[3]

 

 

<…>

При рассмотрении методологических проблем исторической науки в первую очередь возникают две вопроса. Во-первых, какие разделы философии служат обоснованию методологических установок, которые являются объектом исследования. Во-вторых, каково место исторического знания в общем контексте научного зна-

 

[4]

 

ния. Эти вопросы вовсе не исчерпывают методологических проблем исторической науки, но они выбраны нами в качестве основных и, как слишком объемные для отдельного исследования, требуют дальнейшей детализации. Рассмотрим проблему выбора философского каркаса для обсуждения методологии истории. Традиционно основной интерес профессиональных историков вызывают онтологические и логические аспекты исторического знания, такие как, например, соотношение собственно исторического и логического, природа исторического события, становление общественно-экономических формаций и цивилизаций в рамках системы категорий философии и пр. С нашей точки зрения, в обсуждении методологии истории за последние 15 — 20 лет произошли ощутимые сдвиги в сторону эпистемологических проблем.

Специфика эпистемологического анализа определяется существующим многообразием исследовательских методов построения исторического знания, наличием разных подходов к пониманию его объективных предпосылок и оснований, к проблеме критерия научности. Проблема исторической эпистемологии в первую очередь связана с системой восприятия фактов историком. Так как история изучает прошлое, то важно, во-первых, установить, насколько историк может быть объективным в объяснении этого прошлого. Во-вторых, анализ исторической действительности, определение законообразности развития истории связаны с индивидуальностью как самого исторического явления, так и с субъективностью его восприятия историком. В-третьих, историк часто работает с анонимным материалом, и сама его деятельность является достаточно автономной. В-четвертых, необходимо зафиксировать и проблему историзма концепций развития истории.

Указанные особенности исторической науки не отделяют ее от системы научного познания, а позволяют зафиксировать то положение, что историческая наука в отличие от естественных наук выступает не только как отдельная форма знания, но и как сумма наук об обществе, и как социальный феномен. Именно этим определяется интерес к истории. Соответственно и подход к исторической науке должен быть системным. Анализ развития концепций объяснения истории показывает, что есть необходимость переходить от изучения

 

[5]

 

отдельных событий и цивилизаций к выявлению закономерностей развития человечества в комплексе, мира в целом. Для решения этой проблемы необходима единая методология исторического исследования — отсюда увеличение внимания к эпистемологии истории.

<…>

Специфика исторического знания заключается в первую очередь в опосредованности историческими источниками. Это означает, что объяснение прошлого, как и установление того, что же произошло в этом прошлом, существенно зависит от принятых историками философских схем объяснения, с одной стороны, и концепций познаваемости фактов истории — с другой. Следующая проблема, которую мы рассматриваем в первой главе, — определение места истории в системе гуманитарного знания, ее влияния на другие общественные науки, их взаимовлияние.

Характер и последствия интеграции общественных наук еще предстоит изучить, хотя определенные аспекты этого процесса анализировались в имеющейся литературе.

Обсуждение эпистемологических проблем в определенной степени включает в себя задачу определения места истории в системе гуманитарного знания и, естественно, вопрос о структуре исторического исследования. Все эти проблемы и составляют предмет исследования в первой главе книги.

Вопрос о месте исторического знания в общей системе научного знания приводит к обсуждению проблемы роли истории в построении научной картины мира, и

 

[6]

 

обратно, о влиянии науки на формирование исторического знания. Обсуждение тезиса — в какой степени историческое знание «подражает» научному знанию вообще, является ли это верным путем в осмыслении истории — приводит нас к обсуждению проблемы соотношения его теоретического и эмпирического уровней. Проблема не новая, но необходимость ее дальнейшего обсуждения очевидна. Историки достаточно редко в своих исторических трудах обращаются к теоретическим обобщениям изучаемых фактов истории. Это говорит о том, что реальной научной теории истории, которая способствовала бы подлинно научному анализу исторических фактов и источников, в целом удовлетворяла бы потребности историков, еще нет, а есть частные модели объяснения, которые философствующие историки зачастую создают сами.

<…>

[7]

 

Невозможно в силу ограниченного объема книги не только подробное обсуждение, но даже и краткая характеристика всех этих концепций. Поэтому перед автором стояла проблема выбора наиболее характерных, интересных и влиятельных направлений.

Критическая оценка этих достаточно отличающихся друг от друга направлений общественной мысли позволяет осуществить более полный анализ новых тенденций в развитии исторической эпистемологии.

Во второй главе монографии рассматриваются наиболее влиятельные на Западе философские направления методологии истории: неокантианское, неопозитивистское и структуралистское.

По нашему мнению, неокантианство «идеи истории» Коллингвуда, неопозитивистская модель «охватывающего закона» К. Гемпеля, структуралистическая концепция М. Фуко дают достаточно адекватное представление о реальных тенденциях в современной западной эпистемологии истории. Рассмотрение этих концепций объяснения истории особенно важно ввиду того, что многие их идеи так или иначе могут быть использованы для формирования единой научной исторической картины мира.

Последняя, третья глава книги посвящена формированию научной картины мира, фиксации ее статуса, структуры, эвристических функций. В советской философской литературе проблеме определения понятия научной картины мира, естественнонаучной, частнонаучной и т. д. уделяется достаточно много внимания. Утвердилось мнение, что современная научная картина мира является закономерным продуктом развития науки. Задача, поставленная в данной работе, сводится к обоснованию необходимости выделения из общенаучной картины мира его исторической картины наряду с естественнонаучной. Трудность решения этой задачи заключается в том, что многообразие частных моделей объяснения истории, наличие различных философско-мировоззренческих концепций мешает адекватному восприятию и отражению исторического прошлого. С нашей точки зрения, исследование статуса, структуры и эвристических функций исторической картины мира являет-

 

[8]

 

ся актуальным в решении проблемы объяснения истории.

Кроме того, необходимость постановки всех указанных вопросов связана с тем, что, во-первых, проблема измерения уровня научности может быть перенесена на все общественные науки и, в частности, на философию. Поэтому обсуждение вклада истории в научную картину мира включает с необходимостью ряд общих положений о специфике гуманитарных наук вообще. Во-вторых, в марксистской философии, где материалистическая концепция истории человеческого общества позволяет формулировать научные законы его развития, также существуют различные мнения о статусе исторических законов. Дело в том, что, даже признавая историю наукой, можно явно или неявно игнорировать специфику проявления исторических законов по сравнению с законами естественных наук. В-третьих, история специфична не только по сравнению с естествознанием, но и в системе гуманитарных наук, и отличие ее утверждений от, скажем, философских также является предметом широких дискуссий.

Автор глубоко благодарен В. В. Целищеву, В. П. Горану за ценные советы и замечания при работе над рукописью книги.

 

[9]

 

 

Человеческая история строится на основе познания законов общественного развития, их объективности. Такие направления философской мысли, как структурная антропология, неоидеализм, «философия жизни» и другие, отрицающие возможность определения законов развития общества, и альтернативная позиция позитивистов, ищущих возможность объяснения истории из некоторых «общих» законов, аналогичных законам естествознания, не позволяют адекватно решить вопрос о познаваемости исторического процесса.

Марксистско-ленинская философия, признавая объективно закономерный характер исторического процесса, вместе с тем решительно отвергает всякие попытки фаталистического истолкования законов общественного развития, трактуя их как законы совокупной деятельности людей, и прежде всего законы материального производства. «Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще. Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание»[1].

Рассматривая данную формулировку Маркса, немарксистские философы пытаются приписать марксистам отрицание роли идей в историческом процессе. Между тем один из важнейших вкладов Маркса в сокровищницу человеческой мысли — это учение о роли идей и личности в истории. История же «не делает ничего», она не обладает никаким необъятным богатством», «не сражается ни в каких битвах». «Не «история», а именно человек, действительный, живой человек — вот кто делает все это, всем обладает и за все борется». При этом история «не есть какая-то особая личность, которая пользуется человеком как средством для достижения своих целей. История — не что иное, как деятельность преследующего свои цели человека»[2]

 

[10]

 

Положение о том, что идея есть не что иное, как сущность реальной жизни, материальный мир, отраженный в уме человека и воплощенный в мысли, стало краеугольным камнем философского учения марксизма. Тем самым был опровергнут ложный взгляд на историю, как на следствие капризов отдельных людей — феодалов, монархов, государственных Деятелей, философов, движимых особой любовью к богу или честолюбием.

Объясняя смысл человеческого общества и истории, Маркс указал на то, что люди способны понимать, как действуют объективные законы общественного развития и использовать их в своих интересах.

При этом очевидно, что субъективный фактор в исторических явлениях классики марксизма не сводили, как это имеет место у немарксистских мыслителей, только к одной его форме, а именно к субъекту как отдельной личности. Подлинным субъектом истории, согласно марксистской теории, являются не только личности, но и социальные общности, в пределе — классы.

«Марксизм, — писал Ленин, — отличается от всех других социалистических теорий замечательным соединением полной научной трезвости в анализе объективного положения вещей и объективного хода эволюции с самым решительным признанием значения революционной энергии, революционного творчества, революционной инициативы масс, а также, конечно, отдельных личностей, групп, организаций, партий, умеющих нащупать и реализовать связь с теми или иными классами»[3].

<…>

Учением об общественно-экономических формациях Маркс доказал, что не бывает вечных социальных структур. Каждая общественно-экономическая формация закономерно возникает, развивается и превращается в новую социальную систему. «... Каждый крупный исторический период имеет свои законы... Его научная цена заключается в выяснении тех частных законов, которым

 

[11]

 

подчиняются возникновение, существование, развитие, смерть данного социального организма и замена его другим, высшим...»[4].

Следовательно, для того, чтобы раскрыть сущность вещей и познать их законы, надо изучать не вероятные или невероятные события, а процессы развития. Они — самые главные, так как знание этих законов позволяет делать научные прогнозы. Причем по этим главным законам происходят все изменения — и в природе, и в обществе. Признание единства законов развития природы и общества лежит в основе всей марксистской методологии науки. В связи с этим Энгельс подчеркивал, что «не в воображаемой независимости от законов природы заключается свобода, а в познании этих законов и в основанной на этом знании возможности планомерно заставлять законы природы действовать для определенных целей. Это относится как к законам внешней природы, так и к законам, управляющим телесным и духовным бытием самого человека, — два класса, законов, которые мы должны отделять один от другого самое большее в нашем представлении, отнюдь не в действительности»[5]. И в этом состоит первая особенность исторического познания: как социально-исторический процесс он включает в себя познавательную деятельность человечества (субъекта истории). «... Нужно постоянно иметь в виду, — писал Маркс, — что как в действительности, так и в голове дан субъект»[6].

Марксистская концепция констатирует, что история изучает условия возникновения и функционирования общества, включает в себя описание внешних и внутренних факторов и тенденций исторического процесса и здесь, в отличие от изучения природы, в процессе развития которой человек не участвует, изучаемый объект (общество) одновременно является и субъектом, способным познать законы развития общества и активно воздействовать на ход исторического процесса, и Маркс, ссылаясь на Вико, подчеркивает, что «человеческая история тем и отличается от истории природы, что первая сделана нами, вторая же не сделана нами»[7]. Здесь мы фиксируем, что общество, развиваясь по объективным законам, в результате своей деятельности вносит в этот объективный процесс достаточно большой момент субъективности, а историческое событие в своем проявлении зачастую носит сугубо индивидуальный характер.

 

[12]

 

Важно отметить, что предметом исследования истории как науки является конкретная история общественного развития, законы возникновения и функционирования общества. История — наука, которая занимается познанием прошлого человечества, ставя перед собой цели изучения закономерностей его возникновения и развития, определения того, как эти закономерности проявляются в процессе жизнедеятельности людей. История — исследование реальной жизни людей в конкретных формах ее проявления в разные периоды, у разных народов, в различных регионах.

Изменение процесса познания, ценностных и мировоззренческих установок происходит с изменением, развитием познающего субъекта. Меняется стиль мышления научного сообщества, меняется эпистемологическая парадигма, что зачастую приводит к переосмыслению исторического прошлого. Но переосмысление вовсе не означает «переписывания» истории (иногда заключающегося в смене имен лидеров в историческом процессе). Подобный подход к историческому знанию редко приводит к адекватному отображению истинного хода событий. В свою очередь, искаженные представления об истории общества не позволяют извлекать из нее уроки. Для исключения ошибок на будущее необходимо оставлять право на существование всех точек зрения на историю, в том числе и тех, которые, в силу своей общественно-исторической предопределенности, оказались неверными.

Можно отметить, что домарксовский материализм, поставив проблему научного объяснения истории, не смог решить ее. <…> Недостаток старого материализма заключается в том, что философы пытались понять историю, «пользуясь универсальной отмычкой в виде какой-нибудь общей историко-философской теории, наивысшая добродетель которой состоит в ее надысторичности»[8], а именно это весь ход истории человечества и отрицает. Надысторичности не существует, есть конкретная история и конкретный материально-практический субъект, ее исследующий.

Для понимания истории как процесса развития общества необходимо оттенить сущность исторического развития, выделить его закономерности, рассмотреть соотношение различных сторон и элементов обществен-

 

[13]

 

ной жизни в ее диалектическом развитии через соотношение общего, особенного и единичного.

Рассматривая историю как науку, необходимо поставить ряд эпистемологических и методологических вопросов, касающихся специфики исторического познания относительно естествознания, определить ее взаимоотношения с другими гуманитарными науками, методологические особенности ее изучения.

История как процесс и история как наука — это две части единого целого. Объяснение исторического процесса зависит от понимания методологических установок и логики исторического исследования, отсюда прослеживается взаимосвязь истории как процесса и истории как науки. Но для полного понимания истории как процесса и как науки рассмотрим эти стороны отдельно одна от другой.

Различия между объектами познания в математике, естественных науках и обществознании заключаются в том, что объекты, исследуемые общественными науками, более изменчивы, неопределенны, сложны. Специфику объектов обществознания определяет наличие в этой сфере познания параметров целевого назначения, полезности, обращенности к человеческим потребностям, а также высокая степень их нестабильности, подверженности изменениям, вовлеченности в непрестанное развитие[9].

Материалистическое понимание истории предполагает известную параллель между законами общества и законами природы. Диалектический метод познания включает два взаимосвязанных аспекта. Первый полагает наличие объективной реальности и выражается в категориях «сущность» и «существование». Второй имеет субъективный характер и определяется категориями «теория» и «практика». Уровень объективности зависит от того, в какой мере оба этих аспекта учитываются исследователем в процедуре объяснения.

Так же как сущность невозможна без существования, так нет и теории без практики. Объективная, реальная сущность проявляет себя в существовании и отражается в сознании человека, т.е. сущность через практику, через преобразующую деятельность человека связана с теорией. Теория и практика взаимообусловлены отношением сущности и существования в реальной картине мира.

 

[14]

 

При этом необходимо не просто представлять все реалии мира, но и помнить о главном, определяющем эти реалии, что и предлагает учитывать марксизм: «Чем дальше удаляется от экономической та область, которую мы исследуем, чем больше она приближается к чисто абстрактно-идеологической, тем больше будем мы находить в ее развитии случайностей, тем более зигзагообразной является ее кривая»[10].

Именно социально-политическая активность общества (масс, классов, партий, личностей) может ускорить развитие общих и конкретных закономерностей исторического процесса либо затормозить их проявление. Поэтому самое важное и необходимое в общественной науке, в частности в истории, заключается в том, чтобы действительно приобрести навык подходить правильно к анализу общественных явлений, «и не дать затеряться в массе мелочей или громадном разнообразии борющихся мнений, — самое важное, чтобы подойти к этому вопросу с точки зрения научной, — это не забывать основной исторической связи, смотреть па каждый вопрос с точки зрения того, как известное явление в истории возникло, какие главные этапы в своем развитии это явление проходило, и с точки зрения этого его развития смотреть, чем данная вещь стала теперь»[11].

Таким образом, история как наука есть история событий, взятых в их связанности, взаимодействии с учетом всех объективных и субъективных факторов, влияющих па их развитие. Все прежние теории исторического развития — и французских просветителей XVII-XVIII вв., и представителей немецкой классической философии — не смогли показать, что история есть объективный поступательный процесс и задача науки истории заключается в том, чтобы этот процесс понять и объяснить.

Рассматривая объект исторической науки, историки и философы прошлого делали попытки отождествить историческое познание с естественнонаучным, применить для изучения истории естественнонаучные методы. В противовес выдвигались прямо противоположные теории, отрицающие познание истории вообще.

В современной философской литературе широко употребляется термин «историческая эпистемология для обозначения всего круга проблем, связанных с изучением специфики исторического познания вообще и исторической науки как его высшей стадии в особен-

 

[15]

 

ности»[12]. Мы считаем данное терминологическое обозначение и его определение весьма важными для анализа структуры исторического знания и выделения оптимальных критериев объяснения истории с позиции методологической основательности этого знания. Дело в том, что в настоящее время существует большое множество теорий объяснения истории или, по крайней мере, претендующих на это, и возникла острая необходимость разобраться в сложившейся системе мнений и позиций. Историческая эпистемология в данном аспекте может быть новым качественным уровнем теории исторического познания и способствовать согласованной выработке видения мира и мышления о нем как о едином целом.

По Ракитову, эпистемологический подход состоит в исследовании концептуальной стороны, анализе объективных условий и когнитивных структур, подготавливающих возникновение исторического познания, включая в задачу эпистемологии выявление объективного статуса исторического интереса, исследование структурных и содержательных сторон исторического познания, обеспечивающих приближение к достижению исторической истины[13]. То есть историческая эпистемология прежде всего исследует условия, при которых утверждения являются обоснованными.

Утверждения историка относительно того или иного исторического события всегда связаны с его трактовкой или с рассуждением историка о его сущности.

Разумеется, поскольку рассуждение не приводит к точному знанию природы исследуемого явления, утверждения, получаемые в результате рассуждения, могут быть как истинными, так и ложными.

В чем состоит проблема исторической эпистемологии? Может ли историк проникнуть в суть исторических фактов, осмыслить всю их совокупность, способно ли на это сознание человека вообще или исторические факты можно воспринимать только на феноменологическом уровне?

Здесь уместно оговорить, что как в литературе, так и в обыденной лексике словом «история» обозначают, во-первых, процесс общественного развития в целом, по отдельным регионам, имеющий временной характер; историю развития наций, стран, самых разнообразных сторон жизни общества, т.е. собственно историческую реальность (онтологическая сторона); во-вторых, нау-

 

[16]

 

ку, изучающую прошлое человечества во всей его конкретности и многообразии. Объектом исторической эпистемологии является не собственно исторический процесс, ход развития истории общества, а знание об этом процессе. Известно, что термином «история» мы часто одновременно обозначаем (особенно в обыденном языке) исторический процесс и науку об этом процессе. Введение понятия «историческая эпистемология» позволяет нам развести эти обозначения и соединить два аспекта исторического знания: эмпирическую историографию и историософию как философскую дисциплину на основе материалистического понимания истории и, таким образом, попытаться спять дилемму в трактовке исторического знания со стороны позитивистов и неокантианцев, выработать критерии формирования исторической картины мира и создания фундаментальной научной теории в объяснении этой картины.

