформации»[4]. Именно последнее замечание дало возможность цензорам чрезвычайно расширительно трактовать понятие государственной тайны, политической и идеологической ошибки, информации, порочащей советское социалистический строй и т. п. Секретное постановление Секретариата ЦК КПСС «О повышении ответственности руководителей органов печати …» закрепляло, по мнению Т. М. Горяевой, изменения в системе ответственности за идеологический уровень содержания художественных и информационных материалов, превративших всю культурную среду в один большой ГЛАВЛИТ: «созданная система всепроникающей политической цензуры была признаком начавшейся “эпохи застоя”, “брежневщины”»[5]. Уточним: одним из наиболее существенных признаков эпохи позднего советского периода.

Руководителем ведомства в течение всего обозначенного периода был П. К. Романов[6]. Еще 18 августа 1966 г. Постановлением СМ СССР № 693 было утверждено «Положение о Главном управлении по охране государственных тайн в печати при Совете Министров СССР». В нем были четко определены основные задачи Главного управления, его местных органов, их права и обязанности, а также взаимоотношения с Министерствами, общественными и другими организациями по вопросам охраны государственных тайн в печати. Но, если в годы «оттепели» Главлит, по мнению специалистов, перестал быть самостоятельным звеном в советской политической системе, то после последовавшего за Постановлением 1969 г. преобразования в Главное управление по охране государственных тайн в печати при СМ СССР, этот государственный орган стал од-

[233]

ним из оснований контрольно-идеологического треугольника ЦК КПСС, Главлита и КГБ[7].

Выполнение новых функций потребовало внутренней перестройки управления, преобразования отделов в управления, расширения штата сотрудников. Анализ документов внутренней и внешней (СМ СССР, ЦК КПСС и др.) переписки руководителей Управления по этому поводу позволил выявить некоторые тенденции: чрезвычайно расширительное толкование государственных задач, решаемых цензорами Управления (контроль за неразглашением не только реально наносящих ущерб государству военных тайн, но и любых «формулировок и положений, искажающих политику партии и правительства»); постоянное напоминание о важности данного органа в системе власти, о расширении круга обязанностей, перманентно увеличивающейся нагрузке чиновников Управления, требование увеличить штаты, финансирование и т. д.[8], особенно – в связи требованием ЦК КПСС повысить внимание к вопросам политической бдительности советских людей[9].

Внешний и внутренний контроль за работой редакторов, репрессивные меры разного характера, в целом, обеспечили возросшую политическую бдительность специалистов. Не случайно, начальник Главного управления по охране государственных тайн в печати при СМ СССР П. К. Романов, докладывая о первых результатах деятельности Главлита по выполнению секретного постановления Секретариата ЦК КПСС от 8 января 1969 г., с удовлетворением отмечал, что «практика предварительного контроля произведений печати оправдала себя: стало меньше материалов, публикация которых нежелательна из-за содержащихся в них политических неточностей и ошибочных положений»[10]. Позже с ним соглашался заведующий Отделом культуры ЦК КПСС с 1965 г. В. Ф. Шауро: «практика предварительного контроля произведений дала результаты»[11].

Попробуем уточнить место Главлита и его взаимодействие с ЦК КПСС в системе политической власти позднего социализма. Глав-

[234]

ное управление по охране государственных тайн в печати, казалось бы, занимало место одного из оснований цензуры, выполняя аналитическую и информационную функции. Его традиционно подчиненное, в известной мере, зависимое от партийных органов положение, подтвердили и документы: перед ЦК КПСС отчитывались, докладывали, его установками руководствовались и т.д., и т.п. Так, П. К. Романов в марте 1968 г. учил работать своих сотрудников: «…Нужно учиться докладывать <…> мы знаем дело, но в партийных органы просто недопустимо докладывать плохо; <…> в партийных органах вас поймут, но нужно быть готовым к беседе с редакторами, издателями, а иногда – и с автором. Что касается политикоидеологических замечаний – никакого субъективизма и вкусовщины…»[12]. Казалось бы, мы видим конструктивные указания о недопустимости личных пристрастий цензоров при анализе произведений, об обязательном учете особенностей чиновников различных ведомств и т.д. Но анализ документальных текстов цензорского контроля, внимание не только к содержанию замечаний, но к тону, стилю итоговых формулировок позволили выявить некоторые особенности взаимоотношений Управления по охране государственных тайн в печати и ЦК КПСС. Информационные материалы Главлита регулярно отправлялись в ЦК КПСС, в соответствующие Отделы, по интересующим нас вопросам – в Отдел культуры и Отдел пропаганды для согласования, для консультаций, для принятия мер и т.д. В докладах и сообщениях цензоров, отчетах руководителей отделов о проведенной работе есть подтверждения соотнесения чиновниками Главлита своих действий с установками партийных руководителей ЦК КПСС. Как правило, это касалось вынесения «замечаний политико-идеологического» характера[13].

