Образ верховной власти в России всегда репрезентировался (представлялся) подданным прежде всего самими ее носителями, посредством личного участия в масштабных государственных церемониях – коронационных торжествах, погребальных процессиях, военных смотрах и парадах и т.д. Развитие капиталистических отношений и ускорившийся технический прогресс привели в первой трети XIX в. к появлению в России определенного количества частных, независимых от государства источников информации – производителей печатной и изобразительной продукции: издателей газет и журналов, владельцев типографий и литографий. Быстро осознав коммерческий потенциал любой информации, содержащей упоминания государя императора и членов императорской фамилии (или «высочайших особ», как их неофициально называли), производители по собственной инициативе, из коммерческих соображений, начали публиковать в печати новости из придворной жизни и тиражировать различными способами изображения высочайших особ – т.е. по сути занялись репрезентацией образа верховной власти. Таким образом, к середине XIX в. монополия верховной власти на репрезентацию своего образа оказалась фактически утрачена.

Новые обстоятельства существенно расширили прежние возможности репрезентации – ведь теперь пышные государственные церемонии, проходящие лишь время от времени, возможно было дополнить постоянным выпуском печатных материалов о них, что многократно расширяло потенциальную аудиторию зрителей этих актов. Кроме того, систематическая публикация в печатных изданиях различной информации о конкретных высочайших особах весьма действенно способствовала упрочению их престижа в российском и европейском высшем обществе. В этом верховная власть была весьма заинтересована, и потому не стремилась к пресечению подобных частных инициатив. Но одновременно это поставило перед верховной властью проблему идеологического руководства этим новым информационным потоком, занявшим заметное место в ходе формирования информационного рынка в России в 60-70-е гг. XIX в. Процесс неконтролируемой репрезентации следовало упорядочить и поставить под идеологический надзор.

К середине XIX в. назрела необходимость в учреждении в России специального органа, занимающегося подобным надзором. Такой надзор мог быть осуществим только путем тотальной цензуры любой информации, содержащей упоминания о персонах государя императора и членов императорской фамилии. Цензурное ведомство, осуществлявшее общую цензуру в государстве, столь сложную идеологическую задачу решить было не в состоянии. Цензура подобного рода могла быть поручена только соответствующим специалистам – чиновникам Министерства императорского двора (далее – МИДв). В Российской Империи учреждением, в компетенцию которого входила придворная цензура, стала Канцелярия МИДв.

Придворная цензура возникла в рамках явления множественности ведомственных цензур, широко распространенного в царствование императора Николая I. Именной указ 2 января 1831 г.[1] о ее учреждении стал первой юридической нормой, введшей в российское законодательство институт придворной цензуры. Исследованию процесса формирования корпуса цензурных положений, ставших юридической основой деятельности придворной цензуры, посвящено отдельное исследование[2].

Первый обнаруженный случай целенаправленной работы верховной власти по созданию своего нового образа путем систематической публикации статей для газет, направляющих общественное мнение в  желательном для верховной власти направлении, относится к 1856 г., периоду подготовки коронования императора Александра II[3]. Статьи (за год их было написано порядка десяти) о событиях придворной жизни составлялись, вероятно, директором Канцелярии В.И. Панаевым, но обязательно визировались министром двора В.Ф. Адлербергом. Предназначались они для публикации только в одном издании –  «СПб. Академических ведомостях», – тогдашнем официальном правительственном издании.