Кроме того, введение понятия «историческая эпистемология» позволяет более точно отразить гносеологический статус исторической науки. Здесь можно отмстить позицию ряда авторов относительно вычленения в исторической науке трех одновременно развивающихся областей: философии истории, теоретической истории и конкретной истории[14].

Чем занимается или должна заниматься историческая эпистемология, что является ее объектом? Исследованием исторического развития общества занимается эмпирическая историография, анализирующая историю как процесс во всех его реальностях на основе существующей источниковедческой базы, используя при этом законы развития и функционирования общества. В объект внимания исторической эпистемологии попадают результаты исследовательской деятельности историков. Таким образом, «объектом знания в исторической эпистемологии» является «знание об объекте исторического познания». Объектом исследования становится не исторический факт, не историческая реальность, а знание об этой реальности, «вторичные исторические и историософские тексты, рассматриваемые в их отношении к действительности». Историческая эпистемология должна заниматься не поиском законов и закономерностей развития общества, а отвечать на вопросы о возможности их выявления, сопоставлять их с законами развития природы, определять научный статус историографии[15]. Соотношение истории как науки и фи-

 

[17]

 

лософии истории весьма своеобразно в свете понятия исторической эпистемологии.

<…>

Таким образом, в задачу исторической эпистемологии входят анализ концептуальной позиции и выявление конкурирующих систем объяснения, а также формулирование критерия выбора более адекватного объяснения.

Из всех явлений объективной реальности самое сложное — это общественная жизнь. Возможность определения законов развития природы и их доказательства экспериментальным путем отличает науки о природе от наук об историческом развитии общества. Передовая человеческая мысль долгие годы пыталась исходя из опыта естественных наук построить научную теорию, которая позволила бы открыть объективные законы развития общества.

История общества — достаточно малая часть картины мира, и попытки, осмысливая ее, отделять историческую картину мира от мира в целом, рассматривать историю общества вне ее взаимодействия с природой также не позволяют дать ее адекватную трактовку.

С открытием материалистического понимания истории проявляется реальная возможность объективного научного объяснения исторического процесса. Маркс и Энгельс, борясь против метафизического и субъективно- идеалистического объяснения развития общества, подчеркивали: «До тех пор пока существуют люди, история природы и история людей взаимно обусловливают друг друга»[16]. Таким образом, была предложена модель

 

[18]

 

науки, берущей на себя смелость объяснения закономерности общественного развития на основе действия специфических исторических законов и материалистической методологии. Сложилась последовательная концепция познавательной деятельности историка как элемент целостного освоения картины мира человеком, с учетом общественно-практической природы его деятельности и культурного контекста в этой деятельности.

Одна из главных трудностей в исследовании развития общества заключается в том, что объяснение исторического явления возможно только после того, как оно свершится, применение экспериментальных методов исследования невозможно. В связи с этим необходимо обратить внимание на то, что ясной, достаточно достоверной картины истории «какого-нибудь периода никогда нельзя получить одновременно с самими событиями, ее можно получить лишь задним числом, после того как собран и проверен материал»[17], что в значительной степени отражается на анализе и трактовке этого материала, увеличивая субъективность в его понимании и объяснении.

Задачей исторической эпистемологии является выявление научности истории, ее способности формулировать законы развития общества. По каким путям осуществлять этот поиск? Домарксовский материализм пытался объяснить общество как «механический агрегат индивидов». Но механистический материализм не смог дать научное объяснение историческому процессу... Методологически ущербной была сама попытка механического сведения более сложных социальных процессов к более простым, стиралась качественная грань между природным и социальным, не исследовалась специфика общественных явлений. Детерминистское объяснение сознания на основе гносеологии сенсуализма не дало, как показало последующее развитие, позитивного результата, поскольку в качестве субъекта- носителя сознания — брался изолированный индивид с его чувствами и разумом, а социальная реальность, общественная среда сама объяснялась из этого сознания индивида, что вело к переходу на позиции идеализма в истории[18].

<…>

 

[19]

 

Очевидно, что историк отбирает и интерпретирует факты в зависимости от своих априорных установок. Естественно, что эта зависимость не обозначает полной детерминации и сугубо субъективной трактовки явления, поскольку факты так пли иначе корректируют эвристические и мировоззренческие установки историка. Но очевидно и то, что корректировать ценностные установки исследователя достаточно сложно и трудно, поэтому исходные философские принципы отбора материала, его классификация, сопоставление с другими фактами, зачастую не укладывающимися в исходные философские принципы, продолжают играть значительную роль в исследовательской практике историков.

В этом случае возникает мысль об отбрасывании всяких ценностных ориентиров и отказе от связывания себя каким-либо мировоззренческим, философским контекстом. Практически все развитие исторической науки сопровождается решением этой дилеммы.

Отсюда немаловажный факт, что историки, представляющие различные политические течения, придерживающиеся различных мировоззренческих позиций, различных идеологии, будут представлять совершенно по-разному один н тот же эмпирический факт. Подобный подход к описанию эмпирического факта из жизни общества уже на языке науки будет отражаться и па его теоретической интерпретации.

Таким образом, поскольку процесс познания исторического прошлого осуществляется в конкретных социально-политических условиях, на него оказывает влияние вся система мировоззрения, которая сложилась в данных исторических условиях. На познание исторического прошлого влияет официально существующая идеология, борьба политических течений, стили мышления научных сообществ, формируемые картины мира и т. д. Очевидно и то, что историческое познание, его генезис и содержание связаны с развитием исторического сознания общества в целом, осмыслением им своего развития, состояния, положения и места в мире, связи с прошлым и перспективами на будущее.

С другой стороны, противопоставление общества и природы также не может дать реальных результатов в объяснении исторического процесса.

 

[20]

 

Таким образом, можно зафиксировать, что влияние субъективного фактора в процессе исторического развития велико, при этом также следует отметить и тот факт, что историк в процессе объяснения исторического явления оценивает его не в последнюю очередь со своей субъективной точки зрения. Субъективность истории как процесса связана с деятельностью человека, но и объяснение истории не уходит от влияния субъективности историка.

С проблемой субъективности исторического познания тесным образом связано выделение индивидуальности исторического явления (факта), что было использовано в обосновании субъективистских концепций развития истории.

При анализе субъективистских направлений философской мысли в свое время было отмечено, что «они в лучшем случае рассматривали лишь идейные мотивы исторической деятельности людей, не исследуя того, чем вызываются эти мотивы, не улавливая объективной закономерности в развитии системы общественных отношений, не усматривая корней этих отношений в степени развития материального производства» и «не охватывали как раз действий масс населения, тогда как исторический материализм впервые дал возможность с естественноисторической точностью исследовать общественные условия жизни масс и изменения этих условий»[19].

Этот подход В. И. Ленина к анализу истории как процесса, т.е. в ее онтологической части, можно использовать и в эпистемологическом анализе истории. Данная особенность объекта истории, понимаемая как индивидуальность исторического события, находит свое проявление и в исторической эпистемологии.

Итак, вторая важнейшая особенность объекта истории как науки проявляется в том, что и историк не вправе абстрагироваться от индивидуальности исторических событий. Более того, исследование этой стороны исторических явлений должно быть одной из центральных задач историка. Именно с. индивидуальностью в проявлении исторических событий связана трудность познания законов развития общества.

Акцентируя внимание па проблеме индивидуальности исторических событий, неокантианцы противопоставляют наукам о природе науки исторические. Если спецификой наук о природе они считают их номотетичность,

 

[21]

 

то исторические науки они объявляют идеографическими. Идею такого различения в конце XIX в. выдвинул и пытался обосновать прежде всего известный представитель неокантианства В. Виндельбанд. Он считал, что история тем и отличается от наук о природе, поскольку исследует только сугубо единичные, неповторимые явления[20]. Отсюда Виндельбанд делал вывод, что историческая наука является наукой описательной, или «идеографической», и именно этим она отличается от всех других наук. К этому противопоставлению истории и естественных наук присоединились многие буржуазные историки.

По сути дела, немарксистские философы и историки, значительно упростив понимание законов общественного развития и не получив положительных результатов, сделали вывод о том, что историческая наука не может изучать какие-либо законы развития общества, поскольку их просто нет.

Эта точка зрения является прямой противоположностью марксизму, поскольку марксистское понимание исторического процесса основано на представлении его в виде закономерной системы.

Отрицание закономерностей в развитии истории демонстрировал, например, немецкий историк Э. Мейер, который писал, что, занимаясь много лет историческими исследованиями, он не смог открыть практически ни одного исторического закона, более того, он не встречал их и в исследованиях других историков[21].

<…>

Акцент на индивидуальность и уникальность исторических событий приводит к субъективизму и психологизму в трактовке истории. Отказ видеть ее как закономерный процесс есть следствие подмены коллективной биографии суммой индивидуальных биографий. При этом отмечалось, что до сих пор не только не были сформулированы общие законы исторического развития, но не имеется даже каких-либо обобщающих принципов дедуцирования будущего или прошлого. Ис-

 

[22]

 

торик объясняет события и делает какие-либо обобщения только на основе собственной интуиции.

Индивидуальность исторических событий как особенность исторической науки оказалась в центре внимания не только неокантианцев.

Продолжая известные традиции романтической историографии, делавшей упор на значимость индивидуальности и иррациональности в историческом познании, представители неоидеалистической «критической философии науки» подчеркивали его специфичность, несводимость к естественнонаучному познанию. Их трактовка этой специфики исключала идею детерминизма в истории и возможность применения научных методов в обществознании в целом.

Неоидеалисты, взгляды которых представляют определенный интерес и будут рассматриваться нами более подробно, единственным предметом истории считали индивидуальный факт, а причинами, определяющими события, — случайность; никакие законы истории не могут быть выведены ни из психологии, ни из статистики, ни из какой-либо другой науки. В понимании прошлого историк может опереться только на свое сознание. Специфика методологии исторического исследования выводилась при этом не столько из конкретного анализа методов, действительно применяемых историками, сколько из общефилософских принципов научного исследования. В сущности, неоидеалисты в своих трудах дали не философское осмысление исторического процесса, а теорию исторического познания в духе субъективного идеализма. Между тем отрыв методологии исторического исследования от самой науки неправомерен. Философская детерминация развития науки дает новое понимание картины мира, которое нельзя вывести из самой науки, дает новый толчок к познанию мира, определяет новые подходы, методы, принципы исследования.

Очевидно, что выбором методологии исторического исследования в значительной степени определяются результаты исторического познания и в целом его вклад в научную картину мира.

Идеалистические направления философии истории склонны к преувеличению и даже абсолютизации фактологического материала. Гносеологические корни этой абсолютизации, ведущей к идеализму, кроются в следующем. Историк, занимаясь описанием фактов, собы-

 

[23]

 

тий, явлений, ищет и находит между ними отдельные связи и на этой основе восстанавливает действительную картину прошлого со всеми ее конкретными фактами и эпизодами.

Еще в XIX в. английский историк Т. Макколей писал, что обязанность ученого заключается в том, чтобы сделать прошедшее настоящим, приблизить отдаленное, вызвать наших предков со всеми их особенностями языка, нравов, одежды; провести нас по их жилищам, посадить с нами за стол, обшарить их старомодные гардеробы, объяснить нам употребление их тяжеловесной домашней утвари[22].

Такое понимание задач исторического исследования привело многих историков и философов к тому выводу, что история должна заниматься изучением только историко-эмпирического материала, конкретных фактов, не делая из них каких-либо выводов, поскольку сами по себе эти факты уникальны и неповторимы.

Отказ от поисков закономерностей и путей объяснения истории ведет к антинаучному взгляду на общество и, как следствие, к отказу видеть в истории науку. Занимаясь изучением и восстановлением фактических сторон жизни общества, историк пытается понять и объяснить сто развитие. Бесспорно, что обобщение имеет место в любом историческом исследовании. В своей работе историк так или иначе возвращается к фактам, раскрывает их сущность, получает новую ни формацию о событиях. В любом случае полученные данные должны быть обобщены, без этого невозможно раскрыть существо факта. История, описывая факты, определяет закономерности их проявления, формулирует законы развития общества. А то, что многие немарксистские историки и философы не смогли определить закономерность общественного развития, не говорит о том, что такие законы не существуют. Законы развития общества имеют место, так же как и законы природы, только их проявление носит более сложный характер.

Выделенные аспекты специфики объекта истории как науки постоянно находятся в центре внимания марксистской философии. Большое место разработка поставленных вопросов занимала в работах классиков марксизма. Их подход к этим проблемам был лишен односторонности и учитывал всю сложную диалектику

 

[24]

 

субъективного и объективного, индивидуального, неповторимого и общего, закономерного в истории.

Третьей важнейшей особенностью исторической эпистемологии является принцип историзма. В философской литературе выделяется несколько основных моментов научной формулировки принципа историзма.

«1. Объектом исторической науки является история, понимаемая как прошлое развитие человечества. Это развитие подчиняется особым объективным законам.

2. Развитие общества отличается от развития природы. Природа развивается по своим собственным законам независимо от воли, сознания и целей человека. Историческое развитие есть прежде всего развитие целеполагающей деятельности людей и, следовательно, включает в себя на всех уровнях и этапах сознание. Оно выступает в форме воли, эмоций, осознанных или интуитивных целей и является важным фактором истории.

3. Все формы, виды и проявления сознания в конечном счете определяются общественным бытием людей. Сознание, будучи детерминировано бытием, оказывает на него обратное активное воздействие. В определенных условиях общественное сознание и реализующие его институты могут обретать относительную самостоятельность; прямое сведение общественного сознания к бытию невозможно и ошибочно.

4. Эмпирическую базу исторического познания составляют факты, построенные на основании научного критического исследования исторических и археологических источников. Принцип историзма требует выявления и описания максимально полного набора фактов, необходимых для решения каждой конкретной исторической задачи.

5. События, ситуации и процессы объективной исторической реальности причинно обусловлены.

6. События, ситуации и процессы объективной исторической реальности функционально связаны.

7. Все исторические события, ситуации и процессы различаются по степени их значимости, по вкладу в историческое развитие. Критерий значимости задается определением того, содействует, препятствует или остается нейтральным данное явление по отношению к фиксированным в конкретном исследовании социаль-

 

[25]

 

ным, экономическим, политическим и культурным структурам, к процессу их развития.

8. Возникновение, развитие и исчезновение исторических явлений происходит в объективном времени — пространстве. Процесс исторического развития совершается диалектически в специфически исторической форме, т.е. через столкновение и борьбу противодействующих социальных сил — классов, групп и т. д. Теоретическое познание истории, опираясь на факты, воспроизводит, отражает, реконструирует и объясняет причинные и функциональные связи, действующие в обществе, имея целью создание концептуальных схем и формулирование научных законов истории»[23].

Принцип историзма требует рассматривать всю совокупность исторического материала во временном контексте, как последовательность дискретных этапов, становление, развитие и смена которых подчиняется объективным законам.

В анализе принципа историзма относительно процесса познания можно выделить несколько важных аспектов: 1) формирование эмпирической базы исследования; 2) анализ и интерпретация фактов в поле исторической эпистемологии; 3) актуализация; 4) формирование исторической картины мира, этапов и периодов ее развития; 5) построение моделей будущего. При этом необходимо постоянно иметь в виду мировоззренческую основу принципа историзма.

Многие существующие определения историзма как принципа познания исторического прошлого акцентируют внимание в основном на его познавательном значении, но при этом слабо учитываются мировоззренческие аспекты. Очевидно, что генезис идеи историзма связан в значительной степени именно с формированием мировоззренческих представлений, а уж затем стал использоваться и в процессе развития конкретно-научного знания.

Подход к историзму как принципу марксистско-ленинской методологии обществознания, придание ему статуса всеобщности по отношению к исследованию всех явлений объективной действительности предполагает изучение объекта в движении, в развитии, исходя из объективной потребности прогресса в смене явлений, принцип историзма требует изучать историческое явление в контексте с историческими условиями. Но содержание принципа историзма при этом не должно сво-

 

[26]

 

диться к хронологической последовательности событий и явлений. С точки зрения В. С. Горского, всеобщность принципа историзма заключается в том, что объект исследования должен рассматриваться: во-первых, как система; во-вторых, как процесс; в-третьих, как процесс развития; в-четвертых, как закономерный процесс[24]. Это означает, что принцип историзма как категория исторической эпистемологии является методологической установкой материалистической диалектики.

Но всеобщность принципа историзма заключается и в том, что он используется в создании общей картины мира как некоторого целого для уяснения ее динамики. Непреходящее значение принципа историзма для теории познания заключается и в том, что он является основой идеи прогресса, воплощенной в движении, развитии мировоззрения общества.

В качестве существенной предпосылки использования принципа историзма в исторической эпистемологии является объективность картины мира в целом и исторической картины мира в том числе.

Следует также отметить, что принцип историзма все чаще берется на вооружение и в естествознании: тезис «природа исторична — истерично и знание о ней» дает историкам естественных наук возможность рассматривать процесс познания в непрерывности и преемственности. Это актуализирует проблему влияния исторической эпистемологии на научную картину мира. Соблюдение и использование принципа историзма как одной из основных категорий исторической эпистемологии диктует необходимость рассматривать, анализировать исторический материал, всю совокупность исторических фактов в хронологической и логической последовательности, с учетом пространственно-временных границ; позволяет учитывать, что всякое историческое явление причинно обусловлено, взаимосвязано с другими историческими фактами; все явления причинно обусловлены, развиваются по собственным историческим законам, проявление которых связано с исторической деятельностью людей. Этот чрезвычайно важный момент историзма был развит еще в гегелевской философии. Свое классическое завершение он получил в марксистской науке, с точки зрения которой субъект, активно, творчески проникая в сущность объективности событий и фактов исторического прошлого, ставит цели, формулирует исследовательские задачи и делает это

 

[27]

 

историческое прошлое предметом своей деятельности. Совершенно очевидно, что настоящее и будущее человеческого общества связаны множеством невидимых нитей с его прошлым, без этого было бы невозможно понимать современный мир, давать его развитию правильную оценку и ориентиры. В своем анализе современности мы постоянно обращаемся к прошлому на его историческом фоне отрицать или утверждать события современности и делать прогнозы на будущее. Принцип историзма в исторической эпистемологии предполагает объективность происхождения, что важно в изучении перспектив развития науки.

Принцип историзма в эпистемологии истории фиксирует, как из внутреннего противоречия исследуемого явления прошлого следует объективность дальнейшего его развития и применения. Научный историзм позволяет понять как современность истории, так и историчность современности. Историзм требует «диалектического единства двух установок: выделения уникальности каждого исторического явления и его включения как необходимого звена в общий процесс развития»[25]

Принцип историзма как метод научного исследования по своей структуре представляется более сложным, нежели методы сравнения, наблюдения, индукции, дедукции, и он нуждается в дальнейшем серьёзном анализе.

Четвертая особенность исторической эпистемологии — анонимность используемого и полученного знания и автономность исследовательской деятельности. Многое из того, что предстает перед историком, является анонимным и в системе стиля мышления сообщества историков претерпевает значительные изменения, кроме того, историк при отборе и анализе фактов не должен отбрасывать ничего, что так или иначе связано объектом его исследования. Историк не должен строить свою систему объяснения, опираясь только на определенные, уже существующие достижения в исследовании объекта, он должен анализировать всю массу анонимного материала, который имеется в наличии. Суть автономности и анонимности исторической эпистемологии в целом заключается в анонимности и автономности систем мышления.

