Развитие источниковедения документов XX в. происходило во многом на моих глазах. Правда, яркого расцвета 1920-х годов я не застал; лишь позднее узнал и о резком падении научного уровня в этой сфере в 1930-х годах, но с первых послевоенных лет основные этапы динамики уже наблюдал, а позднее кое в чем и участвовал. В конце сталинского правления в спецхране были не только сборники официальных публикаций законодательных актов советской власти 1920-х — 1930-х годов, но и подшивки газет «Правда» и «Известия». Помню, когда в годы хрущевской оттепели эти подшивки, как и многое другое, стали доступными, радостные надежды на немедленное постижение истины вскоре сменились отрезвляющим сознанием того, что и засекреченные издания отражают действительность неадекватно, подчас весьма тенденциозно, и как и всякие исторические источники, требуют применения всего арсенала критического анализа для извлечения из них объективных фактов. Сегодня, на ином источниковедческом уровне, это элементарное общее правило столь же актуально.

В последние советские годы некоторые историки имели доступ к довольно секретным фондам, но вот с публикацией их находок дело было куда сложнее. Можно напомнить хотя бы о трудной судьбе монографии Э. Б. Генкиной, сделанной по документам ленинского СНК.

Наряду с подобными цензурными проблемами и в подспудной связи с ними отрицательно сказывалось на качестве источниковедческого анализа источников XX в. и все усиливавшаяся в 1960-е — 1980-е годы государственная политика выделения — в качестве особой дисциплины — истории партии: общие законы и методы исследования источников в эту «привилегированную» сферу проникали подчас с немалым трудом, стоит вспомнить хотя бы источниковедческие разделы соответствующих диссертаций. Такая традиция закрепилась, так что и сегодня приходится доказывать неизбежность применения общих методов, действия общих законов источниковедения в этой сфере.

Понятно, что как только с 1991 г. многие цензурные ограничения пали вместе со старым механизмом секретности, немалая масса ценнейших исторических источников, отражавших кардинальные факты потаенной истории XX в., выплеснулась на страницы газет и периодических изданий в торопливых публикациях, весьма далеких от академической строгости. Этап вполне объяснимый, особенно если учесть набирающую обороты в наши дни машину нового засекречивания, иногда уже захватывающую и то, что было доступным в брежневские времена — например, документы силовых ведомств в «штатских» фондах советских учреждений.

Но постепенно пришло время солидных научных изданий, нередко серийных, готовившихся группами историков и архивистов по нескольку лет. И перед авторскими коллективами таких изданий неизбежно вставали и получали то или иное решение извечные проблемы источниковедения — полноты массива привлекаемых источников, выбора основного текста, приемов его исправления и передачи типографскими средствами, классификации документов, их датировки, атрибуции, проверки их достоверности и подлинности и т.д. Таким образом, возник определенный массив научных публикаций, накоплен немалый опыт, появилось представление об общих для документалистики разных веков или специфических для XX в. трудностях, возможных путях их преодоления. Мне было особенно интересно в этом плане познакомиться с научными изданиями по истории деревни советских времен, репрессивного аппарата, внешней политики[1]. К тому же в последние пять лет мне с моим коллегой С. Г. Петровым удалось, опираясь на помощь архивистов (и в первую очередь — В. Ю. Афиани), разработать и осуществить издание двух книг первого тома серии «Архивы Кремля»[2]. Все больше ценных источников XX в., включая неизвестные нормативные акты, стали приносить наши археологические экспедиции. Так накапливался непосредственный опыт. Опираясь на него и на весь массив этих изданий, осмеливаюсь высказать ряд собственных соображений о путях решения источниковедческих и эдициональных проблем при научном издании документов XX века.

Собственно говоря, речь далее пойдет не о каких-то невиданных источниковедческих новациях, но лишь о методах распространения на источники XX в. ряда общих принципов, уже давно зарекомендовавших себя на материалах предшествующих столетий. Понятное стремление историков и архивистов быстро издавать как можно больше важнейших источников, вдруг ставших (надолго ли?) доступными, имело в последние годы следствием то, что даже в весьма ценных в прочих отношениях изданиях фундаментальные проблемы внешней и внутренней критики и эдиционной техники нередко решались скверно, а то и просто игнорировались. Перечислим ряд обязательных, на наш взгляд, требований и правил при научном издании документов XX века.

Исключительно важной здесь является прежде всего проблема полноты состава документов в заявленных для публикации (исследования) тематических, хронологических и иных рамках и тесно связанная с ней методика определения представительной выборки. Ясно, что зачастую (не всегда!) объем источников по теме таков, что полная его публикация невозможна. Но не менее ясно и то, что методом тенденциозной выборки (даже из массива сравнительно достоверных источников) можно доказать что угодно. Собственно говоря, то недоверие общества к своим историкам, которое явилось столь характерной и вполне закономерной особенностью социальной жизни последних советских, а также постсоветских лет, в немалой мере связано именно с этой проблемой. Все мы помним пухлые тома публикаций документов, старательно созидавших историю, весьма далекую от реальной; для иных коллективов НИИ и архивов такие тома становились основной формой «исследовательской» деятельности.