Механизм создания статей о придворной жизни, был вполне отработан к началу 70-х гг. Текущие новости сообщались дежурным камер-фурьером, неотступно находившимся у императора, в Придворную е.и.в. контору, чиновники которой составляли текст известия и представляли его в Канцелярию. Ее сотрудникам оставалось только составить сопроводительное письмо и направить статью в редакцию «Правительственного вестника» – основного официального органа империи. Столь долгий, на первый взгляд, путь до публикации занимал, тем не менее, не более суток[4]. Понятно, что при таком порядке статей должно было быть очень немного (хотя и заметно больше, чем в 1856 г.). В царствования Александра III и Николая II технологии создания публикаций подобного рода изменились. Теперь такие статьи составлялись уже делопроизводителем Канцелярии МИДв, на основе информации о событиях жизни высочайших особ, сообщаемой чаще всего управляющими дворов соответствующих великих князей (телеграммой или письмом). Затем готовый текст просматривался руководителем придворной цензуры, визировался, и отправлялся, через специального чиновника по поручениям, в редакцию «Правительственного вестника»[5]. При этом «Правительственный вестник» оплачивал МИДв передаваемую информацию построчно. Все прочие издания должны были перепечатывать известия уже оттуда. Данное положение не всегда удовлетворяло редакции, и в 1895 г. имел место интереснейший, на наш взгляд, казус. В июне 1895 г. в МИДв обратилась с прошением редакция «Торгово-промышленной газеты» – ведомственного органа Министерства финансов. В прошении отмечалось, что данная редакция не получает сообщений дворцового ведомства, «будучи вынуждена или заимствовать придворные известия из других газет, или вовсе не помещать их в своем издании, как запоздалых»[6]. Между тем, говорилось далее, оперативное помещение подобной информации крайне необходимо его читателям по роду их деятельности, но официальное положение органа Министерства финансов не позволяет ему пользоваться перепечатками. Зная о том, что «Правительственный вестник» оплачивает МИДв передаваемую информацию построчно, редакция «Торгово-промышленной газеты» просила позволить ей получать информацию напрямую, на тех же условиях. Министр двора удовлетворил данное ходатайство. Этот случай, фактически негласно расширивший состав официальных изданий империи, показал, что к этому времени исключения из любых правил начали играть все более важную роль.

С 1900 г. начало практиковаться делегирование МИДв своих полномочий по ведению придворной цензуры о военно-морских событиях в высочайшем присутствии – смотров, парадов, маневров, различного рода юбилейных и полковых празднеств. Все подобные статьи, «ввиду их особого специального характера, для большей точности»[7], по согласованию со Штабом войск гвардии и Петербургского военного округа и с Главным морским штабом, цензурировались особо назначенными для этой цели высшими офицерами этих штабов. После разрешения все статьи направлялись ими, минуя МИДв, непосредственно в редакции официальных правительственных органов: газет "Правительственный вестник" и "Русский Инвалид". Данная мера, по сути негласно возродившая ведомственную военно-морскую цензуру николаевских времен, свидетельствует по нашему мнению, прежде всего о создавшейся к этому времени практической невозможности охвата придворной цензурой всего объема возложенных на нее цензурных обязанностей. 

Во время каких-либо значительных событий придворной жизни (коронований, свадеб великих князей, высочайших визитов в регионы) на место командировался специальный чиновник для организации там цензуры местной прессы. До 1897 г. эта задача не входила в компетенцию собственно органа придворной цензуры (напомним, в тот период им был Административный отдел Кабинета е.и.в.). Начиная с конца 80-х гг. ею занималось лицо, которому и принадлежало, по всей видимости, авторство данной идеи – заведующий Канцелярией министра Василий Силович Кривенко (1854-1931)[8]. В силу его малой известности сегодня и, напротив, большого значения его деятельности дляи изучаемой темы, остановимся на нем поподробнее.

Вероятно, в первой половине 80-е гг. В.С. Кривенко был самым доверенным сотрудником министра двора И.И. Воронцова-Дашкова и одним из наиболее влиятельных лиц в министерстве в этот период. Сын офицера, он закончил в 1871 г. Петровско-Полтавскую военную гимназию, в 1873 г. – 1-е военное Павловское училище, откуда был выпущен в на службу в Л.-гв. Финляндский полк в чине подпоручика. В 1878-81 гг. обучался в Военно-юридической Академии. С 1876 г. он стал личным секретарем И.И. Воронцова-Дашкова, прошел вместе с ним балканскую войну. После его назначения министром В.С. Кривенко был причислен к Главному военно-судному управлению, затем – перешел в распоряжение главного начальника Императорской охоты. С ноября 1881 г. назначен помощником юрисконсульта МИДв П.Т. Китицына,  с декабря 1885 г.  стал старшим секретарем, а затем (с апреля 1888 г.) и заведующим вновь образованной Канцелярии министра двора, которую и возглавлял до ее упразднения (май 1897). В.С. Кривенко и тогда, и позднее много занимался литературной деятельностью, постоянно публикуясь в таких изданиях, как газеты «Новое Время», «Московские ведомости», «Правительственный вестник», «Русский инвалид», журналы «Нива», «Исторический вестник», «Всемирная иллюстрация». В.С. Кривенко и стал первым в истории МИДв влиятельным лицом, которое специально занялось разработкой новых подходов к деятельности придворной цензуры, вызванных требованиями изменившейся жизни: организацией на новых основаниях цензуры придворных известий – как в столице, в течение всего года, так и на местах, во время высочайших вояжей.

