Андрей Курбский, Тимофей Акундинов, Григорий Котошихин – не последние имена в русской истории и литературе. Образованные, одаренные, способные на поступок сыны своего времени. Волею судьбы – эмигранты.
На этом сходство заканчивается, кроме, пожалуй, одного: Госпожа Чужбина не принесла радости ни одному из них. Двое закончили жизнь на плахе, третий – хоть и уцелел, но своим среди чужих не стал.
Вспоминая и сравнивая с богатым на эмигрантские волны веком минувшим, задумаешься: как это похоже! Дома – угроза физической гибели, за рубежом - смерть духовная. Так стояли наши герои витязями у придорожного камня. Так сегодня и мы стоим.
XVI век: Курбский.
Русский период жизни Курбского наиболее ярко характеризует сухое перечисление отбытых им должностей: с 1549 по 1563 (почти до самого бегства в Литву) – сплошная военная служба. Тогдашняя дворянско-боярская элита, небогатая полководческими талантами, по всем законам исторической справедливости должна бы расступиться, пропуская вперед любимца фортуны. 1549, 1552 – участие в Казанских походах, во втором из них до штурма Казани еще успел под Тулой разгромить крымских татар. В 1558 году переброшен на северо-запад, где в составе русского авангарда победоносно начинает Ливонскую войну. В 1559 он на юге – защищает Отечество от возможного удара в спину, а в 1560 – опять в Ливонии, теперь в должности главнокомандующего. В 1562 во главе уже полюбившегося авангарда выступает на запад – против Литвы, где разоряет Витебск, а в 1563 берет Полоцк! (нынешний скромный белорусский городок ни в какое сравнение не идет с тем Полоцком).
Редкостно успешная карьера гарантировала бы в нормальной армии звание фельдмаршала, но с иным накладно вздорить. Ивану Грозному нужны были Васьки, Федьки, Гришки, а не образованные и полные достоинства военспецы, владевшие пером не хуже, чем шпагой. Васьки да Федьки еще не раз в российской истории доведут государство до разорения и военной катастрофы. Что же до Курбского – тот отказался быть жертвенным бараном, и после годичного пребывания воеводой в Дерпте, то ли получив предупреждение от друзей, то ли почувствовав приближающуюся опалу и гибель – бежит в Литву, ко вчерашним врагам.
Выбор несладкий. Но под смешочки современных историков над людьми 16 века (сами, мол, голову на плаху приносили), надо отдать должное Курбскому: он был смелым не только в бою. Это вам не Тухачевский с Блюхером – не дал себя сожрать!
Стоит также быть осторожным, оценивая переход на другую сторону баррикад с позиций нынешних понятий об измене. Измена Родине (а ранее – царю) лишь в 16 веке стала приобретать привычные нам черты. Ранее отъезд боярина к другому государю был для вассала нормальной и законной формой выражения недовольства. Земельные пожалования, полученные ранее, при этом, конечно, терялись, ну так на то и новый сюзерен, чтобы покрыть убытки.
Иван Грозный, ликвидируя подобные вольности, широко использовал не только систему залога (заранее оговоренного штрафа с родственников потенциального беглеца), но и систему заложничества. Курбский, конечно, не рассчитывал на джентльменское обращение царя с оставленной семьей, и в одном из позднейших сочинений подтверждает ее гибель. Впрочем, смерть князя от руки палача едва ли бы что-то изменила – семью казненного это все равно бы не спасло.
В элиту нового Отечества Курбский вписался плохо, хотя старт был внешне удачен: получив от короля обещанные земельные пожалования, женился на представительнице знатнейшей польской фамилии Марии Голшанской. Но жена при ближайшем рассмотрении оказалась не слишком юной*, возможно – не до конца верной, а когда князю все это надоело – предпринимала попытки отравить и разорить, в последнем даже частично преуспела. В общем – та еще Мессалина.
Второй брак оказался успешнее – плюнув на титулы, 51-летний князь женился по любви – на неродовитой дворянке Александре Семашковне, гораздо более молодой и привлекательной. В искренности ее чувств, как показали дальнейшие события, можно было сомневаться, но князь последние четыре года жизни прожил с иллюзией семейного счастья, что и есть, наверное, главное. Своего извечного оппонента Курбский пережить не сумел (умер на 8 месяцев ранее), зато «уел» его на поле брани – в 1579 году поучаствовал во взятии обратно Полоцка, чем доставил царю немалое огорчение.
К сожалению, на этом видимый позитив кончается. Полученные земли приходилось отрабатывать – естественно, мечом. Каково князю воевалось против бывших соотечественников, догадаться нетрудно. В последний раз королевский призыв выдернул его – старого и больного – за два года до смерти. Только болезнью удалось отговориться. Чужбина же еще разок кинула князя после ухода в мир иной. Он при жизни с трудом отбивался от наскоков нагловатых польских панов, не раз давая отпор «наездам» на свои владения. Смерть Курбского развязала руки беспредельщикам высшего ранга, считавшим, что упустить такой жирный кусок будет непростительно. Короля, гарантировавшего Курбскому неприкосновенность его прав, уже не было на престоле. Преемник сделал вид, что земли Курбский получил лишь в пожизненное пользование, а значит… Вдова князя оказалась слишком незначительной фигурой, чтобы одержать верх в этой борьбе.
