Редколлегия сайта «Открытый текст» завершает публикацию мыслей и актуальных высказываний английского историка Джона Тоша о проблемах исторической науки и методологии истории. Тех, кому хотелось бы подробнее ознакомиться с его трудами, мы отсылаем к изданию: John Tosh. The Pursuit of History. Aims, Methods and New Direction in The Study of Modern History (3d ed., 2000), или к русскому переводу: Джон Тош.Стремление к истине. Как овладеть мастерством историка. М., 2000, выпущенному издательством «Весь Мир» при содействии Института «Открытое общество» (номера страниц приводятся по этому изданию). На наш взгляд, переиздание этой книги достойным тиражом сделало бы ее доступной для многих специалистов (особенно в провинции) и стало бы хорошим подарком для русскоязычного читателя.

         В публикуемую подборку вошли выдержки из главы 8 «История и социальная теория», где рассматривается, в частности, проблемы применимости к исторической науке методологии исторического материализма. Учитывая актуальность этого вопроса для российских историков, мы постарались достаточно подробно показать взгляды британского историка на учение К.Маркса и его применимость к изучению истории.

 

            С.185: «…Историческая гипотеза является конкретным применением теории. (…) Для них [историков] теория обычно означает интерпретационную схему, придающую исследованию импульс и влияющую на его результат. Историки резко расходятся во взглядах на необходимость этой процедуры. Некоторые четко придерживаются определенной теоретической ориентации; другие признают значение теории как стимула, отправной точки, но выступают против подгонки под нее исторических фактов; третьи же рассматривают теорию как злостное посягательство на автономию истории как научной дисциплины».

            С.196: «Марксово учение развивалось в течение 30 лет исследовательской и мыслительной деятельности, и появившийся в результате корпус теорий куда сложнее и тоньше, чем догмы «вульгарного» марксизма.

            Маркс исходил из фундаментальной предпосылки — люди отличаются от животных способностью производить средства к своему существованию. В борьбе за удовлетворение физиологических и матери­альных потребностей люди постепенно вырабатывали все более эффективные орудия эксплуатации окружающей среды (или овладения природой, как сказал бы сам Маркс). На вопрос, в чем предмет истории, Маркс отвечал, что предметом истории является рост производительного потенциала людей, и он предвидел время, когда основные потребности всех будут полностью удовлетворены: только тогда человечество сможет реализовать себя и полностью раскроет свой потен//(с.197)циал во всех сферах. Утверждая, что единственный правдивый истинный взгляд на исторический процесс основан на материальных условиях жизни, Маркс резко дистанцировался от основных течений историографии XIX в., избравших национализм, свободу или религию в качестве главных тем исторической науки. Взглядам Маркса полностью соответствует название «исторический материализм», принадлежащее его соратнику и интеллектуальному наследнику Фридриху Энгельсу».

            С.197: «Согласно Марксу, общество состоит из трех базовых уровней. В основе всего лежат производительные силы: орудия труда, технологии и сырье вместе с рабочей силой, реализующей их производительный потенциал. Производительные силы оказывают определенное воздействие на производственные отношения, под которыми Маркс понимал разделение труда и формы кооперации и подчиненности, необходимые для поддержания производства — другими словами, экономиче­скую структуру общества. Эта структура в свою очередь составляет основу или базис, который венчает надстройка, включающая в себя юридические и политические институты, а также поддерживающую их идеологию.(…)

            Это, однако, отнюдь не та примитивная детерминистская модель, за которую столь часто принимают концепцию Маркса. Во-первых, производительные силы ни в коей мере не ограничиваются средствами производства и мускульной силой рабочих. Технические изобретения и научные знания (от которых во времена Маркса столь явно за//(с.198)висело дальнейшее развитие производительных сил) тоже входят в их состав: в полной мере учитывается творчество людей, не будь которого мы бы оставались рабами окружающего нас мира природы. Во-вторых, хотя из мысли Маркса ясно следует, что политику и идеологию — традиционные объекты интереса для историков — можно понять лишь в связи с экономическим базисом, Маркс учитывал и противоположное влияние. Например, ни одна система экономических отношений не может утвердиться без предварительного создания системы прав собственности и юридических обязательств; то есть, надстройка не просто отражает производственные отношения, но и сама воздействует на них. Таким образом, вся трехступенчатая модель предусматривает взаимовлияние ее элементов. И, в-третьих, Маркс не утверждал, что всякая внеэкономическая деятельность определяется базисом. Вопрос о том, можно ли вообще включать художественное творчество в состав надстройки, является спорным. Но даже те сферы, которые, несомненно, принадлежат к надстройке, не определяются исключительно базисом. Как политические институты, так и религия имеют собственную динамику развития, что Маркс и Энгельс признавали в своих исторических трудах, и экономические факторы, особенно в краткосрочной перспективе, могут играть второстепенную роль я объяснении событий…».