Итак, полная публикация всего массива источников по теме редко бывает возможной, а выборочная — проторенный путь к вольным и невольным фальсификациям. Выход из этой коллизии одновременно очень прост в формулировке и чрезвычайно сложен в работе. Простым является элементарное требование к исследователю, публикатору: главные свои усилия, все свои профессиональные навыки и мастерство, буде они имеются, направлять на создание выборки не тенденциозной, но объективной. (Недаром ведь лучших наших источниковедов партийные идеологи неизменно упрекали в «объективизме».) Объективной, то есть прежде всего такой, что не была бы направлена на обслуживание каких-либо идейных или того хуже априорно заданных политических концепции, но стремится с возможной полнотой отражать все без исключения наблюдаемые в объекте исследования стороны, процессы, явления, противоречия. Это близко к фундаментальному понятию сегодняшней социологической науки — понятию репрезантативности выборки, и историкам полезно учитывать все то, что здесь наработано соседней наукой.

Конечно, исследователь всегда будет зависеть от взглядов и реалий своей эпохи, но при этом все же очень важно, какую именно цель сам ученый ставит перед собой, в какой мере он стремится к независимости своего анализа. И недаром ведь в русской национальной культуре хрестоматийным образом летописца стал беспристрастный пушкинский Пимен.

Требование полноты выявления источников означает, в частности, и необходимость поиска и использования для издания (исследования) возможно большего количества экземпляров одного и того же документа. Наличие целого ряда копий даже самых подчас сверхсекретных документов — важная отличительная черта бюрократического делопроизводства. При множественности таких копий подлинники нередко отсутствуют или все еще недоступны. А когда документ приходится издавать по копии, начинает играть важную роль время и обстоятельства ее создания, степень авторитетности и т.д. Столь частые в наших архивах копии 1930-х — 1950-х годов, заменившие подлинники во время разных фондовых чисток и перемещений, далеко не всегда адекватны оригиналам, содержат подчас существенную редакционную правку, опускают делопроизводственные пометы и т.д.

Но и при наличии вполне авторитетного подлинника выявление и привлечение к изданию рассылочных (например) копий весьма желательно. Резолюции и делопроизводственные пометы на этих копиях дают историку уникальную возможность судить об организации и эффективности исполнения принятых решений, о порядках в разных органах административной вертикали, реальных властных полномочиях партии, СНК, Лубянки, советов и т.д.

Традиционная источниковедческая проблема «подлинник-копия» имеет для документов советского периода свою специфику. Необходима разработка более точной типологии этих документов, учитывающая открывшийся исследователям огромный массив новых источников, таких, например, как целое семейство политдонесений и информсводок ОГПУ разных видов[3], как несколько вариантов оформления распоряжений и постановлений директивных органов и многое, многое другое. Протоколы заседаний таких органов и рассылаемые исполнителям выписки из них — это конечно же, не подлинник и копия, а два разных вида источников. Но при издании одного из них обязательно привлечение другого и сопоставление их[4]. Само разграничение понятий «подлинник» и «копия» нуждается подчас в уточнении, и соответствующее определение, находящееся в тексте самого документа, не всегда может быть принято историком безоговорочно. Так, в случае направления одного письма (телеграммы, шифротелеграммы, почто-телеграммы, радиотелеграммы) в несколько адресов сам документ иногда выделяет первый из этих адресов, прибавляя затем «копии — таким-то». Но при наличии одинаковых подписей и других заверительных элементов (а тем более — бланков) каждый такой экземпляр следует рассматривать как подлинник, хотя конечно, обязательно сохранять при издании документа упоминания о копиях. Не всегда является достоверным указание на то, что перед нами копия, и формула «подлинный подписал» и («п.п.») перед подписью. Нам известны протоколы Антирелигиозной комиссии при ЦК РКП(б), где видный функционер ОГПУ Е. А. Тучков ставил такую формулу на несомненных подлинниках.

О важности фиксации при издании всех записей и делопроизводственных помет на копии даже при наличии подлинника говорит хотя бы такой пример. Копия первого варианта двух главных политических документов создаваемой Политбюро и ОГПУ обновленческой церковной организации изготавливалась в недрах ОГПУ и канцелярии Л. Д. Троцкого. Она была напечатана на машинке Реввоенсовета, заверена подписью секретаря Троцкого М. С. Глазмана и содержала записи-автографы о согласовании, принадлежащие членам Политбюро И. В. Сталину, Л. Б. Каменеву, М. П. Томскому, А. И. Рыкову, В. М. Молотову[5]. Именно эта копия дает, таким образом, наиболее наглядное представление о методах партийно-церковной политики и об обстоятельствах создания программного документа обновленческой церкви. Опубликованный в «Правде» от 14 мая 1922 г. и неоднократно перепечатывавшийся в самых солидных изданиях документов по истории Русской православной церкви официальный текст обоих документов этих ознакомительных записей на копии, понятное дело, содержать никоим образом не мог[6]. Копия из секретнейшей части фонда Политбюро оказалась интереснее давно известного подлинника.

Нам приходилось уже приводить пример, когда важна была и такая канцелярская помета, как дата приобщения документа к делу. В левом верхнем углу ходатайства сельского схода с. Палех Шуйского уезда за своего приходского священника о. Иоанна (Рождественского) имеется малозаметная карандашная помета о приобщении к делу 10 июня 1922 года. Ходатайство было составлено и отправлено в трибунал еще 18 апреля 1922 г., но в дело его поместили почти через два месяца — уже после того, как Политбюро одобрило расстрел иерея[7].