Так, если в апреле месяце 1968 г. они только сообщали о запрете публикаций о спектакле театра «Современник» по пьесе М. Шатрова «Большевики»: «Газета “Московский комсомолец” заверстала статью о спектакле “Большевики”, –докладывал начальник Московского Облгорлита С. Д. Фенин без комментариев[14], то Г. К. Семенова[15], сообщая о том, что в «Литературной газете» была заверстана статья о театре «Современник» и поставленной им трилогии, в том числе и спектакле «Большевики» М. Шатрова», уже объясняла: «статья была снята по рекомендации ЦК КПСС»[16].

[235]

Общую ситуацию прояснил П. К. Романов, выступая перед сотрудниками Управления 11 июня 1968 г.: «В ряде материалов необъективно оценивалась пьеса Шатрова “Большевики”. О ней говорилось, как о пьесе чуть ли не единственной, в которой и только этот автор, якобы, правдиво написал о Ленине. Имеется прямое указание ЦК КПСС не развертывать дискуссий по ленинской тематике»[17]. В другой раз, сообщая о своем решении «заверстать» повесть В. Быкова «Атака с ходу», сюжет которой совпадал, по их мнению, с наметившейся линией дегероизации подвига народа в Великой Отечественной войне, цензоры докладывали П. К. Романову о предварительном рассмотрении вопроса в Отделе пропаганды ЦК КПСС с привлечением Отдела культуры ЦК КПСС[18]. В случаях, касавшихся особенно острых, проблемных произведений, решения об их публикации принимались при участии высшего партийного руководства республик. Так, получив информацию о сложностях, возникших вокруг повести А. Бека «Новое назначение»[19], сотрудники Управления по охране государственных тайн в печати при СМ Армении, по свидетельству начальника А. Г. Котанджяна, «более внимательно и со знанием дела отнеслись к книге “Тайна булата”»; замечания были доложены сначала в Отдел пропаганды ЦК республики, затем секретарю ЦК, в результате чего к удовлетворению самого руководителя: «В итоге книгой занимались все члены бюро ЦК. <…> Книга вышла с учетом замечаний»[20].

Таким образом, складывается впечатление о сохранении, по-прежнему, ведущей и руководящей роли ЦК КПСС и его Отделов в проведении культурной политики. Однако, в реальной практике нередки более сложные ситуации, когда именно Главлит корректировал, настаивал на определенной оценке, провоцировал соответствующую реакцию у высшего партийного руководства, подталкивая чиновников аппарата ЦК КПСС к проведению «превентивных мероприятий». В некоторых случаях об этом заявлялось достаточно прямо и откровенно. Например, «вопрос о нецелесообразности публикации записок К. М. Симонова был поставлен перед директивными органами. Произведение не разрешено к печати»[21]. В

[236]