            С.199: «Одной из отличительных особенностей учения Маркса является его периодизация истории. Он выделял три исторические эпохи, вплоть до современного ему периода, каждую из которых характеризовал способ производства более прогрессивный, чем в предыдущую эпоху. Античное общество (Греция и Рим), сменило феодальное, возникшее после падения Римской империи, и соответственно капиталистическое (или «современное буржуазное») общество появилось сначала в Англии в XVII в., и затем восторжествовало повсеместно в Европе, особенно в результате Французской революции. Политическую остроту этой периодизации придавало убеждение Маркса, что на смену капиталистическому обществу со временем придет социалистическое, а вместе с ним и полная самореализация человечества: действительно, когда Маркс впервые начертил эту схему в 1846 г., он верил, что пришествие социализма — дело недалекого будущего. Маркс утверждал, что эта периодизация возникла в результате его исторических изысканий, а не догматического теоретизирования, и это подтверждается изменениями и уточнениями, которые он внес в свете дальнейших исследований. Позднее он выделил еще один способ производства — германское общество, современное античному и ставшее одним из источников феодального общества. Азию он вынес в отдельную категорию, отличную от Европы: по Марксу, азиатский способ производства не обладал достаточной внутренней динамикой исторических перемен, и капитализм (а значит, и социализм) на Востоке мог быть создан лишь в результате колониализма. В отношении России он за 40 лет до Октябрьской революции отказался от своей прежней точки зрения, что полное развитие капитализма является необходимой предпосылкой социализма. Маркс упрекал тех критиков, которым непременно нужно «превратить мой исторический очерк возникновения капитализма в Западной Европе в историко-философскую теорию о всеобщем пути, по которому роковым обратом обречены идти все народы, какими бы ни были исторические условия, в которых они оказываются».

                Короче, Маркс не создавал единой схемы эволюции, которой любое общество обречено неукоснительно следовать.//

            (с.200) Подобная жесткая периодизация плохо бы сочеталась с Марксовой концепцией общественных изменений, самой богатой и многообещающей частью его исторической теории».

 

      С.200: «По мнению Маркса, противоречия между производительными си­лами и производственными отношениями являются главной детерминантом долгосрочных исторических изменений: каждый способ производства несет в себе семена своего преемника. (…) Эта довольно абстрактная концепция исторических изменений проявляется в форме классовых противоречий. Маркс дал оригинальное определение классов не в зависимости от богатства, положения или образованности — критериев, общеупотребительных в его время, а в соответствии с их местом в процессе производства. (…) Классовая борьба выражает существующие в обществе противоречия, движущие историю вперед. Это не означает, что исто//(с.201)рию творят массы. Хотя Маркс считал, что надежды человечества на лучшее будущее воплощены и пролетариате, в его интерпретации более ранних периодов истории массам отводилась второстепенная. роль; он слишком хорошо понимал, что мир, в котором он живет, фактически создан буржуазией: ее достижения вызывали у Маркса смешанное чувство восхищения и ненависти».

            С.201: «Классовая теория Маркса — подходящий пример для анализа его отношения к роли человеческого фактора в истории. В структурном плане классы определяются их отношением к средствам производства, но Маркс знал, что для эффективной политической деятельности класса необходимо классовое самосознание его членов. Долгосрочная траектория перемен может определяться диалектическими отношениями между производительными силами и производственными отношениями, но момент и конкретная форма перехода от одной стадии развития к другой зависят от сознания реальных людей и их способности к действию. Все силы Маркс отдал тому, чтобы вооружить современный ему пролетариат пониманием механизма действия материальных сил в обществе и научить, как следует вести борьбу против капиталистического строя. Люди — жертвы материальных сил, но при соответствующих условиях они могут стать орудием исторических изменений. Этот парадокс является сердцевиной Марксовой концепции истории. Как он писал в своей лучшей работе по современной истории «Восемнадцатом брюмера Луи Бонапарта» (1852):

“Люди сами делают свою историю, но они ее делают не так, как им вздумается, при обстоятельствах, которые не сами они выбрали, а которые непосредственно имеются налицо, даны им и перешли от прошлого”.

            С.202: «Маркс подчеркивал, что его теория — это руководство для исследователя, а не замена самого исследования:

“На самом деле то, что обозначается словами «назначение», «цель», «зародыш», «идеал» прежней истории, абстракция от того активного влияния, которое оказывает предшествующая история на последующую”.