К сожалению, общее археографическое правило обязательной фиксации в научном издании всех резолюций и помет, читаемых на документе, в наши дни с трудом получает признание у публикаторов источников XX в., хотя усложненное бюрократическое делопроизводство нашего столетия придает этому правилу исключительную важность при выяснении истории документа. Но тем ценнее примеры добросовестной передачи резолюций и помет в изданиях последних лет[8]. Особенно нужно отметить необходимость издания при документе (лучше всего — в легенде) помет, фиксирующих адресаты рассылки[9]. Это важная для историка помета и непонятно, почему многие публикаторы предпочитают опускать ее. Отдельной проблемой является упоминание в издании о читательских подчеркиваниях текста. С подчеркиваниями авторскими все ясно — их обязательно следует обозначать. Читательское же подчеркивание, по нашему мнению, следует указывать лишь в том случае, если можно определить, кто именно их сделал[10]. Не следует пугаться, если в результате подробного описания всех экземпляров издаваемого документа легенда к нему достигнет страницы или нескольких страниц — научному изданию это отнюдь не противопоказано[11].

Подводя определенный итог сказанному, можно сформулировать некоторые правила издания документов XX века. Правила эти подчас банальные, но ныне глубоко забыты немалым числом публикаторов. Выявление документов для издания проводить с предельной полнотой, не ограничиваясь лишь тем фондом, где обнаружен документ, но привлекая и фонды тех учреждений, где он создавался, распространялся, реализовывался и т.д. Вместе с издаваемым документом обязательно выявлять другие, генетически связанные с ним и объясняющие его происхождение, редактирование, принятие, функционирование (например, протокол — выписка из него; донесение — сводка). Наряду с подлинниками выявленных документов привлекать к изданию все обнаруженные его копии, отпуски, черновики, варианты. Проведенную текстологическую сверку таких копий с подлинником фиксировать при издании в подстрочных примечаниях или легенде (при наличии смысловых разночтений, правки). Отражать в легенде для всех привлеченных копий с той же полнотой, что и для основного издаваемого экземпляра документа, все параметры внешнего описания, бланков, печатей, штемпелей, подписей, почерка и шрифтов (например — «копия той же машинописной закладки, что и экземпляр такой-то»). Приводить в легенде содержащиеся на основном и всех других выявленных экземплярах данного документа резолюции, записи, пометы. Помнить, что хорошие возможности значительного расширения числа привлеченных к изданию документов дает реальный комментарий. Он позволяет процитировать одни документы из числа не вошедших в выборку, пересказать или хотя бы перечислить другие, приводя их архивные шифры. Нынешнее состояние архивных справочных систем таково, что все последующие ученые, разрабатывающие данную тему, получат весьма ценные целеуказания, позволяющие к тому же проверить объективность сделанной выборки. Это куда полезнее, чем забивать реальный комментарий научных изданий хорошо известными специалистам сведениями.

Особое значение имеет проблема канонического текста документа и точности его передачи в издании. Когда исследователи получили возможность и почувствовали необходимость изучать архивные экземпляры различных актов директивных органов, вскоре после их принятия публиковавшихся в официальных изданиях, стали очевидными встречающиеся подчас факты несовпадения текстов — архивного и опубликованного. Частичная или отредактированная специально для открытой печати публикация принимаемых советскими и партийными органами постановлений, распоряжений, декретов и т.д. — дело в XX в. не столь уж редкое. И если для юриста законным текстом является, как правило, текст официальной публикации, то для историка главным источником основного текста документа является протокольный подлинник органа, принявшего данный акт (то есть — сам протокол, если текст акта отражен в нем полностью, либо приложенный к протоколу отдельный документ с таким текстом, утвержденный записью в протоколе, а при отсутствии таковых, с определенными оговорками — оформляющий протокольное решение рассылочный документ, выписка из протокола).

Не вдаваясь сейчас в эти очень важные детали, требующие особого рассмотрения с учетом времени и специфики делопроизводства соответствующих фондообразователей, отметим лишь важный для научного издания документа принцип: публикатора интересуют все стадии создания, утверждения, распространения документа, а не только его подчас давно опубликованный текст. В зависимости от цели издания, его характера в качестве основного варианта при публикации может быть выбран либо архивный протокольный текст, либо официально опубликованный или секретно посланный на места, либо какой-то иной, но историк должен четко представлять, какой именно текст он издает как основной и по общему текстологическому правилу подвести к нему все разночтения и варианты, если таковые имеются. Сделать это можно, как обычно, во втором (цифровом) ярусе подстрочных примечаний или в обобщенном виде в легенде. Это, конечно, азы текстологии, но среди вала сегодняшних публикаций документов XX в. следование этим правилам встречается довольно редко. Мне часто кажется, что немало публикаторов, гордо заявляющих о научном характере своих изданий, просто не подозревают о существовании такой науки как текстология.

