Дайте мне точный ответ, каким образом всё устроено! Это нужно для того, тобы я прожил жизнь, опираясь на самые последние данные науки.

Изволь, читатель. Ты выбрал самый правдивый и точный сайт в мире. Только на нем публикуются последние данные науки и философии (а также искусства и религии).

К ответу привлечен С.В. Месяц, который отвечал на вопрос "Современная физика – правдоподобный миф?" в разделе "Человек и текст".

Большинство философов науки (среди них Т.Кун, К.Поппер и др.) признают, что любое объяснение современной наукой, в частности физикой, отдельного явления не может быть абсолютно истинным, поскольку не может быть однозначным. Взять хотя бы падение камня на землю. Его описание по законам Ньютона, хотя и достаточно точное, не дает правильного понимания сути происходящего ("физики" явления), за разъяснением которой мы вынуждены обращаться к более общей теории Эйнштейна. Абсолютно истинным было бы описание явления через единую теорию всей действительности, но поскольку создать подобную теорию, по-видимому, нельзя, любое описание физических явлений будет оставаться всего лишь возможным ("можно и так объяснить"), приемлемым, похожим на правду, подходящим для наших целей, расчетов и т.д. По-гречески все эти определения можно было бы выразить одним словом eikos. И тогда нельзя не вспомнить, что Платон назвал в "Тимее" свои рассуждения о чувственно-воспринимаемом, то есть по сути дела физику, eikos logos. (...)

Сделаю спорное утверждение, но в каком-то отношении все теории равноправны и ни одна не лучше другой. В самом деле, если сравнить две теории не на всей области их применимости, а ограничиться лишь теми эмпирическими фактами, которые одинаково хорошо описываются обоими, то, пожалуй, невозможно будет решить, какая же из них лучше. Возьмем, к примеру, описание падения камня на землю в механике Ньютона и в теории относительности, или описание движения математического маятника у Аристотеля и у Галилея. Если ограничиться только этими фактами, то аргументированного спора о преимуществах той или иной теории не получится. На одно и то же явление сторонники разных теорий будут смотреть как бы разными глазами. Это похоже на увидение нового аспекта в гештальтпсихологии, когда прежние очертания складываются в совершенно неожиданную фигурку. Человеку, не видящему новый аспект, объяснить его практически невозможно. Для этого необходимо самостоятельное переключение зрения. (...)

В понимании Платона, физика сближается скорее с искусством, чем с наукой. В отличие от наук, созерцающих умопостигаемое, физика подобно искусству изучает мир чувственный. Но чувственно-воспринимаемое нельзя знать, его можно изображать или, в лучшем случае, создавать. Художник, поясняет Платон в "Государстве", изображает не идею кровати, а кровать, изготовленную ремесленником. Точно так же и физик описывает не умопостигаемый космос, а его зримое воплощение, созданное Демиургом. Поэтому рассуждения физика, так же как и картины художника, суть "подобия подобий" и "тени теней", находящиеся на "третьем месте от сущности,... от Царя и от истины". Они являются продуктом не разума или рассудка, как пять перечисляемых Платоном математических наук, а самой низшей душевной способности "эйкасии" (eikasia – уподобление), способности создавать подобия или догадываться по ним об уподобляемом.

Итак, словом "миф" Платон угадывает сущностную черту физики не объяснять, а описывать окружающий мир. Что это значит? Объясняя явление, мы сводим его к причинам, т.е. пытаемся отыскать некую сущность более высокой степени реальности, лежащую в его основе. В конечном итоге, чтобы объяснить физическое явление, мы вынуждены, как считали неоплатоники, вступать в пределы более высокой науки, а именно метафизики. В противоположность объяснению описание не претендует на установление каких-либо причин или начал. Что оно делает – так это переводит явление на некий язык – математических ли символов или поэтических и красочных образов – допускающий саму возможность высказывания о явлении. (...) ...надо признать, мы имеем дело не с объяснением, а с описанием мира, или, как говорит Платон, с его "иконой" (eikon). Стоит обратить внимание на исключительную емкость последнего определения. Платону не нужно специально оговаривать множественность физических теорий, достаточно всего лишь назвать физику иконой, как тотчас становится очевидным, что образец, с которого она "списана", как вообще всякий образец, может иметь сколь угодно много других изображений-икон. Кроме того, в "Тимее" прямо сказано, что ни одно рассуждение о чувственно-воспринимаемом, а значит, и рассуждение самого Платона, не может быть "непреложным и устойчивым", то есть окончательным. На смену ему обязательно придет какое-то другое – не более истинное, а скорее более подходящее для новых людских целей.