Следует отметить, что учет значения роли субъективного фактора, момента индивидуальности в прояв-

 

[28]

 

лении исторических событий, принципа историзма позволяет представлять исторический процесс богаче, полнее и конкретнее. Это преимущество в освещении истории определяется в значительной степени тем, что анализ специфики объекта истории строится с учетом не только самой этой специфики, но и с учетом таких общих для других наук характеристик, как объективность и закономерность исследуемых явлений.

Автономность деятельности историка, анонимность используемого фактического материала и получаемого знания увеличивают необходимость более внимательного отношения к исследованию и трактовке исторических фактов, в целом в подходе к проблеме исторического объяснения.

Таким образом, историческая эпистемология есть теория исторического познания, изучающая возможность и необходимость познания исторического прошлого; отношение полученного знания к действительности и его историчность; критерий истинности исторического знания.

<…>

[31]

Исторические законы наиболее близко соприкасаются с законами конкретной социологии, политической экономии, социальной психологии, антропологии и др. Этот перечень был бы неполным без анализа соотношения истории и философии, прежде всего как общественной науки и методологической базы исторических исследований.

Для исследователя, решившего сравнить доминирующие проблемы в традиции немарксистской аналитической философии с марксистским подходом, становится очевидным, что среди первых упор делается на проблемы, возникающие из сопоставления с естественными пауками и из философских традиций логического эмпиризма, в то время как в марксистской философии эпистемология исторической науки доминирует среди проблем, охватывающих историко-социальный феномен.

В качестве примера можно привести работу Б. А. Грушина «Очерки логики исторического исследования», посвященную эпистемологическо-методической специфике исторической науки[26]. Базируясь на систематическом анализе работы Маркса и опыте анализа гуманитарных научных дисциплин, Б. А. Грушин делает упор в научном восстановлении любого исторического явления на «открытие законов, управляющих процес-

 

[32]

 

сом развития, как системы». Автор приводит несколько значений доказательств. Во-первых, исследователь, анализируя явление, имеющее достаточно сложную комплексную внутреннюю структуру, ставит задачу реконструировать явление не по компонентам, а в целом, в их структурной взаимосвязи, как ограниченное структурное и функциональное явление. Во-вторых, историк имеет дело с фактами, которые следуют во времени один за другим, т.е. имеют временной аспект в развитии, и необходимо восстановить все связи между их составляющими. В-третьих, реконструируемый процесс находится в развитии, отсюда очевидно, что должны быть проанализированы и описаны не просто различимые во времени изменения, но качественные изменения, воздействующие на структуру системы в целом. В итоге историк все равно занимается поиском понятия закона, управляющего процессом. Исследователь должен открыть и воссоздать не только и не столько серим качественно различных исторических ситуаций в жизни явления, но законы, управляющие переходом из одной исторической ситуации в другую[27].

Ясно, что это приближение направлено в сторону разработки «теоретической истории», и можно назвать некоторые работы, содержащие такой философско-эпистемологический характер[28]. Следует заметить, однако, что профессиональные историки, не принимающие эпистемологическую терминологию как конкретное приложение к проблемам исторической науки, не принимают близко рассуждения об эпистемологической сущности истории.

К разработке теории исторического познания имеются два подхода. С одной стороны, делается попытка найти общие элементы для истории и других гуманитарных наук, не актуализируя при этом важность эпистемологической специфики истории. С другой стороны, существует утверждение, что историческое обобщение есть синтез теоретических знаний о мире, избегая при этом интуитивистских и идеографических подходов к объяснению истории, зачастую при этом в деталях рассматриваются отношения, которые существуют в историческом исследовании между процедурами и моделями объяснения и статистическими законами. История как процесс и история как человеческая драма включает в себя разные представления, отражает как бы две грани: человеческую и социологическую, личностную

 

[33]

 

и массовую. Такой подход к анализу истории заложен в работах Гулыги, предполагавшего произвести синтез этих двух сторон исторического целого, используя при этом иные, не только статистические виды типологии для изучения исторических событий и истории культуры[29].

Очевидно, что анализ исторического познания затрудняется тем, что достаточно трудно выделить имманентную методологию, а использование признаков, категорий, методов естественных наук имеет ограниченное значение. Материалистическая диалектика позволяет выбрать более адекватные методы познавательной деятельности, определить правильный в научном основании способ рассмотрения объекта и методологию исследования.

<…>

[35]

Изучение изменений, происходящих в социальном сознании на том или ином этапе исторического развития, позволяет определить те или иные особенности психологического склада, мышления людей, оказывающих влияние на исторические процессы.

Необходимо отметить, что много лет эти аспекты находились вне поля зрения историков и психологов частично потому, что социальная психология в нашей стране не была достаточно разработана и историк не находил ничего полезного для себя в общественной психологии. Ситуация изменилась в последние годы. Была опубликована «Социальная психология и история» Б. Ф. Поршнева, в которой рассматриваются общие принципы взаимоотношений этих дисциплин[30].

Впервые историки и психологи объединились для изучения проблем, представляющих общий интерес. Известно, что классики марксизма-ленинизма имели довольно критическое отношение к психологическим объяснениям истории, но не потому, что они ставили под вопрос важность мотивировок, а потому, что объяснения были обычно необоснованны и субъективны, базирова-

 

[36]

 

лись на концепциях, признанных правильными в то время. Более того, стало очевидным, что абсолютно невозможно объяснить массовые общественные движения действиями отдельных исторических личностей, как это часто делалось в традиционной домарксистской историографии. Какие же проблемы здесь можно усмотреть? Для того чтобы дать возможность историку извлечь реальную пользу из концепций и методов психологии, необходимо, во-первых, создать социальную психологию и, во-вторых, "историзовать" мышление психологов. Такая задача была поднята в работах, опубликованных в книге «История и психология». Новая концепция исторической психологии, обоснованная в работах советских психологов Л. С. Выготского, А. Р. Лурии, А. Н. Леонтьева, активно развивалась и в работах зарубежных психологов-марксистов, например, французской школы, представленной такими учеными, как А. Баллон, И. Мейерсон, Ж. Вернан[31].

Суть концептуально нового подхода к психологии в работах известных советских авторов заключается в том, что они рассматривают психологию как историческую науку, и анализ процессов развития психологии как науки проводится через призму материалистического понимания истории, путем активного применения исторического метода исследования, метода историзма.

Кроме того, в современной методологии науки часто обращается внимание на проблему психологизма и антипсихологизма. Прежде всего это связано с разрешением вопроса: от чего зависят результаты познавательной деятельности субъекта, от свойств этой деятельности или от собственных характеристик познающего субъекта, в данном случае ученого? Последовательная историческая трактовка познавательной деятельности связана с рассмотрением ее как некоторого элемента целостного процесса освоения мира человеком, наличием двух уровней понимания: объективного и субъективного. Отсюда очевидно, что методологи науки будут по-разному определять роль субъекта: с одной стороны, субъект эмпирический, с другой — трансцендентальный. Эту особенность исторической эпистемологии мы обозначили как автономность и анонимность. Вероятно, справедливо заметить, что любая общественная наука в своем развитии так или иначе пытается разрешить

 

[37]

 

эту дилемму психологизма и антипсихологизма, но разрешить ее может только собственно психология. Идеи, высказанные Б. Ф. Поршневым в «Социальной философии и истории», касающиеся формирования концепции «Мы» и «Они», специфической природы группового сознания, взаимоотношений между процессами объединения и индивидуализации и всей области концепций, и терминов социально-психологического характера, играют значительную роль в развитии исторического исследования.

Б. Ф. Поршнев подчеркивает, что наука о социальной психологии и историческая наука не должны существовать друг без друга. В этой работе были получены значительные результаты на уровне конкретного исследования истории. А. Я. Гуревич, используя семиотические методы при изучении большого числа источников, воссоздал социально-психологическую структуру человека средневековья, его способы мыслить и чувствовать, его представления о времени и т. д. В своей работе он поднимает серию методологических вопросов, относящихся к расшифровке символического языка данного исторического периода, стереотипов общественного поведения, их развития и социального действия как части всеобщего социально-исторического целого[32].

Анализу исторического явления как структурного целого посвящено огромное количество работ по классической проблеме периодизации истории и понятий исторических эпох. Известно, что в марксистской науке базовой структурной категорией для анализа социальных систем является общественно-экономическая формация, хотя необходимо отметить, что проблема периодизации возрастает с увеличением форм, в которых проявляется исторический процесс. Этот процесс включает развитие внутренних структур, географических районов, может быть, особо — национальных общностей. В этом случае очень важными можно считать характеристики исторического развития в Восточных странах и вернуться к анализу «азиатского способа производства». Та же центральная проблема подлинности исторического события является объектом дискуссий среди историков культуры, особенно в отношении концепции Ренессанса. М. А. Конрад в работе «Запад и Восток» интерпретирует Ренессанс как концепцию всеобщего исторического приложения и утверждает, что он имел свои аналогии и эквиваленты в культурах Востока[33]. Дискус-

 

[38]

 

сии, происходящие по этим вопросам, касаются общих принципов методологии истории культуры, взаимоотношений между системным анализом и генетическим анализом в этом виде истории, типологии культур и средств распознавания их различия.

Таким образом, возникают общие проблемы психологии и исторической эпистемологии из влияния марксизма-ленинизма на историческое отражение. Поэтому психология также должна определить свое место в структуре общественных наук, выработать категориальный аппарат, способный описать объективные психологические характеристики субъекта научного творчества, разрешить исходную дилемму объективного и субъективного в научной деятельности. Особое значение приобретает социальная психология — наука, изучающая объективные законы поведения и деятельности людей, обусловливающие их включение в социальные группы, а также психологические особенности этих групп. Апелляция к психологии становится все более актуальной в методологии науки, особенно в исторической эпистемологии.

Определенное взаимовлияние связывает историю и политическую экономию. <…>

Большое взаимное влияние оказывают друг на друга история и антропология. В принципе антропологию в определенном смысле можно рассматривать своеобразной предысторией человечества, возникшей на основе анализа этнических общностей, их исторической эволюции. И историю, и антропологию невозможно понять вне временных рамок, и в современных работах антропологов, особенно за рубежом, все чаще используется исторический подход в анализе социальных институтов и отношений так называемых примитивных

 

[39]

 

обществ, в рассмотрении развития этнических общностей в динамике. В этом, бесспорно, заключается положительное влияние па антропологию.

Но это влияние было бы односторонним без учета обратной зависимости. Антропология, занимаясь исследованием локальных обществ, позволяет понять историю развития цивилизаций, давно исчезнувших. Л использование приемов и методов антропологии в изучении мифов, верований, обычаев, использование их как своеобразных исторических источников позволяет дополнить историю конкретным образным содержанием, характерным духовным и материальным ценностным материалом в качестве иллюстраций духовной жизни прошлого. Очевидно, что дальнейшее содержательное развитие антропологии связано с реализацией идей историчности, с использованием антропологии марксистского подхода в исследовании феноменов антропологии.

Для антропологов Запада рассмотрение идей К. Маркса относительно развития общества долгое время было общим местом, хотя вполне очевидно, что влияние идей марксизма настолько велико, что ни один историк при всем своем желании не может писать так, как если бы Маркс вообще не существовал. Тем не менее большинство буржуазных антропологов придерживаются иного мнения: многие последние исследования в области социальной антропологии и истории достаточно далеки от марксизма. Все аргументы марксистской теории направлены на поиск корней экономической жизни человека, тем не менее экономическая антропология по большей пасти игнорирует его взгляды. Выдвинутая К. Марксом революционная теория социального изменения также практически не используется в работах западных антропологов о динамике общества.

В начале века социальные антропологи могли объяснить свое игнорирование Маркса его нерелевантностью, поскольку до недавнего времени эта область была направлена преимущественно на технологически отсталые, экономически не развитые, не очень сложные общества, в которых отсутствовали оплачиваемый труд и, очевидно, идентифицированная классовая структура. Влияние соседних государств часто незначительным, спорадическим, преобладали принципы коло-

 

[40]

 

ниализма и неоколониализма, связь с мировым рынком слабая.

Для классической социальной антропологии в сочинениях марксистов было мало того, что бы имело большое этнографическое или теоретическое значение: Энгельс в своих трудах о семье и Маркс в своих трудах о собственности излагали, по мнению буржуазных антропологов, устаревшие неинтересные эволюционные взгляды, и, с точки зрения буржуазных антропологов, традиции антропологии лежат довольно далеко от задач марксизма. В последующее время стало очевидно, что это не совсем так или, скорее, совсем не так. Марксизм, и в частности работы Маркса о докапиталистических формациях, имеет свою точку зрения на проблемы антропологии, и в последнее время часть социальных антропологов Запада эволюционирует в сторону марксизма, столкнувшись с обществами в состоянии радикальных изменений.

Рост централизованного политического контроля, внешнего или местного в зависимости от обстоятельств, сделал основу и структуру власти более четкой. Возникновение новых религиозных культов, местных движений политического самовыражения, наконец, влияние мировой системы социализма усилили внимание к значению идеологии, политики и экономики. Марксистские теории о базисе и надстройке, производительных силах и производственных отношениях, экономическом детерминизме, классовых противоречиях, эксплуатации стали более активно восприниматься социальными антропологами.

Маркс, в противоположность идее Гегеля, что является конкретным содержанием в философской мысли, выдвинул и обосновал идею общественно-экономической формации, идею отношения классов, основанных на их структурной позиции в экономической системе производства. В «Экономическо-философских рукописях» Маркс доказывает, что даже то, что кажется очень частным индивидуальным действием, имеет социальную природу. «Но даже и тогда, когда я занимаюсь научной и т. п. деятельностью — деятельностью, которую только в редких случаях могу осуществлять в непосредственном общении с другими, — даже и тогда я занят общественной деятельностью, потому что я действую как человек. Мне не только дан, в качестве общественного продукта, материал для моей деятельности —

 

[41]

 

даже и сам язык, на котором работает мыслитель, — но и мое собственное бытие есть общественная деятельность»[34]. В пояснениях к этому положению он уточнил еще один важный тезис, с которым согласуется современная социальная антропология: прежде всего необходимо избегать постулирования общества как абстракции, противостоящей индивиду. «Индивид есть общественное существо. Поэтому всякое проявление его жизни — даже если оно и не выступает в непосредственной форме коллективного, совершаемого совместно с другими, проявления жизни, — является проявлением и утверждением общественной жизни»[35]. В этом содержится ключ подхода К. Маркса к объяснению эволюции общества, который прослеживается в его идеях о первобытном коммунизме, а именно идея о взаимоотношении бытия и сознания; деятельность и существование это одно, и недостаток капитализма в том, что он способствовал их разделению. Маркс подчеркивает общественные факторы даже в трактовке религии.

Развитие интересов современных западных антропологов к работам Маркса и Энгельса имеет несколько аспектов. Во-первых, расширение теоретического интереса по мере изучения других крупных социологических фигур. Во-вторых, складывающаяся конфронтация антропологов, происходящая вместе с радикальными изменениями в характере их материала. Исследование возникающих и изменяющихся интересов и ценностей, необходимость анализа и понимания их противоречий привели к поискам более адекватной теории. Марксизм предлагает сводный диагноз и системное объяснение происходящего в мире, определяет философский подход к принципам реальности социального существования. Вопрос о том, насколько каждый отдельный антрополог принимает материалистическое понимание истории, не имеет большого значения. Но в социальной антропологии в настоящее время имеют место точки зрения, согласующиеся с теорией классовой борьбы, базиса и надстройки, и т. д.

И особенно важным, на наш взгляд, в разнице подхода Маркса и социальных антропологов является проблема объяснения истории развития общества.

Возьмем, например, марксистскую концепцию человека. Предположения Маркса относительно природы человека не претендуют на весь комплекс эмпирически

 

[42]

 

сравнительных масштабов, которые характеризуют антропологию в целом. Маркс настаивал на необходимости исторического подхода к интерпретации общественных условий, и его допущения относительно человеческого поведения и его значения определяются постулатами, касающимися взглядов Маркса на капиталистическую эксплуатацию. С точки зрения Маркса, самая существенная характеристика человека — это его рабочая сила. Труд — это процесс, который имеет место между человеком и природой, при котором человек не только воздействует на внешний мир и изменяет его, но в то же время изменяет свою собственную природу. «В самом акте воспроизводства изменяются не только объективные условия,...но изменяются и сами производители, вырабатывая в себе новые качества, развивая и преобразовывая самих себя благодаря производству, создавая новые силы и новые представления, новые способы общения, новые потребности и новый язык»[36]. Необходимыми для этого процесса являются орудия труда, которые служат не только инструментами, но и индикаторами общественных отношений, в рамках которых осуществляется труд. По мере изменения общественных отношений, особенно по отношению к контролю над рабочей силой и орудиями труда, изменяется характер людей — не общие человеческие нужды, а экономические условия на конкретной ступени общественного развития определяют их поведение. Теперь антропологи разделяют убеждение Маркса, что в экономике отношения между материальными вещами на самом деле суть выражения общественных отношений между людьми. И хотя они отрицают решающую роль труда, но они могут видеть за ним другие силы, имеющие главное общественное значение, например обмен и символизацию. Вся сравнительная антропология показывает людей как занятых различными формами обмена нематериальных и материальных услуг, вещей, товаров. Это позволяет им утверждать, что человеческая культура родилась вместе с символизацией и обменом. Неверный методологический подход к проблеме труда и стоимости товара уводит социальных антропологов от научного объяснения возникновения и функционирования человеческого общества. Дюркгеймовская традиция в интерпретации общественных явлений через отношения индивида и. общества, через понимание общественной солидарности долгое время

 

[43]

 

не позволяла социальным антропологам разобраться в противоречиях социальной системы. В общественных и политических событиях последнего времени идеи Маркса оказались более релевантными, чем предположения Дюркгейма.

Кроме вышеперечисленных гуманитарных областей знания, историческая наука поддерживает активные контакты с другими сферами научной деятельности, занимающимися изучением общества. Это юридические науки, изучающие вопросы возникновения и развития государства и права, регламентирующие отношения между людьми; науки, изучающие разнообразные стороны духовной жизни общества: педагогика, эстетика, этика и т. д., которые в отличие от конкретной истории занимаются исследованием разнообразных сторон общественной жизни и помогают раскрывать многосторонность возникновения, развития и функционирования общества.

Наиболее сложными и многообразными являются взаимоотношения исторической науки и философии. И. С. Кон выделяет, например, четыре аспекта, присутствующих в любой философии истории: 1) онтологический аспект помогает историку понять структуру общественной жизни, выяснить соотношение необходимости и случайности в историческом процессе, объективных условий и сознательной деятельности исторических личностей и т. д.; 2) гносеологический аспект означает исследование специфики исторического познания и его место в системе научного знания; 3) методологический аспект дает историку правильное понимание методов исторического исследования и их соотношения друг с другом; 4) логический аспект, анализирующий логические формы и способы исторического объяснения[37]. Но это лишь одна сторона взаимодействия. Историческая наука, в свою очередь, также воздействует на развитие философии.

Исторический материализм (материалистическое понимание истории) и методология исторической науки — понятия не равнозначные. Материалистическое понимание истории — это и определенная мировоззренческая позиция, и способ мышления, и метод анализа общественной жизни. Свою методологическую функцию исторический материализм выполняет по отношению не только к исторической науке, но и ко всем общественным наукам.

