И. Ф. Петровская

 

 

За научное изучение

истории России!

 

О методах и приемах

исторических исследований

 

Критико-методологический очерк

 

 

 

Санкт-Петербург

ИД «Петрополис»

2009

 

 

Петровская И. Ф.

За научное изучение истории России! О методах и приемах исторических исследований: Критико-методический очерк. - Санкт-Петербург. Издательский дом «Петрополис», 2009. - 260 с.

                                       

ISBN 978-5-9676-0283-2

 

Содержание

 

Введение   .............................................................. ………………………….. 7

           Значение науки истории - 7. Содержание и задачи книги - 8.

Наука история. Её содержание и возможности…………………….....      ……11

           Содержание науки истории, понятие «культура» -11. Отличие науки от критики - 18. Основа науки - научный историзм, объективизм - 18. Возможности науки - 22. Терминология - 23.

Состояние изучения истории России XVIII - начала XX в.   . ……….. 25

         Советский период: исторический и диалектический материализм - 25, политическая цензура, «социальный заказ» - 27, ограниченное понимание истории - 34. Послесоветский период, 1990-2008 годы: некоторые достижения - 34, новая тенденциозность, отказ от подлинно научных методов и приёмов - 36, фальсификации истории (примеры) - лживая картина XVII в. - 40, другие искажения - 88, плагиат -91.

Задачи изучения истории России...................... ………………………….92

          Не теории, а воспроизведение всех граней былого - 92. Опровержение мифов, ложных установок и оценок - 96. Историческая психология - 98. Исследование художественной жизни - 99, влияние науки на жизненный процесс - 106. Изучение провинции - 106, периода 1861-1917 гг. - 107.

Условия подлинно научного исследования... …………………………..109

          Преодоление предвзятости - 109. Максимум источников -111. Проверка подлинности документа и достоверности его сообщений - 112. Вскрытие неоднородности явлений - 113. Осторожность в обобщениях - 113. Изучение эпохи (различие во времени психики людей, норм нравственности) - 114. Неоднородность классов, новое после 1861 г. - 119. Понятие «интеллигенция» - 121. Внимание к подробностям - 122.

 

Исторические источники, критика источника (общие
сведения) ……………………………………………………………….123

          Источниковедение - первооснова исторической науки - 123. Понятие об историческом источнике - 124. Историческая критика - 126. Фальсификации исторических источников -126. Установление автора, раскрытие псевдонимов - 130. Достоверность сообщений - 133. Язык прежнего времени - 135. Результаты незнания основ источниковедения - 137.

Основные виды письменных исторических источников

и их особенности................................................. ………………………….139

          Законодательные акты - 139. Периодическая печать -141.

         Дневники, письма, воспоминания - 147. Делопроизводство государственных учреждений XVII - начала XX в. - 152. Личные архивы - 163. Художественная литература - 163.

Сеть архивохранилищ....................................... …………………………171

           Центральные (Российские) архивы -171. Областные и краевые архивы - 173. Отделы рукописей - 174. Архивы Российской академии наук - 174. Архивографические пособия - 175.

Системный подход............................................. …………………………..177

         Каждое явление - часть целого, другой системы - 177. Системное мышление - 177. Методика работы - 179.

Обращение к предшествующим трудам......... ………………………….183

          Необходимость критического отношения к исторической литературе - 183. Лживые сообщения - 187. Ошибки эрудитов - 188. «В плену любимой мысли» - 189. Смешение однофамильцев -191. Неверные публикации исторических источников - 193. Обязательное знакомство с литературой - 195.

Справочные издания......................................... …………………………...196

         Энциклопедические и биографические словари - 196. Особенности старого алфавита - 199. Пороки новейших энциклопедий - 200. Библиографические пособия - 207.

Завершение исследования, научные требования

к рукописи......................................................... ………………………….. 209

          Предисловие к книге, вступительная часть статьи - 209. Точное указание источников - 210. Построение книги (статьи) -211.

         Стиль, язык изложения - 212. Словари русского языка - 216. Примечания к работе - 217. Вспомогательные указатели - 218. Прописные буквы - 223.

Каким быть историку?..............................................................................224

          Основные свойства «научного ума» - 225. Нравственные требования - 228. Умножение знаний - 231. Работа как удовольствие - 234. Организация работы - 236. Авторское редактирование - 238. Признание прав инакомыслящих - 240.

Заключение......................................................... ………………………….241

         Ещё о значении исторических знаний - 241. Преподавание истории России - 242. Неисчерпаемость истории человеческого общества - 244.

Указатель имён.................................................. …………………………..246

Список сокращений........................................... …………………………..258

 

 

 

Введение

 

Наука история, исторические исследования вызывают почти маниакальное увлечение одних и пренебрежение других. Неуважению способствует утвердившееся определение: «История - наука, изучающая прошлое человеческого общества». Оно порождает возражение: зачем копаться в прошлом, интересно настоящее и будущее! Между тем, эта наука тесно связана с настоящим. При конечной цели - воспроизвести весь исторический процесс, создать «запас знаний, открытых для любого использования»[1], прежде всего, изучают то, потребность в осмыслении чего ощущают сегодня. Она помогает понять настоящее, выявляя его истоки, выдаёт «уроки» настоящему (как правило, не прямые, а заставляя задуматься). Предлагаю иное определение: «История - наука, изучающая процесс развития человечества, накопленный им опыт».

Значение науки истории прежде было понятно каждому мыслящему человеку, не замыкавшемуся в своей сфере деятельности. Композитор, театральный и музыкальный критик П. П. Сокальский писал в 1860 г.: «История даёт силу и почву для юриста, законодателя, политэконома, финансиста, мыслителя, учёного, литератора, словом, для всех тех, кому необходимо привести в ясное сознание прошедшие судьбы нашего народа для того, чтобы с верностью судить о его настоящем и, уяснив его нужды, стремления и желания, поспешить навстречу будущему», знание истории помогает бороться со злом и содействовать прогрессу.[2] Изучение исторического процесса - это познание «себя» — человека и человечества. Познание себя ныне, на мой взгляд, важнее, чем дальнейшее познание окружающего мира. Человек освоил мир от микрочастиц до бескрайнего космоса, но к благополучию человечества это не привело. Стоит поглубже исследовать себя. Очень важно это для России.

Изучение истории позволяет выявить и передать живущим и следующим поколениям максимум исторического опыта, накопленного в разных областях человеческой жизнедеятельности. Изучая не только политический строй, способы производства и идеи мыслителей, а всю историческую жизнь в совокупности, можно выяснить, например, при каком её содержании было меньше злобы и агрессии, больше доброты и взаимного доверия. Может быть, выяснятся условия для совершенствования человека, не только техники.

Как настоящее значимо само по себе, не являясь только ступенью для «светлого будущего», так и образ любого слоя былого имеет самодовлеющую ценность. Историческая реальность, воскрешённая в возможных подробностях, дарит человеку общение с другими, обогащающее жизнь: с другими странами, городами, другими слоями населения, другими личностями. Описание былой реальности даёт возможность пережить в воображении жизнь других людей, испытать эмоции, недостающие в собственном бытии, сближаясь в этом отношении с искусством. Английский историк Джон Тош писал: «Размышления о прошедших эпохах способствуют росту человеческого сознания, а воссоздание исторического прошлого неизменно овладевает нашим воображением, обогащая опосредованным опытом как автора, так и читателя».[3] Обогащение историческим опытом включает удовольствие от познания и понимания, восхищение прекрасными людьми и явлениями, которые (наряду с ужасными) всегда были, в какой-то мере - «руководство к действию».

Изучение истории, кроме всего прочего, это позиция «остановиться - оглянуться» (размышления, сопоставление, взвешивание), благотворная на любом пути.

В этой книге рассмотрены возможности науки истории, состояние изучения истории российского общества в XX-XXI вв., особо важное место в ней некоторых специальных историй. Главное содержание - свод правил исторической науки, норм подлинно научного исторического исследования, в большинстве своём относящихся к изучению всех вообще сторон исторического процесса.

Обзор основных групп исторических источников включает коррективы в толкование их теоретическим источниковедением советских лет. Цель работы - практическая помощь исследователям российского прошлого.

Наибольшее внимание уделено истории художественной жизни. Её значение в истории поразительно недооценено историками; она - главный предмет моих исследований. Но критические замечания и методические рекомендации относятся в целом к истории российского общества. Многие изложенные здесь теоретические положения присутствуют в моих книгах по конкретному (прикладному) источниковедению и во введениях к историческим исследованиям (1971 -2007 гг.). Проблемы подлинно научного изучения прошлого, поднятые в книге «Биографика»[4] и предшествовавших трудах, здесь рассмотрены не применительно к одной области истории, а широком плане.

Речь идёт об изучении истории России XVII - начала XX в. (до 1918 г.). Точнее - истории российского общества,[5] а не государства. Не о политической и социально-экономической истории, которая исследована уже довольно широко и глубоко, а, главным образом, о тех сторонах общественного и частного бытия, которые относили и относят к «духовной культуре». Это - не некая «надстройка» над «базисом», а, можно сказать, основное содержание жизни людей, определявшее не меньше, чем «способ производства», путь развития общества, страны (с особенностями «духовной культуры» сопряжены и особенности экономических отношений, трудовая этика). Российское общество того времени - это население России в её прежних границах. Опрокидывание в прошлое нынешних границ приведёт к искажению истории. Состав империи определял внешнюю и внутреннюю политику правительства; население, особенно так называемое образованное общество, как известно, отнюдь не было прочно привязано к одной административно-территориальной единице (город, губерния).

В новейшее время возникло много издательств, интересующихся исторической тематикой. За освоение прежде закрытых тем взялись авторы, полные энтузиазма (впрочем, чаще и с меркантильной целью), но незнакомые с научной методикой, с основами источниковедения, с нормами научного оформления и др. В дополнение к «Биографике», главным образом для них написан этот очерк. Но не только для них, поскольку я затрагиваю проблемы дальнейшего развития исторической науки (истории России).

Позволяю себе употреблять слова «нужно», «должно», «необходимо». Каждый раз в таких случаях я привожу доводы. Так что это не диктат, а приглашения поразмыслить над доводами. Внося коррективы в ряд положений советского теоретического источниковедения, излагаю и то, что давно принято исторической наукой, когда она выступает как подлинная наука, а не служанка политики или составная «развлекательной культуры».[6]

В основе очерка - опыт собственной многолетней работы и знакомство с тысячами исторических текстов разнообразного содержания - книг, статей, справок в энциклопедиях и биографических словарях и др., изучение работ по теоретическому источниковедению.[7] Опыт включает и собственные ошибки. «Сын ошибок», - назвал его А. С. Пушкин («О, сколько нам открытий чудных...»). 

   

Наука история.

Ее содержание и возможности

 

История (процесс) - это всё, что составляло общественную и частную жизнь, включая умственную и психическую жизнь человека. И всё это входит (должно входить) в содержание науки истории.

К науке истории относится изучение минувшего любых явлений, любой сферы человеческой деятельности. Идеал - всемирная целостная история, освещающая все стороны жизни человечества. Приближение к идеалу - такая история отдельных стран, народов. Но для постижения целого требуется достаточно ясное представление о частностях. Общая (целостная) история, если она хочет быть научной, должна опираться на истории специальные (отдельных сторон жизни), истории частные (ограниченных территорий), на монографии (изучение отдельных явлений), биографии. Однако даже в этом случае общая история всегда будет неполной, непременно опуская детали. Поэтому необходимо большее развитие частных, и особенно специальных историй - как основы для общей и как дополнение к ней.

Исторический процесс многогранен. Только изучение всех его граней, а не нескольких, почему-либо избранных, приведёт к его воспроизведению и пониманию.

Общество состоит из индивидуумов, индивидуальностей; в процессе их взаимодействия оно приобретает общие черты. Однако эта общность далеко не абсолютна. Поэтому история общества включает историю отдельных лиц, его составляющих.

Всякое изучение прошлого, будь это история науки, литературы, музыкальной жизни, аграрной истории, жизни отдельного лица и т. д., есть историческое изучение, наука история (если оно достаточно научно). Воспроизведение любой картины прошлого, если оно сделано с соблюдением условий истинно научного изучения, — наука история. (Для мыслящего человека, во всяком случае для научного мышления, исторический подход естествен и в восприятии текущей жизни.)

Исследование некоторых граней былого передано наукам, сочетающим изучение истории и современности: литературоведение, искусствоведение, этнография и др. В их исторической части это -история, которая является частью названных наук и одновременно входит в общую национальную и всемирную историю. Исследование должно удовлетворять требованиям исторической науки, с присоединением ещё каких-то условий, специфических для данного объекта изучения. И терминология в основе своей должна быть единой (с включением специфических терминов, как дополнение к ней).

Углублённое изучение отдельных сторон исторической жизни привело к образованию специальных историй. Так появилась «история культуры». Историки охотно выделили из сферы своего внимания важнейшую область исторического процесса.

В общих очерках истории России, в учебниках, в системе трудов специальных институтов АН СССР - РАН отечественная история представлена в основном как политическая с добавлением экономического «базиса» и очень маленькими другими дополнениями. Это история государства. Она - лишь часть истории общества (обществ) людей, населявших его территорию, делавших историю, действующих лиц исторического процесса. Тогда как именно «история людей» требуется, чтобы познать былое, чтобы каждому из нас было легче понять себя, ибо в наших генах - родство с предками, при всём несомненном различии.

Процесс развития человеческого общества (его история) - это не только экономические отношения, общественный строй, «пассионарность» этносов, деятельность политических лидеров, господствовавшие идеи, но вся совокупность явлений материального и духовного быта, в том числе процесс изменения внутреннего мира человека. Всё изменяется в ходе истории, и все эти изменения характеризуют исторический процесс и каждое данное время. Например, французский историк Мишель Фуко в своих трудах показал значительные изменения в области сексуальности, болезней, безумия.[8] В последние годы появились работы о таких частностях, как запахи и звуки.[9] Они входили в содержание жизни человеческих обществ и играли в ней определённую роль.

Наука история настолько прочно утвердилась в сознании большинства граждан РФ как социально-политическая, что создана и повторяется нелепейшая формула: «история и культура». Как будто некая культура развивалась и развивается в каком-то параллельном пространстве, а не является главнейшей составляющей истории человечества. Эту формулу употребляют авторы работ по истории и социологии, она входит в название книг, её применяют как название раздела в научных исторических журналах. Программа по источниковедению истории России, изданная Московским государственным университетом в 1999 г., называет источники для изучения «истории, истории культуры и общественной мысли...». С.-Петербургский государственный университет выпустил сборник статей по узким вопросам политической истории и некоторым другим под названием «История и культура: Актуальные проблемы» (СПб., 2005).

Термин «культура» толковали и толкуют так различно, как никакой другой. Латинское это слово означает, как известно, возделывание, воспитание, развитие. Соответственно этому значению распространено в науке понимание культуры как противоположности природе - всё, что создано человеком, умом и руками его, все виды человеческой деятельности. Придерживаюсь такого понимания и я. В 1910-х гг. Н. И. Кареев писал, что культура «в широком смысле этого слова» - «формы материального быта народов (одежда, жилище, пища, вооружение, орудия и техника, язык, обычаи, нравы, религия, философия, наука, литература, государство и общественное устройство, право и экономические отношения».[10] Но тут же он отметил, что «со словом культура связывается главным образом представление лишь о духовной стороне исторической жизни».[11] Английский историк Э. Б. Тэйлор определил культуру как «сложное целое,которое включает знания, верования, искусство, нравственность, законы, обычаи и любые другие способности и привычки, усвоенные человеком как членом общества».[12]

В советское и послесоветское время в русской литературе помещали преимущественно общие определения культуры, не сообщая о конкретном содержании этого понятия[13]. Такого рода определений в мире насчитывали в 1970-е гг. 250, в настоящее время - до 500.

Понятие «культура» становится совсем непостижимым при встрече с распространёнными выражениями: «культура и наука», «культура и искусство», «культура и образование». Наука, образование и искусство изъяты из культуры в библиотечно-библиогра-фической классификации. В МГУ есть кафедра социологии культуры, образования и воспитания. В С.-Петербурге действует Университет культуры и искусства и т. д.

Недавно произошёл некоторый «прорыв» в этой запутанной ситуации, к сожалению, почти не замеченный. Новые выводы и рекомендации имеются в труде ИРИ РАН: «Невозможно вычленить сферу общественной жизни, которая не имела бы культурно-исторического аспекта, как невозможно найти ту область культурной практики, которая была бы оторвана от социальной и политической практики. <...> Представляется наиболее разумным отказ от строгого "замкнутого" определения, от создания некоей "завершённой

теории культуры". <...> Поскольку история культуры не отдельная обособленная часть истории общества, а вся его история, взятая в культурно-историческом аспекте, любое явление может стать объектом исследования по истории культуры».[14] Однако остаётся неясным, что же такое «культура» и «культурно-исторический аспект».[15]

Полагаю обязательным при употреблении термина «культура» пояснять, что именно автор под этим разумеет.

История - это не перечень событий, как полагают некоторые и даже пишут в книгах, претендующих на ранг учебного пособия.[16] Ещё В. О. Ключевский писал: «...что называть фактическим материалом для историка? Исторические факты - не одни происшествия; идеи, взгляды, чувства, впечатления людей известного времени - те же факты и очень важные, точно так же требующие критического изучения».[17] В 1960-х гг. А. Я. Гуревич настаивал: «Необходимо преодолеть взгляд на духовную жизнь общества как на второстепенную форму, своего рода "украшение" на социально-экономическом здании формации».[18] «Надстройкой» называли то содержание исторической жизни, которое и делает её человеческой (труд добывания пищи знает весь животный мир, кроме микроорганизмов, а большая его часть - ещё труд по созданию жилища для себя и потомства).

Важнейшая часть истории человеческих обществ - история духовной культуры.

Слово «духовный» в русском языке издавна неоднозначно. Первое значение - всё, относящееся к богу и церкви. Но одновременно, уже в XIX веке - «всё относящееся к душе человека, все умственные и нравственные силы его, ум и воля».[19] Такое толкование сохранилось в XX в.: духовный - «связанный с умственной, нравственной, психической деятельностью человека»[20]. Соответственно в состав духовной культуры включали нравственность, воспитание и просвещение, право, этику, эстетику, науку, литературу и все искусства, религию.[21] Известный немецкий историк и философ В. Дильтей так определил «область духа»: формы общения, обычаи, право, религия, искусства, науки, «стиль жизни».[22] Нередко это понятие сужают, что неправомерно.[23] Обобщающие определения духовной культуры не абсолютно истинны, как и все определения такого рода. (Все взаимосвязано и взаимообусловлено; установление границ явления есть рассечение связного целого.) Культурологи определили духовную культуру как «те явления, к[ото]рые связаны с сознанием, с интеллектуальной, а также с эмоционально-психол[огической] деятельностью человека...».[24] Но умственная и психическая деятельность присутствует во всех областях бытия человека (на то он и homo sapiens), в том числе в устройстве жилища, ведении войн и даже в воровских и бандитских операциях.

Понятие «духовная культура» смыкается с понятием «духовная жизнь», которое иногда определяется как «функционирующая духовная культура». Духовная жизнь - это и производство духовных ценностей, и отношение к этим ценностям, восприятие их, оценка, усвоение.

Принято считать, что задача наук - построение теорий. Естественные и технические науки в их современном состоянии чрезвычайно высоко подняли престиж теорий, обобщения, моделирования. Но и в естественных науках утверждения и их доказательства, теоретическая модель основываются на зафиксированных фактах, опираются на неоднократное наблюдение и эксперимент. Известный физик М. Борн писал, что теории возникают как «гигантские синтезы длинной цепи опытных результатов» «из документов самой природы, из фактов опыта», что теоретическое познание «вынуждено экспериментальными фактами».[25] Первая и главная задача истории - воспроизведение ушедшей жизни, её описание на основе выявленных событий, процессов, явлений и их осмысление; раскрытие, по возможности, всей полноты исторического бытия, во всех его проявлениях, во всех его противоречиях.[26] Только при максимально возможной добросовестной реконструкции былого можно познать какие-то закономерности его развития. Без этого теоретические рассуждения суть произвольные измышления, а не наука. Но дело не только и не столько в том, чтобы создать базу для теоретических итогов. Во введении я уже сказала о разностороннем значении для человека картины прошлого. В ней - исторический опыт, в том числе духовный (идейный и эмоциональный).

Воспроизведение любой частности прошлого (отрезка времени, круга явлений, события, биографии лица) уже само по себе - научная проблема, независимо от какой-либо задачи теоретического плана. Собирание фактов, их анализ и свод в науке о человеческом прошлом представляет собой созидательную творческую деятельность, для которой недостаточно наблюдательности и способности к систематизации. Историк любой области минувшего не просто описывает какую-то данность, но восстанавливает прошедшее на основе его остатков, сообщений современников, работы мысли. Воспроизведение прошлого - не только демонстрация фактов. Важно выявить связь с предшествующей историей, причины, мотивы действий, последствия, воздействие на другие стороны жизни и др.

Принципиально различие исторической науки и критики. В искусствоведении оно нередко размывается (особенно в театроведении). Критик - это толкователь, оценщик, анализирующий явления с позиций текущего момента и в связи с личными его эмоциями, хотя бы и опираясь на какую-то теорию. Он интересен (если интересен) именно своим пониманием, собственными взглядами и оценками. Историк (имею в виду и искусствоведа, когда он становится историком искусства, художественной жизни) воспроизводит, реконструирует прошлое. Он не имеет права подменять выявление всей многосторонности, многозначности былого оценкой их по каким-то «верным» критериям, вкладывая в них нередко совсем иной смысл, чем тот, который усматривали современники. Своё толкование произведения или ситуации, когда его хочется выразить, так и должно представить как своё, а не как сообщение исторических источников.

В античные времена историю, как и другие науки, относили к искусствам. Провозглашали, что история - искусство, и позже, в том числе в новейшее время. К отрицанию истории как науки ведёт утверждение невозможности объективного постижения прошлой жизни. Но история - наука, и по задачам и по методам.

В России она достигла высокого, если не сказать высочайшего, уровня к началу XX в. Разрушена введением после октября 1917 г. единой идеологии, подчинением науки политическим целям. Были отвергнуты достижения, забыты мудрые историки, которые задолго предвосхитили многие определения, выводы и рекомендации цитируемых ныне позднейших западных историков. Историческая наука, вырабатывавшая принцип научного историзма, учитывавшая воздействие на исторический процесс различных реальностей, складывалась в России в 1870—80-е гг. (основоположником можно считать В. О. Ключевского). К началу XX в. приняты были методические положения, обеспечивающие достижение исторической истины. Их изложил Н. И. Кареев. Он призывал принимать во внимание условия духовные (в широком смысле) - идеи, настроения, стремления и др., и материальные, отмечая, что достигнуть совершенства в социальных науках мешает воздействие предубеждений, традиций, партийных страстей и т. п.[27] К объективному историзму настойчиво призывал В. Н. Перетц.[28]

Кареев писал: история - «наука, потому что ставит себе, вместе с другими науками, одну и ту же задачу - познание действительности, открытие объективной истины, установление причинной или эволюционной связи между явлениями, возведение отдельных фактов к общим началам, проникновение в сущность законов, управляющих явлениями, и т. п.».[29] Он же подчеркнул необходимость в первую очередь не «художественности», а научности: «Высшего идеала историческое произведение, рассматриваемое со стороны изложения, достигает тогда, когда историк является одновременно исследователем, мыслителем и художником. Эти три качества вообще весьма редко соединяются в одном лице <...> слишком большая забота о превращении Истории] в особый вид изящной литературы неминуемо должна отразиться на понижении научного значении Истории] <...> наука же налагает на каждого, ею занимающегося, известные требования, далекие от требований исторического романа или политического памфлета».[30]

Возможно ли познание прошлого, достижимо ли воспроизведение былых явлений соответственно тому, как они происходили в своё время?

Как у всякой науки, у истории есть свои правила, нормы, требования к процессу изучения. Приближение к исторической истине, хотя бы относительной, возможно лишь при подлинно научном подходе к исследованию, не связанном ни с какой идеологией. Подлинно научный метод изучения былого всех вообще явлений, любого масштаба, не связанный ни с какой идеологией, - научный историзм.[31]

Историзм утверждали и советские теоретики. Но не во всей полноте. Так называли принцип подхода к действительности как развивающейся во времени, говорили и о необходимости рассматривать явление в конкретных исторических условиях.[32] Это не все составляющие метода. Более полно его определило научное течение, так и называвшееся («историзм»), возникшее на Западе в 1-й половине XIX в. Основные положения: 1) «принцип различия между прошлым и настоящим», признание за каждой эпохой её собственных жизненных ценностей; 2) «принцип исторического контекста» - обязательность изучения предмета (явления) неотрывно от окружавшей его обстановки; 3) история - процесс, всё развивается во времени.[33] Дальнейшее развитие науки позволяет развить и дополнить эти установки (см. раздел «Условия подлинно научного изучения»). Существенно для научного историзма отрицание однолинейной причинно-следственной связи. Ни одно явление не может быть представлено как следствие одной причины. В жизни человека и общества всегда действует комплекс взаимовлияющих обстоятельств, соединение которых может придать решающее значение какому-нибудь одному из них. А. Я. Гуревич обратил внимание на некоторую условность понятия «история - это движение, процесс непрерывного развития».[34]Научный историзм включает неприятие всякой предвзятости, требование максимально возможного объективизма. Кареев писал в цитированной статье НЭС: «...первое же требование научности - исследовать, а не принимать на веру», требуется «то научное беспристрастие, которое называется историческим объективизмом».[35] Сходно с этим B.C. Соловьёв утверждал, что для историка обязательно «стремление к оценке вещей, лиц и событий на основании их точного изучения, независимо от собственных пристрастий и предвзятых мнений», хотя «абсолютный О(бъективизм) должен быть признан невозможным».[36]

Только при таком подходе возможны соответствующая действительности картина былого и относительно верные выводы. Многолетние разыскания в архивах, упоминания подлинных фактов, цитаты из авторитетных трудов ещё не означают научного исторического подхода, если не соблюдены принципы историзма.

Что касается общих законов развития человеческого общества, то смешны все теории, устанавливающие один движитель истории (классовая борьба, пассионарность этносов и др.). Отмеченные в них факторы действовали, но наряду с другими. Всё зависело от сложившегося комплекса обстоятельств, притом этот комплекс и соотношение его составляющих различны для разных времён и разных стран. Уже сказано справедливо в печати: «...историкам предстоит постепенно привыкнуть к сознанию того факта, что никаких универсальных теорий научного характера, объясняющих весь исторический процесс, начиная с первобытного общества и до наших дней, во всех его политических, социальных, экономических и культурных ипостасях, в принципе не может быть».[37] Однако в каждой теории, касающейся человеческого общества, имеется что-то, основанное на наблюдениях, сопоставлениях и т. п. Разумно воспользоваться открытиями, убедительными доводами даже враждебных идеологий.

Безусловно точных ответов на вопросы «как и почему это происходило» наука история, как правило, не даёт (могут быть точными сведения о «голых» фактах - дате события, официально назначенных его участниках и т. п.). Не может быть «окончательной» истории человеческого общества. Но это не означает, что история не наука. И «ответы» естественных наук не окончательны, новые открытия отвергают старые истины. Всякая наука - движение от неполного знания к всё более глубокому. Историю изучают с разных позиций, в разных направлениях. Новое время, новые поколения открывают новые факты, неизвестные ранее связи явлений, новые истины. Новые историки исследуют досконально то, что наиболее близко данному времени и не было замечено прежде. Так прошлое становится всё более ясно увиденным.

Принято, как известно, различать понятия абсолютной и относительной (условной) истины (соответствия между нашей мыслью и действительностью). История наук и вся история человечества удостоверяют отсутствие абсолютной истины вообще. Безусловные истины утверждают религии (основывающиеся на вере). На безусловности определённых «истин» настаивал марксизм-ленинизм, заменивший в советское время религию. Недавно академик РАН С. Г. Инге-Вечтомов и главный учёный секретарь С.-Петербургского научного центра РАН Э. А. Тропп выдвинули первостепенную задачу школьного образования: «В школе следует четко и ясно объяснять ученикам: абсолютной истины не существует, истина всегда относительна, в науке нет завершённого знания, научное знание существует всегда лишь в динамичном развитии».[38] Это отнюдь не пессимистический взгляд на познавательные возможности людей. В каждом относительном знании есть доля абсолютной истины. И чем больше будет относительных истин, тем ближе мы подвинемся к возможному максимально полному познанию.

Бессильна история в прогнозировании будущего. Можно обнаружить, как выше замечено, определённые закономерности развития тех или иных явлений в определённой среде. Открытие таких закономерностей существенно помогает установлению причинно-следственных и иных связей, смысла явлений. Однако эти закономерности не являются общими законами, приложение их к другой области человеческой жизни исказит её. Сходные, на первый взгляд, явления разных эпох на самом деле непременно в чем-то разные. Предсказания будущего на основании прошлого ни разу не оправдывались, кроме имевших отношение к недолгим отрезкам времени в локальной среде.[39]

Одно из условий признания науки как таковой - чёткая терминология, наличие общепринятых терминов для определения предмета науки, её методов и приемов. Должно быть ясно, от чего отделено, чему противопоставлено определяемое термином явление. Термины вырабатывают для того, чтобы люди понимали друг друга, то есть требуется единое их толкование. В науке истории многие термины нечётки, толкуют неоднозначно не только термин «культура». Даже статус самой науки определяют разно.[40] Искусствоведы, культурологи, философы и др. в работах «в историческом направлении» изобретают новые термины при наличии уже общепринятых, без пояснения, почему вводится новый. Пренебрежение к точности терминологии порождает нарушение элементарных законов логики, когда ставят в одном ряду термины, образованные по разным признакам, или общее и частное. Так, например, в работе доктора философских наук написано: «либералы, демократы, разночинцы и интеллигенция»,[41] в другой работе: «история культуры, литературы, музыки, живописи и т. д.».[42] Социологи употребляют как одноуровневые понятия «художественная литература» и «поэзия».[43] Подобные ляпсусы вызывают закономерное недоверие к научной основательности таких работ.

Точность терминологии - это и уточнение смысла понятий. Нельзя упускать из вида, что содержание одних и тех же понятий различно в разные эпохи. «Самые расхожие, казалось бы, самые обыденные понятия, в содержание которых мы, как правило, к сожалению, не вдумываемся, такие, как "общество", "семья", "богатство", "бедность", "власть", "свобода", "право", "личность", "религия", "вера" и многие другие, нуждаются в том, чтобы историк, который ими пользуется и не может не пользоваться, постоянно их обсуждал и проверял на "прочность", на применимость, когда он рассматривает другую эпоху, другую культуру, нежели его собственная».[44]

  

Состояние изучения истории России

 

Состояние изучения российской истории в советский период было теснейшим образом связано с политической обстановкой в стране. Такая зависимость существует и в настоящее время, хотя в несколько меньшей степени.

Тоталитарный режим не мог не подчинить себе историю. «Политикой, опрокинутой в прошлое» назвал её М. Н. Покровский, руководящий деятель в этой области в 1918-32 гг.[45]  Как известно, утверждалась «марксистско-ленинская методология», которую составляли исторический материализм и диалектический материализм. Изучали их во всех вузах до 1990-х гг., как Закон Божий в дореволюционной средней и низшей школе. Учения скомпрометированы тем, что были утверждены на государственном уровне в период тоталитаризма. Но оттого, что их вбивали в головы при отвергнутом строе, нельзя отвергать их полностью.

Марксизм, не искажённый и не возведённый в ранг религии, как в СССР, существует в мировой науке в качестве одного из действующих её направлений. О близости своей концепции к идеям Маркса и даже о «верности их [Маркса, Энгельса] учению» написал, например, французский этнограф и философ К. Леви-Строс,[46] Дж. Тош в1990-х гг., внимательно проанализировав марксистское учение, отметил его и отрицательные, и положительные стороны.[47]

Невозможно принять основные жёсткие положения исторического материализма: основа взаимодействия всех сторон социальной действительности всегда - «способ производства» (производственно-экономические отношения в связи с производительными силами, каковые суть люди и средства производства), решающая движущая сила всегда и везде якобы - классовая борьба, обязательны социальная революция и диктатура пролетариата, в ряду различий между людьми первостепенные - различия классовые (последнее стало не только бедой для науки, но и трагедией для миллионов живых людей). Вместе с тем, в этом учении много положений, близких научному историзму. Таковы признания, что исторический процесс - результат взаимодействия различных социальных явлений, и в нём велика роль идей, вообще «надстроек» над экономическим «базисом», что этот процесс всегда не случаен, и необходимо изучать объект во всех его связях; признавалась и непредсказуемость конкретного хода истории. В. И. Ленин писал о необходимости рассматривать «совокупность всех противоречивых тенденций <...>, устраняя субъективизм и произвол в выборе отдельных "главенствующих" идей и толковании их», «всю совокупность относящихся к рассматриваемому вопросу фактов, без единого исключения» и т. д.[48]

«От слова "диалектика" меня тошнит», - сказал мне физик-кибернетик, учившийся в конце 1950-х - начале 1960-х гг. в Московском университете и, разумеется, слушавший там лекции о диалектическом материализме. Но основополагающие идеи этого учения тождественны научному историзму, как, например, утверждение, что всё в природе и обществе взаимосвязано и взаимообусловлено, и ни одно явление не может быть объяснено вне исторического контекста. Тезисы диалектики о всеобщем развитии во времени и противоречивости явлений (в том числе признание, что всякий прогресс включает достижения и потери) известны ещё из Гераклита («Всё течёт. Всё меняется») и на уровне обыденного сознания («Нет худа без добра»), соответствуют требованию исторической науки не удовлетворяться односторонним освещением изучаемого, не «спрямлять» эпоху, явление, жизнь лица.

Но в СССР декларируемые теоретические научно верные тезисы находились в вопиющем противоречии с практическими указаниями партийно-правительственных органов, прямыми запретами. Признание диалектики - учения об относительности бесконечно углубляющегося, развивающегося знания, о том, что «нет ничего, раз навсегда установленного, безусловного, святого» (Энгельс),[49] сочеталось с гонением «реформизма» и «ревизионизма». Непреложной объявлялась «партийность», то есть тенденциозность, предвзятое мнение. Изобретали поразительные формулы: «Марксистская партийность и объективность, последовательная научность тождественны».[50] Партийную так называемую объективность противопоставляли запретному объективизму.[51] Советские идеологи писали, что объективизм «на деле маскирует социальный и классовый субъективизм».[52]

В июне 1922 г. учреждено Главное управление по делам печати (Главлит), просуществовавшее до октября 1991 г., - орган цензуры, главное направление которой - политическое. Главлит составлял списки произведений печати, запрещённых для распространения, надзирал за журналами, в том числе историческими, - определял тираж, представлял в ЦК правившей партии записки об их содержании, закрывал неугодные. Главлит указывал крайобллитам (в частности, в 1931 г.), что необходимо «существо генеральной линии партии распространить <...> и на историю». Неугодным был «ползучий эмпиризм» - факты «вне всяких теоретических и социологических обобщений», требовалось их «верно» оценить. Академию наук обвиняли в издании материалов, якобы не имеющих большого значения («Житие протопопа Аввакума», «Лаврентьевская летопись» и др.).[53]

Действовал «социальный заказ». И был страх авторов, редакторов, рецензентов, руководителей издательств оказаться в числе отступников от «единственно верной» идеологии и методологии, подвергнуться репрессиям не только административным, но и уголовным.

Надлежало при советской власти доказывать, что в царское время в России всё обстояло плохо, но вместе с тем утверждать национальные ценности. Желательно было, чтобы всё значительное начиналось в России. Этому следовали. (Знаменита пародировавшая такие «открытия» тема учёной диссертации в анекдоте: «Россия - родина слонов».) Следовало доказывать, что национальные ценности возникали наперекор правящим кругам, которые (что нужно было показать) всегда всячески препятствовали развитию России, её культуры, в особенности - искусства. Если деятель в какой-либо области удостаивался признания, долженствовало найти побольше трудностей в его жизни. Действовали и другие требования (см. дальше). Следование «социальному заказу» могло осуществляться без прямой лжи (утешение для совести) - путём умолчания о противоположных чему-то явлениях, но и тогда искажался образ исторической действительности. «Социальный заказ» определил характер большинства исторических текстов советского времени, особенно конца 1940-х-60-х гг.

Вот, например, сообщение в книге 1957 г.: «Блестящий успех оперы "Иван Сусанин" в ноябре 1836 года ошеломил и всполошил правительство. Понимая идейную направленность творчества Глинки, обращенную к народу, правящие круги сочли необходимым держать его под постоянным наблюдением в непосредственной близости ко двору. Для осуществления этого замысла, под лицемерным предлогом "высочайшей признательности и внимания", Глинка в январе 1837 года назначается в придворную капеллу».[54] (Комментарии в настоящее время, видимо, не требуются.) Другой музыковед писал примерно в то же время: «Дирекция императорских театров с тем большей пренебрежительностью относилась к прогрессивному музыкально-сценическому творчеству, чем больше оно развивалось и крепло, чем больше оно получало признание и поддержку широких масс зрителей».[55] В действительности деятельность директоров императорских театров А. М. Гедеонова, И. А. Всеволожского, В. А. Те-ляковского была совсем иной.[56] За результаты научного исследования выдавались полуправда и ложь. Такой ложью является, например, утверждение фундаментального музыковедческого труда: «С материально-правовой точки зрения русские артисты являлись, по существу, париями» (то есть отверженными).[57] На самом деле артисты казённых, так называемых императорских театров, которых автор имел в виду, были привилегированным слоем государственных служащих, а доходы премьеров и примадонн (оклады, сборы с бенефисных спектаклей и др.) приближались к окладам министров.[58] Известен портрет М. П. Мусоргского, написанный за десять дней до его смерти И. Е. Репиным с обычным для этого художника беспощадным реализмом. Мусоргский лежал в госпитале в последней стадии алкоголизма (болезнь была порождена бытом Школы гвардейских подпрапорщиков и Преображенского полка, где композитор служил в молодости), это состояние явственно выражено на портрете (примерно в те же дни Мусоргский убедил-таки сторожа принести ему запрещённую бутылку, которая стала роковой). Но композитору справедливо признанному гордостью нации, полагалось страдать от социальных условий и не иметь личных недостатков. Соответственно, искусствовед писал, что Репин в портрете выразил сочетание «критической идеи» (осуждение действительности) «с утверждением внутренней красоты своего героя», что «переживаниями портретируемого, его особым национальным складом характера, задушевностью, размахом натуры, демократичностью» художник старался передать эту «близость композитора своему народу», чувствуется, что его «жизнь загубили непрестанные страдания и гнетущие мысли», он «чист в своих мыслях и побуждениях» и т. д.[59] Так надлежало трактовать портрет учащимся художественных учебных заведений. Как государственная тайна оберегалась в печати психофизиологическая особенность П. И. Чайковского (хотя почти каждый, знавший Чайковского как композитора, знал и про особенность). Соответственно подвергались цензуре и отбору его письма для полного собрания сочинений.

Попечение об утверждении национальных ценностей органы ВКП(б), а за ними специально цензурные, проявляли с середины 1930-х гг. В 1936 г. разгромлен в специальных постановлениях текст Демьяна Бедного нового либретто оперы-фарса А. П. Бородина «Богатыри» (сатира на Древнюю Русь, действительно, очень грубая). В 1937 г. в «Правде» напечатано письмо И. В. Сталина по этому поводу, и Бедный исключен из партии, до 1941 г. его произведения не печатали, книги в библиотеках не выдавали.[60] Запрещали, особенно во 2-й половине 1940-х и в 1950-х гг., «низкопоклонство перед Западом». Так, вплоть до 1959 г. был изъят сборник статей «О театре» (Л., 1927). Причина - присутствие в ней статьи «врага народа», театроведа, драматурга, переводчика античных авторов А. И. Пиотровского (расстрелян в 1937-м), а также статьи В. Н. Всеволодского-Гернгросса «О начале цирка в России», которая, по мнению цензуры, «написана в духе низкопоклонства перед заграницей <...> автор утверждает, что наше цирковое искусство уступало зарубежному».[61] Требовалось внимание к пролетариату - угнетённому царизмом и осуществившему революцию. В 1920 г. по решению Политотдела Госиздата не принята к печати книга Н. П. Анциферова «Душа Петербурга», согласно «внутреннему отзыву» А. С. Серафимовича, который писал: книга рисует лицо и душу Петербурга «исключительно с точки зрения представителя имущего класса. Она даёт (довольно ярко) лицо центральной части города <...>, ни одним словом не упоминает о той громадине, где труд, фабрика, нищета <...>. Это создаёт совершенно непролетарскую перспективу».[62]

Кроме официальных органов цензуры, предварительно исторические исследования «правили» в соответствии с политическими установками: рецензенты на заседаниях секторов (кафедр) и учёных советов НИИ и вузов (все историки всех областей прошлого, за ничтожными исключениями, состояли на службе в соответствующих государственных учреждениях), редакторы издательств и приглашённые издательствами «сведущие люди». Следовало ориентироваться на постановления пленумов ЦК ВКП(б) - КПСС по идеологическим вопросам, передовые и другие статьи его газеты «Правда», на статьи издававшейся под наблюдением ЦК «Большой Советской энциклопедии».[63]

Положение историков было особенно трудным в связи с тем, что оценки лиц и событий в партийной печати, в партийно-правительственных постановлениях менялись. Вышеотмеченные перемены отношения к Покровскому - типичная история.[64]

Происходило изъятие по политическим мотивам многих вышедших книг из продажи и из библиотек. Эти мотивы - нарушение вышеозначенных цензурных требований и желательное истребление памяти о всех репрессированных, получавших имя «врага народа». Запрещены были книги всех расстрелянных и заключённых в лагеря, другие издания с их статьями, предисловиями, комментариями. Приказом начальника Главлита 25 октября 1938 г. в библиотеках и музеях учреждены Отделы специального хранения (Спецхраны). По подсчётам историка советской политической цензуры, количество запрещённых книг превышает 100 000 названий.[65] В основном это литература по современным общественно-политическим проблемам, пропагандистские брошюры. Однако входят в это число и работы по разным вопросам истории России, в том числе по истории русской литературы и искусства, справочные издания. Они сохранялись только в Отделах специального хранения национальных библиотек, некоторых научных книгохранилищ.[66] Издания, признанные не имеющими исторического значения, уничтожали.

Историков арестовывали, ссылали, заключали в тюрьмы и концлагеря. В частности, это академики и члены-корреспонденты Академии наук С. В. Бахрушин, П. Н. Берков, С. К. Богоявленский, С. Б. Веселовский, А. А. Кизеветтер, М. Н. Сперанский, Е. В. Тарле и др. Некоторые расстреляны. Репрессии продолжались и после эпохального доклада Н. С. Хрущёва 1956 г. «О культе личности И. В. Сталина». В 1957 г. осужден на 6 лет лагерей историк старообрядчества, сибиревед Н. Н. Покровский.[67] Уцелевшие после тюрем и лагерей не хотели попасть туда снова. П. Н. Берков, сидевший в одиночке ленинградских «Крестов» в 1938-39 гг., в «Истории русской журналистики XVIII в.» (М.; Л., 1952) обильно цитировал «гениальные труды» И. В. Сталина, его «исключительно важные указания», в том числе из печально знаменитого «Краткого курса истории Всесоюзной коммунистической партии (большевиков)», который в 1938-52 гг. занимал, можно сказать, прежнее место Библии (в указателе имён Ленин и Сталин - впереди алфавита, так было принято). Ограждали себя цитатами из классиков марксизма-ленинизма многие. Опасение, что если не будет совпадения с диктатом времени, то работу не издадут или потом изымут из обращения, после чего автор может быть уволен из места работы, страх ГУЛАГа испытывали в большей или меньшей мере (иногда и подсознательно), по-видимому, большинство советских исследователей общей и специальных историй, действовал «внутренний цензор». Наряду с этим шло привыкание к условиям. Человек внушаем, школа, вуз, газеты, радио обрабатывали людей успешно.[68] Были и «искренне заблуждающиеся». Слабые духом старались «перевыполнить норму, которую задаёт время»,[69] «бежали впереди Политбюро».[70] Легко принимали все условия, выполняя и перевыполняя, те историки-профессионалы, которые имели целью не служение науке, а карьеру, гонорары.[71]

История России в трудах профессиональных историков представала в основном только как история государства с уклоном в сторону революционного движения. Большинство общеисторических или близких к ним трудов создаёт впечатление, что сознанию их авторов совершенно чужда жизнь общества как многогранная жизнь совокупности живых индивидуальностей. (Самый бедный и неграмотный крестьянин жил не только «способом производства». Существовали религия, обычаи, народное искусство. Нарушение сыном или невесткой чтимых норм поведения или собственная искусная игра на пастушьем рожке были значимы не меньше, чем привычные экономические отношения.) Статья «Источники исторические» в БСЭ-3 сообщает, что «воссоздать картину общества в тот или иной период» позволяют источники актовые (юридические документы, фиксировавшие экономические и политические сделки), статистические, законодательные «и др.». Но эти материалы (без неясного «и др.») освещают лишь условия, в которых находилось общество, а не «картину» его. В учебнике «Источниковедение истории СССР XIX -начала XX в.» (М., 1970) рассмотрены только источники по истории освободительного движения, внутренней и внешней политики, периодическая печать по идейно-политическим направлениям, воспоминания и дневники - преимущественно посвященные общественно-политической жизни. В учебнике «История СССР. Т. 2: Россия в XIX в.» (М., 1949) из 858 страниц только 94 страницы занимает раздел «Культура» (просвещение, повременная печать, литература, изобразительные искусства, музыка, театр, наука).                                                                                                                                                     Были, разумеется, достижения в советское время, в том числе значительные.[72] Издано очень много исторических источников разных эпох. Но моя задача - не историографический обзор, а выявление пороков и путей их преодоления.

В послесоветское время появилось обилие монографий, статей, справочных изданий о прошлом России. Сообщены скрытые ранее факты. Расширяется понятие истории. Налицо стремление к целостному постижению прошлого.

В числе достижений новейшего времени ряд работ по фактической истории социальных слоев.[73] В 1999 г. вышел фундаментальный новаторский труд Б. Н. Миронова «Социальная история России периода империи».[74] В нём рассмотрены разные (многие) стороны социальной жизни, каждая - за весь период, в её развитии, в сопоставлении с социальной жизнью западноевропейских стран; широко использованы количественные показатели. Автор обратился к ряду проблем, до того игнорируемых отечественной исторической наукой, показал решающее значение менталитета людей в историческом процессе, в частности, трудовой этики крестьян. Использовано более 3500 печатных работ, материалы российских архивов. Работа снабжена именным и предметным указателями, есть хроника основных событий социальной истории; список использованных архивных источников и литературы занимает около 100 страниц. Среди 11 глав (проблем): «Семья и внутрисемейные отношения», «Крепостное право от зенита до заката», «Право и суд. Преступления и наказания», освещены такие темы, как идеалы молодёжи начала XX в. и т. п.

Учебник для исторических факультетов университетов 1998 года заметно отличается от аналогичных изданий 1980-х гг. Он предложил «новые подходы к трактовке исторических явлений и процессов». В частности, авторы выступили против односторонней оценки фактов и роли конкретных исторических деятелей, против «преувеличения значения "базисных" и недооценки "надстроечных" факторов и процессов (сферы духовной жизни, национальных особенностей - и т. д.), а также факторов субъективного характера».[75]

Однако, пожалуй, больше потерь.

Отказ от марксизма-ленинизма и отмена цензуры к расцвету науки не привели. Напротив, явственно снижение научного уровня большинства изданных работ. В отношении трудов советского времени в основном ясно, с какой стороны их нужно проверять, не доверяя (см. выше). Источники сообщённой информации (описаний и выводов) в них, как правило, названы. Ныне указывать использованные источники «не модно», требуется доверять автору, его «свободному уму». Многочисленные теоретики не придают большого значения истинности фактических сведений. Пренебрежительное «ну, фактические ошибки...» услышала я в ответ на возмущение лживой книгой. Домыслы, рождённые «полётом мысли», не отягощенной знаниями, искажают историческую реальность не только в частностях, но и в ведущих, основополагающих её чертах, извращают историческое сознание читателей. Исторический процесс так многогранен, никогда не однозначен, что «доказать» можно всё, что угодно, двумя-тремя фактами, вырванными из исторического контекста, одним-двумя «отредактированными» высказываниями деятеля, получившего признание (особенно если в XX в. он был отвергнут).