Единственное послевкусие, которое остается от статьи у порядочного читателя, - что его физики крепко обманули. Обратимся к другой науке, которая работает с таким правдивым источником, как летопись. Все-таки благодаря им мы знаем почти всё о Древней Руси. К ответу в подразделе "Источниковедение" был привлечен Т.В. Гимон со стаьей "Для чего писались русские летописи?"

В литературе высказывались различные точки зрения о целях работы летописцев. Большинство авторов так или иначе связывает цели летописания с борьбой за власть.  Сравнительно редко звучат предположения о совершенно не связанных с ней целях летописания: чисто познавательных, чисто образовательных или чисто беллетристических. К тому же, сторонники таких трактовок  не приводят развернутой аргументации  в пользу своей точки  зрения.

В XVI - XVII вв. в Московском государстве бытовал особый род текстов - разрядные книги, в которых (кстати говоря, в погодной форме) фиксировалось занятие представителями тех или иных родов различных должностей и т. п. Предназначены они были для того, чтобы в случае возникновения местнического спора обратиться к ним за поиском соответствующего прецедента. Почему бы не предположить, что летописи могли играть такую же роль в отношениях, скажем, между князьями (а в Новгороде, например, и между боярскими родами). Такая функция летописания также позволяет объяснить стремление летописцев представить факты в выгодном для себя свете или умолчать о фактах, противоречащих их взглядам, а также стремление к написанию ретроспективной истории. Каждый летописец, надо полагать, представлял некоторую политическую корпорацию (княжеский род, городскую общину, епископскую кафедру и т. п.) и его  цель могла состоять в том, чтобы обеспечить последующие поколения представителей данной корпорации прецедентами, которые бы помогали им в борьбе за власть. (...) Возможно, что летописцы стремились не только зафиксировать те или иные действия людей, но и повлиять на решение их судьбы - через отбор сообщений для внесения в летопись или тенденциозное редактирование. То, что летописцы не стеснялись это делать может быть объяснено архаическими представлениями об отношениях человека и божества. Собственно говоря, вне этих представлений не был бы возможен сам факт составления людьми каких-то книг, призванных помочь Богу на Страшном суде. Мне представляется весьма перспективным это направление поиска целей летописания.(....) Если сравнивать летописание с текстами, создающимися в современном обществе, то ближе всего к нему стоят официальные протоколы, которые ведутся не для интереса или публикации, а для того, чтобы к ним можно было в последствии обратиться для подтверждения или опровержения какой-либо устной информации. Вероятно, письменное слово пользовалось большим авторитетом, чем устное; возможно, что свою роль сыграли представления о сакральности письменности. Поэтому, сильные политические корпорации стремились обзавестись своим летописанием, чтобы обеспечить себе будущее (как в земной жизни, так и, возможно, на Страшном суде). Летописание при таком понимании превращается даже в одну из функций политической власти, подобно тому, как таковой является издание законов. Предложенное понимание целей летописания отнюдь не противоречит тому, что летописцы могли испытывать простой интерес к прошлому своей страны, испытывать эстетическое чувство или включать в свои труды эмоциональные и нравоучительные сентенции.

Честно говоря, историки тоже... того-с... сами ничего не знают. Вероятно потому, что работают с материалом, который можно подделать и переделать. А вот археологи работают с материалом, который уж никак не изменишь и не подделаешь- черепки там, косточки... Спросим у них, каким образом - только точно! - устроен мир. Библиотека подраздела "Археология" представляет книгу Т.Д. Пановой "Клады кремля" (М., 1996): Вступление, Клады - свидетели истории [Введение], Клады XII – начала XIII в. [часть 1], Словарь терминов, Библиография, Содержание

В раннем периоде истории Москвы, слабо освещенном в русских летописях, остается до сих пор много нерешенных вопросов. В основном, они относятся к первым веке существования нашего города (XII — XIV в.в.), основание и начальная история которого связаны с его древнейшей территорией — Боровицким холмом и расположенной на нем средневековой крепостью.

Даже новые данные, практически ежегодно получаемые археологами, не всегда дают возможность однозначного решения спорных проблем развития Москвы, и как малого города в домонгольский период, и во время становления ее как столицы московского княжества. Продолжаются дискуссии о первоначальных размерах город; в XII веке, о первых его укреплениях, о планировке и застройке в ранний период (XII-ХIII вв.), о социальной топографии, характере ремесленной деятельности его жителей и многом другом. (...)

Обнаружили клад на глубине 5 метров, отложившаяся за столетия земля надежно прикрыла и сохранила сокровища. Трудно иначе назвать триста предметов из серебра, которые когда-то сложили в деревянный сундучок с двумя медными ручками и спрятали в «земельный банк». Не нужно забывать, что клад пролежал в грунте семь с половиной столетий. От короба остались лишь мелкие кусочки истлевшего дерева да позеленевшие ручки, а серебро почернело так, что не вызывало в момент находки никаких ассоциаций с известным всем драгоценным металлом. О кладе до сих пор ходят самые невероятные слухи, а его стоимость даже в конце 80-х годов оценивалась неискушенной публикой фантастическими цифрами со многими нулями. Как же сложно было объяснить людям, участникам и свидетелям этого события, что историю невозможно оценить в миллионах и что клад бесценен, поскольку непреходяще именно его историческое значение. Большой кремлевский клад серебряных украшений XII — начала XIII века по мнению специалистов входит в десятку самых крупных и интересных комплексов, когда-либо находимых в древнерусских городах. Людям далеким от истории и археологии трудно представить, что находки такого плана привносят в жизнь исследователей проблемы, на решение которых уходит много времени и сил. Исторические загадки и менее отдаленных лет с трудом поддаются объяснению — что же говорить о немых свидетельствах первых веков существования Москвы.

Клад составляют украшения, взглянув на которые мы можем судить об увлечениях и пристрастиях людей тех далеких столетий. Как и в наше время, мода домонгольского периода была быстротечной и изменчивой, а устаревшие и переплавленные серебряные вещи становились сырьем для изготовления новых, более модных. Потому-то о бытовавших в ХП-ХШ веках украшениях мы можем сегодня составить представление чаще всего по кладам.

Кремлевский клад оказался очень интересным и разнообразным по составу вещей. Но основу его определяют изделия древнерусских ювелиров.  

 

К не менее редким деталям одежды относятся и пуговицы, представленные в кладе шестнадцатью экземплярами. Это маленькие серебряные цилиндрики с петелькой для пришивания к ткани костюма, украшенные шариками зерни и полосками сканой проволоки. Скорее всего,

 

 

они составляли гарнитур для какого-то одного костюма - длиннополая одежда русского средневековья требовала большого числа застежек.

Бывает, что в самом обычном слове или привычном понятии вдруг начинает высвечиваться скрытое, непривычное значение, как бы дремлющее под поверхностью обыденного смысла и пробуждающееся под воздействием обстоятельств, сложившихся неожиданным образом. «Я верю, — писал Хлебников, — что перед очень большой войной слово "пуговица" имеет особый пугающий смысл, так как еще никому не известная война будет скрываться, как заговорщик, как рано прилетевший жаворонок, в этом слове, родственном корню "пугать"». (...)

...термин «res facta» указывает на общий принцип сделанности музыки, в то время как термин «opus» указывает, скорее, на конкретное музыкальное произведение. Но гораздо важнее то, что за различием этих терминов можно усмотреть различие в способах фиксации звукового материала, а вернее, различие в способах продуцирования и воспроизведения музыкальных произведений. С этой точки зрения вся история западноевропейской композиторской музыки может быть поделена на два периода: период рукописный и период нотопечатный. Мы не будем сейчас касаться проблемы того фундаментального воздействия на музыкальное сознание и на музыкальную продукцию, которое оказывает рукописный или нотопечатный способ продуцирования. Отметим лишь то, что до сих пор данной проблеме в музыкознании не уделялось должного внимания, а также на то, что за рукописным и нотопечатным способами продуцирования стоят различные типы музыки, а именно музыка res facta и opus-музыка. Оптическая иллюзия, изначально заложенная в природе современного исторического взгляда, заслоняет более раннее более поздним, в результате чего природа и признаки более позднего начинают навязываться более раннему. Именно эта оптическая иллюзия заставляет считать opus-музыкой всю западноевропейскую композиторскую музыку, начиная с XI века, несмотря даже на тот очевидный факт, что в приложении к музыкальному произведению слово «opus» стало применяться только с конца XVI века. Одной из задач данного исследования как раз и будет являться попытка устранения этой иллюзии, преграждающей путь к пониманию музыки res facta нормами и законам более близкой нам opus-музыки. (...)

Собственно говоря, сущность искусства заключается именно в том, что оно указывает на некую реальность, само этой реальностью не являясь. Вещь, или произведение, не обладает сакральной реальностью, не есть нечто реально сакральное; но произведение и не должно быть сакральной реальностью, ибо его целью является другое, а именно передача и выражение сакральной реальности. С появлением вещи-произведения появляется новый модус реальности, или новая реальность — реальность передачи и выражения, художественная реальность, или реальность искусства. Так сакральное пространство григорианского мелодизма — пространство cantus planus уступает место художественному пространству, или пространству искусства, постепенно пробивающемуся в ранних органумах, этих первых образцах музыки res facta.

С точки зрения сакрального пространства, пространство искусства неизбежно должно представляться неким иллюзорным образованием, некоей искусственной надстройкой над реально существующим, некоей виртуальной реальностью. Эта искусственность и эта виртуальность приводят к усложнению взаимоотношений человека с самой реальностью, и фокусной точкой этих усложнившихся взаимоотношений опять-таки является произведение, по отношению к которому человек может вы-полнять разные функции — функцию создателя, функцию пользователя и функцию посредника между создателем и пользователем. Именно здесь зарождается симбиоз автор - слушатель, со временем перерастающий в проблему композитор — публика. Ничего подобного не может быть в условиях сакрального пространства. Сакральное пространство существует вне и помимо человека, а потому не может быть ни создано, ни использовано, но может стать лишь событием пребывания в сакральном.. По отношению к сакральному пространству человек может быть только неким прозрачным проводником или медиумом, дающим сакральному пространству место в себе и тем самым входящим в сакральное пространство. Вот почему сакральное пространство григорианского мелоса в своем реальном бытии устной традиции не знает ни автора ни слушателя, ибо как потенциальная возможность авторства, подспудно таящаяся в клиросном певчем, так и потенциальная возможность слушательского наслаждения, подспудно таящаяся в молящемся прихожанине, — и то и другое нейтрализуется реальным пребыванием в сакральном, реальность которого уже не нуждается ни в каком обозначении, ни в какой передаче и ни в каком выражении, а стало быть, не нуждается в самом механизме художественности и искусства. Таким образом, перерождение сакрального пространства в пространство искусства совершается тогда, когда реальное, онтологическое пребывание в сакральном подменяется переживанием сакрального, а это происходит тогда, когда на исторической сцене появляется человек переживающий.

Что ж, последуем совету и обратимся к человеку переживающему.  Продолжается публикация материалов конференции  "Семейные архивы и семейная память в жизни современного общества": М.В. Долинина "Неумолимо течет время….", С.Г. Петровская "Страницы истории семьи Петровских".

Наш состав догоняли немецкие самолеты, пытаясь разбомбить его. Машинист маневрировал, подавая то назад, то вперед, то останавливаясь в перелесках. И тогда мы выскакивали из вагонов и прятались, кто, где мог, а самолеты пролетали низко и из пулеметов расстреливали бегущих людей.Две бомбы попали в хвост состава, где были прицеплены платформы с вещами, они были разбиты и сгорели. До дома мы добирались 18 суток, так как наш состав часто загоняли в тупики, пропуская составы, следующие на запад.Бабушка во время очередной бомбежки потерялась, мы ее не смогли найти и дальше ехали одни.

           Был момент, когда я потеряла маму, выбежав одна из вагона, так как мама помогала женщине – Вале Чугуновой, жене офицера из папиной части. Та ехала с новорожденными двойняшками, которые лежали в большой широкой коляске. Было очень страшно остаться одной, но каким-то чудом мама меня увидела, оцепеневшую от страха и больше уже ни на мгновение не оставляла одну. Бабушка сумела добраться до дома раньше нас и после ее рассказов о пережитом все считали, что мы погибли в том кромешном аду.

               В Балахну мы с мамой приплыли на буксире почему-то через Чебоксары. С собой мы привезли только узел со старым ватным одеялом, которое нас хорошо выручало дорогой.Помню, что мама заплакала, когда мы сошли на берег с буксира с узлом в руке.

Наверное, у мамы не было сил тащить узел, и мы с ней пошли в родные Кузнецы с пустыми руками. Было темно, пусто кругом. Изба была недалеко. Когда мама постучала в окошко – вышла бабушка, Смородинова Еверкия Матвеевна, и окликнула из-за ворот: «Кто?». Услышав в ответ, «Мама, это мы» - она долго не могла справиться с запором ворот от волнения, от невозможности поверить в наше возвращение. За одеялом на берег ходил муж маминой сестры. Итак, мы были дома.

может быть самым точным и надежным является то, что внутри

Михаил Зеленов

Разослано 23 июня 2007 г. Размещено 23 июля 2007 г.

• Размещено: 01.01.2000
• Автор: Зеленов М.В.
• Размер: 23.26 Kb
• постоянный адрес:
• © Зеленов М.В.
• © Открытый текст (Нижегородское отделение Российского общества историков – архивистов)
  Копирование материала – только с разрешения редакции