 

[44]

 

Вместе с тем существуют методологические вопросы исторической науки, которые не охватываются проблематикой исторического материализма. Историку приходится решать ряд общефилософских проблем: гносеологических, логических, эстетических и других, выходящих за рамки исторического материализма. По мнению М. Я. Гефтера, методология истории, будучи теоретической дисциплиной внутри исторической науки, представляет вместе с тем пограничную область между историей в собственном смысле слова, историографией и философией[38].

Таким образом, вероятно, не следует ни отождествлять исторический материализм и методологию истории, ни противопоставлять их друг другу. Эти научные дисциплины имеют целый ряд общих проблем, но каждая обладает собственным предметом, решая особый круг исследовательских задач.

Само понятие методологии истории еще недостаточно определено в философской литературе. В немарксистской науке при всем многообразии определений преобладает мнение, что методология — это совокупность организационных форм, технических приемов и способов исследования. Чаще всего под методологией подразумевают учение о методах исследования. Такой подход излишне узок и формален, он не дает возможности понять источник и содержание методов, ограничивает, если не отбрасывает вовсе, философские аспекты методологии.

В марксистской науке сущность методологии представляется иначе. Различие подходов особенно ярко выражено в определении К. Д. Петряева, который рассматривает научную методологию как систему существенных аспектов мировоззрения и теории, составляющих исследовательские принципы науки[39]. Он подчеркивает «системность» методологии как единство определенных субординационных, между собой связанных философских принципов. Для методологии научного познания особое значение имеют три основных аспекта мировоззрения. Это, во-первых, последовательный материализм, диалектика, диалектическая логика. Во-вторых, в методологические принципы науки входят категории, отражающие общие и специфические черты процессов и их Закономерностей в природе, обществе и мышлении. Категории подчиняют научное познание

 

[45]

 

той последовательности и законам, которые присущи явлениям, событиям, действиям, объектам. В-третьих, не только в исторической науке, но и в других отраслях знания огромное значение имеет принцип историзма.

С точки зрения А. Поликарова, термин «методология науки» сопряжен с рядом других терминов: «философия науки», «философские проблемы частных наук», «эпистемология».

В социалистических странах эта область обозначается как философская. В англосаксонских странах преимущественно говорится о философии науки, в немецкоязычных — о теории науки, во франкоязычных предпочитают пользоваться термином «эпистемология». Вместе с тем термином «методология» обозначаются различные по объему понятия: равноязычные, включающие или включающиеся, перекрещивающиеся или не зависимые от понятий философии, определенного философского учения, натурфилософии, теории познания, философии науки, логики науки, эвристики. По мнению автора, методология науки располагается в пограничной зоне с наукой и философией, причем философия науки, методология науки, логика науки могут рассматриваться как частично совпадающие друг с другом по своему содержанию[40].

Интересной, на наш взгляд, представляется идея Б. Г. Юдина о двух моделях в методологии научного познания — диалектической и системно-аналитической. Диалектическая модель не игнорирует объективных существенных связей изучаемого объекта. Системно-аналитическая же изучает теоретический мир объектов и ориентирована на идеальный объект. С точки зрения автора, дифференциация методологического знания связана с принципиальным различием подходов к проблемам методологии науки в марксистской и немарксистской философии, Выделяется пять основных элементов классификации направлений и форм методологического анализа: 1) научное исследование, его этапы и структура; 2) процедура, методы и средства научного исследования; 3) методологический анализ исследовательских принципов, подходов и концепций; 4) конкретные ситуации и периоды истории и науки; 5) логическое исследование науки.

Таким образом, методология выступает в качестве одного из разделов философского знания и как само-

 

[46]

 

стоятельный раздел науковедения. Она предполагает критическое отношение к знанию, к основаниям, на которых строится научное знание, методологический анализ выступает своеобразной формой самопознания и самосознания науки[41].

<…>

Задачей методологии в развитии науки является поиск критериев идентификации знания, выработка эффективных принципов познавательной деятельности. В реальной исследовательской практике позиции ученого и методолога переплетаются, но определенная специфика в деятельности методолога все же имеет место и определяется тем, что он оценивает методологические предпосылки знания, а не его содержательный аспект. Задачей методологии науки является значительное повышение когнитивной эффективности методологического сознания, расширение его сферы в частных познавательных ситуациях. Методология науки развивается в рамках определенных философских установок, опираясь при этом на конкретные результаты частнонаучного знания[42].

Перманентное кризисное состояние современной западной методологии науки достаточно очевидно и, несомненно, связано с необходимостью смены философских оснований, методологии. Ряд авторов отмечает такие особенности современного состояния развития немарксистской методологии, как отказ от фальсификационного критерия демаркации; включения метафизики

 

[47]

 

в науку; критический анализ проблемы рациональности, в котором отражается процесс постепенного ослабления ее логико-методологических стандартов и расширение понятия рациональности[43].

<…>

Рассмотрение методологических проблем науки подводит к необходимости выяснения взаимосвязи и отношения между методологией и методами, Характер взаимоотношения между ними также выражается субординационной связью. Методология определяет выбор и целесообразное использование методов в научном познании. В методах воплощаются и реализуются методологические принципы пли их аспекты. Метод исследования является определенным выводом из методологии. Такой вывод утверждает или гипотетически предполагает целесообразные средства, приемы, формы решения поставленной задачи. Однако такой вывод не является исключительно дедуктивным. По Гегелю, «методом может быть лишь природа содержания, движущаяся в научном познании»[44]. Таким образом, применение

 

[48]

 

метода требует анализа самой конкретной реальности, исследуемых фактов и явлений с точки зрения методологических принципов. Поэтому связь между методологией и методами, оставаясь в основе своей связью по субординации, приобретает между тем сложный и опосредованный характер.

Исторический метод научного познания по своей структуре гораздо сложнее, чем методы индукции, дедукции и пр. Его невозможно формализовать или выразить в универсальной и однозначной схеме. Метод историзма до сих пор не получил должного анализа в методологической литературе.

В структуре исторического метода важное место занимает гипотеза. Без нее невозможна никакая реконструкция минувшего. Формулирование и выдвижение гипотез опирается не только на факты исторического прошлого, но и на современное состояние исследуемого объекта и имеющиеся о нем знания. Исторический метод в определенной мере может опираться и на эксперимент. Экспериментальному методу, которым пользуются естественные науки, прошлое недоступно. Однако с помощью этого метода можно приходить к знанию общих закономерностей, определяющих современное состояние объекта. Это может послужить отправной точкой для реконструкции его истории.

Естественно, чтобы достичь объективности, метод не должен использоваться лишь на уровне сущности и существования, т.е. на онтологическом или метафизическом уровне, однако использование метода также нельзя ограничить лишь уровнем теории. Такое применение метода лишено онтологической почвы и может вылиться в социальный субъективизм.

В философской литературе существует большое многообразие классификаций научных методов по самым различным основаниям. Например, болгарский философ И. Стефанов группирует их следующим образом: 1) методы, общие для всех наук; 2) методы определенного типа наук; 3) методы, специфические для данной науки[45]. Не останавливаясь подробно на методе, следует все же рассмотреть некоторые характеристики метода исторической науки. По определению А. И. Уварова, метод в историческом познании есть система исходных категорий исторической науки и логических приемов, приспособленных к ее особенностям, направленная на достижение объективной исторической истины[46],

 

[49]

 

Среди основных черт исторического метода можно выделить ретроспективность, опосредованность историческими источниками, рациональность (черта, отражающая используемые историком средства познания), комплексность, сложность метода исследования в исторической науке.

Метод в исторической науке выполняет ряд функций: способствует вычленению предмета исследования, его определению; направляет мысль исследователя; участвует в экстраполяции, систематизации и синтезе исторических знаний, в проверке их истинности; является важнейшим каналом связи с другими науками; по существу, определяет структуру исторической теории.

Методы исторической науки имеют сложную иерархизированную структуру, состоящую из компонентов самого различного уровня. Основную часть этой системы, ее ядро составляют генетический, сравнительно-исторический, историко-структурный и другие методы, собственно исторические в узком смысле слова. Другими элементами системы являются специфические приемы и способы изучения объекта, как, например, метод биографий, ретроспекция, реконструкция, метод исторического интервью и т. д. В эту же систему входит и методика исторической науки, по крайней мере наиболее общие из технических приемов и правил исторического анализа. Такова связь и опосредованность в цепи, соединяющей общефилософские принципы с методами построения конкретной исторической теории.

В этой цепи особое место занимают принципы материалистического понимания истории, которые оказывают решающее методологическое воздействие на развитие исторической науки и ее отдельных составных частей.

<…>

В целом можно отметить, что марксистская философия, исторический материализм занимаются исследованием всеобщих законов возникновения и развития

 

[50]

 

общества как специфической особой черты материального мира. Предметом его исследования являются человеческое общество, общие законы его развития. Исторический материализм изучает развитие общества как единое целое в его движении от низших форм к высшим. Исторический материализм выступает как методология исторического познания, исследующая и объясняющая исторический процесс в его развитии от прошлого через настоящее в будущее.

Рассматривая специфику исторического познания и влияние на него исторического материализма, А. В. Гулыга отмечает, что, когда мы говорим о методологии истории, мы имеем в виду не только исторический материализм. Роль, которую исторический материализм играет в системе современного научного познания, не сводится к методологическому обоснованию исторической науки. С другой стороны, методология истории должна решить ряд общефилософских проблем, выходящих за пределы исторического материализма. Историку приходится сталкиваться с рядом гносеологических, логических, даже эстетических задач, которые встают перед ним иначе, чем перед другими учеными[47].

История рассматривает и объясняет ход конкретных исторических событий и является одной из конкретных общественных наук. Исторический материализм же, занимаясь общими законами развития общества, управляющими конкретным развитием общественной жизни, является наукой теоретической. Отличие, специфика этих двух наук заключается не только в методах исследования (исторический и логический), но и в том, что историческая наука не ставит и не может ставить своей специальной задачей прогнозы будущего, хотя определенные выводы для будущего из исторических событий и могут проистекать.

Таким образом, историческая наука, обладая определенной спецификой по отношению к другим общественным наукам, не может существовать оторванно от них. В. Ж. Келле и М. Я. Ковальзон в системе обществознания справедливо выделяют три взаимосвязанные, взаимопроникающие сферы знания: историческое знание, предметом которого является вся реальная история человечества; сферу конкретных общественных наук, связанных с анализом и объяснением отдельных областей или явлений общественной жизни; философско-социологическое знание — теоретическое осмысление общества

 

[51]

 

в целом, во взаимосвязи его сторон и этапов развития, имеющее методологическое значение для всех исторических и конкретных общественных наук[48].

<…>

Таким образом, главное отличие исторического материализма как философской науки относительно истории состоит в определении наиболее общих законов развития общества, в формировании методологии конкретных исторических исследований. Общей связью этих двух наук является то, что обе они занимаются исследованием общества.

Болгарский философ Н. Ирибаджаков, рассматривая взаимосвязь истории и философии, подчеркивает, что философия неизбежно исполняет роль методологии истории[49]. История же на основе методологических принципов исторического материализма дает конкретное объяснение историческим событиям.

Академик М. В. Нечкина, акцентируя внимание на роли исторического материализма, отмечает, что историки должны вплотную и повседневно заниматься методологией истории. При этом она подчеркивает, что нет нужды отделять методологию истории от исторического материализма. Методология истории — органический элемент его системы[50].

Подводя итоги вышесказанному, можно констатировать несколько моментов, связанных с определением влияния исторической науки на всю систему гуманитарного знания. Во-первых, с усилением процессов дифференциации и интеграции знания историческая наука все более начинает занимать в этом процессе доминирующее положение. Если мы определяем историю как науку о человеке, обществе, отмечая, что это есть наука о человеке во времени, то все равно необходимо учитывать ее основные эпистемологические характеристики, связанные с субъективностью, индивидуальностью, автономностью и анонимностью, поскольку понятие «историческое время» не отождествляется с понятием события. «Неподвижное» время длительного исторического процесса являет собой исторический предмет сродни

 

[52]

 

объекту естественнонаучного знания, который также имеет временной характер. Но история, в отличие от социологии, имеет дело со временем в географическом (длительный исторический период); в социальном (время определенного «строя»); в собственном смысле (время связи двух явлений) — это определенно специфика исторической науки. Невзирая на то, какие связи и взаимовлияния, взаимодействия устанавливаются между исторической наукой и другими гуманитарными науками, смешивать их не надо. Прочие гуманитарные науки, естественно, могут раздвинуть исторический горизонт, акцентировать, оттенить те или иные стороны исторического процесса, снабдить историческую науку инструментарием для более глубокого и тщательного анализа, но не смогут заменить историю, даже в ее повествовательном характере.

Любая историческая работа зависит от выбора автором концепции исследования и связана с его мировоззрением, т.е. на чем историк должен основывать выбор важных для себя элементов, фактов, на которых он собирается строить свое представление об исторической картине мира, какие при этом элементы и факты прошлого будут доминирующими. В советской исторической науке мы можем найти несколько прямо противоположных точек зрения, например, на деятельность Ивана IV или Петра I, и это зависит от того, как широко распространяет историк используемый им метод анализа истории, с каким критерием он подходит к выбору и сравнению исторических фактов и др.

Традиционная концепция исторического «объекта», без сомнения, служит базисом и подтверждением исторического метода понимания прошлого, целью которого было воссоздание картины исторической реальности, в которой был бы отражен интерес к настоящему времени и его современное понимание. Первое приближение достижения исторической объективности — расшифровка документов и установление исторических фактов; второе — согласование их с существующей современной историку реальностью и оценками этого факта, явления, уже существующие в исторической науке. Ассимиляция истории с гуманитарными науками не должна дать нам повод забыть о том, что то, что являлось слабостью научного метода, взятого из естественных наук, становится сильной стороной. История в процессе интеграции знания, становясь источником и фокусом

 

[53]

 

всех гуманитарных наук, одновременно становится и центром познания о человеке. И, возможно, это представляет ясную неизменную характеристику истории, особенно после того, как она была обогащена другими гуманитарными и естественными науками с их научными концепциями и вычислительной техникой.

Но если оснащение вычислительной техникой, математизация науки имеют более или менее успех в исторической демографии, экономической истории, в других сферах, требующих статистической обработки, реально ли применение этих предметов с успехом к историческим исследованиям, будет ли это способствовать выведению субъективного фактора на орбиту исторической ясности? Эту трудность осложняет то обстоятельство, что историк сам принадлежит к конкретной исторической общности, которая имеет свою собственную структуру, отличную от той, к которой принадлежит исследуемый исторический «объект». Следует добавить, что немарксистская философия утверждает, что в настоящее время историки не имеют в своем распоряжении объективной теории для перехода из одной структуры в другую; в противоположность онтологии история до сих пор недостаточно математизирована и формализована теорией переходов и поэтому до сих пор сталкивается со множеством индивидуальных случаев, которые надо сравнить или интерпретировать.

Естественно, что по этой причине многие историки до сих пор сомневаются, не придет ли в конфронтацию история, вооруженная вычислительной техникой, с «очевидной» историей. Представятся ли возможности объединить в единую форму истории несколько специализированных и частных историй, явившихся результатом абстрактных операций? Является ли концепция «длительного периода» причиной объединения или это в любом случае абстракция? Что мы знаем из последних анализов о механизмах, которые характеризуют коллективное поведение моделей? Все эти вопросы проливают свет на созидательный характер работы историка.

Вопрос, который может поднять философ, более рационален: может ли история, которая старается походить на остальные гуманитарные науки и в то же время создавать собственные ясные схемы, собственные «модели», приходить к соглашению с историческим

 

[54]

 

«объектом»? Она провозглашает отмену субъективности понимания, но не предлагает собственных интеллектуальных интересов, собственных умственных структур под предлогом согласованности и точности. Более фундаментально, такая конфронтация между логикой объяснения и историческим «объектом» предполагает, что значение, придающееся историческому бытию человека и значению истории, — тип отражения, не регулируемый заранее эпистемологией, по ведущий обратно от эпистемологии к общему философскому мышлению.

В-третьих, и, на наш взгляд, это главное, насколько будет способствовать интеграция исторической науки с другими отраслями гуманитарного знания созданию картины исторической реальности или исторической картины мира. Чтобы подойти к объяснению этого вопроса, нам необходимо более подробно рассмотреть структуру исторической пауки, рассмотреть ее уровни, теоретический и эмпирический, проблему исторического факта и исторической истины.

 

 

Основными элементами науки являются теория и эмпирия. Практически все споры вокруг проблемы исторического познания так или иначе сводятся к попыткам эти понятия разграничить или свести их в некоторое единое целое. В философии к эмпирическому уровню относят знание реальное, в его реальном существовании, к теоретическому — знание о мире в его законообразности[51]. Для исторического знания разделение на теоретический и эмпирический уровни важно в нескольких аспектах. Историческое знание представляет собой исключительно сложную многоуровневую систему, которая постоянно меняется и усложняется в процессе своего развития. Во-вторых, оно является нам как в научной, так и в «ненаучной» формах. Здесь мы имеем в виду то, что историческое знание может быть представлено на мифологическом уровне. В данном случае можно согласиться с определением мифологии как не только некоторого свода фантастических образов или иллюзорных представлений, но и как некоторой мировоззренческой системы, которая несет в себе определенный запас, имеет свою программу объяснения мира и поведения людей[52]. Историку, получившему в свое распоряжение предыдущее знание, необходимо постоянно иметь в виду эту проблему его определенной мифо-

 

[55]

 

логичности. Абсолютизация научности исторического знания зачастую приводит к неверной трактовке полученных историком результатов при оценке состояния исторической действительности. Н. М. Дорошенко, рассматривая проблему единства научного и вненаучного в историческом познании, предлагает отличать научный подход от донаучного и ненаучного по тому, насколько он при выражении прошлого в научных понятиях, отражающих историческую действительность, опирается на имеющийся категориальный аппарат, использует при этом источниковедческие и фактические данные, научные теории, систему научных методов в достижении исторической истины[53]. На формирование исторического знания при этом, естественно, большое влияние оказывает мировоззренческий, аксиологический аспект. Ценностное осмысление исторических явлений реально снижает возможность достижение истинности в историческом познании.