Появляются труды, созданные на основе метода «исторического концептуализма», когда концепцию автор вырабатывает заранее. Метод охарактеризовала автор такой работы: «В соответствии с концепцией, играющей в данном случае роль гегелевского "тезиса" или научной гипотезы, выстраиваются факты реальной истории ("антитезис"), которые получают тем самым значение исторических составляющих, вех, пружины исторического развития». Методика их выявления «основывается на анализе логики контекста конкретного исторического явления, реальной ситуации, отсечении тех субъективных вариантов истолкований событий, которые логически противоречат результату». (Последнюю цитируемую фразу от слова «логики» автор выделила курсивом.).[76]  Это та же советская методология (предвзятость), только без подчинения отвергнутой идеологии, с тем же утверждением превосходства автора как вооружённого верной концепцией над историческим источником, плюс опора на субъективизм при якобы «отсечении» его (определение «логики» процесса субъективно).

Изменение оценок многих явлений - далеко не всегда следствие научного подхода. Тенденциозность прошлых лет сменилась обратной тенденциозностью. Стало модным хулить всё вообще, что было при советской власти (хотя не бывает абсолютно плохих времён, как и абсолютно хороших), восхвалять ранее хулимое за дореволюционный период. Так стал положительной фигурой, «великим» государственным деятелем К. П. Победоносцев, который, по А. А. Блоку, выразившему отношение к этому лицу почти всей российской интеллигенции, «над Россией простёр совиные крыла».[77] Изданы работы, весьма идеализирующие династию Романовых, в частности - историка А. Н. Боханова, апологета монархии.[78] Дошло до того, что дама - автор исторической работы пишет о «светлом образе старинной аристократии» (всей вообще!!), хотя кроме благородных личностей в ее среде, как и в иных социальных слоях, имелись воры, злостные интриганы, изготовители фальшивых документов, особо бесчестные развратники и т. п.[79] Было время, когда приоритетным являлось исследование рабочего движения, крестьянских восстаний. Для нынешней издательской продукции по истории России характерно особенное внимание к узкому кругу богемы, включая интимные стороны быта, к жизни лиц из императорской фамилии.[80]

Многие исторические тексты, в том числе диссертации на соискание учёных степеней, явно подчинены интересам партий, движений, действующих на верхних «этажах» политической жизни. Опубликованный обзор новейших учебников закончен словами: «Прагматика проанализированных учебных текстов по российской истории вполне очевидна. Она диктуется, прежде всего, идейно-политическими запросами государства и определённых общественных групп».[81] Проявляется ещё «денежный заказ». Большое место в ныне издаваемой литературе занимает утверждение ведущей роли иностранцев в России - на деньги, выделяемые соответствующими организациями. Количество «необходимых» иностранцев увеличивается волею авторов и редакций.[82]

Преобладает установка на популярность, точнее «на продажу». Это обусловило многие изъяны. «Популярные» труды отличаются от научных, главным образом, пренебрежением к требованиям исторической науки. «Занимательность» вместо точности, весьма скудное, а то и превратное представление о прошлом, обращение к недостоверным источникам, досужие домыслы, отсутствие ссылок на источники сообщаемых сведений - вот характерные черты множества книг, статей и справок в энциклопедиях, которые, таким образом, ближе к журналистским выступлениям на исторические темы, чем к истории - науке.[83] Массовая популяризация приведёт науку историю к краху, её место полностью займут подобные уже имеющимся фальсификации, вымыслы, вроде того, что М. В. Ломоносов - побочный сын Петра I.

Отсутствие ссылок на используемые источники стало, можно сказать, модным, как якобы приближение исторических текстов к массовому читателю. Это пропагандирует ИРИ РАН. Таков, например, его коллективный труд «Романовы: Исторические портреты, 1762-1917» (М., 1997) под редакцией члена-корреспондента РАН А. Н. Сахарова; в нём цитированы речи, воспоминания, оригинальные документы - без единой конкретной ссылки.[84]

Поразительна неосведомлённость большинства граждан в истории российского общества. Незнание этой истории, представленной в достоверных исторических источниках и научных исследованиях, свойственно и авторам новейших работ в историческом направлении (особенно по истории тех сторон жизни, которые можно назвать духовной культурой).[85] Солидные труды они большей частью игнорируют, предпочитая не достаточно представительные, а «свежие». Собственное незнание и отсутствие критического отношения к используемой литературе не позволяет заметить ложь в той информации, которую они берут из неё, повторяют. Неверные сообщения нередко обусловлены целью сказать непременно иное, чем то, что говорили (писали) в советское время, а не истину выявить.

Выразительный и поучительный пример писаний авторов, «примкнувших к истории» в 1990-е и 2000-е гг., - книга В. С. Жидкова и К. Б. Соколова «Десять веков российской ментальности: картина мира и власть» (М., 2001. 640 с). Её рекомендовал к печати Учёный совет Государственного института искусствознания (Москва), издание осуществлено при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований. Обзор всех её пороков я здесь поместить не могу, остановлюсь на XVII веке, минуя самое его начало (с. 171-208). Незнакомство авторов с методами истинно научного исторического исследования и сознательное пренебрежение ими, незнание исторических источников и исторической литературы, самонадеянность и грубая тенденциозность привели к кардинальному искажению картины прошлого. Вместе с тем сочинение господ Жидкова и Соколова (в дальнейшем Ж. и С.) не уникально в этом отношении. Разбираю дальше указанные страницы как конкретный показатель состояния изучения отечественной истории и в надежде в какой-то мере воспрепятствовать появлению новых подобного рода лжеисследований.

Я не специалист по XVII веку, лишь дважды обращалась к нему по частным поводам (театр и музыка). Но увидеть, что эти 38 страниц к науке отношения не имеют, можно и не будучи специалистом. Достаточно общего знакомства с историей отечества и исторической литературой. Оставалось обратиться к публикациям исторических источников и основательным исследованиям.

Оболган целый век в истории огромной страны, оболгано её население. Авторы бесстыдно заявили, оклеветав настоящих историков: «...всякий исследователь подбирает факты под свою гипотезу и оценивает их со своих (в том числе - в широком смысле слова -партийно-исторических) позиций» (с. 440). Полагаю долгом представить развёрнутые доказательства лживости, в том числе более или менее подробные сообщения о характерных для XVII в. явлениях, отвергающих утверждения Ж. и С.[86]

Смех, возникавший при чтении этих страниц, замирал на губах, сменяясь ошеломлением. Вспоминается изречение И. В. Гёте: «Нет ничего страшнее деятельного невежества» («Максимы»). Кроме незнания исторических источников и серьёзных исследований о XVII в., явственна определённая направленность, самими авторами избранная или заданная извне. Соответственно принятой установке подобрана литература, точнее - цитаты из неё, а эти цитаты часто ещё сообразно искажены. Весь век рассмотрен большей частью как нечто однородное, не изменявшееся со временем. Перемешаны сведения начала и конца века без указания времени, к которому они относятся. Авторы опирались на труды Н. М. Карамзина, С. М. Соловьёва, Н. И. Костомарова, отчасти - на В. О. Ключевского, а также на публицистов и философов XIX - начала XX в., не являвшихся историками: В. Г. Белинского, Н. А. Бердяева, А. И. Герцена, Г. В. Плеханова, Н. Г. Чернышевского, игнорируя специальные труды историков XX в. (может быть, это и сочтено ими «новым подходом»).[87]

Сообщения о быте, нравах авторы взяли из работ названных авторов и, главным образом, из записок иностранцев, в том числе из сообщений о XVI в.[88] Руководством для них стала, по-видимому, цитируемая ими статья Чернышевского по поводу издания писем царя Алексея Михайловича, где он, опровергая славянофилов, идеализировал сообщения иностранцев как исторический источник.[89] «И у нас, нет оснований не доверять им», - заявили Ж. и С. (с. 197).[90] Фраза из тех, которые повергают в шок. Проверять достоверность источника - первая заповедь историка. Кроме того, авторы демонстрируют вопиющее невежество в области исторической литературы. Имеется немало книг и статей, доказывающих, что нельзя слепо доверять сообщениям иностранцев о России. Ю. М. Лотман писал: «И ценность, и, нередко, глубокая ошибочность сведений, которые можно почерпнуть из этих текстов, неоднократно отмечались исследователями. Дело в значительной мере сводится к тому, чтобы подходить к источникам этого типа как к текстам, нуждающимся в дешифровке, своеобразном раскодировании, которые должно предшествовать цитатному их использованию».[91] В поддержку себе Ж. и С. привели оценку этих записок А. Н. Пыпиным, исключив из неё некоторые места не столько для сокращения цитаты, сколько потому, что такого рода отзывы (положительные) они игнорировали.[92]

Записки иностранцев о России специально изучал Ключевский, чтобы выяснить степень их ценности как источника по истории страны; его работа переиздана.[93] В результате тщательного изучения историк в своём обзоре не коснулся сообщений о быте, о нравственности народа, ограничившись «известиями только о тех сторонах древней России, изображение которых наименее могло потерпеть от произвола личных суждений писателей» (география, управление, торговля и др.). Придётся привести длинные цитаты из Ключевского, который здесь несравненно больший авторитет, чем Чернышевский. Он писал, что в противоположность «наружному порядку общественной жизни», «известия о домашней жизни, о нравственном состоянии общества не могли быть в такой же степени верны и полны; эта сторона жизни менее открыта для постороннего глаза и притом к ней менее, чем к другим сторонам народной жизни, приложима чужая мерка. Беглые наблюдения, сделанные в короткое время, не могут уловить наиболее характеристических черт нравственной жизни народа: для оценки её путешественник мог видеть только отдельные случайные, попавшие ему на глаза явления...».[94] Для этих записок «самым обильным источником служили сочинения прежних путешественников <...>. Особенно много встречается заимствований из Герберштейна и Олеария: компиляторы выписывали из их сочинений целыми страницами, не обращая внимания на время, к которому относились заимствованные известия. <...> часто встречаем повторение и даже развитие ошибочных показаний, сделанных путешественниками».[95] Вот откуда «совпадение» высказываний, отмеченное Ж. и С. «За немногими исключениями, - продолжал Ключевский, - они писали наугад, по слухам, делали общие выводы по исключительным, случайным явлениям, а публика, которая читала их сочинения, не могла ни возразить им, ни поверить их показаний; недаром один из иностранных же писателей ещё в начале XVIII века принужден был сказать, что русский народ в продолжение многих веков имел то несчастье, что каждый свободно мог распускать о нём по свету всевозможные нелепости, не опасаясь встретить возражения».[96] Исследователи 2-й половины XX в. отмечали предрасположенность иностранных авторов к определённому восприятию России. Основные причины этого - уже сложившееся представление (на основании предшествовавших сообщений) и сознательное или хотя бы неосознанное противопоставление обычаев и политического устройства России и их страны (при этом «варварское» - то, что «не как у нас»).[97] Добавлю, что в записках, предназначенных для печати, нагромождение ужасных явлений, всевозможных отличий от европейского быта было и литературным приемом - для завлечения читателей.[98]

Ценнейший источник для истории ментальности народа - его фольклор (песни, сказки, пословицы и др.),[99] а также художественная и учительная литература, в которой отразилось мировосприятие их авторов; есть издания подлинных писем русских людей XVII в.[100] Для Ж. и С. всё это не существует.

Иностранцы в своих записках и вслед за ними Ж. и С. применяли выражение «русский человек», «русские люди», тогда как население Московского государства многонационально, кроме того, оно - совокупность разных социальных слоев. У каждого слоя - своя ментальность, чем-то отличная от других. Различны психология, мировосприятие у людей разного рода занятий; бывает больше сходства у людей одной профессии разных наций, чем у людей разных социальных слоев одной нации. Иностранцы общались в основном с придворным кругом, государственной администрацией, купцами и слугами (челядью) в этих средах. Среда власти и её окружение всюду и всегда во многом одинакова; ещё более специфична психология рабов (на Руси - холопов), во всех нациях она отлична от психологии собственника, хотя бы и не вполне свободного. По нравам этих слоев, а также торговцев, нельзя судить о ментальности народа в целом. Своих крепостных крестьян и холопов имели в виду те, кто рассказывал иностранцам, что русский человек работает только «из-под палки».

На этих 38 страницах почти все определения быта, нравов, так называемой картины мира не соответствуют исторической действительности. Как правило, авторские утверждения голословны, не приведены факты-доказательства; на XVII в. распространены сообщения о другой эпохе; как «характерные» отрицательные стороны русской жизни представлены явления, в той же мере присущие иным странам, и др.

Характеристику XVII в. в истории России (всего века, всего народа) Ж. и С. взяли из очерка А. И. Герцена «О развитии революционных идей в России»: «...народ, казалось, умер, - если он и проявлял признаки жизни, то лишь образуя шайки разбойников, бродившие вдоль берегов Самары и Волги. <...> В этом невежественном, тупом и равнодушном обществе не чувствовалось ничего человеческого» (с. 195-196). Герцен писал в пылу полемики со славянофилами. Этот текст - тёмное пятно на его имени. Характеристика противоречит историческим фактам и вообще антинаучна, поскольку представляет длительный хронологический период и сложное человеческое общество как нечто единое, цельное. Предваряя приведённую цитату, авторы сообщили, также отнеся это, по-видимому, ко всему веку: «Лишь в короткие периоды больших праздников, в пьяном угаре московский люд разворачивался вовсю, поражая сторонних наблюдателей стихийной разнузданностью дикого веселья» (с. 182).

Конечно, Россия очень и очень отставала от Западной Европы во многих отношениях. Не вернулись из-за границы русские юноши, посланные туда царями Борисом Фёдоровичем (Годуновым) и Алексеем Михайловичем для обучения языкам и другим наукам, потому что условия жизни там были привлекательнее отечественных.[101] Однако XVII в. - начало Нового времени и уже Новое время. Первые десятилетия XVII в. и его последние - разные эпохи. В литературе отмечено, что это «...век небывалых и неслыханных событий <...>, век драматический, век резких характеров и ярких лиц. Даже С. М. Соловьёв называл этот век "богатырским"».[102] Ещё современники назвали век «бунташным». Но в этом отношении он не являлся особенностью России (Руси), подобные периоды были и в истории других стран.[103] Невозможны, немыслимы для предшествовавшей эпохи характер, цели, состав участников восстаний этого века.

Таково восстание в Москве летом 1648 г. Есть о нём свидетельства того времени: челобитная восставших царю, донесения шведского посла Карла Поммеренинга шведской королеве (из государственного архива в Стокгольме), брошюра, написанная кем-то из иноземцев, живших в Москве, изданная в Лейдене в том же 1648 г., и другие, составившие сборник, вышедший в 1936 г.[104] Это восстание в деталях мало известно, и о нём стоит рассказать подробнее в опровержение герценовского текста и всей той картины XVII в., которую нарисовали Ж. и С.

1 июня 1648 г. «простой народ стал жаловаться, как и прежде часто это делал, на неправды и насилия», - сообщал Поммеренинг.[105] «Простолюдины», которые последовали с челобитной в Кремль, были «брошены в башню»; 2 июня во время крестного хода из Кремля народ пошёл за царём, требуя освобождения своих представителей. В те дни в Москву съехалось много служилых людей - дворян и детей боярских[106] (предполагалось нападение крымских татар), по предположению исследователя, не менее 10 000.[107] Они присоединились к посадским. Восставшие требовали выдачи им главы правительства боярина Б. И. Морозова, начальников Земского и Пушкарского приказов. В тот же день подана царю челобитная «от всяких чинов людей и от всего простого народа».[108] Рассказывая о непосильных податях, насилии, взяточничестве и других «неправдах», челобитчики угрожали, настаивали, требовали («ты должен»). Была определённая организованность, предполагаемые действия обсуждали (царь «узнал, о чём боярские дети совещаются с простым народом», - сообщал Поммеренинг).[109] Правительство не решилось, да и не имело возможности подавить восстание силой. Стрельцы заявили, что «сражаться за бояр против простого народа они не хотят, но [готовы] вместе с ним избавить себя от их насилий и неправд...».[110] Восставших увещевали патриарх и сам Алексей Михайлович; царь выдал двух требуемых лиц, и они были убиты, но умолял сохранить жизнь Морозова - его воспитателя («дядька»), получил согласие народа на высылку его в дальний край. 10 июня дворяне и посадские люди подали челобитную о созыве Собора, вскоре началась его подготовка (официально открыт 1 сентября). Царь медлил со ссылкой Морозова. «Народ угрожал силою вытащить Морозова из покоев его величества».[111] 12 июня Морозов под большой охраной был выслан в Кирилло-Белозерский монастырь; того же числа царь подписал указ: недоимки с посадских людей и черносошных (государственных) крестьян «выбирать исподволь», освободив от жестокого наказания («правёж»). Заменены были начальники важнейших приказов, приверженцы Морозова сосланы, стрельцы получили удержанные прежде деньги. Соборное уложение 1649 г. - труд созванного в 1648 г. Собора[112] - внесло значительные изменения в законодательство.

Ещё замечательнее восстание в Москве 1682 г. Его организаторы и главные действовавшие силы - стрельцы, к ним присоединились солдаты, пушкари, воротники; как сочувствующие - жители московских чёрных слобод и «всяких чинов люди». Оно - полная противоположность определению, которое дал народным восстаниям А. С. Пушкин (в связи с известным движением под предводительством Е. И. Пугачёва): «Не дай Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный». Поражают организованность, сплочённость, победа стрельцов. Всё решительно опровергает то, что написали о XVII в. Ж. и С, и вообще представление об этом столетии, которое наиболее распространено. Восстание описано в записках современников (писали и с ненавистью, и с сочувствием); в архивных фондах РГАДА сохранились повременные записи (записные книги) Разрядного приказа, челобитные восставших и другие документы. Его тщательно исследовал историк В. И. Буганов.[113]

Организацию восстания многие исследователи приписывали одной из противоборствовавших придворных группировок, связав его со смертью царя Фёдора Алексеевича. На самом деле его самостоятельно организовали и провели низшие служилые люди, которые отстаивали свои и общие, по их мнению, интересы. Исследованием Буганова это доказано неопровержимо, что подчеркнул в книге и он сам.[114] Подготовка восстания началась в апреле, до смерти Фёдора Алексеевича (отдельные полки выражали недовольство и значительно раньше). Стрельцы обвиняли своих полковников, бояр и приказных людей в непомерном отягощении их (недоплата положенных денег, безвозмездное использование стрельцов на работах в личную пользу полковников и близких им лиц, неправедные жестокие наказания, вымогательство и др.) и в государственной измене - неисполнении царских указов, плохом ведении государственных дел (называли изменниками). Инициаторы и организаторы восстания договорились о совместном выступлении всех полков; на тайных совещаниях выработали требования, составили список «изменников» (40 человек), ведомости средств, подлежащих взысканию в пользу стрельцов, план действий при неудовлетворении требований. Все это предъявляли для обсуждения и принятия общим сходом, наподобие казачьего круга. Была принята «заповедь»: друг за друга стоять, под угрозой смертной казни для нарушителя.[115]

Сначала стрельцы использовали легальный метод - трижды подавали челобитные. Выборного, подававшего челобитные и пришедшего узнать результат, указано было высечь. Восставшие его отбили. 28 апреля вооружённые стрельцы образовали осаду, окружив территорию, на которой проживало царское семейство, бояре, дворяне, приказные, располагались правительственные учреждения (по определению Буганова, по линии современного Садового кольца). Они потребовали выдачи полковников на правёж. В начале мая Боярская дума, по результатам произведённого розыска, приговорила: полковников от службы отставить, отнять полковничьи чины и поместья, заставить вернуть невыплаченные деньги и заплатить за работы. Полковников били батогами перед всеми стрельцами, пока те не кричали «Довольно!»; по указанию стрельцов, «не столько виноватых» били меньше, некоторых стрельцы от наказания освободили «ради того, что не все полковники равно им <...> обиды и налоги творили», но с тем, чтобы деньги были выплачены. Полковники продавали дворы и недвижимое имущество, закладывали земельные владения.[116]

27 апреля, в день смерти бездетного царя Фёдора Алексеевича, созванный Собор избрал царём малолетнего Петра (около 10 лет), что предвещало полновластие ненавистных стрельцам Нарышкиных (родни Петра) и боярина А. С. Матвеева. Все полки избрали «вестников», которые объясняли народу, что неправедно избрали младшего в обход старшего брата (Ивана) бояре-«изменники». Утром 15 мая вооружённые стрельцы, солдаты и пушкари с пушками заняли Кремль. С этого времени они стали хозяевами Москвы, в некоторой мере и страны, поскольку распоряжались судьбой высших правящих лиц. По сообщению современников, стрельцы запретили грабежи и «меж себя положили, что ничьих домов не грабить»; пойманных с поличным казнили, а «поличное» относили в Кремль, уличённых в этом своих (стрельцов) били и заключали в темницы в своих съезжих избах.[117] В Кремле восставшие потребовали выдать им бояр-изменников по списку, в первую очередь - отца царицы К. П. Нарышкина, её брата И. К. Нарышкина и А. С. Матвеева. «С великою невежливостью своею смелою» говорили с царским семейством, не слушали патриарха, «по всем царёвым палатам, яко на приступ вверх по лестнице идяху в царские чертоги», ища нужных им бояр.[118] Прилюдные казни, которые собравшийся народ в большинстве своём одобрял,[119] были не «классовой местью» (определение В. И. Буганова), а заботой о справедливости и порядке в государстве, как их понимали восставшие. Стрельцы делили полковников и бояр на плохих и хороших. Казнили не всех, внесённых в список, некоторых простили. Вняв мольбам царицы, восставшие согласились сохранить жизнь К. П. Нарышкину с условием пострига его в монахи (он был пострижен и сослан в Кирилло-Белозерский монастырь). Князю Г. Г. Ромодановскому вменяли в вину, что он как военачальник «нерадетельно служил, дружа султану турскому и хану крымскому, ради сына своего, тогда бысть в неволи»; сына его простили оттого, что 20 лет пробыл в плену Просили прощения у боярина П. М. Салтыкова за то, что убили его сына, приняв за другого.[120] После победы 15-17 мая стрельцы назвали себя «государевой надворной пехотой», соответственно в июне переименован Стрелецкий приказ. В начале июня они потребовали поставить в их честь «столп», что и было сделано, он стоял до 2 ноября. «По стрелецкому приговору» многих бояр, дворян и приказных сослали в Сибирь и другие дальние места. 23 мая выборные от повстанцев «велели» князю А. И. Хованскому «доложить государыням царевнам», что во всех стрелецких полках «и иных чинов многие люди» хотят, чтобы было два царя, первый - старший брат Иван. 26 мая Иван был наречён первым царём, царевна Софья Алексеевна - правительницей (венчание на царство обоих царей - 25 июня). Вследствие челобитной стрельцов, солдат и пушкарей о «заслуженных деньгах» с 1645/46 г. царевна Софья Алексеевна приказала собирать по всему государству деньги и серебряные сосуды (для чеканки монет), поскольку в казне денег не было. В сентябре правительство, находившееся летом в подмосковных монастырях и царских сёлах (меняло места пребывания), мобилизовало дворян Москвы и Подмосковья вместе с их холопами. Восставшие стали искать средства к примирению, чего желал и двор. Был ряд казней, но массового кровопролития не случилось. Правительство «простило» стрельцов, запретило называть их «изменниками и бунтовщиками и грабителями», стрельцы получили многое из требованного ими.[121]

Не шайки разбойников составляли войско С. Т. Разина в 1670-71 гг. (это восстание привлекло внимание всей Европы). Изданы собрание документов из архивных фондов РГАДА (в 3-х книгах) и другие исторические источники, есть серьёзные исследования. Но Ж. и С. постарались приблизить это явление к той характеристике эпохи, которую дал Герцен. Они обратились к 10-копеечной брошюре богослова В. А. Никольского,[122] написанной по методу «я так думаю»: «Сытно попить, поесть, всласть поспать, иметь возможность "покуражиться" - такая перспектива была неотразима для изнывавшего от "кабал", "продаж" и тягла населения». Эту цитату авторы книги подкрепили другим, слегка изменённым высказыванием Никольского: «Самый очевидный и наиболее привлекательный для русских "низов" её [разинской программы] фрагмент - это грабёж, разбой, повсюду сопровождавший "искоренение" верхних слоев общества» (с. 188). Совсем иное писал, например, Людвиг Фабрициус, голландец, состоявший в русском войске, направленном против Разина, попавший к нему в плен: «Он сулил вскоре освободить всех от ярма и рабства боярского, к чему простолюдины охотно прислушивались...».[123] «Повсюду обещал он народу вольность и избавление от ига (так он именовал сие) бояр и дворян <...>. В самой Москве люди открыто восхваляли Стеньку, полагая, что хочет он общего блага и свободы для народа», - сообщал другой иноземец.[124] Фабрициус писал: «...среди своих казаков он хотел установить полный порядок. Проклятия, грубые ругательства, бранные слова, <...> а также блуд и кражи Стенька старался полностью искоренить»; он привёл примеры жестокого наказания за такие поступки.[125] Не для того, чтобы сытно поесть и попить, убежала из монастыря монахиня и, надев мужскую одежду, возглавила семь тысяч повстанцев (ранее она - крестьянская дочь Алёна из выезжей слободы города Арзамаса; постриглась в монахини после смерти мужа, крестьянина той же слободы). Приговорённая к сожжению заживо, она не выказала страха и пожелала, чтобы другие «бились также храбро, как она».[126] Ж. и С. к вышеприведённой своей характеристике прибавили ещё, что «при Разине был самозванец Максим Осипов, выдававший себя за царевича Алексея», со ссылкой на Г. В. Плеханова (с. 188). Плеханов заведомо не является авторитетом по истории народных движений XVII в., а грубое несоответствие этого сообщения исторической истине известно уже давно.[127]

Я так подробно рассказала о восстаниях потому, что народные движения имеют прямое отношение к истории ментальности. Они не только выражают недовольство народа действительностью (что тоже важно), но отражают мечты и идеалы участников, другие черты их психологии. Подлинная картина этих движений опровергает почти всё, что сообщили Ж. и С. о народе Московской Руси.

В XVII в., когда всё общество якобы было «тупое и равнодушное», интенсивно развивалась не упоминаемая Ж. и С. литература, которой посвящено много отечественных исследований XX в. Ещё в первые десятилетия появилась письменная (книжная) поэзия; в 1630-е - начале 1650-х гг. существовала «целая поэтическая школа», которая объединяла лиц белого духовенства, монахов, государственных служащих; в последней трети века сложилось содружество поэтов, полагавших поэзию общественно полезным делом.[128] «...К 1690-м годам в Москве трудились десятки стихотворцев, композиторов».[129] В области гуманитарных наук главная - богословие. Оно интересовало не только богословов. В конце 1680-х возникла полемика между сторонниками греческого богословия и украинско-католического учения (по схоластическому вопросу о таинстве причастия), она захватила широкие круги москвичей. В спорах участвовали купцы и стрельцы. «Сторонники того и другого мнения ходили по дворам, проповедуя свои взгляды», прения возникали «в собеседованиях, на пиршествах, на торжище».[130] Развивалась историческая наука: составляли хронографы с привлечением сведений из иностранных источников, издан и переиздан «Синопсис» (обозрение русской истории). Эти труды соответствовали тогдашнему уровню знаний (в основном недостоверны), но они отвечали интересу к знаниям, будили мысль. С успехом изучали географию.[131]

Известны герои XVII в.: сожжённый заживо неистовый протопоп Аввакум, боярыня Ф. П. Морозова, принявшая измор её голодом, но не изменившая тому, во что верила, упомянутая Алёна, такие сильные личности, как Разин и др. Были крупные государственные деятели, самый выдающийся - А. Л. Ордин-Нащокин, которому посвятил особую лекцию (главу) в своём «Курсе русской истории» Ключевский; его проекты предвосхищали некоторые реформы Петра I.[132]

Выдающееся явление XVII в. (перешедшее и в XVIII в.), не имеющее аналогов в мировой истории, - самосожжение старообрядцев. Оно - одно из выражений национальной (по крайней мере крестьянской) ментальности. Ж. и С. его не упомянули. Первые самосожжения начались после Собора 1666-67 гг., наибольший размах приняли после указа 1685 г., грозившего староверам жестокими наказаниями, вплоть до смертной казни (согласно указу, в Москве в ближайшее к нему время казнены около 100 человек), сожглись десятки тысяч людей. В 1687 г. в Палеостровском монастыре сожглись до 2500 человек, там же вскоре - ещё 1500 человек; были «гари» одиночные, семейные, деревнями и др. В основе - неумение различить обряды и догматы. Самоубийство было протестом против «никонианства» как вторжения в духовную жизнь, защитой благочестия, спасением от «соблазна антихристом»; к этому прибавилась идея «огненного крещения» как полного очищения, открывающего вечную жизнь.[133] Как бы ни относиться к этой религиозной войне, бунт ради духовных ценностей, свободный выбор мученической смерти вместо измены своим убеждениям вызывают уважение.

«Московское общество было почти поголовно безграмотно и лишено всякой образованности», - заявили Ж. и С. (с. 204). Непонятно, о ком речь - жителях Москвы (москвичах) или населении всей Московии (московитах). В любом случае это ложь, явная даже без обращения к специальным трудам. Огромной страной управляла сеть государственных учреждений с помощью письменного делопроизводства, велись постоянные сношения с иностранными государствами, требовавшие знания не только своего, но и других языков, прежде всего латинского - международного языка того времени. Страна была застроена тысячами церквей, в церковных службах читали богослужебные книги, так что белое духовенство, кроме иногда младших церковнослужителей, было сплошь грамотным; в большой мере являлось грамотным чёрное духовенство - монахи, ведшие церковные службы (иеромонахи), писавшие летописи, переписывавшие старые книги, в том числе знавшие греческий и латинский языки. Я уже упомянула о развивавшейся литературе, которую писали и читали. А главное - имеются обстоятельные исследования о состоянии образования и «книжности» Руси в XVII в., опровергающие возрождённый миф.[134] Эти труды Ж. и С. не понадобились. Они выписали из книги А. Н. Пыпина его заключение, выведенное из сказаний иностранцев о невежестве и нелюбви к знанию русских (с. 197); из сочинения англичанина Джильса Флетчера, который был, на Руси в 1580-х гг.,- утверждение, что московитяне «без всякой науки и образования» (с. 205). Отзывы о русских немецкого учёного Адама Олеария, путешествовавшего по Московии в 1630-х гг., этим авторам не приглянулись. Олеарий писал: «...у них нет недостатка в хороших головах для учения. Между ними встречаются люди весьма талантливые, одарённые хорошим разумом и памятью».[135] Он же рассказал о своём попутчике А. С. Романчукове, отправленном посланником в Персию: «...имел склонность к свободным искусствам, особенно к математическим наукам и к латинскому языку. Он просил, чтобы мы ему помогли в изучении всего этого», за 5 месяцев Романчуков сделал большие успехи.[136]

По подсчётам исследователей, во второй половине XVII в. чёрное духовенство было грамотно на 75%, дворянство - наполовину или так же, как монашество, купечество - от 75 до 96%, посадские - от 23 до 52%.[137] Даже если эти цифры несколько завышены, далеко до «почти поголовной неграмотности». Грамотность низших слоев населения в XVII в. по-видимому, понизилась по сравнению с XIV-XV вв., но была выше, чем в следующем XVIII в.[138] Старшие дети царя Алексея Михайловича знали польский язык, читали польские книги, Симеон Полоцкий учил их латыни. Известный государственный деятель В. В. Голицын знал латинский, греческий, немецкий языки. Сын упомянутого А. Л. Ордин-Нащокина говорил на нескольких языках.[139]

В зависимости от достатка и других обстоятельств люди использовали разные формы обучения. Дворяне и крупные купцы нанимали домашних учителей, притом для обучения не только русской грамоте, но и иностранным языкам. Распространённость этого явления доказывает наличие в сохранившемся делопроизводстве образца «памяти» о таком найме. Существовали уже профессиональные учителя; в писцовых книгах (перепись населения) есть записи: такой-то, «промысел его учить детей словесности...».[140] Имелись школы при церквах, при монастырях.[141] В старообрядческой Выговской пустыни было несколько учителей и учительниц (!).[142] В посадах создавали частные школы на несколько учеников, где учили ремеслу, чтению, письму, «счётной мудрости».[143] Учились грамоте частным образом у священников, дьяконов, пономарей, приказных; грамотный отец или старший сын учили других членов семьи. Заботились о создании школ «боголюбцы» - кружок ревнителей древнего благочестия при царском духовнике Стефане Вонифатьеве (в него входил и царь Алексей Михайлович). Член кружка боярин Ф. М. Ртищев в 1649 г. открыл школу при Андреевском монастыре для «всех, хотящих учению внимати».[144] До упомянутой Ж. и С. Славяно-греко-латинской академии (1687 г.) действовали: патриаршее училище в Чудовом монастыре в 1650-60-х (около 12 лет); с 1665 г. - школа при Заико-носпасском монастыре для молодых подьячих, где изучали русскую грамматику, латынь, польский язык, историю, пиитику, риторику, богословие; с 1681 г. - школа при Печатном дворе, в 1686 г. в ней состояли 232 ученика, из них 166 учили «славянскую» грамматику, 66 - греческий язык; с 1682 г. - школа Сильвестра Медведева при Заиконоспасском монастыре.[145]

Наиболее распространены были рукописные учебные руководства и пособия. В 1634 и 1637 гг. напечатали в Москве два издания «Азбуки».[146] В 1646 г. издано «Наказание к учителям, как им детей учити грамоте и како детям учитися божественному писанию и разумению» - практические советы учителю.[147] Во 2-й половине XVII в. Печатный двор издал 300 000 букварей и 150 000 «учительных» Псалтырей и Часословов.[148] Известны частные собрания книг. Они были у высшего и среднего слоя служилых людей, духовенства¹⁰⁵. У Ключевского сложилось мнение, что «... любовь к старой книжке была знакома русским грамотеям XVI-XVII веков едва ли в меньшей степени, чем позднейшим московским библиографам».[149] Были книги у крестьян и посадских людей. По владельческим надписям на книгах известна домашняя библиотека женщины, жительницы Олонецкого края.[150] Основная литература в этих собраниях - церковная (Евангелие, жития святых, службы святым, Псалтырь, Часослов и др.). Кроме того, хранились оригиналы и переводы западноевропейских книг по географии, астрономии, другим естественным наукам, по истории, переводная и отечественная художественная литература, в том числе в списках.[151]

Крестьяне Поморья (черносошные, не крепостные) приобретали книги на волостные деньги, они хранились в приходских церквах; кроме богослужебных книг, это и книги для чтения - нравоучительные и развлекательные.[152] Было много книг в частной собственности крестьян (преимущественно богатых). У их наследников археографические экспедиции XX в. собрали многие тысячи рукописных и старопечатных книг; они находятся в Пушкинском доме и других государственных хранилищах. Были грамотные и среди крепостных крестьян, из них крестьяне выбирали старост; большей частью являлись грамотными крестьяне (черносошные, монастырские, частновладельческие), ведшие собственные торговые дела.[153] Грамотных холопов помещики и вотчинники назначали своими приказчиками и конторщиками.[154]

В качестве «яркой характеристики» образа жизни россиян Ж. и С. привели цитату из труда Н. И. Костомарова: «Русский человек жил как попало, приобретал средства к жизни как попало; подвергаясь всегда опасности быть ограбленным, обманутым, предательски погубленным, он и сам не затруднялся предупреждать то, что с ним могло быть, он так же обманывал, грабил, где мог поживлялся за чужой счёт ближнего ради средств к своему, всегда непрочному существованию. От этого русский человек отличался в домашней жизни неопрятностью, в труде - ленью, в сношениях с людьми - лживостью, коварством и бессердечностью» (с. 196). Почему так писал Костомаров (внебрачный сын русского помещика и украинской крестьянки, ведущий деятель украинского национального движения), понять можно.[155] Почему так оплевали предков Ж. и С, решить не берусь. Они добавили к этому соответственно отобранные цитаты из записок иностранцев и свои заключения в том же духе, не приводя оснований к ним.

Если все русские были таковы, какими описал их Костомаров, то как им удалось обустроить страну, несмотря на разорение Смутного времени и последующие невзгоды? Москва уже в середине XVII в. - не только административный центр и центральный рынок страны, но и крупный международный рынок; были развиты ремёсла (до 200 ремесленных специальностей).[156] «Я удивился громадности города, - писал путешественник Эрколе Зани (1675 г.). - Он превосходит любой из европейских и азиатских <...>. Хотя большая часть строений там из дерева, однако снаружи они довольно красивы и вперемежку с хоромами бояр представляют чудесный вид. Улицы широки и прямы, много обширных площадей <...>. При каждом жилище или боярских хоромах - дворы, службы, баня и сад».[157] Адольф Лизек, живший в Москве тогда же (секретарь посольства императора Священной Римской империи германской нации), насчитал 42 000 строений, 2000 церквей и монастырей. Церкви, писал он, «выстроены по весьма изящному образцу <...>. Некоторые главы позолочены, а прочие покрыты металлическими листами. Нельзя выразить, какая великолепная представляется картина, когда смотришь на эти блестящие главы, возносящиеся к небесам», «вельможи и купцы имеют дома каменные, прочные и великолепные».[158] Швед Иоганн Филипп Кильбургер, приезжавший в Москву в 1674 г., сообщил: «Теперь в Москве день ото дня более строят церквей, монастырей и домов из кирпича. <...> Известь очень бела и хороша».[159] В противоположность таким описаниям Ж. и С. сообщили: «Улицы Москвы были столь же опасны для жизни обывателя, как поле боя для солдата. Город был наполнен криминальными элементами, постоянно готовыми к грабежу и убийству» (с. 202), разумеется, без указания источников этой информации. Увеличение числа «криминальных элементов», в какой-то мере непременных в каждом большом городе, могло приходиться на голодные годы.

Не «как попало» жили московиты. «Более всего замечательно и похвально в Москве, - писал Кильбургер, - то, что для каждого рода товаров, от самых лучших до худых, есть особые улицы и рынки <...>, почему и избавляешься от труда искать долго товар...».[160] Как «замечательное» это отметил и Зани, назвавший в числе торговых рядов ряд «рисовальщиков», продававших картины - «цветы, плоды, виды». Он же писал: «...в начале каждой улицы - извозчики с санями и повозками».[161] Над воротами из Кремля висели большие часы, показывавшие московское время. Голландец Стрейс (Стрюйс), пребывавший на Руси в 1669-70 гг., отметил: «Недавно вошли в моду цветы. <...> С некоторых пор нет дворянина, у которого бы не росла большая часть цветов, известных климату Европы»;[162] садами увлекался царь Алексей Михайлович. Дворец Алексея Михайловича в селе Коломенском поражал всех видевших его как «восьмое чудо света» (он был обит листовым золотом, внутри украшен богатой европейской живописью). Прекрасные здания (церкви и др.) украшали многие местности Руси. Некоторые ремесленные изделия ныне хранятся в музеях, восхищая мастерством.[163]

Ещё Олеарий, приезжавший в Россию в 1634 г., сообщил, что в стране развито садоводство и огородничество, особенно в Москве.[164] Лизек писал: «...кто не был в Московии, тому покажется невероятным, какое там обилие жизненных припасов, которые сделали бы честь самому роскошному столу». Он рассказал о тщательном уходе за огородами, отметив: «Искусство помогает природе»; восхищался русским напитком под названием «мёд» («этот напиток хорошо бы ввести в употребление и у нас»).[165] Во 2-й половине XVII в. в стране уже возникли мануфактуры (промышленные предприятия с ручной ремесленной техникой), в 1632 г. основан первый железоделательный завод. Для всего этого, как и для международной торговли, требовались предприимчивость и знания-разумение. Происходило освоение Сибири и Дальнего Востока; в 1658-69 гг. построены Нерчинск, Иркутск, Селенгинск. Отважные землепроходцы и мореплаватели совершали географические открытия.[166]

На Руси «человек не только в глазах властей, но и в собственных глазах был не самодовлеющей ценностью, но средством для достижения неких внешних целей», - доложили читателям Ж. и С. (с. 172). И дальше: «Русское общество эпохи Московского царства выработало особого человека, в картине мира которого, помимо образа государя и Бога, фигурировало три характерных фрагмента. Первый из них состоял в том, что личность, образ "я" как бы сливался с образом государства» (с. 203). Никаких оснований для такого заявления авторы не привели. Это положение можно представить только в смысле прямо противоположном, по-видимому, тому, который имели в виду авторы, - соответствующем знаменитой фразе Людовика XIV (по другим сведениям - английской королевы Елизаветы): «Государство - это я». Дальнейший текст: «Основным и ведущим началом русского общественного строя московского времени, заимствованным с Востока, было полное подчинение личности интересам государства» (там же). Это сказано о XVII в., насыщенном массовыми и индивидуальными протестами против устройства своего государства (см. выше о восстаниях), против царя и церкви.[167]

Помимо тех движений, о которых я уже написала, поразительное явление - Соловецкое восстание 1667-76 гг. Монахи Соловецкого монастыря отстаивали «старую веру»; кроме того, «чёрные старцы» (в основном выходцы из крестьян и посадских, в том числе беглые) восстали против архимандрита и верхушки братии («соборных старцев»). К монахам присоединился гарнизон монастыря и разные другие люди. В составе повстанцев, по отписке воеводы: «...разных чинов людей московских, беглых стрельцов и донских казаков и беглых боярских людей и крестьян человек с четыреста и больше, да чернцов человек с 300». Семь лет (с 1669 г.) монастырь противостоял осаде его государственным войском (были велики запасы продовольствия, дополнительно им снабжали окрестные крестьяне). Только в январе 1676 г., когда монах-перебежчик открыл тайный вход, осаждавшие взяли монастырь.[168] Какое уж тут слияние образа «я»..! Притом Ж. и С. сами процитировали Ключевского: «В этих мятежах резко вскрылось отношение простого народа к власти <...>: ни тени не то что благоговения, а и простой вежливости, и не только к правительству, но и к самому носителю верховной власти».[169] А главное - исследования XX в. показали и доказали, что XVII в. замечателен именно проявлением личностного, индивидуального начала, складыванием нового типа человека.[170]

Люди сами выбирали свою судьбу (не все, конечно). Выше я написала о самосожженцах. В том же направлении - почти запредельный аскетизм основателя «капитоновской ереси» (появилась в 1630-х). Последователи Капитона проповедовали самоубийство, наперекор христианству. У ведущих деятелей старообрядчества Ивана Неронова и протопопа Аввакума и у Никона (вначале входившего с ними в один кружок) - «новое сознание личной ответственности за судьбу христианского мира», они не признавали решений церковных соборов. По-видимому, верно заключение М. Б. Плюхановой: «Неправильно было бы полагать, что неукротимость и неистовость Аввакума - оригинальные его черты, они - в духе времени. Другое дело, что лучше всего они описаны в Аввакумовом житии».[171] В начале 2-й половины XVII в. возникла «христовщина» («хлыстовщина»). Появились «христы» - люди (в основном крестьяне), избравшие для себя необычную жизнь (тоже проповедовали аскетизм) и привлекавшие почитателей. В их роспевах был такой, например, стих: «Мой престол - небеса, подножье - земля».[172] «Христов» заключали в тюрьмы, пытали, ссылали, но движение продолжало жить.

Крепостное право - в числе важнейших вопросов истории России, предмет серьёзных научных обсуждений.[173] Ж. и С. избрали руководством для себя статью В. Г. Белинского по поводу сочинений А. С. Пушкина и магистерскую диссертацию начинающего социолога Н. И. Хлебникова. Ссылаясь на Белинского, они написали: «...до Годунова в России не было крепостного права в установившемся смысле этого слова» (с. 171-172)[174], пренебрегая специальными исследованиями.[175] Дальше списали у Н. И. Хлебникова, слегка перефразировав: « В истории России акт закрепощения совершался дважды, второй раз при Екатерине II в 1783 году» (с. 181). Но закрепощение крестьян в России - не единичный акт, а процесс, повториться дважды он не мог.[176]

Говоря о Смутном времени, Ж. и С. заявили сногсшибательно: «Можно предположить, что в эту эпоху крепостное право было действительно необходимо, чтобы приучить людей к труду...» (с. 181).[177] Собственным глазам трудно поверить, читая эту фразу Государству требовалось прикрепить крестьян к определённому месту, чтобы обеспечить стабильность в получении доходов и исполнении натуральных повинностей. Но при этом закреплялось право собственности помещика на крестьянина, уничтожалась свобода человека - главная ценность жизни. Для Ж. и С. это, видимо, не имеет значения. Тот же С. М. Соловьёв, на которого Ж. и С. ссылаются рядом, не забыл написать, что крестьяне убегали от непомерных денежных поборов и других тягот, а не от труда.[178] Отношение крестьян к труду как высшей ценности жизни, её основе выражено в былине о Вольге и Микуле Селяниновиче: пахарь Микула - идеализированный образ крестьянина - во многом превосходит князя Вольгу (Былина сложена ранее XVII в. на юге, досочинена на севере - Микула распахивает лес; жила в XVII и следующих столетиях.) Труду посвящено много пословиц.[179] На барщине крестьянин бывал «ленив» от неохоты работать на барина и желания сберечь силы для собственного хозяйства.[180] В крестьянстве и средних слоях населения труд почитался богоугодным. В тех же средах трудолюбие и искусную работу считали главным достоинством женщины.[181]

Признав всё-таки, что сельские жители трудились, авторы книги сообщили: «Тяжёлый ежедневный крестьянский труд не оставлял им ни времени, ни физических возможностей интересоваться чем-либо ещё, кроме выживания» (с. 196). И дальше: «...для простонародья[182] праздник, в сущности, означал только одно - пьянство» (с. 202). Но известно, что крестьяне слагали и пели песни, сказывали сказки и былины, занимались ремёслами на уровне искусства, украшали свои жилища и одежды, грамотные читали книги, в том числе вслух -для интересующихся неграмотных. Праздники сопровождались определёнными обрядами. На святках и в городах, и в сёлах и деревнях обязательно устраивали святочные игры, несмотря на то, что их осуждали царские и патриаршие грамоты и указы.[183] Это важно для истории ментальное.

«В отношениях между людьми господствовала ложь», - сообщили авторы (с. 172).[184] Так - обо всём народе огромной страны, неоднородном по социальному положению, по национальности, по ряду других признаков (крестьяне Поморья и донские казаки, например, совсем разные люди). Дальше они процитировали Флетчера (XVI в.): «...от большого до малого <...> всякий русский не верит ничему, что говорит другой, но зато и сам не скажет ничего такого, на что бы можно было положиться» (с. 204). И для XVI в. сомнительна справедливость этого безоговорочного суждения (в отношениях с иностранцами такое могло проявиться). А в XVII в. люди Руси неоднократно проявляли чрезвычайную доверчивость: десятки тысяч шли за самозванцами, веря им; безоговорочно верили основателям религиозных движений. Не позволяло всё время лгать и никому не верить общинное устройство сёл, деревень и посадов. Жили пословицы, прославляющие правду и честность.[185]

Опираясь на Хлебникова, Ж. и С. заявили об «отсутствии представления о справедливости» у тогдашних россиян (с. 204). Представление о справедливости существовало ещё в первобытном человеческом обществе, в соответствии с ним делили тушу убитого животного. Но оно, как известно, различно для разных категорий лиц разного времени. Помещики считали справедливым владеть людьми (видимо, и авторы этой книги тоже, судя по их замечанию о крепостном праве), не все крестьяне и холопы разделяли это мнение. Чувство справедливости (ощущение несправедливости) толкало людей на восстания; в соответствии со своим представлением о справедливости повстанцы выдвигали требования. Общепринятое понятие о справедливости обязательно в общинной жизни. Праведному суду, как необходимому условию человеческого существования, осуждению суда неправедного посвящены пословицы, например: «Прав суд не остуда», «Сиди криво, а суди прямо». О том же популярные сатирические повести XVII в.: «Шемякин суд», «Судное дело ерша с лещом» и др. В популярном сборнике XVII в. «Пролог» есть «Слово к судиям, еже право судити».

