Николай Васильевич:  В Крутце все работали. Зиму и лето. Хоть и много работали лето, хлеба-то, но валенки-те - обувка-то была празднична только,. Да, в праздник… Всё время в лаптях, в лаптях.

Овечью шерсть пряли и ткали , называлось сукно. Холст ткали из тонких ниток, тонкая пряжа была, женщины пряли, это на холст. А на ряднину – там покрупнее, погрубее она была, пряжа-то. Тоже лён-конопель. Здесь ростили лён и конопель. На ряднину и лен, и конопель. Ну конопель-то в основном вот на мешки, на портянки, на полога.

Здесь, в Крутце, было три маслены, вырабатывали масло изо льна, из конопля… Конопляного масла. Масло продавали, у кого лишнее было, больше для себя, в семьи – большие были. Но продавали, здесь, на базар возили – в Сергач, в Бутурлино. Уж теперь вот здесь был базар-от, как его, село-то было… Троицкое. Вот. В Троицком. Они были разные. Здесь, примерно, во вторник в Крутце-то был, я вот захватил чуть-чуть, я уж  захватил. В общем, всю неделю были базары, только в разных селах. Народ общался. Кто везет скотину, кто пряжу, кто лен готовый к пряже, так, кто чево. Весь год, токо в разных местах, в разных селах. Вот здесь базар в субботу, вот сейчас, а в воскресенье – в Сергач, в Сергач ездили. В Крутце, было, карусели привозили , в Масленицу. Да. Это я чуть захватил тоже. Это я чуть захватил. Здесь гуляли и Масленицу, и Петров день, и Сергий. Народу съдется – не прошибешь пушкой на улице. Кулашники дерутся. На Масленицу, и в праздники. В любой праздник. Да. Приедут… «На любака!» - и пойдут. Приедут толбински, ивановски, мордовински и… Со всей округи… Игнатовски, погореловски, кремницки мужики-те съедутся. У кого родня, у кого знакомства. Приедут, вот выпьют, выходют на улицу, вот обычно где сейчас вот клуб-от, на эту улицу, она была очень ровная, никаких тут не было ни ям, ничего… Выходит охотничек, говорит: «Кто охотничек подраться?» Ну, выходит второй. Выходит, значит, подают руку один другому. Правила были, да. Начинают хлестаться. Но без азарта, чтобы не было азарта никакого. Ну, люди наблюдают, публика-то, ага, кто, который победил? Если он меня побил, даём руку один другому, ну, пойдем, выпьем. Всё по-честному, на мировую. Никаких не было… Вот в Поминке был мужчина-то, наши-те, крутецки, на него никто не выходил драться. Опасный был, да. У его удар был смертельный, вот. Вася Земсков. Его удар был смертельный, если он ударит, угадат – то всё, уже… На него наши не выходили. Хороши были мужики, хорошо дрались, но на него не выходили. Вот опасно было. Чтоб не один на один – у нас не было, это вот в ихом селе было, стена на стену. В Толбе. Ну, вот порядок тот и порядок этот. Вот сходются, там дерутся. Начинают драться. Начинают по охотке. Охотка!

Александра Васильевна: А я вот помню, всё Керенской да Керенской  был. Вот такой вот мужичок. Оне… Никто его не задевал. Ну, ловкость у человека. Никто не задевал его. Обязательно забьёт. Говорили, слово како-нибудь знал он.

Николай Васильевич:  Жили бедно. Бедно, ужасно бедно жили. Ужасно бедно. Это просто…

Александра Васильевна: А хлеб был. Ели хлеб.

Николай Васильевич:  Ну, хлеб-от был. Сеяли. Вот у нас в Крутце, видите, сколько домов кирпичных. Кирпичных домов много.

Александра Васильевна: Красивые.

Николай Васильевич: И если бы только колхоз не организовали еще пять лет, весь Крутец бы был почти в кирпичных домах. Отобрали кирпичу, построили, был, конный двор на этой стороне. У нас два колхоза были в селе. Здесь построили конный двор и склад кирпичный, он еще вон он, склад-то, жив, а коный двор уже разрушили. А на той стороне построили кирпичный склад и свинарник из конфискованного кирпича… Вот… Народ жил очень- очень трудно, но трудолюбивый народ был.