Ранее корреспонденты не имели права присутствовать на придворных мероприятиях (приемах, балах, раутах и т.д.), и в процессе создания своих заметок о них вынуждены были придумывать несуществующие подробности – для придания текстам достоверного вида. При этом возникала масса неточностей и некорректностей, не позволявшая потом пропустить подобный текст придворной цензуре. Теперь В.С. Кривенко добился от министра двора разрешения на введение института официальной аккредитации представителей прессы при МИДв, что давало им возможность лично присутствовать на важнейших светских мероприятиях. Вот что он вспоминал об этом: “По моим соображениям, для того, чтобы достигнуть точности при описании, необходимо дать возможность корреспондентам своими глазами видеть торжества, присутствовать в дворцовых залах на выходах и балах, а не прятаться по закоулкам дворцовым, не выспрашивать придворную прислугу и сочинять недосказанное. Сначала мои представления казались недопустимыми, но с течением времени удалось приучить придворный мир к появлению среди шитых мундиров и черных фраков репортеров”[9].

Для большей информированности чинов придворной цензуры о важнейших событиях придворной жизни, имеющих большой общественный резонанс (приемах, балах, прогулках на императорских яхтах вместе с иностранными высочайшими особами и т.д.), министр двора  предоставлял им возможность, наравне с представителями прессы, лично присутствовать на них. Так, они присутствовали и на известном костюмированном балу 11 февраля 1903 г. – последнем, насколько нам известно, балу в высочайшем присутствии в истории России. Интересно, что на следующий день императрица Александра Феодоровна телефонограммой передала в Канцелярию пожелание, чтобы «описание вчерашнего костюмированного бала не выходило из пределов трезвой достоверности (так в тексте – С.Г.), т.е. без преувеличения его роскоши и грандиозности, чтобы гг. корреспонденты не слишком увлекались в сгущении красок»[10]. Этот пример очень ярко, на наш взгляд, характеризует полнейшее непонимание последней императрицей огромного идеологического значения роскоши придворного ритуала, и его влияния на формирование образа верховной власти. Следует отметить, что Александра Феодоровна и позднее резко отрицательно относилась к идее личного участия в процессе репрезентации образа верховной власти (об этом свидетельствует эпизод, приведенный в воспоминаниях начальника Канцелярии МИДв А.А. Мосолова[11]). Можно предположить, что столь жесткое и однозначное неприятие императрицей самой идеи о возможности целенаправленной работы над своим образом, стало одной из основных причин ее личной непопулярности в России.

Это нововведение, придавшее большую открытость российскому высшему свету, стало в дальнейшем одним из основных новых (наряду с фотографией и кинематографом) способов репрезентации образа верховной власти. Кроме того, оно способствовало дальнейшему развитию рынка печатных изданий в России, что вполне отвечало, на наш взгляд, духу того времени, поскольку находилось в рамках общеевропейской тенденции к развитию гражданского общества.

Другим важным направлением работы В.С. Кривенко, связанным с придворной цензурой, стала организация на местах Бюро корреспондентов – совершенно новой для России формы взаимодействия власти и прессы, призванной путем цензуры наладить корректную, в фактическом и в идеологическом плане, публикацию придворных известий в местной прессе. В первые годы он занимался этим лично, в качестве заведывающего Канцелярией министра двора сопровождая императоров в высочайших вояжах. Так, в сентябре 1888 г. он сопровождал Александра III на Кавказ; в мае 1896 г. он вместе с Н.И. Оприцем занимался оранизацией Бюро на коронационных торжествах в Москве; и в августе того же года сопровождал императорскую чету в поездке во Францию. С восстановлением прежней Канцелярии МИДв в 1897 г. данная область придворной цензуры вошла в компетенцию восстановленного II делопроизводства, под началом Н.И. Оприца.