Исследователю и издателю документа вообще очень важно не ограничиваться лишь тем единственным его вариантом, который попал первым в его руки. Тем, кто издает документы директивных органов по их фондам в центральных архивах, важно знать, в каком виде они поступали на места. А тем, кто издает извлеченные из местных архивов рассылочные экземпляры этих документов, следует знать, в каком именно виде они были приняты в центре. Иначе не избежать казусов вроде следующего. Ряд директив Политбюро весны 1922 г. с указаниями о развертывании антирелигиозной кампании по изъятию церковных ценностей секретно рассылался в губернии в виду «постановлений ЦК РКП(б)». Но, как оказалось, порою при подобной рассылке Секретариат ЦК (по-видимому, непосредственно Молотов) подвергал принятые Политбюро постановления весьма существенному редактированию. Так, утвержденные 20 марта 1922 г. после значительной правки на заседании Политбюро развернутые предложения Троцкого об организации изъятия церковных ценностей рассылались 22 и 23 марта 1922 г. из Секретариата ЦК «к немедленному и неукоснительному исполнению». Но отправленный на места текст очень сильно отличается от принятого 20 марта на заседании Политбюро: исчезли или были перередактированы одни пункты, поменялись местами или были объединены другие, а две важнейшие фразы, отсутствовавшие в принятом протокольном тексте, появились лишь в рассылочных текстах. И речь в них идет о вещах принципиальных: Молотов формулирует здесь в качестве директивы ЦК свою собственную мысль о необходимости определенного смягчения методов и масштабов проведения всей этой кампании. Троцкий будет категорически возражать Молотову и добьется особого постановления Политбюро с дезавуированием этой идеи Молотова как раз 23 марта 1922 г., когда на места будет рассылаться директива от 20 марта 1922 г. в редакции и с добавлением Молотова. В 1990 г. в «Известиях ЦК КПСС» был (с неоговоренной правкой!) опубликован хранившийся в Центральном партийном архиве (ЦПА) текст первоначальных предложений Троцкого, которые в переработанном виде были приняты Политбюро 20 марта. Но дальнейшей судьбой текста публикаторы не поинтересовались. В 1993 г. в г. Иваново и на Урале в фондах местных партархивов историки обнаружили тексты, присылавшиеся 22—23 марта 1922 г. из Секретариата ЦК РКП(б) и поспешили опубликовать их, конечно же — как директивные постановления ЦК. Сравнить местный вариант с доступным протокольным текстом постановления Политбюро (или хотя бы с опубликованным первым вариантом Троцкого) было недосуг[12].

После выявления в архивах и библиотеках массива привлекаемых к изданию документов (с их вариантами, черновиками, отпусками, рассылочными экземплярами, публикациями) и уточнения окончательного количества документов этого массива, полностью публикуемых в основном корпусе издания, а также используемых, упоминаемых или частично цитируемых в других его частях (комментарии, введении, примечаниях и т.д.), важнейшей археографической проблемой подготовки издания становится передача текста документа. Это — определение основного варианта текста, по которому он будет издаваться, выработка приемов фиксации или исправления всех ошибок, пропусков, неразборчивых мест, механических утрат этого варианта, а также учета разночтений всех других вариантов текста данного документа.

Российская археографическая наука имела в начале XX в. прекрасно работавшие гуманитарные научные школы, охватывавшие весь диапазон от философских, гносеологических основа источниковедения до разработки конкретных правил издания текстов разных типов и разного времени. Несколько позднее, с начала 1920-х годов С. Н. Валк, один из талантливых ученых петербургской школы А. С. Лаппо-Данилевского, отточивший свою археографическую технику на классических источниках древней и средневековой Руси, начинает систематическую разработку источниковедческих и археографических проблем издания нескольких типов источников XX века. Это в первую очередь революционные прокламации, декреты советской власти, сочинения Ленина. Приблизительно с «года великого перелома» внешние условия для подобной углубленной работы значительно ухудшаются, несмотря на продолжающееся издание источников. Не случайно знаменитое «академическое дело» было в первую очередь направлено против российских гуманитарных школ и прежде всего — против видных историков и архивистов. Методы извлечения из источников XX столетия объективной научной истины все более уступали место приемам партийно-директивного конструирования прошлого. Хотя, конечно же, нормальную историческую науку до конца истребить не удалось, в сфере истории предреволюционных лет и советских десятилетий этой науке пришлось особенно туго.

Сейчас, когда в обществе прошел первый шок от внезапного обнаружения прошлого, противоположного официально предписанному, настало время внимательнее приглядеться к наследию 1920-х, да и более поздних годов в сфере объективного научного изучения и издания источников по новейшей истории. Упоминавшиеся выше требования наиболее полного выявления всех экземпляров, вариантов, редакций издаваемых текстов были для Валка, его учителей и коллег-единомышленников аксиоматичными. Следующим вставал вопрос, как распорядиться всеми этими экземплярами. В ряде своих работ 1920-х годов Валк по давней археографической традиции предлагал последовательно решать при передаче в издании текста документа три проблемы — рецензии (рецепции), эмендации[13] и транскрипции этого текста.

Позднее Д. С. Лихачев аргументированно доказал применительно к литературным памятникам неправомерность сведения текстологии к механическому решению этих трех конкретных проблем. Он гораздо более широко сформулировал задачи текстологии, которая «ставит себе целью изучить историю текста памятника на всех этапах его существования в руках у автора и в руках его переписчиков, редакторов, компиляторов». Упомянутые выше конкретные проблемы, весьма важные сами по себе, могут быть правильно поставлены и решены лишь в ходе выполнения этой общей задачи. Исследователь обязан поэтому не просто фиксировать изменения текста, появление его новых вариантов, редакций, но и объяснять всю эту динамику, «не отрывая этой истории текста от исторической действительности, от общественно-политической жизни эпохи, от его авторов, переписчиков»[14].

Конечно, история текста документальных источников обычно бывает куда короче истории литературных памятников, но мы полагаем, что указанный главный принцип текстологии, требующий от публикатора предварительного выявления, анализа и объяснения всех этапов жизни текста, весьма важен и для документальных изданий.