            Эти абстракции сами по себе не имеют никакой ценности. По мнению Маркса, они могут лишь помочь упорядочить исторический материал. Но они ни в коем случае не дают рецепта или схемы, какую дает философия, чтобы аккуратно подравнять исторические эпохи. Напротив, трудности начинаются тогда, когда исследователь приступает к наблюдению и упорядочению. Маркс отвергал не историческое исследование как таковое, а метод, применяемый ведущими историками его времени. Их ошибка, утверждал он, заключается в следующем: они принимают на веру то, что исторические деятели говорят о своих мотивах и стремлениях. Тем самым Ранке и его подражатели оказываются в плену господствующей идеологии изучаемого периода, которая является лишь прикрытием подлинных материальных инте­ресов господствующего класса. «Объективной» истории, то есть диалектической взаимосвязи между производительными силами и производственными отношениями, можно достичь, исследуя экономическую структуру обществ прошлого, не обращая внимания на субъективные высказывания исторических личностей…»:

            С.202: «В то же время, сам Маркс так и не выработал ясной методологии истории. Его собственные исторические труды варьировались от ув//(с.203)лекательного политического нарратива в «Восемнадцатом брюмера Луи Бонапарта» (1852) до абстрактного экономического анализа в первом томе «Капитала» (1867). В его концепции производительных сил и производственных отношений, а также взаимосвязи между базисом и надстройкой остаются неясности. Поэтому у историков, придерживавшихся марксистской традиции, хватало работы по интерпретации его идей.

            В первые несколько десятилетий после смерти Маркса в 1883 г. исторический материализм начал оказывать широкое, хотя и не всегда осознанное воздействие на интеллектуальный климат по мере того, как основные его работы переводились на другие европейские языки и создавались социалистические партии, исповедующие марксизм. Марксизм, несомненно, был одним из основных течений, способствовавших возникновению экономической истории как отдельной сферы исследований (…). Но прошло куда больше времени, прежде чем содержание и метод марксистской интерпретации истории начали оказывать свое воздействие. Сначала он весьма существенно затронул практическую деятельность историков-профессионалов в Советском Союзе, где после прихода большевиков к власти и вплоть до сталинского «закручивания гаек» в 1931 — 1932 гг. шли весьма оживленные научные исследования и дискуссии в рамках марксистской теории. Подчинение работы историков в России жесткой партийной линии совпало с превращением марксизма в мощный стимул интеллектуальной жизни на Западе. Побудительными мотивами к этому стали очевидный кризис капиталистической системы в результате начавшейся в 1929 г. Великой депрессии и явное банкротство либеральной демократии перед лицом фашизма. Но хотя в 1930-х гг. в Британии и повсюду были проведены важные первопроходческие исследования истории в духе марксизма, они в основном были делом активных членов коммунистической партии, на которых большинство историков глядело с подозрением, и потому не получили особого признания в научных кругах. Однако с 1950-х гг. марксистский подход к истории приобрел гораздо более широкое влияние - причем среди историков, никак не связанных с компартией, а в ряде случаев вообще не проявлявших политической активности».

 

         С.204: «Почему же интерпретация истории, возникшая как революционная критика современного общества и уязвимая для догматических искажений, привлекает такое внимание ученых? Вряд ли причина состоит в главной роли, которую марксизм уделяет экономической истории, ведь большинство специалистов в этой области (особенно в Британии и Соединенных Штатах) не являются марксистами. Нельзя объяснить привлекательность марксизма и его взглядом на историю «с позиции обездоленных»: хотя марксистский подход придает большой вес роли масс в определенных исторических ситуациях, он далек от того, чтобы трактовать историю с позиции низов, не волнует его и превознесение героизма предыдущих поколений пролетариев. Подлинной причиной сильной привлекательности марксизма является то, что он прекрасно отвечает потребности историка в теории, причем во всех трех областях, где теория особенно необходима.

           Марксистская модель «базис/надстройка» представляет собой весьма полезный способ постижения всей совокупности социальных отношений в любом конкретном обществе. Дело не просто в том, что в ней есть место для всех политических, социальных, экономических и технологических аспектов; при полномасштабном марксистском анализе все общепринятые различия между ними теряют силу. Соци­альная и экономическая история становятся неразделимым целым, а политические исследования избавляются от опасности превратиться в мелочную реконструкцию кривлянья профессиональных политиков на их собственной арене».