Спокойное отношение россиян к смерти авторы, цитируя К. Ва-лишевского, назвали «презрением к жизни» (с. 202). На самом деле это совсем другая черта ментальности, о чём опять-таки говорят пословицы. Несмотря на проявления свободомыслия (богохульство, антиклерикальные пословицы, пренебрежение требованиями церкви), люди в XVII в. были верующие. Жила твёрдая вера, что «все в руце божией» («Христос ясно видит, кто кого обидит»), что смерть неизбежна и потому не страшна («Умре Адам, быть там и нам»), тем более что праведная жизнь и покаяние сулили за гробом жизнь вечную и радостную. Отношение к смерти ребёнка (по крайней мере не матери, а других лиц) ещё и в следующие века определялось формулой «Бог дал, Бог взял». Когда московские стрельцы в 1682 г. просили прощения у боярина П. М. Салтыкова за нечаянное убийство его сына, тот ответил: «Божья воля».[186] Существовали пословицы, утверждавшие ценность физического существования, прославлявшие личную свободу, выражавшие самоуважение крестьянина.[187]

«Русские были в старину народ безжалостный», - процитировали Ж. и С. Чернышевского, отредактировав его фразу в соответствии со своей установкой (с. 202).[188] Действительно, страшно читать о пытках и казнях, которым подвергали людей от имени государства, и о расправах повстанцев с захваченными недругами. Однако характер карательной системы государства[189] нельзя смешивать с характером всего его населения.[190] Восставшие производили расправы в состоянии аффекта, к тому же толпа, как известно, создаёт особый психологический климат. (Были, конечно, как всегда и везде, жестокие индивидуумы.) Существенно и то, что авторы отметили бегло: «...и во многих других государствах казни и наказания были также довольно жестокими» (там же). Не «довольно», а даже очень жестокими.[191]

Жестокость была действительно в какой-то мере привычной. В русских былинах изображено её много, в основном не с осуждением, а как бы с одобрением (впрочем, это и литературный приём). Жестоки герои и героини некоторых лирических песен. Однако исторические факты и фольклор в целом говорят, что это свойство вовсе не было господствующим в человеческих отношениях. Примеров выдающегося милосердия можно найти немало. Вот один из них. В Смутное время, когда люди из разных мест бежали под защиту Троице-Сергиева монастыря, монастырь и его крестьяне, по внушению архимандрита Дионисия (он говорил: «...во время такой беды надобно изо всех сил помогать людям»), строили дома, странноприимные избы, больницы для раненых, «люди ездили по лесам и дорогам, подбирали раненых и мёртвых; женщины, которым монастырь дал приют и содержание, беспрестанно шили и мыли рубашки живым, саваны - мёртвым».[192] Боярин Ф. М. Ртищев, дворецкий царя Алексея Михайловича, служение нуждающимся и страдающим поставил целью своей жизни, был миротворцем при дворе, не выносил вражды и злобы.[193] Не чужда была доброта повстанцам 1682 г. Во всех городах существовали богадельни при церквах. Просящим милостыню подавали, особенно одаривали нищих в праздники (это отметили и Ж. и С. - с. 201).

Ключевский в лекции «Добрые люди Древней Руси» говорил о расцвете частной благотворительности до Петра I как способа собственного нравственного совершенствования и приобретения «богомольца» за себя. «Нельзя вычислить, какое количество добра вливала в людские отношения эта милостыня, насколько она приучала любить человека и отучала бедняка ненавидеть богатого». Рассказ об Ульяне (Иулиании) Осорьиной (Осоргиной), за самоотверженную помощь нищим и убогим причисленной к лику святых в начале XVII в., он заключил словами: «...ни один исторический источник не записал, сколько было тогда Ульян в Русской земле и какое количество голодных слёз утёрли они своими добрыми руками. Надо полагать, что было достаточно того и других, потому что Русская земля пережила те страшные годы, обманув ожидания своих врагов».[194]

Лизек написал: «Справедливость требует сказать, что гостеприимство есть общая добродетель русских».[195] О добрых, любовных отношениях в семье см., в частности, упомянутую переписку Хованских. О доброте и дружбе, их необходимости и ценности говорят многочисленные пословицы.[196]

В дополнение к утверждению всеобщей жестокости, авторы заявили: «...в картине мира русского человека того времени отношения с людьми были окрашены только в два (манихейских) цвета - либо ты сам жестокий тиран, либо тебя жестоко тиранят» (с. 203), полагая, что Флетчер, на которого они опираются, приезжавший в 1580-е гг., верно определил характер всех русских на весь будущий век. Манихейство тут ни при чем,[197] и в целом заключение ложно.

Отважившись определить ментальность населения Московской Руси, авторы не удосужились получить представление о его составе, о соотношении разных его слоев. По сведениям 1670-х гг. 90% населения составляли крестьяне, около 3% - посадские.[198] Известно, что ментальность крестьянства сказалась в русской духовной культуре.[199] Но крестьяне - не однородный социальный слой. В их числе, кроме частновладельческих крепостных (до 3/4 в то время), ещё монастырские и другого духовенства, дворцовые и черносошные. Мировосприятие крепостных и черносошных (обременённых налогами, но лично свободных) не вполне сходно. (Последние были менее ограничены в личных и гражданских правах, значительно менее лично зависимы от своего владельца - государственной администрации.) Крестьяне несколько раз упомянуты на этих 38 страницах, но ни разу Ж. и С. не обмолвились о крестьянской общине, во многом определившей мировосприятие крестьян, хотя существуют работы об этом.[200] Общиной, «миром» жили все крестьяне - и черносошные, и крепостные, такая жизнь требовала дружеских отношений, какой-то взаимопомощи, хотя бы в отдельных случаях. Идеологии крестьян присуще требование равенства (уравнительности), скромность притязаний, а также законопослушность, которую взрывало только чрезвычайное отягощение. Обо всём этом говорят и пословицы.[201]

Если бы все русские люди были такими, какими их изобразили Ж. и С. (ленивы, тупы, несправедливы, жестоки, воры, тираны и т. д.), не появились бы стихи о дружбе, любви, благодарности, какие существуют в русской литературе XVII в. В 1638 г. упомянутый выше 30-летний А. С. Романчуков так закончил послание вылечившему его немецкому врачу: «Вина всем добродетелям - любовь, / не проливает бо ся от нея никогда кровь. / О благий мой друже, прими сие в памятный дом своего сердца, / о Христе юных люби яко братию, а старых почитай яко отца».[202]  В стихотворной переписке поэтов постоянны выражения дружбы, приязни, признательности и т. п.[203] Не могли бы слагать в народе трогательные песни, как, например, песня от имени Ксении Годуновой, полная жалости к юной осиротевшей царевне, и притом истинно художественная.[204] При таких качествах не написал бы московский дворянин П. А. Квашнин нежное любовное стихотворение (начало 1680-х гг.):

Свет, моя милая, дорогая,

не дала мне на себе нагледеться,

на хорошой прекрасной лик насмотреться.

Пойду ли я в чисто поле гуляти,

найду ли я мастера живописца

и велю списать образ ей на бумаге,

хорошей прекрасной лик на персоне,

поставлю е во светлую светлицу.

Как взойдёт на меня тоска и кручина,

пойду ли я в светлую светлицу,

Спасову образу помолюся,

на персуну мила другу насмотрюся:

убудет тоски моей и кручины.[205]

Все люди - хорошие в «Повести о тверском Отроче монастыре», там не присутствует вообще никакого зла.[206] Народные основы нравственности, правильной жизни изложены, в частности, в замечательном литературном памятнике 2-й половины XVII в. «Повесть о Горе и Злосчастии» - в поучении родителей своему чаду:

Не ходи, чадо, к костарем[207] и корчемникам,

не знайся, чадо, с <голями> кабацкими,

не дружися, чадо, с глупыми-немудрыми,

не думай украсти-ограбити

и обмануть-солгать и неправду учинить.

Не прельщайся, чадо, на злато и с<е>ребро,

не сбирай богатства неправого,

<не> буди послух лжесвидетельству.

А зла не думай на отца и матерь

и на всякого человека,

да и тебе покрыет Бог от всякого зла.

Не безчествуй, чадо, богата и убога,

а имей всех равно по единому.[208]

Не имея представления о действительном, а не о придуманном ими духовном мире людей XVII в., притом приписав им «однородность» до церковного раскола (с. 191), Ж. и С. выдали такое поразительное голословное заключение: «В Московской Руси постоянно шла борьба церковных идеалов с варварской распущенностью - Борьбу этих двух картин мира ощущал каждый человек, - если брала перевес церковная картина мира, то человек делался аскетов и отшельником, постом и молитвой заглушавшим природные инстинкты. Если же церковной картине мира не удавалось завладеть Человеком, то он делался разбойником и грабителем, для которой? не существовало ничего святого. Разумеется, основная масса общества имела картину мира, располагавшуюся где-то посередине между этими двумя полюсами и включавшую в себя и некоторые религиозные образы, но в основном сохранявшую вполне варварский характер. Так что в то время, как русский народ формально считался православным, картина его мира вряд ли соответствовала православной доктрине» (с. 206).

Что такое «варварская» картина мира? И кто такие «варвары» в XVII в.? Все не православные, в том числе знаменитые мыслители того века - англичанин или пресвитерианин Фрэнсис Бэкон, католик Ренэ Декарт, иудей Бенедикт (Барух) Спиноза? Но современное православие (по крайней мере в лице патриарха Алексия II) призывает уважать чужие религии.[209] Что именно авторы относят к «православной» картине мира, каковы её «основы», они тоже не поясняют. Между тем идеология православия изменилась, изменялась и прежде. Например, борьба со скоморошеством усилена в XVII в.; «Стоглав» (1551 г.) требовал лишь не соединять его с христианскими обрядами (на свадьбах, поминках). Не обязательно было православному становиться аскетом. Аскетизм мил церкви, но чрезмерный («капитоновщина») признан ересью. Важно было верить и каяться в грехах. Церковь признавала: «Нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не грешил бы».[210]

Евангельское учение, как известно, противоречиво. Православие требует добрых дел, но в первую очередь оно опиралось (не знаю, как теперь) на Евангелие от Иоанна (Четвёртое евангелие), в основе которого - утверждение веры как залога спасения, бессмертия, примат веры над деяниями.[211] Похоже, что с середины XVII в. сколько-то образованных людей привлекло Послание апостола Иакова о примате дел.[212] Ж. и С. написали, что «в конце 40-60-х годов <...> в литературе стали возникать мотивы осуждения бездельников...» (с. 194). Но эти мотивы присутствовали и в более ранних произведениях. Например, в сборнике поучений, сказаний и пр. «Измарагд», известном с XIV в., сказано о ленивом: «Недостатки у него в дому седят, а убожье в калите [мешке] гнездо свило, тоска в пазухе <...>. А тот человек ленивый и сонливый в дому не господин, а жене не муж, а детям не отец». На указанные годы, как выяснил исследователь, пришлось усиление призывов к активности, связанное с соответствующими изменениями в практической жизни.[213] Опровержение вышеприведённых характеристик русских людей Герценом и Костомаровым, полюбившихся авторам книги, представляют собой известные энергичные деятели 2-й половины XVII в. на государственной службе, в торговле, в хозяйстве. Энергичность, стремление к скорейшему решению дел присущи были царю Алексею Михайловичу: того же он требовал от других.[214] Яков Рейтенфельс, живший в Москве в 1670-73 гг., писал: «Приказания царя, какого рода они бы ни были, хотя бы и ведущие за собою смерть, исполняются всеми быстро, невзирая ни на какие преграды».[215] Упомянутый А. Л. Ордин-Нащокин сообщал: «Не для я покою приехал, то мне в радость, штобы больши службы»; быстроты исполнения он требовал от подчинённых.[216] Того же рода были и деятели местного управления (некоторые, по крайней мере), в частности в Сибири, пекшиеся о «государевых делах», «государьской прибыли».[217] Разбойников было много на Руси в Смутное время и голодные годы. В другие - если больше, чем в иных странах, то только вследствие большего общего количества населения. В разбойники шли преимущественно от горя-зло-счастия, а не от природной склонности. В народных песнях их называли «сиротинушками», «бесприютными головушками».

«Одной из самых ярких и характерных черт быта Московской Руси было тотальное и безудержное пьянство», - уверенно заявили Ж. и С. (с. 197), прибавив новые краски в старый миф. Они справедливо связали усиление пьянства с введением казённой винной монополии («царевых кабаков»), но «тотальной алкоголизации населения» не было. Костомаров, на которого они опираются (с. 198), мог «свидетельствовать» (так выразились Ж. и С.) только о современном ему пьянстве (свидетель - очевидец).

Старинное изречение «веселие Руси есть пити» означает не беспробудное пьянство, а то, что в дни и часы, отведённые на отдых, «веселье», было принято непременно пить. В сообщениях тогдашних документов о пьянстве оно предстаёт как выпадение из норм благонравия, а не привычное явление.[218] В 1648 (1649?) г. священник из города Кашина, жалуясь на пьянство и драки в городе в первой неделе Великого поста, просил соответствующего царского указа и наказаний, он писал: «...а которые, Государь, люди Бога боятся и видючи такое великое безчиние и беззаконие и пьянство, и от них плач и рыдание великое...».[219] То есть отнюдь не все пьянствовали. Как известно, не пьют и не пили старообрядцы, которые составляли четверть или даже треть населения страны. Надо полагать, что не указ патриарха Никона о троеперстии подвиг их к этому, а таков был образ жизни и прежде. В 1652 г. проведена «кабацкая реформа» в целях уменьшения пьянства.[220] Кильбургер (1674 г.) сообщал: «Кабаков, как в Москве, так и в других городах и селениях, не слишком много».[221] Пьянство при дворе ввёл Пётр I, в XVII в. его не было.[222] Крестьяне пили в престольные праздники, на Рождество, в пасхальную неделю, на Масленице, на свадьбах, родинах, крестинах, поминках, на базарах, но не в рабочее время (и, как уже отмечено, - не все). Крестьянские пословицы призывали не напиваться, другие отвергали пьянство в целом.[223]

Пьянство не было «характерной чертой» Московской Руси XVII в. и потому, что это явление широко распространённое. Пили во всей Европе в то время, раньше и позже. Римская империя не знала водки, но виноградное вино было там главным удовольствием. Пили все, от патрийцев до солдат и прочих, об этом говорят стихи тогдашних поэтов (например, Катулла) и многочисленные древнеримские граффити. «Пьяной» была Немецкая слобода Москвы, где жили иностранцы, приехавшие с Запада.[224] Английский исследователь писал об Англии 2-й половины XVIII в.: «Это была поистине хмельная эпоха. <...>. Пьянствовали и стар и млад, причём чем выше был сан, тем больше человек пил. Без меры пили почти все члены королевской семьи, за исключением самого короля [Георга III]. Считалось дурным тоном не напиться во время торжества». Олеарий писал о безвестной русской бабе, которая валялась на дороге из кабака. А здесь - герцог, «упившись, валялся на улице, так что его принимали за мертвеца»; пьянствовало духовенство, «женщины всех сословий старались, насколько это возможно, не отставать от мужчин». В Лондоне в то время «насчитывалось 17 тысяч пивных и над дверью чуть ли не каждого седьмого дома красовалась вывеска, зазывавшая бедняков и гуляк из мира богемы выпить на пенни, напиться на два пенса...».[225] Наследник престола Георг, принц Уэльский (будущий Георг IV) свободно говорил на французском, немецком, итальянском языках, помимо родного английского, хорошо пел, играл на виолончели, но при этом «напивался до бесчувствия и бывал доставлен домой в мертвецки пьяном виде».[226]

Гомосексуализм, о котором сочли необходимым сообщить Ж. и С. (с. 200-201), конечно, существовал, поскольку эта психофизиологическая особенность присуща определённому проценту населения всех стран, всех наций. Педерастия в монастырях обнаруживалась и в следующих веках (дела об этом есть в архивном фонде Канцелярии Синода в РГИА). Так что это явление - не отличительная черта российского XVII в. «Неурегулированность семейных отношений» (с. 200) здесь не при чём, к тому же они, напротив, были урегулированы законами и обычаями («довольно крепкие в то время семейные отношения» отметили на другой странице сами Ж. и С. - с. 187). «Знатные бояре, помимо жён, имели любовниц» (с. 200). Но у многих знатных и незнатных мужчин мира это бывало во все времена. Упомянут «гарем» (там же), но ни имя его содержателя, ни источник этих сведений не названы. «Гаремы» из крепостных были распространены в XVIII-XIX в.[227]

В добавление к утверждению Костомарова о неопрятности русских Ж. и С. привели цитату из сочинения XVI в. К тому веку можно было не обращаться, о нечистоплотности на Руси говорили и иноземные авторы XVII в. Но иностранцы писали и другое. «Омовению русские придают очень большое значение, <...>. Поэтому у них и в городах и деревнях много открытых и тайных бань...», - сообщил Олеарий.[228] Восторженный рассказ «О банях московских и их привычках мыться» составил Ганс Мориц Айрман, уроженец Нюрнберга, поступивший на шведскую службу и бывший в Москве в свите шведского посла в 1649 г.[229] Он заключил его словами: «В общем ни в одной почти стране не найдёшь, чтобы так ценили мытьё, как в этой Москве». Это подтверждал и участник Нидерландского посольства 1675-76 гг. Балтазар Койэтт: «Русские вообще очень любят бани и наружное омовение, из-за чего там везде в городах и деревнях много общественных бань, кроме того у вельмож у всех свои бани в собственных домах».[230] Стрейс (Стрюйс) сообщил, что русские непременно моются и надевают всё чистое перед посещением церкви.[231] Во все времена все сталкивавшиеся с крестьянами Севера и Сибири (старообрядцами) отмечали их чистоплотность. Не лишне сравнить с Западом. Французские врачи-гигиенисты в XVI-XVH вв. писали, что мытьё водой «расслабляет», способствует слабоумию, «приводит в изнеможение силы и добродетели», что «купанье без медицинской рекомендации и насущной необходимости не только не нужно, но чрезвычайно опасно для человека», когда дурно пахнут подмышки, надо усердно протирать их пучком роз, но не мыть, вообще «к мытью прибегать с большой осторожностью».[232]

Только в тёмном цвете представили авторы женщин XVII в. Ключевский писал: «Герберштейн первый пустил в ход известие, что русские женщины упрекают в холодности мужей, если те не бьют их <...> У Петрея из этого рассказа вышла целая история, украшенная курьёзными подробностями».[233] Ж. и С. приняли эти известия безоговорочно (с. 200). Не заинтересовали Ж. и С. положительные отзывы иностранцев. «Русские женщины сколько красивы, столько же и умны», - написал Лизек.[234] Восторженный рассказ оставил о них Айрман.[235]  Какая-то «привычка» к рабству действительно была (и долго сохранялась). Авторы верно отметили, что существовавшие «нормы семейных отношений проповедовались православной церковью». Но и в целом именно православная церковь определила «вто-росортность» женщины и, соответственно, её угнетённое положение[236]. К таким общественным выступлениям, как, например, в Англии,[237] русские женщины ещё долго были неспособны. Однако в критических ситуациях и они принимали участие в общественной жизни. Современник писал, что перед восстанием в Москве 1682 г. «не точию в мужах, но и в женах словеса от обид и в неполучении правых дел всюду происходили»,[238] а во время раскольничьего мятежа «и неуки, мужики и бабы говорили невозбранно...».[239] Жили героические женщины. Я уже упомянула боярыню Морозову и монахиню-воительницу Алёну. Были женщины, причисленные к святым за их образ жизни. Царевна Софья Алексеевна (правительница) так же, как протопоп Аввакум, не уникальна, существовали натуры, подобные ей, только деятельность их была меньшего масштаба. Известна пословица XVII в.: «Жена мужа не бьёт, а под свой норов ведёт». Среди былин, записанных в XVII в., есть былина «Ставер Гаденович» (другое название: «Ставр Годинович»), рассказывающая о верной молодой жене, которая сумела вызволить мужа из заточения, да притом оказалась богатыршей и ловким стрелком.[240] Если бы все женщины были забитые и приниженные, кроме отравительниц мужей и прелюбодеек (с. 200), не появилась бы такая былинная героиня. Умная и верная жена в центре «Повести о Карпе Сутулове» XVII в.

Приведу ещё несколько сообщений Ж. и С. о Московской Руси.

«Страсть или привычка к доносам есть одна из самых выдающихся сторон характера наших предков», - выписали они из статьи публициста П. К. Щебальского (с. 186-187). О доносах известно из «сыскных» (судных) дел по ним. Сравните количество этих дел с количеством населения в данный год! Да и вообще вопрос этот не так прост. Кроме случаев злостной клеветы, в доносительстве можно видеть доверие к законной власти, которая должна всё праведно разрешить. Это доверие существовало одновременно с протестами, сатирическими выпадами в литературе и т. д., поскольку, как учила церковь, «нет власти, аще не от Бога». «Правительство покровительствовало доносительству как государственному институту в тех случаях, когда дело касалось его интересов», - написали Ж. и С, по-видимому, с осуждением (с. 204). Вряд ли существовало правительство, полностью отвергавшее доносы (сообщения о совершённых или готовящихся преступлениях).[241]

«Человек не имел права не только высказывать своё мнение, но и слушать что-либо "не позволенное", не говоря уже о том, чтобы отстаивать свои убеждения» (с. 203). То не особенность Руси.[242] Это право человек приобретает только в демократическом государстве. Существеннее для истории российского общества, что люди всё-таки высказывали свои мнения. Иван Неронов проповедовал против войны с Польшей 1632-33 гг. как напрасного пролития христианской крови.[243] Аввакум и устно, и письменно (рассылая свои письмена) обличал пореформенную церковь, а церковь не была отделена от государства. Массовыми протестами являлись восстания.

«Единственное занятие царей составляли пиры, торжественные шествия, вечерни, обедни, приёмы посланников, переодевание по три или четыре раза в день», - сообщили Ж. и С. (с. 195) как бы от себя, перенеся в начало последние слова фразы Герцена.[244] Конечно, русские цари XVII в. отличались, например, от французского «короля-солнца» Людовика XIV (1639-1715, король с 1643 г.), при котором королевский двор являлся центром духовной жизни Франции, а французская культура надолго стала образцом для всей Европы. Но был деятельным и образованным царь Борис Фёдорович (Годунов). Алексея Михайловича я уже упомянула, его влияние сказывалось в верхнем слое людей его времени.[245] Переодевание - не прихоть бездельника, его требовал ритуал, притом переодеванию придавался определённый и большой смысл.[246]

«С целью установления единства в религиозных взглядах на мир и в отражающей его церковной литературе [?]» якобы была проведена известная церковная реформа (с. 189). Придумали Ж. и С. такую цель от полного незнания или чтобы сказать «новое слово»? «Боголюбцы» стремились к нравственному совершенствованию общества, но реформа-то была чисто обрядовая. Алексей Михайлович хотел полного тождества русской церкви с греческой, Никона в греческой церковной службе привлекала праздничность, пышность. (Народ взволновало отвержение усвоенного старого, объявление его ложным, ересью.)

У русских «не позволяется священнослужителям говорить никаких проповедей к народу...», - выписали авторы из сочинения польского дипломата и историка Рейнгольда Гейденштейна (с. 206-207). Но в XVII в. проповедничество появилось! О распространении его заботились «боголюбцы». Проповедовали в храмах, на улицах и площадях; популярные проповедники - Иван Неронов, Аввакум, Никон. Позже знаменитый проповедник - Симеон Полоцкий, были и другие; в храмах даже декламировали силлабические стихи.[247]

Русское церковное пение «надолго осталось таким же неподвижным, неразвитым, одноголосным, каким пришло на Русь» (с. 185). Но давно известно, что многоголосное «партесное» пение широко распространялось в Московской Руси при Алексее Михайловиче и Никоне.[248] При царе Фёдоре Алексеевиче в Москву приглашён теоретик, учитель и композитор церковных хоров Н. П. Дилецкий, появилось много его учеников и последователей. Сочинения их ещё подражательны, однако творения лучшего из них, певчего дьяка

B.      П. Титова, «поражают своим звуковым богатством и чисто хоровыми эффектами».[249] «Семнадцатый век не прошёл даром в смысле
значительного изменения вкусов и взглядов на музыкальное искусство и его место в церковном богослужении».[250]

О Соборном уложении 1649 г. Ж. и С. сообщили: «Это был Основной закон в России, действовавший до второй половины XIX века» (с. 186). Если этому поверить, получится, что не было кардинальных преобразований Петра I и реформ его преемников. В действительности уже при Петре осталось очень мало неотменённых статей этого уложения (одни заменены новыми, другие - большинство - не применяли вследствие нового государственного устройства).[251] Фраза авторов «...московиты держали многочисленных холопов и рабов» (с. 202) - пример безответственного употребления терминов. Полные холопы и являлись в юридическом смысле рабами; термина «раб» в законодательстве Московской Руси не было.

Премного неправды и в следующих главах. Но я не рецензию на книгу пишу, а даю примеры серьёзных и даже чудовищных искажений российской истории. Их уже достаточно.

Фактические ошибки, ложные суждения, необоснованные домыслы и вымыслы в большом числе присутствуют и в статьях на более или менее узкие темы. Сказывается отсутствие системных знаний в области источниковедения и библиографии. Факты, о которых становится известно из случайных источников - вне связи с другими или неверно с чем-то связанные, - толкуют превратно. Авторы стремятся откликнуться на веление нынешнего времени выражать новые взгляды, давать новые оценки, но от недостаточности знания исторической жизни это «новенькое» нередко оказывается нелепостью.

Из множества - один пример: фрагмент статьи доктора философских наук, ведущего научного сотрудника того же Государственного института искусствознания О. А. Кривцуна «Художник в истории русской культуры...». (Не касаюсь тех сообщений, для доказательства ложности или сомнительности которых понадобилась бы хотя и небольшая, но специальная работа.)

Кривцун написал: «В середине 1850-х гг. устанавливается монополия императорских театров», её первая цель «...освободиться от деятельности и влияния иностранных трупп в двух русских столицах».[252] Но монополия Дирекции императорских театров (ДИТ) на зрелища и концерты в столицах существовала с 1800-х гг., вначале без прямых постановлений об этом; автор на полвека сократил её действие.[253] Иностранные труппы (итальянская, французская, немецкая) входили в число императорских (казённых) трупп ведения ДИТ и «конкуренцию» ей составить не могли.[254] «Итальянские оперные труппы, начавшие ещё при Николае I приезжать в Россию, <...> с начала 1840-х прочно обосновались...», - сообщил Кривцун. Но итальянские труппы приезжали ещё в XVIII в., а в 1843-м (это эпоха того же Николая I) создана постоянная императорская итальянская труппа, и до 2-й половины 1880-х гг. частные труппы уже не приезжали. Дальше у этого автора нечто сходное с положительной оценкой крепостного права его коллегами: «Объективно принятие указа [?] о монополии послужило стимулом воспитания плеяды русских композиторов и исполнителей. Концертирование выходит за пределы салонов...».[255] «Плеяда композиторов» конца 1850-х и следующих годов - это, видимо, «Могучая кучка» (Новая русская музыкальная школа). Тут мне нужно писать или много или ничего. Sapienti sat.[256] Мыслящий разумеет отсутствие связи названных явлений. А концертирование «за пределами салонов» существовало ещё в XVIII в., в 1-й половине XIX в. получило значительное развитие. Неправду утверждает и другая фраза на той же странице: «До середины XIX в. наслаждение произведениями <...> классиков было доступно лишь избранным посетителям вечеров у графов Виель-горских». Но с 1802 г. действовало Филармоническое общество, дававшее крупные вокально-инструментальные концерты, потом -Симфоническое общество, Концертное общество; собирали совсем не «избранных» Университетские концерты; с разрешения ДИТ давали сольные концерты местные музыканты и гастролёры.[257] А знаменитые домашние вечера были ещё у А. Ф. Львова, где тоже шли и симфонические концерты; произведения «серьёзных» композиторов звучали на музыкальных вечерах во многих домах.

На той же странице Кривцун сообщил, что князь Ю. Н. Голицын - первый дворянин, «профессионально занимавшийся искусством». Но задолго до него граф Ф. П. Толстой с 1806 г. стал служить в этой области (в Эрмитаже, потом - медальер на Монетном дворе, преподаватель медального класса Академии художеств). Там же автор назвал великую княгиню Елену Павловну «попечительницей» Русского музыкального общества (РМО) с 1857 г., а РМО образовано в 1859-м. Дальше сказано, что в 1902 г. воспитанникам консерваторий «впервые предоставлены права государственной службы».[258] На самом деле было предоставлено право службы без экзамена на чин (с XIV класса) как воспитанникам государственных учебных заведений. А с экзаменом они могли служить и раньше, да и певцы и музыканты, служившие в императорских театрах, ведь находились на государственной службе. «Активно работает Филармоническое общество», - сообщил автор о 1860-х гг.[259] Но оно давало 2-3 концерта в год (иногда 1 или 4), ведущим в концертной жизни было РМО. Фальсифицирована история музыкальной жизни провинции. Автор заявил, что во 2-й половине XIX в. оперные спектакли «сначала частично, а затем и целиком вытеснила оперетта»,[260] тогда как действовали постоянные оперные театры в Киеве, Одессе, Тифлисе, на целые сезоны снимали оперные труппы театральные сцены других городов. Прославившихся в провинции оперных певцов принимала императорская сцена. В другом номере журнала Кривцун опирается на источник, давно признанный подложным (см. с. 127).Поразительная черта новых трудов — бессовестный плагиат. Некоторые книги производят впечатление созданных методом монтажа ксерокопий и сканированных текстов. Иногда в эти тексты вносят стилистические изменения, в других случаях текст оставлен в первозданном виде, но без кавычек, большей частью и без ссылок.

Как конкретный пример можно назвать ту же книгу господ Жидкова и Соколова. Из работ большинства цитируемых авторов Ж. и С. привели, кроме подобающе оформленных цитат (кавычки, ссылки), другие фрагменты текстов без кавычек и ссылок. Некоторые примеры я привела. Во 2-й части книги поместили более 3-х страниц моего текста, без искажений и опечаток, но без кавычек и ссылок.[261]

 

Задачи изучения истории России

 

Представление об истории России подлежит значительному пересмотру, с переосмыслением явлений, тщательной проверкой оценок, выводов и обобщений, исправлением множества ошибок в фактических данных. И необходимо приближаться к целостному её освещению.

Ближайшая цель – воссоздать возможно полную картину минувшего во всей его сложности, многогранности, противоречивости. Первейшая задача – преодолеть односторонность в освещении истории, исследовать все стороны жизни общества и жизнь всех его слоев.

Задача воспроизвести былое в его подлинности, хотя бы относительной, требует критического отношения ко всей исторической литературе. Стоит критически[262] подходить ко всем идеям, концепциям, узаконенным в годы «беззаветной преданности» классикам марксизма-ленинизма.[263] Нельзя слепо верить новейшим теориям и концепциям, используя, однако «рациональное зерно», если оно есть. Только опора на подлинно научные исследования, а не на собственное видение может сделать какую-либо концепцию, теорию научно обоснованной, заслуживающей внимания.

«Нам давно нужна Теория, которая дала бы достаточно ясное понимание того, кто мы есть, что с нами  происходит, куда мы идём и что с нами может стать, если мы не переменимся и будем и далее следовать накатанному пути нашей истории. Эта теория должна быть объясняющей, чтобы ответить на мучающие нас вопросы, и понимающей, проникнутой общими болями и бедами, объективной и одновременно пристрастной, исполненной мудрости и здравого смысла», - написала автор предисловия к известной книге А. С. Ахиезера.[264] Теория, «проникнутая общими болями и бедами, объективная и одновременно пристрастная», - это не из области науки. Тоска по «объясняющей» теории, видимо, порождена известной чертой ментальности россиян, побуждающей ждать и искать пастыря, отца-руководителя, который поведёт по правильному пути. Это тоска о том, во что можно верить. Вера и наука - «две вещи несовместные». У нас уже была принята и господствовала нераздельно «понимающая и объясняющая» теория. В ней, не искажённой, многое научно обосновано. Однако послушное следование ей одной - да ещё в советском варианте - привело так или иначе, больше или меньше, к одностороннему освещению и искажению исторической действительности в большинстве исторических работ советского времени (особенно в трудах обобщающего характера). К такому же результату приводят новые теории и концепции, создаваемые при малом знании исторической действительности, мало соответствующие историческим реалиям. Философ писал: «Каждая последующая научная теория по сравнению с предшествующими является более полным её глубоким знанием».[265] Новейшие теории исторического процесса опровергают этот тезис.

Повторяю, история нашей страны по-настоящему не изучена, а то, что изучали, во многом искажено. Умозрительные теории, сколько бы в них ни было остроумия и другой привлекательности, не могут привести к подлинному познанию человеческих обществ. Верно сказано: «В доказательство почти любой теории можно представить впечатляющий набор отдельных примеров, вписывающихся в желаемую схему».[266] При этом теории всегда упрощают многоликую многоцветную жизнь. Все теории исторического процесса - это гипотезы, предположения, «игра ума». Наиболее интересные из них плодотворны для Живой мысли тем, что толкают на дельнейшие размышления. Они полезны как «пробный шаг» на пути к полному знанию, но всегда под_лежат проверке историками в ходе их исследований. Нет резкой разницы между теоретическим мышлением и просто научным; подлинно научное историческое знание всегда связано с теоретическим мышлением, включает размышления, истолкование, обобщение.

При изучении любого фрагмента прошлой жизни важно не полагать безусловной ни одну из теорий. В процессе исследования могут быть отвергнуты все они, может быть, какая-то получит подтверждение.

Большую часть явлений социальной истории в советское время, как уже сказано выше, описывали так, чтобы «совпасть» с классиками марксизма-ленинизма и цензурными установками. При верном освещении одной стороны явления умалчивали о другой. Одностороннее освещение - один из путей искажения истории.

Пример - реформа 19 февраля 1861 г. В. И. Ленин написал: «Пресловутое "освобождение крестьян" было бессовестным грабежом крестьян, было рядом Василий и сплошным издевательством над ними».[267] В таком направлении ее и рассматривали; тем более, что имеются и другие оценки в таком плане, сделанные в XIX в.[268] Приводили цитату из очерков Ф. П. Еленева (псевдоним Скалдин): «В захолустье и в столице». Еленев, сообщал о непомерном отягощении крестьян денежными повинностями, с которыми часть крестьян не могла справиться. Но он говорил и другое. И эти его замечания интересны и ценны в широком, а можно сказать источниковедческом, плане: «Местные условия России столь разнообразны и самое освобождение крестьян совершилось при столь различных хозяйственных данных, что очевидно невозможно и ожидать, чтобы последствия реформы 1861 года везде были одинаковы <… > Люди, желающие, во что бы то ни стало доказать, что освобождение крестьян ухудшило их хозяйственный быт, не обращают внимания на примеры, доказывающие обратное явление, и наичаще принимают нищету и разорение, унаследованные крестьянами от крепостного права, за явление как бы новое, обнаруживающееся только после реформы 1861 года»;[269] «...всякие доводы и сравнения, направляемые к доказательству того положения, что крестьяне наши обеднели и разорились вследствие упразднения над ними помещичьей власти, всегда будут доводами и сравнениями фальшивыми и бесплодными. Вообще во всех отзывах помещиков о нынешнем положении крестьян <...> чрезвычайное
преувеличение невыгодных сторон крестьянского быта и обобщение
частных случаев».[270] 19 февраля 1861 г. - великий перелом в жизни
российского общества. Не стало сословия рабов, которое было создано крепостным правом (вспомните - человека можно было не
только выпороть на конюшне, но продать и купить, разлучая с близкими, помещик распоряжался брачными союзами и пр.). Происходили изменения в психике людей, изменялось представление о справедливости и другие понятия. Прежние Ваньки и Поликушки стали Иванами Петровичами и Поликеями Савельевичами, а дети немалого числа их сравнялись с бывшими господами, а то и превзошли их, получив образование, в том числе высшее. Заслуживают специального изучения результаты реформы 19 февраля 1861 г. и других (в частности, отмены телесных наказаний в 1863 г.) в области духовной культуры.

Мешала объективному изучению истории идея исторического прогресса. В советское время непременно надлежало выявлять что-то «прогрессивное» и противоположное ему. Однако прогресс может быть более или менее безусловным только в отдельных составляющих истории (уровень образованности, техника, экономика). Немало явлений, признанных прогрессивными, имеет отрицательные черты; одновременно с появлением новых положительных качеств жизни отмирают хорошие старые, являя регресс (это видно и на примере новейшей истории России). Как человечество в целом, так и  одна страна, её население развиваются отнюдь не по однолинейной строгой вертикали снизу вверх.

В имеющихся многочисленных трудах ничтожно мало представлены люди большинства. В советское время было обязательным почитать «народ», но образ жизни человека из народа, его внутренний мир, кроме выявления революционных настроений, историков не интересовал. Теперь главный интерес вызывает «элита» (начиная от членов царствовавшей династии и близких к ней лиц). Чтобы познать ход истории, нужно узнать, понять людей большинства. Жизнь так называемых рядовых людей не менее важный объект исследования, чем жизнь людей замечательных; рядовые - это большинство членов общества.[271]

В литературе прочно держатся мифы, рождённые высказываниями В. И. Ленина, и другие. Многие историки знают, что это мифы, но возражать Ленину нельзя было до 1990 г. Теперь можно, и следует все их развеять.

Так, историческая действительность не позволяет принять известный тезис Ленина о двух культурах в каждой национальной культуре - «демократической» и господствующей «буржуазной», которую социал-демократам надлежало отвергать.[272] Труды по истории культуры, в первую очередь художественной, должны были этому соответствовать, хотя на самом деле субкультур в российской национальной культуре было не две, а значительно больше, многие национальные и религиозные традиции жили вне классового деления, народное искусство в значительной мере было принято и в верхних слоях общества, достижения «буржуазной» культуры - гордость всей нации.

Не соответствует истине определение народного движения 1670-71 гг. под водительством С. Т. Разина как «крестьянская война». Инициаторы и основная боевая сила - донские казаки; как известно, вливались в войско, кроме крестьян, холопы, посадские, солдаты, в том числе целыми гарнизонами, поволжские народы и др. У Разина были свои цели, ради которых он и привлекал массы участников.[273] По имеющимся сведениям, собралось 200 000 человек, больше, чем в государственном войске,[274] в составе вооружения - пушки, ружья, пищали, бердыши, копья и др.[275] В. И. Буганов нашёл удачное определение: гражданская война.[276]

Миф о «потёмкинских деревнях» вошёл в поговорку. А. М. Пан-ченко показал, что это «именно миф, а не достоверно установленный факт».[277] Он возник ещё до отъезда Екатерины II из Петербурга, в столице и в Киеве был распространён среди представителей иностранных держав и недругов-соперников Г. А. Потёмкина.

Замечу, что при опровержении всегда следует опираться на достоверные исторические свидетельства, а не на свой дух протеста, как это иногда бывает. Так, автор статьи, отвергающей тезис В. И. Ленина, что декабристы были «страшно далеки» от народа, написала: «Декабристы были страшно близки народу - ни одно поколение российской интеллигенции так уже не было близко. Вскормленные крепостными кормилицами, взлелеянные нянями-крестьянками (а нередко от крестьян и рождённые), работавшие в поле, ездившие в ночное, прошедшие походы с солдатами и владевшие солдатским матом так же непринуждённо, как литературным французским языком».[278] Но революционные народники, по крайней мере часть их, шли «в народ» вследствие непосредственного соприкосновения с ним, с его жизнью; Дмитрий Каракозов был «дитя народа» «от кости дворянской»[279]. Иногда можно обнаружить и подтверждение опровергаемого. Я, начиная готовить книгу «Театр и зритель провинциальной России: вторая половина XIX в.» (Л., 1977), втайне намеревалась опровергнуть мнение о большом воздействии Н. А. Добролюбова на читавшую публику. Ища подтверждения своим возражениям, находила, напротив, доказательства его огромной значимости в ту эпоху,[280] обнаружила даже непосредственное влияние на актёрское творчество, на трактовку упоминаемых им ролей в пьесах А. Н. Островского.

Соответственно тому, о чём я написала в первой главе, главнейшая задача - обстоятельное изучение духовной культуры, всех её составляющих. Не как «надстройки», а как существеннейшей области истории человеческих обществ.[281]

Важная область изучения - историческая 1тсихология. В процессе движения человеческого общества во времени изменяется и психология людей. Требуется конкретное исследование существовавших нравов, обычаев, верований, принятых нравственных норм и степени их практического выполнения (важно при этом изучение биографий наших предков, включая так называемых рядовых людей с вниманием к их психологии). Понятия о нормах человеческого поведения, о добре и зле, совести и долге, о смысле жизни различны в разные эпохи. Они определяли ход истории не в меньшей степени, чем «экономический базис», влияли и на состояние экономики. Без знания исторической психологии и духовной культуры в целом не приблизиться к истине в постижении исторического процесса из-за отсутствия достаточной базы для его объяснения. Нельзя применять данные других эпох.[282] В отечественной литературе по теории и методике исторической науки утверждения, что невозможно понять историю без изучения психологии, звучали ещё в 1960-70-е гг.[283] Писала об этом и я в «Источниковедении истории русской музыкальной культуры» (М., 1989). Практических последствий это, кажется, не имело. В 1997 г. учреждена ассоциация «Историческая психология» как отделение Петербургского философского общества, объединившая специалистов разных областей гуманитарного знания.[284]

В чрезвычайной степени необходимо для достижения верного познания прошлого изучение истории художественной жизни, роль которой в процессе развития человечества поразительно недооценена. Искусство влияет на формирование мировоззрения, по крайней мере - мировосприятия. Оно занимает значительное место в пространстве человеческой жизни, даже когда человек не проявляет к нему специального интереса.

Искусство - понятие неоднозначное, общепринятое его определение не найдено, нет единого мнения, что именно к нему относится.[285] Определение, данное в современном учебнике для вузов,[286] на мой взгляд, не полно. Существенно, в частности, что искусство обращено к чувствам, рассчитано на эмоциональное восприятие. Определение в серьёзном, в целом, труде «Социология искусства», справедливо опровергающем многие прежние ложные установки, историку, по-моему, ничего не даёт.[287] Здесь я имею в виду художественную литературу,[288] музыку, театр, танцы, пластические искусства.

Художественная жизнь - это и создание произведений искусства, и их бытование, то есть формы и степень распространения, отношение к ним публики, восприятие и усвоение их. Термин «жизнь» предусматривает особенное внимание именно к проблеме бытования художественных произведений, к роли их в жизни людей. В такой полноте эта область былого исследована крайне недостаточно, несоразмерно месту искусства в общественном и частном быту. А без картины художественной жизни не может стать полноценным образ эпохи.

У истории художественной жизни при этом есть отличия от других исторических наук. Подлежат изучению особые категории фактов - не только предметы, действия, но и факты сознания и переживания, не только что-то сделанное, виденное, слышанное людьми, но и вызванные этим мысли и чувства.

Оценки современниками явлений искусства, суждения о них -важные составляющие художественной жизни. Высшие достижения искусства, создания выдающихся художников могут быть в своё время не вполне познаны, оценены не по достоинству. История взаимоотношений творцов и потребителей художественного творчества полна драматизма. С углублением понимания истории человеческого общества и психологии человека углубляется и постижение произведений искусства прошлых эпох. Однако искусство играет какую-то роль в обществе, оказывает воздействие на общественную и частную жизнь так и в той мере, как оно понято и прочувствовано. В интерпретации художественного произведения зрителями, слушателями, читателями выражено воздействие этого произведения на их чувства и мысли. Как его толковали - это и значит, чтобы оно давало обществу, какие стороны идейной и эмоциональной жизни питало. Позднейшие толкования - это уже факт другой жизни, иной эпохи.

Изучение истории художественной жизни представляет особенную, хотя и преодолимую, трудность и тем, что при этом профессионалу-историку нужно знать ещё историю данного искусства, искусствоведу - быть достаточно знакомым с историей этого времени в целом.

Задача историка художественной жизни не выяснять «закономерности» функционирования искусства, чем занимается социология, а представить, воспроизвести все явления этой жизни (или жизни определённого вида искусства) в связи с отношением к ним общества (общественных групп). Цель - выявить, по возможности, влияние искусства и отдельных его произведений на общественную и частную жизнь, выяснить роль искусства как обстоятельства, в той или иной мере определявшего направление и содержание жизни общества. Существенно то, какое оно - это искусство - несло в себе представление о мире, о добре, о красоте, какие вызывало (могло вызвать) мысли и чувства, в какой среде и в какой мере распространялось. Наибольший интерес представляет именно восприятие предков, а не собственное авторское толкование. Важно непредвзято изучать зрительские и слушательские вкусы и интересы. И при том не забывать, что, хотя человек социально детерминирован, каждая человеческая личность своеобразна, всякий наш предшественник уникален и отличается своей внутренней жизнью от любого из нас. Нужно постигнуть «их»: уяснить, что именно слушатели в современном им искусстве приняли, что отвергли, как они его трактовали или считали правильным понимать, ориентируясь на лидирующие идеи и вкусы, выявить социально-эстетические потребности, вскрыть разнообразие бытовавших взглядов и оценок и их происхождение. При таком изучении искусство раскрывает духовный мир общества больше, чем литература, поскольку бытовало в более широкой среде, во всех социальных слоях, занимая большее временное пространство. Имею в виду искусство во всех его формах, разной степени художественности. При этом недопустимо пренебрежительное отношение к искусству «низкому», «не подлинному», «не прогрессивному», «развлекательному» и т. п. Нужно учитывать всё, что современники, какая-то часть их, считали искусством.[289] Разумеется, исследователь не может полностью устраниться от собственной оценки (да это и не нужно), но он не вправе подменять ею суждения людей изучаемого времени.

Освобождение от идеологического гнёта обусловило появление, наконец, в литературе суждений, соответствующих действительности. Авторы упомянутой «Социологии искусства», определив разнообразные функции искусства, справедливо отметили: «Но во всех случаях, при любом их сочетании в искусстве всегда присутствует функция развлечения и отдыха».[290] И далее: «...в искусстве принципиально не существует объективных оценок. Любая оценка - результат субъективного восприятия реципиентом субъективной картины мира художника, отражённой в созданном им произведении».[291]

Много изучают профессионалы историю литературы. Есть и работы о функционировании литературы, о читателях, их отношении к конкретным произведениям. Но для прояснения вопроса о влиянии литературы на психический мир и жизнедеятельность людей потребно изучение бытования всего массива беллетристики, а не только творчества тех, кто признан литературоведами выдающимися.

Театру, как искусству, неотрывному от литературы, в российской литературоцентристской истории духовной культуры уделяют (во всяком случае, уделяли) также довольно большое внимание. Но театроведы обычно изучают былой театр как критики, а не как историки. Между тем театр, в особенности репертуар и театральная критика, - зеркало общественных настроений, Психологии общества. Театр отражал идейную жизнь своего времени и одновременно питал её своими творениями. Как коммерческие предприятия театры должны были ориентироваться на «большую публику». Её вкусы, интересы, потребности сказывались в отборе пьес, становившихся наиболее популярными, «обречёнными на успех». Смысл и ценность репертуарных пьес для публики может очень отличаться от литературоведческого анализа их. Актёры, режиссёры, сами зрители обогащали пьесу своим толкованием, которое определяли разные факторы - от усвоенных литературно-театральных традиций до новых философских идей.

Совершенно недостаточно выяснено место музыки в истории, хотя с музыкой (имею в виду и вокальную) каждый в той или иной мере общался всю жизнь.[292]

Я уже неоднократно писала, приводя убедительные доказательства, что с музыкой люди соприкасались больше, чем с другими искусствами, включая литературу.[293] В Петербурге XIX - начала XX в. (в основном со 2-й половины XIX в.) действовало (разновременно) много специальных учебных заведений (более 140) и добровольных объединений (кружков, обществ) профессионалов и любителей (120),[294] чему и подобия нет ни в одной другой области социального бытия.[295]

Уже признана самоценность искусства, право существования «искусства для искусства». Но нельзя связывать самоценность с якобы независимостью от других сторон исторической жизни. В 1997 г. один из теоретиков, в увлечении «новаторским» теоретизированием, заявил, что искусство «суверенно» и это «проявляется уже в том, что оно не находится в прямом соответствии с историей общества», «вершинные» художественные произведения появляются «во времена, отнюдь не всегда отличавшиеся подъёмом жизни общества»; в доказательство названы «золотой век» русской литературы первой трети XIX в. и «серебряный век» русского искусства начала XX в.[296] Конечно, искусство развивается не «нога в ногу» с уровнем материального благосостояния общества и развитием технологий, однако всегда в тесной (неоднозначной) связи с другими гранями исторического процесса.[297] «Золотой век» порождён настроениями образованного общества. Отечественная война 1812 г. и заграничные походы 1813-14 гг. «разбудили» его; дневники и переписка лиц, к нему относившихся, создают впечатление, что вершинных достижений тогда просто не могло не быть. И так называемый серебряный век - порождение общественной атмосферы того времени, с «обратной связью». После 70 лет «соцарта» тезис о «суверенности» совсем ошеломляет. Известно и «прямое соответствие» искусства политико-идеологической доминанте эпохи, примеры - искусство СССР и нацистской Германии. Кроме того, «соответствие» другим сторонам истории выражалось и в противодействии им.