В своих мемуарах В.С. Кривенко так описывал свою цензурную деятельность в первой поездке с Александром III в сентябре 1888 г. на Кавказ: «Редакции газет мобилизовали значительное [количество] солидных журналистов для ведения “царского месяца” на Кавказе. Провинциальная подцензурная печать попробовала под видом отчетов о путешествии государя открыто высказывать[ся] о разных наболевших вопросах, волновавших туземцев. Попытка удалась. Надпись на рукописи “Со стороны Министра Двора нет препятствий к напечатанию” обеспечивала, гарантировала редакцию от скорпионов”[12]. Следует отметить, что Кривенко не самым лучшим образом относился к порученному делу: “Министр уполномочил меня заниматься просмотром вороха статей и заметок, и я, получив от журналистов коллективное заверение, что они меня не подведут под беду, ставил пропускной штамп…Случалось, что некоторые из журналистов, привыкшие сдерживать свое перо, боялись, не перешли ли они границу дозволенного и просили меня самого ознакомиться с тем или другим опасным местом. Не помню, чтобы приходилось выправлять, не считая конечно фактических неточностей”[13]. Интересно, что столь далеко идущая лояльность В.С. Кривенко была оценена по достоинству:  через два месяца, уже в столице, кавказские корреспонденты представили ему благодарственный адрес. Вполне понятна благодарность прессы: свою миссию В.С. Кривенко видел в фактическом снятии бремени придворной цензуры с корреспондентов, которые, благодаря этому, получили возможность достигать, кроме всего прочего, и своих сторонних целей. Он не предпринимал в тот вояж каких-либо целенаправленных мер по организации и последующей координации идеологической работы с местной прессой – это начало практиковаться позднее. Однако как первый положительный опыт взаимодействия с прессой, данное нововведение В.С. Кривенко имело, на наш взгляд, огромное значение для развития российской печати.

Собственно цензурная деятельность не привлекала В.С. Кривенко. Так, в мемуарах он отмечал, что цензура придворных известий «занятие крайне неинтересное и требовавшее большой точности, т.к. придворные чрезвычайно близко принимали к сердцу малейшую ошибку в обозначении звания, чина или должности и обижались, когда в отчетах не упоминалось о них»[14]. Тем не менее, ему приходилось ею заниматься: через Канцелярию Министра проходили, хотя и в небольшом объеме, преимущественно текстовые и музыкальные материалы. Дело было в том, что некоторые постоянные просители по привычке продолжали обращаться по вопросам цензуры в Канцелярию, а кто-то выходил и прямо на министра двора И.И. Воронцова-Дашкова. Иногда такие прошения пересылались в Кабинет, но в случаях, когда требовалось неординарное или быстрое цензурное решение, оно принималось лично В.С. Кривенко, а затем утверждалось министром.

Порой В.С. Кривенко приходилось на практике формировать информационную политику верховной власти по определенному поводу, беря на себя ответственность за образец освещения той или иной информации. Характерный пример имел место после крушения императорского поезда в Борках, в октябре 1888 г.: «У меня из разговора с министром получилось впечатление, что желательно замолчать о событии или оповестить «глухо». Выходило так, будто люди нашкольничали и теперь [решили] спрятаться от наказания. Я на свой страх послал телеграмму в Петербург статс-секретарю Петрову с описанием случившегося под Борками, а он распорядился оповестить в “Правительственном вестнике”[15]. Из этого отрывка становится ясным типовой путь подачи официальной информации о верховной власти и огромное влияние Н.С. Петрова в министерстве в этот период.

В мемуарах В.С. Кривенко содержится и уникальное свидетельство отношения Александра III к придворной цензуре: «Александр III не любил слащаво-приторных выражений, вроде: «проследовал», «соизволил», не любил вымученных восторгов. Как-то он попросил, чтобы отчет об одном из торжеств представлен был лично ему. В то время на звание короля придворных репортеров состязались два соперника – Калугин и Коровин; их отчеты министр захватил с собой в доклад Государю. Вечером получен был обратно пакет с произведениями придворных бардов, с резолюцией: «Вот образчик того, как не следует писать»[16]. Выраженное столь однозначно скептическое отношение Александра III к придворной цензуре (понятно, что эти тексты предварительно получили разрешение в Административном отделе) позволяет сделать два важных вывода. Во-первых, подобное негативное отношение императора к стандартным ритуальным терминам, всегда ранее неотъемлимо присущим официальным текстам российской монархии, свидетельствует о внутреннем отходе Александра III от прежних придворных ритуалов. Это может, на наш взгляд, служить еще одним доказательством концепции Р. Уортмана о введении Александром III в политическую символику российской монархии националь­ного мифа, что сопровожда­лось постепенным отрицанием основ европейского наследия в монархиче­ской традиции[17]. Во-вторых, приведенная информация объясняет выявленный в главе 1 факт, почему в его царствование почти не выходило новых юридических норм по придворной цензуре.

После ухода И.И. Воронцова-Дашкова в мае 1897 г. подал в отставку и В.С. Кривенко, однако его отставка не была принята, и он был оставлен в Совете при министре двора. В этом качестве он и пребывал до 1917 г.[18].