других – мнение Главлита выражалось более корректно, но также безальтернативно. Более того, П. К. Романов, учивший своих сотрудников избегать субъективизма (и вкусовщины) в работе с литературными текстами, сам, по-нашему мнению, не удержался от выражения очень личного и очень спорного мнению, например, о поэте Н. Гумилеве, что послужило поводом для очередной волны запретов на упоминание имени поэта в официальных изданиях. Так, 7 октября 1968 г. П. К. Романов критиковал подчиненных, допустивших выпуск ленинградским отделением издательства «Советский писатель» двухтомника «Мастера русского стихотворного перевода». Особенно безапелляционная критика была высказана в адрес начальника второго отдела Ленинградского управления тов. Липатова. По версии П. К. Романова: «Он не дает объяснений… Просто он не читал и потому не может дать объяснений». Можно предположить и сознательную позицию ленинградского цензора. Гнев руководителя Управления по охране государственных тайн в печати при СМ СССР вызвали не только содержание (т.е. сами произведения Н. Гумилева), но и предисловие книги, в котором говорилось, что переводом занимались, как правило, поэты еврейской национальности во главе с Пастернаком. Цитируя тексты Е.Г. Эткинда[22], П. К. Романов особенно возмущался отсутствием необходимого, по его мнению, комментария к стихотворениям, например Н. Гумилева: «Во втором томе помещены переводы некоторых стихов Гумилева, но нигде не сказано, что Гумилев –злейший враг советского государства, приговоренный к расстрелу за участие в заговоре <…> О Гумилеве должно быть известно всем <…> Фигура одиозная, злобный враг советской власти, советского образа жизни, пропагандировать его нельзя (это вопрос я согласовал с ЦК КПСС)». После чего, руководитель ведомства совершенно логично сообщил участникам встречи о том, что книга задержана[23]. Из текста источника ясно, что сам П. К. Романов считает недопустимой пропаганду творчества Н. Гумилева, но так и не ясно, совпадало ли мнение партийных чиновников с его оценкой личности поэта изначально или они не смогли не согласиться с руководителем Главлита, опасаясь обвинения в «политической близорукости»?

И все-таки полагаем, что в обозначенный период Главное управление по охране государственных тайн в печати, все чаще поставлявшее в ЦК КПСС такого рода информацию о настроениях художественной интеллигенции, превращается, вместе с КГБ при СМ СССР, в аналитический орган.

[237]

Контроль художественного творчества, а, по сути, контроль за поведением художественной интеллигенции, осуществляли в основном два подразделения: второй и четвертый отделы (в 1967 г. преобразованы в Управления)[24]. Сотрудники второго Управления, контролировавшие иностранную литературу, регулярно сообщали информацию, которая при случае могла быть использована как компрометировавшая отечественную художественную интеллигенцию. Поводом служили: публикация произведений за рубежом, интервью в зарубежных СМИ, упоминание произведений данных художников в положительном контексте в научных и научно-популярных работах иностранных специалистов и др. Так, в 1968 г. П. К. Романов направил в ЦК КПСС перевод статьи Л. Копелева «О реставрации сталинизма», опубликованной в югославской еженедельной газете «НИН» за 18 февраля 1968 г.; в 1971 г. информацию о том, что «японская буржуазная газета “Джапан тайме” II сентября 1971 г. в своем еженедельном приложении “Джапан тайме уикли” поместила статью С. Джэкоби и Э. Астрахана “Подпольные художники Советского Союза”»[25]; – в ноябре 1979 г. материалы из зарубежной прессы, касающиеся творчества писателя Ю. Трифонова (в частности, статью П. Кенеца «Россия Трифонова» в журнале «Нью лидер», номер за 10 сентября 1979 г.[26]; – в декабре 1979 г. «Воспоминания трех советских писателей по поводу дня рождения Сталина» из газеты «НьюИорк Таймс» от 16 декабря 1979 г. с изложением интервью московского корреспондента этой газеты К. Уитни с Ю. Трифоновым, Б. Окуджавой, В. Аксеновым[27]; в 1980 г. – перевод статьи Д. Котник «Долой из матери-России» из газеты «Джорно» (Италия, Милан) от 30 июля 1980 г. о встрече автора с В. Аксеновым[28] и т.д., и т.п. Записки-комментарии П. К. Романова, переводы опубликованных статей, каталоги и др. материалы, направлявшиеся в ЦК КПСС, формировали мнение об отдельных деятелях литературы и искусства как инакомыслящих, создавали в глазах чиновников партийного аппарата образ опасного для общества и государства художника.

Используя переводную информацию, Главлит активно корректировал мнение власти о деятелях литературы и искусства, невзирая на авторитет мастера. В некоторых случаях данная информация служила дополнительным аргументом в обосновании уже принимаемых мер по ограничению творческой свободы того или иного художника, художественного или редакционного коллектива и т.п. Так, показательны ситуации вокруг цикла стихов А. Твардовского «По

[238]

праву памяти», публикации отрывков из романа В. Войновича «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина» и др. В этих и других событиях, происходивших в 1969–1970 гг., проявились многие только зарождавшиеся, но ставшие типичными, тенденции в культурном процессе «семидесятых»[29].