По существующему определению искусствоведение включает историю, теорию и критику. Но история искусства может быть двух родов. Возможна она как история жанров, видов, форм, специфических приёмов, технического оснащения и т. п. вне связи с идеологией и другими сторонами социального бытия, обращение к которым непременно навязывали в советское время. По-видимому, такой род интересен творцам художественных произведений и искусствоведам. Но полноценная история искусства и история художественной жизни, которая должна входить в целостную историю человеческих сообществ, неотрывна от изучения эпох.[298] Чтобы понять историю направлений (течений) в искусстве, истоки перемен в процессе его эволюции, стимулы деятельности художника, значение произведений искусства для своего времени, историю их функционирования, нужно изучать их в социальном контексте: в связи с особенностями эпохи, общественной мыслью, эстетическими и этическими нормами того времени.[299]

Для первого из названных двух родов истории искусства можно выделять вершинные в каком-то смысле произведения. Для полноценной его истории и истории художественной жизни интересны все, независимо от степени «прекрасного» в них (его понимание в разные эпохи различно), «идейной» и «социальной» ценности, от вызываемых ими переживаний (восхищение или, напротив, отвращение и т. п.). Высокомерное отношение к тому, что исследователю (или его времени) представляется «не искусством», приведёт к искажению исторического процесса, который всегда неоднозначен. Без внимания к малохудожественным, но популярным в своё время творениям не может составиться истинное представление о художественной жизни. Интересна вся мера насыщения общественной и частной жизни произведениями искусства всех рангов. Необходимо внимание не только к новаторству, исканиям, «прогрессивному» искусству, но и к тому, которое было отвергнуто новыми направлениями, однако продолжало пользоваться успехом в массах потребителей. Идея прогресса вообще не имеет отношения к истории искусств, хотя на ней основывались все «...ведения» советских лет. Былое искусство не ниже, не хуже какого-то нового, оно другое, иное.

В числе весьма существенных граней исторического процесса - наука. Имею в виду изучение не эволюции самих наук, а их влияния на историческую жизнь. Общеизвестна связь с наукой экономики, формы военных действий. Но, кроме того, наука влияла на идеологию, психологию, формирование политических теорий. В частности, это эволюционная теория Ч. Дарвина. И. П. Павлов говорил: «Кто не знает Дарвина, кто не знает того грандиознейшего впечатления, которое произвела его книга во всём умственном мире».[300] Развитие естественных наук в России к 1860-м гг. внесло изменения в идеологию образованного общества, стал широко распространяться атеизм. «Эволюционизм занял особое место в культуре и общественно-политической жизни страны, став важнейшим компонентом мировоззрения русской интеллигенции».[301] Исследователь выявил, что в первой половине XX в. «биологические науки прямо воздействовали на политику, идеологию и даже экономику. Воздействие биологии ощущалось во всех важнейших сферах жизни имперской Германии, и прежде всего в здравоохранении и определении геополитики».[302] Роль естественных и гуманитарных наук в жизни россиян заслуживает специального рассмотрения.

К какой бы стороне былого ни обращаться, важно изучение провинции. Провинция - это вся Россия, кроме двух её столиц - Петербурга и Москвы. По переписи 1897 г. это 123,3 миллиона человек против 2,3 миллионов столичных жителей. И горожан в провинции было 14,5 миллионов, в шесть с лишним раз больше, чем в Петербурге и в Москве вместе. В понимании большинства россиян провинция и была Россией. Именно изучение провинции позволит уточнить степень влияния на ход истории определённых идей, меру распространённости тех или иных явлений, уяснить корни происходивших перемен и др. Между тем исследование истории провинциальной России передано в основном в ведение этнографии и краеведения. Благодаря развитию краеведения, исследования провинции множатся, но их результаты недостаточно используют в более общих исторических трудах. В сознании многих историков жив тот смысл слова «провинция», который придал ему М. Е. Салтыков-Щедрин, - всё духовно нищее, консервативное, чуждое новому.[303]

Интерес к XIX - началу XX в. ныне в большой мере отодвинут потребностью выяснить подлинную историю XX в. с его массовыми злодеяниями, превзошедшими все предыдущие. Однако то время, или уже - с 1861 до осени 1917 г., весьма интересно для изучения человека и человеческого общества. Отнюдь не «золотой век», но всё же время более или менее «человеческих» условий по сравнению с предшествовавшим периодом и трагическим последовавшим. После отмены 19 февраля 1861 г. рабства (крепостничества) происходили другие благотворные перемены в общественно-политической обстановке, особенно с 1905-06 гг. (в частности, в ноябре 1905 г. - апреле 1906 г. отменена предварительная цензура повременных и неповременных изданий).[304] Период 1906-17 гг. - российский Ренессанс. Понимаю под этим не так называемый русский духовный Ренессанс, а чрезвычайное богатство общественной жизни, создание десятков обществ в различных её средах, расцвет искусства, литературы, науки, особенно яркую «всемирную отзывчивость», проявившуюся, например, в музыкальной жизни.[305] И при этом - всё возраставшее революционное движение, приведшее к революциям 1917г., беспощадное ему противодействие (казни и ссылки народовольцев, кровавое подавление революции 1905-07 гг. и др.).[306] Внимательное, без предубеждения, выяснение того, как жили люди в тех нормализовавшихся постепенно условиях, что ими двигало при совершении тех или иных действий, открывает много нового, и эти открытия - материал для новых размышлений.

При изучении всех периодов, как верно отмечено в литературе, важно иметь в виду и «проигранные дела». Без изучения «таких проигранных дел и традиций полной и правдивой истории быть не может».[307]

 

 

Условия подлинно научного исследования

 

Если исследователь стремится приблизиться к истине, обязательно соблюдение условий подлинно научного исследования. Это не есть стеснение личной свободы, как не является покушением на свободу личности требование соблюдать правила употребляемого языка. «Каждый пишет, как он слышит» (Б. Окуджава. «Я пишу исторический роман») - это не для научного исторического труда. Каким бы ни был подход к выяснению и объяснению прошлого, если работа претендует на научность, должны быть применены научные методы и не нарушаема фактическая точность. При разных подходах один и тот же факт может быть истолкован разно. Но если при том соблюдены названные условия, эти толкования не опровергают, а дополняют друг друга. Выше изложены принципы научного историзма. Есть ряд положений, их развивающих и дополняющих, несоблюдение которых - прямая дорога к фальсификации исторической действительности.

Первое условие — отсутствие всякой предвзятости.

Историку нужен «открытый разум» - разум, открытый для новых знаний, новых идей, для сомнения в собственных предположениях и выводах. Только свободный разум, не подчинённый чужим теориям, позволяет открывать новое, опровергающее прежние представления или дополняющее сложившийся образ прошлого. Никогда не должно быть слепой веры в выводы, сделанные предшественниками. Поверить можно только при согласии с их методами, при убедительности доказательств, опоре на достоверные источники. В противном случае любое традиционное мнение требует проверки. Знание существующих теорий полезно,[308] но не для того, чтобы обязательно опираться на какую-то из них, а чтобы проверять их по ходу работы, ища и подтверждения и опровержения. Такое же отношение должно быть и к собственной гипотезе.

Гипотеза (предположение), диктующая определённую направленность выявления и рассмотрения фактов, необходима. На ней основываются вопросы «что искать?», «где искать?». Но нужно не « подбирать нее факты», как фальсификаторы истории, а проверять ее. Искать в достоверных источниках не только подтверждения, но ещё более настойчиво - отрицания; гипотеза будет уточняться, может в корне измениться. Возможны и даже полезны самые дерзкие гипотезы, полностью противоречащие существующим представлениям. При их проверке (с поиском опровержений) могут быть выявлены новые связи, новые грани явлений.

Только при максимально возможной объективности историков история вправе претендовать на звание науки. Абсолютная объективность в человековедении, в гуманитарных науках недостижима; в рисуемой исследователем картине прошлого всегда в той или иной мере сказывается его личность, его время.[309] И именно поэтому нужно всячески стремиться к объективности, к правде-истине, пусть относительно, не быть пленником собственных симпатий и антипатий или привнесённой извне идеи. Важно контролировать себя, преодолевать пристрастность, неуклонно проверять предварительные убеждения.

Можно сказать, что исходная позиция исследователя, обращающегося к изучению прошлого, - сомнение, требующее всё проверять. Возможны блистательное «озарение», восхитительная «интуиция», но и в этих случаях, как во всех других, необходима система доказательств. Путь преодоления заблуждений для исследователя былого всегда один - проверка всех положений практикой исторической реальности. Это значит - изучение представительных исторических источников без предвзятости, с научной критикой их на базе принципа историзма.

Второе условие - привлечение максимума источников, современных изучаемому явлению (исторических источников).[310] Главное при изучении любого явления (процесса, события, персоны) - максимум фактов из истории его существования. При этом должно быть известно, где и когда факт произошёл, поскольку всё происходит во времени и пространстве. Обобщения, основанные на ограниченном круге фактов, всегда ненадёжны, недостоверны. «...Факты обычно можно использовать в поддержку прямо противоположных друг другу гипотез».[311] Факты только тогда опора для выводов, когда рассмотрена целостная система их. Поэтому нет «лишних» фактов. Самое детальное изучение разрозненных фактов не даёт представления о целостности. Впрочем, люди это давно поняли, что выразилось, например, в индийской притче о слоне и слепых: один из них ощупал хобот, другой ногу, третий - хвост, и каждый по-своему определил встреченный объект, вызвав протесты товарищей. Суждения, основанные на одном-двух фактах, сообщения типа «критика считала», «публика считала» со ссылкой на одну-две рецензии всегда напоминают мне старинный анекдот о путешественнике, который, увидев из окна гостиницы, что рыжая женщина бьёт ребёнка, записал в путевом дневнике: «Здесь женщины рыжи и злы».

Необходимый максимум фактов должен быть подтверждён достоверными историческими источниками. У историков нет возможности опросов действовавших лиц, поверочных опытов. Спрашивать он может только исторические источники. Недостаточность их отнимает возможность сопоставления, взаимопроверки, лишает знакомства не с одной, а с разными сторонами явления.

Один и тот же источник может быть по-разному прочитан. Использование лишь одного источника не позволяет проверить, верен ли приданный ему смысл. Неполноценная источниковая база, опора на одностороннюю информацию приводит и к частным ошибкам, и к принципиально неверному освещению крупных явлений, исторических периодов. Приведу назидательный пример искажения исторической реальности при использовании только одного источника. Е. Е. Голубинский в «Истории канонизации русских святых» (СПб., 1894) говорит о «святом» Иоанне Сухом Ярославском XV в. на основании записи в Новгородской летописи: «Иван Сухой чудеса творити начал по всей Ярославской вотчине». Но в другой летописи есть подробный рассказ об этом деятеле: он приписывал себе чужие сёла и деревни, «а иных его чудес множество, не можно исписать и исчести, понеже во плоти сущей дьявол».[312] Напротив, при обращении к возможному максимуму исторических источников вероятны истинные открытия, переворачивающие прежние понятия. Необходимо разыскивать источники о максимуме фактов, относящихся к теме исследования, и разностороннюю информацию о каждом из этих фактов. Обращение к разным по происхождению и назначению источникам равнозначно эксперименту в естественных науках, поскольку позволяет увидеть предмет с разных сторон. Только максимум источников позволит избежать ошибок, давая возможность сопоставлять информацию.

Если источник уже был в употреблении, если на него есть ссылка в литературе, это не значит, что не имеет смысла обращение к оригиналу, непосредственное его изучение. Документ никогда не может быть изучен «достаточно объективно и полно» каким-то одним исследователем, который всегда изучает источник применительно к определённой теме и в соответствии со своими возможностями проникновения в него. Притом исторический источник по-разному воспринимают исследователи с разным социальным опытом. Использованный кем-то источник может заговорить по-новому, когда перед ним будут поставлены новые вопросы.

Третье - обязательная проверка подлинности привлекаемых источников и достоверности их информации. Показания разнообразных документов нужно контролировать перекрестными их «опросами», сопоставляя, проверяя данные одного сообщениями другого. Необходима критика источника (о ней в следующем разделе книги). Сопоставление источников, которое всегда необходимо, помогает вернее понять смысл некоторых сообщений, причину неоднородности оценок. Один пример. Известна уничижительная характеристика российской инструментальной музыки до эпохи Петра I в записках иностранцев, перенесённая и в российские исторические работы. Но португалец Т. Перейра, переводчик (с китайской стороны) при заключении в 1689 г. в Нерчинске мирного договора между Китаем и Россией, по-другому писал о сопровождавшем русского посла музыкальном ансамбле «из хорошо сыгравшихся флейт и четырёх труб, звуки которых гармонично сливались, вызывая вящее удовлетворение и аплодисменты толпы», во время принесения клятвы «москвитяне играли на трубах и флейтах, которые в ушах ангелов мира звучали небесной музыкой».[313] Эта оценка позволяет по-иному взглянуть на неоднократно цитированные записки И. Г. Корба, который писал, что русские музыканты «не воспламеняют благородным рвением воинский пыл».[314] В сущности, здесь нет противоречия, «небесная музыка» не предназначалась для воспламенения воинского духа.

Четвёртое - выявление неоднозначности явлений. Воспроизводить, описывать исключительно одну или несколько выбранных черт (не все) значит - исказить былую реальность. Все явления неизбежно противоречивы; в том, что уже оценено положительно или отрицательно, стоит специально отыскивать противоположные черты.

Пятое - как можно меньше скороспелых заключений и обобщений, стремления открывать универсальные законы. Ложное суждение, которому придана наукообразная форма, - это больший тормоз в науке, чем откровенное незнание. Как во всякой другой науке, ознакомление с рядом отдельных фактов, их анализ и сравнение порождают общие суждения (индукция), эти суждения могут быть распространены на факты, оставшиеся вне непосредственного изучения, как логический вывод (дедукция). Но вот это последнее в истории духовной культуры требует наиогромнейшей осторожности. Сложность человеческих сообществ и взаимоотношений их членов, индивидуальность, неповторимость каждой личности призывают опасаться «усреднённости» фактов духовной жизни. Накладывая какое-то имеющееся знание на более широкий круг явлений, чем тот, из которого это знание выведено, исследователь может прийти (и привести читателя) к заблуждению. Нельзя спешить с определениями уникальности или типичности явлений. «Уникальность» может оказаться следствием неосведомлённости о других такого же рода явлениях (неоднократно с этим сталкивалась, читая кандидатские диссертации), «типичность» - результатом неглубокого изучения, при котором не выяснены все особенности данного предмета. Целесообразно не признавать достаточно «умным» ни одно из первоначальных своих представлений, пристрастно разыскивая (повторю снова) не столько подтверждения, сколько опровержения их. Наиболее продуктивно сомнение. «Глупец, прежде всего, является свободным от сомнений», - заметил опытный и умный А. Ф. Кони.[315] Подлинная наука всегда самокритична, сомневается в полноте знания, безусловности своих истин. Из эмоций плодотворно восхищение, побуждающее исследовать явление глубже и обстоятельнее. (Стоит поискать, чем можно восхититься.)[316]

Принципы научного историзма требуют внимательного изучения эпохи исследуемого явления. Это особенно важно для истории художественной жизни. Социально обусловлены и художественное творчество, и его восприятие, толкование. Искусство живет в воздухе эпохи, насыщенном её заботами, радостями и горестями. Творец, зритель, слушатель, читатель - дети своего времени, отличающегося от предшествовавшего и будущего. «Попробуйте меня от века оторвать, / Ручаюсь вам, себе свернёте шею!» - писал О. Э. Мандельштам («Полночь в Москве...»). Пренебрежение к принципу различия прошедшего и настоящего обусловливает искажение былого.[317] В каждую эпоху свои потребности, идеалы, сложившиеся традиции, свои проблемы, другие понятия о справедливости, должном и др. Любое явление прошлого, в том числе людей былого, необходимо изучать в связи с особенностями того времени - идеологией, психологией, этикой, эстетикой и т. д.

В литературе понятие «эпоха» большей частью упрощено по сравнению с реальной его сложностью. Выявленное историками и литературоведами «лицо эпохи» на самом деле составляет часть «лица». В каждую эпоху доживает предшествующее и вызревает будущее. В каждой эпохе существуют различия идеалов, образа жизни, психики людей разных социальных слоев, неоднородны и сами эти слои. Разнилась жизнь Петербурга и Москвы, столиц и периферии (властности, в так называемый серебряный век интеллигенция провинции продолжала жить народническими идеями; подробнее - в моей «Биографике», с. 29-32).

Известно, что давнее общество далеко не так динамично, как нынешнее. Тем не менее, происходили политические преобразования, сказывавшиеся в жизни людей, люди приобретали всё больше знаний и умений и пр. Косность, присущая средневековой Руси, кончилась в XVII в. Между тем, в диссертациях на соискание учёной степени, в статьях нередки фразы: «в XVIII веке», «в XIX веке...», как будто в течение столетий ничего не менялось.

Нельзя забывать, что человек прошлого - инициатор или участник исследуемого события, автор и адресат изучаемого документа, герой составляемой биографии - Другой. Антиисторичен, антинаучен рекомендованный некоторыми теоретиками метод «поставить себя» на место того Другого, чтобы понять его действия и их мотивы. Нынешний человек техногенной эпохи так отличается от предков, что «вживание» в человека прошлых веков приведёт (и приводит) к искажению истории. У нашего предка иной склад чувств, иной тип мышления, иной мир вне и внутри его, иное мировосприятие, другое эмоциональное отношение ко многим явлениям. Да и профессии исследователя и изучаемого лица обычно разные, а профессия сказывается, на психике, одно дело - историк, другое - военачальник, министр, поэт. В психологии (науке) известен «эффект зеркала»: человек приписывает другому то, что знает о себе. Задача историка - остерегаться этого, не судить о людях былого по собственному опыту. Каждый сталкивался с тем, что ложно воспринимал желания и мотивы действий другого человека или сам бывал жертвой ложного толкования. Так случается в отношениях людей одного времени, более или менее сходного воспитания.[318] Тем более с величайшей осторожностью нужно судить о деяниях, мыслях, чувствах людей прошлого.

Исследователю истории духовной культуры и быта, как уже сказала, чрезвычайно необходимо знание исторической психологии. Без знания психологии, жизненных ценностей нельзя понять поведение людей былого, невозможно постичь истинные мотивы, цели их индивидуальных и коллективных действий, основания суждений. В частности, тяготение к определённым формам и содержанию искусства диктует психический мир человека. Авторы, не учитывающие различия в психике людей разных эпох и социальных слоев, выдвигают соображения, в корне противоречащие нормам поведения лиц той, другой среды и эпохи. Пример этого - существовавшее в советском литературоведении мнение, что Ж. Дантес на дуэли с А. С. Пушкиным имел на себе кольчугу, что было совершенно невозможно.[319]

В каждой эпохе действовали свои устоявшиеся нормы нравственности, которые было стыдно или опасно нарушать (хотя их нарушал кто-то, конечно).

В XIX - начале XX в. требование быть честным, правдивым, не лгать - первое в числе нравственных правил. Оно входило в кодекс чести российского офицера. Поэтому декабристы честно отвечали на допросах во вред себе и товарищам, изумляя соотечественников из XX в. Правдивость утверждалась в неписанном кодексе чести российской интеллигенции.[320] Этому учили в начальной школе. Пожалуй, можно сказать, что вместе с образованием до 1918 г. люди усваивали и нормы нравственности, по крайней мере, в смысле необходимости их выполнять, из опасения быть осуждённым в своём окружении.

Для российского образованного общества XIX в. характерно чувство вины (и, соответственно, долга её искупить), сыгравшее видную роль в истории страны. Не всем, конечно, оно было свойственно, но почиталось как высокое чувство. А. Н. Плещеев писал в 1861 г.: «О, не забудь, что ты должник / Того, кто сир, и наг, и беден...». По свидетельству современников, «Исторические письма» П. Л.Лаврова (1869 г.), выдвинувшие идею долга образованного общества перед «народом», были настольной книгой молодёжи в течение всех 1870-х гг. В поэзии народников присутствовал образ Христа как символ подвига альтруизма. В 1880-е гг. публицисты-народники писали о естественной потребности человека жертвовать личным счастьем в пользу счастья других. Шли «в народ» «кающиеся дворяне», испытывая чувство вины за своё привилегированное положение. Ощущала интеллигенция «вину» за доставшееся ей образование, которого не имели народные массы, старалась выплатить свой «долг». Чувство долга было присуще подавляющему большинству старой средней российской интеллигенции до последних лет её существования (знаю не только по литературе, но и по личному знакомству с людьми этого круга в 1920-30-е гг.).

В советский период ложь пронизала всю жизнь, общественную и частную. Ребёнок дома слышал одно, в школе говорил другое, взрослые лгали и самые правдивые - поднятием рук при голосовании за то, против чего восставала душа. Большинству лгать казалось уже совершенно естественным - не под чьим-либо давлением и без острой нужды в том.[321] Наступившее тогда господство лжи имеет непосредственное отношение к изучению истории: человеку, привыкшему ко лжи, не поверить в правдивость предка, и сам он легко солжёт в своей исторической работе. Разрушали вековую систему нравственных устоев в советский период, продолжают ныне. Советская литература объявила: «Самое дорогое у человека - это жизнь» («Как закалялась сталь» Н. А. Островского). А были времена, когда многие (пожалуй, большинство) полагали высшей ценностью честь (в смысле признанного нравственного достоинства, чистой совести) и благополучие близких.[322] Ныне чувство вины осталось только как признак депрессии; какой-то свой нравственный долг ощущают лишь очень немногие. Члены выборных организаций, центральных и местных («слуги народа»), заботятся, прежде всего, о себе, даже не предполагая, видимо, что этого надо, по крайней мере, стесняться.[323] Такая вот разница морали.

В каждую эпоху действовали люди разных классов (сословий). Но пресловутый классовый подход ко всем явлениям и лицам нельзя признать непременным во всех случаях. Класс (сословие) не нечто однородное и не изменявшееся столетиями. Можно считать, что до1861 г. образование и воспитание, образ жизни в целом, в основном, соответствовали представлению об определённом сословии. Вместе с тем, ещё в XVII в. (не касаюсь Древней Руси) люди одного сословия, одной социальной группы разнились по интересам и содержанию жизни. И не всегда люди разных сословий противостояли друг другу. Не было однородным классом крестьянство (см. с. 73). Составился слой «торговых людей» из крестьян, часть стрельцов (стрелецкого войска) занялась промыслами и торговлей, откупаясь деньгами от «государственной службы»; вышеупомянутые бояре Ф. М. Ртищев и К. П. Нарышкин весьма не схожи и т. д. Во 2-й половине XVIII в. законодательно утверждено деление на 5 сословий, имевших разные права, привилегии и обязанности: дворянство, духовенство, купечество, крестьяне, мещане. Дворянство переходило по наследству, но со 2-й четверти XVIII в. оно, кроме того, доставалось лицам других сословий за чин по Табели о рангах, часто в самом конце службы. Белое духовенство было в основном наследственным, но в чёрном (монашестве) были выходцы из разных сословий, в том числе из крестьян среди высших архиереев (например, из крестьян патриарх Никон). В купеческую гильдию мог записаться, при наличии соответствующего капитала, человек из любого сословия, кроме крепостных; эта сословная принадлежность по наследству не передавалась, если не передавался капитал. Крестьянство оставалось неоднородным до 1861 г. (частновладельческие, государственные, удельные). В XVIII - первой половине XIX в. разбогатевшие крепостные крестьяне, в частности у графов Шереметевых, имели своих крепостных, купленных на имя помещика.

Для пореформенной России (после 19 февраля 1861 г.) деление на классы (сословия) не отражает действительного разделения. Главное различие - по роду занятий и имущественному положению.[324] Ещё более расслаивалось крестьянство. Дети немалого числа крестьян получали среднее и высшее образование, приобретали другие профессии, числясь по паспорту крестьянами. Деклассировались дворяне. Сами они по-разному относились к своему дворянству; так, И. А. Бунин, окончивший только 4 класса Елецкой гимназии, очень гордился им, П. И. Чайковский относился иронически. Эволюционировало купечество. Внеэкономические интересы крупных заводчиков и купцов не отличали их от верхних слоев образованного общества, «интеллигенции». Они были завсегдатаями Московского художественного театра и симфонических концертов, знали иностранные языки, ездили за границу. И это не только в столицах. Бунин в «Жизни Арсеньева» рассказал о кожевнике провинциального города, который «...был умён <...>, кончил университет, живал за границей, говорил на двух иностранных языках».

Историку необходимо ясное представление о классовой (сословной) структуре российского общества, знание состава и особенностей сословий и социальных групп. При этом не следует забывать, что все они состояли из индивидуальностей. Противоположная ситуация привела к тому, что в исторической литературе - и в XX в., и ныне - применяется нелепая, антиисторичная, алогичная формула «дворяне и чиновники». Сопоставляют разные категории (сословие, социальное происхождение и - род занятий). А главное - чиновники (служащие государственных учреждений, получавшие чины по Табели о рангах) были в основном дворяне; несколько изменилось положение после высочайшего указа 1906 г.) который уравнял с ними в правах государственной службы другие сословия.[325] Чиновники - неоднородная социальная группа не только по социальному происхождению. Одно дело - директора департаментов и столоначальники, от которых зависело решение дел, и иные чиновники высших рангов с высокими окладами, другое - низшие чины вроде гоголевского Акакия Акакиевича и персонажа из «Скверного анекдота» Ф. М. Достоевского, служившего «на десяти рублях» в месяц. Дворяне-помещики после 1861 г. составили одну социальную группу (класс) с землевладельцами не дворянами.

Предельно антинаучна действовавшая в советское время установка, что «царские чиновники» только вредили и старались вредить России. И тогда, как теперь, одни думали о своей карьере и собственном обогащении, другие искренне заботились об улучшении вверенных им отрасли или края; одни были профессионально подготовлены к своей должности, другие, в сущности, не имели права её занимать.[326] А приносившие пользу отечеству имели и серьёзные отрицательные черты. Не замечать это, что наблюдается в работах нового времени, - тоже нарушение условий настоящей науки, требующей всестороннего освещения предмета.

Ещё осторожнее нужно относиться к применению слова «интеллигенция». Его толкуют по-разному,[327] исследователю нужно решить для себя и пояснить читателю, как он его понимает. Слово это (intelligentia) есть в латинском языке (разумение, знание, умение); в русский оно вошло как определение слоя людей образованных, понимающих. Первое известное употребление этого слова в русской литературе - дневниковая запись В. А. Жуковского 2 февраля 1836 г. (о «лучшем петербургском дворянстве», «которое у нас представляет всю русскую европейскую интеллигенцию»).[328] Широкое его применение началось в 1860-х гг. (по мнению Р. В. Иванова-Разумника, это ввёл П. Д. Боборыкин). Оно стало обозначать и определённую жизненную позицию, приверженность определённым нравственным нормам. Если последнее не принимается во внимание, мне кажется, лучше применять термин «образованное общество», куда входили лица, имевшие высшее и среднее образование, люди умственного труда. Интеллигенцию и всё образованное общество, особенно после реформ 1860-х гг., составляли люди разного социального происхождения - из дворян, духовенства, крестьянства (образованные дети состоятельных крестьян), купечества.[329]

Важна обстоятельность изучения. Нельзя пренебрегать деталями. И. П. Павлов говорил: «Сплошь и рядом какая-нибудь маленькая подробность, которую вы не учли, не предвидели, перевёртывает всю вашу постройку, а с другой стороны, такая же подробность зачастую открывает перед вами новые горизонты, выводит вас на новые пути. От исследующего ума требуется чрезвычайное внимание.[330] Кони писал о множестве случаев в судебной практике, «где пустое и незначительное, по-видимому, обстоятельство сразу склоняло весы в ту или иную сторону, так как оно нередко совершенно неожиданно замыкало собою цепь оправдательных или обвинительных соображений, слагавшихся среди сомнений и колебаний».[331] Так и в изучении прошлого. Пренебрежение к деталям может привести (и приводит) к искажённому толкованию исторического факта. Выяснение их помогает выявить неоднозначность явления, его причины (в частности, это сведения об участниках действия, времени и месте события и др.).

 

Исторические источники, критика источника (общие сведения)

 

Начало исторического исследования - это, разумеется, изучение литературы по данной теме. Но основа сколько-нибудь серьёзной работы - исторические источники, хранящиеся в библиотеках (материалы, изначально готовившиеся для печати, и публикации архивных документов) и архивах.

Можно сказать, что методология исторической науки это суть методы (приёмы, способы) собирания и изучения источников. Ибо только исторические источники, а не вне их существующие философские, национальные, клерикальные и прочие идеи диктуют содержание и построение подлинно научного исторического труда. Процесс изучения источников - это и есть процесс исторического исследования, поскольку всякое прошлое может быть познано только при наличии исторических источников и обращении к ним, а не в результате одних логических рассуждений. Лишь исторические источники информируют нас о реально существовавших фактах, позволяют наблюдать их непосредственно (если речь идёт о чьём-либо сочинении, письме и т. д.) или опосредованно (по сообщениям о них). Степень овладения основами источниковедения[332] - и на стадии разыскания, и на стадии толкования источников – предопределяет результаты научных изысканий. В сущности, все ошибки, неточности, разного рода ложные выводы, встречающиеся в литературе, коренятся в пренебрежении к источниковедению или сознательном отрицании его. Проявления этого, в частности: неполное освоение источников, отсутствие должной научной критики их, неоправданное доверие к той или иной односторонней информации, чрезмерная поспешность обобщений.

Исторический источник - это остаток и свидетель прошлого, то, что существовало именно в прошлом, или сообщено непосредственными свидетелями того прошлого. Ограничений по какому-либо признаку нет. Источник - это всё вообще, созданное человечеством в процессе ушедшей жизни и отразившее эту жизнь. Удачно определение С. О. Шмидта: «...всякое явление, могущее быть использованным для познания прошлого человеческого общества, всё, что может источать информацию (то есть информацию исторического характера, полезную для работы историка)».[333] Информация, содержащаяся в источнике, - это не только повествование о каком-то факте. Автор, адресат, дата, форма (разновидность документа), даже почерк или шрифт, даже бумага (или другой материал) - всё информирует о моменте истории, с которым связан изучаемый материал. Информационный запас любого источника можно назвать неисчерпаемым, его нужно уметь «расспросить» в соответствии с целями изучения. Известно, что существенно влияние на жизнь людей природных условий. Они тоже могут быть отнесены к историческим источникам.

Историки литературы применяют особые источниковедческие термины с полным пренебрежением к общеисторическому источниковедению. Там фигурируют «первоисточники» и некие «просто источники»;[334] словом «первоисточник», которое в русском языке означает первые появления какой-либо информации, именуют первостепенные для историка литературы источники. (Во избежание путаницы я вынуждена употреблять выражение «первичные источники».) Как следствие чрезмерного увлечения теоретизированием мелькнул в литературе нелепый термин «предысточник».[335]

Понятие «исторический источник» конкретизируется и сужается при исследовании определённого объекта (эпохи, события, персоны и др.). Тогда это - продукты того исторического времени и предшествовавшего (позволяющие выяснить истоки явлений), из позднейшего - воспоминания современников (в мемуарах, письмах, докладах и др.), своды данных, извлеченных из названных в них достоверных источников, документы, дающие возможность проследить дальнейшее течение изучаемого процесса и т. п.,[336] но не исторические тексты позднейших авторов. Такие исторические тексты (печатные и оставшиеся неопубликованными) - монографии, биографии, статьи в энциклопедиях, биографических и иных словарях, хроники и др. - в XIX и начале XX в. называли пособиями (мне нравится этот термин), в конце XX в. предложено определение: источники распространения исторических знаний.

Степень ценности разных видов исторических источников зависит от того, какой предмет и в каком аспекте изучают. Источник, основной в одном случае, может стать лишь вспомогательным в другом. Возвращаясь к вопросу об исследовании эпохи, замечу, что источниками при этом являются, можно сказать, каждая страница печатных изданий и каждый архивный документ того времени. Самый многотомный источник для XIX - начала XX в. - периодическая печать, для всех эпох драгоценны дневники, воспоминания, частная переписка, важны законодательные акты, другие официальные документы, а кроме того - художественная литература, научные труды, изобразительные материалы и др.

Наряду с классификацией по видам (родам) и содержанию источников, принято делить их ещё на архивные (в основном рукописные) и печатные. Это разделение наиболее условно. Рукописный документ, будучи опубликован, становится печатным; нет принципиальной разницы в исследовательском подходе к рукописным и печатным источникам. Однако такое различие имеет практический смысл, так как связано с различием в системе хранения и системе справочных пособий.

Каждый источник всегда необходимо подвергнуть так называемой исторической критике. Каждый из них требует «научного сомнения», как выразился известный источниковед А. С. Лаппо-Данилевский. О том же писал Н. И. Кареев.[337] В правоведении существует Понятие «презумпция [предположение] невиновности» - виновность обвиняемого следует доказать. В источниковедении, по-моему, можно говорить о презумпции «виновности», ненадежности каждого источника, достоверность, авторитетность которого следует доказать. Нет ни одного вида источников, о котором можно сказать, что он всегда, во всех абсолютно случаях наиболее достоверен.

Исторический источник только тогда является полноценным источником для воспроизведения былого и выводов, когда доказана его подлинность, известно его происхождение - автор (составитель) и время создания, повод и цели его появления, адресат. Эти данные утвердят или поставят под сомнение достоверность сведений.

Историческая критика источника начинается с проверки его подлинности, то есть соответствия тому, за что он себя выдаёт. Существуют фальсификации.

Свыше 50-ти лет фигурировал в исторической литературе (в беллетристике дольше, позже в романе В. Пикуля) рязанский подьячий Крякутной из Нерехты, в 1731 г. якобы совершивший первый в мире полёт на воздушном шаре, по записи в рукописи из собрания известного коллекционера А. И. Сулакадзева (1771-1832). В 1901 и 1911, 1913 гг. появились сообщения о нём в литературе, а позже - статья Б. Н. Воробьёва.[338] Крякутной попал в БСЭ.[339] Вслед за тем фотография записи в инфракрасных лучах выявила первоначальный текст: немец (не «нерехтец»), крещёной (не «Крякутной»), Фурцель (переделано на: «фурвин»).[340] Более полувека назад доказано, что подложен «дневник» Н. В. Кукольника 1834-43 гг., до того причисленный к основным источникам биографии М. И. Глинки (тенденциозный текст сочинил после смерти Кукольника его родственник и секретарь),[341] но фальсификацию продолжают использовать как источник.[342] Известны поддельные «Письма и записки А. Оммер де Гелль» (М.; Л., 1933) - сочинение П. П. Вяземского. Мистификация была разоблачена довольно скоро,[343] однако книга использована в биографической литературе о М. Ю. Лермонтове, описана без указания имени подлинного автора и ссылок на разоблачительные рецензии в указателе: Academia, 1922-1937: Выставка изданий и книжной графики. М., Книга, 1980 (№ 431).

Явились чрезвычайно живучими и порядочно навредившими в изучении истории духовной культуры 1-й трети XIX в. поддельные «Записки А. О. Смирновой» (Смирновой-Россет, «черноокой Россети», как назвал её А. С. Пушкин). Их составила её дочь О. Н. Смирнова, она использовала рассказы матери, печатные источники, многое сочинила, в том числе не существовавшие разговоры. В желательном ей направлении О. Н. Смирнова исказила образы Пушкина, В. А. Жуковского, придумала матери литературный салон, которого не было, построила её образ, не соответствующий истинному. (В кратком предисловии она написала, что мать не интересовалась светскими сплетнями, «двусмысленными рассказами», хотя в подлинных её записках этого вдоволь - в духе её среды в то время.)[344] Подложные записки опубликованы в «Северном вестнике» в 1893-94 гг., следом изданы отдельно как приложение к журналу, затем ещё в 1895-97 гг. (в 2-х книгах).

Они сразу вызвали сомнение в подлинности - анахронизмами и совершенным несходством по стилю и содержанию с записками А. О. Смирновой-Россет, опубликованными по её автографу в «Русском архиве» (1895. Кн. 1-3). Тем не менее, их широко использовали в литературоведении и в трудах о литературных салонах. В приложении к новому изданию (М.: Федерация, 1929) помещена статья Л. В. Крестовой «К вопросу о достоверности так называемых "Записок" А. О. Смирновой», доказывающая, что записки сочинены О. Н. Смирновой. Тогда стало известно, что в ГБЛ (РГБ) хранятся тетради-автографы А. О. Смирновой-Россет. Крестова подготовила по ним книгу под названием «Автобиография» (М.: Мир, 1931), подложность «записок» была доказана неопровержимо. Позже все тетради - все варианты текстов - вошли в отлично сделанный С. В. Житомирской том «Литературных памятников»: Смирнова-Россет А. О. Дневник. Воспоминания (М., 1989). Увы, это не пресекло жизнь подделки. Часть её вошла в сборник, подготовленный Ю. Н. Лубченковым(Смирнова-Россет А. О. Воспоминания. Письма. М.: Правда, 1990). А через 75 лет после первого утверждения подложности и через 14 лет после фундаментального научного издания подлинника вышло новое издание: Смирнова-Россет А. О. Записки (М.: Захаров, 2003). По невежеству, а скорее по коммерческому бесстыдству (заглянуть в каталог недальней РГБ нетрудно) нигде не упомянут том «Литературных памятников», в издательской аннотации сказано, что после 1895-97 гг. «целиком они ни разу не издавались». В переиздании книги М. И. Аронсонаи С. А. Рейсера «Литературные кружки и салоны» (СПб.: Академический проект, 2001) сохранены, без издательских комментариев, все цитаты из фальшивки и авторское замечание, что подлинные записки им были «недоступны». Венец этой эпопеи (а может быть, ещё не венец) - статья Д. И. Ахапкина «Смирновой-Россет среды» в издании: «Санкт-Петербург: Энциклопедия» (М.: РОССПЭН, 2004). Как уже сказала выше, салона у этой незаурядной женщины не было, слово «среда» ни разу (проверила!) не упомянуто в издании 1989 г. А в пристатейном списке литературы это издание названо (то ли автору толстую книгу было недосуг прочесть, то ли он её вовсе не знает, а указал редактор библиографической части энциклопедии). Налицо двойной обман читателя: сообщено о не существовавшем явлении и создано впечатление, что о нём сказала сама героиня статьи. Эта история - урок для исследователей. Полезно, во-первых, не покидать позиции научного сомнения, во-вторых - почаще обращаться к каталогам крупнейших библиотек и другим библиографическим пособиям.[345]

Любопытна и поучительна крупная операция по подлогу документов, которую провёл в 1961-85 гг. школьный учитель Калининской (Тверской) области Ант. Арк. Раменский для фальсификации истории своего рода.[346] В 1961 г. он подарил Институту марксизма-ленинизма редчайшие издания с «автографами» В. И. Ленина. В 1963 г. Пушкинский дом (ИРЛИ) приобрёл у него книгу с «автографами» А. С. Пушкина, подлинность которых подтвердили выдающиеся пушкинисты Т. Г. Цявловская и С. М. Бонди. В 1995 г. журнал «Новый мир» напечатал «Акт о педагогической и общественной деятельности семьи учителей Раменских из села Мологино Калининской области», якобы составленный в 1930-х гг. специальной комиссией, созданной областным Отделом народного образования, но потом утраченный; для публикации «нашлась» копия. В «Акте» рассказана замечательная история 16 поколений, которые все были связаны с выдающимися событиями и знаменитыми лицами своих эпох, от А. Н. Радищева и Н. М. Карамзина до В. И. Ленина, его брата и сестры, об уникальных архиве и библиотеке этого рода, с публикацией многих документов (в том числе письма Пушкина 1833 г.). «Акт» привлёк большое внимание историков и литературоведов, которые и выявили подлог. Проверка была проведена обычным для этого способом: поиск других документов, кроме «архива Раменских», подтверждающих сообщённые факты (они не обнаружены), сопоставление упоминаемых дат с известными датами из жизни данных лиц (выявлено полное расхождение), ряд других сопоставлений, сравнение стиля (в частности, письма Пушкина) со стилем подлинников (выявлено несоответствие), анализ языка других приведённых в акте текстов якобы XVII-XIX вв. (обнаружены выражения, появившиеся лишь в XX в.). «Автографы» Пушкина, приобретённые Пушкинским домом, воспроизведены фальсификатором из посвященного поэту тома «Литературного наследства» 1934 г.

Известен ещё значительный ряд подлогов.[347] Видимо, существуют и другие, пока не раскрытые.

Довольно многие источники сохранились лишь в копиях,[348] нужно иметь в виду возможность отличия от оригинала. Отличия в виде опечаток, а иногда и сознательного «редактирования», нередки в публикациях архивных документов.

Автора во многих случаях нужно установить. Он не всегда называет себя. Кроме того, и при наличии имени требуются дополнительные данные. Ошибки в установлении автора документа нередки. Они переходят из первого опубликования в другие работы, повторения возводят их в ранг истины. Часто, когда названа только фамилия, работающий с документами подставляет имя известного ему лица или того, который наиболее ему желателен (примеры см. в разделе «Обращение к предшествующим трудам»). То же бывает при раскрытии малоразборчивых подписей. Например, в Государственном центральном театральном музее (ГЦТМ) автографы поэта И. И. Дмитриева были описаны как письма актёра И. А. Дмитревского. Театровед обрадовалась находке и, не проверив, опубликовала текст с этим ложным указанием автора. Потом она в том же издании покаялась, но публикация (Старикова Л. М. Два письма актёра Ивана Афанасьевича Дмитревского // Памятники культуры. Новые открытия. 1982. Л., 1984) названа при статье о Дмитревском в «Словаре русских писателей XVIII в.», составленном ИРЛИ (Л., 1988), а о «покаянии» знают немногие. Приводило к ошибкам установление автора по почерку, когда писавший не сочинил текст, а переписал чужой. Такую ошибку допустил, например, выдающийся литературовед М. О. Гершензон, приписавший А. С. Пушкину переписанный им текст В. А. Жуковского.[349] Не раз статьи одних авторов приписывали другим на основании косвенных признаков - идейное содержание, стиль. В таких случаях непременно нужны дополнительные подтверждения.

Для того, чтобы определить степень авторитетности источника, принадлежность суждения определённой среде, важно знать общественное и служебное положение автора, его взгляды и интересы в рассматриваемой области жизни, степень причастности к событиям, о которых идёт речь (в зависимости от последней он мог быть не вполне точен, будучи стеснён какими-то условиями).[350]

Всегда необходимо, конечно, стараться раскрыть псевдоним. Работа эта увлекательна, но требует осторожности. Известный  «Словарь псевдонимов русских [вернее - российских. - И. П.] писателей, учёных и общественных деятелей» И. Ф. Масанова охватывает примерно половину псевдонимов, фигурировавших в российской русскоязычной печати (готовится продолжение этого словаря). Одним псевдонимом пользовались нередко, в том числе и одновременно, несколько и даже десятки человек в разных изданиях. Нельзя распространять раскрытие псевдонима в одном издании на не указанное Масановым другое. Я уже писала об ошеломляюще ложном утверждении театроведа Р. М. Беньяш. Она назвала автором регулярных обозрений московских спектаклей за подписью «Посторонний» в «Московских ведомостях», редактор которых - к тому времени - идеолог реакции М. Н. Катков, Н. К. Михайловского. Михайловский был ведущим сотрудником, а также соредактором петербургского журнала «Отечественные записки», в те годы - самого демократического направления; естественно, жил в Петербурге. Невероятность представленной ситуации (ведущий сотрудник демократического журнала одновременно печатается в катковской газете, петербуржец ведёт московскую еженедельную «Театральную хронику») не заметили, будучи заворожены «открытием», что актрису П. А. Стрепетову поддерживал идеолог народничества, ни руководитель кандидатской диссертации Беньяш, ни оппоненты на защите, ни редакторы двух её книг о Стрепетовой в ленинградском издательстве «Искусство».[351]

В большинстве случаев путь раскрытия псевдонимов в основных чертах одинаков. Можно сказать, что он сродни работе следователя: по оставленным «следам» предполагают автора и версию тщательно выверяют; не подойдёт - нужна другая, какую подсказывают «следы». Первый этап - определить круг лиц, к которому мог принадлежать автор-псевдоним, по разным признакам, какие можно найти в тексте (текстах), - профессия, место жительства и службы, происхождение и т. п. По мере сопоставления биографических данных этот круг всё более сужается. Наконец, определяют одно лицо и снова проверяют данными его биографии. Раскрытию псевдонима или криптонима в периодическом издании помогает просмотр данного издания - в других статьях автор мог «выдать» себя. Приведу пример разгадки загадки псевдонима из личной практики - установление автора цикла статей «О принципах нового театра. (Письма К. С. Станиславскому)» в журнале «Театр и искусство» за 1908 г. с подписью: Михаил. К статьям неоднократно обращались, но 65 лет подпись оставалась неразгаданной. В примечании к первой статье сказано, что автор - «выдающийся литератор-богослов». Предположение, что Михаил - имя, приобретённое в монашестве, не требующее фамилии, отпадает: во-первых, чёрное духовенство театр не посещало, во-вторых, «выдающегося литератора» должен был учесть С. А. Венгеров, но в его труде, наиболее полном по числу имён («Критико-биографический словарь русских писателей и учёных... Предварительный список»), сколько-нибудь подходящего Михаила нет. Выдающегося богослова надо искать в духовной академии - Московской, поскольку автор статей регулярно посещал Московский художественный театр. Часто псевдонимы связаны с подлинным именем (перевёрнутое имя, перевод его, отчество вместо фамилии и т. д.), естественно предположить, что Михаил - настоящее имя. В «Памятных книжках» Московской духовной академии назван профессор по кафедре нравственного богословия Михаил Михайлович Тареев. В его биографии (в ИРЛИ) указаны его труды, ознакомление с ними позволило уверенно установить, что искомый Михаил - М. М. Тареев.[352]

Сложная задача - проверка степени достоверности сообщений источника, совпадения их с истиной. В источниковедении (в частности, в трудах А. С. Лаппо-Данилевского) и этике («нравственной философии») различают понятия: ложные сообщения и выводы - как следствие заблуждений, илживые- сознательный обман. В исторических источниках встречаются и те, и другие.

Для проверки степени достоверности сообщений источника о «голых» фактах (время и место события, участники, объявленные цели и другое) важно знать обстоятельства создания документа. В частности, это - время его написания (хронологическая близость или отдалённость), отношение автора к предмету - он мог быть не вполне искренен, стеснён какими-то условиями, его показание может быть лживым при желании оправдать себя или очернить противника и т. п. Проверяют верность сообщений сопоставлением разных, многих источников.

Авторы трудов советских лет по теоретическому источниковедению различали достоверность «фактическую» и «идейную», говорили о необходимости критического отношения к суждениям, оценкам. Считалось, что исследователь, вооружённый марксистско-ленинской идеологией, всё лучше знает и понимает, чем участник и свидетель былых явлений, уже имея правильное представление о ходе истории. Так и сказано в одном из трудов, что в «научный оборот» нельзя вводить «содержащееся в источнике освещение <...>, без проверки единичного мнения общим представлением о всём изучаемом процессе».[353] Но всякое суждение, зафиксированное в подлинном источнике, достоверно, только отражает оно идеи своей эпохи, а не времени деятельности исследователя. Они-то и представляют первостепенный интерес. Для воссоздания былой духовной культуры существенно, притом в первую очередь, что думали, что чувствовали в связи с тем или иным явлением современники (своё восприятие и толкование можно сообщить особо, соответственно обозначив его как своё - исследователя). Вместе с тем в подлинном источнике нужно различать, какую именно достоверную информацию он содержит. Например, нормативный акт (высочайший или сенатский указ, устав и т. п.) достоверен как нормативный акт, но не как отражение той действительности, о которой идёт речь, поскольку законы и правила нарушали, а кроме того, жизнь могла оказаться богаче предписаний. Заведомо ложное сообщение, если ложность его доказана, достоверно отражает лживость автора, его намерение исказить представление о данном предмете.

В трудах советского периода теоретики говорили о субъективности некоторых видов источников, прежде всего - мемуаров. Но субъективно всякое высказывание. «Субъективность - это исходное начало в человеке, то, что лежит в основе его бытия».[354] Мера субъективности различна. Нельзя сказать, что она зависит от степени близости автора к предмету, о котором он говорил, могут действовать привычные убеждения общего порядка. Потому и важен возможный максимум сведений об авторе (его взглядах, вкусах и т. п.).

Толкование источника зависит и от внеисточниковых знаний исследователя, то есть от уже накопленных им сведений об историческом процессе. Обычно выявляется необходимость дополнять, уточнять эти сведения в ходе изучения источников. Документ может быть неверно истолкован, если не знать обстоятельств, с которыми связан он сам (его создание) и сообщаемый им факт. В их числе особенности документации прошлых эпох, терминологии, устоявшихся форм обращения людей друг к другу и др. Конечно, наиболее трудны в этом отношении старейшие документы, в том числе и из-за трудности прочтения самого текста (сохранялась ещё и в XVIII в. так называемая скоропись).