Учитывая это, обратимся к традиционным текстологическим проблемам и затруднениям. Первая из них связана с установлением, «получением» текста из многочисленных порой экземпляров, списков, вариантов, редакций одного источника. Сразу же при этом встает вопрос — издавать ли их в виде нескольких разных текстов друг за другом или одним текстом с фиксацией разночтений. Общепринятый в текстологии историко-литературных нарративных памятников ответ на этот вопрос связан с непростым понятием «редакция памятника»: отдельно издаются разные редакции, а списки, не составляющие особых редакций, отражаются в подстрочных вариантах при своих редакциях. В конкретном понимании термина «редакция» у разных текстологов и сегодня имеются расхождения, но два важных для нас положения можно считать устоявшимися: 1) выделение особой редакции не связано с количеством разночтений; 2) редакция отражает определенный этап в истории текста памятника. В. М. Истрин в 1922 г. особо подчеркивал, что новую редакцию создают не всякие переделки, но лишь такие, которые производились «сознательно, с определенной целью»[15]. Лихачев, развивает это положение о «намеренной, целенаправленной переработке памятника»; он пишет в этой связи о редакциях идеологических, стилистических и редакциях, расширяющих фактический материал произведения[16]. Понятно, что принципы выделения редакций должны различаться для летописей XII в. и постановлений Политбюро XX в.; применение общих законов текстологии к документам новейшей истории разработано еще очень слабо. Валк применительно к произведениям Ленина оперирует здесь термином «значительные отличия» или «незначительные расхождения», из коих первые создают разные редакции, а вторые — нет. В объяснение термина «значительный» он здесь, не вдается, но в своей более ранней статье «О приемах издания историко-революционных документов» говорит как о признаке особой редакции о такой переделке первоначального памятника, которая «дает два текста, значительно друг от друга отличающихся и не могущих быть непосредственно сведенным один к другому»[17].

Все эти дефиниции в конкретном приложении к документалистике XX в. оставляют пока изрядный простор для решения публикатора. Но при всех возможных вариантах важно, чтобы ученый отчетливо осознавал серьезность проблемы и осуществлял на всем протяжении данного издания единообразный подход к ее решению. На настоящем этапе изучения проблемы нам представляется целесообразным более осторожный подход к выделению разных редакций документального источника. Зачастую однократное издание лишь «основного» текста помогает, в частности, наиболее наглядно представить правку документа в подстрочных примечаниях, разумеется, если эта правка не создает столь коренной переработки текста, что налицо явно новая его редакция.

Совсем недавно, в 1996 г. была упущена интересная возможность испробовать тот или другой путь решения этой проблемы, когда осуществлялось переиздание известного и хорошо изученного ленинского декрета об отделении церкви от государства. Как известно, первоначально выработанный специальной комиссией текст декрета был принят на заседании СНК 20 января (2 февраля) 1918 г. с принципиальными ленинскими исправлениями и официально обнародован на следующие день также с важным изменением текста. Сегодняшняя публикация этого многократно издававшегося документа должна была четко отразить все три этапа эволюции его текста. Это — элементарно. Публикаторы приняли интересное решение: издать друг за другом два варианта (редакции?) документа — архивный и опубликованный. Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что дважды, друг за другом, был издан буква в букву один и тот же вариант, сначала — по архивному протоколу заседания СНК, затем — по изданию 1957 г., сделанному по тем же листам того же архивного дела. В обоих случаях дословно повторены три текстологических примечания 1957 г.; в двух из них (без должной четкости в указании границ) отмечен текст, написанный Лениным и принятый на заседании СНК, а в третьем туманно указывается, что была еще некая поправка Ленина к тексту документа, на заседании СНК не принятая. О ее содержании публикация 1996 г., как и издание 1957 г., умалчивает, хотя в конце этой сноски в книге 1996 г. вдруг появилось пожелание в скобках «(нужно на ф. 2)». Нет слов, ох как верна эта рабочая пометка публикатора, по простодушной его халатности влетевшая в беловой текст издания, как нужно было здесь смотреть ленинский фонд! Об особенностях текста официальной публикации декрета в газетах от 21 января (3 февраля) 1918 г. публикаторы не обмолвились ни словом[18].

Отметим, однако, при всех этих забавных обстоятельствах, интересную первоначальную мысль издателя о возможности публиковать раздельно архивный и опубликованный тексты одного документа. Правда, Валк в 1924 г. в связи с одним конкретным случаем называл ошибочной последовательную публикацию двух вариантов текста одного документа, но позднее, разрабатывая этот вопрос детальнее, он был гораздо менее категоричен[19]. А позднее при разработке правил издания серии «Декреты советской власти» он уже пришел к выводу о необходимости раздельной публикации черновых и беловых редакций документов. И весьма отрадно констатировать, что этому ценному правилу издатели серии следуют до наших дней. При одном из обсуждений, по нашей просьбе, подобных спорных проблем в Институте российской истории РАН в 1995 г. также преобладала точка зрения, что черновую и беловую редакции документа при наличии существенных расхождений между ними лучше публиковать раздельно, по общему текстологическому правилу.