В-третьих, в связи с вышесказанным необходимо учитывать отношение исторического знания к объекту исторического познания; например, М. А. Барг подчеркивает, что историческое знание отражает процесс истории в узловые моменты его развития. Социально-исторические реалии познаются в движении, отсюда необходимо выявлять механизм этого движения[54]. Историческое развитие происходит па разных уровнях. Это может быть всемирно-исторический процесс, развитие достаточно большого региона или какой-либо локальной цивилизации, внутренние этапы развития ОЭФ и т. д., т.е. необходимо постоянно иметь в виду возможность появления альтернатив в объяснении того или иного общественного явления. Опыт исторического теоретизирования показывает, что зачастую теория создается на основе слабого эмпирического материала, отсюда отношение исторического знания к объекту исторического познания должно быть критическим. Здесь нам необходимы уточнения относительно употребления терминов «историческое познание» и «историческое знание». А. И. Ракитов предлагает рассматривать проблему в двух аспектах. Термин «историческое познание» предлагается употреблять «для обозначения общего процесса «изготовления», «создания», «конструирования» информации о прошлом; когда же речь пойдет об определенном «моментальном» срезе, о состоянии данной информации в фиксированном интервале времени

 

[56]

 

когда на это потребуется обратить особое внимание, будет употребляться термин «историческое знание»[55]. Мы предлагаем несколько по-иному развести эти два понятия. Историческое познание обозначает процесс получения знания, т.е. деятельность историка; историческое знание — результат деятельности историка. Для исторической эпистемологии это важно с точки зрения особенностей ее развития, на которые мы указывали в § 1. Более того, здесь необходимо учитывать три аспекта: 1) деятельность историка по получению знания о событиях прошлого; 2) полученные историком результаты (учитывая при этом проблему, которую мы зафиксировали как мифологичность исторического знания); 3) проблему достижения исторической истины. В этом отношении интересен подход к анализу познания В. В. Кима, предлагающего выделить в структуре научного познания три типа элементов: субстратные, включая сюда объекты, субъекты и средства познания; релятивные — условия и факторы, которые определяют научно-познавательную ситуацию; дипольные — результаты познавательной деятельности, имеющие материально-идеальный характер[56]. При этом система научного познания, с точки зрения автора, будет представлять три подсистемы, три основных уровня: субъективации, объективации и реализации[57]. Такой подход к проблеме научного знания представляется интересным в том плане, что его можно применить к анализу не только естественнонаучного познания, но и к анализу познания исторического. При этом соблюдается научный подход к движению нашего знания: развитие и функционирование его в рамках существующей научной теории или теорий, поскольку очевидно, что плюралистичность в развитии познавательного процесса явление необходимое — это позволяет осуществлять выбор концепций объяснения и предохраняет от серьезных ошибок в достижении истины; учитывать логику развития и движения знания с сохранением преемственности в своем теоретическом развитии, при этом, как верно подчеркивает Б. И. Пружинив, необходимо учитывать, что «одни и те же социальные влияния или черты характера ученого могут приводить, и чаще всего действительно приводят, к совершенно различным когнитивным последствиям в зависимости от того, каким образом они включаются в процесс познания»[58].

 

[57]

 

Таким образом, историческое познание является процессом познавательной деятельности историка и зависит от целого ряда параметров. Выделим наиболее существенные из них.

1. Связь истории с современностью. История есть объективная реальность прошлого, без знания которой дальнейшее развитие общества затруднено, более того, если бы прошлое не было связано с современностью, с будущим развитием человечества, не было бы нужды в его познании. «Люди в общем и целом перечитывают свою современность как бы наивно, не отдавая должное ее глубинному содержанию; они должны сперва неким образом взглянуть на нее со стороны, то есть современность должна превратиться в прошлое, чтобы мы смогли опереться на нее в своем суждении о будущем», — эти слова 3. Фрейда фиксируют, на наш взгляд, главное, для чего люди занимаются изучением своей истории[59].

2. Использование уже существующего знания о предмете исследования, полученного предыдущим поколением исследователей и зафиксированного в сформированном идеале научного знания предшествующей эпохи.

3. Мировоззренческие предпосылки. К ним необходимо отнести уровень развития общественного сознания, влияющий на аксиологические установки ученого, включая идеологию данного сообщества; категориальный строй теории, философские основания пауки; в целом существующую научную картину мира.

4. Черты характера ученого, его творческая активность, подготовленность к творческому восприятию, усвоению материального и духовного опыта предшественников. Познание есть деятельность человека, оно не может быть зафиксировано в каком-то застывшем состоянии, оно движется, развивается, его основными чертами являются дивергенция и конвергенция.

В процессе познания происходит накопление знания, его кумуляция, обобщение имеющихся фактов и формализация па уровне закономерности, разработка теоретической концепции и построение картины мира. Подобное движение познания характерно для любой науки, в том числе исторической. В этом движении познание проблемы, которая зафиксирована в философской литературе как проблема теоретического и эмпириче-

 

[58]

 

ского, имеет свое, достаточно сложное движение. Эти два основных способа познания настолько взаимосвязаны, что все попытки развести два уровня познания, на наш взгляд, еще не удавались, по той простой причине, что то, что мы сегодня фиксируем как теоретическое, с точки зрения научного сообщества, исповедующего иную эпистемологическую парадигму, является эмпирической реальностью. Более того, подобный подход к оценке теоретического и эмпирического можно найти даже у одного и того же теоретика, если он таковым является. Примером подобного подхода к проблеме теоретического и эмпирического является марксистско-ленинская теория социалистической революции. Накопление эмпирического материала в ходе классовой борьбы пролетариата позволило Марксу и Энгельсу построить теорию социалистической революции применительно к определенным социально-экономическим условиям и сделать теоретический вывод о необходимости слома буржуазной государственной машины, что для ленинского этапа развития теории социалистической революции явилось уже эмпирическим фактом. В решении проблемы соотношения теоретического и эмпирического уровней познания важным, несомненно, является то, что и в том и в другом случае идет процесс формирования единого взгляда на историческую реальность, единого видения исторической картины мира. Важность различения теоретических и эмпирических познавательных задач связана именно с проблемой движения, развития познания. Эмпирические познавательные задачи связаны прежде всего с проблемой работы с фактами, теоретические познавательные задачи включают в себя уже формулировку законообразности связей фактов. Но те и другие вместе предполагают главным получение знания в его фактическом виде. Справедливым будет фиксирование движения познания в таком виде: эмпирическое — теоретическое — эмпирическое, т.е. синтез теории и эмпирии должен дать нам новый уровень эмпирии, который можно зафиксировать как знание, приближенное к истине. В литературе широко дискутируется проблема понимания термина «знание». Развернутое понимание его смысла дают В. В. Ильин и А. Т. Калинкина[60]. Авторы предлагают достаточно сложную типологию знания, и, на наш взгляд, это одна из наиболее серьезных работ по его классификации. Для нас важно подчеркнуть выделенные ими теоретико-познавательные

 

[59]

 

особенности знания: истинность, ннтерсубъективность и системность, т.е. содержательность знания, его объективность безотносительно к субъекту познания, общезначимость и системность знания, что для исследования проблем исторического знания особенно важно в плаке анализа его гносеологической структуры, места и статуса в научной картине мира, его истинности ч диалогичности, и т. д.

Историческое знание. Чем оно характеризуется? Можно ли получить объективное историческое знание? Что является самым важным в историческом знании для человека? В ответ па этот вопрос можно привести пространную цитату К. Ясперса, в которой он определяет свое отношение к историческому знанию: «Чисто эстетическое отношение к истории преодолевается. Если в бесконечных данных исторического знания все представляется достойным воспоминания по одному тому, что оно было в незатронутости, которую только бытие устанавливает в ее бесконечности, тогда подобная неспособность произвести выбор ведет к эстетическому отношению, для которого все так или иначе служит стимулом возбуждения и удовлетворения любопытства: одно прекрасно, но и другое тоже. Этот ни к чему не обязывающий — будь то научный, будь то эстетический — историзм ведет к тому, что можно руководствоваться чем угодно, поскольку все становится равнозначным, уже ничто не имеет значения. Наше подлинное отношение к истории — это борьба с ней. История непосредственно касается нас; все то, что в ней нас касается, все время расширяется. А все то, что касается нас, тем самым составляет проблему настоящего для человека. История становится для нас тем в большей степени проблемой настоящего, чем менее она служит предметом эстетического наслаждения»[61]. Этот переход от эстетического наслаждения историей, т.е. от трактовки исторических событий как явлений сугубо индивидуальных к объяснению специфики истории как науки, связан с проблемой выделения критерия объективности в получении исторического знания, приближенного к истине. В обозначение важности исторического знания не только для настоящего, но и для будущего можно привести слова 3. Фрейда, отмечавшего, что «чем меньше человек знает о прошлом и настоящем, тем ненадежнее по необходимости его суждение о будущем»[62].

 

[60]

 

Потребность в формировании критерия объективности исторического познания привела к необходимости проверки понятия исторического факта.

Известно, что некоторые социологи и философы в трактовке объекта познания исторической пауки сосредоточивают основное внимание на отдельных сторонах и явлениях общественной жизни, более того, ряд современных западных философских направлений представляет общественную жизнь как проявление сугубо индивидуальных, никогда и ни при каких обстоятельствах неповторимых событий. Дальнейшее развитие теории привело к отказу от созерцательности в анализе исторических явлений и от описательного метода исследования как основного. Формируется новое видение предмета исследования, которое начинает учитывать способы его познания, соотношение теоретического и эмпирического, что приводит к своеобразному возрождению проблемы факта, что активно используется в марксистском подходе к объяснению истории.

Марксистский подход к обоснованию теоретического знания заключается не в наборе и перечислении фактов, а в исторической практике. Поскольку теоретические понятия отражают не реальные, а идеализированные объекты, марксистская концепция общественно-исторической, социально-культурной детерминации научного познания позволяет в трактовке объективных фактов исторической действительности обнаруживать объективные законы, проявляющиеся в деятельности людей, этим снимается проблема объективного и субъективного, индивидуального в проявлении исторических событий. Естественно, что подход к истории как некоторой «изящной конструкции», которую историк приспосабливает к избранным им категориям, не является верным[63]. Нам ближе точка зрения С. Хьюза, утверждающего, что «артефакты», воплотившиеся в них отношения «лежат ближе к каменистому ложу потока, чем то, что мы условно называем событиями; духовный склад общества, его технология, социальная и экономическая структура значительно труднее поддаются деформациям, чем рассказ о серии событий. И историк, который будет больше реставратором, чем рассказчиком, скорее достигнет того, что можно было бы назвать именем истины»[64]. Историк-реставратор, имея дело с уже свершившимися фактами, не в состоянии провести экспери-

 

[61]

 

мент и выяснить их достоверность, но он, опираясь на соответствующую теоретическую конструкцию, используя принцип соответствия, через апробацию полученного знания может проверить истинность своих результатов в трактовке факта истории, более того, подтвердить правильность или ложность используемой теории.

Объектом исследования историка является объективная историческая реальность, отделенная от него временным шагом, в связи с этим историк исследует не историческую реальность, а дошедшие о ней сведения: письменные, археологические и другие источники, они и являются объектом деятельности историка. Опираясь на источники, историк конструирует историческую реальность путем восстановления исторической истины. В литературе имеется, на наш взгляд, интересная точка зрения, способствующая более верному подходу к формулировке объекта исторического познания, заключающаяся в выделении объекта познания и объекта деятельности: объект познания есть историческая реальность, объект деятельности историка — исторические источники[65].

С одной стороны, такой подход позволяет развести историческую реальность, недоступную историку, и исторический источник, так или иначе освещающий историческую реальность, но, с другой стороны, историк никогда не имеет дело с исторической реальностью, о ней он может судить только по дошедшим до его времени историческим источникам. На наш взгляд, теоретически такое разведение понятий необходимо иметь в виду, хотя реально историки достаточно редко пользуются таким разведением. Зачастую объект познания (историческая реальность) и объект деятельности (исторический источник) сливаются. Нам кажется, что удобнее пользоваться в практике исторической науки отделением объекта знания от объекта познания. В данном случае объектом знания и будет служить познаваемая историческая реальность, а объектом познания, объектом деятельности историка — исторический источник. Это позволило бы не абсолютизировать полученные знания как истину в последней инстанции, а оставить место для дискуссий будущих историков, более того, исключало бы возможность для обвинения в будущем научного сообщества в некомпетентности и заведомом искажении реальности. Современная историческая наука, развиваясь в условиях идеологической борьбы двух

 

[62]

 

разнонаправленных в социально-политическом и экономическом развитии систем, испытывала и будет испытывать определенное идеологическое давление, что, бесспорно, приводит к серьезному искажению исторической реальности, даже если эта реальность исследуется с точки зрения передовой научной теории. Историк находится в сложной ситуации, он заведомо, объективно не имеет полной информации об исследуемом объекте, событии, факте; занимает определенную мировоззренческую, идеологическую позицию; находится под давлением официальной политики государства; в конце концов, имеет свою собственную социально-философскую платформу. Все это так или иначе отражается на трактовке истории. Отсюда абсолютизация не только понимания того или иного исторического явления, но и теории исторического объяснения будет неправомерной.

Специфика науки истории заключается именно в том, что историческое познание, деятельность историка осуществляется в несколько этапов и опосредуется, во-первых, наличием исторических источников, их полнотой и объективностью, во-вторых, наличием научной теории, способной дать объективный анализ исторической реальности. Например, существует подход к определению понятия «историческая теория» как некоторой теории, «построенной с целью анализа социальных явлений, существующих в некотором пространственно-ограниченном районе или периоде истории»[66]. Но такой подход, на наш взгляд, является более верным в анализе событий с социологической, а не исторической точки зрения. Ближе к истине в определении теории позиция И. Канта, отмечавшего, что «теорией называют совокупность правил, даже практических, когда эти правила мыслятся как принципы в некоторой всеобщности, и притом отвлеченно от множества условий, которые, однако, необходимо имеют влияние на их применение»[67]. Здесь можно отметить выраженную необходимость формирования «теоретико-познавательного идеала» как своеобразной высшей формы ориентации в историческом познании. А. И. Ракитов сформулировал понятие эпистемологического идеала как «результат логических процедур абстрагирования, предельного перехода и идеализации, отправным пунктом которых являются эмпирические данные системы современного научного знания. Предельный переход и идеализация улавливают, усиливают и крайне преувеличивают ос-

 

[63]

 

новные характеристики, обнаруживаемые в динамике и функционировании наиболее развитых современных наук: физики, астрономии, механики, кибернетики и т. д. Именно эти дисциплины в самом широком их понимании задают тон в современной науке.

Концепция науки, выступающая как эпистемологический идеал, является своеобразной моделью, к которой стремятся «гвардейские» науки века»[68]. Эпистемологический идеал науки функционирует как на эмпирическом, так и на концептуальном и модельном уровнях и обусловливается логико-гносеологической спецификой научного познания. Можем ли мы в современном состоянии развития исторической науки выделить некий эпистемологический идеал? В марксистской философии в качестве эпистемологического идеала исторической науки предлагается теория общественно-экономических формаций, например, это можно проследить по работе Э. Н. Лооне[69]. В этом отношении также интересен подход А. М. Коршунова и В. Ф. Шаповалова, которые предлагают рассматривать диалектико-материалистический принцип отражения в его единстве с практикой как некоторую фундаментальную основу исторического познания. Историческое знание возникает на необходимости использования прошлого опыта, его актуализации в материально-практической деятельности, что является условием прогрессивного поступательного развития общества[70].

В-третьих, у историка должен быть выбор теоретических подходов к объяснению исторических явлений. Теоретический уровень развития исторической науки должен определять возможность исследователя анализировать историческое явление на уровне общего — особенного — единичного, что дает право на существование и соответствующих теоретических подходов в анализе.

Исходя из сказанного, можно сделать попытку определить некоторые этапы деятельности историка по получению знания о прошлом. Первое, с чего начинает свою деятельность историк, — это наблюдение современности, т.е. выбор актуальной темы современности, нуждающейся в ретроспективном анализе. Этот этап можно назвать еще и оценочным. Большое значение опенки для исторической науки подчеркивает А. И. Данилов: 1. Выяснение влияния современной социально-политической борьбы на историческую науку и раскры-

 

[64]

 

тие того места, которое занимает историческая наука в этой борьбе. 2. Изучение теоретико-методологического фундамента, на основе которого в каждый данный момент складывается и развивается то или иное направление исторической мысли. 3. Установление связи между предшествующими и последующими этапами в развитии исторической науки. Это предполагает не только изучение борьбы между различными направлениями исторической мысли, но и решение вопроса о преемственности в развитии исторической науки. 4. Анализ характерной для каждого направления исторической мысли конкретной методики исторического исследования, совокупности исследования, совокупности приемов изучения, истолкования, использования источников. 5. Оценка результатов развития исторической науки в интересующей исследователя области[71].

Таким образом, мировоззренческая оценка современности является определяющим моментом в выборе историком области своего будущего исследования.

Следующий, второй этап работы историка связан с измерением, т.е. с набором, анализом и трактовкой исторических источников. Самым важным здесь является правильный выбор методологии и методов исследования. В решении этой задачи в литературе имеется множество подходов. Практически любая историческая школа пытается построить свою методологию научного исследования и свою систему методов. Наиболее широко анализ методов исторической науки, на наш взгляд, дает О. Л. Вайнштейн, предложивший из широкого спектра научных методов для исторической науки выделить 5 типов. 1. Методы, определяемые философским принципом подхода к исследованию исторической реальности. В первом приближении их можно определить как материалистические и идеалистические, например исследовательские методы марксизма и позитивизма и неоидеализма. 2. Методы, которые избираются историком при постановке исследовательской задачи. Например, прагматический, генетический, генерализующий, философско-исторический. 3. Методы построения исторической картины мира, к которым О. Л. Вайнштейн относит ретрогрессивный, прогрессивный, сравнительный, психоаналитический, схоластический, цитатный и т. д. 4. Методы, связанные с приемами обработки исторического материала: фактологический, риторический, аналитический, синтетический, каузальный. 5. Методы,

 

[65]

 

заимствованные из других наук: филологический, географический, юридический, статистический, этнографический, экономический, психологический[72].

Но главным, основным исследовательским методом анализа исторического прошлого является метод историзма, который касается не только собственно самого исторического процесса, но и развития всего исследовательского инструментария историка. А. И. Данилов справедливо подчеркивает, что было бы заблуждением предполагать, что в исторической науке техника сама по себе «нейтральна», что можно, например, использовать без всяких изменений методику, возникшую в рамках определенного направления буржуазной историографии, для разрешения тех или иных проблем в марксистской историографии. Тезис о «нейтральности» техники исторического исследования противоречит всей истории исторического знания.

Появление каждого нового направления в исторической науке всегда находило свое выражение не только в рассмотрении исторической действительности на основе новых идейно-методологических принципов, но и в выборе новых методов изучения и использования исторических документов применительно к тем проблемам, которые интересуют представителя этого направления[73]. Очевидно, что два основных направления в современной немарксистской философии истории — теоретическое и эмпирическое — совершенно по-разному подходят к проблеме изучения истории.

Метод историзма, как основной исследовательский метод (но не единственный) предполагает: анализ исторической реальности на основе существующих исторических источников; интерпретацию исторических источников в свете уже существующего знания о предмете исследования; реконструкцию исторического прошлого в условиях существующего мировоззрения и уровня развития общественного сознания и идеологии; периодизацию. Определение исторического движения изучаемого явления, анализ причин этого движения; построение основания теоретической концепции, создание исторической картины развития исследуемой реальности в целом; построение системы связи изучаемого явления с настоящим и (при необходимости) определение некоторых перспектив его развития на будущее.

Такой подход позволяет рассмотреть историческое

 

[66]

 

явление в целостности и получить его различные «срезы» через призму используемого теоретического знания, а также проверить саму теорию в процессе анализа. И третий этап работы исследователя — это воссоздание, построение достаточно приближенной к научной (или ненаучной) модели исторической реальности или построение исторической картины мира, или картины исторической реальности (фрагмента исторической картины мира), исследованием которой занимается историк, а также дать определенную информацию для теоретика, исследующего эпистемологию истории.