Теперь даже и авторам исторических текстов непонятны многие слова и выражения не только из древнерусского языка, но и XIX -начала XX в. Нередко их толкуют по собственному разумению, придавая им совершенно другой смысл. Одна из причин - отстранение от классической русской литературы, её теперь почти не читают.[355]

У меня, разумеется, нет возможности дать здесь толковый словарь, но вот ряд примеров неверного понимания слов, приводящего к искажению смысла.

Фраза А. С. Пушкина в «Пиковой даме» «Анекдот о трёх картах...» вовсе не доказывает, что Пушкин полагал эту историю выдумкой, как счёл современный автор исторических рассказов. Анекдот - короткая история, долгое время преимущественно реальная (и Пушкин в дневниках не раз употреблял это слово, упоминая реальные истории).[356] Довлеть - значит не «тяготеть», как утвердилось не без помощи «Словаря синонимов русского языка» З. Е. Александровой (так это слово употребляют и доктора исторических наук), а - быть достаточным, довлеет (кому, а не над кем) - довольно, достаточно,[357] только в таком смысле его употребляли наши предки (например, «довлеет дневи злоба его» значит: достаточно [каждому] дню забот его). Нелицеприятный - отнюдь не «неприятный», как полагают многие (в том числе автор исторических рассказов), а беспристрастный, объективный (невзирая на лица). Противоположное - лицеприятный (любопытно, как при нынешнем понимании истолкуют фразу Н. А. Римского-Корсакова, что в Придворной певческой капелле царило «лицеприятие»). Отзыв современника о «ледяном доме» 1739-40 гг. как о «чудесном позорище» журналистка истолковала в смысле «позорное явление»; между тем слово «позорище» в старом русском языке означало «зрелище, общенародное представление».[358] Французский язык не в моде ныне, а во 2-й половине XVIII - начале XX в. был обиходным подлинный и русифицированный. «Будировать» значит «сердиться, дуться», а не «побуждать» или что-то в этом роде, как очень многие полагают. «Фетировать» (от французского la fete - праздник, чествование) - значит «праздновать, чествовать», а не «фетишизировать».

Неверно толкуют некоторые словосочетания. Название источника «всеподданнейшая записка» вовсе не означает чрезвычайной верноподданности автора, так называли все записки (доклады), адресованные императору. Концовки частных писем «С истинным почтением и совершенной преданностью...», или «Имею честь быть... покорнейший слуга» - всего лишь стандартные формы, а не действительные выражения чувств писавших (в начале XX в. их сократили до почти пародийного «Примите и проч.»). Режущее наше ухо «холоп твой» в прошениях и письмах XVII в. А. М. Панченко обоснованно назвал «этикетным раболепством».

Приведу пример того, как незнание основ источниковедения повлекло неверное толкование документов и выводы, фальсифицирующие историю. Это работа С. Я. Левина «О русских оркестрах XVIII в.»[359] (она была одной из опор его кандидатской диссертации).

Левин не постарался должным образом выявить происхождение рассмотренных и опубликованных им документов, функции упоминаемых учреждений, значение некоторых словесных формул. Из публикуемой «Росписи нотного пения ученикам», которые «ведомы были в Приказе Казанского дворца», 1705 г., он сделал вывод, что в этом Приказе «имелось нечто вроде школы музыкантов». Между тем из подписи Василия Титова, регента хора государевых певчих дьяков, видно, что «нотного пения ученики» принадлежали этому хору, они направлялись в ведение Адмиралтейского приказа для обучения их игре на духовых инструментах как имеющие способности и навыки в музыке. Приказ Казанского дворца, находившийся в Московском кремле, - орган административно-судебного и финансового управления Поволжьем и некоторыми другими территориями; поименованные в росписи ученики лишь получали в нём содержание («ведались им»), подобно тому, как в 1675 г. музыканты, участвовавшие в театральных представлениях при дворе царя Алексея Михайловича, получали жалованье из Новгородского приказа. Не удосужившись познакомиться с музыкальной жизнью того времени, публикатор ничего не знал о В. П. Титове и прочёл его подпись как «Василий Штоф», скрыв, таким образом, связь поименованных лиц с придворным хором. Столь же неверно толкуя другие документы, он сделал вывод, что музыкантов в те годы обучали «не только в Санкт-Петербурге, но и в других городах России» - Бахмуте, Астрахани (Бахмут был тогда только крепостью, город - с 1770 г.). В действительности, музыкантов тогда готовили в Москве[360] и в воинских частях - в местах их квартирования.[361] Не вникая в особенности делопроизводства и фразеологии того времени, Левин написал, что вопросам о музыкантах (их переездам, оплате труда и пр.) посвящены специальные «царские указы», то есть лично Петра I. Тогда как формула «По указу великого государя, царя и великого князя...» - зачин документов, исходивших из ряда государственных учреждений; в несколько изменённом виде (соответственно новому титулу монарха) он сохранился и позже; вплоть до 1917 г. даже уездные суды писали постановления на бланке с начальной фразой: «По указу его императорского величества...».

  

Основные виды письменных

исторических источников и их особенности

 

Важный исторический источник - законодательные акты. В них представлена политика правительства по всем вопросам управления страной и в большой мере (но не в полном соответствии) состояние соответствующих сфер жизни.

Существуют два вида их изданий - хронологическое Полное собрание законов Российской империи и систематический Свод законов Российской империи. Законом, для включения в них, были признаны акты, утверждённые монархом или от его имени высшими правительственными учреждениями. Законодательным порядком утверждали штаты государственных учреждений. Не вошли в ПСЗ секретные узаконения. Они, как и оригиналы всех"других, находятся в архивных фондах соответствующих органов государственного управления. Имеются три Полных собрания законов (ПСЗ): 1-е - от Соборного уложения 1649 г. по 3 декабря 1825 г., 2-е -от 12 декабря 1825 г. по 28 февраля 1881 г., 3-е - от 1 марта 1881 г. по 31 декабря 1913 г. Последующие законы - в Собрании узаконений и распоряжений правительства (СУРП; издавали с 1863 г. еженедельно и чаще). В погодных томах ТТСЗ законы расположены, как правило, по датам утверждения с валовой нумерацией в каждом из собраний (в 1 ПСЗ штаты выделены в заключительные тома - 43 и 44). При использовании ПСЗ необходимо сообщить название акта (в формулировке ПСЗ) и дату его, в ссылке указать номер Собрания (1 ПСЗ, 2 ПСЗ, 3 ПСЗ), номер тома и дальше не страницу тома (как это иногда делают непрофессионалы), а номер статьи (под ним акт упомянут в Своде законов, других изданиях, в делопроизводстве) и, если использована часть акта, номер параграфа. В СУРП акты в пределах года расположены не в точной хронологической последовательности, а по мере поступления их в Сенат. Разысканию интересующих актов помогают вспомогательные указатели к ПСЗ: хронологические (названия актов в хронологической последовательности),[362] алфавитно-предметные[363] и указатели имён.[364] Предметные составлены по названиям актов и не отражают всего их содержания; в число предметов входят и города.[365] Во всех трёх Собраниях, особенно в первом, много опечаток, в том числе в цифрах и именах, есть пропуски и неверные ссылки в указателях.[366]

Свод законов Российской империи построен по тематическому принципу, включает законы, действовавшие на время издания. Первое издание Свода - СПб., 1832; переиздан в 1842 и 1857 гг. Потом неоднократно переиздавались отдельные тома, вплоть до 1917 г., с исключением отменённых законов и включением новых. К Сводам законов 1842 и 1857 гг. имеются алфавитные указатели.[367]

Обнаружила значительные расхождения (в лучшую сторону) между законодательством и практикой в народном образовании, обусловленные деятельностью замечательных директоров учебных заведений и педагогов.[368] Труды по истории народного образования, составленные исключительно или почти исключительно по нормативным актам, подлежат уточнению и дополнению с использованием очерков истории конкретных учебных заведений, их архивных фондов, воспоминаний учившихся. Реальную жизнь вернее, чем законы, отражают ведомственные постановления. Издавали своды и многотомные хронологические сборники постановлений и распоряжений по ведомствам.[369]

Как я уже сказала выше, богатейший многотемный исторический источник - периодическая печать, особенно за 2-ю половину XIX в. - 1917 г. В ней зафиксировано огромное количество фактов из всех сфер общественной жизни, можно сказать - все, сочтённые заслуживающими внимания и не встречавшие препятствий к сообщению со стороны цензуры (самый отбор фактов - характеристика времени и данного издания). На её страницах: публицистика, отразившая основные идеи эпохи (реже она в книгах), критика литературная, театральная, музыкальная и пространственных искусств, новые законодательные акты и постановления центральных и местных органов управления, разнообразные данные к биографии деятелей на всех поприщах (в том числе великое множество некрологов), различные сообщения, отразившие общественный и частный быт. В указателях периодики учтено за 1703-1900 гг. 2883 издания, за 1901-1916 гг. -  около 10 000, не считая нелегальных.[370]

Конечно, есть в периодической печати сообщения ложные и лживые, для установления этого применяют обычные способы исторической критики. Например, в 1843 г. газета «Русский инвалид» напечатала рецензию на объявленное в афишах первое выступление П. Виардо-Гарсиа (о превосходнейшем исполнении, восторгах публики), а спектакль не состоялся из-за болезни партнёра певицы; автор, по просьбе издателя, написал рецензию заранее, чтобы она появилась первой.[371] Ложные сообщения - тоже исторический источник, они проясняют ситуацию в обществе, созданную ими.[372] Представляют исторический интерес лживые сообщения - кому и почему понадобилось лгать.

Сообщения периодики о каких-либо фактах, явлениях во многих случаях следует проверять, искать подтверждения и опровержения (в органах печати и в других материалах). Иное дело - оценки, суждения в публицистике, критике, опубликованных письмах в редакцию, газетных передовицах и др. Разнообразные субъективные трактовки и оценки явлений - ценнейший источник при исследовании истории духовной культуры. Они-то и интересны. Не осудить за «непонимание», а учесть максимум мнений современников, выявить их связи с другими явлениями - задача историка. Постигнуть «их», читателей, слушателей, зрителей былых эпох, уяснить, что именно они восприняли, как виденное, слышанное, прочитанное понимали или, по крайней мере, считали правильным понимать, ориентируясь на лидирующие идеи и вкусы, представить неоднородность бытовавших мнений - вот что нужно в картине минувшего, а не суд над ним.

В толковании созданий искусства проявляется воздействие их на сознание и чувства «потребителей». Как толковались - это и значит: что они давали, какие стороны идейной и эмоциональной жизни питали, каков их вклад в жизнь общества. Они, эти мнения, выражают время, среду, психический мир людей тех лет. Например, поэт, революционер и критик И. И. Гольц-Миллер (младший) отрицал балет как вид искусства; историк, публицист и критик А. С. Гациский издевательски писал об операх Дж. Верди. Это не значит, что они «не понимали» искусства. То были 1860-е гг. с их идеями просветительства и стремлением к максимально реалистическому отражению действительности; для Гольц-Миллера театр - средство просвещения, проводник цивилизации, Гациский хотел воспроизведения отечественного быта. Нормально, а не одиозно отношение к произведениям искусства как к источнику наслаждения, безотносительно к каким-то социальным проблемам, закономерно существование «искусства для искусства».

В исторических работах периодическую печать используют недостаточно. Обычно исследователи обращаются к небольшому кругу так называемых прогрессивных изданий и к изданиям, знакомым по разнообразной литературе (в 1-й половине XIX в. это «Северная пчела»), к выступлениям «прогрессивных» критиков и публицистов. То есть используют в основном одностороннюю информацию, что для воспроизведения истории духовной культуры совершенно неприемлемо. Замечу, что при изучении общественной жизни представляет интерес и так называемая жёлтая пресса, по крайней мере наиболее популярные издания того рода. Течение художественной жизни отражали издания всех родов, всех направлений: общественно-политические и литературные газеты, общего характера и специальные еженедельники, ежемесячные (толстые) журналы. Сколь большое место занимало искусство в духовной культуре России (по крайней мере - городской) показывает, например, обзор периодических изданий Петербурга и Москвы 1895—1917 гг. Тогда 77 газет и 53 журнала регулярно или хотя бы нередко помещали рецензии на спектакли и обзорные статьи о состоянии театрального дела.[373]

При обращении к материалам периодики, разумеется, нужно знать, хотя бы в общих чертах, её состояние в данный период, наличие определённых направлений.[374] Представить Н. К. Михайловского сотрудником М. Н. Каткова можно только при полной «невинности» в истории отечественной журналистики. Однако напрасно советские историки полагали, что весь материал газеты подчинялся её «генеральной линии» (сужу по заказанной издательством в конце 1980-х гг. рецензии на рукопись моей книги «Театр и зритель российских столиц»). К литературной критике это в основном относится, хотя и там не без отклонений. А сотрудники отделов театра и музыки были достаточно автономны, руководствовались, за немногими исключениями, собственными воззрениями; нельзя всегда аттестовать их по основному идейно-политическому направлению издания. Притом органы Конституционно-демократической (кадетской) партии являлись самыми «левыми» из числа легальных, и в них находили прибежище носители разнообразных «левых» взглядов, которым иначе было негде печататься.

Критик, как уже давно замечено, - «эхо понятий и вкусов своего времени».[375] Доминанта социальной психологии, слагавшаяся из господствовавших идей, настроений, верований, интересов, оказывала обратное воздействие, создавала определённую установку восприятия, обусловливала усвоение или неусвоение и соответствующую оценку того, что предлагали обществу. Но в то же время каждый из критиков индивидуален, проявлялись индивидуальные особенности авторов суждений. Нельзя сразу искать общественную группировку, социальный слой, взгляды которых якобы выражал критик. Уже выяснено, вроде бы, что оценки искусства не вытекают прямо из положения автора в обществе и его политических взглядов. Существенно, что вовсе не обязательно несходны эстетические идеалы и вкусы у людей разных политических станов. Нередко они если не тождественны, то всё же близки. Например, литературный и театральный критик Ю. Н. Говоруха-Отрок, имя которого в 1890-х гг. стало одиозным в широких кругах российской интеллигенции (в его статьях - защита православной монархии как высшей формы государственности, безоговорочное отрицание современного Запада и т. п.), отвергавший критику революционных демократов, в то же время, подобно им, не признавал подлинным искусством «искусство для искусства», создаваемое «для забавы», а удовлетворявший его театр увидел в спектаклях Общества литературы и искусства - предшественника Московского художественного театра, до открытия которого критик не дожил.[376]

Для возможно полного освещения какого-то явления, тем более целой эпохи, нельзя пользоваться статьями только знаменитых критиков и публицистов. Все знаменитые - односторонни, они - глашатаи избранных ими идей, их выступления не отражают всех сторон затрагиваемой сферы жизни. Именно страстная преданность определённой идее, то, что статьи указывали одну правду, обаятельно действовало на читающую публику и делало этих авторов знаменитыми. Многие умные, внимательные критики потому не становились «властителями дум», что искали истину, приглядывались и прислушивались к разным направлениям в общественной мысли и искусстве, старались увидеть что-то положительное в каждом из них. Страстность всегда идёт рука об руку с пристрастностью. Нельзя, например, судить о музыкальной жизни 2-й половины XIX в. только по статьям В. В. Стасова (страстный апологет Новой русской музыкальной школы, он отрицал даже Моцарта).[377] А. Н. Серов сам назвал себя фанатиком своего взгляда на музыкальное искусство. В. П. Коломийцов, пылкий поклонник Р. Вагнера, за включение в программу его сочинений мог «не заметить» невысокий уровень исполнения; в рецензиях В. Г. Каратыгина всегда сказывалось его увлечение французскими композиторами-импрессионистами.

Понятие «верной» оценки исторической действительности, о которой писали советские источниковеды-теоретики, совсем размывается, когда имеется в виду произведение искусства. Восприятие всегда субъективно, а истинно художественное творение даёт основания для многоразличных его толкований. Притом нет точных формул для определения «правильного» произведения искусства (если не иметь в виду идейную его оценку), например, правильного исполнения. Глава русской скрипичной школы Л. С. Ауэр писал: «Не существует точно установленного способа исполнения артистом определённого произведения, также не существует определённого критерия красоты, на основании которого можно было бы оценивать исполнение скрипичного произведения искусства. Тип игры, пользующийся необычайным успехом и усиленно культивируемый в одном веке, может быть целиком отвергнут в другом. Общее эстетическое чувство и способность ощущать время, в котором мы живём, наша собственная современная восприимчивость к тому, что истинно и прекрасно в области музыкального стиля, служат единственным критерием, который мы можем применить к исполнению артиста».[378] Приложимо к искусствам то, что Л. Я. Гинзбург написала о восприятии литературного произведения: «Не только "в веках", но и синхронно произведение существует на разных уровнях понимания, с разным набором ассоциаций и разной полнотой охвата заложенных в нём значений. Воспринимающий <...> переосмысливает произведение согласно своей социально-культурной апперцепции,[379] он привносит в него свои представления <...> и свой исторический опыт. А наряду с историческим - личные ассоциации».[380] Читатель, зритель, слушатель навязывает свою трактовку автору художественного произведения. Много примеров тому в толковании литературных произведений. Например, Ф. А. Степун в «Митиной любви» И. А. Бунина увидел повествование о «трагической силе» «безликой стихии пола». А Бунин писал в письме П. М. Бицилли (17 марта 1936), что та повесть - «нечто вполне классическое в смысле сводничества и любовного свидания» в среднепомещичьем быту; он использовал рассказ племянника «об этом "падении", ничуть, однако, не трагическом».[381]

В задачу исследователя входит выяснение представительности выявленных суждений. Требуется выяснить: единичны они или нет, не спеша (не спеша!) с обобщениями. Для решения вопроса о представительности, о степени распространения тех или иных идей, интересов, вкусов, важны высказывания возможно большего числа лиц. Поэтому огромную ценность представляют дневники, письма, воспоминания, в том числе так называемых рядовых людей.

Дневники, письма, воспоминания - вообще драгоценнейший источник для познания человека прошлого, былых эпох в целом.

В дневниках, особенно если они охватывают сравнительно длительный период, больше, чем в каких-либо других источниках, выражается психика человека, его верования, идеалы, интересы. В большинстве их отражены служебная и общественная деятельность автора, семейные и любовные отношения; вместе с тем зафиксированы политические и иные общезначимые события, а это - свидетельство того, что те события играли какую-то роль в жизни автора, по крайней мере в смысле размышлений о них и переживаний; кроме синхронного описания событий, нередки в дневниках воспоминания о прошедшем. Странно определение дневника в современной энциклопедии: «тетрадь для ежедневных записей интимного характера».[382] При этом сама автор статьи упомянула «Путешествие стольника П. А. Толстого по Европе 1697-1699 гг.», дневники П. А. Валуева и А. А. Половцова, этому определению не соответствующие. Отмечу, что именно записей интимного характера нет, например, в интереснейшем дневнике петербургского городского головы И. И. Толстого (СПб., 1997). Наивно утверждение автора статьи в «Литературном энциклопедическом словаре» (М., 1987): «Дневник как литературный жанр отличает предельная искренность, откровенность высказывания». Это отвергают и сами авторы дневников, и данные науки психологии. Психике человека присуще сопротивление полному самораскрытию. И наиболее искренние, откровенные, правдивые дневники (как и письма, и воспоминания) никогда не бывают искренни «предельно». Об этом написал Д. С. Мережковский: «Мы же лгать обречены: / Роковым узлом от века / В слабом сердце человека / Правда с ложью сплетены» («Парки»). От лжи человек может уберечься, но обязательно умолчит о том, о чём почему-либо покажется невозможным рассказать. А. С. Пушкин писал: «Не лгать - можно; быть искренним - невозможность физическая. Перо иногда остановится как с разбега перед пропастью - на том, что посторонний прочёл бы равнодушно» (письмо П. А. Вяземскому, ноябрь 1825 г.).

Частная переписка играла огромную роль в системе межличностного общения. В письмах есть всё: сообщения автора о течении его дел; о физическом и душевном состоянии; замыслах, достижениях и неудачах; взаимоотношениях с другими людьми, с системой власти; сообщения о событиях политической и художественной жизни и их оценки и др. В первые десятилетия XIX в. переписка дополняла неразвитую ещё периодическую печать. Источниковеды-теоретики писали, что в письмах автор «раскрывается с особой непосредственностью и живостью», «интимный характер письма позволяет говорить открыто» и т. п.[383] Создаётся впечатление, что они не только не читали опубликованной переписки, но и сами никогда не писали и не получали писем. По поводу «открытости» к письмам относится то, что я сказала о дневниках. Притом авторы приведённых утверждений не учитывают: 1) роль адресата, 2) разницу в степени искренности, откровенности разных людей, 3) существование норм эпистолярного общения. К письмам, как и к дневникам и воспоминаниям, имеет отношение интересная мысль Л. Я. Гинзбург: «...ошибочно полагают, что люди либо лгут, либо говорят правду. Они не замечают, что люди, кроме того, драматизируют положение, удовлетворяют свою потребность в идеальном и патетическом, и ещё льстят и боятся...».[384] П. И. Чайковский писал в дневнике: «Мне кажется, что письма никогда не бывают искренни. - Сужу по крайней мере по себе. К кому бы и для чего бы я ни писал, я всегда забочусь о том, какое впечатление произведёт моё письмо» (запись 22 июня 1888 г.). Неверно, что «частные письма по своему характеру мало чем отличаются от записей в дневнике». В письмах непременно сказывается адресат - характер отношений с ним, известные корреспонденту особенности его личности и др. Преградой для полной откровенности становились и правила светской вежливости, учтивости.[385]

Как все другие исторические источники, дневники и письма подлежат исторической критике (выяснение обстоятельств, вызвавших сообщение, отношений с упоминаемым предметом, личности адресата, характера взаимоотношений автора с ним и др.).

Воспоминания (мемуары) - источник для изучения конкретного исторического явления (включая автора их), а кроме того - это драгоценное пособие для знакомства с прошлым в самом широком смысле. Очень ценно, что мемуаристы большей частью раскрывают мотивы своих действий.[386] Важно, что в мемуарах предстаёт не их автор только, но его окружение, выявляются происхождение и связи явлений, взаимосвязи лиц, система разнообразных отношений, стиль жизни данной среды и эпохи. Чтение мемуаров (и старой русской литературы) в достаточном их количестве делает прошлое «своим», «обжитым»; в дальнейшем сведения, необходимые для исторических исследований, легко укладываются в какие-то уже подготовленные для них «клеточки» памяти.

От дневников и писем воспоминания отличает обычно значительный хронологический разрыв между временем записи и описываемым событием, отчего при работе с ними необходимо знать основы психологии памяти.

 Трактовка мемуарных источников в советское время диктовалась требованием всё оценивать с позиции «единственно правильной» марксистско-ленинской идеологии и методологии, не доверяя высказываниям современников былых событий. Твердили о субъективности мемуаров, которая трактовалась как недостоверность. Отмечали и «несовершенство» человеческой памяти. Основной ценностью мемуаров, несмотря на последнее, историческая наука тех лет полагала сообщения лишь о существовании фактов, а не их смысле и значении их: «...надо помнить, что ценность мемуаров заключается в изложении фактической стороны описываемых событий, а не в оценке их».[387] Между тем, элементарные сведения мемуаров о фактах далеко не всегда совпадают с данными других источников (официальными документами, репортажами с места события и др.). Каждый, читавший комментированные издания мемуаров, знает, что в них находятся ошибки; добавлю, что далеко не все ошибки комментаторы замечают. Достаточно доказано, что смысл событий память удерживает точнее, чем их внешнее выражение. Причиной фактических ошибок бывает инстинктивное желание дополнить и объяснить разумом, увиденное и услышанное, существует бессознательная склонность при помощи воображения заполнить пробелы, образовавшиеся в представлении о факте. Сообщения о «фактической стороне событий» важны, но их нужно проверять. Главная ценность воспоминаний - отношение автора к описываемым событиям, его оценки, воспроизводящие «дух эпохи», характеризующие личность автора.

Никак нельзя все вообще мемуары оценивать одинаково в смысле их «достоверности», «несовершенства памяти», «тенденциозности» и т. п. Степень соответствия действительности того образа былого, который сохранён в памяти, зависит от отношения мемуариста к вспоминаемому, меры его искренности, особенностей восприятия. Запоминается наиболее хорошо то, что входит в область специальных интересов мемуариста, его постоянных размышлений на эти темы. Направленная память даже непроизвольно прочно и надолго удержит то, что и назавтра не сохранится в памяти случайного зрителя или слушателя, могут запомниться мельчайшие детали и даже дословно разговоры (не очень длинные, конечно). Можно назвать законом памяти то, что она запечатлевает явления в зависимости от меры переживания. Чем живее, глубже откликаются душа и сознание на тот или иной факт, тем прочнее удерживается он в памяти (это относится и к положительным, и к отрицательным переживаниям). Наряду с особенностями памяти проявляются в мемуарах особенности восприятия. Соприкасаясь с одними и теми же явлениями, разные люди воспринимают (осознают, запоминают, забывают) различные их стороны. Проявляется установка психики - предрасположенность к определённому восприятию. Кажущиеся противоречия в мемуарных свидетельствах разных лиц предстанут мнимыми, если учитывать неоднозначность самих явлений и обстоятельства запоминания и вспоминания. Важно также выяснить, были ли в распоряжении мемуариста дневниковые записи или иные документы, наблюдал ли он сам описываемый факт или принял на веру чужие сообщения.

Наиболее подозрительны в смысле достоверности сообщений мемуары, написанные живо, красиво и т. п. Ради беллетристической занимательности искажали истинные воспоминания. Например, в черновых рукописях первого биографа А. С. Грибоедова - Д. А. Смирнова «одна и та же фраза, якобы сказанная собеседником, переправлялась на разные лады, получая иногда совсем иной смысл, чем первая редакция».[388] Л. Я. Гинзбург сказала, что «много занимаясь мемуарами, убедилась - чем талантливее мемуарист, тем больше он врёт (Сен-Симон, Руссо, Герцен)».[389]

Более подробно о воспоминаниях, дневниках, письмах я написала в «Биографике» (с. 60-84,382-396).[390]

Трудно преувеличить ценность обширнейшей группы источников - делопроизводства государственных и иных учреждений. Их довольно много используют в исследованиях по политической истории, но в целом - недостаточно, хотя читателей в читальных залах архивов много. Игнорируют даже личные дела о службе интересующих лиц, продолжая распространять имеющиеся в печати ложные сведения. Используют, в основном, ограниченный круг комплексов этих материалов, по подсказкам консультанта архива или коллег. Между тем, база научного исследования - не случайные находки, а научно организованный поиск, который не так сложен, как многим представляется. Часто употребляемый при упоминании архивных документов глагол «обнаружить» («нами обнаружены»), на мой взгляд, неприличен в этом контексте, создаёт ложное представление о состоянии архивов и характере работы в них. Все материалы, хранящиеся в государственных архивохранилищах, за малым исключением, давно «обнаружены» архивистами, систематизированы и описаны, находятся на своих местах под присвоенными им шифрами.

Делопроизводство каждого учреждения хранят, как правило, обособленно, оно составляет особый архивный «фонд» (название неудачно, но существует уже около 90 лет).[391] Самое надёжное руководство в плавании по архивным морям - знание системы учреждений - «фондообразователей», как их называют в архивах. Знают её немногие из обращающихся к историческим исследованиям, другие и не пытаются приобрести эти знания (пример - вышеупомянутое преобразование Приказа Казанского дворца в Казанский дворец в книге маститого музыковеда). Поэтому приведу здесь хотя бы кратчайшие сведения.

С 1-й половины XVI в. до административных преобразований Петра I органами центрального управления были многочисленные приказы с нечётким разделением функций между ними. Появление в их делопроизводстве документов, например, о художественной жизни, связано с тем, из каких доходов те или иные мероприятия оплачивали, а также с личными интересами начальствовавшего лица. Так, придворные певчие и музыканты в основном были в ведении Приказа Большого дворца, театр и обучение европейской музыке в 1672-1707 гг. - в ведении Посольского приказа, поскольку обращались к опыту западноевропейских стран, а глава этого приказа в 1700-06 гг. Ф. А. Головин был, к тому же, любителем искусств. Есть документы о музыкантах и певцах в фонде Оружейной палаты. В числе наиболее значительных - Разрядный приказ, ведавший делами о военной службе, вообще о служилых людях, в том числе о служивших в полках трубачах и литаврщиках (есть «сказки» их о службе, семейном положении, поместье); этот же приказ ведал придворными церемониями (приёмы послов, свадьбы членов царской семьи и их родственников и др.), готовил материалы для разрешения местнических споров - о месте в близости к царю и праве на высокие должности (многие родословные фальсифицированы). В начале 1680-х гг. при Разрядном приказе была создана Родословная комиссия, в дальнейшем - Палата родословных дел, рассматривавшая и составлявшая родословные служилых людей.[392]

В 1717-21 гг. взамен приказов учреждены коллегии - более стройная административная система: Коллегия иностранных дел, Военная коллегия, Адмиралтейств-коллегия, Камер-коллегия (ведала государственными доходами, строительством казённых зданий и дорог и др.), Штатс-контор-коллегия (ведала государственными расходами), Коммерц-коллегия, Мануфактур-коллегия (ведавшая промышленностью), Юстиц-коллегия, Ревизионная, Вотчинная (ведала вопросами землевладения, заменила Поместный приказ). Некоторые коллегии были в 1780-х гг. упразднены, но создавались и новые, в частности, в 1763 г. - Медицинская коллегия.

Ещё в 1711 г. Пётр I создал Сенат (Правительствующий сенат) как высший орган управления страной (в его ведении были и расходы из казённых сумм). Со временем Сенат терял верховное значение; после учреждения в начале XIX в. министерств он стал в основном высшей судебной инстанцией. Но, кроме того, в его составе был Департамент герольдии (первоначально Герольдмейстерская контора), который вёл дела о пожаловании дворянства и почётного гражданства, наблюдал за прохождением государственной службы, его архивный фонд - богатейшее собрание биографических материалов. В 1721 г. создан Святейший синод (Духовная коллегия) - высший административный и судебный орган православной церкви (взамен отменённого Петром I чина патриарха). В 1722 г. учреждена должность обер-прокурора Синода (не из духовенства) для надзора за коллегией, с канцелярией при нём (помимо канцелярии Синода); как коллегия Синод просуществовал до ликвидации его 1 февраля 1918 г.[393] Помимо дел о церкви и духовенстве в ведении Синода была духовная цензура (в фонде его Канцелярии хранятся отзывы о рукописях, книгах, статьях), бракоразводные дела, духовные учебные заведения, начальные (церковные) школы, религиозное воспитание в светских учебных заведениях, имелись особые Учебный комитет и Училищный совет.

В 1704 г. создан Кабинет его величества, сначала имевший общегосударственное значение. В 1727 г. он был закрыт, в 1741 г. восстановлен, но стал учреждением исключительно придворного ведомства, сосредоточив «дела по хозяйственной части всех мест, ко двору принадлежащих» (высочайший указ 1786 г.), в том числе личным имуществом императора. Делами императорского двора - административными (придворный штат и др.), строительными, церемониальными и прочими - ведал ещё ряд учреждений. Как и в других странах, именно при дворе развивалось искусство (помимо народного), которому монарх оказывал поддержку. В делопроизводстве придворных учреждений находятся документы об архитекторах, художниках, музыкантах, певцах, драматических актёрах, литераторах. С 1764 до 1811 г. непосредственно монарху подчинялась Академия художеств, позже она в ведении Министерства императорского двора (см. с. 156).

В 1724 г. Пётр I учредил Академию наук. Название несколько разменяли, всегда с сохранением слов: Академия наук. В её «Проекте» 1724 г. было название: Академия художеств и наук (не «наук и художеств»), «художество» здесь - техническое мастерство. По регламенту 1747 г. она стала Академией наук и художеств. В регламенте 1803 г. её название - Императорская Академия наук. По уставу 8 (20) января 1836 г. - Императорская С.-Петербургская Академия наук.[394] С 1725 г. в основном по 1767 г. пытались наладить работу университета Академии; действовала академическая гимназия (1726-1805 гг.). Первоначально Академия наук составляла самостоятельное ведомство, до 1803 г. (см. с. 156).

В начале XIX в. произведено существенное преобразование системы государственного управления. В 1802 г. созданы министерства, число которых потом несколько увеличилось.[395] Имелись министерства: внутренних дел, иностранных дел, Военное, Морское (первоначально: морских сил), финансов, юстиции, народного просвещения (в 1817-24 гг. - духовных дел и народного просвещения, тогда ему подчинялся и Синод, этому министерству - по регламенту 1803 г.[396] и уставу 1836 г. - подчинена и Академия наук, находившаяся при этом «под особенным высочайшим покровительством»),[397] путей сообщения (сначала не министерство, а Главное управление, в 1833-64 гг. - Главное управление путей сообщения и публичных зданий, тогда ему были переданы из Министерства внутренних дел обязанности по строительной части), государственных имуществ, постепенно преобразованное в Министерство земледелия. В 1905 г. учреждено Министерство торговли и промышленности (прежде этими делами ведало Министерство финансов). Недолго существовали Министерство полиции (1810-19 гг.) и Министерство почт и телеграфов (1865-68,1880-81). Несколько новых министерств образовано при Временном правительстве 1917 г.

Обычно в состав министерств входили канцелярия, департаменты, каждому из которых поручали определённые функции, управления, специальные комитеты и комиссии. Они вели обособленные делопроизводства, каждое из которых ныне составляет самостоятельный архивный фонд. Исключение - Министерство юстиции (около 613 000 единиц хранения), где отделены лишь вещественные доказательства по судебным делам.

В 1826 г. образовано Министерство императорского двора (МИДв), объединившее в своём ведомстве все придворные учреждения, включая Кабинет его величества, были созданы ещё Канцелярия министерства и Контроль (орган контроля за денежными и материальными расходами, в том числе и за назначением пособий, пенсий, наград). В 1829 г. в его ведение вошла Академия художеств, с 1811г. состоявшая в ведомстве Министерства народного просвещения. Учреждения из области искусств, принятые на государственное содержание, находились в ведении МИДв и назывались императорскими: казённые театры в Петербурге и Москве, Академия художеств, Эрмитаж, театральные училища в Петербурге и Москве; в ведомстве МИДв была и Археологическая комиссия - императорская.[398] В состав этого министерства входило также удельное ведомство (Департамент, потом Главное управление уделов), созданное в 1797 г., некоторое время бывшее самостоятельным. Оно ведало имуществом (земли и леса в европейской части страны, кавказские имения, промышленные предприятия), доходы с которого шли на содержание членов императорской фамилии.

Несколько особый характер имеет архив (архивный фонд) Дирекции императорских театров МИДв. Это - соединение делопроизводства органа управления и самих театров. В его состав, кроме обычных «дел», входят монтировки спектаклей, описи декораций и костюмов и т. п., велико количество личных дел о службе драматических актёров, певцов, музыкантов-инструменталистов, дирижёров, деятельность которых была связана отнюдь не только с императорскими театрами; кроме того, в нём хранится уникальное собрание годовых подшивок театральных и концертных афиш по Петербургу и Москве за 1819,1821-1917 гг., поскольку Дирекция имела монополию на их публикацию (печатались в её типографии).

Чрезвычайно многофункциональным было Министерство внутренних дел. Среди его частей: Департамент полиции исполнительной (1803-80 гг.), Департамент государственной полиции (с конца 1880 г.), Главное управление по делам печати и предшествовавшие ему цензурные учреждения, Департамент духовных дел иностранных вероисповеданий, Медицинский департамент (в последние годы - Медицинский совет), Главное управление почт и телеграфов и др. Департамент полиции исполнительной (первоначально: Экспедиция спокойствия и благочиния) кроме обычных полицейских функций имел и другие. Там рассматривали дела о разрешении создания и утверждении уставов обществ, кружков, союзов (музыкальных, литературных, благотворительных и др.), клубов, а также специальных учебных заведений, не подведомственных Министерству народного просвещения (в частности, музыкальных и театральных). После его ликвидации этого рода дела перешли в ведение Департамента общих дел (там же дела об открытии публичных читален, народных чтений и т. п.). Департамент государственной полиции (в связи с ликвидацией Департамента полиции исполнительной слово «государственной» не употребляли) ведал политическими делами как преемник знаменитого III Отделения Собственной его императорского величества канцелярии.

Существовал ряд внеминистерских и межведомственных учреждений.

В 1812 г. в связи с Отечественной войной как личная канцелярия императора учреждена Собственная его императорского величества канцелярия (СЕИВК). В 1826 г. она преобразована в I Отделение СЕИВК, ведавшее, главным образом, вопросами прохождения службы и наград. В том же году созданы II Отделение этой канцелярии для составления и издания Полного собрания и Свода законов и упомянутое III Отделение. И вообще (поскольку нужно употреблять подлинные названия учреждений), а с того времени тем более, никак нельзя СЕИВК называть «царской канцелярией», как это иногда делают, она в такой же мере «царская», как все другие ведомства того времени. В 1828 г. создано IV Отделение СЕИВК для управления заведениями, ранее находившимися в ведении умершей императрицы Марии Фёдоровны (жены Павла I). С 1854 г. эту сеть учреждений стали называть Ведомством учреждений императрицы Марии (ВУИМ), IV Отделение в 1880 г. переименовано в СЕИВК по учреждениям императрицы Марии. Это ведомство соединяло функции социального призрения детей и взрослых и воспитания и образования детей и юношества. Недолго действовало V Отделение СЕИВК (1836-56 гг.) - для составления нового положения об управлении государственными имуществами и государственными крестьянами.

III Отделение СЕИВК - высший орган политической полиции. В его материалах - история революционного движения и борьбы с ним. Кроме собственно делопроизводственных материалов, в его архиве находятся приложения к делам, отобранные в качестве вещественных доказательств: письма, дневники, разного рода рукописи, свидетельства, удостоверения, нелегальные издания и др. - драгоценный источник (вместе с показаниями на следствии) для изучения биографий и внутреннего мира деятелей революционного движения, побудительных мотивов этого движения, сыгравшего столь огромную роль в истории страны (без изучения внутреннего мира участников движения его истории не понять).

В ВУИМ состояла широкая сеть учебно-воспитательных заведений: Смольный институт (Воспитательное общество благородных девиц) и другие институты благородных девиц в столицах и некоторых городах периферии (средние общеобразовательные учебные заведения-интернаты для дворянок, в небольшой мере и для девочек из среднего сословия), Александровский лицей (бывший Царскосельский, с 1843 г.), низшие школы, профессиональные учебные заведения и воспитательные дома, а также лечебные заведения, приюты, богадельни и др. Родственно ВУИМ по функциям Человеколюбивое общество, первоначально (в 1802-14 гг.) - Благодетельное общество; члены его совета являлись государственными служащими, оно создавало учебно-воспитательные и лечебные заведения, дома призрения бедных, приюты, богадельни и т. п. Ещё была Канцелярия по принятию прошений, на высочайшее имя приносимых (вначале - Комиссия по принятию прошений). В её делопроизводстве (около 58000 единиц хранения за 1811-1917 гг.) документы о многих тысячах судеб лиц разных сословий.

Над ведомствами стояли высшие органы власти и управления (в непосредственном ведении императора было МИДв).

В 1802-1905 гг. действовал Комитет министров - для совместного обсуждения дел, требовавших согласования между ведомствами, при нём создавались комитеты по возникавшим важным проблемам (Еврейский, Кавказский, Сибирский и др.). В 1810 г. образован Государственный совет - высший законосовещательный орган для обсуждения законопроектов, вносимых главами ведомств; члены - назначенные из высших государственных чинов центрального управления, губернаторов, дипломатов, военных и морских высших чинов (предшественник его - Непременный совет 1801—10 гг. был ещё советом при императоре, а не государственным). В 1906 г. Государственный совет преобразован, получил законодательные права, как и Государственная дума; кроме назначенных членов вошли выборные - от дворянских обществ, губернских земских собраний, Академии наук и профессоров университетов, от Синода, из представителей торговли и промышленности. Обособленное делопроизводство вели Государственная канцелярия, несколько департаментов, специальные комитеты и комиссии Государственного совета. В 1857 г. образован Совет министров, действовавший фактически лишь до 1880-х гг. и восстановленный в 1905 г. для координации действий министерств по вопросам законодательства и непосредственного управления.[399] По Манифесту 17 октября 1905 г. создана Государственная дума - выборный законодательный орган. Было 4 созыва - четыре Государственные думы 1906-17 гг. Выборы многосложносту-пенчатые с комбинацией различных принципов (главные - сословный и имущественный), членами Думы являлись депутаты от четырёх категорий населения: землевладельцы, городские избиратели, крестьяне и казаки, рабочие.

В делопроизводстве названных высших учреждений находятся документы, относящиеся ко всем вообще сферам жизни страны, не только по вопросам общегосударственного значения, но и многим частным.

Во всех государственных учреждениях каждый год заводили «дела» по роду их деятельности. Обычный состав «дел»: инициативный документ (чьё-то прошение, отношение другого учреждения, распоряжение вышестоящего), переписка с учреждениями, лицами, общественными организациями, причастными к поднятому вопросу, заключение консультативного органа и др. Часто рассмотрение вопроса продолжалось несколько лет, но место дела в ряду других всегда определяла дата его начала. Если вопрос не требовал обстоятельного рассмотрения, документ включали в «дело по разным предметам». Годовые отчёты учреждения, которые отражали его деятельность нередко очень подробно, решения («определения») коллегиальных органов (совет, правление), приказы по учреждению, распоряжения свыше и некоторые другие материалы, как правило, составляли годовые сборники документов одного рода. Как видно из указанного состава «дел», документы по какому-либо вопросу редко находятся в делопроизводстве (архивном фонде) только одного учреждения, они имеются также в делопроизвод-ствах и тех, откуда поступали входящие документы, куда посылали исходящие, большей частью с дополнительной информацией. Документы, не сохранившиеся в архивном фонде одного учреждения, могут быть найдены в фонде выше- или нижестоящего. Кроме того, одним и тем же и аналогичными вопросами могли заниматься разные учреждения со сходной компетенцией, не сносясь друг с другом. Важно, как отмечено выше, выявить все материалы. А это делают редко, авторы удовлетворяются более или менее случайными находками. Например, в работе В. А. Матвеева «Русские военные оркестры» (М.; Л., 1965), которая признана основной по этой теме, использованы материалы лишь нынешнего Российского государственного архива Военно-морского флота. Говоря о Комиссии об улучшении музыкального дела в армии и флоте (1910-17 гг.), автор сослался на газетные заметки. Между тем комиссия работала весьма активно, собрала много сведений; она состояла при Военно-походной канцелярии, и материалы её хранятся в Российском государственном военно-историческом архиве, в том же архиве в фонде Канцелярии Военного министерства много материалов о военных оркестрах, есть они также и в фондах законосовещательных учреждений в Российском государственном историческом архиве.

Большое место в делопроизводстве государственных учреждений занимают «личные дела» служивших там. Они содержат формулярный (послужной) список с данными о прохождении государственной службы с самого начала её (то есть - и в другом, предшествовавшем учреждении), о возрасте, вероисповедании, наградах, членах семьи и имении, другие документы, связанные с прохождением службы, - прошения, служебные характеристики, иногда - отчёты о выполнении служебных поручений, редко - личные документы (метрическое свидетельство, аттестат и т. п.), их следовало возвращать владельцу.

Сведения о государственных служащих, имевших чины по Табели о рангах («чинах», чиновниках), вносили в периодические специальные издания: «Адрес-календарь: Общая роспись начальствующих и прочих должностных лиц по всем управлениям в империи» и «списки чинам» по ведомствам и учреждениям (некоторые - со всеми данными формулярного списка). Рассказала об этих изданиях в своей «Биографике» (с. 211-265).

В архивном фонде учреждения,[400] как правило, сохраняют исторически сложившуюся систему расположения материалов: по структурным частям (каждая из которых имела определённые функции) и годам (в пределах года по полным датам), реже - наоборот.[401] Эта система отражает обстоятельства происхождения документов, и именно она позволяет найти нужное. Понятие «тема» субъективно и переменчиво, притом каждый документ может явиться источником для разнообразных тем. В архивах составляют вспомогательные указатели к описям.

Как уже отметила, нет ни одного рода (вида) исторических источников, который всегда достоверен и не требует исторической критики. Не исключение и делопроизводственные документы. Подлинность этих документов утверждает бланк, подписи, печати, нахождение в составе официального дела, почерк должностного лица. Но в содержании, в частности, в отчётных материалах, могут быть сведения ложные и лживые. Выявлена неточность немалого числа статистических данных в ценнейшем, в общем, историческом источнике - ежегодных отчётах губернаторов.[402] Есть сообщения и о других не точностях и неполноте государственной информации. Например, отмечено, что «официальная статистика погрешает в сторону преувеличения» развития периодической печати,[403] что «официальные цифры винноакцизных сборов нисколько не показывают действительного количества вина, потребляемого в народе».[404]

Огромный массив исторических источников составляют личные архивы (архивные фонды) деятелей на разных поприщах, хранящиеся в государственных (теперь и в общественных) архивохранилищах. К ним в целом относится то, что сказано выше о ценности дневников, писем, воспоминаний. Они есть во всех архивах (от нескольких до нескольких сотен), составляют основу отделов рукописей библиотек, музеев, научно-исследовательских институтов, учебных заведений. Об этих архивных фондах и изданных справочниках о них я рассказала в «Биографике» (с. 358-381). По состоянию на 1980 г. они, кроме находившихся тогда на специальном хранении, учтены в издании: Личные архивные фонды в государственных хранилищах СССР: Указатель: В 3 т. (М., 1962-1980). О фондах, не показанных там, и о новых поступлениях сообщают путеводители по архивам и специальные справочные издания 1990-х и позднейших лет.

Дополнением ко всем рассмотренным выше родам (видам) источников является художественная литература - проза, поэзия, драматургия. Разумеется, имею в виду произведения, описывающие время жизни автора, непосредственно ему знакомое, а не предшествовавшее, не прошлое. Богатейший исторический источник представляет собой литература XIX - начала XX в., охватывающая все стороны жизни, все социальные слои. Ценны сочинения не только «высокохудожественные», как утверждала автор статьи об этом.[405] Писатели с меньшим воображением больше «списывали» из окружающей жизни. В романах, стихах, пьесах авторов, не ставших классиками, запечатлено много исторических реалий, а выдумки их - в русле расхожих тогда идей и представлений.[406]

Говоря о художественной литературе, имею в виду не те немногие имена, что упомянуты в учебниках для средней и высшей школы, и даже не те несколько сотен, которые признал русскими писателями ИРЛИ, а все тысячи их. В библиографических указателях по истории русской литературы XIX - начала XX в., изданных ИРЛИ (Л., 1962-1963), - 450 писателей. В биографическом словаре «Русские писатели, 1800-1917» (М., 1989-2007) - около 3500 или более того (издание ещё не закончено). Была так называемая лубочная литература, распространённая в «простом народе». Её составляли переделки классики и сочинения многих авторов, специализировавшихся в этом жанре (некоторые из них вошли в названный словарь). Американский исследователь, ознакомившийся с 2000 названий лубочных изданий, решил, что они «могут служить прямым источником для изучения внутреннего мира простого русского человека».[407] Это, на мой взгляд, преувеличение. Во-первых, сами те издания воспитывали соответствующий вкус, обеспечивая устойчивый спрос; во-вторых, не все стороны русской ментальности нашли в них отражение. Тем не менее, этот материал заслуживает изучения в сопоставлении с другими источниками, в частности, с фольклором.

Российская историческая наука XX в. признавала художественную литературу историческим источником лишь для истории России по XVII в. включительно.[408] Новый учебник по источниковедению полагает вопрос о литературных произведениях как историческом источнике для нового и новейшего времени подлежащим рас смотрению и решению.[409] На самом деле это остаётся вопросом только по отношению к определённым произведениям (сатирическим или явно лживым), к творчеству определённых авторов. Известны статьи В. О. Ключевского «Евгений Онегин и его предки» (1887 г.) и "Недоросль" Фонвизина» (1896 г.), в которых он использовал названные сочинения как исторический источник. Есть новейшие работы, авторы которых обращаются к литературе XIX - начала XX в.[410]

Можно определить несколько направлений, по которым плодотворно обращаться к комплексу художественной литературы изучаемого времени: 1) общее ознакомление с эпохой, с образами людей того прошлого, «стилем жизни» в самом широком плане (понятия, привычки, обычаи, домашний быт, круг интересов, уровень образованности и др.); 2) история общественной мысли, идеологии; при этом представляют интерес: а) автор - как выразитель в своих произведениях определённых воззрений (для этого могут быть изучены и его исторические романы), б) идеи, взгляды, приверженность которым выражают в словах и поступках персонажи сочинений; 3) история психологии людей, в частности, нравственных норм; 4) место религии в жизни людей разных эпох; 5) история художественной жизни; 6) история революционного движения в смысле его стимулов, побудительных мотивов, психологии участников. Исследователь политической истории найдёт отзывы о политических деятелях и политических событиях - отражение мнений, бытовавших в обществе, в том числе эпиграммы известных поэтов и анонимные.