Теперь несколько замечаний о тесно связанных между собой проблемах исправления в издании явных ошибок документа и о методах передачи его языка— фонетики, орфографии, синтаксиса — средствами современного типографского набора. Здесь стоит опять напомнить о важном принципе таких исправлений и методов, часто игнорируемом при издании текстов XX века. Все они должны применяться таким образом, чтобы исследователь в каждом случае был в состоянии представить, как выглядел первоначальный текст источника, до внесения в него исправлений. Отсюда элементарное правило запрета на любую неоговоренную правку издаваемого текста: вся деятельность публикатора должна быть здесь абсолютно прозрачной. Сегодня приходится напоминать даже участникам некоторых академических изданий, что давно уже выработано несколько приемов, вполне удовлетворяющих этому главному принципу. Самый универсальный — первый (буквенный) этаж постраничных сносок к тексту, фиксирующих каждое сделанное историком исправление, либо, если текст в этом месте оставлен без исправления, дающих правильное (по мнению публикатора) чтение[20]. Здесь же указывается размер всех механических утрат текста, вся правка, сделанная ранее автором или иным лицом прямо на документе (или текст до правки, если публикатор вносит ее результаты в основной текст) и т. д.[21]. Возможны и другие, не такие строгие, приемы — более общие указания во введении, даже подчас в легенде, на сделанные публикатором исправления; но при этом не должно быть ситуаций, когда читатель не может понять — было ли в данном конкретном тексте издателями сделано исправление, или же публикуемое чтение — изначальное. (Второй, цифровой этаж сносок, как уже говорилось, отводится для подведения разночтений по другим вариантам текста). Как-то неудобно даже повторять столь элементарные истины, но множество публикуемых сегодня в самых разных изданиях документов без единой текстологической сноски наводят на мысль о неоговоренной правке.

Применительно к документам XX в. непростым, требующим дальнейшей разработки является вопрос о том, что именно считать подлежащей исправлению ошибкой. Традиционные для данного автора или учреждения нестандартные написания отдельных слов, терминов, имен собственных, на наш взгляд, лучше оставлять в тексте без исправлений, в необходимых случаях (не всегда) снабжая их построчным примечанием с правильным написанием. Для идентификации разных вариантов написания одного и того же имени собственного очень удобны указатели в конце книги. Те фактические неточности источника, которые публикатор считает необходимым отметить, гораздо удобнее указывать в комментарии или вводной статье, а не в подстрочных примечаниях, как сегодня нередко делают.

Как известно, в XX в. появляется огромное количество всевозможных аббревиатур, сокращений, особенно в наименовании учреждений, причем здесь наблюдается немалая вариативность. Нам представляется, что большинство их лучше не раскрывать (хотя бы и с оговоркой) в тексте, а выносить в подробный список сокращений. Менее употребительные из них иногда имеет смысл раскрывать и в самом тексте, но так, чтобы их первоначальный вид был четко виден (дописки в скобках разных типов, другим шрифтом и т.п.).

Вообще, компьютерный набор предоставляет публикатору много прекрасных возможностей разумного приближения к реальному облику документа, грех не воспользоваться хоть некоторыми из них не в факсимильном, «дипломатическом», а в обычном научном издании. Так, например, большое богатство шрифтов позволяет наглядно отделять текст типографски напечатанного бланка документа от того, что в него вписано от руки или на машинке.

Внесение в издаваемый текст любых исправлений, конъектур дело, как мы видим, отнюдь не бездумно-автоматическое. Специфические для нашего столетия трудности создают историку некоторые лингвистические проблемы, связанные и с языковой реформой 1918 г., и с динамикой советского бюрократического новояза, и с энергичным перемешиванием социальных слоев общества. Есть немало написаний, которые сегодняшний редакторский глаз вылавливает как ошибочные, но которые соответствовали языковой норме 1920-х (например) годов. Конечно, по мере приближения к нашим дням острота этих проблем ослабевает, но для первых десятилетий советской власти они стоят острее, чем, скажем, для второй половины XIX века.

Скрупулезное сохранение языковых особенностей текста при публикации документа диктуется интересами отнюдь не одних лингвистов, но и историков. Единообразно обстругивая язык и стиль прошлых десятилетий под нынешний стандарт, мы лишаем историка важных элементов атмосферы эпохи, персональных или коллективных характеристик. Чего стоит, например, весьма приметная смесь неграмотности и революционного пафоса в ряде документов функционеров ВЧК-ОГПУ, подчас старательно сглаживаемая публикаторами. Или обычное для помощника Сталина Амаяка Маркаровича Назаретяна написание слова «дирректива» через удвоенное рычащее «р». Или высокопарно-косноязычные сетования главного искоренителя религии и церкви в аппарате железного Феликса, бывшего военного писаря Е. А. Тучкова на неграмотность своих сотрудников. Текст многих шифротелеграмм и телеграмм того времени, издаваемых по телеграфной ленте или расшифровке, зачастую вообще трудно привести к общеупотребительным орфографии и синтаксису, даже если расставлять знаки препинания в квадратных скобках. Здесь каждый раз предстоит продумывать меру и методы эмендации и транскрипции текста.

В церковной и старообрядческой сфере долго держатся важные элементы того русского языка, который существовал не только до ленинской, но и до петровской языковых реформ; наряду с современными действуют нормы древнерусского и церковнославянского языков. Это нужно учитывать при публикации. Наконец бережного отношения требует и язык документов, созданных носителями народного языка и включающих элементы просторечия, диалектизмы, жаргон и т. д.

Неоговоренная правка языка, а то и стиля документа XX в. стала за советские десятилетия делом настолько привычным, автоматическим, что публикаторы подчас просто не могут себе представить иного подхода. Но уже появляются издания, сохраняющие языковые и стилистические особенности, погрешности документа, подчас снабженные примечанием: «так в тексте»[22].