Итак, историческое знание характеризуется, во-первых, субъективностью и индивидуальностью полученных исследователем результатов: во-вторых, анонимностью источников знания и автономностью исследовательского процесса; в-третьих, историчностью знания; в-четвертых, претензией на объективность, поскольку в процессе познавательной деятельности, в период постановки задач исследования историк имеет дело, прежде всего, с современностью — эта актуализация исторической реальности и позволяет говорить о возможности получения знания об историческом прошлом, претендующем на истинность. И в конечном счете самым важным в историческом знании является проблема исторического факта. Разумеется, мы согласны, например, с точкой зрения В. Б. Александрова, что владеть информацией, еще не значит обладать истинным знанием, а владение истиной — это владение опытом ее получения и применения[74]. Тем не менее, собственно работа историка начинается с факта.

Итак, вернемся к проблеме исторического факта.

Естественно, что индивидуальность исторического факта и его субъективная трактовка историком заметны в первую очередь, но при этом необходимо учитывать, что объективность отбора и анализа исторических фактов зависит от степени научности теории и методологии, применяемой в процессе этого анализа.

Субъективность в объяснении исторического факта, его многоаспектность явились причиной появления самых разнообразных концепций исторического познания, зачастую прямо противоположных. «Исторический факт, — отмечает А. И. Уваров, — такое достоверное знание о процессах социального прошлого, где чувственное и рациональное знание синтезированы, а общее — обязательно облечено в единичную или особенную форму,

 

[67]

 

наше, которое строго фиксировано по отношению к определенным историческим явлениям и относительно завершено в самом себе»[75]. Заслуживает внимания формулировка подхода к пониманию исторического факта А. И. Ракитовым, который рассматривает исторический факт в трех значениях: во-первых, исторический факт есть некоторый фрагмент действительности, объективное событие, ситуация или процесс. Во-вторых, исторический факт рассматривается как особое знание о соответствующем событии, ситуации или процессе. В-третьих, факт рассматривается как синоним истины[76]. Вероятно, что исторический факт необходимо рассматривать через призму «общее — особенное — единичное». Исторический факт, имея единичное проявление, тем не менее несет в себе информацию об общих процессах, происходящих в обществе.

Понятие факта относится и к фрагменту реальности и к фрагменту теории. Интерпретация факта, согласно релятивизму, предполагает его анализ в контексте истории и ее определенного теоретического описания. Если же методолог науки хочет освободиться от парадоксов релятивизма, он должен постоянно искать его «объективное» ядро, не зависящее от нашей интерпретации этого факта.

Исторический факт — это абстракция такого рода, которая создана на основе применения общей категории к чувственному объекту, но при сохранении индивидуальности последнего, абстракция, в которой не утрачено, однако, конкретное содержание события, отражаемого этим историческим фактом. Поэтому правильнее говорить об историческом факте не как об абстракции, ибо это понятие предполагает элиминирование индивидуального и конкретного содержания, а скорее как о научно-познавательном образе, единстве абстракции и представлении о конкретном чувственном объекте[77].

Определить, что же такое исторический факт, — это еще не все. Для нас важны понимание самого факта и его научное объяснение. В свое время обсуждение проблемы факта в историческом познании начиналось с вопроса о том, что мы получаем в результате работы историка, будет ли это новым знанием о действительности или восстановленным фрагментом действительности, историческим фактом. Отвечая на эти вопросы,

 

[68]

 

В. С. Библер предлагает рассмотреть две антиномии. Во-первых, на каком основании можно утверждать, что результатом реконструктивной работы (познавательной деятельности) историка может оказаться не только знание о факте, но сам факт, т.е. фрагмент самой действительности? Во-вторых, как может получиться, что результатом этой работы будет факт прошлой действительности, факт, уже давно произошедший и в своей живой жизни, в акте своего осуществления просто недоступный для нашего восприятия и воздействия? Не мистика ли это? Какой реальный смысл имеет утверждение, что возможно (причем в результате познания) заново создать кусок действительности, которая давным-давно (или недавно, не в этом суть) ушла в прошлое, стала недействительной? И все же в положительном ответе на этот вопрос (и в его риторической части — «возможно ли?» и в его рациональной части — «на каких основаниях?») никакой мистики нет[78].

С такой позицией автора можно и согласиться, но она не снимает проблемы возможности достижения исторической истины. Как, когда, кем она достигается? Вероятнее всего, отвечая на вопросы «как и когда?», этот процесс условно можно было бы зафиксировать в следующем математическом ряду, обозначающем процесс познания исторической истины в цифровом варианте: 1/2, 1/8, 1/16, 1/32 и т. д. Причем эти срезы достижения «части» исторической истины могут стоять относительно друг друга достаточно близко или достаточно далеко. Таким образом, мы можем близко подойти к полному познанию исторического события, но реконструировать его (т. е. довести до уровня эксперимента в чистом виде) невозможно. Вопрос о мистичности все-таки остается.

Важно отметить, что исторический факт содержит в себе как бы два типа знания: собственно историческое, т.е. знание о происхождении событий (и это — его объективная сторона), и знание, зафиксированное исследователем во вторичном тексте. Последнее в нашем анализе является более важным, поскольку человечество свое знание об обществе формирует на основе именно вторичных текстов, исторических трудов, на которые накладывает свой отпечаток личная индивидуальность исследователя, его субъективное отношение к истори-

 

[69]

 

ческой реальности, историзм развития исторической теории в целом. Отсюда знание исторического факта в своей совокупности имеет две стороны: собственно факт и его современную интерпретацию историком, когда в знание, заключенное в историческом факте, привносится знание, имеющееся у историка об исследуемом историческом периоде в его современной интерпретации. Возможно, в разное время разными историками эти исторические факты уже исследовались, им даны иногда прямо противоположные оценки, которые также оказывают влияние на историка в оценке исторической реальности. Здесь уже нельзя забывать о политических, моральных и других нормах, на которых воспитан исследователь. Таким образом, в трактовку исторического факта, в объяснение исторической реальности в большей или меньшей мере привносится дух той эпохи, в которой живет историк.

Следующая структурная часть исторического знания — историческая теория. Факт является опорой и своеобразным фундаментом исторической теории, однако связь между фактами и теоретическими обобщениями не является простой и односторонней. Факт — объективное историческое событие и в то же время общественно значимое явление. Факт является существенным компонентом исторического знания. Вероятно, именно система фактов оказывает влияние на формирование или опровержение теории. В предыдущих параграфах мы достаточно подробно рассмотрели марксистский подход к теории истории и частично касались некоторых альтернативных подходов, теоретизирующих по поводу истории. В целом можно отметить, что в философии сложилось несколько серьезных подходов к объяснению истории, их анализу и посвящена следующая глава.

<…>

 

[150]

 

Современное состояние вопроса о статусе научной картины мира характеризуется достаточно большими сложностями[79]. Выделяется несколько направлений в определении научной картины мира. Она представляется, во-первых, как раздел философского знания; во-вторых, как специфическая составная часть, компонента научного мировоззрения; в-третьих, как форма систематизации научного знания; в-четвертых, научная картина мира может рассматриваться как исследовательская программа.

А. С. Кравец, обобщая имеющиеся точки зрения по проблеме статуса научной картины мира, в качестве основных выделяет следующие[80]. Во-первых, научная картина мира есть «совокупность всех конкретных наук». Нам думается, что здесь требуется уточнение. Мы знаем, что подход к определению науки может быть разным, исходя, например, из дихотомии Фуко «зрелые — незрелые», можно гуманитарные науки не относить к числу «конкретных». Во-вторых, научная картина мира является «философской теорией» или представляет собой «онтологическую часть философии», в-третьих, это — «интегративные элементы современной науки (общие теории, понятия, представления)»; в-четвертых, «совокупность стереотипов научного мышления, парадигмы, исследовательские программы, методологические регулятивы и т. п.» Практически в понятие «научная картина мира» включается не только вся система научного знания, но и собственно весь познавательный процесс в системе существующего мировоззрения и миропонимания. Предельно широкая трактовка научной картины мира как комплексной теории «мира в целом» заслуживает самого серьезного внимания. В свете происходящих изменений в жизни человеческого сообщества, в ее политических, экономических, идеологических сферах, пересмотра проблемы приоритетов социального развития (общечеловеческих, классовых и т. д.) подобный подход представляется очень важным. Участник проходившего в Москве в 1987 г. Международного конгресса по логике методологии и философии науки В. Ж. Келле, делясь своими впечатлениями о работе этого форума ученых, сказал: «Следует учитывать, что наука как

 

[151]

 

Социальный феномен выражает сущностные, коренные интересы человеческого рода, является мощным интеллектуальным средством и непосредственной производительной силой в развитии цивилизации. Поэтому ее ориентация на человека естественна для нее и не представляет собой нечто навязываемое извне. Но если прежде ученые могли еще считать, что эти сущностные характеристики науки проявляют себя автоматически, то в настоящее время наука проникла в такие глубины материи, что каждый дальнейший свой шаг вперед исследователи должны сообразовывать с интересами человека и делать это вполне сознательно, проявляя высокое чувство ответственности. В этом и состоит смысл гуманистической ориентации науки[81].

На практике, однако, все обстоит гораздо сложнее, поскольку сознательно стимулируются не только гуманные, но и антигуманные направления в развитии и использовании науки. Поэтому необходима борьба за гуманистическую ориентацию науки».

Проблеме понимания социального статуса научного знания и ранее уделялось достаточно много внимания. Эта проблема интересовала таких выдающихся деятелей науки, как М. Планк, А. Эйнштейн, В. И. Вернадский, В. Гейзенберг и др[82]. При этом подходы к определению единства картины мира у них были разные. Эйнштейн фиксирует, что человек постоянно стремится «каким-то адекватным способом создать в себе простую и ясную картину мира для того, чтобы оторваться от мира ощущений, чтобы в известной степени попытаться заменить этот мир созданной таким образом картиной. Этим занимаются художник, поэт, теоретизирующий философ и естествоиспытатель, каждый по-своему. На эту картину и ее оформление человек переносит центр тяжести своей духовной жизни, чтобы в ней обрести покой и уверенность, которые он не может найти в слишком тесном головокружительном круговороте собственной жизни»[83].

Несколько другой подход демонстрирует Планк. С его точки зрения, «единство картины мира» есть «единство по отношению ко всем деталям образа мира, единство по отношению ко всякому месту и времени, единство по отношению ко всем исследователям, всем народностям, всем культурам»[84]. «...Чувственные ощуще-

 

[152]

 

ния, которые вызываются предметами у разных людей, могут не совпадать, — отмечает Планк, — но картина мира, мира вещей, для всех людей одинакова, и можно сказать, что переход от чувственного мира к созданию его научной картины наступает тогда, когда вместо пестрого субъективного разнообразия выступает устойчивый объективный порядок, вместо случая — закон, вместо изменчивой видимости — неизменное бытие»[85]. Но именно это, с точки зрения Планка, и лишает научную картину мира всей былой ее привлекательности. «Будущий образ мира окажется более бледным, сухим и лишенным непосредственной наглядности по сравнению с пестрым красочным великолепием первоначальной картины, которая возникла из разнообразных потребностей человеческой жизни...»[86]. В одной из самых последних своих работ, в докладе «Смысл и границы точной науки» он утверждал: «Постоянная смена картин мира... представляет собой прогресс, улучшение, усовершенствование. Установление этого факта является, по-моему мнению, принципиально самым важным достижением из тех, на которые может сослаться естественнонаучное исследование»[87], ибо «знание всегда означает также и власть, поэтому познание действующих в природе сил открывает перспективу достижения господства над этими силами и использования их в желательном направлении»[88].

В истории также нет раз и навсегда установленных истин.

Итак, если для Планка картина мира есть чувственное восприятие окружающего мира, то для Коллингвуда создание исторической картины мира — это трансцендентальная предпосылка любого исторического знания, поскольку историк строит свою историческую картину мира, исходя из необходимости получить знание об историческом прошлом, более того, он не может подвергнуть эту картину критике, поскольку она отвечает поставленным им задачам. Представления историка об исследуемой исторической реальности как бы встают над фактами, подчиняют их созданной теоретической схеме. Критерий истинности полученного знания у исследователя в таком случае отсутствует. Фактически историк — это тот же поэт, художник и т. д., о которых говорит Эйнштейн, так как воспроизведение прошлого сближается с искусством. Точки зрения Эйн-

 

[153]

 

штейна и Коллингвуда в определении статуса научной картины мира практически не различаются.

Но остаются нерешенными два вопроса. Первый можно сформулировать так: как исследователь может «оторваться от мира ощущений» и таким образом «выключить» себя из социальной системы? Для историка это практически невозможно. Не затрагивая здесь такие моменты, как влияние на исследователя-гуманитария парадигмы и стиля научного мышления, отметим тот факт, что историк живет в обществе, на ею взгляды огромное влияние оказывает система общественного сознания: идеология и общественная психология. Очевидно, что обществовед находится под более жестким прессом политической и идеологической ситуации. Таким образом, субъективизм историка при построении научной картины мира имеет двойственный характер: он зависит от внутреннего мира исследователя и официальных установок общества. Разумеется, и на формирование естественнонаучной картины мира субъективность исследователя оказывает влияние, но проявление ее носит несколько иной характер, о чем мы говорили выше. Стиль научного мышления, парадигма естественнонаучного знания гораздо менее политизированы и идеологизированы. Субъективизм в естественных науках имеет другой характер, его проявление связано в первую очередь с деятельностью научного сообщества.

Второй вопрос касается проблемы законообразности. С точки зрения Эйнштейна, законообразность возникает на основе последовательного стремления исследователя создать «простую и ясную картину» мира и выйти из сферы ощущений. В этом плане представляет интерес характеристика им исследовательской деятельности Кеплера. Эйнштейн пишет: «Он жил в эпоху, когда не было еще уверенности в существовании некоторой общей закономерности для всех явлений природы. Какой глубокой была у него вера в такую закономерность, если, работая в одиночестве, никем не поддерживаемый и не понятый, он на протяжении многих десятков лет черпал в ней силы для трудного и кропотливого эмпирического исследования движения планет... Еще в древности люди придумали кривые, которые соответствуют простейшим законам. Наряду с прямой и окружностью среди них были эллипс и гипербола. Последние мы видим реализованными в орбитах небесных тел... Замечательное произведение всей жизни Кеплера особен-

 

[154]

 

но ярко показывает, что познание не может расцвести из голой эмпирии»[89].

Нам думается, что здесь очень точно зафиксирована проблема законообразности развития научного знания. И даже если мысль Эйнштейна относится к субъективности в развитии знания естественнонаучного, выше мы отмечали влияние субъективности в формировании знания гуманитарного, причем в более широком смысле. Очевидно, что субъективность является общей закономерностью в развитии научного знания, но проявляется эта закономерность в разных областях знания, собственно, даже в отдельных гуманитарных науках, по-своему, но это отдельный вопрос.

В первой главе мы рассматривали проблему субъективности как специфическую особенность исторической эпистемологии. Эта особенность сохраняется и при том, что субъективность научного знания есть общая закономерность его формирования. На наш взгляд, и такие характеристики исторической эпистемологии, как автономность и анонимность, могут иметь место также в развитии естественнонаучного знания. Насколько анонимен материал, с которым работает естествоиспытатель? Насколько автономна его деятельность? Точка зрения Г. П. Щедровицкого относительно того, что в современных условиях крупное научное открытие может совершить только дилетант в науке, представляется вполне справедливой.

Несколько слов об историзме движения научных концепций. Относительно развития исторической эпистемологии, историзма исторического знания мы достаточно подробно говорили в предыдущих главах. Здесь же только отметим, что в движении научных концепций, создаваемых естествоиспытателями и историками, есть, некоторое различие. Историческое развитие естественнонаучной теории может идти эволюционным и революционным путем. При этом революция (как это понимает Кун) есть смена стилей мышления. Но это не значит, что «переписывается» вся история естествознания, она продолжает развиваться, «дописывая» пропущенные страницы. Сложнее с исторической эпистемологией. Научная революция в истории теснейшим образом связана (по крайней мере до сих пор) с революцией политической, идеологической. И не случайно поэтому, что Коллингвуд предлагает историю «переписывать». Но мир

 

[155]

 

историчен. Сегодняшние и грядущие изменения дают возможность думать, что историческая наука в конечном счете будет развиваться по тем же законам, что и наука естественная, и субъективность ее будет проявляться на том же уровне, что и в других науках.

Существующее многообразие концепций объяснения истории постепенно исчезает. Расхождений в точках зрения на историю еще достаточно много. Но, как мы уже отмечали, на Западе происходит конвергенция позиций позитивистов и неокантианцев, в западную философскую литературу активно проникают идеи марксизма и т. д. В связи с этим возникает необходимость более тщательного анализа альтернативных позиций историков и философов и выработки на этой основе единого видения научной исторической картины мира. Касающегося ее материала в философской литературе, как мы уже говорили, достаточно много. Рассматривается необходимость и возможность создания научной картины мира, определяются ее статус, эвристические функции, роль и место в науке, связь ее с мировоззрением, место в культуре, типологизация и т. д. Таким образом, по представлениям философов, в научной картине мира как бы реализуется мысль Вернадского о том, что в развитии науки происходит соединение отдельных частных явлений в целое: и движение небесных светил, и возникновение и развитие мельчайших организмов, и превращения человеческих обществ, и исторические явления и т. д. — все это дает единую картину Вселенной[90].

Возникает вопрос: зачем это необходимо и нельзя ли обойтись в объяснении тех или иных природных и общественных явлений в рамках отдельных конкретных наук существующим научным аппаратом? Этим вопросом задавались все, кто когда-либо интересовался проблемой научной картины мира, и ответ на него неоднозначен. Планку научная картина мира представлялась целесообразным, но произвольным созданием ума человека или, возможно, чем-то отражающим реальные, не зависящие от человека явления природы, причем сам он более склонялся именно ко второму варианту[91]. Формирование картины мира у него проходит как бы два этапа: «первый — «чувственное» восприятие мира, на втором вместо «пестрого субъективного многообразия» выступает «закон». Планк различает картину мира (чув-

 

[156]

 

ственное, практическое восприятие действительности) и научную картину мира (реальный мир точной науки). Сложность такого различения очевидна. Достаточно трудно, а скорее невозможно в данном случае иметь реальную научную картину мира, и едва ли она будет с учетом историзма в развитии научных теорий постоянной.

Приведенная выше трактовка Вернадским научной картины мира выводит деятельность разума на планетарный масштаб и, по мнению Н. Моисеева, «может служить исходной позицией для формирования научных программ, определения конкретных целей исследований, имеющих важнейшее общечеловеческое значение»[92]. Понадобятся знания, получение которых требует интегративного изучения общества и природы.

Здесь уместно еще раз напомнить широко известные слова Маркса о том, что в будущем естествознание включит в себя науку о человеке в такой же мере, в какой наука о человеке включит в себя естествознание: это будет одна наука. Как считает Моисеев, современное развитие наук о природе и обществе тормозится разобщенностью исследовательского интереса ученых, представляющих различные отрасли знания, имеющие свои традиции, стиль мышления, язык. Он предполагает, что возникающий сегодня новый тип противоречий между наукой как истинно коллективным разумом и общественным мышлением требует создания новых стандартов жизни человечества. Это еще раз подчеркивает необходимость разработки единой научной картины мира, и в частности исторической картины мира, прежде всего потому, что она способна оказать должное влияние на перестройку представлений человечества о нормах поведения в биосфере.