Представляя образ эпохи, художественная литература знакомит и с особенностями межличностных связей. В ней ясно выражено то, что верно отметила Л. Я. Гинзбург: «Во времена сословного мышления власть и подчинённость являлись органическими качествами человека, признаками той социальной породы, к которой он принадлежал», в буржуазном строе «власть и подчинённость признаются служебными состояниями человека».[411] Представлены в литературе и особенности словоупотребления.

Тема религии - связи её с нормами нравственности и обычаями, степень религиозности в разные времена - совершенно не исследована (сталкивалась с весьма превратными, ложными представлениями об этом). Художественная литература здесь - ценнейший источник. Дневники, письма и другие документы личных архивов не столь доступны и не всегда содержат необходимый материал.[412] С 1860-х гг. в российском обществе ширилась антирелигиозность или, по крайней мере, безразличие к религии. Революционные народники не вполне отказывались от неё,[413] но неуважение к ней проявлялось в резко отрицательном отношении нелегальной поэзии 1860-70-х гг. к священникам - «попам».[414] Прямой отказ от надежд на помощь Бога («Бессильны Будды и Христы») - в знаменитом стихотворении П. Л. Лаврова «Рождение Мессии». В 1887 г. Н. А. Белоголовый писал: «В наш век безверия...».[415] Литература 2-й половины XIX - начала XX в. рассказывает о сотнях людей, чуждых религии, о тщательном соблюдении религиозных обрядов в купеческом доме (повесть А. П. Чехова «Три года»), о пропасти между этой внешней стороной и основным содержанием жизни (стихотворение А. А. Блока «Грешить бесстыдно, непробудно»), об уходе в монастырь молодой, красивой состоятельной женщины (рассказ И. А. Бунина «Чистый понедельник»), о характерных для начала XX в. религиозных сектах (роман А. Белого «Серебряный голубь»; в предисловии к его отдельному изданию 1910 г. автор написал: «голубей, изображённых мною, как секты не существует, но они возможны со всеми своими безумными уклонами, в этом смысле голуби мои вполне реальны»; пьеса В. В. Протопопова «Чёрные вороны», зрители угадывали в действующих лицах секту «иоаннитов» - почитателей Иоанна Кронштадтского). В «простом народе» ходили богохульные стихи, песни и частушки, некоторые записаны. Широкое изучение литературы позволит достаточно прояснить картину.[416]

Художественная литература содержит материал для истории её собственного функционирования, бытования в разных средах. Это упоминания (или неупоминания) о прочитанных и имеющихся в доме книгах, отзывы о произведениях популярных тогда писателей. Очень много в беллетристике данных к истории художественной жизни. В их числе сведения о посещении концертов и спектаклей и собственных занятиях персонажей искусствами, отзывы об авторах и исполнителях художественных произведений. Я довольно широко использовала художественную литературу в работах о музыкальной жизни XIX - начала XX в. Традиционные источники дополнены произведениями более 20-ти российских авторов. Раскрыть, осветить музыкальную жизнь помогли их сообщения о домашнем музицировании (его репертуаре, бытовавших инструментах), об отношении любителей к композиторам того времени и к конкретным их произведениям, стихи, посвященные исполнителям, и др.[417]

Революционное движение изучено, пожалуй, достаточно полно с фактической его стороны. Но логику действий участников современному человеку не понять без изучения их психологии, нравственного облика. Так, у революционных народников и социал-демократов были не только различные программы, у них разная психика, разный образ мира. Это позволяют постичь стихотворения участников и сочувствовавших им лиц. В поэзии народников основное место занимает тема любви и сострадания к «народу», «к людям», к «стране родной», бескорыстного подвига, жертвенности.[418] В революционной поэзии периода социал-демократов видное место заняла тема мести,[419] звучат призывы «В бой», «На бой» - «кровавый», «смертный» - за своё счастье, проявилась мифологизация пролетариата, соответственно К. Марксу.[420]

Как и все другие исторические источники, художественная литература нуждается в исторической критике. Так, например, образы помещиков, созданные Н. В. Гоголем, это не все помещики. Вспомним хотя бы друга А. С. Пушкина П. А. Осипову, А. Т. Болотова. И купцы, описанные А. Н. Островским, - не все российские купцы даже того времени. В стихотворных, особенно песенных текстах не всегда можно воспринимать буквально все выражения. Например, сомнителен вывод из фразы «Я последние поместья заложу, / А тебя, моя красотка, снаряжу», что песня («Как за реченькой слободушка стоит») сложена в «нетрудовой среде».[421] Чтобы купить платья розовое, голубое и малиновое (о шелках, бархате, золоте и тому подобном там речи нет), помещичьи имения закладывать не понадобилось бы, достаточно доходов ремесленника, тем более, если что-то «заложить». Слово «поместья» употреблено, надо полагать, в шутливо-условном смысле. Вообще, стоит помнить, что в художественной литературе (как и в частной переписке) присутствовали юмор и сарказм, когда слова употребляли не в буквальном смысле, сатира, когда явления или некоторые их черты гиперболизировали.

Исторические романы и прочие сочинения о прошлом ни в коем случае нельзя воспринимать как источник для исследования изображённого в них времени. Л. Фейхтвангер, изучавший исторические романы и сам их писавший, констатировал: «...единственно, к чему стремился художник, это выразить собственное (современное) мироощущение и создать такую субъективную (а вовсе не ретроспективную) картину мира, которая может непосредственно воздействовать на читателя»; и о себе: «я и думать не думал писать историю ради истории».[422] И в тех случаях, когда романисту кажется, что он «пишет историю», он передаёт только своё представление о ней. «Война и мир» Л. Н. Толстого - не история наполеоновских походов и Отечественной войны 1812 г., а выражение его идей о войне и человеке (потому - источник для истории этих идей и для истории мировоззрения Толстого).[423]

 

Сеть архивохранилищ

 

Библиотеки, хранящие печатные исторические источники, исследования и справочные пособия, относящиеся к истории России, обычно достаточно известны даже начинающим исследователям. Иное дело - сеть архивохранилищ. И в трудах академиков нахожу перепутанные названия архивов и другие свидетельства плохого знания этого предмета. Впрочем, архивное ведомство неоднократно переименовывает свои хранилища.

Архивов, хранящих материалы по истории России до 1918 г., есть множество. Они не подчинены единой системе. Кроме архивов ведомства Государственной архивной службы РФ, есть другие. Ни один из основных принципов комплектования архивов - происхождение документов, хронологический - не выдержан полностью. Но, поскольку в задачу исследователя входит ознакомление со всеми источниками по его теме, нужно эту сеть, хотя бы в общих чертах, усвоить. Это нетрудно, если хоть раз представить её в целом. Предлагаю короткий обзор её, с выявлением некоторых системообразующих положений.

Основная масса делопроизводственных материалов учреждений, действовавших до начала XIX в., хранится в Российском государственном архиве древних актов (РГАДА, Москва).[424] Там же находятся материалы московских учреждений придворного ведомства XIX - начала XX в. и ряда крупных родовых архивов, также до начала XX в. включительно. Значительная часть делопроизводственной документации XVIII в. находится в Российском государственном историческом архиве (РГИА, С.-Петербург): большая часть архива Сената и придворного ведомства, архив Синода. Главное содержание РГИА - материалы XIX - начала XX в.: почти всех министерств (кроме Военного, Морского и иностранных дел), Сената, Синода, законосовещательных и законодательных учреждений (в их фондах находятся дела и по названным трём министерствам). Кроме того, в РГИА хранят архивные фонды ряда общественных организаций (Русского исторического общества, Общества ревнителей русского исторического просвещения, Общества распространения просвещения между евреями, Союза деятелей искусств и др.), большое число фондов промышленных, железнодорожных и других акционерных обществ, частных банков, значительное количество разнообразных личных архивов.

Делопроизводство учреждений, ведавших политическим сыском, в 1918 г. выделили в особый Историко-революционный архив, а в 1920-х гг. перевезли в Москву в Архив революции (сначала - революции и внешней политики) и соединили с родственными материалами, имевшимися в Москве. Ныне эти фонды составляют отдел Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ): Особенная канцелярия министра внутренних дел (1802-1826 гг.), Особый отдел Министерства внутренних дел (1808-1917 гг.), III Отделение Собственной его императорского величества канцелярии, Департамент полиции (первоначально - государственной полиции) и дела по политической части Департамента полиции исполнительной, Отделения по охранению общественной безопасности и порядка (Охранные отделения) при петербургском градоначальнике и генерал-губернаторе Москвы; кроме того - Главное тюремное управление, Нерчинская каторга и др. Там же хранятся архивы некоторых политических партий («правых»), личные архивы членов царской семьи и их родственников, значительного числа политических деятелей.

Материалы всех дореволюционных учреждений Военного министерства, Морского и Министерства иностранных дел, как центральных, так и местных (в отличие от других федеральных архивов), включая воинские части, учебные заведения и др., находятся, соответственно, в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА, Москва), Российском государственном архиве военно-морского флота (РГАВМФ, С.-Петербург), Архиве внешней политики Российской империи Министерства иностранных дел (АВПРИ, Москва). Российский государственный архив литературы и искусства (РГАЛИ, Москва) хранит архивный фонд Московской конторы императорских театров, фонды литературных, музыкальных, театральных общественных организаций, издательств, редакций журналов и др.; главное его содержание - личные архивы.

В 1991 г. национализированы архивы КПСС. Центральный, состоявший при ЦК КПСС, получил название: Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории (РЦХИДНИ) с 1999 г. - Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). В нём имеются и материалы XIX - начала XX в.

В областных государственных архивах находятся архивные фонды губернских и уездных органов государственного управления, а также городского и сословного самоуправления: канцелярия губернатора (в некоторых городах ещё канцелярия градоначальника), губернское правление, полицейские и судебные учреждения, учреждения по воинской повинности, по крестьянским делам, консистория (ведомство Синода), городская дума,[425] дворянское депутатское собрание и др. Кроме того, там хранят фонды учебных и учебно-воспитательных заведений, научных, просветительных, благотворительных и других обществ местного значения, монастырей, церквей, кладбищ, промышленных предприятий, торговых заведений. В Москве архивные фонды этого рода находятся в Центральном историческом архиве Москвы (ЦИАМ). В С.-Петербурге - в Центральном государственном историческом архиве С.-Петербурга (ЦГИА СПб), но архивные фонды Александро-Невской лавры и Петропавловского придворного собора хранят в РГИА. Кроме того, имеется Центральный государственный архив литературы и искусства С.-Петербурга и Ленинградской области (ЦГАЛИ СПб) и Центральный государственный архив историко-политических документов С.-Петербурга (бывший партархив), оба хранят материалы двух эпох (в основном советского периода, но есть и XIX - начала XX в., из них в ЦГАЛИ СПб только личные фонды). В Петербурге действуют и другие архивы с документами за годы до 1918.[426]

Часть делопроизводства органов государственного управления и других учреждений разными путями попала в отделы рукописей библиотек, музеев, научных институтов и др.[427] Кроме того, там хранят фонды исторических, литературных, художественных обществ, редакций журналов и, как уже сказала, личные архивы.

Обособленно существует сеть архивов Российской академии наук (РАН): С.-Петербургский филиал Архива РАН, где хранят старейшие материалы: архивные фонды Конференции - Общего собрания Академии наук (до её переезда в Москву в начале 1930-х гг.), Канцелярии президента, научных учреждений и обществ при АН, личные архивы учёных; Архив РАН в Москве, образованный в 1936 г. (до 1963 г. как Московское отделение Архива АН СССР в Ленинграде), научно-отраслевые и мемориальные архивы. В числе последних: архив (Рукописный отдел) Института русской литературы (Пушкинский дом), хранящий личные архивы писателей и литературоведов, фонды литературных и художественных общественных организаций, редакций журналов (в том числе обширный архив журнала «Русская старина») и др.; архив Русского (Всесоюзного) географического общества, где был этнографический отдел; архив С.-Петербургского отделения Института материальной культуры (ранее Ленинградского отделения Института археологии АН СССР), хранящий фонды Археологической комиссии, Русского и Московского археологических обществ и проч.; упомянутый архив С.-Петербургского института истории и др.[428]

Все архивы, центры хранения документов, включая общественные, отделы рукописей, находящиеся в Москве и Петербурге, учтены, с указанием справочной литературы о них, в замечательном справочнике-обозрении, составленном в основном сотрудницей Гарвардского университета в США П. Кеннеди Грим.[429]

Ныне почти по всем хранилищам изданы путеводители со справками о всех их фондах. Внутриархивная система справочных пособий обогащается с помощью компьютеров (узнать о всех имеющихся справочных пособиях - первый этап работы в архиве). И при наличии именных или предметных (алфавитных или систематических) каталогов главное пособие при обращении к делопроизводственным материалам - описи, закрепившие признак происхождения, они позволяют проверить и дополнить данные каталогов (представления исследователя и составителя каталога о содержании темы могут не совпадать).

В XIX - начале XX в. изданы многотомные описи делопроизводственных материалов, в том числе и очень подробные. Они имеются в ряде крупных библиотек.[430] Довольно подробные обзоры делопроизводственных материалов и других источников истории двух отраслей художественной жизни находятся в моих работах по конкретному (прикладному) источниковедению.[431]

 

Системный подход

Для успеха исследования необходим системный подход к нему. Существуют разные определения понятия «система». Опираюсь на первоначальный смысл этого греческого слова - целое, состоящее из частей, соединение. Но имею в виду не тот системный подход, который отождествляют со структурализмом. Рассмотрение предмета, явления как совокупности взаимосвязанных элементов - одна сторона этого подхода. При изучении исторического процесса важнее другая. Главное – восприятие каждого изучаемого объекта как части целого - того времени и той среды, к которой он принадлежал, как элемента (подсистемы) высшей по отношению к нему системы, которая, в свою очередь, является звеном другой.

Мир - это не иерархия систем, как иногда пишут (системы низшего уровня включаются в системы более высокого уровня), а клубок таких иерархий. Одна подсистема может входить (обычно и входит) в несколько систем разного уровня. Так, театр - звено систем: зрелищных искусств, художественной жизни, литературы (драматургии), городской культуры, жизни горожанина.

При системном подходе исследователь осознаёт свою работу как звено в системе знаний. Рассмотрение изучаемого объекта в качестве элемента высшей системы придаёт работе статус исследования части той высшей целостности, притом требует более или менее ясного представления о её строении. Все это обеспечивает не «туннельное видение», а широкий обзор, предупреждает ошибки, неизбежные при изолированном рассмотрении предмета.

Чтобы овладеть системным подходом, нужна системность мышления. Системность в той или иной мере всегда была свойственна мышлению и деятельности людей, иначе было бы невозможно развитие человеческого общества. (Одна из наивных форм - народные приметы, попытка внести «систему» в природные и другие явления.) Советская школа (не знаю, как нынешние школы) системность мышления подавляла, поскольку её не требовала. Если системность не заложена в генах, её можно выработать. Нужно приучить себя, создать привычку каждый факт, каждый частный вопрос воспринимать как элемент какого-то целого, каждое имя, каждую дату связывать с другими - предшествовавшими, параллельными, последующими. Если позволить себе парадокс, можно сказать: чтобы быть способным к исследовательской работе, нужно сохранить некоторую детскость мышления. Имею в виду известные детские вопросы: «А почему?» «А зачем?», «А раньше?», «А потом?». Ответы на эти вопросы и поставят встретившийся факт, явление в соответствующую систему, представят его в существовавших связях.

Воспитание системности мышления - это одновременно воспитание необходимой исследователю ассоциативной, логической памяти.[432] Легче всего материал запоминается и извлекается из памяти, когда он включён в систему тех или иных связей, в систему уже имеющейся осведомлённости, причём происходит мысленная проверка правильности такого включения. Это последнее требует не просто знания, но понимания. Запомнить легче, когда понимаешь систему, когда она действительно есть органичная целостность. При этом, если какое-то звено из памяти выпало, его легко восстановить рассуждением. Чем больше знаешь, понимая взаимосвязи фактов, а не просто запоминая, тем легче укладывается на своё место в системе знаний новый материал и легче вспомнить его в процессе системных же размышлений. Американский психолог У. Джеймс писал, что «из двух лиц с тем же внешним опытом и с тою же степенью прирождённой восприимчивости то, которое более размышляет над своими впечатлениями и ставит их в систематическую связь между собою, будет обладателем лучшей памяти. <...>. В системе каждый факт мысли связан с другим фактом каким-нибудь отношением. Благодаря этому каждый факт задерживается совокупной силой всех других фактов системы, и забвение почти невозможно».[433] Неразумная эксплуатация памяти, какой является механическое запоминание, ведёт к её истощению.

Для историка нет лишних знаний (читать надо много), обилие их оберегает от односторонности в оценке отдельных явлений и целых эпох. Но важно, как я уже сказала, всегда осознавать каждое явление как звено какой-то подсистемы систем исторической жизни. Только системный поход дарует подлинную эрудицию - не как знание только отдельных фактов, но и как понимание связей между ними. Выработка системности мышления - это одновременно тренировка интеллекта, которая обусловливает его развитие, отодвигает старение.

Системный подход диктует соответствующую методику работы на всех этапах, от начала до завершения исследования.

Тема исследования - тоже всегда система. В ней есть основной, центральный вопрос и вспомогательные, решение которых необходимо для ответа на центральный. Объект исследования, рассматриваемый как система, подсказывает систему требуемых знаний. Их дадут системы исторических трудов и исторических источников. Соответственно потребно выяснить систему библиографических пособий, учитывающих литературу и изданные источники по поставленным вопросам, систему изданий, которые не учтены в этих пособиях, но содержат материалы по данной теме. Выясненная система необходимых знаний и изученная литература укажут, какие нужны неизданные исторические источники для проверки, уточнения и дополнения имеющихся сообщений. Грани изучаемого явления, его связи, по всей вероятности, отражены в системе документации: делопроизводстве государственных учреждений, документах личного происхождения и др. Значит, необходимо знакомство! с системой архивографических пособий и сетью архивохранилищ:

Наиболее плодотворно выявление литературы и основных исторических источников (сначала хотя бы только архивных фондов) сразу о всей системе, в которую входит предмет изучения. Такой приём не затрудняет, а облегчает розыск информации, подобно тому, как загребать рыбу неводом результативнее, чем закидывать удочку. Знакомство, хотя бы поверхностное сначала, со всей данной системой оградит от ошибок, которые (повторяю) неизбежны при обособленном изучении проблемы. Одновременно это приведёт к накоплению знаний для дальнейших исследований - о другом звене, о всей системе в целом, о соприкосновенных системах.

Разыскание необходимых материалов при системном подходе начинается не с вопроса «где есть?», а «где могут быть?». Для этого нужно именно осознание частного искомого элементом целого. Только системный подход позволяет овладеть всей совокупностью полезной литературы и необходимых исторических источников. Если рассматривать как системы сам исторический процесс, все документы, его отражающие, все справочники, такие документы учитывающие, если всегда искать и находить место частного в общем, не слишком трудно найти всё, что нужно.[434]

Всякий комплекс исторических источников - это система, соединение частностей объективными связями между ними. Зная, хотя бы в общих чертах, эти связи, в ней легко разобраться. Один из ярких примеров - делопроизводственная документация органов государственного управления. Часто страх, иногда безотчётный, перед её «Гималаями» приводит к растерянности и неуверенности в возможности что-либо найти самому, к надежде лишь на подсказки работников архива или других лиц. Но, если исследователь станет ловить указания на документы, не вникая в то, где и почему они возникли, в его распоряжении будут только отдельные, случайные, хотя, может быть, и интересные находки, но не вся совокупность сохранившихся источников. А усвоение системы происхождения документов (история учреждений, организация делопроизводства), системы архивохранилищ, научно-поисковой системы даёт возможность находить нужные документы довольно быстро и во всей полноте.

Системный подход позволил, например, мне за несколько рабочих часов обнаружить неизвестную ранее записку (доклад) В. Ф. Одоевского. Интерес к этой замечательной личности вызвал вопрос: все ли его рукописи выявлены? Для ответа следовало выяснить, где и в связи, с чем могли появиться документы, вышедшие из-под его пера. Прежде всего, нужно было уточнить структуру деятельности Одоевского - систему вопросов, которыми он занимался, и учреждений, в которых служил. Достаточно полная его биография есть в «Русском биографическом словаре» (надо было знать систему биографических пособий). Там упомянута его служба в Учёном совете Министерства государственных имуществ, в ведении которого были учебные заведения, в том числе Лесной институт. Человек духовно активный, Одоевский не мог лишь числиться членом совета и не работать (это представление автора о такой системе, как характер Одоевского). Оставалось обратиться к системе архивографических пособий, позволяющих максимально быстро найти интересующие документы.[435] В соответствии с системой комплектования государственных архивов, материалы названного министерства хранит РГИА. Там есть каталог, включающий карточки на архивные дела Министерства государственных имуществ из старого ведомственного каталога. Не составило труда найти в алфавитном ряду указание на дело, содержащее записку Одоевского «О полковом оркестре в Лесном институте и вообще о преподавании музыки в оном» 1845 г.[436]

Именно системный подход доставляет и успех, и удовольствие. Удовольствие от успешного и сравнительно лёгкого преодоления трудностей и эстетическое. Правильность, целесообразность обладают эстетической ценностью, как и само правдивое отражение исторической действительности (красота истины, хотя бы и относительной). Мне системный подход, выработанное (отчасти, вероятно, и врождённое) системное мышление дали возможность легко переходить от века к веку (XVII-XX вв.), от социально-экономической истории к театроведению, от него к истории музыкальной жизни и обратно, от них - к специальной исторической дисциплине биографике, обращаться к литературоведческим и иным темам. При этом, благодаря источникам, выявленным в результате такого подхода, всегда открывалось множество неизвестного и неверно ранее освещенного.[437] Думаю, что, используя всегда системный подход, почти каждый может добиться этой лёгкости и того удовольствия, которое она доставляет.

 

Обращение к предшествующим трудам

 

Исследование, естественно, начинается с обращения к имеющейся уже литературе. Она познакомит со степенью изученности избранной проблемы, покажет, что именно требует углублённого исследования, что необходимо особо тщательно проверить.

Даже большое количество литературы не говорит о том, что тема «закрыта». Как неисчерпаема человеческая личность, так неисчерпаема и история любого человеческого сообщества. Каждый исследователь пишет о тех чертах предмета, события, которые он признает наиболее значительными, а для нового времени или для другого направления исследования значительными могут оказаться иные. И любая из установленных истин отражает объект с какой-то одной или нескольких, но не со всех сторон. Каждая правда - дитя своего времени, и каждый историк неизбежно субъективен, хотя и в разной мере. (Выше сказала о необходимости это, по возможности, преодолевать.) Поэтому при обращении к историческому труду важно иметь понятие об авторе и его эпохе.[438]

Препятствие на пути к исторической истине - слепая вера в выводы, сделанные предшественниками. В науке нет непререкаемых авторитетов. Ни один автор не является авторитетом только по имени своему. Авторитетны могут быть исторические источники, приёмы их изучения, ход умозаключений, подкреплённый знанием исторических реалий. Но и в этом случае выводы не обязательно «непререкаемы» - автор судил в соответствии со своим пониманием исторического процесса, смысла данного явления. Если в каком-то из этих положений работа неудовлетворительна, любой автор заслуживает быть оспоренным. Работы предшественников требуют строгой научной критики, как и исторические источники. В исторической литературе присутствуют и ложные и лживые сообщения.

Говоря о состоянии изучения истории России, я уже написала, как советская политическая цензура, весь строй жизни той эпохи, включая расстрелы и концлагеря, сказывались и не могли не сказаться в исторических работах, вызывали искажение смысла былой действительности. Ложь, больше или меньше, в угоду «социальному заказу», из страха репрессий, ради успешной карьеры и т. д., присутствовала почти во всех работах, за малым исключением (особенно в 1930-50-е гг.). Ложь могла быть и неосознанной. Многие авторы искренне верили в то, чему их учили. А всякое подчинение работы извне заданной идее, стремление свести факты и их объяснение к подтверждению заранее (Розданной концепции всегда - фальсификация. Способствовало лжи и лёгкое к ней отношение, воспитанное в то время. Тенденциозность многих новейших работ обусловлена подчинением уже не единой господствующей идеологии, а разным ненаучным интересам, о чём тоже там же написала.

Не всегда множество ссылок на источники удостоверяет доказанность суждения. Не редкость ссылки ложные.[439] В других случаях документы под указанными шифрами или печатные тексты не подтверждают слов автора.[440] Применяли и применяют умолчания о том, что есть в тех же источниках, но противоречит желаемым выводам.[441]

Другие причины фактических ошибок, ложных суждений и выводов в работах советских и послесоветских лет - нарушение других условий подлинно научного изучения. В частности, это: 1) игнорирование двух первых принципов научного историзма - признания за каждой эпохой её собственных жизненных ценностей и принципа исторического контекста (поскольку советская историческая наука следования им не требовала); 2) недостаточно представительная источниковая база, в том числе опора на недостоверные источники (включая прямые фальсификации) и излишнее доверие к найденному источнику без проверки его другими; 3) неудовлетворительное знание и вовсе незнание исторических реалий, даже непосредственно связанных с рассматриваемой проблемой, не только особенностей эпохи в целом (это наиболее свойственно новейшим изданиям). Ряд ошибок обусловлен характером авторов (чрезмерная уверенность в своей эрудиции и сообразительности, препятствующая проверке сообщаемых сведений, безоглядная преданность собственному умозаключению). Особенно же много неверных сообщений вызвано недостаточностью у авторов исторических знаний.[442]

Разного рода неправильности встречаются в трудах почти каждого исследователя, в том числе у авторов, вполне добросовестных и пользующихся верными научными методами.

В работе любого автора могут присутствовать ошибки, перенесённые из других исследований или справочных изданий. Даже при установке на «презумпцию виновности» (предположение недостоверности) что-то всё-таки представляется заслуживающим доверия (тем более, когда действует авторитет имени автора), но оказывается ложным; иногда нет практической возможности проверить.[443] Далеко не все авторы способны тщательно вычитывать набранный текст, вглядываться в каждую букву, заметить все опечатки. Часто исследователь продолжает думать о существе проблемы, о верном выражении свой мысли, или увлечён уже новой темой. Притом профессия корректора исчезает (остаётся должность). Для этой должности недостаточно быть грамотным. Она требует особого направления сознания, отличного от сознания исследователя, и способности проникнуться интересом к читаемому тексту. Впрочем, не все опечатки, в частности, цифровые, может увидеть и хороший корректор. Пропуская опечатки, работники издательства иногда вносят дополнительные искажения, не согласуя правку с автором или публикатором.[444]

Несколько замечаний по поводу использования биографий исторических деятелей.

Без изучения биографий невозможно достаточно достоверно и убедительно установить какие-то закономерности развития человеческих сообществ или отдельных сфер общественной жизни. Изучение их важно для трезвого, без уклонов, исследования роли личности в историческом процессе, для разрушения мифа о классе как якобы полном единстве по мировоззрению, интересам и образу жизни всех его составляющих. «Как можно отрицать то, что биография имеет непреходящее значение для понимания сложных взаимосвязей исторического мира!» - восклицал В. Дильтей.[445]

Полноценных биографий (по возможности объективных повествований о всей жизни человека, всех проявлениях взаимодействия внешних событий и его психического мира) ничтожно мало. Большинство авторов стараются писать «научно-художественные» биографии. Эта установка сама по себе снижает их научную ценность. «...Чем искуснее художник-биограф, чем ярче он как личность, тем менее пригодной является биография для научных целей», - справедливо писал автор проекта создания Биографического института Н. А. Рыбников.[446] В советское время несколько издательств выпускали серии биографий, в основном «научно-художественных». Отнюдь не все их авторы были яркими художниками и мыслителями, от этого биографии не стали ценнее в научном отношении. «Художественность» исключала точность, заданные цели - пропагандистские, воспитательные, популяризации каких-то знаний - препятствовали объективности. Тенденциозна по самому замыслу (представить людей «замечательных») серия «Жизнь замечательных людей». Суждения и поступки героя, не отвечающие образу «замечательного» человека, там не могли быть отражены, притом историческая реальность в этих биографиях часто искажена в угоду «художественности» - введены домыслы, изменена хронологическая последовательность событий. Беллетризованы биографии в серии «Жизнь в искусстве». Если нет точных ссылок на конкретный источник (а иногда и при них), такие биографии требуют осторожности при их использовании - надо проверять.

Сознательная ложь встречается в исторических повествованиях всех времён.

Из трудов XIX в. отмечу «Исторический очерк русской оперы» В. И. Моркова (СПб., 1862), который использовали долгое время, пока не накопились достоверные сведения. Его сообщения за XVIII в. производят впечатление даже не фальсификации, а мистификации. Он написал, что были представлены такие, например, музыкальные спектакли: в 1744 г. - «Ложный друг», где в главной роли Максим Березовский, родившийся в 1741 г.; в 1749 г. - «Храбрый и смелый богатырь Сила Бобёр», где играл князя Курбского граф Б. П. Шереметев, умерший в 1719 г., а в роли его сына, которому в год смерти Курбского было 2-3 года, 36-летний тогда П. Б. Шереметев; в 1756 г. -опера «Танюша», текст И. А. Дмитревского, музыка Ф. Г. Волкова, которой не существовало. С 1883 г. долгое время использовали как ценный источник «Хронику русского театра Носова», хотя и возникали сомнения в её подлинности. Подложность доказал П. Н. Берков.[447] Явно сознательно кардинально искажена цитата из А. С. Пушкина, взятая эпиграфом к книге Вл. Денисова «Война и лубок» (Пг., 1916): «Эти картины в нравственном, как и в художественном отношении стоят внимания образованного человека». Пропущено «не» перед словом «стоят».[448]

Из позднейших подобного рода, например, статья музыканта и музыковеда Т. П. Самсоновой о музыкальных классах Академии художеств в XVIII в. (основа её кандидатской диссертации). Автор заявила: «Занятия музыкой были обязательными для всех учащихся Академии художеств».[449] В действительности, учились музыке питомцы Воспитательного училища при Академии по желанию, «сколько желающих найдётся» (РГИА, ф. 789, оп. 1,ч. 1,ед. 473, л. 1—2), соответственно воспитательной системе И. И. Бецкого, с марта 1763 г. ведавшего Академией художеств.[450] Рецензии на вышедшие труды советской эпохи не раз отмечали искажение приводимых цитат, в частности, исключение из них нежелательных мест, заменяемых «деликатным многоточием», что придавало фразе совсем иной смысл.[451] Ошибки, вызванные чрезмерной уверенностью в своём уме и знаниях, отчего возникшие предположения авторы не проверяют, обнаруживаются у подлинных эрудитов. Так, А. А. Гозенпуд, найдя в списке присланных в Петербург в 1779 г. юных воспитанников Московского воспитательного дома Григория Николаева Теплова, отождествил его с известным Г. Н. Тепловым, который к тому времени уже умер (в марте 1779 г.), будучи сенатором, а с 1747 г. задолго до создания того воспитательного дома - почётным членом Академии наук (тогда Академии наук и художеств), в чине тайного советника.[452] Он же (А. А. Гозенпуд) в устном докладе выражал возмущение отношением Дирекции императорских театров к столпу отечественной драматургии А. Н. Островскому: пьесу В. А. Крылова она оплатила по 1 -му разряду, Островского - по 3-му; но Дирекция оплачивала пьесы по объёму: 5-актные - 1-й разряд, 4-х - 2-й, 3-х - 3-й. Островский в тот раз представил пьесу 3-актную, дискриминации не было. Ещё пример: Ю. М. Лотман произвёл графов Шереметевых в князья.[453]

Знатокам (или считающим себя таковыми) свойственна позиция: «Если я не знаю, значит, этого не было». Так, комментаторы «Записок» М. И. Глинки, рассказывая о содержании «Лирического альбома на 1829 год», где напечатана «Кавалерийская рысь» А. Голицына, сообщили: «В публикацию, вероятно, вкралась опечатка: вместо А. Голицына следует читать Л. Голицын. Композитор А. Голицын - личность неизвестная, сведения о которой обнаружить не удалось».[454] Однако А. С. Голицын (1789-1858), пианист-любитель, композитор и поэт — личность к тому времени уже известная, он упомянут в опубликованном дневнике дочери пианистки и композитора Марии Шимановской.[455]

Чрезмерное увлечение собственной идеей проявляют, оказываясь «в плену любимой мысли», исследователи, занявшие видное место в своей области. Например, академик М. П. Алексеев, уверенный в безусловной правильности своего толкования стихотворения А. С. Пушкина «Я памятник себе воздвиг...», утверждал: Стихотворение не может иметь несколько смыслов, извлекаемых из одного и того же текста, сколькими бы значениями ни обладало каждое составляющее его слово. Допущения такого рода ведут к фантастическим догадкам, извращающим действительный (а не воображаемый) ход мыслей Пушкина».[456] Но любое стихотворение может быть понимаемо различно разными читателями в разные эпохи. И именно сочинения гениальных поэтов более всего предоставляют такую возможность, а действительный «ход мыслей» Пушкина остался неизвестен - увы! - даже почтенному академику. Другой пример. Выдающийся исследователь древнерусского церковного песне-творчества Н. С. Серёгина, увлечённая своими открытиями, что церковные службы русским святым отражают реалии российского прошлого, нашла такое отражение и в службе канонизированному царевичу Димитрию Ивановичу, где говорится об убийстве его по воле Бориса Годунова. Она написала: «Учёные пришли к выводу о санкционировании убийства царевича Димитрия Борисом Годуновым».[457] Это неверно втройне - не было убийства, не причастен Годунов, и именно таков вывод независимых историков. Ту версию утвердил в исторической литературе Н. М. Карамзин, в первую очередь он и повлиял на А. С. Пушкина. В дальнейшем одни считали дело неясным, другие версию об убийстве уверенно отвергали.[458] Во второй половине XX в. тщательное изучение следственного дела и всех обстоятельств драмы установило неопровержимо, что произошёл несчастный случай, а Годунову смерть царевича в то время была нежелательна и даже опасна.[459]

Распространённый род ошибок - смешение однофамильцев (из этого ряда упомянутое заблуждение А. А. Гозенпуда). На место названного в историческом источнике лица исследователь, комментатор, составитель указателя имён подставляет знакомое ему другое с той же фамилией. Не перестаю изумляться. Каждому известно, что с его фамилией есть ещё люди - и родственники, и другие (если это не искусственно созданная, а исторически сложившаяся фамилия), но в прошлом, оказывается, мог быть только один носитель данной фамилии (это ещё и позиция: если я других не знаю - значит, их не было). Привела ряд примеров, в том числе весьма поразительных, в своей «Биографике» (с. 287-288). Особенно много таких ошибок в новейших изданиях - результат не столько «магии» известного имени, сколько непрофессионализма,[460] несоблюдения первого правила подготовки текстов к печати: проверять, проверять, проверять!

Фантастические подмены присутствуют в издании «Мемуары графа С. Д. Шереметева» (М., 2001; «научное издание»). Граф вспоминал «очень тучную» «придворную даму Мариинского дворца» графиню Софью Андреевну Толстую, которая на приёме у великой княгини Елены Павловны «поглощала пирожок за пирожком и рябчик за рябчиком». В комментарии: «Толстая (урожд. Берс) Софья Андреевна (1844-1913), жена писателя графа Льва Николаевича Толстого». Не обязательно каждому знать, что у двух русских писателей графов Толстых жён звали одинаково,[461] но гуманитарию нелишне ведать, что урождённая Берс пребывала с 1862 г. при муже в Ясной Поляне и московском доме, а не в Петербурге при Мариинском дворце, притом не могла она в описанное время (1863-68 гг.) превратиться в «тучную даму». Рассказывая о придворных балах указанных лет, Шереметев говорит о дирижёре бального оркестра Лядове с его «удивительным смычком», комментатор сообщил о композиторе А. К. Лядове. Можно не знать, что в Петербурге жили пять профессиональных музыкантов Лядовых, что А. К. Лядову было легче умереть, чем дирижировать на придворном бале,[462] но надо же проверять! А. К. Лядову в те годы было 8-13 лет, маловато для дирижёра на придворном бале, Шереметев вспоминал его дядю А. Н. Лядова. Сходно с этим, в «Летописи Российской академии наук» (Т. 3. М.: Наука, 2003) к тексту о полученном Академией в 1862 г. предложении издать во Флоренции «Историю русской литературы» на итальянском языке, совместно с Рубини, дана справка в указателе имён: «Рубини Джованни Батиста (1794/95-1854), итальянский певец». Даже если знаменитый тенор когда-либо интересовался подобными мероприятиями, он не мог проявить этот интерес через 8 лет после смерти.

Особенно много такого рода ляпсусов в популярных изданиях. Автор книги о С. В. Рахманинове написала: «Музыкальный критик М. М. Иванов (композитор Ипполитов-Иванов), один из самых яростных противников Рахманинова...».[463] Тройной тёзка одиозного в демократических кругах критика и композитора М. М. Иванова для того и прибавил к своей фамилии фамилию сестры и её мужа (они помогли ему стать музыкантом), чтобы не происходило нелестного для него смешения их,[464] а через 120 лет смешали-таки. В интересном, ценном издании « Петербург. Художественная жизнь, 1900-1916: Фотоальбом» (СПб.: Искусство, 2001) под фотографией А. К. Глазунова с группой - сногсшибательный текст: «...композитор, директор С.-Петербургской консерватории Илья [!] Глазунов»; альбом пестовали два редактора. Смешивают разных лиц и при подборе иллюстраций. Например, в новейшем справочнике о персональном составе Российской АН под именем Ф. X. Майера (Мейера), умершего 29-летним (1697-1726), помещён портрет мужчины из XIX в., которому явно за 50;[465] в ценном издании дневников Н. Ф. Финдейзена (СПб., 2004) имя знаменитого дирижёра Э. Ф. Направника стоит под фотографией человека, не имеющего с ним ни малейшего сходства.

Опубликовано, как я уже отметила, огромное количество исторических источников, помимо тех, что изначально готовились для печати. Публикации различны по их научному качеству. Они не всегда освобождают от обращения к архивам. Нередки неправильные прочтения текста, между тем пропуск или замена даже и одного слова могут существенно изменить смысл фразы, даже всего документа. Имеет место и сознательное искажение. Однако при изучении всегда нужно выявить, не был ли документ опубликован, познакомиться с публикацией.[466] Издания 1920-80-х гг., как правило, включали исследовательского характера тексты публикатора: введение, комментарии, аннотации в указателе имён. Обязательно обращение к последнему изданию тех лет, где могут быть учтены новейшие в то время разыскания по затронутым в источнике вопросам, исправлены прежние ошибки. Однако не каждое последнее издание авторитетнее (достовернее) первого. А когда предмет исследования - бытование данного документа (ноты музыкальных сочинений, песни, стихотворения и т. п.), естественно, нужно обратиться к первому изданию (точнее - к изданию изучаемых лет) и сравнить его с позднейшим. В публикациях 1990-2007 гг. много неисправленных ошибок авторов и переводчиков приведённых текстов, погрешностей публикаторов в комментариях.

И в XIX, и в XX вв. мемуары, дневники, письма публиковали с купюрами - что-то не разрешали публиковать родственники, вмешивались цензура и редакторы. Одновременно редакторы вставляли свои куски текста,[467] «цензуровали» и редактировали текст публикаторы. Например, Н. А. Римский-Корсаков в письме 1 сентября 1907 г. назвал «Поэму экстаза» А. Н. Скрябина «скверной» (согласиться невозможно, но так он тогда написал). Советские музыковеды не могли допустить, чтобы классик русской музыки таким образом отозвался о другом замечательном композиторе; в полном собрании его сочинений напечатали: «вещь сильная»,[468] в другом издании - «сложная».[469] Ещё пример - радикальные различия в тексте одних и тех же мемуаров революционных деятелей конца XIX-XX в., изданных в 1920-е гг. (до культа И. В. Сталина) и в 1940-60-е. Даже в изданиях, вышедших после 1956 г., исключены сообщения о многих лицах и фактах их деятельности, противоречившие версии о всегда выдающейся роли И. В. Сталина, вставлены фразы, возвеличивающие его.[470] Ошибки в прочтении оригинала, опечатки, искажающие смысл (даже до противоположного), есть в изданиях любых лет. Например, в «Записных книжках» П. А. Вяземского в полном собрании его сочинений (Т. 8-10. СПб., 1880-е) напечатано: «Русский народ решительно несметлив», тогда как в оригинале - «насмешлив» (дальше в тексте развивается эта мысль), поэт-эпиграммист С. А. Неёлов «скромнее» И. П. Мятлева, а в оригинале - «скоромнее», то есть непристойнее.[471]

Путь проверки любых сведений, в общем, всегда одинаков: размышление с позиции «презумпции виновности», с опорой на уже накопленные знания, и сопоставление данных разных источников; самое желательное, конечно, - обращение к источникам первичной информации об интересующем факте. Опечатки нередко легко выявляются при внимательном прочтении окружающего текста.

Как сказал мудрый волхв в новелле ироничного А. Франса, «наука непогрешима, но учёные постоянно ошибаются».[472] Однако и частные ошибки, и принципиальные пороки многих исследований и публикаций не отменяют необходимости ознакомиться со всей литературой, касающейся интересующего предмета. Ныне авторы исторических повествований и статей в справочных изданиях этим пренебрегают. Прежнее обязательное следование указаниям органов идеологического контроля и одобренным ими трудам сменилось игнорированием проделанной предшественниками работы, в том числе несомненных достижений в изучении отечественной истории. Вплоть до того, что исследователь опирается на Н. М. Карамзина (ещё упоминает М. П. Погодина), как будто позже историю России не изучали и историки не внесли много нового в прежнее представления.

Выяснив по литературе степень изученности исследуемого явления, важно выявить все неверные фактические данные и ложные выводы. Их необходимо внятно и доказательно опровергнуть в своей работе, препятствуя этим дальнейшему их бытованию. Читателю нужна ясность, где большая правда - в старом или новом рассказе.

 

Справочные издания

 

Повторю снова, историку любой области прошлого нужно много знать. Но главное не столько запас фактических сведений, сколько умение найти их, знание системы справочных пособий, навык ею пользоваться.

Справочные издания - энциклопедии, биографические и иные словари, библиографические указатели и прочее - заслуживают здесь особого разговора по двум причинам. Во-первых, они - помощники авторов исторических текстов (книг, статей, справок в энциклопедиях и др.) на всём протяжении работы. Во-вторых, в обилии вышедших в 1990-2000-х гг. такого рода изданий обилие же фактических ошибок.

Всякую работу о прошлом надо начинать с обращения к энциклопедиям (энциклопедическим словарям) - универсальным, региональным и отраслевым. Наличие или отсутствие в них искомой статьи отражает степень внимания общества к данному предмету, в содержании статьи выражен уровень знаний о нём на время издания (если то не бессовестная халтура, какая находит место в новейших изданиях). Это подсказывает направление разысканий для подтверждения или опровержения сообщённых данных, для более углублённого познания предмета. Исследователи очень часто пренебрегают универсальными энциклопедиями, ограничиваясь отраслевыми (по своей отрасли знаний). Между тем, в отраслевые попадает не всё, о чём написано в более ранних универсальных. А те универсальные энциклопедии, которые вышли позже отраслевых, включают результаты дальнейшего изучения, в том числе сообщают о явлениях и лицах давнего времени, значимость которых выявили лишь новые исследования. В отраслевых энциклопедиях редко получает достаточное освещение деятельность персоны в других сферах социальной жизни, а многие лица активно действовали в разных областях одно временно. Наличие статьи в универсальной энциклопедии говорит о большей степени общественного признания, чем такая статья в специальном издании. Кроме того, сведения универсальных, отраслевых, региональных энциклопедий далеко не всегда идентичны, значит нужно выяснить, чтб является истиной.

Все это относится и к биографическим словарям. Обзор многочисленных энциклопедий и биографических словарей, изданных с начала XIX в. по 2002 г., сохраняющих большее или меньшее справочное значение, есть в моей «Биографике» (с. 97-210). О некоторых изданиях последних лет пойдёт речь дальше.

Никогда (никогда!) нельзя ограничиваться одним изданием. Не бывает справочных трудов сколько-нибудь широкого охвата без ошибок, без опечаток; нередко в них использованы недостоверные источники, недостоверность которых была неизвестна авторам; в новом издании могут быть опущены именно те сведения, имеющиеся в старом, которые в данном случае ценны. Интересно и важно сопоставить информацию в энциклопедиях и словарях разных эпох - сравнить степень внимания к предмету (объём статьи), уровень знаний о нём. Если в двух изданиях информация противоречива и нет обоснований, которые позволили бы выбрать верную, обязательна проверка по другим изданиям и архивным материалам. Позднейшие издания никогда не перекрывают полностью ранее вышедшие; включение новых предметов, имён, понятий сопровождается уменьшением числа прежних.

Всегда нужно заглянуть в издание, непревзойдённое по богатству содержания, хотя и с ошибками: Энциклопедический словарь / Ф. А. Брокгауз (Лейпциг), И. А. Ефрон (СПб). СПб., 1890-1904. Т. 1-41, обычно в полутомах 1-82 (в обиходе - «Брокгауз»). Дополнительно были выпущены ещё 4 тома: СПб., 1905-1907. Т. 1/Д-4/Д.[473] Самая замечательная из энциклопедий XIX—XX вв. осталась незаконченной: Новый энциклопедический словарь / Ф. А. Брокгауз, И. А. Ефрон, с т. 20 - Изд. дело бывш. Брокгауз-Ефрон. СПб., 1911-1916. Т. 1-29 (А-Отто). Редакторы его тематических отделов - крупнейшие специалисты, они же и другие крупные специалисты - авторы статей; литература использована и показана до самой новейшей тогда. Такие, например, статьи, как «Александр I» С. М. Середони-на (27 столбцов), «Александр И» и «Александр III» А. А. Корнилова (вместе 44 столбца), где эти видные историки рассмотрели и личность, и эпоху, по ценности не уступают некоторым монографиям. Очень много статей о деятелях конца XIX - начала XX в. (в том числе не самых крупных), о которых нет сведений в изданиях, вышедших раньше или позже. (Увы, много опечаток, да и ошибки есть.) Есть биографические словари, к которым стбит обращаться не только для извлечения сведений об интересующих лицах, но и для ознакомления с эпохами - просматривать биографии деятелей интересующего времени. В первую очередь это: Русский биографический словарь/ Русское ист. об-во. М.; СПб., 1896-1918 (25 ненумерованных томов), он переиздан в 1994-99 гг., изданы также ранее не вышедшие тома. Словарь охватывает деятелей на всех поприщах (в том числе и не выдающихся), но только умерших до 1893 г.; статьи, большей частью обширные, нередко содержат сведения о деталях образа жизни, чертах характера. Однако нужно иметь в виду, что, поскольку сведения на уровне знаний того времени, некоторые из них опровергнуты позднейшими исследованиями. Для верного представления об общественном бытии важно издание, лет 35 бывшее под запретом: Деятели революционного движения в России: Биобиблиографический словарь / Всесоюзное об-во политкаторжан и ссыльнопоселенцев. М., 1927-1934. Вышло 10 его выпусков: с конца XVIII в. по конец 1870-х гг. на все буквы алфавита, аза 1880-1904 гг. -только на первые (А-3). Он охватывает около 15 000 имён, в их числе лица всех сословий и рангов - дворяне, в том числе титулованные, мещане и выходцы из мещанского сословия, дети священников, купцов, уже с 1870-х - рабочие и крестьяне. Этот словарь наиболее совершенный по подробности и точности сведений и спискам источников (есть, разумеется, опечатки, возможны ошибки, перенесённые из использованных источников). Из новых выделяется своими достоинствами ещё незаконченное издание: Русские писатели, 1800-1917: Биографический словарь. М.: Сов. энциклопедия - БРЭ, 1989-2007: Т. 1-5 (А-Солоницын). Кроме прозаиков, поэтов, драматургов и литературоведов, словарь включает мемуаристов, публицистов, редакторов периодических изданий и др., поэтому там присутствуют лица, действовавшие в самых разных сферах социальной жизни. В подробных статьях уделено значительное внимание мировоззрению, особенностям жизненного пути, всегда (или почти всегда) со ссылками на источники. Конечно, огрехи есть и в этом издании, без того не бывает.