Александра Васильевна:И то было лучше, как сечас.

Николай Васильевич: У нас здесь вить вот этот кирпич били, его работали каждый сам, сами, своей семьей. А калить – у нас здесь ведь лес-т был дубник, эт сечас всё вывели, всё, тут уж нет ничего, кустарник один в лесу-то, а то ведь дубник-от был два обхвата, полтора, три обхвата были дубники.

Топили горон, туда кирпич…

Заготавливали дров, дрова давали заготавливать. Там надо было его ведь обжечь, кирпич. Его садили в яму-то много, в горон-т, кирпичу-т. Его нады согреть, нады обжечь.

Сечас два-три человека, старики лишны. Не живут с стариками никик молодежь. Раньше веть три снохи, и все вместе жили. Дети пойдут от них, ото всех дети, все жили в одной избе. Кто где.

Да были , конечно, скандалы были, и всё, но… В семье был хозяин один, поэтому был порядок. Вот я вам говорю, у меня прадед, семь сыновьёв, Все вместе жили. Тут уж вот стали отделяться-то.

Он каждому дает дело, сыну, кому чего делать.

Вот у меня баушка-т говорит: «У нас в семье был один, значит, нёмой у него. Кувшин – за квасом, плетюха – за кормом, ведли – по воду. Ведли – ведры, значит. А он немой – «ведли». И все знали своё дело. Ну, семь лошадей, их надо напоить, накормить. Ну , ездили на лошади, возили бочкой воду-то. Чай, семь лошадей да коровы две-три, овцы, ребяты, теляты… Один дом. Но дом большой был. Я его захватил.

Александра Васильевна: Снохи все знали свою работу. Вот и глядят, котору сноху лучше любит свекровь. Котора работат… Быстро,ли как ли она, чево ль тут, расторопна ли. И в этим только вот и шум. Вот вы её любите, вот вы её там…

Николай Васильевич: Котора работат или котора языком ещё… Вот у них в семье была Орина, эта языком работала, продажная шкура была.

Александра Васильевна: Вот я уж здесь жила. Родные там, на тем порядке. Хозяин-то у меня был, дядя там жил. И вот невзлюбила свекровь одну эту, Оксинью, невзлюбила. Она тихая, никто, знацт, она никому не досажала, а работать она была хорошей, и то невзлюбила. Невзлюбила: тихая, вот дремлет. Сядет она…Как только сядет… А она, может, уставала, дети ведь были да что… Как сядет, так и опять дремлет, так и дремлет. И один раз пошли сноха со снохой в лес за  малиной. Раньше в лес ходили за малиной. Пошли за малиной сноха со снохой, она, значит, опередила их, а другой дорогой, свекровь-то, побежала в лес тоже, доглядывать. И вот, говорит, рвём, это уж мне уж другая невестка, котора обижала она, а другая сноха, приехала из Горького, смородину вон раз рвали и разговорились. Она говрит: « Рвем мы с ней малину. Слышу, горит, хто-то, есть около нас, ходит кто-то, шумит эт. Как чуть к месту встанет, шо и хрустнет там, и всё. Хто-то ходит, хто-то ходит. А я, гврит, её всё кричу: «Ивановна! Ау! Ау!»  Ходили эт, малину-ту рвали. «Ау!» Потом, гврит, моя Ивановна затихла. Затихла. Я гврит, кричу, кричу – нет, кричу, кричу – нет. Иду, гврит, а она на пенечке сидит и уснула. И уснула.  Я, гврит, туда, в её…Говорю: «Ивановна, ты еще не нарвала?» Грит, нет, что не нарвала, плохо попадат. А она все за ними тут всё это следит, свекровь- то. И вот, гворит, ну давай, гворит,  уж дорвем тебе да и пойдем домой. Дорвали, гворит, ей вёдро-то, она теми же ногами, свёкровь-то, и вперед домой. Домой прибежала, мы, гворит, пришли из лесу, все дожидают. Хто б где не был, всех дожидаются обедать. Вместе все. Садимся, гворит, обедать, она, гворит, всем там это, ложки там, всё, разложила, вот эдакой, чашку клали на семью-ту, суп там. Она и говорит: «Ну вот давайте, ешьте, ешьте все, а Оксинье не за што.» Эт вот которая уснула, да,задремала. «А Оксинье не за што. Ей люди нарвали вёдро-то». Ну, вот, гворит, и… А я, гворит, гляжу на неё, мне так жалко, гворит, ее сделалось. Я, гворит, ей подкладываю кусочек ще: на, ешь, ешь, ешь, а у ней уж не естся, гворит, она расстроилась, у ней и… И муж-от на неё же, на эту Оксинью, вот и он, видно.