Это непростые проблемы, однозначных решений здесь сегодня порою не предложить, но во всех перечисленных случаях нельзя забывать о важном текстологическом правиле: читатель публикации должен иметь возможность восстановить первоначальный, подлинный текст документа.

В качестве положительного примера приведем ценное издание ярких нарративных и документальных источников по истории советской кибернетики и информатики, осуществленное недавно двумя специалистами этих наук (не историками). Вряд ли подозревая о правилах издания исторических источников и вековых споров вокруг них, они имели достаточно нормального здравого смысла, чтобы точно обозначать в подстрочных примечаниях все рукописные (карандашные или чернильные) вставки в машинописные тексты, первоначальные варианты при авторской правке, а также — чтобы оставить без исправления «характерные особенности правописания» ученых и других авторов текстов и четко отметить (квадратными скобками) все сделанные конъектуры[23].

Нам уже приходилось напоминать о необходимости соблюдения и других источниковедческих правил при публикации документов XX века[24]. Однако поскольку в некоторых из появившихся с тех пор изданий нет и следа знакомства с такими правилами, нелишне снова напомнить о них.

Одним из первых действий исследователя, берущего в руки документ, является его датировка. От нее затем будет зависеть очень многое и в интерпретации источника, и в самой структуре будущего издания — наиболее желательным представляется расположение документов строго по хронологии, во всей книге или хотя бы внутри ее крупных тематических разделов. Следует помнить, что историк обязан подвергать внешней и внутренней критике на предмет датировки все без исключения документы, включая и те, что содержат так называемую «черную» дату, то есть датированы самим составителем. Дату эту следует непременно проверять; этого общего текстологического правила никто для документов XX в. не отменял[25]. Составители документов и делопроизводители, случалось, ошибались, проставляя дату на документе. Троцкий, например, подчас по забывчивости ставил на своих письмах предыдущий год в первые месяцы после наступления нового года. Нам известны выписки из постановлений Политбюро ЦК РКП(б) 1922—1923 гг., содержащие в проставленных на машинке датах ошибки в числе и даже в месяце. Существуют, наконец, протоколы реально не собиравшихся заседаний Политбюро тех же лет (например, протокол № 117 от 1922 г.) — ими перед очередным съездом партии срочно оформлялись некоторые решения, принимавшиеся ранее опросом; даты на таких документах достаточно условны.

Особую проблему представляет датировка копий, привлекаемых к изданию. Сегодня публикаторы чаще всего ограничиваются в легенде предельно кратким обозначением из одного слова: «копия». Судить об авторитетности копии, близости ее текста к оригиналу, ее полноте, по подобной характеристике невозможно, а между тем все это в немалой степени зависит от датировки копии. Здесь подчас сильно отличаются копии, близкие по времени к подлиннику (рассылочные и др.) — и они имеют свои отличия, как внешние, так и содержательные, от более поздних копий, например, составленных в архиве при многочисленных реорганизациях фондов, обладающих своими особенностями. Адресатам нередко посылали не весь текст документа, а лишь предназначенную для них его часть. В конце 1920-х годов и позднее в архивах, заменяя подлинник копией, бывало, опускали не только резолюции, пометы «врагов народа», но слово «товарищ» перед их именами. Публикатор обязан датировать каждую привлекаемую к изданию копию и сообщать итог этих своих изысканий в легенде с доступной ему степенью точности. Например: «копия, сделанная 08.03.1922 г. для В. И. Ленина», «копия того времени», «рукописная копия, сделанная не позднее 09.04.1925 г.», «копия 1930-х гг.» и г. д.

Приемы установления или проверки времени написания подлинника либо копии документа, конечно, специфичны для каждой эпохи, но здесь наблюдается определенная историографическая преемственность: методы, выработанные на материале предыдущих веков, модернизируясь, могут быть полезны и для нашего столетия. В своем выступлении перед гуманитариями Новосибирского академгородка один из лучших знатоков памятников феодальной эпохи академик М. Н. Тихомиров в 1963 г. перечислил «средства датировки» при «анализе документов советского периода»: «1) типы машинописи и машинок, 2) печати и штемпели, 3) типы советских гербов; 4) марки почтовые, 5) названия документов, учреждений и т.п., подписи, сокращения, 6) история советской орфографии (буква ё), 7) анализ чернил, бумаги»[26]. Конечно, для сфрагистики, почерковедения, истории учреждений XX в. нужно обобщение соответствующих наблюдений в хороших справочниках, доступных историкам. Эта, на наш взгляд, весьма важная задача исторической науки, решение которой очень слабо продвинулось вперед с оттепельных 1960-х годов, когда Михаил Николаевич читал свою лекцию в Новосибирске. Первый же опыт общения с засекреченными документами показал необходимость еще одного справочника, который был бы весьма полезен при решении проблем датировок и подлинности (известны случаи подделок документов XX в.). Это справочник принадлежавших машинисткам секретных шифров, состоящих из 2—3 букв и цифр и проставлявшихся на каждом документе, отпечатанном этой машинисткой.