Работа М. Хайдеггера «Время картины мира» особенно интересна тем, что в ней тщательно анализируется состояние развития науки Нового времени. Очевидно, что формулирование понятия «картина мира», лучшее понимание проблем общественного развития связаны с осмыслением новых процессов, происходящих в обществе. К их числу Хайдеггер относит: 1) развитие науки; 2) машинную технику; 3) «процесс вхождения искусства в горизонт эстетики»; 4) понимание и осуществление человеческой деятельности как культуры; 5) «обезбожение»[93].

 

[157]

 

Не вдаваясь в подробности анализа Хайдеггером перечисленных явлений, остановимся на его понимании структуры картины мира. В указанной работе она представлена так: 1) «изображение мира», «обозначение сущего в целом»; 2) «мир, понятый как картина мира»; 3) мир превращается в картину; 4) «покорение мира как картины»[94]. В чем видится нам суть развития картины мира у Хайдеггера? Решающими здесь являются те изменения, которые происходят в обществе начиная с Нового времени. Основная мысль автора: «человек становится субъектом». Действительно, человек проходит определенные стадии становления, развитии, и Хайдеггер фиксирует этот процесс в отношениях человека и картины мира: изображение, понимание, превращение, покорение. Мир — это природа, история, мирооснова. Человек изображает, составляет себе картину чего-либо, и с этого момента начинается его деятельность как субъекта исторического процесса. Из отмеченных посылок Хайдеггер делает очень существенный вывод: «Определяющее для сущности нового времени скрещивание обоих процессов, превращения мира в картину, а человека в субъект, одновременно бросает свет и на, казалось бы, чуть ли не абсурдный, но коренной процесс новоевропейской истории; чем шире и радикальнее человек распоряжается покоренным миром, чем объективнее становится объект, тем субъективнее, т.е. выпуклее выдвигает себя субъект, тем неудержимее наблюдение мира и наука о мире превращаются в науку о человеке, в антропологию. Не удивительно, что лишь там, где мир становится картиной, впервые восходит гуманизм»[95]. Для Хайдеггера проблема формирования картины мира тесным образом связана с мировоззрением как жизненной позицией человека. Коль скоро «...мир становится картиной, позиция человека понимается как мировоззрение»[96]. В целом проблема мировоззрения занимает автора не меньше, чем собственно картина мира. Он понимает мировоззрение как отношение человека к «сущему», а картину мира — как изображение «сущего» и подчеркивает, что (напомним, что работа сделана в 1938 г.) идет процесс «размежевания мировоззрений», борьба мировоззрений. Естественно, эта борьба получает свое отражение (иногда гипертрофированное) в концепциях объяснения истории.

Подход Хайдеггера в целом не противоречит точке зрения Планка относительно процесса формирования

 

[158]

 

картины мира. Другое дело, что для этого автора картина мира не есть только сугубо научное образование, которое связано с более высоким уровнем развития науки. Для него важно определить специфику картины мира Нового времени, и эта специфика заключается в ее субъективации. Это справедливо, без человека, его субъективного восприятия объективного мира говорить о какой-либо картине мира бессмысленно. При этом Хайдеггер в своей трактовке картины мира не разводит ее для мира природы и истории, для него это одна картина. Как мы уже говорили, подобное положение высказывал уже Энгельс, тем не менее хайдеггеровская посылка важна именно в смысле рассмотрения мира природы и общества как единой картины мира. Он подчеркивает необходимость введения в философию этого понятия.

Интересным представляется подход Л. В. Яценко к обоснованию необходимости введения категории «картина мира»[97]. Ее позиция по данному вопросу такова: понятия «общенаучная картина мира» и «частнонаучная картина мира», которые имеют широкое употребление в советской философской литературе, — это «различные, хотя и родственные кое в чем структуры, выполняющие различные нормативные миссии. Первая структура — это компонент мировоззрения, который мы предлагаем называть КМ. Структуры второго типа — это системы главных принципов и фундаментальных понятий каждой отрасли знания или их разделов, занимающие промежуточное положение между КМ эпохи и специальной дисциплиной на определенном уровне ее развития»[98]. То есть картина мира — это выражение мировоззренческой позиции субъекта и в меньшей степени касается проблемы знания, а частнонаучная картина мира — это то, что относится к системе знания. Понятия разводятся по их функциям в овладении человеком мира.

Таким образом, Яценко предлагает, во-первых, развести понятия «картина мира» и «частнонаучная картина мира» (в терминологии автора это — частные модели), «которые занимают промежуточное положение между научной дисциплиной (или ее разделом) и мировоззрением». Все рассуждения естествоиспытателей о научной картине мира касаются именно частных моделей[99]. Во-вторых, Яценко считает целесообразным «от-

 

[159]

 

казаться от постулата о наличии вполне объективированной, отделившейся от субъекта НКМ и рассматривать реально существующие образования — КМ и ЧМ»[100].

Необходимо отметить, что в литературе имеется достаточно широкое разнообразие точек зрения относительно понятий «картина мира», «научная картина мира», «общенаучная картина мира», «естественнонаучная картина мира», «частнонаучная картина мира». Кроме них вводятся и обосновываются такие определения, как физическая, механическая, химическая, биологическая, экологическая и другие картины мира. Это можно рассматривать как необходимый этап в решении проблемы понимания — что же такое научная картина мира. Нам импонирует подход Яценко, предложившей остановиться на определении двух основных компонент понятия научной картины мира (картина мира и частные модели). Но для того чтобы эта формула стала «работающей», необходима наиболее полная фиксация в литературе определений частнонаучных картин мира, Так, например, в исторической науке частных моделей, в рамках которых пытаются объяснить прошлое человеческого общества, достаточно много (и часть из них мы рассмотрели). Но это не означает, что на основе какого-либо объяснения можно построить ту общую историческую компоненту, без которой картина мира будет представляться достаточно однобокой, ибо последняя «в силу глобальности и очеловеченности ее объекта и социальной природы ее субъекта не может быть ничем иным, кроме ядра мировоззрения эпохи, задающего способ видения действительности и человеческого поведения»[101].

Но если картина мира есть только ядро мировоззрения эпохи, может ли или, вернее, всегда ли она научна? С точки зрения довлеющего мировоззрения — да. Но в один и тот же период развития человечества могут иметь место несколько мировоззренческих направлений, зачастую по-разному объясняющих общественные явления. В этом случае то, что для нас является научной картиной мира, или «картиной мира», для сообщества, исповедующего другое мировоззрение, — частная модель. И тогда мы будем вынуждены апеллировать к науке, в частности к истории, по крайней мере для того, чтобы получить необходимый и имеющийся эмпирический материал, и увидим, что существует большое количество

 

 

[160]

 

частных моделей объяснения, от которых наша «картина мира» будет очень сильно отличаться. А это значит, что мы столкнемся с теми положениями относительно сути научной картины мира, которые зафиксированы нами в начале главы. Таким образом, если попытаться создать историческую картину мира в рамках какой-либо частной модели объяснения, мы получим не реальную историю, а миф. Отсюда следует (и Хайдеггер нас к этому подталкивает), что в Новое время, в процессе «покорения» человеком «мира как картины», в процессе борьбы мировоззрений, и появляется возможность зарождения нового обобщенного отношения человека к миру, которое с полным правом можно было бы назвать научным и считать приемлемым для построения научной исторической картины мира.

Выделим из большой массы философского материала, посвященного научной картине мира, ряд положений относительно понимания сущности данного понятия, которые, с нашей точки зрения, являются интересными. Отметим, что многие авторы пытаются определить сущность научной картины мира в рамках функционального подхода. Научной картине мира стараются придать те или иные функции, которые бы отделяли ее от собственно науки. Напомним: 1) компонента мировоззрения; 2) раздел философского знания; 3) форма систематизации научного знания; 4) исследовательская программа. Перечисленные подходы в принципе не отрицают всех четырех функциональных аспектов проявления научной картины мира, но основной упор часто делается на каком-либо одном.

Вероятно, научная картина мира в своем самом общем виде является частью философского знания, но в таком случае любая наука есть часть философии, и с этим можно согласиться. Однако если отбросить такую ее функцию, как синтез научного знания, что очень важно для исторической картины мира, то мы еще долго будем выяснять свои мировоззренческие позиции и в таком случае Хайдеггер прав, утверждая, что с «борьбой мировоззрений Новое время только вступает в решающий и, вероятно, наиболее затяжной отрезок своей истории»[102]. Таким образом, мифотворчество затянется еще на достаточно долгое время, хотя для многих историков и философов становится очевидным, что без синтеза современного исторического знания, «частных моделей», объяснения истории дальнейшее развитие

 

[161]

 

исторической науки будет затруднено, получение научной исторической картины мира останется в рамках непримиримых мировоззренческих позиций, «покорение мира как картины» будет продолжаться неопределенно долгое время. В такой сложной ситуации объяснения истории расстановка верных акцентов в настоящем и научный прогноз будущего представляются весьма сложными проблемами. Вероятно, именно этим и можно объяснить растущий интерес к определению научной картины мира и выделению некоторых ее аспектов, связанных со сферой социального бытия.

Содержательный анализ понятия «научная картина мира» дан в материалах проведенного в Киеве (1979 г., октябрь) республиканского семинара по вопросам статуса, типологии, функций научной картины мира[103]. Так, в статье П. С. Дышлового и Л. В. Яценко анализируются проблемы существования научной картины мира, ее места и роли в научных исследованиях, генезис и сущность научной картины мира в познавательной деятельности, ее отношение к философии и мировоззрению, к отдельным наукам и группам наук, классификация, структура, функции в научном познании[104]. Дается развернутый анализ существующих в советской литературе точек зрения и подходов к определению статуса и функций научной картины мира. Авторы ставят такие вопросы: зачем нужен еще один способ моделирования реальности помимо теорий и существующих научных дисциплин; чем отличается научная картина мира и кто ответственен за ее создание? Анализируя существующие подходы к научной картине мира, они отмечают, что сложились два основных направления, две точки зрения на научную картину мира — «сциентистская» и «натурфилософская». Первая предполагает, что научная картина мира вырабатывается частными науками и представляет собой слой научного знания. В связи с этим развернут широкий спектр исследований (гносеологические, социологические, логико-методологические и т. д.). Выдвинут тезис о наличии особого концептуального аппарата научной картины мира, который не сводится к логическому языку соответствующих научных теорий. Второе направление предполагает, что научная картина мира имеет особый характер целостности, испытывает определенное тяготение к панорамному охвату реальности, близка к мировоззрению. Здесь также возникает ряд вопросов: чем научная картина мира от-

 

[162]

 

личается от философского обобщения и конкретно-научных данных; какое место она занимает в структуре философского знания; как передовая научная картина мира может формироваться в рамках несостоятельной философской системы[105].

Дышлевый и Яценко полагают, что основное назначение научной картины мира — это синтез научных знаний, и выделяют ее эвристическую роль. При этом отмечаются определенные противоречия между коллективным характером освоения природы и специализацией научной деятельности, между общественной потребностью в отражении сферы деятельности и частным (профессиональным) владением фрагментами знания[106]. Мы бы зафиксировали это как автономность и анонимность научного знания. Можно ли разрешить данное противоречие созданием научной картины мира? Вопрос довольно сложный, и если для естественных наук он кажется разрешимым, то для исторических групп паук проблемную ситуацию создает то, что здесь каждая картина мира представляет собой прежде всего не синтез научного знания, а определенный этап развития мировоззрения и фиксируется в определенной философской системе.

Что же такое научная картина мира? Это есть «выработанный обществом и предназначенный для общего потребления способ воспроизведения многомерности среды человеческого обитания и средство ориентации и духовно-практического поведения в этой среде. НКМ оказывается демократическим сводом истин данной эпохи»[107]. Таким образом, научная картина мира исторична. Особо необходимо отметить позицию авторов относительно гуманитарных наук. С их точки зрения, субстанциональное содержание гуманитарных наук «непосредственно отражает социальную практику и либо совпадает с самой теорией, либо прозрачно выражено в определенных ее компонентах. Поэтому они не нуждаются в таком дополнении, как частные НКМ, сами выступая картинами отдельных сторон социальной реальности. То, что гуманитарные теории сами являются «картинами», явственно видно из сравнения «портретов» одного и того же общего явления, сделанных в разные эпохи.

Следовательно, КМ в подлинном смысле этого слова возможна в виде «общей картины мира»[108]. Не вдаваясь в обсуждение проблемы отражения в ней различ-

 

[163]

 

ных сторон социальной практики, отметим важность формирования «общей картины мира» общественной жизни (в гуманитарных науках). С нашей точки зрения, такой категорией может быть именно историческая картина мира уже потому, как было отмечено ранее, что без изучения исторического прошлого затруднен анализ сегодняшнего и невозможен прогноз па будущее.

Несколько иной подход содержится в статье Е. Д. Бляхер и Л. М. Волынской, которые определяют научную картину мира как «категорию, предназначенную для описания результатов саморефлексии науки, проведенного в ее собственной сфере и посредством ее собственных методов». Отсюда следует, что частнонаучная картина мира имеет полное право на существование, более того, любая специальная наука «потенциально содержит условия» для формирования своей собственной картины мира[109], И далее, касаясь проблемы общенаучной картины мира, авторы отмечают, что это «та же частная, специализированная КМ (физическая, биологическая, мы бы добавили, историческая), но распространившая свои исследовательские стратегии и установки на предметную область других наук, оттеснив или видоизменив ранее применявшиеся в них стратегии»[110].

Если мы возьмем за некоторую основу развития исторической картины мира исследовательскую стратегию, установки, отмеченные ламп как особенности эпистемологии истории (субъективность, индивидуальность, автономность и анонимность, историзм) и распространим их на предметную область других наук (как гуманитарных, так и естественных), то можно отметить, что они могут быть признаны всеобщими для всех наук, но их проявление, — первостепенность, значимость могут и будут проявляться по-разному. Приняв основные исследовательские стратегии исторической эпистемологии за всеобщие, следует признать историческую картину в ее перспективном развитии (необходимо помнить о мировоззренческом факторе) претендующей на достаточно широкую общность. По определению Бляхер и Волынской, такая картина мира «представляет собой систему наиболее фундаментальных научных принципов, которая позволяет объединить различные области знания о реальном мире (или об определенной области

 

[164]

 

этого мира) в единое целое, т.е. образовать из этих отдельных областей общую картину»[111]. Заметим, что рассмотренные нами особенности развития современного исторического знания, особенно такие, как историзм, автономность и анонимность и в меньшей степени — субъективность, могут быть распространены (и начинают распространяться) на всю систему научного знания.

В этой связи представляется небезынтересным подход к научной картине мира М. Э. Омельяновского, фиксирующего ее как картину объективной реальности, «движущейся и изменяющейся материи, внешним порождением которой является познающий ее человек»[112]. В это определение автор включает весь материальный мир и процесс познания его человеком. В качестве исходных понятий, которыми оперирует научная картина мира, он предлагает пользоваться философскими категориями. Но в этом случае научная картина мира будет выполнять именно функции философии, что, в общем-то, является удвоением сущности. Нам кажется, что главное в построении научной картины мира не категориальный аппарат, а основные принципы ее создания и функционирования.

Научная картина мира как компонента современного мировоззрения, ее статус, типология, эвристические функции рассматривались в 1983 г. на симпозиуме в Обнинске[113], показавшем большой интерес к проблематике научной картины мира, особенно к проблеме возможности формирования частнонаучных картин. При этом большинство участников симпозиума склонялось к признанию научной картины мира в первую очередь компонентой мировоззрения. Эта позиция очевидна, она лежит на поверхности, но есть и более глубинные аспекты понимания данного феномена, которые еще только начинают формироваться и связаны с ее трактовкой как исследовательской программы[114]. Такой подход акцентирует внимание на формировании основных принципов построения научной картины мира, определении ее задач и функций. Для исторической науки, где всякое событие не бывает заведомо общепонятым и о необходимостью нуждается в исследовании и объяснении, это имеет особое значение. Мы уже оговаривали, что в объяснении истории существует достаточно сложная система фундаментальных и частнонаучных теорий, схем, моделей, программ и т. д. Таким образом, на ис-

 

[165]

 

торическую картину миря как программу научного исследования проецируются различные модели, в основе которых лежат разные, иногда альтернативные теории, связанные между собой через философию и мировоззрение в некоторую единую целостную систему представлений об историческом развитии человеческого общества[115]. Это тем более важно, что все имеющиеся представления о картине мира носят исторический характер. Создание исследовательской программы, способной обобщить теоретические представления о картине мира в масштабах истории человечества, содействовало бы более адекватному отображению процесса его развития. Все это так или иначе относится к онтологической части научной картины мира. Однако ее построение должно включать в себя не только какие-либо достоверные знания, но и фундаментальные гипотезы и научные теории. В гносеологическом плане научная картина мира представляется как интегральный образ реальной действительности, который мог бы служить предпосылкой формулирования частных теоретических моделей науки[116].

Материалы сборника «Научная картина мира: общекультурное и внутринаучное функционирование», опубликованного в 1985 г., раскрывают представления о понятии, которое мы рассматриваем в настоящей главе, как форме мировоззрения, предпосылке и результате научной деятельности, форме систематизации знания. Особо отметим, что в ряде работ здесь фиксируются противоречия в развитии картины мира. Е. Д. Бляхер считает, что если научная картина мира как форма знания претендует на некую универсальность, т.е. ее онтологическое содержание достаточно односторонне и соответственно не может удовлетворить претензии научной картины мира на универсальность[117]. Действительно, универсальность научной картины мира не может заключаться только в ее научности, но должна рассматриваться в более широком плане, с учетом ее Философских и мировоззренческих аспектов. Л. М. Андрюхина отмечает еще одно противоречие и ставит вопрос о том, что если представлять научную картину мира предпосылкой научной деятельности, то может ли она одновременно являться и ее результатом. Автор предлагает дать анализ научной картины мира в контексте деятельности как творчества, саморазвивающе-

 

[166]

 

гося конкретно-исторического процесса, сравнить возможности культурологического и методологического подходов, выяснить специфику стиля научного мышления, его места в структуре научно-познавательной деятельности и считает, что при таком подходе научная картина мира, опираясь на стиль научного мышления, может стать предпосылкой научной теории и научных методов[118]. Вероятно, пытаясь разрешить эти противоречия, можно вывести научную картину мира за рамки формализованного знания, но тогда может утратиться ее функция синтезатора знания. Данное противоречие представляется разрешимым с учетом мировоззренческого аспекта в развитии научной картины мира, однако не следует забывать о ее философской функции. Мы снова приблизились к проблеме соотношения в научной картине мира онтологии и гносеологии. Здесь необходимо оговориться, что эти вопросы еще требуют своего решения, как, впрочем, и многие другие проблемы, связанные с анализом сущности, структуры и эвристических функций научной картины мира, ее типологии, формирования общенаучной концепции относительно картины мира. «К сути картины относится составленность, система. Под этим подразумевается, однако, не искусственная, внешняя классификация и соположение данности, а развертывающееся из проекта опредмечивания сущего структурное единство представленного как такового»[119].