Обращаясь к энциклопедиям, биографическим словарям, библиографическим указателям (изданным и архивным), составленным до 1918 г. (до реформы русского правописания), нужно учитывать особенности старого алфавитного ряда, прежнего написания имён и названий. Иначе многого не найти, так как эти особенности определили иное место слова в алфавитном ряду, чем ныне. При редком обращении к старым изданиям это забывают даже филологи. Поэтому напомню.

В конце всех слов, оканчивающихся на согласную, в том числе фамилий и названий мужского рода, непременно стоял твердый знак, который в алфавите следует после «щ». Соответственно, например, «Ивановъ» идёт после фамилий «Иванова» и «Ивановскiй», «Ванъ-Дейкъ» после «Ванскiй» и т. д. Вместо «е» во многих словах писали отменённую в 1918 г. букву «ять» - «Ъ» в алфавите она шла после «ы» и мягкого знака. Поэтому «БЪклинскiй» и «Белоголовый» идут после «Быковъ», «ОЬровъ» после «Сытинъ», «ПЬвчiе» после «Пытка».[474] Перед гласной вместо «и» писали «i» («и» десятиричное), которое в алфавите стояло после «и». Соответственно, такие слова шли после слов с «и» перед согласными: все «Б1анки» после фамилии «Бишофъ», «КIевъ» после «Кишинёвъ» и т. д. Все слова, начинающиеся с «Иа», «Ие», «Ио», «Иу», - в особом ряду, после слов на «И»:[475] «Iаковъ», «Iерихонъ», «Iуда» и т. п. Вместо «ф» («ферт») в ряде слов (главным образом имён и названий, заимствованных из греческого и еврейского языков) писали отменённую в 1918 букву «фита» («9», или «0»), которая следовала в алфавите после «я». Так что многие Фадеевы, Фёдоровы, Федотовы, Фомины идут после слов на «я» (часть их писали через «ферт», часть через «фиту»). Изменили место в алфавитном ряду, иногда и смысл слов, и другие нововведения советских лет. В частности, это замена «з» на «с» перед глухой согласной (прежде писали: безплатная музыкальная школа, Безсонов и т. д.).[476] Задача новых справочных пособий - проверить правильность сообщений в старых, исправить все неправильности, дополнить, в том числе ссылками на новую литературу, не распространять ещё шире прежние ложные сведения. На деле не так. В 1990-х гг., когда началось издание всевозможных новых энциклопедий и биографических словарей, противостоящих изданиям советских лет, сложилась «профессия» авторов статей для энциклопедий. Эти люди берутся за все темы для любых изданий при отсутствии достаточных знаний по данной теме, тем более - о той эпохе, без знания системы имеющихся справочных пособий. Не затрудняясь проверкой прежних сообщений, они повторяют существующие в печати и добавляют новые грубые и грубейшие фактические ошибки. Казалось бы, заботясь о качестве продукции, редакциям следует перед сдачей в печать передавать авторам их статьи для поправок и дополнений, проверки редакторской правки, а издательствам, хотя бы в отдельных случаях, - приглашать рецензентов (не «с именами», а со знаниями). Это не делают. Знаю лишь одно исключение: редакция словаря «Русские писатели, 1800-1917» с самого начала привлекла к постоянной работе редакторов-консультантов и посылает авторам корректуры статей. Редакторы большинства издательств, судя по качеству их изданий, недостаточно компетентны.

Из числа лучших новых энциклопедий: Санкт-Петербург: Энциклопедия. СПб.; М: РОССПЭН, 2004. Имеются пристатейные списки литературы, статьи подписаны, много полезных справок о предметах, которые раньше не входили в словники таких изданий. Но немало ложных сведений. Выше я уже упомянула статью о мифических «средах» А. О. Смирновой-Россет. Легко выдаёт неправду плодовитый автор Ю. Н. Кружнов: клуб Дворянское собрание он смешал с органом сословного самоуправления Дворянским депутатским собранием (повторил измышление автора ранее изданной книги о зале Дворянского собрания); грубейшие отклонения от истины в его статье о Дирекции императорских театров (с литературой о ней автор не знаком); ложная информация находится и в статьях других авторов: о Невском обществе устройства народных развлечений; о Ф. В. Литвин (кто-то придумал ей мужа Литвинова, и он пошёл гулять по энциклопедиям,[477] хотя певица рассказала и об обстоятельствах появления псевдонима, и о муже - французском враче в воспоминаниях, изданных на русском языке                              ещё в 1967 г.). [478] В статьях о Лесотехнической академии и местности «Лесное» авторы перевели Лесной институт на его постоянное место в 1811 г., тогда как он поселен там в 1830 г.[479] В энциклопедии «Три века Санкт-Петербурга» Ю. Н. Кружнов сообщил, что в 1880-х гг. учреждён гитарный класс в Народной консерватории (Т. 2, статья «Гитара»). Годы - не опечатка (дальше идут по хронологии сведения о конце XIX - начале XX в.), а следствие глубокого незнания истории России: Народная консерватория Общества народных университетов учреждена в 1908 г. (общество было открыто в 1906) и ранее (до 1906 г.) не могла появиться - не та была эпоха.[480]

Много недоумений вызывает «Российский гуманитарный энциклопедический словарь» (В 3 т. М.; СПб., 2002). Пагубно сказалась установка на пресловутую популярность, которая не требует точности, обоснованности, вообще серьёзного подхода. Немало фактических ошибок. Например, статья «Доцент» сообщает: «В 1884 вместо звания доцента вводится звание приват-доцента»; но учёное звание приват-доцента - внештатного преподавателя университетов и некоторых других вузов - введено ещё университетским уставом 1863 г.[481] Воспитательное общество благородных девиц (Смольный институт) названо Обществом благородных девиц, что создаёт впечатление о существовании в XVIII в. неизвестной ранее женской общественной организации (статья «Земира»), есть другие неверные названия учреждений и ложные даты этапов их истории.[482] Неполно раскрыты некоторые термины. Например, «паркет» - это, сверх указанных значений, ещё и ближайшая к сцене часть зрительного зала в театре (называли так, в частности в Петербурге, до начала XIX в. включительно); «оператор» - это не только «кинооператор». О людях давнего прошлого написано не всегда достаточно продуманно.[483] Антиисторична переделка на новый лад старых названий и имён. Не было издания «Ни то, ни сё», не найти его в библиографических указателях и библиотечных каталогах, выходил в 1769 г. еженедельник «Ни То, ни Сио». Отчество Н. К. Пиксанова - Кириакович, а не Кирья-кович (Пиксанова последнее оскорбляло).[484] Удивляет словник и соотношение объёма статей. У создателей какое-то своё толкование слова «гуманитарный». Задачу сколько-нибудь полно сообщить о воспитании, образовании, бытовании искусств, судя по содержанию, они не ставили. Очень много статей и иллюстраций о балете (на взгляд, больше, чем о любом другом виде искусства) и поразительное пренебрежение к музыкальному исполнительскому искусству, вообще - к музыкальной жизни;[485] два с половиной столбца о любимой собачке Екатерины II Земире (А. С. Пушкину отведено около двух столбцов, Н. К. Михайловскому - меньше одного, великому русскому певцу О. А. Петрову - 23 строчки). Издательство и редакция вправе себя как угодно ограничивать, но при условии объяснить это в предуведомлении, чего здесь не сделали.

Почему-то некоторые новейшие энциклопедии (в частности, это «Российский гуманитарный энциклопедический словарь») не указывают титул лица. Между тем титул определял место человека в социальной иерархии до 1917 г. и трагическую судьбу большинства этих лиц после. Кроме того, один и тот же человек мог получить в течение жизни разные титулы (по восходящей); точное обозначение его титула позволяет хотя бы приблизительно датировать недатированный документ и упоминаемое в нём событие.[486] Иногда в одном роду были титулованная и нетитулованная линии или линии с разными титулами;[487] в таких случаях при незнании титула могут быть ошибки в определении лица.

Важное значение для уяснения общественного положения лица имеет звание. Авторы справочных и других текстов относятся к этому небрежно. В частности, щедро раздают звание академика тем, кто им не был, смешивая три очень разные категории: действительный член Академии наук (то есть академик), почётный член и член-корреспондент.[488] С Академией наук отождествляют Российскую академию (Императорская Российская академия), хотя это - другое учреждение, существовавшее в 1783-1841 гг. (первый президент - княгиня Е. Р. Дашкова) как научный центр по изучению русского языка и литературы.[489]

Начала выходить «Большая Российская энциклопедия» в 30 т. (БРЭ) одноимённого издательства (М., 2004. Т. Россия. М., 2005. Т. 1 - 3. А - Большой Иргиз). Статей, относящихся к истории России до 1918 г., в ней мало, количество имён деятелей того времени, по сравнению с «Брокгаузом» и НЭС, ничтожно. Ничего похожего на такие статьи НЭС, как, например, «Академии военные» - около 14 столбцов, «Академии духовные» - около 6 столбцов, «Акционерные компании» - 39 столбцов, там нет. Но при имеющихся статьях указана некоторая новейшая литература (не всегда).[490] БРЭ далеко не вовсе отменила справочную ценность 3-го издания «Большой советской энциклопедии» (В 30 т. М., 1970-1978), там значительно больше статей о прошлом Отечества. Однако при пользовании ею нельзя забывать о подчинении её содержания господствовавшей тогда идеологии и о поправках к ней, имеющихся в позднейших справочных и других изданиях. В некоторых случаях может представить интерес 1-е издание БСЭ (В 65 т. М., 1926-1947).

Я не ставила задачей рецензирование изданных энциклопедий. Фактические ошибки и другие промахи выявила при просмотре статей на интересовавшие меня темы. Есть основания полагать, что в' остальных статьях их не меньше.[491] Рассказала о них из двух соображений. Во-первых, желая доказать, что нельзя пользоваться каким-то одним изданием, по крайней мере в тех случаях, когда предполагается перенести искомые данные в свою работу; во-вторых, в надежде, что этот разбор неудач послужит некоторым уроком для авторов и издателей при создании новых справочных пособий.[492]

Писатель, критик, библиофил В. Р. Зотов писал об условиях создания необходимой полноценной русской энциклопедии: «Главный или общий редактор должен нераздельно и всецело посвятить себя своему делу <...>. Главный редактор должен, конечно, иметь энциклопедическое образование, должен быть знаком со всеми отраслями наук и знаний, особенно с лексикографией. Он должен также действовать вполне самостоятельно, не завися от капризов издателя, от претензий сотрудников-специалистов, из которых каждый считает свою специальность - главною в общей сфере познаний».[493] 120 лет назад Зотов поставил вопрос, тревожащий ныне: «Найдётся ли у нас теперь издатель, который мог бы и захотел бы, по примеру Брокгаузов, Пиреров, Ларуссов, оставить по себе почётное имя в русской лексикографии?».[494] Прибавлю: найдётся ли теперь такой редактор?

О системе библиографических пособий сообщила в «Биографике» (с. 400-447). Библиографические разыскания - не первый лишь этап исследовательской работы. В её процессе возникает необходимость снова и снова обратиться к библиографическим указателям за дополнительными данными. При этом нельзя надеяться, что какой-то библиограф может стать вполне надёжным гидом на всём пути поисков необходимых сведений. Лишь сам исследователь способен полно установить круг источников, раскрывая связи явлений, которые могут быть неведомы другим, корректируя в процессе работы направление изысканий. Библиограф - помощник в отдельных конкретных случаях. Нужно самому приобрести достаточную библиографическую грамотность. В частности, важно иметь в виду, что отраслевые и тематические библиографические указатели никогда не охватывают всей имеющейся литературы по данной отрасли, теме. В сущности, они все - рекомендательные. Особенно в 1930-80-е гг., когда редакторы подчинялись требованиям цензуры и самоцензуре. И в других случаях отбор литературы зависел от компетентности составителя указателя и его понимания темы. При серьёзном отношении к своему исследованию необходимо обращаться к универсальным (регистрационным) указателям, а также к биобиблиографическим словарям и указателям, составленным по персональному признаку. Литература о деятеле одновременно - литература о той сфере деятельности, в которой он участвовал.

Историкам любой стороны истории России до 1918 г. необходимо помнить об уже упомянутом составленном девятью библиотеками аннотированном библиографическом указателе: Справочники по истории дореволюционной России... / Научное руководство, ред. и вступительная ст. П. А. Зайончковского. М.: Книга, 1978. 639 с. (СИДР). Кроме собственно справочников, в него включены исследовательские труды со сводами фактических данных, в частности очерки истории учреждений (включая воинские части), все, какие были выявлены, исключая область литературы и почти всю область искусств.[495] Но эти последние существовали не обособленно, потому указатель во многих случаях полезен искусствоведам и литературоведам. Значительные дополнения к СИДР - в моей «Биографике». Сообщила о пропущенных трудах и вновь изданных, в том числе по искусству и литературе (по 2002 г.).

Другое замечательное издание, которое надо знать всем, интересующимся историей России: История дореволюционной России в дневниках и воспоминаниях: Аннотированный указатель книг и публикаций в журналах: [В5т., 13вып.] М: Книга, 1976-1989(ИДРДВ).[496]

  

Завершение исследования,

научные требования к рукописи

 

И при соблюдении условий подлинно научного изучения работа не станет серьёзным вкладом в историческую науку, если она не будет отвечать определённым требованиям на её последнем этапе - изложении в письменной форме результатов исследования.

Рекомендую вчитаться в утверждение И. Ф. Стравинского: «Необходимость ограничения, добровольно принятой выдержки берёт своё начало в глубинах самой нашей природы и относится не только к области искусства, но и ко всем сознательным проявлениям человеческой деятельности. Это потребность порядка, без которого ничего не может быть создано и с исчезновением которого всё распадается на части. А всякий порядок требует принуждения. Только напрасно было бы видеть в этом помеху свободе. Напротив, сдержанность, ограничение способствуют расцвету этой свободы и только не дают ей перерождаться в откровенную распущенность. <...>. Скажу больше: индивидуальность ярче выделяется и приобретает большую рельефность, когда ей приходится творить в условных и резко очерченных границах».[497]

Всегда необходимо предисловие - самостоятельная часть книги или вводная часть статьи. Нужно сказать, чем вызвано обращение к данной теме, отметить имеющееся в литературе ложное освещение предмета, назвать поставленные задачи (указав, что из них и почему не удалось осуществить), принципы, которым следовал автор в процессе работы, круг использованных источников. Читателю надо знать, чего ему ждать и чего он может не найти.[498]

Необходимо представить доказательства достоверности сообщаемых сведений - указывать их источники.

Точное указание источников сообщений о каких-то фактах (кроме общеизвестных) - первое требование к научному историческому повествованию. Автора (исследователя) не было в описываемое им время, и он обязан сообщить, откуда извлёк приводимые данные. Читатели, которые хотят познать прошлое, а не только читать занимательный текст, этим интересуются.[499] Тем более это требуется профессионалу-историку. Нужна возможность оценить степень авторитетности источников, проверить правильность их толкования.

Появилась «мода» на отсутствие ссылок, как якобы приближение к массовому читателю. Работа при этом утрачивает научную ценность. Если не указано происхождение новых знаний, она не может быть признана дополняющей или уточняющей прежние (нет доказательств, что новые - не мнимые, ложные).

Ссылка на источник в тексте, подстрочных или затекстовых примечаниях должна давать о нём достаточно ясное представление, обязательно - о его авторе и дате создания. Ссылки в примечаниях только на шифр архивного дела возможны лишь в том случае, когда другие нужные данные приведены в основном тексте. Также нельзя ссылаться только на название и номер или дату выхода периодического издания (см. с. 144-146). Идейно-эстетические позиции авторов критических и иных статей отнюдь не всегда совпадали с общим идейно-политическим направлением издания; в одном издании на сходные темы могли писать одновременно два и более авторов, разной степени авторитетности.[500]

Нельзя ссылаться непосредственно на сам источник, который стал известен по чужой работе. Во-первых, по законам научной этики недопустимо представлять себя первооткрывателем, когда на деле это не так. Во-вторых, данные в той работе могут быть ошибочными и даже заведомо лживыми (и сама цитата, и ссылка), чему выше привела примеры.[501] Цитируя художественные произведения, надо пояснить, чьи это слова - автора или кого-то из его героев. Нельзя приписывать писателю высказывания персонажей его сочинения.

Большое значение имеет построение книги (статьи). Здесь требования совсем иные, чем в художественной литературе.

Сверка первоначального плана с результатами исследования может вызвать его изменение, перемены в делении на главы (разделы). Ещё при выборе темы обычно возникает проблема периодизации. Она актуальна для общих трудов по истории страны и учебных пособий. Для частных исследований, на мой взгляд, может быть взят любой отрезок исторического процесса, с объяснением, почему приняты именно эти хронологические границы. Чисто хронологическая периодизация, мне кажется, более целесообразна, чем такие условные и неясные определения, как «период классицизма» «период романтизма», «барокко» и т. п., поскольку понимание этих терминов различно и нет чётких временных границ их существования.[502]

Важна стройность, последовательность изложения. Очень полезно в процессе написания составлять аннотации содержания глав (разделов). При этом отчётливо выявляется логичность или, напротив, непоследовательность, можно своевременно внести коррективы. Нужно, чтобы из текста ясно было, где документально подтверждённые факты, а где авторские предположения. Не надо сочинять новые термины для того, чтобы показать «какой я умный». Новые термины уместны лишь в тех случаях, когда общепринятого определения данного явления не существует или оно неудачно. Последнее требуется доказать.

Очень большое значение имеет язык работы. Надо стараться, чтобы читателю не захотелось отбросить книгу (статью) не дочитав, в раздражении от авторского языка и от невнятности текста.

К сожалению, утвердился, и уже давно, особый «научный» язык. Отступлений от него пока мало. Громоздкие конструкции длинных предложений, обилие терминов, взятых из других языков, видимо, позволяют авторам чувствовать себя членами элиты, «учёного круга». Одно из проявлений манерничанья «научного» языка - нелепое авторское «мы» вместо «я» (наподобие царских манифестов: «Мы, Николай Вторый...»).[503]

Писать следует просто, стремясь к лёгкому языку. Истину (а также и сомнение) нужно выразить так внятно, чтобы она была ясна не только ближайшим коллегам, но и другим лицам. Неприличен для научной работы и бытовой язык, жаргонные словечки («Во как!» - написано, например, в научном журнале РАН). Надо бы задумываться над каждым употребляемым словом, восстанавливая утрачиваемое чувство родного языка.[504]

Справедливые требования к языку учёного предъявляли ещё в древности. Лукиан писал, что историк должен «как можно яснее и нагляднее представить дело, не пользуясь ни непонятными и неупотребительными словами, ни обыденными и простонародными, но такими, чтобы их понимали все, а образованные хвалили».[505]

О языке научной работы хорошо, с конкретными примерами и рекомендациями, написал Д. С. Лихачёв.[506] Советую прочесть всем историкам, в том числе более или менее опытным, - учиться не лишне всю жизнь. Здесь коснусь нескольких моментов.

Стараясь преодолеть «сухость» языка, некоторые авторы пытаются придать ему художественность, образность. «Между тем образность языка не всегда достоинство научного языка <...>. По природе своей язык научной работы резко отличен от языка художественной литературы. Он требует точности выражения, максимальной краткости, строгой логичности, отрицает всякие домысливания».[507]

Потуги на «образность» нередко ставят автора в смешное положение и не облегчают, а затрудняют восприятие текста.

Академик, справедливо заметивший, что учёному «противопоказаны поэтические вольности»,[508] сам использовал несуразные уподобления. Написал: «...лесные пространства съёживаются как шагреневая кожа».[509] При чём тут шагреневая кожа? Это изделие ведёт себя в основном так же, как другие кожи. В одноимённом романе О. де Бальзака сокращается размер (не «съёживается») талисмана из шагреневой кожи при исполнении желаний владельца с одновременным сокращением его жизни (приближением смерти). Не похоже на сокращение площади лесов от вырубки и пожаров. Любимое авторами уподобление для «оживления» текста - «как в капле роды». Г. Р. Державин в оде «Бог», откуда ведёт начало это выражение, написал: «Во мне себя изображаешь, / Как солнце в малой капле вод». Солнце действительно может отразиться в капле воды, но многие авторы помещают в неё отражения чувств, настроений и т. п. В Приложении к «Истории Пугачёва» А. С. Пушкина есть запись, как казачка-мать разгребала палкой плывущие по реке Яику трупы, отыскивая сына; тот же историк написал: «Эта запись отражает, как в капле воды, всю трагедию происшедшего».[510]

Эти уподобления, помимо их несуразности, - штампы речи. Надо бы избегать расхожих, штампованных выражений, формулировок, которые предполагают стандартность предметов и процессов. Поиск собственных определений (ради точности, а не красоты) заставит глубже вдуматься в предмет, в сообщающий о нём источник.

Писать просто - не простое дело. Свобода слова, свобода высказываний не означает свободу на любое слово, любую форму высказывания.[511] Желательный лёгкий, близкий к разговорному язык всё же - не разговорный. При разговоре обычно известна степень понимания его предмета собеседником. Помогают верному восприятию слов интонации, мимика. Рассчитывая на более или менее широкий круг читателей, необходимо иметь в виду разную степень знаний, возможную «непонятливость» (не унижая читателя её преувеличением), разный тип мышления. Мемуарист верно заметил: «Люди не могут думать одинаково, поротно и повзводно, все люди думают разно».[512]

Немало слов русского языка изначально имеет по нескольку значений. Надо обеспечить, чтобы читатель понял их так же, как автор, или заменить другими. Значительное число исконно русских и заимствованных слов многие авторы (журналисты и историки) толкуют ложно. Читателю бывает нелегко понять такой текст, притом проявленное незнание употребляемого языка весьма снижает уважение к автору. Ряд таких ошибок я привела на с. 135-137, но современные авторы неверно применяют и иные слова.[513]

Ошибки, неточности в толковании слов имеются в специальной литературе. Уже упомянула «Словарь синонимов русского языка» З. Е. Александровой.[514] Несвободен от этого даже «Словарь синонимов», составленный Институтом русского языка Академии наук (Л., 1975). Там смешаны «багровый» и «багряный». Может быть, в новоязе это так, но стоит ли академическому институту поддерживать обнищание языка; эти слова означают разный цвет («багрец», «багряный» - отнюдь не синоним слова «пурпур»; последнее - синоним слова «багровый», см. словарь В. И. Даля). Грубая ошибка этого словаря - смешение в качестве синонимов слов «актёр» и «артист». Актёр - человек, исполняющий роли в драматических представлениях (так его профессию и должность называют и ныне в дипломе об образовании и штатном расписании театра).[515] Артист - лицо, занимающееся каким-либо свободным искусством (артист балета, артист оперетты), если нет специального термина (актёр, художник и др.); в широком смысле - искусный мастер какого-либо дела (портной-артист, сапожник-артист). Кроме того, было почётное звание «артист императорских театров», которым награждали не только актёров, но и других служащих этого ведомства.[516]

Привела эти примеры в надежде внушить большее внимание к выбору слов. Неверно применённое слово исказит смысл написанного, отрицательно охарактеризует автора.

Существуют этимологические словари русского языка, словари фразеологии, составленные во 2-й половине XX - начале XXI в. Но поскольку значение слов изменялось со временем, необходимо обращаться к старым толковым словарям, не вполне доверяя словарям других эпох.

Обязательное пособие для изучающих явления XIX - начала XX в. - «Толковый словарь живого великорусского языка» В. И. Даля,[517] неоднократно переизданный.[518] О языке предшествовавшего времени см.: Словарь Академии Российской: В 6ч. СПб., 1806-1822 (1-е изд.: СПб., 1789-1794); Словарь церковно-славянского и русского языка: В 4 вып. СПб., 1847. Ценный справочник: Чудинов А. Н. Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка. 2-е изд. СПб., 1902. Небесполезна для знакомства с прежним русским языков книга: А б р а м о в Н. Словарь русских синонимов и сходных по смыслу выражений. СПб., 1900.

Эти словари обезопасят от ошибок, в том числе грубых искажений, при толковании сообщений старых документов - как на стадии изучения, так и при изложении его результатов. Могут понадобиться специальные терминологические словари, см.: Кауфман И.М. Терминологические словари: Библиография. М., 1961.

При публикации документа ни в коем случае нельзя вносить изменения в текст оригинала, никак это не отмечая. Все неправильности, имеющие смысловое значение, в том числе цифровые, должно сохранить, но в примечании (лучше - подстрочном) сообщить верные данные с указанием источника. Теперь выходят издания, где публикаторы сообщают нечто чудовищное, на взгляд историка: «Явные неточности [?!] и опечатки исправлены без оговорок».[519] То есть оригинал искажён, и публикатор стал его соавтором! Не подлежат изменению особенности стиля (обороты речи) и языка.[520]

Исторические работы снабжают примечаниями и комментариями. Обычно эти термины смешивают, хотя значение их различно. Комментарии (от лат. commentari - обдумывать, объяснять, излагать) уместны и необходимы при публикации воспоминаний, писем, дневников, официальных документов и издании работ других авторов - старых или переведённых. Это - пояснения, исправления ошибок, дополнительные сведения о каких-то предметах и именах, возможные опровержения.

К собственным работам, естественно, возможны только примечания - ссылки (указания источников приводимых сведений), переводы цитируемых иностранных выражений, справки о каких-то деталях рассматриваемого прошлого и некоторые дополнения, которые помешали бы связному рассказу в основном тексте. В научных изданиях желательно давать их на той же странице, под строкой, что наиболее удобно для читателя. В популярных, по-видимому, - за текстом.

К научным историческим повествованиям (книгам) необходимы вспомогательные указатели. Они помогают читателю при изучении книги и при наведении по ней справок. (Всякое серьёзное исследование, основанное на достоверных источниках, является и «справочным пособием» по данной теме, данному отрезку времени.)

Всегда нужен указатель имён к книге. В него должны войти, без отбора, все имена, упоминаемые в основном тексте, в предисловии и примечаниях (комментариях). И кратчайшее упоминание может оказаться ценным при сопоставлении каких-то данных, для общей характеристики момента и др. Следует включать в указатель и имена авторов называемых печатных работ, в том числе из сносок. Могут войти, в частности, в издания дневников, воспоминаний, писем, и имена мифических персонажей, литературных героев - интересно для представления об авторе этих материалов. Упоминания одного и того же лица в авторском тексте и цитатах под разными именами (псевдонимы, женские фамилии до брака и по мужу, уменьшительное имя и др.) нужно давать, как это обычно и делают, в одном месте, с отсылкой от других форм имени. Псевдонимы, разумеется, следует раскрывать, давая от них отсылку настоящей фамилии, за исключением тех случаев, когда псевдоним более употребителен (М. Горький, К. И. Чуковский и т. п.). И личное имя, и фамилию в указателях, как и в словарях (энциклопедиях), необходимо писать в полном соответствии с тем, как называл себя их носитель, не переделывая на якобы «правильный» лад.[521] Однако последнее теперь применяют. Так, в одном из новейших изданий[522] Лавр Корнилов переделан в Лаврентия, а это разные имена, хотя оба древнеримские,[523] Александр Данилович Меншиков - в Меньшикова, хотя фамилия светлейшего князя и его потомков - без мягкого знака (так подписывался родоначальник). В БСЭ-3 младший сын Ивана IV (Грозного) назван Дмитрием, а его имя Димитрий.

Как известно, указатели имён бывают нескольких родов: глухие 
(фамилия и инициалы); с раскрытием имён и отчеств полностью 
или в понятных сокращениях; аннотированные - краткие и распространённые (в кратких общее определение лица, с годами жизни или
без них, в других - более полная биографическая справка).      

Аннотированные, тем более распространённые, именные указатели - это особая работа, дополнительная к написанию исследования. Она требует широкой эрудиции и хорошего знания системы справочных пособий. Если нет в этом уверенности, то, по-моему, лучше не браться за их составление. Интересные и важные сведения о лицах, впервые (или редко) упоминаемых в литературе, в таком случае можно дать в примечаниях, а указатель оставить глухим. Порок большинства имеющихся аннотированных указателей - наличие непроверенных, ложных данных (распространение их) и отсутствие ссылок на источники, что не даёт возможности оценить степень достоверности сообщений.

Обычно в более или менее подробной аннотации называют род деятельности, социальное положение (сословие), должность (должности), чин, титул. Если об этом не говорят названия должностей, нужно указать, чем лицо связано с рассматриваемой темой. Нужны именно эти сведения. Они кажутся некоторым формальными, но зато объективны и позволяют, при надобности, найти дополнительные данные. Весьма желательно в общем примечании назвать основной (основные) источник сообщённых сведений, а в отдельных аннотациях - дополнительные, если они там использованы.

Аннотации, составленные по другому принципу, не помогают читателю, а мешают, вводят в заблуждение. Например: Герцен А. И. - «писатель», Каменев Л. Б. - «государственный деятель».[524] Возникает сомнение: тот ли это Герцен - деятель революционного движения, философ, публицист, писатель, тот ли это Каменев (Розенфельд) - активный деятель РСДРП - ВКП(б), выступавший в 1917 г. против вооружённого восстания, оппозиционер позже, расстрелянный в 1936 г.?

Аннотации ныне нередко составляют бездумно, например, называют несуществовавшие должности. Так, в указателе имён к ценным воспоминаниям А. А. Мосолова значится: «Мейендорф, генерал-майор свиты, начальник великих княжон». Надо полагать, это барон Ф. Е. Мейендорф, генерал от кавалерии, генерал-адъютант, с 1905 г. состоявший при Николае II. По-видимому, ему была поручена опека детей (охрана, сопровождение), отчего Мосолов и назвал его шутливо-условно «начальником великих княжон».[525] Но надо же понимать, что у царских дочерей не могло быть другого «начальника», кроме собственного отца. Это определение Ф. Е. Мейендорфа перешло и в некоторые другие работы.

Теперь составителей указателей затрудняет аннотирование имён российских деятелей советского времени. Принципиальные отличия от аннотации к другим именам не обоснованы. Напротив, здесь особенно нужны точные справки, поскольку в советское время о тех, кто репрессирован (а их большинство), в энциклопедиях и других справочниках не сообщали.[526] При упоминании их имён в повествовании о периоде до 1917 г. целесообразно указывать: «в дальнейшем...». Между тем даже в указателе имён к книге «Российский институт истории искусств в мемуарах» (СПб., 2003), где приведены подробные точные сведения о лицах, причастных к деятельности института (по-видимому, по документам архивного фонда института, без указания этого), сообщено: Зиновьев Г. Е. - «партийный и государственный деятель», Ленин В. И. - «политический деятель», Троцкий Л. Д. - «политический и государственный деятель».[527]

В аннотированных именных указателях необходимо полное (или в понятных сокращениях) имя человека. В России его составляло личное имя и имя по отцу (отчество). Фамилия введена законом в XVI в. (не сразу для всех сословий); в крестьянстве фамилии стали применять после 1861 г.[528] Фамилия - это только родовое имя, а не собственное, единичное. И для опознания человека, и из уважения к человеческой личности нельзя ограничиваться лишь родовым. Как закономерное, можно сказать, проявление неуважения к личности в советское время, не раскрыты имена и отчества в аннотированных указателях к собраниям сочинений В. И. Ленина (в остальном указатели ко 2-му и 3-му изданиям весьма содержательны). Есть и подражание им.[529]

В новейшее время нередко под названием именного указателя помещают только алфавитные списки упоминаемых лиц с краткой аннотацией без указания страниц.[530] Они не заменяют необходимейших указателей. Помогают при первом сплошном чтении, но не позволяют быстро найти нужные сведения, когда интересует какое-либо одно лицо, один вопрос. Отсутствие номеров страниц тем более странно, что их может указать компьютер при соответствующей программе. Налицо падение издательской культуры.

К работам, посвященным истории больших территорий, весьма желательны географические указатели - алфавитные перечни упоминаемых географических объектов, в числе которых населённые пункты, административно-территориальные единицы (губерния, уезд), географические зоны, реки, озёра, горы и др.[531] Также указатели очень нужны краеведам. А краеведение помогает создать историю страны, российского общества в целом, без отождествления России с Петербургом или Москвой. При этом оно воспитывает любовь к родине и, соответственно, патриотизм (не путать с национализмом). В отличие от указателя имён, в них включают не все вообще упоминаемые названия, а те, о которых что-то сообщено (из фразы, например, «он переехал из Москвы в Самару» эти города в указатель не попадут). При переименовании географических объектов основным должно быть то название, которое существовало в описываемое время, с отсылкой от позднейших.

К крупным многотемным работам, в особенности к сборникам документов (в том числе частных писем), желательны предметные (предметно-тематические) указатели, В них также включают не все упоминаемые предметы, понятия, а лишь те, о которых есть в какой-то мере существенные сведения. При этом очень важно учесть предметы, непосредственно к основной теме книги не относящиеся. В предметный указатель могут быть включены и географические объекты.[532]

Отсутствие предметного указателя в некоторой мере может возместить аннотированное оглавление («Содержание»). Оглавление с обозначением только номеров глав вообще недопустимо. Необходимо общее обозначение содержания главы, но желательно и подробное его раскрытие (при обширном тексте - с указанием страниц).

В заключение не могу не коснуться прописных букв. Журналисты, а вслед за ними другие авторы стали писать с прописной буквы все слова в названиях учреждений, тогда как она необходима только для первого слова, за исключением случаев, когда в название входит другое собственное название (Департамент общих дел Министерства внутренних дел, Комитет об устройстве Закавказского края).[533] Должности, хотя бы и самые высокие, естественно называть со строчной буквы. Со строчной - слова «государь», «император», «императорский», если это не первое слово предложения или названия учреждения. Так их обычно писали и до 1917 г. (например, в НЭС), за исключением документов специального назначения (в частности, манифестов) и парадных или особо верноподданнических изданий.[534]

 

Каким быть историку?

 

Историком я здесь, как и выше, называю исследователя любой грани былого, то есть и искусствоведа, литературоведа, экономиста и т. д., когда он изучает прошлое.

Каждая профессия требует от человека определённого типа мышления, важных для неё способностей, соответствующих черт характера. Историк должен удовлетворять жёстким нравственным требованиям. Впрочем, деловые достоинства в большинстве случаев основываются на нравственности.

Вопросу о том, каким быть историку, как ему работать, посвящена вся эта книга. И первое, что необходимо историку (по крайней мере, на мой взгляд), - владение рассмотренными выше методами исторического исследования. Здесь я, кое-что повторив, выскажу некоторые соображения об обязательных интеллектуальных, нравственных, психических качествах.

В дополнение к собственным суждениям и рекомендациям обращаюсь к высказываниям ряда учёных разных лет, в том числе И. П. Павлова. В настоящее время отношение к нему неоднозначно. Почитание его в советское время, созданные ему тогда исключительно благоприятные условия работы, насильственное внедрение его методов в другие науки, а также появление новых приемов изучения физиологии человека вызвали у многих отторжение его учения. Но плоды великого ума и великого труда никогда не умирают полностью. При любых возможных коррективах остаётся чему поучиться у «первого физиолога мира», как его называли, первого российского лауреата Нобелевской премии (1904 г.). Многие положения его лекций и докладов полезны для воспитания в себе необходимых профессиональных качеств и общечеловеческих достоинств, способствующих успешной работе и полноценной жизни в целом. В частности, это лекции 1918 г. «Об уме вообще» и «О русском уме». Павлов рассмотрел в них «научный ум» - «назначение ума, его свойства, те приёмы, которыми он пользуется для того, чтобы его работа была плодотворна».[535]

В ряду необходимых историку свойств: чувство ответственности за состояние своей науки (оно подскажет тему, изучение которой важно для науки и практики); интерес к сложному без страха перед трудностями его познания; уменье увидеть предмет в каком-то непривычном свете, с какой-то новой стороны;[536] трудолюбие, когда обращение к максимуму исторических источников и литературы вопроса - не в тягость; чувство долга, обеспечивающее добросовестное отношение к работе и соответствующее её качество.

Для успешного выполнения предпринятой работы нужна постоянная привязанность мыслей в ней. Павлов говорил: «Первое самое общее свойство, качество [научного] ума - это постояннососре-доточение мысли на определённом вопросе, предмете. С предметом, в области которого вы работаете, вы не должны расставаться ни на минуту. Поистине вы должны с ним засыпать, с ним пробуждаться, и только тогда можно рассчитывать, что настанет момент, когда стоящая перед вами загадка раскроется, будет разгадана».[537]

Исследователю необходима раскованная мысль. Павлов говорил, что важнейшая черта «научного ума» (по его мнению, вторая по значению, по-моему - первая) - «это абсолютная свобода мысли, свобода, о которой в обыденной жизни нельзя составить себе даже и отдалённого представления. Вы должны быть всегда готовы к тому, чтобы отказаться от всего того, во что вы до сих пор крепко верили, чем увлекались, в чём полагали гордость вашей мысли, и даже не стесняться теми истинами, которые, казалось бы, уже навсегда установлены наукой. Действительность велика, беспредельна, бесконечна и разнообразна, она никогда не укладывается в рамки наших признанных понятий, наших самых последних знаний... Без абсолютной свободы мысли нельзя увидеть ничего истинно нового, что не являлось бы прямым выводом из того, что вам уже известно».[538]

Нельзя быть пленником чужих теорий, суждений «авторитетов». К ним нужно относиться как к предположениям, которые полезно иметь в виду, но нельзя принимать на веру. Все якобы неоспоримые положения (догмы) подозрительны в своей «неоспоримости». Хотя бы с долей сомнения следует относиться ко всем общеупотребительным определениям и утверждениям. Слепая вера - не для мыслящего человека. Его обязанность - проверить, убедиться в истинности. Некритическое отношение к прежде найденным истинам препятствует и развитию исторической науки, и совершенствованию человеческого общества. Хорошо написал Р. Дж. Коллингвуд: «Когда историк принимает готовый ответ на какой-нибудь задаваемый им вопрос, ответ, даваемый другим человеком, то этот другой человек называется "авторитетом" <...>. В той мере, в какой историк принимает свидетельство авторитета и считает его исторической истиной, он, очевидно, теряет право называться историком».[539]

Интересны лабораторные эксперименты и соображения И. П. Павлова о рефлексе (инстинкте)[540] свободы. Этот прирождённый рефлекс может быть сильнее самого сильного - пищевого, но может быть и подавлен. «Очевидно, что вместе с рефлексом свободы существует также прирождённый рефлекс рабской покорности».[541] К проявлению инстинкта рабской покорности я отношу послушное, слепое следование каким-либо теориям, без сомнений, без побуждения их проверить.

Вместе с тем, историку противопоказана самонадеянность - чрезмерное доверие к своим силам и способностям, уверенность в своей способности «запросто» всё постичь. Выше уже написала, что самая плодотворная позиция - сомнение. Но человечество, как установлено наукой, развивается по пути всё большего утверждения самоценности личности. Соответственно, у большинства людей всё больше самоуверенности. Она ведёт к поспешным - ложным - обобщениям, необоснованным утверждениям.[542]

Ещё в Древнем Египте поучал Птахотеп: «Учёностью зря не кичись! / Не считай, что один ты всеведущ! / Не только у мудрых - / У неискушённых совета ищи».[543] Об этом говорил И. П. Павлов в знаменитом письме к молодым советским учёным:

«Никогда не думайте, что вы уже всё знаете. И как бы высоко ни оценивали вас, всегда имейте мужество сказать себе - я невежда.

Не давайте гордыне овладеть вами. Из-за неё вы будете упорствовать там, где нужно согласиться, из-за неё вы откажетесь от полезного совета и дружеской помощи, из-за неё вы утратите меру объективности».[544]

Не могу не повторить, что необходима объективность, беспристрастность. Хотя абсолютная объективность недостижима, нужно стараться отстраниться от уже сложившихся убеждений, своих симпатий и антипатий, стремясь уменьшить меру субъективности.[545]

В современной литературе нередко смешивают понятия «пристрастие» - любовь, увлечение и «пристрастность» - предвзятость, необъективность.[546] Пристрастие к изучаемому предмету, увлечение им, необходимо для успешной работы. Противоположность пристрастию - равнодушие, а оно никогда не бывает плодотворным.

Нужна открытость к постижению других эпох, другой среды. Об этом писали и помимо меня. «Историк в некотором смысле профессионально обязан быть "над схваткой" исторических сил и эпох. Быть "патриотом" своей эпохи - обычное дело каждого человека. Но только историк призван быть "патриотом" всех эпох, всей мировой истории. Это невероятно трудное для осуществления требование, практически даже вряд ли возможно достичь его реализации в полном объёме, но как идеал, как точку фиксирующую полюс стремлений историка, её непременно нужно обозначить. И хороший историк в немалой степени обладает этим редким качеством».[547] «Современному автору надо уметь "выходить" за рамки своих ценностей и норм <...>. Однако на такое способны лишь немногие, хотя только они и имеют моральное право писать историю людей».[548] Можно сказать, что, обращаясь к прошлому, нужно придерживаться нравственных правил, выработанных европейской цивилизацией. Терпимость, уважение к человеку и его правам должны присутствовать и в отношении к нашим предкам, к их взглядам, вкусам.

К истории следует относиться бережно, заботливо. Опровергать и незаслуженное очернение прошлого, и приукрашивание его, если тому имеются достоверные доказательства, есть первостепенный долг историка. Живой человек может как-то протестовать, если он оболган, люди прошлого, события прошлого беззащитны перед ложью.

Наука история ещё больше, чем какая-либо другая, требует высокой нравственности.

В русской культуре нового времени основным выражением нравственного самосознания считалась совесть. В. И. Даль в своём «Толковом словаре живого великорусского языка» определил совесть как «внутреннее сознание добра и зла <...>, чувство, побуждающее к истине и добру, отвращающее от лжи и зла». По БСЭ-3 это - «способность личности осуществлять нравственный самоконтроль, самостоятельно формулировать для себя нравственные обязанности, требовать от себя их выполнения и производить самооценку совершаемых поступков».[549]

Ни одно из этих определений (особенно второе) не позволяет понять, что именно является нравственным. Понятия высшего блага, добра и зла и т. д. различны не только в разные эпохи, но и в одно время в разных религиях, при разных идейных убеждениях. Мусульманские смертники, шедшие подрывать здания и средства передвижения, заполненные детьми, конечно, осуществляли «нравственный самоконтроль», который и посылал их на это дело. Русские нацисты распространяют античеловечные призывы по зову своей «совести». Руководители радикальных организаций, молодые члены которых загаживают своими надписями стены исторических зданий, полагают эти действия естественными: «Мы ведь понимаем эмоции наших сторонников».[550] С такими различиями приходится сталкиваться часто.[551]

Поэтому буду говорить не о нравственности вообще, а о конкретных свойствах личности, которые часто являются одновременно и нравственными, и деловыми.

Первое требование, предопределяющее все остальные, - служение науке, а не интересам партий и начальствующих лиц, не погоня за гонорарами, увеличением списка печатных работ и т. п.

Из остальных главное - не лгать. Это давно прекрасно выразил В. Ф. Одоевский, написав в автобиографии: «В числе немногих, но крепких убеждений к[нязя] Владимира] О[доевского] находится на первом месте следующее: что всё зло происходит в мире от лжи, вольной или невольной, и что все затруднительные вопросы жизни разрешились бы весьма легко, если бы люди с полным сознанием дали себе слово: не лгать ни в каком случае и на крошечку (что многие даже добросовестные люди полагают позволительным). Человеку два дела на свете в сём отношении: или говорить правду, или молчать. То и другое очень трудно».[552]

Правда, правда, ничего, кроме правды! Такова должна быть неколебимая заповедь историка. Если в связи с какими-то обстоятельствами нет возможности сказать всю правду, лучше отказаться от темы, или сузить её, исключив «опасные» места (соответственно отметив это в предисловии).

В идеале, людей, уличённых во лжи, как и чересчур самонадеянных, следовало бы отлучать от занятий историей.

Нравственные обязанности учёного не всегда совпадают с бытовыми представлениями о «правильном» поведении. В частности, это долг историка опровергать (доказательно) ложные утверждения ради распространения истины.[553] Ему противостоит сложившееся в научном быту (мне кажется, в 1970-е гг.) мнение, что «неэтично срамить коллег». Но взаимоотношения в научных кругах должна определять известная поговорка: « Платон мне друг, но истина дороже».[554] У меня вызывают настороженное отношение произведения, автор которых проявляет себя в научном быту как чрезвычайно любезный человек. Из любезности он не отметит грубую ошибку коллеги, преувеличит значение события, с которым как-то связан другой коллега, и т. п. Такая «любезность» в науке безнравственна.

К понятию «правда» примыкает понятие «честность». Одно из проявлений бесчестности - плагиат, когда автор выдаёт чужой текст за свой. Присвоение чужой интеллектуальной собственности несовместимо со статусом просто порядочного человека, тем более не может иметь место в научной работе (хотя бы и в «популярной»). Плагиат искажает процесс постижения прошлого. Нужно знать, кто и когда на самом деле высказал то или иное суждение, чтобы оценить степень его истинности, авторитетности.

Непременное свойство настоящего историка - разносторонняя любознательность. Для историка нет лишних знаний о человеческой жизни. Ни одна область жизни человека и человеческого общества не является изолированной. Каждая имеет связи с другими. Замыкание в одной узкой области приводит к преувеличению значимости каких-то явлений, к ложному установлению причинно-следственных связей. (Кроме того, перемена тематики - тренировка интеллекта, отодвигающая его старение.)

Чтобы постигнуть предмет своего исследования, нужно иметь понятие о всей системе, в которую он звеном входит. Важно знать и ту эпоху, к которой этот предмет относится, и в какой-то мере предшествовавшую и позднейшую, чтобы видеть ход исторического развития; требуется некоторое представление о синхронных явлениях в других пространствах, чтобы иметь возможность их сравнивать. Поскольку история - это всё, что происходило в прошлом, необходимо знакомство с данными литературоведения (истории литературы), искусствоведения (истории искусств), социологии и др.

Надо знать и современную жизнь, не только по собственному соприкосновению с ней. Сопоставление явлений убережёт от многих ошибок в суждениях о них. Чем длиннее (во времени) и шире обозреваемое историческое пространство, тем увереннее можно судить об истории. (Но детальное изучение можно осуществить только применительно к сравнительно узкому месту и времени.)

Накопленные знания и их осмысление позволяют более или менее легко преодолевать все затруднения. Пресловутое «чутьё», интуиция, о которых нередко говорят, есть только результат приобретённых знаний и опыта; «озарения», счастливые «случайности», «неожиданные» решения возникают лишь в соответствующих благоприятных условиях. Человек при этом просто не осознаёт всего пути собственной мысли, ясно воспринимая лишь его завершение.

Много знать надо для выработки исторического воображения. Знать не столько по историческим трудам, сколько по «остаткам» самой эпохи - дневникам, письмам, воспоминаниям, - в них раскрыты быт и внутренняя жизнь людей. Полезна в этом отношении, как уже отметила, художественная литература прошлого (но не исторические романы и повести).

В разделе «Обращение к предшествующим трудам» я привела примеры ошибок, вызванных преувеличенной оценкой своей компетентности. Должно уточнять, проверять сведения о людях и явлениях былого; имеющиеся знания могут быть мнимыми, ложными. Попытки охарактеризовать явление без достаточного знакомства с литературой о нём и той эпохе приводят к ложным выводам и к напрасной трате времени на их доказательство.

Приведу небольшой пример. Симпатичная газета опубликовала «исследование» по поводу знаменитого стихотворения А. А. Блока «Незнакомка». Тщательно изучив правила светской жизни 1896-1913 гг., автор выяснила, что дама «из общества» (до 60 лет) одна в ресторане появиться не могла, и героиня стихотворения поэту «привиделась», как он и сам заметил («Иль это только снится мне»).[555] Но в стихотворении речь не о светской даме или девице (у Блока - «девичий стан»). Все современники Блока понимали, что «незнакомка» - продажная женщина. Так стали называть особ этой профессии,[556] так они сами представлялись мужчинам на Невском проспекте. [557]К. И. Чуковский писал в 1921 г.: «Стихи о Незнакомке наше поколение сделало своим символом веры именно потому, что в них набожная любовь к этой Женщине Очарованных далей сливается с ясным осознанием, что она просто публичная женщина».[558]

Один из путей накопления знаний об эпохе - немедленно наводить справки о встреченных явлениях, именах, не забывая, в связи, с чем они упомянуты. При этом вырабатывается привычка обращаться к справочным пособиям, закрепляется знание их системы, достоинств и недостатков.

Более или менее достаточный объём знаний (вполне достаточным он никогда не будет) достигается в результате системного подхода. Надо воспитывать, тренировать системное мышление.