Позднее он поручил это делопроизводителю Административного отдела (затем Канцелярии) Н.И. Оприцу, который и сопровождал императора в дальнейших высочайших визитах. Его задачей была организация на месте высочайшего пребывания Бюро корреспондентов – еще одного интереснейшего, на наш взгляд, изобретения В.С. Кривенко. Этот временный орган должен был способствовать наилучшему освещению происходящих событий, занимаясь цензурой местной прессы. Для этого требовалось установить тесный контакт с местными властями и корреспондентами. В качестве примера рассмотрим организацию цензуры придворных известий во время высочайшего посещения Москвы в апреле 1900 г. на Пасху. В ходе подготовки отмечалось, что «Предстоящий приезд Их Императорских Величеств в Москву…неминуемо вызовет…прилив ходатайств от изданий и корреспондентов о допуске их присутствовать при…торжествах. С другой стороны, описания и корреспонденции по этому предмету потребуют усиленных занятий и надлежащей организации цензуры упомянутых сообщений, как потому, что число корреспондентов, рисовальщиков и фотографов, Московских и провинциальных, сравнительно очень велико, так и оттого, что лица эти, не обладая опытом и осведомленностью постоянных С.-Петербургских корреспондентов, требуют особого руководства и тщательнейшей проверки их работ»[19]. В Москве организованное Бюро наняло помещение, где корреспонденты могли собираться, общаться, оперативно получать необходимую информацию, взаимодействовать с цензурой, и даже питаться (бесплатным чаем и кофе, с печеньем и сэндвичами). В Бюро имелось также несколько специально выделенных телефонов и почтово-телеграфных курьеров для немедленной отправки телеграмм и другой корреспонденции. Здесь же сотрудниками Бюро выдавались различные справки и распределялись пропуска на торжества. Все корреспонденты, сотрудничающие с Бюро, получали соответствующую аккредитацию, подкрепленную особым пропуском, дающим возможность проходить через закрытые для публики зоны. Кроме того, Бюро централизованно сносилось и с государственными органами, от которых зависела работа журналистов – Канцелярией Московского генерал-губернатора, Штабом войск Московского военного округа, Городским Московским управлением, Почтово-телеграфным ведомством – для оперативного решения любых вопросов журналистской работы. Конечно, прежде аккредитации каждый корреспондент проверялся на благонадежность, для чего Бюро сразу же установило тесный контакт с и.д. Московского Обер-полицмейстера.

Обязанности чинов придворной цензуры распределялись следующим образом: «Заведывающий цензурою (т.е. делопроизводитель – С.Г.) личным присутствием везде узнает все то, что подлежит описанию, лично сносится по делам корреспондентов со всеми учреждениями и лицами, улаживает возникающие недоразумения, держит цензуру и следит за общим ходом передачи сообщений и выпуска фотографий. Другое лицо (помощник делопроизводителя – С.Г.) – должно постоянно находиться при корреспондентах на тех или других зрелищах, руководит ими, снабжая необходимыми сведениями; третье лицо, с этой целью, состоит при фотографах и рисовальщиках, расставляет их, следит за ними; в свободное от этого время они, совместно с Заведывающим цензурою, цензуруют корреспонденции»[20]. Следует обратить внимание на последний пункт – он фактически регламентировал наибольшее падение уровня принятия цензурного решения в истории придворной цензуры. Всего в апреле 1900 г. в Москве было  аккредитировано через Бюро 27 журналистов из 24 изданий; 14 дней его работы стоили МИДв 3888 р.

Фактически Бюро корреспондентов были первыми в истории России пресс-центрами. Организация их требовала от делопроизводителя недюжинных организаторских способностей и деловой хватки, чего, казалось бы, трудно ждать от канцелярского чиновника. Однако Н.И. Оприц (именно он занимался этим вопросом) прекрасно справился с возложенной на него работой. Вообще организация Бюро, при всех неизбежно сопутствующих идеологических издержках, представляется нам в высшей степени полезным опытом: и как серьезное средство облегчения практической работы журналистов (Бюро стали необходимым буфером между корреспондентами, как представителями общества, и органами власти), и как имевший огромное значение для будущего успешный опыт организованного сотрудничества прессы и власти (говоря современным языком, эти Бюро, успешно созданные В.С. Кривенко, вполне можно назвать первым в истории России позитивным опытом в области PR-технологий).

 

---