Столь трудно и противоречиво проживший последние 19 лет жизни, князь находил утешение в литературе. Его вклад в отечественную словесность, несомненно, велик. Пожалуй, это и есть та часть наследства, которую не смогли отнять ни время, ни вероломная власть по обе стороны границы. Среди светских сочинений князя, прежде всего, вспоминаются три послания Ивану Грозному, вызвавшие знаменитую полемику, а также «История о великом князе Московском», повествующая о печальной эволюции царя и о гибельности такого пути в масштабах государства.
Большую часть других сочинений Курбского можно отнести к философии – религиозной и не только. Значительно расширив свой кругозор знакомством с западной гуманистической литературой, князь, по русским меркам, мог считаться настоящей звездой. Единственный из трех литераторов-эмигрантов, о которых мы сегодня говорим, не изменил православию. Общаясь с представителями других конфессий, организовал в своем имении скрипторий для переписки и перевода книг, лично принимал в этом участие, освоив уже в зрелом возрасте латынь.
«Железный занавес» в отношении сочинений Курбского не сработал. Для русских читателей позднего средневековья он стал вполне реальным, а не виртуальным автором. Списки (т.е. рукописные копии) трудов Курбского к числу редких не относятся.
Публикуемое произведение Курбского «Сказание о знаках книжных» интересно тем, что является, по-видимому, одним из первых на русском языке грамматических руководств по пунктуации. Славянские рукописные грамматические сочинения, хронологически выявленные И.В. Ягичем и И.В. Нестеровым**, не встречаются ранее конца 16 столетия. Первая печатная грамматика, изданная в г. Вильно, датируется 1586 годом. Так что Курбский, умерший тремя годами ранее, и здесь опередил свое время.
Текст «Сказания …» публикуется по изданию: Иванишев Н. Д. Жизнь князя Курбского в Литве и на Волыни. Киев, 1849. т. II с. 314-315. Нельзя не отметить бесценный вклад автора, сумевшего собрать богатейший биографический материал по теме.
CKA3AНИE О ЗНАКАХ КНИЖНЫХ.
ГЛАВА ВТОРАЯ.
Зри, читательнику, и примечай собе, бо те знаки не тунe* от пpeмудрых мужей в книгах положенны. Воздуха ради приймования, то есть частаго ради отдохновения, або по чину читания ради, иж бы строки неразсецалися, таковые поставляются: , , , , , кои глаголются полатыне комы, а пословенску запятые. А где бывает полразума в писаниях, иное памяти человеческой подаемо, а иное на догадку пущаемо, и других ради тем подобных, тогды знаки ся ставят таковые : :. Тот знак нарицается обыкл от ученых колон, Римским языком. А где пишутся беседы, або словеса по вопросу и ответу, албо гадания неякие, альбо со еретики прение (то есть против церковнаго paзума еретици свидетельства софистицки** вымышляют, а церковники против их истинные аргументы*** устрояют); тогды знаки тамо таковые поставляются: ; ; ; А где разум в беседе разделен быти потреба, то есть на статьи, лепшпаго ради вырозумения; тамо не токмо стати мало со отдохновением подобаетъ, но глас отменити, инде полехку, а инде и велегласно, иж бы было неварварско; бо риторски або философски сложенные писма, риторски читаемы быти хотят, а не варварски, не калицки, ак строем у врат и под окны вспевати обычай; ту знаки таковые: …….. А инде, егда в беседе або в слове имя некотораго случится вспомянути, або пословица неякая краткая вложити между писанными, и другое тем подобное, тогды тaковые знаки ставятся: ( ) ( ) ( ). Те нарицати звыкли ортографи парентези; бо читаючи, если между теми преступишь писанное, не показится разумъ, и аще не преступишь, а прочтешь, также не показится. А где сущее обрящется, то есть албо eвaнгeльские слова, або апостольские, або пророческие, тогда таковые знаки ставятся: ] ] ] ] ] , а потом знаку толкование бьвает якова любо учителя. Те обышные написалем, не премудрых научающе; бо смехливо бы пред ними обрелося (к тому и аз глупством осудил бы ся, мало потребные пишуще), но неученных ради, грубых и неискусных в писаниях сицевые назнаменовалем, кои до читания толико учатся и скоро по писанным тещи тщатся, а разума богодухновеннаго не зрят под чернилом сокровеннаго; и аще по статьям чиновне чести научатся, потом могут помалу и разумa навыкати, руководящаго к небеси. Того ради молюся вам, аще преписоватися будет от кого любо книжка сия, не пременяйте знаков тех; бо и вам будет ко прочитанию полезно, и аще узрят ученые в словенском языце с теми знаками писану книгу, не точию пред ними не будем посрамлены, но и похваленны; понеже в Греческих книгах таковые же знаки суть.
* Имела до Курбского двух мужей, которые благополучно скончались.
** См.: Каталог рукописных книг из собрания НГОУНБ ч. I 15-17 в.в. Н. Новгород, 1999. с. 99
** См.: Каталог рукописных книг из собрания НГОУНБ ч. I 15-17 в.в. Н. Новгород, 1999. с. 99
*** Доводы, альбо свидетельства
Издание исторических источников
распечатать
Смотри также:
