[266]

В нашей археографической литературе последних лет оживленно обсуждается вопрос о возможных приемах сокращенного издания документов. Обычно мнения об этом сводятся к суждениям о достоинствах или недостатках трех видов таких изданий, именно: извлечений из полного текста определенных его частей, регест, а также таблиц.

Регесты, которым посвящено дальнейшее изложение, давным-давно вошли в число распространенных пособий для научных занятий историков-исследователей. Кажется поэтому небесполезно взглянуть на значение, которое им придавалось в прошлом, и на значение, придаваемое им в современной исторической и археографической литературе.

1

Средневековая историография и на Западе, и у нас представлена анналами и летописями, охватывавшими то явления отечественной истории, а то всемирной, какими у нас явились хронографы. Существенно для всех этих видов историографических трудов, что основным, а часто единственным источником для каждого из подобных трудов являлись такого же рода предшествующие им летописные произведения. Актовый материал мы найдем в их составе редко в ранние времена (например, в Повести временных лет, договоры с греками); в позднейшие времена, когда летописная историография уже клонится к упадку, состав летописных источников все более начинает пополняться актовым материалом, но акты эти оказываются почерпнутыми из архивов самих инициаторов или вдохновителей составления того или иного нового летописного свода.[1] Однако в XVII в. значение, придаваемое актовому материалу, возрастает в такой мере, что знаменитый разносторонний немецкий «полигистор» Герман Конринг мог писать (1672 г.) о превосходстве показаний актов по сравнению с показаниями произведений анналистического порядка.[2]

В Германии этому способствовали разгоревшиеся на исходе Тридцатилетней войны и особенно после Вестфальского мира споры вокруг прав на титулы и владения. Решать эти споры возможно было, лишь привлекая в качестве убедительнейших доказательств именно древние акты. Но среди них оказывались как подлинные, так и поддельные. Таким образом, в силу этих, как их называли тогда, «дипломатических войн» (bella diplomatica) возгорелся интерес к акту и к неизбежному при этих спорах критическому его изучению.[3]

[267]

Аналогичное пробуждение интереса к акту наблюдаем и во Франции. И там возникает полемика вокруг вопроса о подлинности древних актов. Противником крайностей, допущенных в этой критике иезуитом Папеброхом (1628—1714), выступил знаменитый член конгрегации св. Мавра Жан Мабильон (1632—1707), изумительное трудолюбие которого позволило ему собрать огромный материал древних дипломов и благодаря выдающемуся дарованию стать основателем новой науки об акте, названной по имени его основного труда дипломатикой. Разыскивать необходимый для исследования материал Мабильону пришлось не только в родном для него богатейшем архиве Сен-Жерменского аббатства, но и во многих других хранилищах Франции и Италии. Биограф Мабильона отмечает те неимоверные трудности, которые стояли тогда на пути исследователя актового материала, разбросанного по многочисленным тогдашним монастырям; путешествуя, частью даже пешком, от монастыря к монастырю, питаясь иной раз подаянием, бенедиктинец на доле испытывал, по выражению того же биографа, ту бедность, одеяние которой он на себе носил.[4] Одновременно с архивными розысками актового материала шло и довольно беспорядочное обильное его издание. Уже Мабильону приписывают мысль о необходимости издания каталога напечатанных актов, без наличия которого последующие архивные разыскания становятся затруднительными.[5]

В Германии к таким же мыслям о значении актов пришел в своих занятиях знаменитый немецкий ученый Готфрид Вильгельм Лейбниц, совмещавший свои философские труды с исполнением должности брауншвейгского придворного историографа (Hofhistoriograph). Он теперь считал, что «таблицы публичных актов являются надежней-

[268]

шею частью истории» (pars historiae certissima). Немецкий историограф Вегеле отмечал, что до половины XVII в. «едва ли можно было говорить» о сборниках актов, но затем акты стали предметом такого большого интереса, что время начиная с 1700 г. можно назвать «aevum diplomaticum».[6]

Наконец, в 1740—1744 гг. вышел соответствующий ученым пожеланиям труд дрезденского архивариуса Петра Георгиша, название которого — «регесты» — утвердилось в исторической науке для обозначения особого приема сокращенного издания документов.[7] В открывающем книгу обращении «к благосклонному читателю» Георгиш прежде всего отмечает, что Лейбниц и Людевиг[8] уже до него «прекрасно» разъяснили значение дипломов и других публичных документов для исторического исследования. «Гений нашего века», по его словам, нашел свое выражение в том, что теперь уже не довольствуются, как это было ранее, «простыми повествованиями», если они не подтверждены никакими документами. Далее Георгиш более подробно развивает эту мысль, отмечая, что «во времена наши и отцов наших» «ученнейшие мужи» с рвением принялись за архивные разыскания и в «короткое время» открыли безграничную массу древних документов; в течение столетия было издано «неизмеримое» количество томов документов. Теперь, по словам Георгиша, оказывается уже невозможным просто по памяти установить, напечатан ли вообще или где именно напечатан тот или иной документ. Указывая на затруднения, созданные этой обратной стороной актового изобилия, Георгиш отмечал, что и до него некоторые выдающиеся ученые чувствовали потребность в составлении каталогов и указателей документов; они и пытались это делать в своих трудах, но разные обстоятельства мешали им в этом деле. Предпринимая свое издание, Георгиш надеялся, что он «заслужит благодарность у всех благоразумных ценителей такого рода произведений».

Приемам своей работы Георгиш отвел небольшой абзац. Он указал, что в своих регестах сжато изложил содержание документов (in summas et arguraenta contraxi); отметил особенности употребляемого ими обозначения даты; не нашел, однако, нужным отметить в предисловии «того, что, конечно, всякий раз им указаны местонахождения тех документов, регесты которых им составлены».

Почти одновременно с работой Георгиша появляются первые подобные работы и во Франции. Брекиньи, член французской Королевской академии надписей и литературы (Académie Royale des inscriptions et belles-lettres), явился автором такой работы.[9] В своем предисловии Брекиньи изложил историю ее возникновения. Французские аналогии регест возникли без какого-либо воздействия со стороны немецкого начинания и даже без какого-либо знакомства их инициаторов с трудом Георгиша; если отмечать здесь воздействие чьего- либо опыта, то сам Брекиньи упоминает лишь об английских изданиях того времени, именно о работах Rymer’a. Тем показательнее, что появление регест являлось и здесь как следствие перелома, переживаемого в своем развитии ее национальной исторической школой.

Согласно разъяснениям Брекиньи, французские историки «дол-

[269]

гое время» пользовались одними повествованиями («les écrits historiques»), не прибегая к дипломам и тому подобным памятникам. Однако, когда в 20—30-х гг. XVI в. появились первые исторические труды, основанные на данных дипломов, тотчас в архивы в поисках материала направились и ученые, и юристы, и антикварии, и другие «неутомимые люди». В итоге Франция обогатилась «объемистыми» (volumineuses) собраниями хартий. В начале XVIII в., когда, опять-таки по примеру Англии, правительство решило содействовать этим архивным разысканиям, то оказалось необходимым иметь при определении новых находок указатель (table) того, что уже издано. Проект такого указателя был предложен уже в 1746 г., но составление его задерживалось, переходя от лица к лицу, а также из-за следовавших изменений самих приемов издания, и только в 1769 г. такой том, законченный уже Брекиньи, вышел в свет.

Внимание Брекиньи, которому пришлось пересмотреть, по его признанию, все ранее сделанное, было направлено главным образом на возможно большую точность изложения содержания диплома, а также на особенности датировки его; все это с целью возможно более верного установления, не издан ли ранее вновь обнаруживаемый диплом.

Георгиш не нашел себе должных продолжателей, хотя некоторые опыты аналогичных работ и были сделаны германскими историками второй половины XVIII в. Издание исторических документов шло в те годы в виде отдельных появлявшихся то здесь, то там сборников, составители которых не придавали особого значения розыскам, что и где было ранее напечатано.

Положение резко изменилось, когда в итоге крупнейших исторических событий, потрясших Европу в конце XVIII — начале XIX в., начиная с Французской революции и последовавших за ней событий, наступили времена подъема национальных движений. В Германии после унижений, испытанных ею в годы наполеоновских войн, такой национальный подъем сказался с особой силой и нашел яркое отражение также в историографии; последнее сказалось и на судьбе занимающих нас регест. В 1819 г. здесь было создано при ближайшем участии виднейшего германского политического деятеля барона Карла фон Штейна Общество для изучения ранней немецкой истории. Основной задачей Общества явилось издание исторических памятников этой эпохи. Так возникло знаменитое собрание документов германского средневековья в до сих пор продолжающейся серии Monumenta Germaniae Historica.

В 1823 г. к работе в Обществе был привлечен Георгом Генрихом Пертцем, ближайшим тогда сотрудником Штейна, лишь недавно (1817 г.) кончивший университет доктор права Иоганн Фридрих Бемер (1795—1863), выходец из среды высшей бюрократии, жившей прочно в традициях старого быта и взглядов.

Первой работой Пертца явилась подготовка к изданию древнейшей группы дипломов — вплоть до конца правления Каролингов. С этой целью он принялся прежде всего за составление перечня подлежащих изданию дипломов. По его примеру за аналогичную ра-

[270]

боту по составлению перечня актов (в их переписке того времени он так и назван: «Urkundenverzeichniss») принялся и Бемер. Несмотря на постоянно связывавшие их дружеские отношения, вскоре взгляды их на предпринятую работу коренным образом разошлись. Пертц видел в своей работе над составлением перечня актов лишь подготовительную ступень к последующему изданию задуманного им дипломатария, т. е. полного издания всех поименованных в составленном им перечне актов. Бемер же усвоил взгляд, согласно которому перечень становился в известной мере самостоятельным научным предприятием.[10]

Когда Бемер приступал к работе над задуманным перечнем, он был полон преклонения, вслед за Лейбницем, перед значением для исторического исследования именно актов, которые «освещают события так, как их тогда наблюдали, а не так, как о них позднее думали». Вместе с тем, наблюдая над скопившейся в течение более чем двух столетий в беспорядочно и случайно предпринимаемых изданиях массой актов, он видел такой здесь «хаос», что ответ на вопрос, издан или не издан такой текст, может быть «делом в большей степени божественного всеведения, чем человеческого знания». Перечень изданных актов и должен был явиться средством избежать «хаоса».

Бемер повел работу над составлением перечня с необычайным трудолюбием и успехом. В течение двух лет им был приготовлен первый том, обнимающий акты времен правления римских королей и императоров за 911—1313 гг. Как объяснял Бемер «друзьям немецкой истории» в своем предисловии к издаваемому тому, он дал этому перечню название «Хронологическо-дипломатических регест», следуя в этом своему предшественнику по аналогичному труду — Георгишу.[11] Работа над составлением уже теперь «регест» стала предметом неустанного и беззаветного труда всей последующей жизни Бемера. Он не раз имел возможность изложить свои взгляды на задачи и приемы составленных им регест.[12] Тринадцать лет спустя после выхода первого тома в предисловии к тому регест 1246—1313 гг. Бемер писал, что это издание является «не только улучшенным и увеличенным изданием прежнего, но и совершенно новой работой». Основным вопросом для Бемера должен был оказаться и оказался вопрос, каков должен быть состав каждого отдельного регеста. Установив составные части регеста, Бемер построил таблицу, разграфленную вертикальными линиями. В каждом из образовавшихся таким образом столбцов Бемером последовательно были размещены порядковый номер, годы правления данного короля, календарная дата и место, где был совершен акт, изложение содержания акта и издание (или архив), где находится сам акт.

Самым трудным был, конечно, вопрос о передаче содержания акта, и решение его Бемером претерпело существенные изменения. В издании 1833 г. Бемер писал, что выдержки из актов, основанные на собственном прочтении им акта, так точны, что не могли бы никак быть поняты иначе или же быть смешаны с текстом другого акта. В упомянутой выше статье Бемер писал о передаче в регестах суще-

[271]

ственного содержания акта, которая, однако, не должна быть слишком пространной, что затруднило бы доступность обозрения регест, а последнее, писал Бемер, является «свойственным их преимуществом». Наконец, еще позднее (1844 г.) в предисловии к изданию регест 1273—1313 гг. Бемер писал о нем как об издании не только улучшенном, но и как о «совершенно новом». Он считал, что в теперешнем изложении его регесты стали столь исчерпывающими, что в большинстве случаев могут заменить полный текст соответствующего акта; вместе с тем и примечания здесь стали иногда небольшими исследованиями. Именно в последних нашли свое отражение и реакционно-консервативные взгляды Бемера, особенно сказавшиеся в характеристике Фридриха II; в отличие от Пертца Бемер отрицательно относился и к Пруссии, от которой, как он писал Пертцу, приглашавшему его переехать в Берлин, не ждет ничего хорошего.

Уже при первом своем появлении регесты Бемера произвели, в первую очередь на Пертца, чрезвычайно сильное впечатление по той массе материала, которая теперь была извлечена из забытия и становилась известной исследователям. Биограф Бемера, известный деятель тех же Monumenta Germaniae Historica В. Ваттенбах, писал, что регесты Бемера «создали эпоху».[13] То же писал о них и историк дипломатики Р. Розенмунд, отмечая, кстати, как парадокс, что Бемер, пренебрежительно относившийся к тогдашней дипломатике, считая, что она занята несущественными пустяками, именно своими регестами дал сильный толчок ее дальнейшему развитию.[14] О значении регест Бемера для будущего науки можно судить и по совершенно новым, переработанным их изданиям, как например по изданию Е. Мюльбахером регест 715—918 гг. Здесь от регест самого Бемера Мюльбахер оставил только внешний их распорядок, однако все же они перепечатывались как регесты Бемера и в издании на первом месте помещалось старое предисловие Бемера, а лишь затем второе предисловие нового издателя.[15]

В написанной в 1878 г. статье виднейший деятель все тех же Monumenta Germaniae Historica Г. Вайц (1813—1886) подвел некоторый итог изданиям регест за годы, протекшие со времени издания их первого тома в 1831 г. Бемером. Он отметил прежде всего «большой, почти необозримый» ряд изданий регест. Оказалось, что регесты пригодны при работе как над уже известным в печати материалом, так и при работе над неизданным еще, впервые вводимом при их помощи в научный оборот. Они могли быть применены при составлении сборника документов, относящихся к деятельности одного лица или одной местности; они явились пригодными при работе над актовым и над повествовательными текстами; можно было составить сборники регест однородных документов; можно было соединить документы различных разновидностей.

При всем этом разнообразии возможного использования регест некоторые случаи обратили особое внимание Вайца. Одним из возникших перед Вайцем вопросов был вопрос о приемах передачи содержания данного акта. Вайц ставил решение этого вопроса в зависимость от предназначения данных регест. Они могли бы быть

[272]

составлены для занятий ученых-историков, но могли бы служить и для чтения широким кругам «друзей истории». Везде, конечно, условием составления регест должна была быть точность передачи содержания. Однако в вопросе о степени подробности этого точного изложения Вайц разошелся с другим знаменитым своим коллегой Т. Зиккелем, известнейшим автором дипломатических исследований. Именно Зиккель полагал, что подробность изложения содержания в регестах должна быть одинакова вне зависимости от того, составлены ли они для ученых или для любителей истории. Вайц же обосновывал противоположный взгляд тем, что самое подробное изложение все же не сможет заменить полного текста документа и что достоинством регест является именно то, что благодаря сжатости своего изложения они доставляют возможность удобнейшего обозрения содержания документа.

Вайц коснулся также вопроса о целесообразности сочетания в одном издании регест и целостного издания текста документа. Он основывал свои заключения на сделанных уже нескольких опытах такого сочетания: то регесты составляли основное содержание тома, а особо важные документы, хотя уже включенные в общий состав регест, печатались добавочно целиком в виде особого приложения; то, как это делал и Бемер, одни документы печатались полностью, а другие — в виде регест, но размещались они все в общем хронологическом порядке, однако нумеровались только полностью издаваемые документы, а регесты печатались петитом и вне общей порядковой нумерации. Из таких и вообще всяких возможных других способов сочетания регест и полных текстов Вайц считал самым целесообразным издание в томе наряду с полным текстом также и регест с общим порядковым номерным обозначением и печатаемых тем же шрифтом, что и полностью издаваемые документы.[16]

В какой мере регесты вошли в обычный обиход немецкой источниковедческой литературы, можно судить и по тому вниманию, которое нм уделил грейфсвельдский профессор Эрнст Бернгейм (1850—1942) в своем столь известном среди историков «Учебнике исторического метода» (он вышел в первом издании в 1889 г.). Бернгейм видел перемены, происшедшие вследствие перехода от изучения сравнительно доступного количества документов ранних времен к необъятному количеству документов нового времени, когда нет никакой возможности издать их полностью. Видел он и то, что возникло поэтому «настоятельнейшее требование» дать их исследователю в сокращенном виде извлечений, или регест. Допустив происходящую при этом «известную обработку» материалов, Бернгейм отчетливо сознает «опасность, что этим будет введено в издание нечто субъективное», но успокаивает его лишь то, что другого средства преодолеть возникшие трудности, по его мнению, вообще не существует. Взглянув на регесты как исследователь-историк, Бернгейм оценил в них то, что они сберегают ученому «длительнейший и утомительнейший» труд розыска документов, находящихся в разных хранилищах и рассеянных по разным изданиям.

Ценя, таким образом, регесты, Бернгейм, подобно Вайцу, подвел

[273]

некоторый итог наметившимся типам регест: по составу источников, лежащих в их основе, ими оказывались только акты или акты, смешанные с извлечениями из повествовательных памятников; по изложению содержания — краткие или подробные; по данным «формалий» (т. е. заголовков и легенд) — обстоятельные или ограничивающиеся одной датой; по языку — сделанными на языке подлинника или же на современном, а также на латыни; наконец, регесты неподлинных актов помещались в порядке общей нумерации или же в особых приложениях. Бернгейм отметил, что, конечно, многое в выборе типа регест должно было зависеть от времени, к которому относились источники регест, а также и от задач, которые данное издание регест ставило перед собой.[17] Сам факт, а тем более эти итоги служили немалым свидетельством той разносторонней роли, которую играли регесты в научном аппарате историка, стремящегося возможно расширить документальные основы своего разностороннего исследования.

До сих пор были отмечены исключительно мнения историков о регестах. Не меньший интерес и значение должны представлять в этом отношении голоса архивистов, особенно теперь, когда занимающим историков предметом регест, как правило, являются по преимуществу архивные документы. В конце XIX в. (1898 г.) появилось составленное тремя голландскими архивными деятелями «Руководство для упорядочения и описания архивов». Оно тотчас было переведено на ряд языков и, что важнее всего для нас, стало известным и советскому читателю в самые первые годы нашего архивного строительства благодаря сделанному одним из преданных тогдашних ревнителей архивного дела И. А. Голубцовым подробному изложению его содержания.[18]

Регестам в этом «Руководстве» отведено было значительное место. И. А. Голубцов отметил, и это действительно отвечало тогдашнему положению дел, что «в русском архивном обиходе» термин «регесты» не употребителен, и предложил применяемый голландскими архивистами термин «список регест» заменить описательно и достаточно точно «хронологической росписью содержания древних документов».

Для голландских архивистов «список регест в общем определении по существу является не чем иным, как сокращенным сборником документов». Особый интерес этого руководства для изучения регест состоит в том, что архивный инвентарь (в их изложении) должен «в той мере, в какой это возможно, стоять на точке зрения учреждения, архив которого упорядочивается». Регесты же должны иметь в виду на первом плане интересы пользующегося ими исследователя. Поэтому голландские архивисты полагают, что в инвентаре внимание должно быть обращено на документ как таковой; в регестах же — преимущественно на содержание данного документа. Исходя из этого, различно должно быть и построение записей инвентаря и регест: в инвентаре на первом месте должно находиться обозначение разновидности включаемого в его состав документа, а только затем размещаются другие элементы записи (например, на первом месте купчая, приказ, донесение такого-то такому-то о том-то);

[274]

в регестах, полагают они, где существенно содержание, а не документ как таковой, следует соответственно обозначать прежде всего именно это содержание, кратко или же подробно (например, такой-то писал тому-то о том-то).

Заслуживают тем более внимания и суждения о регестах в новейших архивоведческих трудах. В своей обширной «Архивистике», составившейся из лекций, читанных в римском университете и обращенной к «архивистам всего мира», Евгений Казанова отвел значительное место регестам. Казанова, впрочем, определил регесты применительно не столько к вопросам издания документов, сколько к архивной работе над ними, как «сжатое, более или менее подробное изложение содержания единичного акта». Более внимательно чем кто-либо другой, в особом параграфе Казанова остановился на вопросе о значении «личного характера» составителя регест; он должен-де обладать многими свойствами — быть ученым настолько беспристрастным, чтобы суметь понять умонастроение автора документа и передать смысл его слов и мыслей; при этом Казанова сознает всю нелегкость выполнения этого требования.

Формы регест, намечаемые Казановой, общи и нам знакомы. Казанова, впрочем, отмечает опасность распространенной формы регест, которые тогда могут стать «морем бесполезных слов» и им можно предпочесть в таких случаях издание полного текста документа. В то же время и сжатая форма регеста может повести к «излишней скупости» его содержания. Вывод — средняя, как «более уравновешенная», форма заслуживает «наибольшего доверия». Казанова предлагает сохранять порядок изложения в документе и в регесте, обращая вместе с тем внимание на «внешние» данные, которые могут способствовать критическому рассмотрению документа, как-то: дата, печати, «природа» (разновидность), приложения и т. д. Казанова против внесения в регест цитат, что, по его мнению, повредило бы единообразию всего изложения.[19]

Другой итальянский архивист Пио Пеккьяи, директор одного из миланских архивов, поместил в своем «Практическом руководстве для архивистов» целиком «Общие правила для издания исторических текстов».

В этих правилах один, более обстоятельный, из двух разделов отведен «интегральной публикации текстов», другой — «неинтегральной». Последний в свою очередь состоит из небольшого введения и двух параграфов: о «публикации текстов путем извлечений» и «о публикации текстов в форме регест» (также «простых регест»). Именно этот второй раздел представляет для нас особый интерес так как ни в одной из предшествующих работ вообще не затрагивался вопрос о приемах и о значении извлечений из полного текста документов и тем более но обсуждалось их сравнительное значение. Правила проводят грань между этими двумя приемами сокращений текста, исходя из назначения каждого из этих видов «неинтегральной публикации». Регестам эти правила предназначают «почти всегда» характер «предварительной публикации, задача которой служить последующим разысканиям», в то же время извлечения, «напротив

[275]

того, имеют характер дефинитивной публикации, по крайней мере соответственно цели, поставленной издателем». Сообразно с различием этих задач читаем: «публикация в виде регест» содержит «обилие сведений», но в кратком их виде, извлечения же доставляют «существенные сведения в их полном виде, причем издатель должен в предисловии «точно определить» их задачу. Исходя из такого различия, правила предназначают «простым регестам» быть «гидом» читателя, сообщая ему наибольшее число сведений и употребляя притом «наименьшее число слов наиболее ясно и точно». Передавая в неполном виде лишь текст, регесты должны во всем остальном вполне соответствовать, согласно правилам, тому, что последними требуется, и при полном издании текста документа.[20]

Полемика, разгоревшаяся в 1957 г. между немецкими архивистами, касалась, как показывает заглавие их статей, вопросов преимущественно технических. Так, К. Демандт, государственный архивный советник (Висбаден), озаглавил свою статью «Современная техника составления регест», а его оппонент А. Шмидт (директор архива в Кобленце) — «„Принцип фонда” и техника составления регест».[21] Оба автора являются деятелями не центральных научных учреждений, ведущих крупные научные издания, а местных учреждений; это отразилось на некоторых особенностях их суждений. Немалое значение имеет и то, что оба они являются архивными деятелями, что наложило тоже свой отпечаток на их доводы.

В общих вопросах у них нет разногласий. Шмидт «вполне» согласен с Демандтом в вопросе об общем характере регест. Также находим у них согласие в том, на кого должны быть рассчитаны эти сборники регест. Демандт полагает, что регесты предназначены «в меньшей мере для ученого, а прежде всего для возможно широкого круга потребителей»; таким же образом А. Шмидт предлагает предоставить обсуждение спорного вопроса «изучающим историю родного края» пли «более широкому кругу лиц, интересующемуся историей».[22]

Основным спорным вопросом в полемике этих авторов является существенный именно для архивистов и в меньшей мере для историков вопрос, должен ли сборник регест исходить из принципа фонда и содержать регесты документов только одного этого фонда или же он должен содержать совокупность регест, определяемых не принципом фонда, а какой-либо определенной темой.[23] При составлении сборников регест для К. Демандта основным является, по опыту, длительная затяжка работ над тематическими сборниками регест, связанная с трудностями розысков документов в разнообразных хранилищах, а также архивный аргумент, что отдельные архивные фонды обесцениваются для будущих работ изъятием из них ценнейших материалов. Шмидт же защищает интересы уже не архива, а только науки. Как он пишет, «тема и источник предопределяют приемы издания, а не принципы архивной организации», причем сборник документов или регест должен удовлетворять «основному началу научности — полноте материалов».[24]

В полемике обоих авторов затронуты почти все вопросы, связанные с составлением и изданием регест в их разносторонних сочета-

[276]

ниях и решениях, вплоть до особенностей шрифтов и порядка размещения отдельных их частей.

Последнее слово о регестах принадлежит авторам новейшего марксистского «Введения в изучение истории», вышедшего в ГДР под редакцией потсдамских профессоров Вальтера Эккермана и Губерта Мора. Здесь один из авторов, И. Гартман, устанавливает как «обычные» две «формы издания» актов: одну — это полное их издание и вторую — это регест, в котором полный текст акта «заменяется точной и исчерпывающей передачей содержания акта». Далее Гартман отмечает то, что общим для этих обеих «форм издания акта» является наличие легенды. Гартман считает, что регесты при все увеличивающемся количестве материала, «кажется, станут в обозримом будущем единственной успешной формой публикации средневековых документов».

Другой автор в этом же коллективном труде, X. Герике, отметив особые заслуги И. Бемера, указывает, что «Regesta Imperii» «до сих пор» при всех их переработках другими учеными сохраняют его имя. Он считает, что регесты имеют «неоценимое значение» при работе над актовым материалом именно благодаря тому, что они дают возможность объединить «часто рассыпанные по разным изданиям материалы в одно целое». Оба эти автора пишут, конечно, и о составе регест, не внося в этом отношении ничего нового.[25]

Регесты как форма сокращенного издания акта получили свое начало, а затем разнообразнейшее развитие преимущественно в Германии. Но и в других странах перед историками вставал тот же коренной вопрос о необходимости выработки каких-либо твердых приемов сокращенного издания документов. Так это и случилось.

Во Франции после Брекиньп литература сокращенных изданий преимущественно вылилась в «каталоги актов». В своем известном «Мануэле дипломатики» А. Жири даже не упоминает о регестах Бемера. Говоря же «о каталогах актов», он пишет, что если в такой каталог вклиниваются также «известия, заимствованные из повествовательных источников, то каталог актов становится регестами».[26] Итак, сам термин «регесты» приобрел здесь другой смысл. А. Боюар, автор новейшего труда по дипломатике, касаясь регест Бемера, называет их «хронологическим каталогом дипломов».[27] Другой французский автор — Ш. Тессье — в своем обзоре дипломатики отмечает общее положение дел с «каталогами актов». «Литература каталогов актов, пишет он, — имела более счастливую судьбу в германских странах, чем во Франции». Упомянув о регестах Бемера, Тессье продолжает: «Значение, которое скрывается под употребленным Бемером латинским словом Regesta, по-немецки Regesten, включает каталог, но также выходит за его пределы»; последнее для Тессье состояло в том, что Бемер использовал для своих регест не только акты, но и данные повествовательных памятников. Это и отличает, согласно Тессье, французские «каталоги актов» от немецких регест.[28] Несомненно, что французскому опыту сокращенных изданий следует посвятить особую статью.[29]

Точно так же совершенно особую форму получило сокращенное

[277]

издание актов в Англии в виде так называемых «календарей» (calendars). В XVII—XVIII вв. они явились ключом к содержанию серии документов, состоя из именных и географических указателей, а иногда и указателя предметов. По акту 1838 г. они приобрели вид сжатого изложения серии документов. Как отмечала И. И. Любименко, прекрасно с ними знакомая, они при общем отличии от аналогичных немецких и французских изданий в большей степени, чем последние, рассчитаны также на более широкого читателя. И эти издания требуют особого рассмотрения.[30]

2

В России В. Н. Татищев составлял свою обстоятельнейшую историю, полагая, что единственным и достаточным для нее источником являются лишь летописи и такого же рода повествовательные источники. Однако уже вторая половина XVIII в. отмечена новым и живейшим интересом к актовым материалам.[31] Знаменателен в этом отношении подбор источников в тяжеловесной, огромной «Истории Российской от древнейших времен» кн. М. М. Щербатова. Наглядным показателем этого могут также послужить многотомные издания документов, прежде всего новиковская «Древняя российская вивлиофика».

В начале XIX в. деятельность оказавшегося не у дел канцлера Н. П. Румянцева была уже совершенно целеустремленно направлена па розыск материалов в монастырских по преимуществу хранилищах. В лице П. М. Строева и К. Ф. Калайдовича Румянцев нашел ревностных исполнителей своих намерений. А Строев вскоре вышел и на самостоятельную дорогу, устроив с помощью Академии наук свое знаменитое археографическое путешествие. Строев знал «знаменитых археографов» Европы и видел ясно тот путь, который, необходимо пройдя, «отечественная Клио из жалкого бедняка соделается обладательницей несметных сокровищ». Для этого надо было «извлечь, привести в известность ... письменные памятники нашей истории и древней словесности, рассеянные на обширном пространстве от Белого моря до степей украинских и от границ Литвы до хребта Уральского». Это и должен был осуществить «странствующий, или, лучше сказать, скитающийся, в пустыне археограф» в предположенной «исторической экспедиции», увенчав ее работы «общей росписью, систематически расположенной, которая при возможной краткости представляла бы самое полное и вернейшее описание всех где-либо существующих памятников нашей истории и литературы от времен древнейших до XVIII века»,[32] т. е., иначе говоря, мечтая о своде регест. Путешествие Строева совместно с Я. И. Бередниковым повело к образованию Археографической комиссии. Многочисленный ряд изданий Археографической комиссии, а также и другие появившиеся в те же годы издания вызвали вопрос о регестах.

Бередников, игравший в те годы в Археографической комиссии в качестве главного редактора выдающуюся роль в ее работах, заговорил в заседании ее 2 октября 1852 г. об «ученых регестах».

[278]

«Составление ученых регестов древних дипломов (diplommata acta), — полагал он, — занимает важное место в науке, известной под именем археографии». Бередников в сжатом виде наметил и то, каковы должны быть, по его мнению, эти регесты. По его суждению, «подобные регесты, или описания древних грамот, должны составляться без излишней подробности, но и с возможной полнотой, так, чтобы в кратких словах достаточно обозначалось содержание описываемых в них памятников». Отметив разнородность и сложность познаний, необходимых для составления регест, Бередников писал об изложении содержания актов, что оно «составляет главную трудность, если регесты предназначаются служить руководством для историков и если при составлении их имеется в виду польза науки». Точнее, касаясь состава регест, Бередников определял его как обстоятельное изложение содержания, палеографическое описание подлинника, определение времени его написания.[33]

А. А. Куник в записке, доложенной в Археографической комиссии 7 апреля 1872 г., отмечал, что уже «почти 20 лет» обсуждается вопрос о составлении «указателя к русским грамотам», в котором нужда сказывается «беспрестанно». Действительно, немногими годами позднее только что приведенных суждений Бередникова о том, каковы должны быть регесты актов, в заседании комиссии 13 мая 1855 г. по предложению председателя ее — А. С. Норова — было поручено тогда члену комиссии А. В. Терещенко составление «Хронологического реестра всем напечатанным русским актам, с означением времени, содержания и книги, где помещен какой-либо акт». Терещенко тотчас приступил к описанию грамот. Работая, по его собственному признанию, добросовестно и «неутомимо», Терещенко считал в последнем из своих ежемесячных отчетов (их было 20, но первые два не сохранились), 6 декабря 1856 г., свою работу по просмотру изданий законченной. В особой записке 18 марта 1858 г. Терещенко подвел итоги своей работы: им было просмотрено более 3000 книг (среди них также были периодические издания и некоторые губернские ведомости) и составлено более 15 тыс[яч] «статей»; последние являлись не «голым перечнем дел и их наименований», но содержали и «выписки» о том, что, как он считал, «отчасти внесено ныне в историю нашу и что следует еще дополнить в ней»; помимо этого, им были написаны введение, в котором исчислено 365 наименований актов X— XVIII вв., а также «библиографический очерк»; но «главное», как подчеркивает Терещенко, было в «изложении» содержания. Своему труду Терещенко думал дать название «Указатель правительственным и частным бумагам».

Однако работу Терещенко постигла неудача. Археографическая комиссия нашла, что указатель этот «в некоторых отношениях не соответствует современным требованиям библиографии от трудов такого рода». Комиссия предложила Терещенко заняться «переработкою и исправлением» его указателя, однако он за это дело не принялся.[34]

Три года спустя, 7 августа 1858 г., вновь вернувшись к вопросу о завершении сделанной Терещенко работы, комиссия решила «на

[279]

первый раз» поручить проверку указателя члену комиссии И. Д. Галанину; вместе с тем решено было отпечатать 50 экземпляров списка использованных Терещенко изданий «с белыми прошивными листами», чтобы «и другие любители отечественной истории» могли принять участие в его пополнении и исправлении.[35] Это пожелание комиссии не было осуществлено. Но указатель Терещенко и в таком виде рассматривался комиссией как достаточная основа для его дальнейшего продолжения.

В 1862 г. комиссия приступила к новому изданию под названием «Летопись занятий Археографической комиссии». Особый раздел в этой «Летописи» в первом томе (СПб., 1862) был отведен «Указателю актов и документов, напечатанных в книгах и периодических изданиях, вышедших в 1860 г.». В примечании комиссия сообщила, что она предполагает продолжить этот раздел и в следующих выпусках, «вполне сознавая настоятельную» в нем «необходимость для занимающихся отечественной историей». И действительно, в следующем, втором, томе «Летописи» (СПб., 1862) под тем же заголовком был помещен указатель актов и документов, изданных в 1861 г. Хотя в следующих томах «Летописи занятий» продолжение этого указателя не появилось, но мысль о нем отнюдь не была заброшена; наоборот, речь шла о его некотором усовершенствовании. Так, А. А. Куник в заседании комиссии 17 августа 1868 г. представил «образчик хронологических замечаний и пояснений», которыми он предложил снабдить «список всех напечатанных на русском языке актов, относящихся к русской истории, имеющий быть помещенным» в «Летописи занятий Археографической комиссии». Комиссия этот образчик «вполне одобрила». Но все же издание такого указателя так и оборвалось на двух указанных годах.[36]

Когда в 1869 г. председателем Археографической комиссии стал П. А Муханов, указатель Терещенко вновь явился предметом внимания комиссии. П. А. Муханов теперь предлагал, очевидно не раз, А. А. Кунику и А. Ф. Бычкову приступить к его печатанию. Однако, как пишет о том А. А. Куник, оба они «постоянно» приводили в ответ ему именно то, что этот указатель не может быть напечатан «без предварительного тщательного пересмотра его». Затем Муханов предложил уже одному Кунику заново заняться им (Бычков составлял тогда указатель к летописям). Куник принялся в сентябре 1871 г. при содействии Н. П. Барсукова (впоследствии известного биографа Строева и Погодина) за это дело. Однако и план предпринятой теперь Куником работы, и ее приемы, доложенные Куником в заседании Археографической комиссии 7 апреля 1872 г., существенно отличались от того, что сделал Терещенко. Куник исходил прежде всего из того, что если работать ему одному или даже с одним помощником, то составление общего хронологического перечня всех русских изданных актов потребовало бы нескольких лет подготовки, «прежде нежели можно бы было приступить к печатанию единой строки». Куник же стремился выполнить свою задачу «вернее и скорее», удовлетворяя тем «главнейшие потребности указателя к грамотам». Поэтому Куник предложил вести работу, опи-

[280]

сывая акты последовательно по отдельным сборникам. Когда же они «с возможной полнотой описаны будут», тогда только должен будет быть поставлен вопрос об общем хронологическом указателе.

Перечень Куника и по своему составу должен был быть иным. Он включал бы описание не только актов, изданных полностью, но и изданных в отрывках или в извлечениях, а также переведенных с других языков. Стремясь не затянуть работу, Куник полагал составить перечень так, чтобы он отвечал «только самым насущным потребностям», оставляя «будущности» исправления «согласно требованиям современной науки». Поэтому заголовок должен был быть «намеренно» перепечатан «дословно» таким, каким он именуется в изданиях.

Куник признавал, что такая «простая» перепечатка заголовков, составленных «разными учеными и полуучеными», конечно, удовлетворяет только «самой насущной потребности», когда же их нет или они «чересчур неопределенны», то следует добавлять, по Кунику, к ним «несколько слов»; даты обязательно проверять, но следует «довольствоваться тем, что возможно сделать в короткое время»; каждый сборник описывается отдельно; библиографические дополнения делаются в зависимости от времени и средств; том состоял бы из заголовков грамот, хронологического комментария, указателей — личного, географического и предметного —и алфавитного списка сокращений. Куник предложил дать своей работе «краткое, удобное для ссылок» заглавие — «Перечень актов», добавив к нему «объяснительное заглавие» — «Материалы для подготовления полного хронологического указателя русских грамот и документов, относящихся к истории России (до 1700 г.)». Комиссия постановила просить Куника «немедленно приступить» к печатанию тома в количестве 600 экземпляров.[37]

Через год с небольшим — 13 октября 1873 г. — Куник уже сумел доложить в очередном заседании Археографической комиссии, что «главный текст» «Перечня русских грамот» закончен печатанием; осталось же сделать только перечисленные уже выше другие составные части этого тома. Куник сообщил и о том, что можно тотчас начать работу над вторым томом, если только будут назначены к этому средства. И действительно, второй том перечня был завершен и отпечатан в такой же главной своей части. Куник начал работу и над рукописью, долженствующей оказаться третьим томом.[38]

Составленные Куником в кратчайшие сроки тома указателя представляют собой замечательный труд. В своей записке он придавал особое значение правильному определению даты акта. Поэтому Куник сопровождает приводимую им дату акта примечаниями, всегда в виде точных цитат из его текста, прежде всего в тех случаях, когда даты в акте совсем нет или же когда она обозначена не вполне точно или полно (например, для даты «1 сентября 1491 — 70(00): „а дана грамота лета девять десятого сентября в 1 день”»). Мало того, в таких же точных выдержках им приведены все другие имеющиеся в акте хронологические указания, как например даты получения грамоты,

[281]

даты подтверждений, а также всякие, даже косвенные, упоминания дат в акте.

Другим существенным свойством работы Куника являются сопровождающие описание акта библиографические примечания, указания на другие издания описанного им акта, среди которых можно насчитать иной раз и пять-шесть названий. Особенно примечательно для труда Куника то, что эти библиографические справки являются в то же время и примечаниями текстологическими, отмечающими особенности издания данного текста: например, что данная перепечатка сделана с пропусками, сокращениями, подновлениями, по неверному списку и т. п. Нельзя не отдать должное Кунику, который в такой короткий срок смог выполнить столь огромную работу.

Куник также предложил, чтобы в не так давно начавшей издаваться «Летописи занятий Археографической комиссии» был введен особый отдел под названием «Указатель материалов по русской истории и русскому праву, рассеянных в разных изданиях», так как «много тысяч» «очень важных, но малоизвестных» документов рассеяно по монографиям и другим разнообразным книгам и изданиям, а по принятой Кунпком системе составления перечня по изданиям они могли бы попасть в состав предполагаемого перечня лишь в самом отдаленном будущем.[39]

Однако и вне Археографической комиссии появляются работы, удовлетворяющие потребности в сокращенных изданиях актового материала в виде регест разного типа. Московский историк и юрист Д. М. Мейчик был автором замечательного и единственного для своего времени общего труда по русской дипломатике. В приложении к нему Мейчик напечатал, как он ее назвал, «Повременную опись грамотам XIV и XV вв.», хранящимся в Московском архиве Министерства юстиции. Опись эта является примером кратких регест, подобных тем, которые составил Бемер в своем раннем труде. Регест здесь имеет составные части заголовочных регест и сопровождается легендой, то менее, то более подробной.[40]

Регесты другого вида были применены в трудах О. А. Шумакова, многие годы и силы посвятившего изучению и введению в научный оборот грамот фонда Коллегии экономии. По расчетам Шумакова, фонд этот содержит 15 000 грамот. Подготовка к изданию этих грамот в полном виде, как справедливо писал Шумаков, «не под силу одному человеку, работающему без помощников и сотрудников». Поэтому он «пока» (подчеркнуто им) решил заняться «обзором» их, подчеркивая, что этот обзор не имеет, «конечно», ничего общего с «инвентарями». В этом обзоре каждый акт получал свое отдельное описание, в составе которого Шумаков приводил из текста акта «все наиболее важное для юриста и историка в извлечениях и преимущественно словами же этих самых актов»; древнейшие и важнейшие Шумаков печатал целиком. Таким образом, мы имеем здесь пример распространенного типа регеста. При изучении возможных форм регест регесты Шумакова, сделанные им самостоятельно, без оглядки на какие-либо образцы, сами могут считаться одним из образцов возможного их типа.[41]

[282]

Назовем для примера еще два дореволюционных издания, которые прямо называют себя регестами.

Одно из них, многотомное и тщательно подготовляемое, — это издание актов по истории Прибалтики, первый том которого вышел, более ста лет тому назад, в 1853 г., в Ревеле (Таллинне), а последний совсем незадолго перед революцией — в 1910 г.[42] В томах этого издания (состав их, конечно, за десятки лет не оставался без изменений мы находим два раздела, один из которых составляют регесты, а другой — акты с полным изданием их текста. Регесты в этом издании охватывают все приведенные в известность акты, изданные и неизданные, даже те, о которых имеются одни только упоминания. Содержание излагается в этих регестах возможно полно, часто точно в переводе на современный немецкий язык; они содержат также, как разъясняет предисловие, «критические замечания, которые, особенно в отношении хронологии, оказываются небольшими экскурсами». Подробность в изложении содержания актов обусловлена, по словам того же предисловия, желанием «основного инициатора» «сделать и для простого человека доступным историческое содержание акта в его возможно полном виде». Помимо этого, в состав регеста здесь входят и элементы легенды: сведения о рукописях, изданиях, переводах и, конечно, ссылка на полное их издание во второй части тома.

Вторая же половина тома содержит, как отмечено было выше, полный текст части тех актов, которые вошли в состав перечня регестов. Само издание таких актов является в известной мере зависимым, а с другой стороны, независимым от регест. Заголовок акта в издании не повторяет регеста, а составлен не раз в отличной от него формулировке даже тогда, когда он не содержит ничего больше, чем это было дано в регесте; однако легенды в таком случае теперь уже вторично нет. Поэтому понятно указание предисловия, что регесты составляют «в известной мере самостоятельный труд» и что их «даже можно» рассматривать как «основную часть» издания.

Другим изданием, которое появилось еще в дореволюционной России в качестве регест, были «Регесты и надписи. Свод материалов для истории евреев в России» (СПб., 1899—1913. Т. 1—3). В предисловии к изданию определялось, что его задачей является передать документы «в сжатом изложении, со строгим соблюдением точности и полноты», причем опять-таки интерес составителей требовал, чтобы в этом изложении были отражены «мельчайшие подробности» бытовой жизни. Как и в других изданиях, и в этих регестах не было исключением то, что текст некоторых актов был приведен полностью.

В заключение об одной погибшей работе, которая явилась бы благополучным завершением, после опытов Терещенко и Куника, опыта составления каталога (т. е. тех же регест) частных актов Московского государства. Работая над историей крестьянства, А. С. Лаппо-Данилевский неизбежно столкнулся с трудностями, обусловленными разбросанностью актового материала по многочисленным, тогда таким малоизвестным изданиям, как описания монастырей, неофициальные части губернских и епархиальных

[283]

«Ведомостей» и т. п. В 1903 г. группа студентов обратилась к нему с просьбой вести практические занятия. А. С. Лаппо-Данилевский предложил им для таких занятий именно составление каталога частных актов времен Московского государства. Работа была продолжена затем последующими составами учеников А. С. Лаппо-Данилевского и велась ими также после смерти ее руководителя. Однако каталог этот, находясь на частной квартире одного из погибших во время блокады участников, погиб тогда же.[43]

3

Первая появившаяся в советской печати работа о регестах принадлежит Н. П. Лихачеву. Обширнейшее знакомство Н. П. Лихачева с иностранными изданиями регест, начиная с первых опытов их составления в XVI в. и до новейшего времени, делает это небольшое по объему произведение прекрасным историографическим пособием для изучения вопроса о регестах. В своей работе Н. П. Лихачев попытался провести разницу между понятиями «регест» и «перечней» документов и хотел усмотреть между ними «различие по существу». Оно состояло в том, что регесты являлись сводом «историко-хронологическим», а перечни — сводом в существенной своей части дипломатическим, т. е., согласно его пониманию дипломатики, содержащим «описание акта в его внешности и в отличительных внутренних формах». Однако сам Н. П. Лихачев считал эту разницу «призрачной», так как преобладание одной или другой из сторон описания акта на деле зависело от «взгляда ученого исследователя». Далее Н. П. Лихачев, продолжая свое различие «регеста» и «перечня», находит, что регест, предшествующий печатаемому полному тексту акта, «отличается краткостью», а в перечне должна быть соответственно «современным нам научным требованиям» приведена «историческая, дипломатическая и сфрагистическая сущность» акта. Таким образом, изменив терминологию Н. П. Лихачева на более принятую у нас, найдем, что перечень Лихачева есть тот же, но распространенный регест. Коснувшись вопроса о составе предлагаемого им перечня, Н. П. Лихачев полагает, что в нем «основным правилом» должно быть то, чтобы каждый акт, «как бы он ни был незначителен», оказался в нем под отдельным номером и вместе с тем при описании этого акта сообщалось «наибольшее количество данных, признаваемых необходимыми и желательными». В отношении первого требования Лихачев полагает, что следовало бы в такой перечень включить не только акты, полностью сохранившиеся, но и частично известные и даже встретившиеся упоминания об актах, в данный момент нам не известных.

Брошюра Н. П. Лихачева, содержащая множество библиографических и фактических подробностей, является исключительным явлением в литературе регест.[44]

В советской археографии регесты впервые были применены при издании документов в Историко-археографическом институте Академии наук в томе документов по истории «Дворцовой полотняной

[284]

мануфактуры».[45] В предисловии к этому тому Институт отметил что «передача материала в виде регест и таблиц не является обычной и в практике Историко-археографического института применена впервые». Вместе с тем здесь были указаны побуждения к употреблению этого приема. К ним здесь прибегали тогда, когда в ряде документов оказывались «тождественно повторяющиеся за ряд лет сведения», а также когда «полная передача» текста «могла бы значительно увеличить объем издания, не давая в то же время сколько-нибудь содержательных дополнений» к делаемым извлечениям.[46]

Более общее определение регест было дано в выработанных в этом же Институте «Правилах издания документов XVI—XVII вв.» относительно которых Институт отмечал, что они «не являются чем-то отвлеченным, оторванным от живой практической работы, а, наоборот выросли из самой жизни». В этих правилах, в разделе, обозначенном как «сокращенная передача текста», регесты составили особый подраздел. Они были определены как «сокращенная передача текста отдельного документа», имеющая целью «дать сжатые сведения как об основном содержании документа, так и об его форме». Определяя два вида регест, краткие и пространные, правила видели их разницу в том, что краткие могут быть сужены «до элементов, составляющих заголовок документов с расширенной тематической его частью» (§ 45). Но в то же время содержание документов могло быть в «пространных регестах» передано в виде «более детального изложения», с приведением «наиболее характерных цитат» (§ 46) Далее следовало весьма существенное правило, которое делало приемы издания документов в виде регест соответственным изданию документов в их полном виде; таким правилом был параграф, гласивший что регесты «обязательно» снабжаются, подобно всякому изданию, заголовками, легендами, а также «в случае необходимости» примечаниями (§ 47—48).[47]

Правила и практические опыты академического Историко-археографического института, касающиеся регест, встретили отрицательною критику со стороны преподавателей Московского государственного историко-архивного института. Первой выступила в этом направлении И. И. Корнева, которая в своей (неизданной) кандидатской диссертации в 1950 г. писала, что регесты содержат «тенденциозно подобранные извлечения» и представляют по существу «фальсифицированный материал».[48] Несколько лет спустя в статье излагавшей «основные принципы передачи текста», И. И. Корнева отметила, что в Институте истории Академии наук «среди части научных сотрудников имеется тенденция узаконить такую форму публикации документов, как регесты». И. И. Корнева утверждала, что эта тенденция «в научных кругах» подверглась «резкой и справедливой критике». Сведя всю сущность регест к одной лишь «форме пересказа, частичного изложения содержания, наподобие западноевропейских регест», просто было излагать логически бесспорное суждение что регесты как часть текста да еще в пересказе не являются тем же чем является полный текст документа. И. И. Корнева далее доказывала столь же бесспорное положение, что регесты зависят от того

[285]

или иного их составителя и это «может» повести «к фальсификации исторических явлений». И. И. Корнева противопоставляла этому подверженному опасностям фальсификации приему другой – вполне научный» прием передачи содержания документа – прием извлечений Но даже в ее собственной характеристике приема извлечений он, оказывается, чреват теми же опасностями, которые подстерегают составителя регест. И здесь их составителю следует остерегаться, чтобы «путем извлечения отдельных частей текста не исказить основного содержания документа».[49]

На деле, надо сказать, опасения И. И. Корневой убедительнейше оправдались. В том же году, когда были напечатаны суждения И. И. Корневой о «вполне научном» приеме извлечении в противовес ненаучности приема составления регест, представительница той же кафедры археографии Т. В. Батаева посвятила вопросу об извлечениях особую, подробно обоснованную работу. Т. В. Батаева отметила мотивы, которые привели к применению приема извлечений, именно «для придания изданию целеустремленности и опубликования лишь той части текста, которая непосредственно относится к теме издания». Т. В. Батаева указала на положительный опыт публикации исторических источников в извлечениях. Однако Т. В. Батаева в то же время отметила, что этот прием «порой применяется для исключения из документа неугодных издателю частей текста», и привела пример того, как «произвольные сокращения привели к одностороннему показу событий и смысловому искажению текста источников», и другой пример, когда таким образом текст Г. В. Чичерина был выдан за текст В. И. Ленина. В итоге убедительно звучит вывод Т. В. Батаевой, что следует признать «неправильным увлечение методом частичного издания текста документов, когда извлечения необоснованны и неправомерны».[50] С последним согласна и Е. М. Тальман в своих суждениях о «Красном архиве», отмечающая, что для него «было характерно увлечение публикацией документов в ничем не оправдываемых извлечениях».[51] Г. А. Белов, опираясь на громадный опыт наблюдений над изданиями архивного ведомства, писал о «широком распространении издания документов в извлечениях» и полагал, что оно могло, когда отсутствовали необходимые оговорки, вести «к искажению смысла источников и тем самым к фальсификации истории».[52] Также и В. А. Кондратьев, коснувшись этого «одного из злободневных вопросов современно археографии», писал, что извлечения приводят «в большинстве случаев к произволу, искажениям и ошибкам».[53] Полагаем, что извлечения могут быть, таким образом, научными и ненаучными, могут быть полезны и вредны, но, по-видимому, тот или иной итог пользования этим приемом сокращенного изложения текста будет зависеть не от вполне допустимого самого по себе приема, а от того, в каких целях будет этим приемом пользоваться.

Взгляд на регесты, в достаточной мере сходный со взглядом И. И. Корневой, находим и у Е. М. Тальман. И. И. Корнеева противополагала «научный» прием извлечений ненаучному приему регест. Е. М. Тальман аналогично считает, что сокращенная передача текста

[286]

в виде таблиц представляет собою «научную статистическую обработку источников», а «регестам нельзя дать подобную оценку, так как пересказ или цитирование документов не может заменить их текст и в силу этого удовлетворить интересы исследователей».[54] Конечно, как было уже сказано, полного текста подлинника источника ничто вообще не может заменить, даже и его тщательнейшее печатное воспроизведение. Если его не могут всецело заменить и регесты, то равным образом и таблицы воспроизводят неполный текст документа, будучи тоже лишь извлечением некоторых данных, подвергнутых, как указывает сама Е. М. Тальман, известной «обработке», которая, как всякая обработка, подвержена свойственным ей опасностям. Таким образом, несомненно ценный прием применения таблиц имеет свои особые задачи и приемы и может быть, как и извлечения, смотря по его употреблению, полезен или вреден.

Наступивший в середине 50-х гг. общий подъем научной работы в стране сказался в исторической науке вдвойне: и в усилении практической археографической деятельности, и в области разработки неразрывно с последней связанных вопросов теории археографии. Уже в 1957 г. был отмечен значительнейший количественный скачок вверх археографической практической работы. В 1956 г. появилось 40 сборников документов, а в следующем, 1957 г. их число возросло более чем в три раза, дойдя до 133 сборников.[55] Но новым был не только этот числовой показатель роста археографической деятельности. Не меньшее же оживление должна была испытать и археографическая мысль.

Нам приходилось и ранее наблюдать, что изобилие вовлекаемых в изучение или издание документов выдвигало настоятельнейшим образом вопрос, как преодолеть создаваемые этим изобилием трудности. Так было в конце XVII и начале XVIII в., когда Георгиш или Брекиньи создали первые оставившие прочный след в науке издания регест. Так было и в начале XIX в., когда Бемер положил начало новой эпохе в истории регест. То же произошло и в России, когда вопрос о регестах привлек внимание только что созданной Археографической комиссии, хотя он и не получил тогда какого-либо достаточного развития. Нельзя поэтому удивляться, что в условиях отмеченного только что замечательнейшего усиления археографической деятельности вопрос о регестах вновь станет одним из очередных вопросов в нашей археографии. Это отчетливо сказалось в расширенном заседании кафедры археографии МГИАИ, состоявшемся 7 октября 1958 г., на котором заведующий кафедрой М. С. Селезнев предложил обсудить ряд «важных» вопросов археографии, включая в число их и регесты, а Б. Г. Литвак, говоря о том, что «настало время дополнить общие правила издания документов серией частных правил», отметил относительно «отдельных приемов издания», что при этом «нельзя просто отмахнуться от регест».[56]

Как при обсуждении вопроса о регестах на кафедре, так и в некоторых других высказываниях и статьях обнаруживалось наличие знакомого уже нам отрицательного, подчас даже весьма резко выраженного, отношения к употреблению регест. А. А. Новосельский и

[287]

В. А. Кондратьев в статье, содержащей обзор археографических работ за 40 лет, писали, что «в среде некоторых наших археографов распространено мнение, что не к лицу советским публикаторам идти по пути издания документов в виде регест, что-де это влечет к фальсификациям и т. п.».[57] Несколько позднее (1960 г.) Б. Г. Литвак отмечал: «...применение регест решительно исключено из археографической практики последнего времени».[58] Некоторое объяснение отмеченному Б. Г. Литваком археографическому явлению находим в статье И. И. Носовой, которая в 1964 г. писала в «Вопросах архивоведения», что «официально (курсив мой. — С. В.) до последнего времени существовало мнение о недоброкачественности подобного приема передачи текста, который якобы открывает путь к искажению содержания документа».[59]

Не без влияния раздававшейся теперь критики находим уклончивые характеристики регест в основных учебных пособиях, предназначенных для будущих археографов МГИАИ и для действующих археографов ГАУ.

В изданном Московским государственным историко-архивным институтом в качестве учебного пособия для будущих археографов «Пособии» после глухой ссылки на деятельность академического Историко-археографического института студентам предлагается «скомканное», по оценке рецензентов, изложение, сопровождаемое оговоркой, что регесты, «с точки зрения своего содержания и формы, а также практического применения „нуждаются11 в специальном обсуждении».[60]

Мнение другого руководящего археографической работой учреждения — ГАУ находим в статье А. И. Логиновой. И она признает в 1959 г., что «в последнее время все чаще раздаются голоса о таком способе сокращенной передачи текста, как регесты». Однако, подобно некоторым работникам МГИАИ, А. И. Логинова полагает, что «методика применения» регест не разработана в советской археографии, а заграничный опыт нуждается в критическом анализе. А. И. Логинова допускает применение регест «в качестве подсобного метода публикации документов — в виде справочных пособий, приложений к сборникам». Впрочем, «как исключение регесты могут быть использованы наряду с самими документами», при этом «основное содержание излагаемых документов должно передаваться полностью».[61]

При обсуждении вопроса о регестах на упомянутом выше заседании кафедры археографии нашлись и прямые сторонники их употребления. В отчете о заседании отмечено, что «многие выступающие поддержали мысль о целесообразности применять в публикациях “регесты“». К сожалению, из этих «многих» названы только К. Г. Митяев, который прямо заявил, что «следует применять» регесты при издании некоторых «первоклассных экономических источников», а также Б. Г. Литвак, мнение которого приведено уже выше. М. С. Селезнев на заседании, а затем в последовавшей немногим позже статье[62] был совершенно прав в том, что в регестах мы имеем «не сами подлинные документы, а их обработку, представленную в различных формах». М. С. Селезнев совершенно прав и в том, что регесты «не

[288]

в состоянии заменить подлинного текста документов» и что они «не включают в себя все те сведения, которые дают полностью публикуемые тексты со всеми их особенностями». Все это входит в само понятие регест, так как они были вызваны к жизни не для того, чтобы заменить подлинник со всеми его особенностями, а для тех целей, которые, как мы уже видели, такого полного знания не требуют. Точно так же, когда М. С. Селезнев полагает, что «в конечном счете самым важным для читателя является подлинник», можно указать опять-таки, что издания полного текста документа важны читателю для одних целей, для которых они именно полностью и издаются, регесты же важны читателю для других целей, для полного удовлетворения которых и создаются разные виды регест. Отношение к регестам М. С. Селезнева сказалось и в его настоятельных требованиях к составлению регест, что читатель регест должен знать, с чем имеет дело, хотя, согласно общим правилам, они сопровождаются, как это требуется «обязательно», например «Правилами издания документов XVI—XVII вв.» Историко-археографического института (§ 47), и заголовками, и легендами, и примечаниями. К читателям, пользующимся регестами, обращено требование М. С. Селезнева уметь «проводить строгое различие между подлинными историческими документами и создаваемыми на их основе материалами» и его сожаление, что есть такие ученые, которые этого «не оценивают в должной мере». Нельзя не согласиться с М. С. Селезневым в том, что «заграничный опыт [употребления регест] нуждается в критическом осмысливании и его не следует применять механически», и еще более в том, что «наш отечественный опыт в этом отношении незаслуженно недооценивается».

В то же время в упоминавшейся выше статье А. А. Новосельского и В. А. Кондратьева говорилось, что для некоторых видов источников «давно практикуется сокращенная передача их». В этой связи, как они писали, «кажется, назрел вопрос о более широком введении в научный оборот источников посредством регест». Обосновывая это пожелание, А. А. Новосельский и В. А. Кондратьев писали, что оно «вызывается, с одной стороны, необходимостью сокращения объема сборников [документов], а с другой —желанием исследователей получить в свое распоряжение наибольшее количество источников».[63] Еще более положительно говорил о регестах С. О. Шмидт, выступая на очередном межреспубликанском симпозиуме по аграрной истории Восточной Европы. В своем подробном сообщении, говоря также о положении соответствующих археографических работ, С. О. Шмидт коснулся и вопроса о регестах: он считал их «общепринятым» приемом археографической работы, видел в них «сокращенную передачу текста документа с целью дать сжатые сведения как об основном содержании документа, так и о его форме».[64]

Нам следует теперь обратиться к новейшему в нашей археографии случаю применения регест.

В. А. Кондратьев не раз и в особой, посвященной этому вопросу статье выдвигал предложение о «важном виде научно-справочного аппарата к документальным изданиям».[65] Побуждением к созданию

[289]

такого «аппарата» явилось уже хорошо нам знакомое затрудненно. Именно: наступило «бурное развитие археографической деятельности в стране»; явилась необходимость «давать исследователям максимально широкий круг исторических источников», в то же время, как отмечает В. А. Кондратьев, не злоупотребляя «расширением и без того уже крупных объемов документальных изданий». Это значит, что исследователю надлежало доставить знание помимо тех документов, которые удалось поместить в их полном виде в издаваемый сборник, также и тех, которым следовало бы в сборнике быть, но в который они в виде издания их полного текста из-за размеров издания уже попасть не смогли. В. А. Кондратьев видит «наиболее реальный путь использования в сборниках всего комплекса выявленных документов» в составлении «перечня» не вошедших в состав сборника документов, который был бы приложен к основному составу сборника. В. А. Кондратьев считает, что «в дальнейшем составление перечней будет сочетаться с изданием кратких или распространенных регест (выдержек) на отдельные, наиболее важные, не включенные в сборник документы». Последнее весьма характерно в том отношении, что, по мнению В. А. Кондратьева, перечни отличаются от регест только тем, что в одних нет выдержек, а в других они есть; однако регесты могут при помощи различных приемов сокращать изложение содержания документа, и предлагаемые В. А. Кондратьевым перечни являются не чем иным, как наиболее сжатым видом регест. Отсюда и возможно происхождение колебаний терминологии, стремящейся из разновидностей регест создать новый вид сокращенных издании. То же самое по существу находим и у В. М. Хевролиной даже в еще более определенном виде, когда она пишет, что для перечней «могут быть широко использованы регесты».[66] Разъяснение этой странной путаницы терминов найдем без труда в том, что признаки, указываемые В. А. Кондратьевым в качестве признаков перечня, являются именно составными частями регест.

Статья В. А. Кондратьева примечательна тем, что он попытался утвердить в археографической литературе возникшую у него из потребностей нашей текущей практической работы одну из форм регест, давно, впрочем, известную в западной исторической литературе. В А Кондратьев рассмотрел в свой статье некоторые общие вопросы, а также и методические вопросы, связанные с составлением этого рода регест. Он также попытался разобраться в том, какие возможно разные оттенки приняла та краткая форма регест, которую он, да и некоторые другие назвали перечнями, делая свои заключения на основе практического опыта, а не исходя из отвлеченных соображений об их целесообразности или нецелесообразности.

Труд В. А. Кондратьева был бы облегчен, если бы ему были известны некоторые не только зарубежные издания, но также и вышедшие у нас в дореволюционное время. Такова уже указанная выше многотомная серия документов по истории Прибалтики, начало выхода которой относится ведь к очень далеким, более ста лет тому назад, временам, а последний дореволюционный том вышел в Риге и Москве в 1910 г. Мы имеем здесь еще одно доказательство того,

[290]

насколько затруднено развитие нашей археографии вследствие малого знакомства с нашей дореволюционной археографией, что было отмечено, как мы видели, М. С. Селезневым, не говоря уже о западноевропейской.

Обратимся к тому, как воздействовали новые практические условия археографической работы на общие, можно сказать, построения решительных противников регест.

Конечно, нелегко было перейти от старых предрассудков о фальсификаторской сущности, присущей регестам, к усвоению их должной роли в советской археографической теории вслед за советской же практикой. Д. А. Чугаев в 1962 г. писал, что «практика применения регест в ряде заграничных публикаций в форме изложения содержания документа самим археографом и публикация только отдельных мест в выдержках отвергнута советскими археографами» (заметим, что Д. А. Чугаев оставил без внимания советские академические «Правила» 1936 г.). Однако несколькими строками далее Д. А. Чугаев уже соглашается с тем, что «совсем отказаться от регест мы не можем», и приводит три, по его мнению, «возможные» формы регест. Однако одна из этих форм — таблицы — явно не является регестами, а другим видом сокращенного издания документов; но вторая и третья формы Д. А. Чугаева (списки «аналогичных документов» и ограничение «публикации аналогичных текстов документа заголовками и легендами») составляют вынужденную уступку, сопровождаемую все же настойчивой оговоркой о том, что в методических указаниях необходимо отразить вопрос об ограниченном применении регест в советских публикациях». Несколькими годами позднее Д. А. Чугаев в своей статье о «серьезном шаге», произведенном в советской археографии выходом в свет документов Петроградского Военно-революционного комитета, отмечал, что одним из приемов издания, здесь примененным, является «что-то вроде регеста».[67]

Надо отдать должное нашему архивному ведомству, которое занято практической работой над изданием разнообразнейших документов и постоянно вынуждено в ходе работы находить все новые, не предусмотренные ни правилами, ни накопленным ранее опытом приемы преодоления встречающихся трудностей в археографической работе. Так, руководитель ГАУ Г. А. Белов, исходя из «огромного количества документов советского общества» и перечисляя формы публикации, «которые позволили бы при минимальном объеме дать максимальное количество документов», отметил в их числе и регесты.[68] В том же году и в том же архивном издании была помещена статья И. И. Носовой (о ней была речь выше), которая писала о «настоятельном» требовании «серьезно заняться изучением особой формы передачи текста документов в виде регест».[69]

Вслед за ними появилась там же статья А. Б. Каплана под малоподходящим для научной характеристики регест названием: «Регесты — удобная форма издания». Статья эта делала первый опыт ознакомления советских археографов, по формулировке ее автора, с «опытом подготовки регестов, накопленным зарубежными архивистами». К сожалению, эта несомненно симптоматически полезная

[291]

статья грешит досадными ошибками и неточностями, как например почти во всем том, что говорится о регестах Бемера. Не останавливаясь, однако, на погрешностях этой статьи, нельзя не признать ее общего значения. Она в известной мере завершает определившееся уже в предшествующих статьях «официальное» в органе ГЛУ признание регест как археографически добропорядочного (а не фальсификаторского, по И. И. Корневой) приема издания документов.[70]

Завершением этого поворота в сторону признания регест, хотя еще все с осторожным рядом оговорок, явилось и новое мнение о регестах кафедры археографии МГИАИ. Здесь уже «ценной формой использования выявленных документов является составление регестов (изложение краткого содержания документов), сопровождаемых заголовками и контрольно-справочными сведениями».[71]

Таким образом, можно сказать, что регесты получили, наконец, и официальное, и ученое признание в нашей археографической практике и теории.

Подводя некоторый итог сказанному, можно отметить, что, как это случалось в истории регеста, возникший в наше время и ставший столь обостренным вопрос об их применении в нашей археографии является одним из существенных показателей значительнейшего подъема нашей исторической науки. Новые задания, новые темы, новые приемы исследования — все это в совокупности потребовало неимоверно большего расширения круга привлекаемых к изучению источников. Но чем шире становился круг этих источников, тем затруднительнее оказывалось не только издание всей массы в их полном виде, но даже само ознакомление с ней для каждого отдельного исследователя. Регесты, как мы видели, и явились одним из возможных приемов преодоления трудностей, созданных обратной стороной научных успехов исторической науки.[72] Со времени возникновения мысли о регестах прошло уже едва ли не триста лет, со времени же появления первого опыта издания регест скоро тоже будет насчитываться почти два с половиной столетия. Выше были изложены взгляды ряда поколений историков на значение регест; остается, конечно, еще особо изучить богатейший практический опыт многих выдающихся историков и археографов, создавших многообразную библиотеку регест, и надо надеяться, что это вскоре будет сделано. Тогда можно будет всесторонне изложить все то значение, которое имели регесты в развитии основ исторического исследования: в деле приближения историка к иначе недоступным массам исторических источников.

Регесты с самого возникновения и до наших дней сохранили свое основное значение: они являются одним из видов сокращенного издания документов. Поэтому основной состав регест в своем построении вполне соответствует составу именно полного издания документа.

При издании документа в его полном виде обычен трехчастный состав его: заголовок, сам текст документа, легенда (причем, конечно, в зависимости от разного рода обстоятельств издания эта общая схема может приобретать разнообразные видоизменения). Все это можно повторить н относительно регест: начиная от самых ранних

[292]

своих образцов они непременно состоят из таких же трех неизменных частей, каждая из которых в свою очередь может принимать особый вид в зависимости от соответствующих предъявляемых ей задач.

Вышеприведенные мнения о регестах дают также возможность судить о многообразии тех задач, которые могут быть поставлены перед регестами, и о тех разнообразных видах, которые регесты могут принимать в зависимости от этих задач.

Основным различием было бы, конечно, то, ставим ли мы перед регестами задачу облегчить работу исследователя или же служить делу ознакомления широкого читателя с подлинными документальными текстами. Первая задача не требует разъяснений. Решение второй задачи — служить средством ознакомления широкого читателя в доступном для него виде с подлинными текстами документов, осознанная в приведенном выше мнении Вайда, теперь особенно настоятельно, что явствует из появления в последние годы у нас литературного жанра — так называемых документальных произведений. Последние привлекают внимание любителей истории именно тем, что вкрапленные в воссоздаваемое воображением писателя прошлое документы придают всему повествованию видимость точного документального воспроизведения о повествуемом, к знанию которого читатель и стремится. Регесты в подобранном умело сборнике могут доставить такому читателю уже не «документальную повесть», а действительную «документальную историю».[73]

В зависимости от ставимых перед данными регестами задач они могут быть составляемы с той степенью подробности, которая освободила бы нас от обращения к труднодоступному для нас подлиннику, но регесты могут играть и чисто служебную роль, т. е., нисколько не заменяя подлинника, они могут быть составлены лишь в качестве руководителей к обнаружению этого подлинника (т. е. быть так называемым научно-справочным аппаратом). В своем изложении они могут быть объективны или субъективны в том смысле, что могут или стремиться изложить содержание документа по возможности словами самого документа, при помощи выдержек, соблюдения языка документа (особенно в названиях, терминах) и т. п., что употребительно в подробных регестах; или же, наоборот, в изложении может господствовать авторский текст составления регест, что почти всегда неизбежно при составлении кратких регест. При сочетании в одном издании регест и издания документов в полном виде равным образом возможно их разъединенное помещение в виде двух отдельных частей издания, но возможно и издание в томе обоих этих видов как единого целого с одной сплошной нумерацией в сплошном, например, хронологическом порядке.

Эти и возможные другие приемы составления и применения регест свидетельствуют о гибкости этой формы сокращенного издания документов. Однако при всем значении регест нельзя не отметить одной существенной опасности, которая им неизбежно сопутствует. Всякое сокращение любого текста не может не зависеть от особенностей лица, производящего это сокращение. Так и регесты не мо-

[293]

гут не нести отпечатка как той среды, в которой они создаются, так и того лица, от взглядов и степени добросовестности которого зависит научный успех дела.

Опубликовано: Археографический ежегодник за 1968 год. М., 1970. С. 22—47. Публикуется по оттиску пз этого издания с учетом последующей правки С. Н. Валка чернилами (Архив ЛОИИ СССР АН СССР, ф. 297, оп. 1, д. 134, л. 36—50). Правка карандашом дана в вариантах. Варианты к тексту, напечатанному в «Археографическом ежегоднике», не приводятся.

В фонде С. Н. Валка хранятся также машинописный экземпляр статьи (без начала и конца — л. 11—44) с правкой С. Н. Валка, полностью учтенной при издании, и черновые фрагменты рукописного текста статьи (д. 214).

Опубл.: Избранные труды по археографии. Научное наследие. СПб., 1991. С. 266-297.

• Размещено: 17.08.2017
• Автор: Валк С.Н.
• Ключевые слова: археография, издание исторических источников, С.Н. Валк, регесты
• Размер: 115.57 Kb
• постоянный адрес:
• © Валк С.Н.
• © Открытый текст (Нижегородское отделение Российского общества историков – архивистов)
  Копирование материала – только с разрешения редакции