Нам уже приходилось подчеркивать важность начала неотложных работ по созданию справочника почерков тех деятелей, чьи автографы чаще других встречаются на документах советской эпохи. В архивах сотрудниками-профессионалами накоплен здесь немалый опыт, но нужно скорее его фиксировать в справочных изданиях, иначе будет множиться количество досадных ошибок публикаторов. Уже и сейчас, когда объемы публикаций еще далеки от желаемых, наряду с добросовестной источниковедческой и археографической работой немало изданий, где эта работа проведена с непростительной небрежностью, в том числе и в части атрибуции документов, подписей, резолюций и помет. Так. О. В. Васильева, обнаружив и опубликовав интереснейшее рукописное письмо Л. Б. Красина о подспудных целях кампании 1921—1922 гг. помощи голодающим, ошибочно, вопреки правильной помете кого-то из старых архивистов, атрибутировала почерк и весь документ Л. Б. Каменеву; она же позднее, в упомянутом издании 1996 г. не только повторила эту ошибку, но и приняла секретаря бюро Центральной комиссии по изъятию церковных ценностей В. Лициса за начальника Секретного отдела ВЧК М. И. (М. Я.) Лациса[27]. В той же книге остались непрочитанными и поэтому вообще выпали из издания подписи-автографы под документом видных чекистов И. С. Уншлихта и Т. С. Самсонова; даже наличие этих автографов в легенде не отмечено[28].

Требует большого внимания атрибуция подписей — известен, например, случай, когда Каменев расписывался за отсутствующего Г. Е. Зиновьева, технические секретари иногда пытались копировать подписи под копиями документов своих шефов, но даже если исполненная секретарем подпись на документе четко отличалась от подлинной, публикаторы очень часто не отмечают при издании этот факт неподлинности. В иных сегодняшних изданиях нередко вообще не понять, является ли подпись под машинописным текстом автографом или она сделана машинописью, рукой секретаря или печаткой-факсимиле. А в одном недавнем издании интересных документов Реввоенсовета публикаторы записали в правилах издания: «Отсутствие подписей в протоколах (копиях) не оговаривается», и не ясно, к каким именно документам это относится[29].

Понятное дело, проблемы атрибуции издаваемого документа требуют гораздо более глубокого содержательного анализа, чем одни лишь наблюдения за почерком, подписями. Здесь в полной мере сказывается главный принцип современной текстологии — стремление к полному раскрытию истории текста, со всеми обусловливающими ее общеисторическими обстоятельствами и связями. Так, автором документов, принятых коллегиальным директивным органом, всегда будет сам этот орган, но историк обязан одновременно учитывать при этом всю сумму переменных обстоятельств, включая индивидуальное авторство инициативных документов, другие источники текста, характер его обсуждения, принятия, способ публикации и т. д. Публикатор обязан не упустить при издании всю ту информацию, которую несет сам документ с его пометами, резолюциями, штампами и т. д. (а не только основной его текст), а также отразить в комментарии или введении главные сведения по всем этим вопросам, почерпнутые из других источников. Самый очевидный пример здесь — подписывание по специальному решению Ленина и Политбюро непопулярных директив Троцкого именем М. И. Калинина[30], но есть и куда более тонкие случаи.

Накопленный определенный положительный опыт, надо думать, будет обобщен в новых нормативных документах, обещанных Архивной службой РФ и призванных заменить давно устаревшие, слишком вольготные и неконкретные в части источников XX в. «Правила издания исторических документов» 1990 года. Боязно только, не захлестнул бы тем временем всё и вся вал торопливых непрофессиональных публикаций, выходящих под маркой вполне респектабельных научных учреждений и содержащих подчас очень ценные документы.

Вот свежий пример, по-своему поучительный. Публикаторы вообще отказались следовать каким-либо определенным правилам издания. Между тем задумано солиднейшее (и очень нужное) издание в 4 книгах основных документов по «истории образования многонационального государства Российского». Уже вышла первая книга, анонсирована вторая. Документы в большинстве уже публиковавшиеся, понятное дело. Но что абсолютно непонятно — заимствуя тексты из пары десятков самых разных изданий со второй половины прошлого века до наших дней, публикаторы просто переписывают их с каждой из этих книг, не только не сверяя по архивам, но даже не задумываясь о какой-либо унификации правил передачи текста. В этой книге сколько печатных источников — столько и правил, один текст издан так, соседний по-иному, в одном сохранена орфография книг до реформы 1918 г., в другом — нет, слово Бог пишется то с маленькой, то с большой буквы, на левой странице скопированы все «яти» и «иже десятиричные», на правой их нет. Легенды то вообще отсутствуют, то наличествуют, но самых разных типов. На с. 101—156 текст документов вдруг начинает воспроизводиться курсивом — издателю невдомек, что сейчас в текстологии это знак не подлинного текста документа, а всего, внесенного публикатором. Там, где в легенде указаны архивы (не всегда!), в их названиях полный разнобой, ведь названия эти менялись — один и тот же РГИА идет в книге под тремя разными названиями. Можно, конечно, утешаться, что книга издана под грифом хотя и института РАН, однако не Отделения истории. Но как назло, в редколлегии на первом месте указан доктор исторических наук[31]. Все это особенно обидно, если вспомнить, что поколение наших учителей приучило нас именно издания документов по истории государства и права считать образцовыми в археографическом отношении.

Опубл.: Вопросы истории. 1999. № 6. С. 32-45.

• Размещено: 13.04.2018
• Ключевые слова: археография, публикация исторических источников, издание документов, источниковедение
• Размер: 60.91 Kb
• постоянный адрес:
• © Открытый текст (Нижегородское отделение Российского общества историков – архивистов)
  Копирование материала – только с разрешения редакции