А спали, грит, в шалаше, негде было спать-то, хто где летом-ти. Хто в шалаше там постелет где, хто в амбаре, хто где. Он, гворит, хоть бы за неё был. Ведь отрезал бы хлеб там или…Ведь раньше квас , да огурцы, да вот это вот… Ведь не мяса были. Да ей бы, грит, кусочек-т хть. И он, и он, грит, ничаво.

Николай Васильевич: Вот и у нас также мужиков… У нас был из нашего села секретарем РИКа, раньше РИК был, Сергачского РИКа, из нашего села мужик. И он вот некоторым мужикам сказал, как началась эта, ну х, в тридцатых годах, двадцать девятый, тридцатый… Вот где счас Колотилов дом, из этого дома мужик-от был секретарём РИК. Семнадцать лет. Красков Александр. Он сказал некоторым мужикам… Одному вот Рябову Илье Ильичу сказал, у него масляна была и кирпичный сарай, кирпич он делал, продавал. «Илья Ильич, вот я тебе скажу. Только один на один я тебе говорю, смотри! Где не выклюни! Отдай маслену-ту на общество, скажи: мне маслена-то не нужна, я утдаю обществу». И ще одному мужику про мельницу, тоже: «Иван Герасимыч, отдай мельницу». Ну, этот маслену-ту отдал и сарай-то отдал, а этот мельницу-ту пожалел. Ну его и раскулачили

Александра Васильевна: Он бешаный был. Я тебе говорила, наверно, пошли как-то в Петров день, приехали гости к ним, и нас пригласили. Мы пошли, а Алексей выпил, это свояк его, знашь ты, ноги-те протянул и угодил, видно, хотел Катю, в ногу-то тихонько, и угодил в его ногу. И он приревновал сразу. Как вскочил из-за стола да ты знашь это, размахалса. Так мы думали, передушим всех в этой… Вот так же была дверь-та,тут все попадали, она убежала, Катя-то, успела, а мы все остались. Да што, говорит, што это!

Николай Васильевич: Он хитрый был, Алёшка!

Александра Васильевна: А он полегат со смеху. «Я, - говорит, - хотел Кате, чтобы еще подала винца-то, да угодил в Ивана Гарасимыча, а он подумал, что… А эт, Катя-то говорила, что, ой, пьяный, гврт, негодный он был, ба-тюш-ки! Пекарем они тут уж после войны, что.ли, были, в Каменищах. Вот, гврит, ребятишек всё много было, всё тут обделаю, всё, да задержу уж, взад-вперед, чтобы опять там сажать хлеб,  чево ли – опять чтобы быть ко времени. И то говорит всё: что там? И пойдет, говрт, меня всяко, всякоми словами. И чё, гврт, тода мужиков-те не было, уж все на войне всяки перегибли, не было, ревность у него было. И она всё вот и дивилась: «Ой, бабы, вы живете за мужиками-те как забуем, я гляжу, вот вы никто и не слушаетесь-то их, всякие им слова говорите. Вы бы вот с моим пожили. О-ой, батюшки, грит, батюшки!»

Николай Васильевич: Старших уважали. А ноне… Ну, не все. Зина вот. Уважительная. Бывает, она уж где идет, она уж обязательно поздоровкатся. А то уж есть, голову загнут, и не замечают.

Да вон зотехник. Зоотехник вот. Сечас прошел, я пошел за молоком, прошел и не здравствуется. Хотел я его матюкнуть, ну, думаю, ладно, в следующий раз еще не поздравствуется, я ему… Скажу: генерал, доживешь до моих лет, тебя пинком будут встречать.

Это вот прямой лапоть, русский, а это вот чувашский.(Во время разговора Н.В.Носков плел лапоть)

24 октября 2006 г.