Для того, чтобы много знать, требуется не только трудолюбие, но и уменье облегчить этот труд, чтобы больше успеть за малое время. То есть нужно знать справочную литературу, системы библиографических, архивографических, фактографических пособий.

Надо уметь читать. Ещё в 1923 г. видный литературовед М. О. Гершензон сетовал, что его современники не умеют «читать пешком, все читают велосипедно»; при езде на велосипеде «придорожные картины мелькают мимо, сливаясь и пропадая, а пешеход на ходу видит всё в подробности»; «всеобщий навык читать "по верхам", поверхностно» оставляет многое непонятым.[559] Теперь читают на ещё больших скоростях и, кажется, при худшей памяти. Нужно читать «пешком». И не один раз; после первого, более или менее беглого чтения, - снова, «пешком», да ещё «присаживаясь» в некоторых местах, вчитываясь, вдумываясь. И. П. Павлов говорил в лекции того же года: «...мой обычай, когда я чем-нибудь интересуюсь, читать не один раз книгу, несколько раз читаю. Одного прочтения слишком мало, многое пропустить можно».[560]

Нынешняя невнимательность подавляющего большинства студентов, аспирантов, докторов наук при чтении текстов поразительна. Она вызывает тревогу о будущем и науки, и практической жизни.[561]

Историку нужно в какой-то мере знать фольклор. В народных пословицах, сказках, песнях отразились ментальность и быт народа. Теперь они вышли из употребления в семейном быту, но существуют сборники текстов. Нельзя толковать фольклорные образы по своему разумению, искажая их подлинный смысл, как это нередко делают.[562]

Для того чтобы много знать и понимать, кроме чтения, важен и собственный жизненный опыт. Желательны путешествия, если при этом наблюдать жизнь, а не только лежать на пляже и посещать ночные бары (впрочем, полезные наблюдения возможны и там). При умении думать, при наличии исторического сознания, [563]всякое знание может оказаться нужным, если не непосредственно, то побуждая к размышлению.

Служение науке отнюдь не означает самоотверженности.[564] Для настоящего историка его работа - удовольствие. Оно из двух составляющих: интересно и полезно (полезно для науки, а наука история полезна человеческому обществу). Получаемое удовольствие помогает переносить возможные физические или моральные трудности.[565] Верно написал А. Дж. Тойнби: «...жизненный труд учёного состоит в том, чтобы добавить свой кувшин воды в великую и всё расширяющуюся реку познания, которую питает вода из бесчисленного множества подобных кувшинов».[566] Если это не доставляет удовольствия, лучше поменять профессию.

Занятия историей тому, кто при этом на своём месте, интересны.[567] Что интересно, помимо самого интереса к прошлому? Интересно разгадывать всевозможные загадки, находить новые, ранее неиспользованные источники полезных и интересных сведений, совершать маленькие, а потом и большие открытия, выявляя то, что было неведомо, исправлять бытующие в литературе ошибки. Разыскание материалов по интересующей теме для человека, стремящегося добыть истину и овладевшего системой справочных пособий, - процесс увлекательный; необходимая проверка добытых сведений, хотя и трудоёмка, радует тем, что исправлены допущенные погрешности, найдены более верные данные. То есть доставляет удовольствие сам процесс работы. Для человека, который здесь на своём месте, труд историка - праздник. В нём радость познания и творчества, радость движения к исторической истине. Если этого нет, стоит задуматься - та ли профессия выбрана. (Заниматься надо тем, что нравится, это делает жизнь радостной и отодвигает старение.)

Павлов установил наличие у человека особого рефлекса (инстинкта) достижения цели. «Правильная практика его, - говорил учёный, - есть одна из задач человеческой жизни и условий человеческого счастья. <...> Нет сомнения, что у нас этот инстинкт очень слаб. А между тем ясно, что этим инстинктом определяется вся сила, вся краса жизни. Если вы достигаете целей, то жизнь приобретает для вас огромный интерес. И если человек стоит на практике этого инстинкта, у него не может быть разочарования, он переходит от цели к цели».[568] У историка высокая цель. Чтобы в какой-то мере достичь её, надо двигаться от темы к теме, от статьи к статье, от книги к книге.

Организация работы историка зависит от степени изученности избранной им темы, от уровня его опыта исследований, от особенностей его характера. Но позволю себе остановиться на некоторых существенных сторонах этой проблемы.

Так же, как обязательно для исследователя научное сомнение, необходимо ему и противоположное свойство - уверенность, дерзновение. Нужна вера в возможность решить нерешённое благодаря системе представительных источников и подлинно научным методам и азарт справиться с этой задачей.

В существующей литературе, как уже показала, масса ошибок. Все теории сомнительны. Первичные источники нужно разыскивать в многих архивах и отделах рукописей разных учреждений. Но от всего этого не стоит приходить в отчаяние, подобно Уолтеру Ролею.[569]

Тойнби рекомендовал: «...Пишите регулярно день заднем, неожидая "вдохновения"!».[570] Я советую другое. Не тратьте времени на изложение, когда ещё не собран и не продуман в сколько-нибудь достаточной мере материал. Каждый день нужно читать (не только то, что непосредственно относится к изучаемому предмету) и думать.[571] Важно делать выписки (снимать копии) представляющихся нужными текстов, записывать свои соображения, свои вопросы, выработанные формулировки каких-то положений. Приступать к написанию соответственно плану работы, на мой взгляд, целесообразно тогда, когда собран такой материал по всем разделам. Не обязательно начинать с первой главы, лучше с той, содержание которой представляется наименее ясным, работа над которой - наиболее трудной. Выяснение неясностей может привести к изменению первоначального плана, а одержанная победа над трудностями возбудит энергию.

Не надо бояться трудностей, препятствий. Преодоление их способствует совершенствованию интеллекта, порождает какие-то новые эмоции, которые могут способствовать пониманию чувств человека былого. Павлов рассказал, как поразил его ответ «англосакса» на вопрос о главном условии достижения цели: «Существование препятствий». Учёный согласился и так откомментировал это: «Пусть напрягается в ответ на препятствия мой рефлекс цели - и тогда-то я и достигну цели, как бы она ни была трудна для достижения».[572] Чтобы наиболее успешно использовать этот рефлекс, хорошо делить работу на этапы, то есть цель - на несколько поэтапных целей, чаще обретая удовольствие достичь цель.

Надо ставить перед собой большие задачи, определяя поэтапное их решение. Решение хотя бы только части крупной задачи доставляет большее удовольствие, чем выполнение мелких. И каждая мелкая цель «вырастает», если осознать её как часть большой проблемы. (Полезно планировать шедевр. Шедевры обычно не получаются, но возможны приближения. Если заранее предполагать что-то «средненькое», получится ниже среднего.)[573] Имеет психологическое значение формулировка цели: решить задачу по исследованию какого-то фрагмента былого, а не - написать диссертацию, статью, книгу.

Серьёзному историку необходима способность критически отнестись к себе и своему тексту. Он обязан быть не только автором, но и редактором своей работы. Нельзя рассчитывать, что какой-то другой (редактор издательства) всё приведёт в порядок.

В советское время редакторам издательств вменялось в обязанность улучшать произведения «в идеологическом, политическом, научном отношении».[574] Полагаю, что теперь руководство в этом издательскому редактору не принадлежит. Расчёт на литературную правку со стороны редактора приводил и приводит к тому, что авторы не совершенствуют свой язык (устные выступления многих пишущих полны искажения русского литературного языка). Хорошие редакторы - «вычитчики» (так называли эту должность в издательстве АН СССР, в отличие от политического, идеологического редактора) очень нужны, но их почти не осталось.[575]

Естественно, каждый автор как-то редактирует куски работы в процессе их написания. Но ещё обязательный процесс - редактирование всей рукописи по её завершении. Его целесообразно начинать не сразу по окончании написания, а некоторое время спустя. Удовольствие от достижения цели не позволит заметить неизбежные погрешности сразу.

Уверенно написала «неизбежные». Описки, опечатки, повторы одного и того же слова в смежных предложениях и т. п. - обычное дело. Поэтому и возникла ещё в Древнем Риме практика редактирования (тогда - не печатных, а переписанных книг и официальных документов). Но исправлять надо не только такие погрешности.[576]

Именно автор должен быть редактором написанного в научном, идейном, литературном отношениях. Задача медленного «редакторского» чтения - придирчиво проверить, нет ли фактических ошибок (неправильностей в датах, именах, названиях), достаточно ли ясны употреблённые термины, не встречаются ли в тексте двусмысленности, нет ли ложного наукообразия в ущерб простоте и ясности, нет ли нарушений законов употребляемого языка.

Выше написала о необходимой точности имён, титулов, названий учреждений и должностей. Нужно проверять себя при упоминании географических пунктов. Современные авторы умудряются перенести географические объекты с одной большой реки на другую и даже из одной части света в другую.[577]

Большинство ошибок, отмеченных мною в предыдущих разделах, вызвано тем, что у авторов не возникал благодетельный вопрос: «А так ли это?» и они не удосуживались проверить.

Ошибки, ложь появляются и от незнания российской истории, и от того, что точности сведений не придают должного значения. Между тем, можно не сказать что-либо, но нельзя солгать. Точность нужна и ради верной картины былого, и ради утверждения нравственности (не лгать!) в настоящем.

Проверять следует всё. Не преувеличивать свою компетентность и достоинства своей памяти, не лениться, а проверять, проверять, проверять!

Необходимое свойство настоящего историка - признание возможности разных взглядов на один предмет, способность принять другое мнение, иное решение не «в штыки», а как повод для дополнительной проверки своих заключений, усиления их доказательств или отказа от них. «Ибо никто не может претендовать на правду абсолютную», - говорил Павлов.[578]

Большое значение имеет обсуждение сделанной работы в кругу коллег. Могут быть предложены поправки, подсказки. Полезны и те замечания, с которыми автор не может согласиться. Надо отредактировать текст так, чтобы подобных замечаний не возникало, может быть, прямо в своём тексте дать опровержение неприемлемого толкования. «История - это спор без конца. Нет ни одного текста, который мог бы быть сформулирован историками раз и навсегда. Всякое утверждение историка предполагает дальнейшую дискуссию, проверку этого тезиса и либо модификацию его, либо углубление, либо опровержение. В этом нет ничего страшного, хотя историк, высказавший то или иное положение и встретивший критику со стороны своих коллег, не может, разумеется, не испытывать каких-то болезненных эмоций. Но эта, повторяю, дискуссия представляет собой самую сердцевину исторического ремесла, и поэтому ничего трагичного я тут не нахожу».[579]

К сожалению, в кругах деятелей гуманитарных наук (не знаю, как в других) довольно давно утрачена культура обсуждений, культура полемики. Спорящие обычно не доказывают фактами справедливость своего мнения, а только более или менее агрессивно настаивают на ней. Не желая «портить отношения», в угоду ложной «корпоративной этике» рецензенты не говорят даже о явных ошибках.[580]

Верно заметил уже цитированный автор: «Стратегия воли к истине в истории должна включать в себя развёртку дискуссий и полемик, когда одна и те же проблема решается многими различными по своим установкам исследователями. Это <...> способствует выправлению односторонностей, связанных с неизбежной идеологической и методологический "завербованностыо" историка».[581]

 

Заключение

 

Разумное отношение к своему бытию включает понятие о прошлом («откуда я»). Особенное значение исторических знаний утверждали лучшие деятели России. А. С. Пушкин так начал заметки о русской словесности: «Уважение к минувшему - вот черта, отличающая образованность от дикости».[582] В. А. Жуковский писал в 1810 г.: «История из всех наук самая важнейшая; важнее философии, ибо в ней заключена лучшая философия, то есть практическая, следовательно, полезная. Для литератора и поэта история необходимее всякой другой науки: она возвышает душу, расширяет понятие и предохраняет от излишней мечтательности».[583] Д. С. Лихачёв сравнивал с почитанием отца и матери «почитание всего нашего лучшего в прошлом, в прошлом, которое является отцом и матерью нашей современности».[584] История показывает, как высок может быть человек в нравственном отношении, помогая другим, способствуя благу общества, и каким он может быть подлым и жестоким. Полезно для размышлений о настоящем.

Преподавание в советское время только политической и экономической истории с беглым упоминанием духовной культуры не могло вызвать живого интереса к прошлому, не пробуждало любви к Родине (не к политическому строю). Более того, долго учили ненавидеть прошлое до 1917 г., за исключением отдельных его эпизодов. Существенных перемен в этом отношении не видно.[585] Дополнительно прибавились беспросветно чёрное освещение 70 лет XX в., с одной стороны, и неуклюжие попытки преодолеть это (с применением лжи), с другой.

«Историческая память народа формирует нравственный климат, в котором живёт народ», - заметил Лихачёв.[586] Школьный учитель, преподающий около 30 лет историю русской литературы, Марк Медовой сказал: «Когда мы пытаемся говорить о чести, достоинстве, милосердии, нас уже поднимают на смех. В учебниках этого нет».[587]

В последних словах - основа программы школьного курса истории России. Он может стать мощным средством воспитания общественной нравственности.

Государство (правительство) имеет право в определённой мере контролировать преподавание - не допускать национализма, порнографии, пропаганды насилия и т. п., пропагандировать какие-то идеи на пользу государству. При непременном условии: в учебниках нельзя допускать ложь в угоду какой-либо концепции, и они должны опираться на труды учёных-историков (не лжеисториков), на достижения исторической науки. На пользу государства - поднятие социальной нравственности.

Самое страшное в воспитании - ложь. Верно сказал В. И. Даль в речи о своём словаре: всякая ложь или ошибка «растлевает ум и сердце».[588] Ложь не остаётся неузнанной. И воспитывает нигилизм,[589] цинизм.[590]

Важно не односторонне освещать эпохи и события (односторонность - тоже ложь), отмечая зло, обращать внимание на доброе. Не нужно дифирамбов никаким революциям, ни прежним, ни последней, новейшей. (Плодами революций большей частью успешно пользуются негодяи; на благо народонаселения - эволюционный путь развития.) Следует только внятно сказать, какие произошли изменения, что приобретено, что утрачено (в целом или отдельными социальными слоями). Развёрнутая политическая история должна уступить место истории людей, человеческого общества. При этом важно не упускать из виду, что в самых страшных условиях, наряду с теми, кто падал предельно низко, были люди (много, не только уже ставшие известными), сохранявшие честность, совершавшие подвиги милосердия. И среди сотрудников недоброй памяти НКВД - МВД советского времени были те, кто, рискуя собой, в том числе платя не только крушением карьеры, но и жизнью, спасали людей от суда и расстрела, помогали выжить в лагерях.[591]

Размышлял о воспитании и образовании Пушкин. Стоит приглядеться к программе преподавания истории, изложенной в его записке «О народном воспитании». Он писал: «Высшие политические науки займут окончательные годы. Преподавание прав, политическая экономия <...>, статистика, история.

История в первые годы учения должна быть голым хронологическим рассказом происшествий безо всяких нравственных или политических рассуждений. К чему давать младенствующим умам направление одностороннее, всегда непрочное? Но в окончательном курсе преподавание истории (особенно новейшей) должно будет совершенно измениться. Можно будет с хладнокровием показать разницу духа народов, источника нужд и требований государственных; не хитрить; не искажать республиканских рассуждений <...>. Изучение России должно будет преимущественно занять в окончательные годы умы молодых дворян, готовящихся служить отечеству верою и правдою <...>».[592]

На мой взгляд, среди «происшествий» (фактов), о которых нужно рассказывать в младших и средних классах, - самые существенные политические изменения, вершины науки и искусства, высокие проявления доброты и милосердия; войны - только те, которые принесли значительные лишения и территориальные перемены в ту или другую сторону и в которых проявился особенный героизм россиян; народные движения - приведшие к каким-то значительным переменам, и память о которых сохранилась в фольклоре, притом отмечать неизбежно приносимое ими зло и то, что противоположно злу (стремление к свободе и независимости не только своей, но и других лиц, акты милосердия наряду с жестокостью и др.).

В старших классах, как и в вузах, целесообразно знакомить не с одной, а с несколькими теориями исторического процесса, концепциями истории России, называя их создателей. Во-первых, общепринятых теории и концепций нет, во-вторых, что ещё важнее, это побудит учащихся к собственным размышлениям, активизируя их умственную деятельность.

Детальное рассмотрение политической истории, включая историю политических идей, следовало бы сосредоточить в специальных отделениях политологии исторических факультетов, а в основном курсе истории России отвести несравненно больше места тем проблемам, о которых я сказала, говоря о задачах её изучения.

Учебники, которые бестенденциозно сообщают факты и прославляют доброе и прекрасное, не устареют долго. Однако они не будут вечны. Не стоит на месте, движется вперёд по пути познания наука история, на которую они должны опираться.

В исследовании деятельности людей, всех граней их жизни нет предела. Никогда нельзя сказать, что вот такое-то явление познано окончательно. Вопросов, на которые ещё нет ответа, всегда больше, чем решённых. К. Ясперс писал: «Никогда нельзя подвести окончательный итог и полностью понять как человека вообще, так и отдельного человека».[593] Тем более это относится к человеческому обществу (объединению индивидуальностей). Но не только поэтому изучение истории человечества не имеет конца. Каждый историк смотрит на прошлое своими «нынешними очами». Новое время несёт в себе новое видение, новое осмысление жизни предшествовавших поколений.

Наука, если она хочет быть таковой, не может остановиться на однажды принятых идеях и методах. Но надо, чтобы новые подходы к познанию прошлого основывались на практическом изучении былого, на новых его достижениях, а не были бы лишь плодом досужего теоретизирования.

 

С.-Петербург

1 марта 2009

 

 

Благодарю библиотеку РИИИ и персонально И. А. Орлову (Кащееву) за регулярное снабжение просимыми книгами из своих фондов и из РНБ.

Благодарю Ю. А. Виноградова за библиографические справки и набор рукописи.

 

И. Петровская

 

 

 

             Указатель имен

А

Абрамов (Перферкович) Наум (Нехе-мия) Абрамович 129,217

Аввакум, протопоп 55, 64, 65, 84, 86, 87

Агренев-Славянский (Агренев) Дмитрий Александрович 184

Айрман Ганс Мориц 82, 83

Аларкон Себастьян 243

Александр I Павлович, император 198

Александр II Николаевич, император 198

Александр III Александрович, император 198

Александра Фёдоровна, императрица 37

Александрова Зинаида Евгеньевна 136,215,242

Александров Вадим Александрович 73

Алексеев Михаил Павлович 42, 121, 189,190,242

Алексей Александрович, великий князь 38

Алексей Алексеевич, царевич 54

Алексей Михайлович, царь 42, 44, 46, 48,49,57,58,62,71,78,86,87,138

Алексий II, патриарх Московский и всея Руси 76

Алёна, предводительница отряда в войске Степана Разина 54, 55,84

Андреева Лариса Анатольевна 37

Андреевский Иван Ефимович 198 Анненков Юрий Павлович 232 Антонов Антон Владисловович 153 Антропов Лука Николаевич 132 Анциферов Николай Павлович 31 Апостолов Анатолий Геннадиевич 56,

58,59 Апухтин Алексей Николаевич 221 Аронсон Марк Исидорович 129 Ауэр Леопольд (Лев) Семёнович 146 Афанасьев Михаил Дмитриевич 175 Ахапкин Денис Николаевич 129 Ахиезер Александр Самойлович 72,93

Б

Баженов (Малкиель-Баженов) Лев

Борисович 17 Бакланова Наталья Апполинариевна

56 Бальзак Оноре, де 213 Бальмонт Константин Дмитриевич 37 Баранников Александр Иванович 168 Баранов Платон Иванович 176 Барг Михаил Абрамович 70, 84, 85 Баренбойм Лев Аронович 184 Барклай де Толли Михаил Богданович 38 Бартенев Пётр Иванович 194 Барцал Антон Иванович 38 Батищев Генрих Степанович 27 Бахрушин Сергей Владимирович 32, 60,78 Бедный Демьян (Придворов Ефим

Алексеевич) 30 Безобразова (урожд. княжна Хилко-ва) Любовь Александровна 128

 

 

Белинков Аркадий Викторович 33 Белинский Виссарион Григорьевич

41,65 Белоголовый Николай Александрович 166 Белый Андрей (Бугаев Борис Николаевич) 167 Бельчиков Николай Фёдорович 134,

188 Беньяш Раиса Моисеевна 132 Бердяев Николай Александрович 41 Березовский Максим Созонтович

187 Беринг Витус Ионассен 63 Берия Лаврентий Павлович 215 Берков Павел Наумович 32, 33, 124,

188 Бетховен Людвиг ван 230 Бецкой Иван Иванович 188 Бицилли Пётр Михайлович 147 Благовидов Фёдор Васильевич 183 Блок Александр Александрович 37,

104,167,232 Блюм Арлен Викторович 28, 30, 32 Боборыкин Пётр Дмитриевич 122 Богданов-Березовский Валериан Михайлович 29 Богоявленский Сергей Константинович 32, 58, 61, 80,138 Болотов Андрей Тимофеевич 169 Бонди Сергей Михайлович 129 Борис Фёдорович (Годунов), царь 46,

65,86,190,191 Борн Макс 17 Бородин Александр Порфирьевич 30 Боханов Александр Николаевич 37, 185

Брокгаузы Фредерик Арнольд, Генрих, Эдуард, Рудольф, Франц 19, 197,198,206

Брюлловы 38

Брянцев Михаил Васильевич 35

Буганов Виктор Иванович 49, 50, 52, 54,63,69,73,84,97,118

Бунин Иван Алексеевич 120, 147,167

Бэкон Фрэнсис 76

В

Вагнер Рихард 146 Вайнштейн Ольга Борисовна 13 Валишевский Казимир 69 Валтасар, сын последнего вавилонского царя 195 Валуев Пётр Александрович 147 Васильевич С. см. Любимов С. В. 204 Венгеров Семён Афанасьевич 133 Верди Джузеппе 143 Веселовский Сергей Борисович 32 Виардо-Гарсиа Полина 142 Визгин Виктор Васильевич 108, 228,

240 Викторов Алексей Егорович 176 Виллуан Василий Юрьевич 38 Виноградов Юрий Абрамович 136,193,

205,238,245 Витгенштейн Пётр Христианович, граф 128 Витте Сергей Юльевич 221 Волков Сергей Владимирович 35 Волков Фёдор Григорьевич 187 Вонифатьев Стефан 58 Воробьёв Борис Никитич 127 Воронцов Михаил Семёнович, светлейший князь 204

Воронцов-Дашков Илларион Иванович, граф 121

Воронцова Татьяна Олеговна 232

Воронцовы, графы 205

Всеволодский-Гернгросс Всеволод Николаевич 30

Всеволожский Иван Александрович 29

Вяземский Павел Петрович, князь 127

Вяземский Пётр Андреевич, князь 148,194,195

Г

Галицких Олег 229

Гальперин М. С. 33

Ганелин Рафаил Шоломович 33, 34

Гациский Александр Серафимович

143 Гедеонов Александр Михайлович 29 Гейденштейн Рейнгольд 41, 87 Георг III, английский король 80 Георг, принц Уэльский (английский

король Георг IV) 81 Гераклит Эфесский 27 Герберштейн Сигизмунд фон 41, 43,

83 Герцен Александр Иванович 41,45,53,

78,86,152,188,219,220 Гершензон Михаил Осипович 131,233 Герштейн Эмма Григорьевна 129 Гёте Иоганн Вольфганг 41 Гинзбург Лидия Яковлевна 23, 146,

149,151,152,166 Гитлер Адольф 103 Глазунов Александр Константинович

193 Глинка Михаил Иванович 28, 29, 127,

189 Говоруха-Отрок Юрий Николаевич

145 Гоголь Николай Васильевич 169 Годунов Б. Ф. см. Борис Фёдорович,

царь Годунов Пётр Иванович 78 Годунова Ксения Борисовна, царевна

74 Гозенпуд Абрам Акимович 33,188,189,

191 Голицын Александр Сергеевич, князь

189 Голицын Василий Васильевич, князь

57,80 Голицын Владимир Дмитриевич,

князь 128 Голицын Лев Григорьевич, князь 189 Голицын Юрий Николаевич, князь 90 Головин Фёдор Алексеевич 153 Голосовкер Яков Эммануилович 235 Голубинский Евгений Евстигнеевич

112 Голубовский Пётр Васильевич 190 Гольц-Миллер Иван Иванович 143 Горький Максим (Пешков Алексей

Максимович) 218 Грабарь Игорь Эммануилович 30, 62 Греков Борис Дмитриевич 65 Грибоедов Александр Сергеевич 151 Григорий Богослов 77 Гримстед (Кеннеди Гримстед) Патриция 175 Грушин Борис Андреевич 20 Грушко Елена Арсеньевна 203 Губерман Игорь Миронович 118 Гумилёв Лев Николаевич 203 Гуревич Арон Яковлевич 15,17,20,21,

24,99,212,240 Гусев Алексей Владимирович 44 Гусин Израиль Лазаревич 29 Гуц Александр Константинович 15

Д

Даль Владимир Иванович 16,136,215, 216,228,242

Дальский (Неёлов) Мамант Викторович 203

Данилов Сергей Сергеевич 140

Дантес (Геккерн) Жорж Шарль 116

Дарвин Чарлз 106

Дашкова Екатерина Романовна, княжна 205

Дежнёв Семён Иванович 63

Декарт Ренэ 76

Дёмин Анатолий Сергеевич 64, 78

Денисов Владимир Алексеевич 188

Державин Гавриил Романович 213

Джеймс Уильям 178

Дилецкий (Дылецкий) Николай Павлович 87

Дильтей Вильгельм 16, 186

Димитрий Иванович, царевич 190, 191,219

Дионисий,архимандрит 71

Дмитревский Иван Афанасьевич 131, 187,202

Дмитриев Иван Иванович 131

Дмитрий (Димитрий) Ростовский (Туптало Даниил Саввич) 59, 87

Добровольский И. Н. 154, 203

Добролюбов Николай Александрович 98,107

Добужинский Мстислав Валериано-вич 149

Долгорукая Екатерина Алексеевна, княжна 203

Долгорукий Алексей Григорьевич, князь 38,203

Долгоруков Пётр Владимирович, князь 38

Достоевский Фёдор Михайлович 68, 103,120 Дьяконов Михаил Михайлович 72 Дятлова Нина Петровна 162

Е

Егоров Владимир Константинович 24,

121 Екатерина II, императрица 65, 66, 97,

188,204 Елена Павловна, великая княгиня 90,

191 Еленев (псевд. Скалдин) Фёдор Павлович 80, 94, 95, 163 Елизавета, английская королева 63 Елизавета Петровна, императрица 66 Есенин Сергей Александрович 221 Ефрон Илья Абрамович 19,197,198

Ж

Ж. см. Жидков Валерий Сергеевич Живов Виктор Маркович 54, 64,91 Жидков Валерий Сергеевич 24,40,41, 42,43,44,45,46,49,53,54,55,56, 58,60,61,63,64,65,66,67,68,70, 71,72,73,76,77,78,79,81,83,85, 86,87,89,91,100 Житомирская Сарра Владимировна

31,128 Жуковский Василий Андреевич 121, 128,131,233,241,242

 

3

Займовский Семён Григорьевич 32 Зайончковский Пётр Андреевич 147,

150,207 Зайцев Андрей Дмитриевич 194 Зани Эрколе 61, 62 Захаров Сергей 129 Зверева Галина Ивановна 21, 38, 39 Зверев Василий Васильевич 165 Зеленов Михаил Владимирович 28 Зилоти Александр Ильич 118, 204 Зиновьев (Радомысльский) Григорий

Евсеевич220,221 Зись Авнер Яковлевич 104 Зотов Владимир Рафаилович 206-

207 Зубарев Евгений Львович 22 Зубов Валентин Платонович, граф

219,220

И

Иаков, апостол 77

Иван IV Грозный 219

Иван Алексеевич, царевич, затем царь 51,52

Иванов Вячеслав Всеволодович 212

Иванов Михаил Михайлович 192

Иванов-Разумник (Иванов) Разумник Васильевич 121

Изюмский Александр Борисович 127

Инге-Вечтомов Сергей Георгиевич 22

Иоанн, евангелист 77

Иоанн Кронштадтский (Сергиев Иван Ильич) 167

Иоанн Павел II, папа 70

Ипполитов-Иванов (Иванов) Михаил Михайлович 192, 193

Исаев Евгений Иванович 135

К

Каган Моисей Самойлович 14, 16 Калачов Николай Васильевич 44 Каляев Иван Платонович 169 Каменев (Розенфельд) Лев Борисович

32,220 Каменский Александр Борисович 21 Капитон, основатель религиозного

движения 64 Каракозов Дмитрий Владимирович 98 Карамзин Николай Михайлович 41,

130,190,195 Каратыгин Вячеслав Гаврилович 146Карацуба Ирина Владимировна 44 Кареев Николай Иванович 13, 18, 19,

21,126 Карл I, английский король 70 Катков Михаил Никифорович 132,

144 Катулл Гай Валерий 80 Кауфман Исаак Михайлович 217 Кашин Даниил Никитич 169 Квашнин Пётр Андреевич 67, 75 Кедров Бонифатий Михайлович 23 Келдыш Юрий (Георгий) Всеволодович 29,138 Келле Владислав Жанович 26, 27 Кеннеди Гримстед П. см. Гримстед Кизеветтер Александр Александрович 32 Кильбургер Иоганн Филипп 61, 62,

79 Клявина Татьяна Алексеевна 24, 100 Ключевский Василий Осипович 15, 18,41,42,43,55,59, 64, 65,71,72, 83,88,98,107,119,165,238 Княжнин (Ивойлов) Владимир Николаевич 221 Ковалёва-Огородникова Людмила

Леонидовна 192 Ковальзон Матвей Яковлевич 26, 27 Ковальченко Иван Дмитриевич 130,

148 Козлов Владимир Петрович 127, 129,

130,175 Козловский Фёдор Алексеевич, князь

202 Койэтт Балтазар 83 Коллингвуд Робин Джордж 226 Коломийцов Виктор Павлович 146 Колчинский Эдуард Израилевич 106 Кондаков Игорь Вадимович 15, 33Кони Анатолий Фёдорович 114, 122,

215 Константинов Фёдор Васильевич 26 Копанев Александр Ильич 59 Корб Иоганн Георг 113 Корнилов Александр Александрович

198 Корнилов Лавр Георгиевич 219 Королёва Марина 239 Костомаров Николай Иванович 41,60,

78,131 Котлова Татьяна Борисовна 35 Кочаков Борис Михайлович 140 Кошелев Александр Иванович 67 Крепе Евгений Михайлович 117, 167 Крестова Людмила Васильевна 128,

185 Кривцун Олег Александрович 88, 89,

90,127 Кромвель Оливер 70, 84, 85 Кружнов Юрий Николаевич 201, 202 Крылов Виктор Александрович 189 Крякутной, не существовавший воздухоплаватель, подьячий 127 Кукольник Нестор Васильевич 127 Кунин Иосиф Фёдорович 194 Курбский Андрей Михайлович, князь

187 Кусевицкий Сергей Александрович 204 Кутьев Валентин Фёдорович 194 Кюи Цезарь Антонович 145

Л

Лависс Эрнест 100 Лавров Пётр Лаврович 117,166, 168 Ланглуа Шарль Виктор 10 Лапин Владимир Викентьевич 13 Лаппо-Данилевский Александр Сергееви10,126,133 Ларусс Пьер 206 Левин Семён Яковлевич 137,138 Леви-Строс Клод 14,25 Лейкина-Свирская Вера Романовна

122 Ленин (Ульянов) Владимир Ильич 26, 33,94,96,97,118,129,130,221 Леонтьев Константин Николаевич 23 Лермонтов Михаил Юрьевич 127 Лизек Адольф 61, 62, 72, 83 Лисовский Николай Михайлович 141 Литвин (урожд. Шютц) Фелия Васильевна 201 Лихачёв Дмитрий Сергеевич 54, 212,

213,238,241,242 Локшин Даниил Львович 184 Ломакин Гавриил Якимович 204 Ломоносов Михаил Васильевич 39 Лопатин Владимир Владимирович

223 Лосев Алексей Фёдорович 27 Лотман Юрий Михайлович 42, 111,

116,189,211 Лубченков Юрий Николаевич 128 Лукиан212 Луппов Сергей Павлович 56, 57, 58,

59 Львов Алексей Фёдорович 90 Людовик XIV, французский король 63,

86 Лядов Александр Николаевич 192 Лядов Анатолий Константинович 192 Ляпунова Анастасия Сергеевна 189, 194

М

Майер (Мейер) Фридрих Христофор

193 Майков Пётр Михайлович 140 Малерб Мишель 77 Мандельштам Осип Эмильевич 114

Мани (Манес) 72

Мария Фёдоровна, императрица 158,

185 Маркс Карл 25, 26 Масанов Иван Филиппович 132 Матвеев Артамон Сергеевич 50, 51 Матвеев Владимир Алексеевич 161 Медведев Юрий Михайлович 203 Медведев Сильвестр (Симеон Агафонович) 58 Медовой Марк Исаевич 242 Мейендорф Феофил Егорович, барон

220 Мейерберг Августин фон 44 Мейерхольд Всеволод Эмильевич 221 Меншиков Александр Данилович 219 Мережковский Дмитрий Сергеевич

148 Мещеринов Иван Алексеевич 59 Милашевский Владимир Алексеевич

214,232 Милюков Павел Николаевич 211 Минюшев Фарид Исламович 24, 122,

228 Миронец Надежда Ивановна (Миро-

нець Haflin 1вашвна) 163, 170 Миронов Борис Николаевич 35,120 Михаил см. Тареев М. М. Михаил Фёдорович, царь 238 Михайловский Николай Константинович 132,144,204 Морков Владимир Иванович 187 Морозов Борис Иванович 47, 48, 49 Морозова (урожд. Соковнина) Федосья Прокопьевна 55, 84 Мосолов Александр Александрович 220 Моцарт Вольфганг Амадей 145 Мравина (урожд. Мравинская) Евгения Константиновна 221 Мусоргский Модест Петрович 29 Мятлев Иван Петрович 195

Н

Нагая Мария Фёдоровна 191

Нагие 191

Надеждин Николай Иванович 242

Направник Эдуард Францевич 193

Нарышкин Кирилл Полуектович 51, 52,119

Нарышкин Иван Кириллович 51,118

Нарышкины 51

Невиль, де ла 80

Недошивин Вячеслав Михайлович 221

Неёлов Сергей Алексеевич 195

Немировский Александр Иосифович 213

Неронов Иван (Иоанн) 64, 86, 87

Нечкина Милина Васильевна 225

Николай I Павлович, император 37, 89

Николай II Александрович, император 37, 211, 220

Николай Михайлович, великий князь 37

Никольский Владимир Александрович 53

Никон (Никита Минов), патриарх Московский 64, 79, 86, 87,119

Нильский (Нилус) Александр Александрович 201

Носов Иван 188

О

Оболенская Светлана Валериевна 164 Огарёв Николай Платонович 94 Одоевский Владимир Фёдорович, князь 180,181,230

Одоевский Яков Никитич, князь 118

Окуджава Булат Шалвович 109

Олеарий Адам 43, 57, 62, 68, 80, 82

Олеша Юрий Карлович 33

Оммер де Гелль Адель 127

Ордин-Нащокин Афанасий Лаврентьевич 55, 57, 78

Ордин-Нащокин [Воин Афанасьевич] 57

Оруэлл Джордж (Блер Эрик) 31,170

Осипова (урожд. Выидомская, в 1-м браке Вульф) Прасковья Александровна 169

Осипов Максим 54

Осорьина (Осоргина) Иулиания (Ульяна Устиновна) 71 Островский Александр Николаевич 98,169,189

Островский Николай Алексеевич 118

Отрепьев Григорий 74

П

Павел, апостол 77 Павел I, император 158 Павленко Николай Иванович 115 Павлова Вера Ивановна 229 Павлов Иван Петрович 106, 122, 167,

184, 214, 224, 225, 226, 227, 229,

233,235,237,239 Павлов Николай Михайлович 190 Панченко Александр Михайлович 54,

64,74,97,137 Патин Константин Андреевич 141 Перейра Томас (Фома) 113 Перетц Владимир Николаевич 19,112,

144,164 Перчёнок Феликс Феликсович 32, 55 Пётр I Алексеевич Великий, император 39,51, 55,71,80, 87, ИЗ, 138, 153,154,155,183 Пётр II Алексеевич, император 38,

203 Петрей де Ерлезунда Пётр 83 Петров Осип Афанасьевич 204 Петровская Ира Фёдоровна 9, 29, 90, 91, 98, 99, 103, 105,107,120,122, 130, 132, 133, 140, 141, 144, 145, 168, 176, 181, 185, 189, 195, 202, 206 Пиксанов Николай Кириакович 203 Пикуль Валентин Саввич 126 Пиотровский Адриан Иванович 30 Пиреры Генрих Август, Евгений, Виктор, Альфред 206 Писемский Алексей Феофилактович

168 Платон 230 Плеханов Георгий Валентинович 41,

54,152 Плещеев Алексей Николаевич 117 Плюханова Мария Борисовна 64 Победоносцев Константин Петрович

37 Погодин Михаил Петрович 195 Покровский Михаил Николаевич 25 Покровский Николай Николаевич 32 Половцов Александр Александрович

147 Полоцкий Симеон см. Симеон Полоцкий Поляков Юрий Александрович 213-

214 Поммеренинг Карл 46, 47, 63 Понырко Наталья Владимировна 68,

86 Попов Александр Николаевич 44

Попов Павел 127

Поппер Карл Раймунд 20

Поссевин Антонин 41

Потёмкин Григорий Александрович, светлейший князь Таврический 97

Преображенский Антонин Викторович 87

Протопопов Виктор Викторович 167

Птахотеп, древнеегипетский мудрец 227

Пугачёв Емельян Иванович 49, 214 Пушкарёв Лев Николаевич 44, 58, 60, 73,80

Пушкин Александр Сергеевич 10, 41, 49,65,116,127,128,129,130,131, 136, 148, 169, 188, 189, 190, 191, 204,214,233,241,243,244

Пыпин Александр Николаевич 42,56

Р

Радзинский Эдвард Станиславович

191 Радищев Александр Николаевич 130 Разин Степан Тимофеевич 53, 54, 55,

97 Райх Зинаида Николаевна 221 Рамбо Альфред 100 Раменские130

Раменский Антонин Аркадьевич 129 Рахманинов Сергей Васильевич 192 Резников Леонид Яковлевич 127 Рейсер Соломон Абрамович 129 Рейтблат Абрам Ильич 38 Рейтенфельс Яков 78 Ренар Жюль 167, 233 Репин Илья Ефимович 29, 30 Репинский Григорий Космич 140 Репуло Лада Владимировна 175 Рёрих Николай Константинович 142 Риммер Игорь Сергеевич 135,194 Римский-Корсаков Николай Андреевич 136,194 Робинсон Андрей Николаевич 54 Розанов Александр Семёнович 189 Розенберг Владимир Александрович

107,163 Ролей Уолтер 236 Романов Борис Александрович 34 Романович-Славатинский Александр

Васильевич 66 Романовы, царствовавшая династия

37,39,185,191 Романчуков Алексей Саввич 57, 74 Ромодановский Григорий Григорьевич, князь 52 Ртищев Фёдор Михайлович 58,71,72,

119 Рубини, итальянец, предлагавший издание «Истории рус. литературы» на итал яз. 192 Рубини Джованни Батиста 192 Рубинштейн Антон Григорьевич 184 Руссо Жан-Жак 152 Рыбников Николай Александрович

187 Рыкачёв Андрей Михайлович 167 Рыхляков Вадим Николаевич 206

С

Савватий, справщик печатного двора

74 Салтыков Пётр Михайлович 52, 69 Салтыков-Щедрин М. Е. 107 Сальери Антонио 191 Самсонова Татьяна Петровна 188 Сарабьянов Дмитрий Владимирович

30 Сариотти Михаил Иванович 201 Сафонов Василий Ильич 204 Сахаров Андрей Николаевич 39 Секиринский Сергей Сергеевич 165 Семёнова Лидия Николаевна 34 Сен-Симон Карл Анри де Рувруа,

граф 152 Сеньобос Шарль 10 Серафимович (Попов) Александр

Серафимович 31 Серёгина Наталья Семёновна 190 Середонин Сергей Михайлович 198 Серов Александр Николаевич 103,145 Симеон Полоцкий 57, 87 Симони Павел Константинович 44 Синегуб Сергей Силович 240 Сириотти 201

Скабичевский Александр Михайлович 142 Скалдин см. Еленев Ф. П. Скрынников Руслан Григорьевич 190,

191 Скрябин Александр Николаевич 194 Слободчиков Виктор Иванович 135 Смирнова Ольга Николаевна 127,128,

129 Смирнова (Смирнова-Россет, урожд. Россет) Александра Осиповна 127,128,129,185,201 Смирнов Дмитрий Александрович 151 Соболевский Алексей Иванович 56 Сокальский Пётр Петрович 7 Соколов Андрей Константинович 123 Соколов Константин Борисович 40, 41,42,43,44,45,46,49,53,54,55, 56,58,60,61,63,64, 65,66, 67,68, 70,71,72,73,76,77,78,79,81,83, 85,86,87,89,91 Соловьёв Владимир Сергеевич 21 Соловьёв Сергей Михайлович 41, 46, 66,71,79 Сомина Вера Викторовна 202 Софья Алексеевна, царевна, правительница России 52, 84 Сперанский Михаил Несторович 32 Спиноза Бенедикт (Барух) 76 Спиркин Александр Георгиевич 27,93 Сталин (Джугашвили) Иосиф Виссарионович 30, 32, 33,194 Станиславский (Алексеев) Константин Сергеевич 133 Старикова Людмила Михайловна 131 Старосельский Владимир Александрович 121 Стасов Владимир Васильевич 145 Степун Фёдор Августович 147 Стецкевич Мира Яковлевна 152 Столыпин Пётр Аркадьевич 37 Стравинский Игорь Фёдорович 167,

209 Стрейс Ян Янсон (Стрюйс Йене Йенсон) 44, 62,83, 97 Стрелкова Александра Ивановна 185 Стрепетова Полина (Пелагея) Антиповна132 Суворин Алексей Сергеевич 38,203 Суворова (по мужу Зубова) Наталья

Александровна, графиня 128 Сулакадзев Александр Иванович 127 Сулешев Юрий Яншеевич, князь 78 Сумароков Александр Петрович 202 Сухой Иван (Иоанн) 112

Т

Тареев Михаил Михайлович 133 Тарле Евгений Викторович 32 Татаркевич Владислав (Владыслав)99 Теляковский Владимир Аркадьевич

29 Теплов Григорий Николаевич 188,189, 205

Тирген Петер 242

Титов Василий Поликарпович 87,137, 138

Тишинский И. А. 118

Ткачёв Донат Васильевич 29

Тойнби Арнольд Джозеф 212,234,235, 236

Токарев Вилли 241

Толстая (урожд. Бахметьева, в J-м браке Миллер) Софья Андреевна, графиня 192

Толстая (урожд. Берс) Софья Андреевна, графиня 191, 192

Толстой Алексей Константинович, граф 192

Толстой Иван Иванович, граф 148

Толстой Лев Николаевич, граф 170, 191,192

Толстой Пётр Андреевич, граф 147

Толстой Фёдор Петрович, граф 90

Торке Ганс Иоахим 49

Тош Джон 7,8,12,20,23,25,26,93,98, 99,111

Тропп Эдуард Абрамович 22

Троцкий (Бронштейн) Лев Давидович 220, 221

Тункина Ирина Владимировна 175

Тургенев Иван Сергеевич 242

Туркистанова, княжна 128

Тыркова-Вильяме Ариадна Владимировна 107

Тэйлор (Тайлор) Эдуард Бернетт 13-14

У

Уколова Виктория Ивановна 212 Урусова (урожд. Соковнина) Евдокия

Прокопьевна 44 Успенский Глеб Иванович 165

Ф

Фабрициус Людвиг 53 Фасмер Макс 136 Фёдор Алексеевич, царь 50, 51, 87 Фёдоров Владимир Александрович 36 Фейхтвангер Лион 169, 170 Фет Афанасий Афанасьевич 192 Фигнер Вера Николаевна 166, 168 Финдейзен Николай Фёдорович 103,

193 Флетчер Джильс 41, 56, 68, 72 Флоровский Георгий Васильевич 46 Фонвизин Денис Иванович 165 Франс Анатоль (Тибо Анатоль Франсуа) 195,236 Фрейд Зигмунд 98 Фроянов Игорь Яковлевич 57 Фуко Мишель 12 Фурцель, воздухоплаватель 127

X

Хабаров Ерофей Павлович 63 Хлебников Николай Иванович 65,66,

68 Хованские 44, 72 Хованский Александр Иванович,

князь 52,53 Хованский Пётр Иванович, князь 44 Христос (Иисус Христос) 69, 74 Хрущёв Никита Сергеевич 32

Ц

Цебриков Роман Максимович 205 Цявловская Татьяна Григорьевна 129

Ч

Чайковский Пётр Ильич 30, 120, 149,

184 Чаликова Виктория Атомовна 97 Черепнин Николай Николаевич 186,

204 Черепнин Николай Петрович 186

Черкесский Андрей Камбулатович, князь 54

Чернышевский Николай Гаврилович 41,42,70,107

Чехов Антон Павлович 167

Чибисов В. см. Сокальский П. П.

Чудинов Александр Николаевич 136, 217

Чуковский Корней Иванович (Корнейчуков Николай Васильевич) 215,218,232

Ш

Шевырев Степан Петрович 242

Шекспир Уильям 212

Шепелев Леонид Ефимович 120

Шервин Оскар 81

Шереверов Владимир Иванович 122

Шереметев Борис Петрович, граф 187,

204 Шереметев Владимир Петрович 204 Шереметев Пётр Борисович, граф 187 Шереметев Сергей Дмитриевич, граф

190,191,192 Шереметевы, графы 119 Шеридан Ричард 81 Шилов Алексей Алексеевич 222 Шимановская Мария 189 Шляпкин Илья Александрович 59,87 Шмидт Сигурд Оттович 121,124,233, 241 Штоф Василий, несуществовавшее

лицо 138

Щ

Щебальский Пётр Карлович 85 Щёголев Павел Елисеевич 131

Э

Энгельс Фридрих 25, 26, 27

Я

Язовицкая Эльза Эдуардовна 194 Ясперс Карл 245

 

Список сокращений

АН - Академия наук

«Брокгауз» - Энциклопедический словарь / Ф. А. Брокгауз (Лейпциг), И. А. Ефрон (С.-Петербург): в 82 полут. (Т. 1-41 А). СПб., 1890-1904. Доп.: Т. 1Д-4Д. СПб., 1905-1907.

б-ка - библиотека

БРЭ - Большая российская энциклопедия

БСЭ - Большая советская энциклопедия. 1-е издание: В 65 т. М., 1926-1947; 2-е издание: В 51 т. М., 1950-1958; 3-е издание: В 30 т. М., 1970-1978.

ВКП(б) - Всесоюзная коммунистическая партия (большевиков)

Вопр. - Вопросы

ВУИМ - Ведомство учреждений императрицы Марии

газ. - газета

ГБЛ - Государственная библиотека имени В. И. Ленина

гос. - государственный

ин-т - институт

ИРЛИ - Институт русской литературы (Пушкинский дом) РАН

КГБ - Комитет государственной безопасности

КПСС - Коммунистическая партия Советского Союза

лит. - литературный

МИДв - Министерство императорского двора

НКВД - Народный комиссариат внутренних дел

НЛО - «Новое литературное обозрение»

НЭС - Новый энциклопедический словарь / Ф. А. Брокгауз (Лейпциг), И. А. Ефрон (С.-Петербург), с т. 20 «Издательское дело бывшее Брокгауз-Ефрон»: В 29 т. СПб., 1911-1916.

ПСЗ - Полное собрание законов. Первое: СПб., 1830; Второе: СПб., 1830— 1884; Третье: СПб., 1885-1917.

РАН - Российская академия наук

РГ - «Российская газета»

РГАДА - Российский государственный архив древних актов

РГБ - Российская государственная библиотека

РГИА - Российский государственный исторический архив

РИИИ - Российский институт истории искусств

РНБ - Российская национальная библиотека

РСДРП - Российская социал-демократическая рабочая партия

РФ - Российская Федерация

сб. - сборник

СЕИВК - Собственная его императорского величество канцелярия

СИДР - Справочники по истории дореволюционной России: Библиогр. указатель / Научное руководство, ред. и вступительная ст. П. А. Зайончковского. М., 1978.

см. - смотри

сов. - советский

СПб - Санкт-Петербург

ср. - сравни

СССР - Союз Советских Социалистических республик

ст. - статья

тр. - труды

указ. - указатель

ун-т - университет

ЦК - Центральный комитет