           С.204: По мнению Дж.Тоша, «тотальная история», созданная школой «Анналов» («Бродель и его последователи»), не сумела создать «удовлетворительной модели, интегрирующей политическую историю с исследованиями окружающей среды и демографии, которые составляют основу их работы. По крайней мере в этом отношении «тотальная история» уступает марксистской с ее упором на взаимодействие между производительными силами, производственными отношениями и надстройкой». С.205: «Это же взаимодействие спасает марксизм от антиисторической ошибки, столь характерной дли других теорий, — тенденции рассматривать социальное равновесие как норму. Фундаментальный постулат историков-марксистов состоит в том, что любое общество содержит и стабилизирующие и подрывные элементы (противоречия), а исторические перемены происходят, когда последние вырываются из рамок существующей общественной системы и в процессе борьбы устанавливают новый порядок. Историки сочли понятие диалектического взаимодействия бесценным орудием для анализа общественных изменений разной интенсивности: от едва заметного движения внутри стабильной общественной формации до периодов революционного брожения.

         Претензии марксизма на то, что он открыл направленность всего исторического процесса — наиболее трудный для оценки компонент этой теории. Сегодняшних историков-марксистов не слишком привлекают гигантские эволюционные схемы, и, вероятно, мало кого из них волнует, насколько их исследования могут пролить свет на перспективу обрисованного Марксом бесклассового общества будущего. Но вряд ли можно усомниться, что марксизм сегодня — единственный наследник концепции истории как прогресса. Утверждение, что крупные социальные конфликты в истории заканчиваются переменами к лучшему, обладает большой притягательной силой…»

 

            С.207: «…Марксистская история — это не только «взгляд снизу»… Исход классовых битв в итоге решается на политическом уровне, и новый господствующий класс осуществляет свою власть через контроль над государством. Можно настаивать, хотя такие утверждения и не пользуются популярностью, что взгляд на историю «сверху» занимает не менее важное место в трудах историков-марксистов. Результаты этого куда интереснее, чем может показаться на первый взгляд. Ведь значение государства нельзя попросту свести к роли политического орудия гегемонии определенного класса: это было бы «вульгарно марксистским» упрощением. Излюбленная ныне точка зрения за//(с.208)ключается в том, что историческая роль государства состоит в защите общих долгосрочных интересов господствующею класса — а точнее, в обеспечении условий, при которых способ производства, лежащий в основе этого господства, сможет существовать и в будущем. При реализации этой функции государство часто вступает в конфликт с насущными краткосрочными интересами отдельных слоев правящего класса. (…) Развивая эту мысль, можно сказать, что государственная власть зависит не только от контроля за средствами принуждения, но и от определенной легитимности, которой она обладает в глазах подданных; а поскольку такая легитимность невозможна, если государство будет открыто отстаивать интересы исключительно одного класса, оно должно в определенной степени учитывать принципы общего блага и естественной справедливости. Единственной альтернативой были бы классовые конфликты и массовое недовольство, способные поставить под угрозу само существование господствующего способа производства. Поэтому государство, как правило, демонстрирует определенную независимость от класса, чьи интересы оно в первую очередь представляет, но вопрос о степени автономии, которую оно реально может себе позволить, естественно, является источником немалою напряжения в классовом обществе. Таким образом, марксистский подход, ничуть не отказываясь от политической истории как таковой, требует особо тщательного анализа различных влияний, которые испытывает на себе государство, приводящих по­рой к осуществлению разных и даже противоположных политических линий в пределах одной общественной формации».

 

            С.208: «Тем не менее, беспристрастный анализ марксистского понимания истории серьезно затрудняется преувеличенными амбициями самого Маркса. Он утверждал, что последовательность смены способов производства можно определить с «естественно-научной точностью», и эта точка зрения полностью разделялась официальной историографией стран советского блока. Как и многие другие обществоведы XIX в., Маркс был ослеплен очевидными успехами естественных на//(с.209)ук. Сосредоточивая внимание на материальных силах в истории, а не идеологии или мотивации, он считал, что сможет таким образом преодолеть субъективизм, присущий традиционной исторической науке. Но даже если мы согласимся, что долгосрочные изменения в историйки действительно являются результатом развития процесса производства, научная точность все равно останется иллюзорной целью, ведь изучать этот процесс мы вынуждены на основе документов и других источников, созданных людьми, чьи представления об окружавшем их материальном мире искажались нематериалистическими фактора­ми. Проникновение за пределы поверхностного значения источников к их «подлинному» смыслу — во многом вопрос чутья и оценки, а не безупречных логических доказательств. Ограничение причин событий материальными факторами не освобождает марксиста от трудностей, связанных с любой попыткой истолкования истории: пробелов в источниках и их неспособности четко и недвусмысленно указать на причинно-следственные связи.