В целом, как мы уже отмечали, развитию и функционированию понятия «научная картина мира» в философской литературе отводится достаточно много места. И возникающие здесь проблемы сопряжены с трудностями не только определения эвристических функций данного понятия, но и его структурирования. Возможно, дальнейший анализ научной картины мира, особенно связанный с ее типологизацией и классификацией, выделением из научной картины мира частнонаучных картин, в какой-то мере будет способствовать и выяснению rex проблем, с которых мы начали рассуждения.

Нас, однако, более всего занимает проблема развития исторической науки. Еще раз касаясь вопроса объяснения в истории, подчеркнем, что задача создания интегрального образа исторического мира и социологических картин мира на отдельных этапах развития общества требует дальнейшего анализа. Здесь следует также учитывать, что в условиях бума информации

 

[167]

 

исследования все больше становятся комплексными, объединяющими специалистов разных областей знания и различной в их рамках специализации. Отсюда трудности взаимопонимания не только между научными сообществами, скажем физиков и биологов, но и внутри их, например, гуманитариев. В настоящее время историки и социологи зачастую различаются не только стилем мышления. Формируемые ими системы знаний имеют каждая свою «зауженную» парадигму, специфический понятийный аппарат. Все это так или иначе актуализирует необходимость введения понятия «научная картина мира» и разработку в его контексте научной исторической картины мира.

Одним из способов приведения исторической теории в соответствие с потребностями прогрессивного развития общества и является, на наш взгляд, формулирование понятия «историческая картина мира», что позволяет всем обществоведам вести диалог в рамках единого стиля мышления, учитывая при этом мировоззренческие факторы, влияющие на объяснение истории, поможет установить контакт с другими науками, например с математикой, приложения которой в общественно-научном познании благоприятно сказываются на его развитии. В этом плане можно привести в качестве одного из примеров такого подхода к построению научной картины мира работы австрийского философа-марксиста Вальтера Холличера, в которых автор с позиций диалектического материализма дает панорамное изображение научной картины мира, показывает место в ней человека. Бесспорное достоинство этих работ — охват огромнейшего фактического материала при его популярном изложении. Холличер проводит сопоставление марксистских взглядов на развитие человека и природы с современными позициями ученых-немарксистов[120].

Таким образом, можно отметить тот факт, что в настоящее время правомерность существования научной картины мира, хотя и с оговорками, принята в современной философии. Вместе с тем реальности развития знания о научной картине мира показывают необходимость разработки проблематики частнонаучных картин мира. При этом, на наш взгляд, выделение исторической картины мира является важным еще и в связи с тем, что она имеет свою специфику, отличающую ее от общей картины мира. Суть этой специфики, как мы определили выше, заключается в индивидуаль-

 

[168]

 

ности исторических событий, автономности и анонимности знания, влиянии субъективного фактора на объяснение истории и историзма, на развитие научной теории и стиль мышления.

Мы уже отмечали, что мир исторической науки неоднороден, в объяснении исторических явлений существуют* многочисленные варианты, трактовки исторического прошлого, каждый автор пытается по-своему нарисовать историческую картину мира, исходя из собственных представлений о прошлом, мировоззренческих посылок своей эпохи и своего класса, и каждая из этих картин претендует на истинность и полноту. В эту концептуальную картину исторической реальности входят: во-первых, система научных знаний, полученных из фактического материала; во-вторых, философские законы и принципы объяснения; в-третьих, мировоззренческие позиции историка. В целом можно отметить, что на одну и ту же картину мира может опираться несколько теоретических схем.

Рассматривая проблему выделения из общенаучной картины мира исторической, мы, во-первых, отмечаем необходимость синтезирования на основе диалектико-материалистического мировоззрения, фундаментальных положений марксизма о развитии общественно-экономических формаций как естественноисторическом процессе, единого конкретно-исторического видения действительности, научных представлений об обществе, о жизни человечества как едином мире живых существ, как планетарном явлении; во-вторых, подчеркиваем важность выработки единых критериев оценки исторического знания. Понимая ясно проблематичность получения универсальной картины исторической реальности, тем не менее, исходя из принципа дополнительности, можно попытаться преодолеть односторонность как социологического, так и естественнонаучного подхода. Именно видение исторического события (факта), его трактовка определяют содержание и стиль мышления историков, парадигму, в рамках которой данное научное сообщество осмысливает исторический процесс. Несомненно, что историческое познание тесно связано с ценностно-практическими ориентациями ученого, определяемыми его мировоззрением — системой взглядов, убеждений, оценок, идеалов, в которых получает отражение, предстает перед человеком в некотором эмоциональном образе внешний мир,

 

[169]

 

В то же время в классовом обществе мировоззрение всегда выражало и выражает классовые, социальные позиции субъекта. И в этом плане именно мировоззрение исследователя оказывает определяющее влияние на развитие его представлений об объективной исторической реальности, формирует се субъективную интерпретацию. Связь исторической картины мира с мировоззрением соответствующей исторической эпохи, «деятельность человека, составившего себе объективную картину мира, изменяет внешнюю действительность»[121]. Благодаря связи картины мира с мировоззрением представления о мире, сводимые с картиной мира, становятся образами объективной реальности.

По этому поводу следует заметить, что проблема взаимосвязи партийности и научности в классовом обществе является довольно сложной. Идеология класса выступает всегда как явление партийное, а связь идеологии с научностью специфицируется в зависимости от того, чьи классовые интересы данная идеология выражает. какому классу она служит. Класс, объективно заинтересованный в прогрессивном развитии общества, нуждается в научной теории, соответственно и идеологическую функцию класса может выполнять только научная теория, обеспечивающая перспективу познания. На этом пути и достигается объективность в истории, и тогда научное знание об обществе будет соответственно идеологизировано и функционально. Эта функциональность всегда выражается в попытке выработать механизмы стабилизации классового общества. Таким образом, мировоззрение в классовом обществе оказывает значительное, возможно, определяющее влияние на формирование исторической картины мира.

Во-вторых, историческая картина мира есть раздел философского знания, главной задачей которого является открытие законов истории как процесса.

Естественно, что при построении и обосновании картины мира исследователь использует философские принципы теоретико-познавательного характера, которые определяют общие закономерности познавательной деятельности. По своей сути философия является языком мировоззрения. Историки-марксисты, отстаивая материалистическое понимание истории, обосновывают марксистский вывод об объективности исторического знания и в этом аспекте отмечают положительное влияние ес-

 

[170]

 

тественных наук на гуманитарные. «Могущественный ток к обществоведению от естествознания шел, как известно, не только в эпоху Петти, но и в эпоху Маркса. Этот ток не менее, если не более, могущественным остался и для XX века»[122]. Но это не означало, что развитие общественных наук определялось состоянием наук о природе. Ленин подчеркивал: «...мы должны понять, что без солидного философского обоснования никакие естественные науки, никакой материализм не может выдержать борьбы против натиска буржуазных идей и восстановления буржуазного миросозерцания. Чтобы выдержать эту борьбу и провести ее до конца с полным успехом, естественник должен быть современным материалистом, сознательным сторонником того материализма, который представлен Марксом, то есть должен быть диалектическим материалистом»[123].

Материалистическая философия, признавая бесконечность мира во времени и пространстве, первичность материального и вторичность духовного, утверждаем познаваемость мира природы и общества, определяет реальную возможность построения исторической картины мира. Идеалистические концепции, игнорируя роль материального фактора в общественной жизни, сводя научное знание к проблеме субъекта, не способствуют дальнейшему развитию исторического познания.

Рассматривая проблемы формирования исторической картины мира, ориентируясь на особенности ее развития, исходя из индивидуальности исторических событий, можно сделать вывод о том, что историческая картина мира является и формой систематизации научных знаний об обществе.

В объяснении истории существует достаточно сложная система фундаментальных и частнонаучных теорий, схем, моделей, программ и т. д. На историческую картину мира отображаются различные модели, в основе которых лежат разные теории, связанные между собой через философию и мировоззрение в некоторую единую целостную философско-мировоззренческую систему. Таким образом, в исторической картине мира одновременно можно выделить теории общенаучного и частнонаучного уровня, теории научные и ненаучные. Такое структурирование исторической картины мира требует создания единого теоретического подхода к анализу исторического прошлого и выделения единого научного

 

[171]

 

критерия исходя из схемы анализа: историческая практика — научное творчество — мировоззрение (философия) — общественный прогресс. Это позволит: во-первых, синтезировать знания об общественной практике прошлого через систему философии и мировоззрения; во-вторых, достаточно верно интерпретировать настоящее; в-третьих, прогнозировать и программировать будущее.

Рассмотренные нами концептуальные модели объяснения истории не в состоянии отразить историческую картину мира в полном объеме, т.е. представить ее как научное мировоззрение, раздел философского знания, методологию познания и форму систематизации паук об обществе и таким образом определить ее статус, пи, тем более, выдать полновесный прогноз на историческую перспективу.

Существующие концепции объяснения истории, претендующие на адекватное отображение исторической реальности, в своей основе не в состоянии охватить весь мир не как сумму цивилизаций, а как единое человечество, единую цивилизацию. Субъективность объяснения истории по-разному оценивается в рамках " различных концептуальных подходов. В основе различия концепций лежит различие мировоззрений. Мир един. Едины законы сто развития, но мировоззренческие различия в подходах к объяснению истории общества не позволяют объяснять это единство мира. Созданию научной исторической картины мира в значительной степени мешает идеологизация и политизация общественно-научных знаний.

Итак, что же такое историческая картина мира? Существует ли такая картина в реальности? Каковы ее структура и функции? Прежде всего необходимо отметить, что историческая картина мира не менее сложный социально-культурный феномен, чем, например, физическая картина мира, единство которой Планк рассматривал как возрастающее единство системы физических теорий, так что если новая теория оказалась бы «в противоречии хотя бы с одним фактом, то она неминуемо потеряла бы свое место в общей физической картине мира»[124].

Согласно парадигматической теории Куна, кризис в науке начинается с исчерпания прежних парадигм и формирования новой парадигмы, которую научное

 

[172]

 

сообщество принимает. Если это революция, то выводы новой парадигмы несовместимы с выводами старой в решающих пунктах, а значит, научная революция приводит к изменению мировоззрения. Примером смены парадигмы, научного мышления, изменения мировоззрения научного сообщества и наращивания философского знания в исторической картине мира может служить социальная революция.

Таким образом, историческая картина мира с гносеологической точки зрения представляет некоторый обобщенный образ движения социальной материи и в то же время является определенным синтезом знания об обществе. Исходя из сущности исторической картины мира можно выделить и ряд условии ее формирования и развития, связанных с рассмотренными нами особенностями исторической эпистемологии (субъективность, индивидуальность, автономность и анонимность, историзм). Кроме этого необходимо учитывать в специфике формирования исторической картины мира и философские представления, лежащие в основе существующей парадигмы научного мышления, мировоззренческие позиции ученого и научного сообщества.

В этом аспекте интересен подход к анализу научной картины мира, который предлагает В. В. Кизима[125]. Автор связывает формирование научной картины мира с зарождением капиталистического способа производства; тогда же формируется и «культурно-историческая картина мира», суть которой определяется тем, что в период генезиса капиталистических общественных отношений «господствующее положение в обществе постепенно занимает осознание самоценности природы как единственного источника познания истины и опыта как главного средства овладения природой. Указанная идея проявляется во всех сферах жизни общества. В сфере социальных отношений она функционирует в виде представления о природном равенстве людей, ценности человека, его закономерной активности, приводит к вере в разум и человеческие силы; в теологии — к кризису прежних авторитетов и религиозных догматов; в искусстве — к отказу от безжизненных и однообразных абстракций на религиозные темы, пробуждению интереса к естественному началу в человеке (развитие портрета), стремлению точно в соответствии с натурой передать изображение не только людей, но и вещей и природы (натурализация искусства)»[126]. Основная

 

[173]

 

мысль автора заключается в том, что шел процесс формирования именно культурно-исторической картины мира, а не только собственно научной, которая как бы поглощается культурно-исторической картиной мира, представляющей собой более широкое образование, пронизывающее все стороны жизни, а не только сферу научной деятельности[127]. Это справедливо, если мы будем рассматривать развитие капитализма на этапе буржуазной революции, когда происходит коренная ломка всей системы общественных отношений: изменяются парадигмы, стиль научного мышления, мировоззрение общества. Но здесь необходимо учитывать, что изменения в науке, в производстве всегда предшествуют изменениям в духовной сфере. Прогресс общества начинается с прогресса научно-технического, социальные изменения — результат его развития. «История науки, — писал Дж. Бернал, — отличается неравномерностью, огромные вспышки активности сменяются длительными периодами застоя, продолжающимися до новой вспышки... В промежутках между вспышками активности наступают периоды затишья, иногда периоды вырождения, как было в Египте, в эпоху последних династий фараонов, или же в последние годы классической эпохи, или в самом начале XVIII века»[128]. Не связывая напрямую революционные этапы развития науки («вспышки») и стадии развития общества, Бернал тем не менее, может быть, и не замечая этого, привязывает их к «скачкам» в социальном развитии. Но и развитие техники, будучи взаимосвязанным с развитием науки, все же получает объяснение прежде всего не из самой по себе этой взаимосвязи, а из определенности технического прогресса социальным «заказом» данной социально-экономической формации или конкретной стадии этой формации.

В рассмотренной выше концепции остается несколько не решенных, с пашей точки зрения, проблем. Во-первых, только ли начиная с Нового времени можно говорить о существовании культурно- исторической картины мира? Во-вторых, насколько научной будет культурно-историческая картина мира, сформировавшаяся на основе, например, позитивистского подхода, распространившего на область общественных наук приемы и способы, методологию исследования из естественных наук, уподобившего гуманитарное исследование естест-

 

[174]

 

веннонаучному? Здесь остается нерешенной старая проблема соотношения объективности и субъективности культурно-исторической картины мира. В-третьих, что дает разведение понятий «научная картина мира» в узком и широком смысле слова (в узком — система «некоторых фундаментальных конструктов, связанных определенными принципами, и в широком — как общее научное представление о мире»[129]. В принципе это одно и то же)? С нашей точки зрения, главная функция научной картины мира заключается в синтезе современного научного знания, а в определении исторической картины мира (или шире — культурно-исторической) на первый план выходит функция мировоззренческая. Разделение этих двух функций — явление историческое, со временем оно, возможно, исчезнет, но, как справедливо подчеркивает Хайдеггер, этот процесс длительный.

Вероятно, проблема соотношения научной картины мира и исторической требует своего более детального рассмотрения. Например, с точки зрения В. С. Степина, обобщенный образ мира, «возникающий в результате синтеза достижений как естественных, так и социальных наук и включающий представления не только о природе, но и об обществе и человеке», содержится в общенаучной картине мира, естественнонаучная картина мира «включает систему представлений о природе, которая возникает в результате синтеза знаний, полученных в различных естественных науках»[130]. Второй составной частью, охватывающей проблему развития знаний и представлений об обществе и человеке, может быть историческая картина мира, и в этом случае она есть не частнонаучное представление о мире, а необходимое дополнение к естественнонаучной его картине, без которого общенаучная картина мира будет неполной. Таким образом, общенаучная картина мира есть необходимое и достаточное единство естественнонаучной и исторической картины мира (которую мы понимаем как развитие знаний и представлений об обществе и человеке в истории). Мы уже неоднократно подчеркивали со ссылками на философские авторитеты, что без знания истории общество способно развиваться только стихийно.

Выделение из общей картины мира исторической связано и с исполнением последней определенных функций. Не вдаваясь в подробный анализ сущности, определим их в целом,

 

[175]

 

Поскольку, анализируя историческое познание, мы в качестве знания получаем субъективное отображение объективной реальности, исторического процесса, здесь для нас важно сформулировать мировоззренческую функцию исторической картины мира как одну из основных. Определив историческую картину мира как раздел философского знания, важно отметить ее познавательную функцию.

В настоящее время как в советской философской литературе, так и в зарубежной ведется достаточно много разговоров о гуманизации, гуманитаризации естественных наук, и это является действительным фактом современного развития естественнонаучного знания. Исходя из этого, можно выделить такую важную функцию исторической картины мира, как методологическая.

История — наука о прошлом человеческого общества и вполне решает вопрос о необходимости знания о прошлом для настоящего и будущего. Современное общество неоднородно, находится на различных ступенях своего развития, и. анализ исторического прошлого одних народов, прошедших некоторые исторические этапы развития, важен для народов, которые к этим этапам подходят. Кроме того, взгляд в историю помогает человеку лучше понимать свое настоящее и пути будущего развития, т. е. историческая картина мира исполняет и функцию прогностическую.

Таким образом, для нас важно выделить из современной картины мирз историческую в том плане, что она могла бы способствовать формированию единого мировоззрения в плане гуманистической ориентации человеческого сообщества, а также способствовала бы активизации и оптимизации научных исследований, попытке создания единого видения исторического процесса, создания научной исторической картины мира. Но для этого необходимо выработать единую стратегию исследования истории, единые критерии научного подхода к оценкам исторического прошлого, что достаточно сложно сделать в условиях противоборства различных мировоззрений в оценке прошлого, настоящего и будущего человеческого общества.

Процесс формирования научной исторической картины мира, вероятно, возможен, если, анализируя частные модели объяснения истории, этапы формулирования

 

[176]

 

основных законов и принципов развития исторической теории, оптимизировать, таким образом, процесс исторического объяснения, создать целостное представление об исторической реальности, ее конкретном уровне.

Исходно нужно иметь в виду, что разные научные теории, например позитивистская, неокантианская и т. п., описывая исторический процесс, получают достаточно своеобразную историческую картину мира, при этом обобщается определенная мировоззренческая позиция относительно процесса истории и на этой научно-мировоззренческой основе составляются программа объяснения настоящего и прогноз на будущее.

Исходя из вышеизложенного, можно отметить, что в ходе развития исторической теории, параллельно идут два процесса: во-первых, усложнение моделей исторического объяснения и разрыв между ними; во-вторых, в обыденном сознании формируется своеобразное выделение исторической картины мира и прослеживается отрыв в ее объяснении от посылок существующей исторической теории или теорий. Отсюда важность слияния этих процессов, выработки оптимальных научных критериев, основывающихся на материалистической диалектике объяснения исторического процесса и соответственно формирования единой научной исторической картины мира.

Что здесь, на наш взгляд, является важным: во-первых, ретроспективный анализ диалектики объективного и субъективного в объяснении истории; во-вторых, выработка целостной научной парадигмы объяснения истории; в-третьих, на этой основе более тщательный анализ структуры исторического знания, создание единой классификации законов, принципов и категорий исторической теории и соответственно определение критерия оптимизации подходов к изучению истории.

Основой для решения этих задач и выработки научной исторической картины мира может служить подход Маркса к анализу развития общества как естественно-исторического процесса смены общественно-экономических формаций; определение позитивных моментов объективации исторического знания через субъективную интерпретацию их исследователем; оптимизация позитивистского подхода к изучению истории на основе диалектического развития знания, применение структурных методов исследования истории. Заключая вышесказанное, мы отмечаем, что историческая картина мира есть:

 

[177]

 

во-первых, компонента мировоззрения, во-вторых, раздел философского знания, в-третьих, форма систематизации знаний об обществе и человеке и в перспективе в процессе формирования научной исторической картины мира — она может стать своеобразной исследовательской программой развития человечества. В более общем виде историческая картина мира представляет собой обобщенный образ социального движения материи в прошлом и определенный синтез знания об обществе и человеке.

 

 

 

---