В деятельности Главного Управления отчасти, на наш взгляд, присутствовал и элемент «перестраховки», может быть, стремление разделить, переложить ответственность на партийные органы. В особых случаях Главлит настаивал на перекрестном контроле работы редакций и издательств, наиболее решительные шаги сверял с ЦК КПСС. Часто это касалось решения вопросов о судьбе художественных произведений, поступивших из-за границы[30]. На основании косвенных свидетельств можно предположить что происходило уничтожение не только иностранной литературы, но и книг, других художественных произведений бывших советских, а ныне эмигрировавших авторов[31]. Списки подобного рода произведений регулярно составлялись Главным Управлением по охране государственных тайн в печати и направлялись после согласования в ЦК КПСС в библиотеки и книжные магазины. В них указывались произведения, «подлежащие изъятию». Так, заместитель заведующего отделом культуры ЦК КПСС З. Туманова разрешала после согласования «прекратить выпуск и поставки грампластинок» (в списке исполнителей, который прилагался, имена Л. Мондрус и др.). Была признана концептуально ошибочной книга А. Некрича «22 июня 1941 года» и потому в отчетах региональных Управлений по охране государственных тайн в печати за 1967 г. обязательная строчка сообщения «об изъятии»[32]. Спустя много лет писатель А. Т. Гладилин вспоминал об участии в одной из его программ на радиостанции

[239]

«Свобода» очевидца уничтожения книг «классика социалистического реализма В. Некрасова»[33].

Итак, можно утверждать, что в изучаемый период Управление по охране государственных тайн в печати по-прежнему и в первую очередь выполняло исторически закрепленную за органами цензуры информационно-аналитическую функцию. Определенное отличие характера выполнения этой традиционной функции заключалось в том, что в изучаемый период Управление информировало ЦК КПСС не только о реальном, но и о гипотетически возможном состоянии отечественной литературы и искусства. С одной стороны, лишний раз, напоминая о важности собственного ведомства, не позволявшем крамоле распространяться, с другой – о настроениях в художественной среде. Справки Главлита, направлявшиеся в ЦК КПСС за подписью П. К. Романова, как правило, содержали негативную и, нередко, тенденциозно-подобранную информацию, что корректировало представление власти об отдельных представителях художественной интеллигенции, не только начинающих, молодых писателях (В. Аксенов, В. Войнович, В. Быков и др.), но и таких известных и официально признанных как А. Чаковский, К. Симонов, А. Твардовский и др.

Особый характер деятельности Главного управления по охране государственных тайн в печати при СМ СССР в обозначенный период позволял ему выполнять не только информационно-контролирующую, но и контрольно-репрессивной функцию. Последнюю – Управление осуществляло либо в пределах своей компетенции, либо, рекомендуя ЦК КПСС, используя рычаги руководящей власти, добиваясь через творческие и другие организации принятия соответствующих мер (от проведения бесед с главными редакторами журналов и издательств до требований «снять с печати», «отправить на доработку», «рассыпать набор» и др.). Таким образом, Главное Управление по охране государственных тайн в печати при СМ СССР оказывало существенное влияние не только на текущую деятельность ЦК КПСС, но участвовало в формировании и реализации государственной политики в сфере культуры, нередко определяя ее приоритеты.

Опубл.: История книги и цензуры в России: материалы междунар. науч. конф., посвящ. памяти А.В.Блюма, 29-30 мая 2012 г. / науч. ред. М.В.Зеленов. – СПб.: ЛГУ им. А.С.Пушкина, 2013. - С.230-239.

• Размещено: 17.06.2013
• Автор: Раскатова Е.М.
• Ключевые слова: цензура в СССР, Главлит
• Размер: 32.23 Kb
• постоянный адрес:
• © Раскатова Е.М.
• © Открытый текст (Нижегородское отделение Российского общества историков – архивистов)
  Копирование материала – только с разрешения редакции