            У марксиста есть две возможности выхода из этой неудовлетворительной ситуации. Во-первых, он может поставить теорию на высокий пьедестал, вне досягаемости сиюминутного мира эмпирических данных: глубинные структуры, лежащие в основе как прошлого, так и настоящего, невозможно раскрыть, собрав все факты. Они доступны лишь пониманию тех, кто владеет правильной теорией. Такую позицию заняли представители влиятельной «структуралистской» школы марксизма во главе с французским философом Луи Альтюссером. (…) Отказ от эмпирического метода «структуралисты» отстаивают (вопреки тому, что сам Маркс утверждал обратное) на том основании, что любой исторический документ искажен структурой мышления и языка, преобладавшей в период его написания: «подлинные» исторические факты для нас недосягаемы, а доступные нам искаженные образы прошлого не имеют ровно никакого значения. Вполне естественно, историки резко выступают против подобного подрыва основ своей дисциплины, а разбить аргументы Альтюссера можно без особого труда. Историки опираются не только на письменные тексты; они используют и материальные артефакты, дающие информацию о прошлом вне зависимости от языка и связанных с ним ассоциаций. Кроме того, и это главное, весь инструментарий научной критики источников имеет целью проникнуть в ментальные категории их авто//(с.210)ров и культуры, в рамках которой они создавались, и, сведя воедино самые разнообразные данные, составить представление об изучаемом периоде, недоступное никому из современников. Даже среди марксистских идеологов «мода па Альтюссера» явно идет на убыль. Она не оказала почти никакого влияния ни на практическую науку, ни на представление о ней широкой публики.

            Другой выход — признать (но не преувеличивать) ограничения, которые природа исторического исследования налагает на стремление к «научности», и принять участие в совместной работе с историками, разделяющими иные убеждения. (…) А это значит — серьезно отнестись к упрекам в «ограничительстве», обычно предъявляемым любой исторической теории и марксизму в особенности. Пожалуй, самой большой слабостью марксистской теории является недооценка силы связей между людьми, возникающих по причинам, совершенно не зависящим от производства. Трудно оспорить то, что религиозная, расовая или национальная принадлежность является в долгосрочном плане как минимум столь же важной, как и принадлежность классовая. От подобных связей нельзя просто отмахнуться, назвав их «ложным сознанием», внедряемым правящим классом, чтобы низшие сословия не осознали, что подвергаются эксплуатации; вероятнее всего, эти связи удовлетворяют фундаментальную человеческую потребность».

 

            С.210: «Как и другие социальные теории, универсалистские рецепты Маркса не избежали чрезмерного влияния проявлений современной ему обстановки. Классовая самоидентификация и классовая борьба были характерными чертами находящихся на стадии индустриализации Германии, Франции и Британии, где Маркс провел всю свою жизнь, но они куда меньше проявлялись в более ранние периоды, и исследователи доиндустриальных обществ испытывают огромные трудности, пытаясь применить к ним марксистскую теорию в полном объеме. (…) Марксизм во многом помогает понять историю средних веков и раннего нового времени, но он" не слишком подходит для «тотальной истории» доиндустриальных обществ Европы и тем более Азии и Африки».

 

           С.211 – «почти личное» замечание Дж.Тоша: «Мой продолжительный анализ марксистской исторической теории некоторые читатели могут расценить как субъективную приверженность автора вышедшему из моды радикализму. Разве марксизм не оказался на свалке теперь, после 1989 г., когда во всем мире сохранились лишь островки марксистских режимов, а международное коммунистическое движение потерпело полный крах? (…) Несомненно, в последние 15 лет бал правят консерваторы с их недоверчивым отношением к марксизму.

           Сейчас еще рано утверждать, какими будут долгосрочные последствия сдвига 1989—1992 гг. в интеллектуальном плане, но сразу по двум причинам можно предположить, что марксизм вряд ли удастся быстро списать со счетов. Во-первых, большинство историков-марксистов мало интересовалось возможным влиянием их работы на политический процесс в настоящем и будущем, придерживаясь мнения о минимальной связи между исторической теорией Маркса и его революционно-политическим учением. Во-вторых, нынешнее враждебное отношение, как бы велико оно ни было, не изменит того факта, что марксизм оказал совершенно беспрецедентное воздействие на историческую науку и в качественном, и в количественном смысле. Эта теория не имеет равных по широте охвата и уровню научной проработки. Пока историки признают необходимость теории, они будут обращаться к марксистской традиции».